СОРОКОВОЙ ЭПИЗОД: ВТОРАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА С КАРРАСКО (ГЛ. 64–65) 6 страница
ГЛАВА 46
Священник убеждает стражников, что Дон Кихот поврежден в уме, платит цирюльнику за таз, и ссоры наконец прекращаются. Дон Кихот, не отказавшийся от своего намерения освободить Доротею от «великана», обрушивается на Санчо, который, увидев, что дон Фернандо тайком поцеловал Доротею, говорит Дон Кихоту, что она никакая не королева. Выступающий в роли миротворца дон Фернандо заявляет, что увиденное Санчо было дьявольским наваждением, чему Дон Кихот охотно верит. Королева Микомикона благосклонно соглашается принять предложенные ей услуги, однако в конце концов священник и цирюльник решают отвезти Дон Кихота домой, не затрудняя дона Фернандо и его невесту. Все постояльцы и хозяин, надев личины и переодевшись, «<…> приблизились к нему [Дон Кихоту] и, схватив его, крепко-накрепко связали ему руки и ноги, так что когда он в испуге проснулся, то не мог пошевелиться и только в недоумении и замешательстве смотрел на диковинные эти образины: и, сообразуясь с тем, что неутомимому и расстроенному его воображению рисовалось, он вообразил, что все это призраки из заколдованного замка и что он сам, вне всякого сомнения, заколдован, ибо не в состоянии ни двигаться, ни обороняться, — словом, все вышло так, как рассчитывал затеявший эту канитель священник». Дон Кихота сажают в клетку, и цирюльник загробным голосом изрекает предсказание о том, что заточение лишь ускорит воссоединение ламанчского льва с тобосской голубицей. «Дон Кихот цирюльниковым предсказанием утешился, ибо он живо и вполне постиг его смысл и вывел из него, что ему суждено сочетаться законным браком со своею возлюбленною Дульсинеей Тобосской и что плоды блаженного ее чрева, его сыновья, на веки вечные прославят Ламанчу».
|
|
|
ГЛАВА 47
Автору наконец удается избавиться от марионеток, которых он привел в движение в двадцать третьей главе. «Все обнялись и уговорились, что будут друг друга уведомлять о себе <…>». Никого не беспокоит судьба бедного Дон Кихота. Пока клетку с очарованным рыцарем везут по дороге, священник встречает каноника, и оба пускаются в пространные рассуждения о рыцарских романах как первопричине Дон-Кихотова умопомешательства, в ходе которых оба приходят к заключению, что эстетическое наслаждение несовместимо с небылицами и вздором. Это мнение, хотя и в более краткой форме, мы уже слышали от священника в главе с сожжением книг.
ГЛАВА 48
Каноник продолжает разглагольствовать о недостатках рыцарских романов, затем разговор переходит на глупые современные комедии. «<…> все или, во всяком случае, большинство современных комедий, основанных на вымысле, равно как и на событиях исторических, — гиль, и <…> в них нет ни складу, ни ладу, а между тем чернь смотрит их с удовольствием, одобряет их и признает за хорошие, хотя они отнюдь не заслуживают подобной оценки; авторы, которые их сочиняют, и актеры, которые их представляют, говорят, что иными они и не должны быть, ибо чернь любит-де их такими, каковы они есть, а те, в которых есть связь и в которых действие развивается, как того требует искусство, удовлетворяют, мол, двух-трех знатоков, всем же остальным их мастерство — не в коня корм <…>». Священник присоединяется к возмущению каноника, порицающего прегрешения против единства времени и действия в современных пьесах. «Я видел одну комедию, так там первое действие происходило в Европе, второе в Азии, третье в Африке, а будь в ней четыре действия, то четвертое уж верно происходило бы в Америке, и таким образом ни одна из четырех частей света не была бы забыта». Он за правду в литературе (как и Толстой). Священник критикует Лопе де Вега: «В доказательство [того, что пьесу никто не купит, если она не будет соответствовать определенным требованиям] можно сослаться на бесчисленное множество комедий одного нашего счастливейшего писателя, исполненных такого блеска и живости, столь изящным стихом написанных, содержащих в себе столь здравые рассуждения и столь глубокомысленные изречения, наконец самый слог которых до такой степени изыскан и высок, что слава о них идет по всему свету, и все же, из-за того, что автор желает угодить вкусам актеров, далеко не все, а только некоторые из них являют собою перл создания». Наконец он предлагает ввести тот вид цензуры, который ныне распространен в полицейских государствах и был впервые предложен Платоном.
|
|
|
|
|
|
ГЛАВА 49
Санчо пытается доказать Дон Кихоту, что он не околдован, так как ему приходится удовлетворять скромные повседневные потребности естества. Дон Кихот возражает, что способы колдовства, возможно, изменились.
«— Так вот, коли уж к слову пришлось [говорит Санчо], хочу я у вас спросить, извините за выражение, не было ли у вашей милости охоты или желания, после того как вас уже посадили в клетку и, как вам кажется, заколдовали, сходить, как говорится, за большой или же за малой нуждой?
— Я не понимаю, что значит ходить за нуждой, Санчо. Выражайся яснее, если желаешь, чтобы я дал тебе прямой ответ.
— Неужто ваша милость не понимает, что значит малая и большая нужда? Да ведь это грудному ребенку ясно. Одним словом, я хочу сказать, не хотелось ли вам сделать нечто такое, чего нельзя избежать?
|
|
|
— А, понимаю, Санчо! Много раз, и сейчас вот хочется. Пожалуй, выручи меня из беды, а то у меня тут не все в порядке!»
«Ага! — воскликнул Санчо [в самом начале главы 49]. — Вот я вас и поймал, это-то мне и хотелось узнать, смерть как хотелось. Послушайте, сеньор, неужто вы станете отрицать, что когда человеку нездоровится, то про него обыкновенно говорят так: "Не знаю, что с ним такое, не ест, не пьет, не спит, отвечает невпопад, точно кто его околдовал"? Стало быть, которые не едят, не пьют, не спят и не отправляют помянутых мною естественных потребностей, те и есть заколдованные, а вовсе не такой человек, которому хочется того, чего хочется вашей милости, который пьет, когда ему дают, кушает, когда у него что-нибудь есть, и отвечает на любые вопросы.
— То правда, Санчо, — заметил Дон Кихот. — Но я уже тебе говорил, что есть много способов колдовства, и может статься, что с течением времени одни сменялись другими и что ныне применяется такой, при котором заколдованные делают все то, что делаю я и чего не делали прежде. Так что против духа времени идти не стоит и не к чему делать отсюда какие-либо выводы. Я знаю и стою на том, что я заколдован, и потому совесть моя спокойна, а ведь она язвила бы меня, когда бы я полагал, что я не заколдован, а просто от лени и из трусости не выхожу из клетки и тем самым лишаю защиты многих обездоленных и утесненных, в моей помощи и заступлении в этот самый час крайнюю и насущную необходимость испытывающих».
Дон Кихот спорит с каноником о том, существуют ли на самом деле странствующие рыцари, приключения которых описаны в рыцарских романах, и «каноника поразило то, как мешается у Дон Кихота правда с ложью и какую осведомленность обнаруживает он во всем, что касается деяний его любимого странствующего рыцарства и имеет к ним отношение <…>».
ГЛАВА 50
Дон Кихот продолжает защищать так горячо им любимые рыцарские романы.
«— Значит, эти книги, печатавшиеся с дозволения королей, одобренные теми, кому они были отданы на просмотр, и с одинаковым удовольствием читаемые и восхваляемые и старыми и малыми, и бедными и богатыми, и учеными и невеждами, и плебеями и дворянами, словом, людьми всякого чина и звания, — сплошная ложь, несмотря на все их правдоподобие, несмотря на то, что мы знаем отца, мать, родственников, место рождения, возраст того или иного рыцаря и нам подробно, день за днем, описывают его жизнь и подвиги с непременным указанием места, где они были совершены? Полно, ваша милость, не кощунствуйте <…>».
Далее он цитирует восхитительное описание приема Рыцаря Озера, приведенное в третьей лекции, и заключает:
«О себе могу сказать, что с тех пор, как я стал странствующим рыцарем, я храбр, любезен, щедр, благовоспитан, великодушен, учтив, дерзновенен, кроток, терпелив и покорно сношу и плен, и тяготы, и колдовство. И хотя совсем недавно меня приняли за сумасшедшего и посадили в клетку, все же я надеюсь, если только Небо будет ко мне благосклонно и не враждебна Фортуна, с помощью доблестной моей длани не в долгом времени стать королем, и тогда все увидят, сколь я отзывчив и щедр. <…> Поэтому я и хотел бы, чтобы Фортуна как можно скорее предоставила мне возможность стать императором: я бы тогда показал, какое у меня сердце, и облагодетельствовал моих друзей, особливо беднягу Санчо Пансу, моего оруженосца, прекраснейшего человека, какого я только знаю, и мне бы хотелось пожаловать ему графство, которое я давно ему обещал, — вот только я боюсь, что у него нет смекалки, чтобы им управлять.
Санчо расслышал эти последние слова своего господина и сказал ему:
— Вы только потрудитесь, сеньор Дон Кихот, выделить мне это графство, которое ваша милость так твердо мне обещала и которого я так жду, а уж я вам ручаюсь, что у меня хватит смекалки им управлять, — буде же не хватит, то я слыхал, что есть на свете такие люди, которые берут в аренду поместья сеньоров, сколько-то платят за это в год и принимают на себя обязанность управлять ими, сеньор же лежит себе на боку, живет на арендную плату и ни о чем не заботится. Вот так я и сделаю: морочить себе голову не стану, а тут же сдам все дела и буду жить на арендную плату, что твой герцог, а уж они там как хотят».
ГЛАВА 51
Пока компания закусывает, козопас рассказывает еще одну историю о влюбленных пастухах и преследуемых девицах. В отличие от других поклонников неверной Леандры, которую отец заточил в монастырь после побега с солдатом, пастух не стал проводить дни в сетованиях, а сделался женоненавистником.
ГЛАВА 52
Дон Кихот предлагает козопасу Эухеньо освободить Леандру из монастыря, но прежде более могучий волшебник, на которого он уповает, должен освободить его от чар.
«Козопас поглядел на Дон Кихота и, подивившись убогому его наряду и подозрительному обличью, спросил сидевшего с ним рядом цирюльника:
— Сеньор! Кто этот человек такой странной наружности и который так чудно говорит?
— Кто же еще, как не достославный Дон Кихот Ламанчский, — отвечал цирюльник, — искоренитель зла, борец с неправдой, заступник девиц, пугалище великанов, победитель на ратном поле?
— Это мне напоминает то, о чем пишут в книгах о странствующих рыцарях, — заметил козопас, — они делали то же самое, что ваша милость рассказывает про этого человека, но только мне думается, что или ваша милость шутить изволит, или у этого господина в голове пусто.
— Ты изрядный негодяй, — сказал на это Дон Кихот, — и это ты пустоголовый и безмозглый болван, а у меня голова набита так, как она никогда не была набита у той распотаскушки и потаскушкиной дочери, которая произвела тебя на свет.
Перейдя от слов к делу, он схватил лежавший перед ним хлеб и, в бешенстве швырнув его прямо в лицо пастуху, расквасил ему нос <…>».
Вспыхивает драка, в которой Дон Кихоту достается от козопаса, однако ее прерывает появление процессии, несущей статую Святой Девы, которую рыцарь принимает за знатную сеньору, похищенную шайкой злодеев. Когда он бросается на них с мечом, один из кающихся наносит ему удар палкой, и Дон Кихот без чувств валится на землю.
«Вопли и стенания Санчо воскресили Дон Кихота, и первыми его словами были:
— Кто пребывает в разлуке с вами, сладчайшая Дульсинея, тот и не такие еще бедствия терпит. Помоги мне, друг Санчо, сесть на очарованную повозку, я не в состоянии держаться в Росинантовом седле по той причине, что плечо у меня раздроблено.
— С большим удовольствием, государь мой, — сказал Санчо, — и поедемте прямо к нам в деревню вместе с этими сеньорами, которые вам желают добра, а там уж мы замыслим новый поход, такой, чтоб нам от него было побольше пользы и побольше славы.
— Ты дело говоришь, Санчо, — заметил Дон Кихот, — с нашей стороны будет в высшей степени благоразумно, если мы подождем, пока пройдет ныне действующее зловредное влияние светил».
Так кончается первая часть у Сервантеса и второй выезд у Дон Кихота. Он будет набираться сил и предаваться мечтам у себя дома по меньшей мере в течение месяца. Обратите, пожалуйста, внимание на то, что на протяжении пятидесяти двух глав (более чем четырех сотен страниц) мы ни разу не встретились с Дульсинеей. После трех эпитафий и нескольких дурно переведенных сонетов, написанных якобы во славу Дон Кихота, Санчо, Росинанта и Дульсинеи, завершающих первую часть, Сервантес почти обещает нам третий выезд.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ (1615)
555
Гротесковые «оправдания», предваряющие эту часть, выдержаны в духе современных фашистских или советских диктатур и удостоились бы одобрения Платона, блестящего художника и философа, но скверного социолога.
Сам просвещенный Сервантес находит «забавными» формы жестокости, которые сегодня абсолютно невозможны в этой стране или в Англии и, несомненно, осуждаются цивилизованными людьми во всем мире. Порой закрадывается подозрение, что автор не осознает до конца, какими омерзительно жестокими были священники, цирюльники, хозяева постоялых дворов и т. д. по отношению к Дон Кихоту.
ГЛАВА 1
Священник с цирюльником пришли навестить Дон Кихота и «застали его сидящим на постели в зеленом байковом камзоле и в красном толедском колпаке; и был он до того худ и изможден, что походил на мумию. Он принял их с отменным радушием; они осведомились о его здоровье, и он рассказал им о себе и о своем здоровье весьма разумно и в самых изысканных выражениях».
Даже при обсуждении государственных дел «Дон Кихот <…> обо всех этих предметах рассуждал в высшей степени умно, и у обоих испытателей не осталось сомнений, что он совершенно здоров и в полном разуме». Но чтобы окончательно удостовериться в выздоровлении Дон Кихота, священник сообщает, что турки вот-вот нападут на христиан.
«— Ах ты, Господи! — вскричал тут Дон Кихот. — Да что стоит его величеству приказать через глашатаев, чтобы все странствующие рыцари, какие только скитаются по Испании, в назначенный день собрались в столице? Хотя бы даже их явилось не более полдюжины, среди них может оказаться такой, который один сокрушит всю султанову мощь. Слушайте меня со вниманием, ваши милости, и следите за моею мыслью. Неужели это для вас новость, что один-единственный странствующий рыцарь способен перерезать войско в двести тысяч человек, как если бы у всех у них было одно горло или же если б они были сделаны из марципана? Нет, правда, скажите: не на каждой ли странице любого романа встречаются подобные чудеса? Даю голову на отсечение, свою собственную, а не чью-нибудь чужую, что живи ныне славный дон Бельянис или же кто-либо из многочисленного потомства Амадиса Галльского <…>
— Ах! — воскликнула тут племянница. — Убейте меня, если мой дядюшка не задумал снова сделаться странствующим рыцарем!
Дон Кихот же ей на это сказал:
— Странствующим рыцарем я и умру, а султан турецкий волен, когда ему вздумается, выходить и приходить с каким угодно огромным флотом, — повторяю: Господь меня разумеет».
Цирюльник рассказывает историю о сумасшедшем лиценциате из Севильи, который будто бы излечился и уже собирался покинуть дом умалишенных, как тут другой позавидовавший ему безумец объявил себя Юпитером и пригрозил впредь никогда не посылать на Севилью дождя.
«Присутствовавшие все еще слушали выкрики и речи помешанного, как вдруг лиценциат, обратившись к капеллану и схватив его за руки, молвил:
— Не огорчайтесь, государь мой, и не придавайте значения словам этого сумасшедшего, ибо если он — Юпитер, и он не станет кропить вас дождем, то я — Нептун, отец и бог вод, и я буду кропить вас сколько потребуется л когда мне вздумается».
Дон Кихот понимает смысл сказанного и укоризненно замечает:
«— Ах, сеньор брадобрей, сеньор брадобрей, до чего же люди иной раз бывают неловки! Неужели ваша милость не знает, что сравнение одного ума с другим, одной доблести с другою, одной красоты с другою и одного знатного рода с другим всегда неприятно и вызывает неудовольствие? Я, сеньор цирюльник, не Нептун и не бог вод и, не будучи умен, за умника себя и не выдаю. Единственно, чего я добиваюсь, это объяснить людям, в какую ошибку впадают они, не возрождая блаженнейших тех времен, когда ратоборствовало странствующее рыцарство. Однако же наш развращенный век недостоин наслаждаться тем великим счастьем, каким наслаждались в те века, когда странствующие рыцари вменяли себе в обязанность и брали на себя оборону королевств, охрану девственниц, помощь сирым и малолетним, наказание гордецов и награждение смиренных. Большинство же рыцарей, подвизающихся ныне, предпочитают шуршать шелками, парчою и прочими дорогими тканями, нежели звенеть кольчугою. Теперь уж нет таких рыцарей, которые согласились бы в любую погоду, вооруженные с головы до ног, ночевать под открытым небом, и никто уже по примеру странствующих рыцарей не клюет, как говорится, носом, опершись на копье и не слезая с коня. Найдите мне хотя одного такого рыцаря, который, выйдя из лесу, взобравшись потом на гору, а затем спустившись на пустынный и нелюдимый берег моря, вечно бурного и неспокойного, и видя, что к берегу прибило утлый челн без весел, ветрила, мачты и снастей, бесстрашно ринулся бы туда и отдался на волю неумолимых зыбей бездонного моря, а волны то вознесут его к небу, то низвергнут в пучину, рыцарь же грудь свою подставляет неукротимой буре; и не успевает он оглянуться, как уже оказывается более чем за три тысячи миль от того места, откуда отчалил, и вот он ступает на неведомую и чужедальнюю землю, и тут с ним происходят случаи, достойные быть начертанными не только на пергаменте, но и на меди».
Превосходно написанная глава.
ГЛАВА 2
Несмотря на крики ключницы и племянницы, Санчо Панса проникает к Дон Кихоту. Они обсуждают прежние приключения, потом Дон Кихот спрашивает: «А теперь скажи, друг Санчо, что говорят обо мне в нашем селе? Какого мнения обо мне простонародье, идальго и кавальеро? Что говорят о моей храбрости, о моих подвигах и о моей учтивости? Какие ходят слухи о моем начинании — возродить и вновь учредить во всем мире давно забытый рыцарский орден?»
После некоторых колебаний Санчо говорит правду. «Ну так во-первых, я вам скажу, <…> что народ почитает вашу милость за самого настоящего сумасшедшего, а я, мол, тоже с придурью. Идальго говорят, что звания идальго вашей милости показалось мало и вы приставили к своему имени дон и, хотя у вас всего две-три виноградные лозы, землицы — волу развернуться негде, а прикрыт только зад да перед, произвели себя в кавальеро».
Ответ Дон Кихота полон достоинства: «Это ко мне не относится, <…> одет я всегда прилично, чиненого не ношу. Рваное — это другое дело, да и то это больше от доспехов, нежели от времени». (Путнам приводит испанскую пословицу: «Благородный человек скорее наденет рваное, чем чиненое».)
Санчо сообщает также, что сын Бартоломе Карраско, учившийся в Саламанке и ставший бакалавром, вернулся домой и рассказал, что Дон Кихот и Санчо Панса выведены в книге. По просьбе рыцаря Санчо отправляется за молодым человеком.
ГЛАВА 3
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 253; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!