РОЛЬ СТАЛИНА В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

 

Сталин как Верховный Главнокомандующий

 

В современном российском обществе, продолжая линию, которая наметилась уже давно, не перестают утихать споры и дискуссии о том, кто выиграл войну – Сталин или народ? Причем наиболее закоренелые критики вождя интерпретируют этот вопрос еще более категорично. По их мнению, войну выиграл народ как раз вопреки Сталину. Не стану подробно дискутировать на эту тему. Замечу лишь следующее: такая постановка вопроса вообще несерьезна и неправомерна, она исторически необоснованна. Противопоставлять Верховного Главнокомандующего народу и армии, которой он руководил, – по меньшей мере, несерьезно. Ведь не какая-то мифическая фигура, а именно Сталин стоял во главе Советского государства, и не какой-то мифический народ, снедаемый ненавистью к социализму, воевал против фашистской Германии. Ведь речь шла не о каких-то отдельных категориях граждан, недовольных советским строем и Сталиным, в частности, а о советском народе в целом, который в своем абсолютном большинстве поддерживал господствовавший в стране строй. И вообще, невозможно найти такие весы в истории, на которых можно было бы взвесить степень доверия народа к своему руководству. Каким бы ни был суровым сталинский режим, какими бы жестокими репрессиями он ни пользовался для реализации целей, в условиях войны, особенно в период жестоких поражений на начальных этапах войны, – этот режим не смог бы удержаться и сохранить свою власть. Более того, он показал, что обладает колоссальным потенциалом устойчивости, непревзойденной способностью твердо осуществлять руководство и после серьезнейших неудач найти в себе силы для мобилизации усилий всего народа для обеспечения сначала отпора, а затем и разгрома Гитлера и его сателлитов. На Западе многие сомневались в этом. Но, помимо скептиков, было немало и здравомыслящих людей, которые верили в жизнестойкость Советской России, в ее способность нанести фашизму в конечном счете поражение.

Конечно, в историческом анализе пословицы и афоризмы едва ли могут служить серьезным аргументом для доказательства того или иного тезиса. Но мне хочется напомнить один остроумный афоризм: лучше стадо баранов во главе со львом, чем стадо львов во главе с бараном. В этом высказывании заложен глубокий смысл: он оттеняет огромную роль верховного руководителя страны, особенно в период величайших испытаний. Я не хочу, чтобы использованный мной афоризм истолковали так, будто я рассматриваю советский народ в качестве стада баранов, а Сталина в качестве льва. Но вот из рассуждений некоторых маститых историков и публицистов порой можно сделать вывод, что они склонны в какой-то мере считать советский народ в период войны чуть ли не послушным стадом, который под страхом репрессий выполнял волю Сталина. Некоторые избегают столь примитивной постановки вопроса и говорят о том, что народом двигало чувство патриотизма, а отнюдь не стремление защитить советский строй. Но при этом почтенные критики оказываются в виртуальной реальности, а не в реальной обстановке той суровой эпохи, когда борьба за спасение страны органически сливалась с борьбой за существовавший в стране строй. Это, конечно, не значит, что многие не видели серьезных пороков тогдашнего общественного устройства и порядков, господствовавших в нем. Но не хуже нынешних критиков они отдавали себе отчет, что именно тот строй, который существовал в стране, способен не на словах, а на деле сплотить весь народ на отпор врагу и создать все необходимые материально-технические, организационные и иные предпосылки, являвшиеся важнейшей составляющей победы над врагом.

По этим соображениям, а также по ряду других, о которых я не буду распространяться, концепция противопоставления вождя народу в период войны, концепция, согласно которой это были якобы две диаметрально противоположные и враждебные силы, представляется надуманной и политически и идеологически ангажированной. Народу всегда нужна национальная идея, и он нуждается в подлинно национальном лидере. Но национальная идея – это не плод пропагандистских уловок и изысканий. Она рождается в народе под диктовку самого времени, а не вносится в общественное сознание средствами массовой информации. Смею утверждать, что во время войны, как и в предшествовавшие годы государственного строительства, у советского народа была национальная идея. И, соответственно, был ее выразитель, ее персональное воплощение.

Вообще тема Сталин как носитель определенной национальной идеи вызывает большой интерес и требует специального рассмотрения. Однако рамки моего труда не позволяют в должной мере раскрыть эту тему. Хотя по ходу рассмотрения и анализа тех или иных аспектов сталинской политической биографии я еще не раз буду касаться данного аспекта проблемы.

Под разными углами зрения мы уже касались вопроса о роли Сталина как Верховного Главнокомандующего. Здесь пойдет речь об обобщенной оценке этой роли. Причем с самого начала должен оговориться, что основными материалами для вынесения своего рода исторического вердикта, на мой взгляд, должны служить не те или иные политические или идеологические соображения и пристрастия, а объективные факты. Решающим критерием при оценке роли Сталина как военного руководителя страны в годы войны должен быть ответ на главный вопрос: закончилась война победой или поражением? Все другие факты и обстоятельства, какими бы важными они не были сами по себе, в конечном счете отступают на второй план перед ответом на поставленный выше вопрос. Мне думается, что именно в этой плоскости следует давать общую оценку Сталина как Верховного Главнокомандующего. Разумеется, такой подход может показаться кому-то слишком прямолинейным, однозначным, узким, не учитывающим многие другие важные факторы и обстоятельства. Но я отнюдь не стремлюсь к тому, чтобы самим фактом победы оставить вне поля критического рассмотрения многие ошибки и просчеты Сталина на высшем военном посту. Победа – это не индульгенция, освобождающая его от критики, порой весьма серьезной, в деле руководства вооруженными силами страны и военными действиями в период с 1941 по 1945 год.

Следует сделать еще одно существенное замечание. В данном разделе я буду опираться на высказывания и оценки прежде всего тех советских военачальников, которые работали со Сталиным во время войны и которые, помимо оставшихся документов того периода, являются главными третейскими судьями в спорах о Сталине как военном руководителе. Естественно, что мне в силу объективной необходимости придется широко и обильно цитировать их высказывания и оценки. Ибо они лежат в основе обобщающих выводов, а делать таковые дилетантам в военных вопросах, к которым отношусь и я, не пристало. Так что мое собственное мнение как автора в принципе базируется именно на этих материалах.

Но сначала следует оттенить одну важную мысль: Сталин был не просто Верховным Главнокомандующим в обычном понимании этого слова и значения, которое имела эта должность. Особенность состоит в том, что он соединял в своем лице все главные функции верховной власти в стране в целом. Он отвечал не только за ход и исход военных операций, но фактически нес ответственность за все основные процессы жизни, происходившие в стране. Речь идет о руководстве экономикой страны, внешней политикой, определением главных направлений буквально всех сторон жизни государства. Власть его была необъятна. Но столь же велика была и ответственность. Ибо отделять одно от другого нельзя, как порой делают некоторые историки и публицисты, делая упор прежде всего на власти, которая сосредоточивалась в руках одного человека. Власть и ответственность необходимо рассматривать в неразделимом и органическом единстве – тогда можно будет избежать всякого рода упрощений и однобоких, и тем более тенденциозных, выводов и заключений.

Есть основания согласиться с оценкой российского историка А.А. Кокошина в той части его книги, где он пишет: «Сталина отличала сильная память, способность быстро схватывать суть проблемы, работать с огромными объемами данных, организуя их в определенном порядке. Все эти качества он проявлял в гораздо более сложных условиях, чем те, в которых находились другие лидеры антигитлеровской коалиции – премьер Великобритании У. Черчилль, президент США Ф.Д. Рузвельт и даже лидер „сражающейся Франции“ Ш. де Голль, показавшие не раз в ходе Второй мировой войны выдающиеся качества государственных руководителей, верховных главнокомандующих… Разумеется, никто из западных лидеров антигитлеровской коалиции, даже в условиях военного времени и огромной степени мобилизации ресурсов своих стран, не мог сравниться со Сталиным по степени сосредоточения в своих руках власти. Эта власть превышала и власть практически любого абсолютного монарха»[542].

Учитывая степень концентрации власти в руках Сталина, необходимо соответственно оценивать и степень его ответственности за все, происходившее в стране, и особенно за ход и исход Великой Отечественной войны. По-разному можно рассматривать вопрос о самой целесообразности сосредоточения власти в руках одного человека. Однако, на мой взгляд, военные условия, прежде всего в начальный период, вполне оправдывали такую концентрацию власти. В какой-то мере с этим соглашается и такой ярый критик Сталина и сталинизма вообще, как Д. Волкогонов. Он писал: «Необходимость централизации государственной, политической и военной власти в военное время едва ли можно поставить под сомнение. Но однозначно следует сказать, что такая концентрация власти должна иметь пределы прежде всего в партийной жизни, не отводить окружению роли статистов и поддакивателей. Сталин все „замкнул“ на себе. Поэтому, каким бы ни было наше отношение к Сталину сегодня, нельзя не признать нечеловеческого по масштабам и ответственности объема работы, которая легла на его плечи. Если хозяйственные, политические, дипломатические вопросы во многом взяли на себя члены Политбюро и ГКО, то военные и военно-политические проблемы приходилось решать в основном ему, Верховному Главнокомандующему, что привело, кстати сказать, к многочисленным просчетам. К счастью, в составе Генерального штаба, высшего военного руководства быстро выдвинулась и проявила себя целая плеяда выдающихся военачальников. Но нельзя не сказать еще раз и о том, что огромные бреши в кадровом составе армии, образовавшиеся по вине Сталина накануне войны, очень долго давали о себе знать, особенно во фронтовом, армейском, корпусном и дивизионном звене»[543].

Совершенно очевидно, что в данной, как и сотнях других оценок, на первый план в качестве доминирующих выплывают прямо не афишируемые, но тем не менее отчетливо проглядываемые политико-идеологические мотивы. Авторы сборника статей об историографии сталинизма с достаточным основанием утверждают: «Избитая фразеология о том, что „победителей не судят“, вероятно, не относится к победе в величайшей из войн. Заочная историографическая полемика о Сталине как полководце проходит в форме суда. Представленные в современной историографии оценочные характеристики варьируются от репрезентации его в качестве творца всех побед до изображения едва ли не главного препятствия успешной деятельности Красной Армии. Исследователи истории войны условно разделились на прокуроров и адвокатов Сталина»[544].

В оценке роли Сталина как Верховного Главнокомандующего, в литературе о нем доминируют две диаметрально противоположные точки зрения. Первая заключается в категорическом и безоговорочном отрицании его военных способностей и, по существу, сводится к тому, что он скорее сыграл отрицательную, нежели положительную роль, поскольку с его верховным руководством сопряжены тяжелейшие поражения советской армии и бесчисленное множество неправильных, чисто волюнтаристских решений. Мол, без Сталина мы все равно выиграли бы войну, однако с меньшими потерями и издержками. Такова, если говорить упрощенно, первая – негативная линия в оценке Сталина на посту Верховного.

Сторонники второй точки зрения, напротив, исходят из того, что роль Сталина была исключительно велика, и именно во многом благодаря ему наша страна вышла победителем в этой смертельной схватке с таким опасным, коварным и сильным противником, каким являлась фашистская Германия. Приверженцы второй точки зрения, конечно, не закрывают глаза на просчеты и ошибки Сталина, но подчеркивают, что не последние в конце концов определяли ход войны, а часто являлись неизбежным следствием реальной обстановки на фронтах.

В своем обзоре проблемы я приведу высказывания и оценки как адептов первой, так и второй точек зрения, поскольку лишь в их сопоставлении проглядывает свет истины.

Возможно, в этом и нет необходимости, но все же стоит напомнить читателю, что «первопроходцем» в развенчании Сталина как военного руководителя был Хрущев с его докладом на XX съезде, в котором содержалась такая несуразица, будто Сталин руководил военными операциями по глобусу. Этот примитивный прием сразу же вызвал не просто недоумение, но и возмущение тех, кто был знаком с реальными фактами. Так, маршал К.А. Мерецков свидетельствовал в своих мемуарах: «В некоторых книгах у нас получила хождение версия, что будто И.В. Сталин руководил боевыми операциями „по глобусу“. Ничего более нелепого мне никогда не приходилось читать». В ходе войны, Мерецкову десятки раз приходилось встречаться с И.В. Сталиным, и во время этих встреч Верховный, подойдя к карте в кабинете, знакомил с положением дел на фронте и разъяснял боевое задание[545].

Сейчас к таким дешевым хрущевским приемам не прибегают, а используют более изощренные средства и порой внешне убедительную аргументацию. Но суть от этого не меняется. Антисталински настроенные авторы используют другие аргументы.

В частности, я сошлюсь на одного из «корифеев» критики Сталина Д. Волкогонова. Вот его оценка: «Сталин не был „гениальным полководцем“, как о том было сообщено миру в сотнях фолиантов, фильмов, поэм, исследований, заявлений. Я совсем не хочу этим сказать, что он был бездарен. На основании документов и свидетельств я постараюсь доказать, что это был кабинетный полководец, не лишенный практического, волевого, злого ума, постигавший тайны военного искусства ценой кровавых экспериментов. Мы часто при оценке Сталина оставляем за „кадром“ один из важнейших критериев его „полководческого мастерства“ – цену Победы.

…Портрет этого человека, занявшего во время войны все высшие посты в государстве, будет неполным, если не попытаться ответить на вопрос: был ли полководческий талант у будущего генералиссимуса? Проявил ли себя Сталин как полководец в различные периоды войны? Какова роль в полководческой деятельности Сталина его непосредственного военного окружения? Почему при „гениальности“ Верховного наши потери оказались в два-три раза большими, чем у противника?

…Сталин никогда не обладал выдающимися прогностическими способностями. Да это и невозможно при догматическом складе ума. Но самое главное, Сталин при наличии сильной воли и негибкого ума не мог опереться на профессиональные военные знания. Он не знал военной науки, теории военного искусства. Он доходил до всех премудростей стратегии, оперативного искусства в ходе кровавой эмпирии, множества проб и ошибок. Опыт гражданской войны, в которой он участвовал в качестве члена Военного совета ряда фронтов, уполномоченного Центра, был явно недостаточен для человека, занимающего пост Верховного Главнокомандующего. Реноме Сталина как полководца поддерживалось, хотя об этом обычно мало говорят, коллективным разумом Генерального штаба, незаурядными способностями некоторых крупных военачальников, находившихся рядом с ним во время войны. Это прежде всего – Б.М. Шапошников, Г.К. Жуков, А.М. Василевский, А.И. Антонов. Сталин, который, в сущности, никогда не бывал в воинских частях, в штабах, полевых пунктах управления, не представлял по-настоящему механизм функционирования военной системы, ему часто не хватало, особенно в первые полтора года войны, чувства оперативного времени, реальных пространственных координат театра военных действий, возможностей войск. Отсюда его распоряжения, заранее обреченные на невыполнение, или поспешные, непродуманные действия»[546].

С оценками Сталина как серой бездарности в военном, да и не только в военном отношении, перекликаются оценки и ряда других российских историков, в частности А. Мерцалова и Л. Мерцаловой. В своей книге, специально посвященной данному вопросу, они, в частности, утверждают: «Сталин по профессиональным и личным качествам не был и не мог быть полководцем, тем более великим. Он не обладал общей и специальной культурой, необходимой крупному военному руководителю. Он не имел глубокого ума, умения и желания постоянно учиться, что было особенно важно в 30 – 40-е гг., когда военное дело бурно развивалось. Он не отличался принципиальностью и порядочностью. К нему относились со страхом, но не с доверием. Чтобы назваться „великим“, нужно, по крайней мере, превзойти противника. В чем же Сталин превзошел его? Год с лишним бездарных провалов и жестоких поражений. Затем два с половиной года по-прежнему кровопролитных операций, имевших результатом скорее вытеснение, но не уничтожение или пленение противника. Что можно записать в актив Сталина, если даже допустить, что все победы советских войск были плодами его „военного гения“? Катастрофу вермахта на Волге? Наибольшее достижение советских войск – операцию „Багратион“? Но нечто подобное было в 1941 г. и в активе немцев.

Дело стратега – победить в войне. Но ни один из них не заслужил еще славы, если цена победы была непомерна»[547].

Вся книга этих двух авторов пронизана тенденциозностью, она оперирует фактами избирательно, подбирая те, которые призваны подтвердить обоснованность их выводов и оценок. И если порой в книге встречаются констатации, более или менее соответствующие объективности, то они мерцают, как далекие огоньки, которые меркнут в лавине запрограммированных заранее выводов. Квинтэссенция выводов, к которым приходят авторы этой книги сводится к следующему положению, сформулированному с категорической безапелляционностью: «Итак, никакие мифы не могут снять проблему профессионализма РККА 1941 – 1945 гг. Находясь на самой начальной стадии ее исследования, мы не можем дать полного ответа. Вполне определенно можно, однако, сказать, что Сталин не был ни „великим полководцем“, ни „полководцем“ вообще. При отсутствии элементарной военной подготовки и опыта управления большими массами войск он не мог быть ни тем, ни другим. Он был незаурядным администратором, искусным демагогом и интриганом, он был узурпатором. Вторгаясь во все сферы государственного руководства, ни одной из них он не владел в совершенстве. Объединение в одном лице всех мыслимых властей (как в библейском мифе: бог-отец, бог-сын…) не было обусловлено некими объективными обстоятельствами – был „великий Сталин“… При общем чрезвычайно невыгодном для РККА соотношении людских и материальных потерь вообще нельзя говорить о каком-то одном полководце, выигравшем войну в целом („первом маршале“). Можно говорить лишь о наиболее выдающихся операциях и маршалах, их осуществивших»[548].

Я не стану вступать в детальную полемику ни с Волкогоновым, ни с Мерцаловыми, хотя невооруженным взглядом видны явные изъяны их аргументации, в частности о цене победы. (Об этом будет сказано в конце раздела.) Я уже не говорю об общей оценке интеллектуального потенциала Сталина, его широком политическом и военно-стратегическом кругозоре, который признавался и по достоинству оценивался куда более компетентными людьми, чем указанные выше критики Сталина как военного руководителя. Кстати, стоит заметить, что многие западные биографы Сталина также, не разобравшись серьезно и основательно в проблеме, основываясь на оценках, почерпнутых из арсенала Хрущева, делают безосновательные, но тем не менее категорические выводы о том, что Сталин как Верховный Главнокомандующий скорее наносил вред делу ведения военных операций, чем приносил пользу. Так, Р. Пэйн в своей книге о Сталине утверждает: «Его вторжения в область военной стратегии были почти всегда губительны. Он знал очень немного о войне и постоянно удивлял своих партнеров своим невежеством… Он непрерывно вмешивался в дела своего военного штаба, выдвигал и понижал в должности офицеров по собственному произволу, давал распоряжения, которые на самом деле был должен отменить, и был постоянной помехой для высших военных чинов. Высшие военные чины постоянно приспосабливались к тому, как удовлетворить его тщеславие, создавая у него впечатление, что он был активным военным руководителем, особенно тогда, когда, как иногда случалось, он осуществлял военное руководство, будучи пьяным…

Он был человеком, с которым нельзя было спорить. Никакой командующий, кроме, возможно, Гитлера, не был когда-либо настолько расточителен в использовании ресурсов страны. Он постоянно пользовался своим суверенным правом совершать безнаказанные ошибки»[549].

Позволю себе противопоставить оценки и мнения куда более осведомленных и компетентных авторов, а скорее – непосредственных участников руководства военными действиями в период войны. Полагаю, что их оценки и выводы со всех точек зрения куда авторитетнее и весомее, нежели отдельных историков. Начну с маршала А. Василевского, который наиболее тесно и чуть ли не каждодневно соприкасался по всем важным вопросам ведения войны с Верховным. Вот наиболее важные и наиболее интересные его оценки Сталина как военного руководителя. «…Хочу дополнительно сказать несколько слов о И.В. Сталине, как Верховном Главнокомандующем.

Полагаю, что мое служебное положение в годы войны, моя постоянная, чуть ли не повседневная связь со Сталиным и, наконец, мое участие в заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б) и Государственного Комитета Обороны, на которых рассматривались те или иные принципиальные вопросы вооруженной борьбы, дает мне право сказать о нем. При этом я не буду в полной мере касаться его партийной, политической и государственной деятельности во время войны, поскольку не считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе.

Оправданно ли было то, что Сталин возглавил Верховное Главнокомандование? Ведь он не был профессионально военным деятелем.

Безусловно, оправданно…

И.В. Сталин обладал не только огромным природным умом, но и удивительно большими познаниями. Его способность аналитически мыслить приходилось наблюдать во время заседаний Политбюро ЦК партии, Государственного Комитета Обороны и при постоянной работе в Ставке. Он неторопливо, чуть сутулясь, прохаживается, внимательно слушает выступающих, иногда задает вопросы, подает реплики. А когда кончится обсуждение, четко сформулирует выводы, подведет итог. Его заключения являлись немногословными, но глубокими по содержанию и, как правило, ложились в основу постановлений ЦК партии или ГКО, а также директив или приказов Верховного Главнокомандующего…

Тем не менее, я не хочу, чтобы у читателя сложилось неверное представление, что в начальный период войны со стратегическим руководством обстояло плохо. Такой категорический вывод делать было бы неоправданно. Верховное Главнокомандование осуществляло повседневное руководство действиями фронтов.

Поворотной вехой глубокой перестройки Сталина как Верховного Главнокомандующего явился сентябрь 1942 года, когда создалась очень трудная обстановка и особенно потребовалось гибкое и квалифицированное руководство военными действиями. Именно в это время он стал по-другому относиться к аппарату Генштаба, командующим фронтами, вынужден был постоянно опираться на коллективный опыт военачальников. От него с той поры нередко можно было услышать слова: „Черт возьми, что же вы не сказали!“

…Я уже писал, что в первые месяцы войны у него порой проскальзывало стремление к фронтальным прямолинейным действиям советских войск. После Сталинградской и особенно Курской битв он поднялся до вершин стратегического руководства. Теперь Сталин мыслит категориями современной войны, хорошо разбирается во всех вопросах подготовки и проведения операций. Он уже требует, чтобы военные действия велись творчески, с полным учетом военной науки, чтобы они были и решительными и маневренными, предполагали расчленение и окружение противника. В его военном мышлении заметно проявляется склонность к массированию сил и средств, разнообразному применению всех возможных вариантов начала операции и ее ведения. И.В. Сталин стал хорошо разбираться не только в военной стратегии, что давалось ему легко, ибо он превосходно владел искусством политической стратегии, но и в оперативном искусстве.

…Думаю, Сталин в период стратегического наступления Советских Вооруженных Сил проявил все основные качества советского полководца. Он умело руководил действиями фронтов, и все советское военное искусство за годы войны показало силу, творческий характер, было значительно выше, чем военное искусство хваленой на Западе немецко-фашистской военной школы.

Большое влияние Сталин оказал на создание делового стиля работы Ставки. Если рассматривать этот стиль начиная с осени 1942 года, то его характеризовали: опора на коллективный опыт при разработке оперативно-стратегических планов, высокая требовательность, оперативность, постоянная связь с войсками, точное знание обстановки на фронтах.

Составной частью стиля работы И.В. Сталина как Верховного Главнокомандующего являлась его высокая требовательность. Причем она была не только суровой, что, собственно, оправданно, особенно в условиях войны. Он никогда не прощал нечеткость в работе, неумение довести дело до конца, пусть даже это допустит и очень нужный и не имевший до того ни одного замечания товарищ.

Сталин как Верховный Главнокомандующий в большинстве случаев требовал справедливо, хотя и жестко. Его директивы и приказы указывали командующим фронтами на ошибки и недостатки, учили умелому руководству всевозможными военными действиями. Получали иногда соответствующие указания и мы, представители Ставки. В книге мною приведено немало тому примеров»[550].

Сталин отличался суровой требовательностью по отношению ко всем, в том числе и к своим ближайшим помощникам по руководству военными действиями. Примеров этого – множество. Я приведу здесь лишь некоторые из них. В частности, касающиеся самого Василевского и заместителя Верховного маршала Жукова.

17 августа 1943 г. Сталин направил телеграмму следующего содержания Василевскому:

«Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки. Я уже давно обязал Вас, как уполномоченного Ставки, обязательно присылать к исходу каждого дня операции специальные донесения. Вы почти каждый раз забывали об этой своей обязанности и не присылали в Ставку донесений.

16 августа является первым днем важной операции на Юго-Западном фронте, где Вы состоите уполномоченным Ставки. И вот Вы опять изволили забыть о своем долге перед Ставкой и не присылаете в Ставку донесений.

Вы не можете ссылаться на недостаток времени, так как маршал Жуков работает на фронте не меньше Вас и все же ежедневно присылает в Ставку донесения. Разница между Вами и Жуковым состоит в том, что он дисциплинирован и не лишен чувства долга перед Ставкой. Тогда как Вы мало дисциплинированы и забываете часто о своем долге перед Ставкой.

Последний раз предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта»[551].

Едва ли есть резон комментировать приведенную выше телеграмму. Но стоит заметить, что Сталин делал подобные «втыки» и другим, в частности Жукову, которого он хвалил за дисциплинированность. Так, 12 февраля 1944 г. он телеграфировал Жукову:

«Должен указать Вам, что я возложил на Вас задачи координировать действия 1-го и 2-го Украинских фронтов, а между тем из сегодняшнего Вашего доклада видно, что, несмотря на всю остроту положения, Вы недостаточно осведомлены об обстановке: Вам неизвестно о занятии противником Хильки и Нова-Буда; Вы не знаете решения Конева об использовании 5 гв. кк. и танкового корпуса Ротмистрова с целью уничтожения противника, прорвавшегося на Шендеровку. Сил и средств на левом крыле 1 УФ и на правом крыле 2-го Украинского фронта достаточно для того, чтобы ликвидировать прорыв противника и уничтожить Корсуньскую группировку. Требую от Вас, чтобы Вы уделили исполнению этой задачи главное внимание»[552].

Мне представляется, что приведенные выше оценки маршала Василевского дают ответы на многие вопросы. По крайней мере, они основаны на событиях и фактах, непосредственно ему известных. Оценки Василевского можно дополнить и оценками маршала Жукова, хотя нужно заметить, что в разные периоды послевоенного времени он высказывал различные точки зрения, часто противоречащие одна другой. Видимо, он был блестящим полководцем, но отнюдь не блестящим политиком.

Начну с тех оценок, которые содержатся в его воспоминаниях, изданных прижизненно. Кое-кто может возразить, что при их публикации на Жукова могли оказать давление с тем, чтобы он дал позитивную оценку Сталину как военному руководителю. Однако сам характер высказываний Жукова, да и вообще сам его характер человека твердого и отнюдь не склонного к гнилым компромиссам, особенно по столь важным вопросам, дает основание считать его оценки, высказанные в книге отвечающими истинным взглядам маршала.

«И.В. Сталин внес большой личный вклад в дело завоевания победы над фашистской Германией и ее союзниками. Авторитет его был чрезвычайно велик и поэтому назначение Сталина Верховным Главнокомандующим было воспринято народом и войсками с воодушевлением.

Конечно, в начале войны, до Сталинградской битвы, у Верховного были ошибки, которые бывают, как известно, у каждого. Он их глубоко продумал и не только внутренне переживал, а стремился извлечь из них опыт и впредь не допускать.

Опираясь на всестороннюю помощь ЦК и организаторскую деятельность партии на местах, горячий патриотизм советского народа, поднявшегося на священную войну с фашизмом, Верховный Главнокомандующий умело справился со своими обязанностями на этом высоком посту»[553].

И Жуков далее продолжал: «Работники Генштаба и представители Ставки развертывали карты на большом столе и стоя докладывали Верховному обстановку на фронтах, иногда пользуясь записями. И.В. Сталин слушал, обычно расхаживая по кабинету медленным широким шагом, вразвалку. Время от времени он подходил к большому столу и, наклонившись, пристально рассматривал разложенную карту. Изредка он возвращался к своему столу, брал коробку папирос „Герцеговина Флор“, разрывал несколько папирос и медленно набивал трубку табаком.

Стиль работы, как правило, был деловой, без нервозности, свое мнение могли высказать все. Верховный ко всем обращался одинаково – строго и официально. Он умел внимательно слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Сам он был немногословен и многословия других не любил, часто останавливал разговорившегося репликами – „короче!“, „яснее!“. Совещания открывал без вводных, вступительных слов. Говорил тихо, свободно, только по существу вопроса. Был лаконичен, формулировал мысли ясно.

За долгие годы войны я убедился, что И.В. Сталин вовсе не был таким человеком, которому нельзя было ставить острые вопросы или спорить с ним, твердо отстаивая свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу, что их утверждения неверны[554].

И.В. Сталин требовал ежедневных докладов о положении дел на фронтах. Чтобы идти на доклад к Верховному Главнокомандующему, нужно было быть хорошо подготовленным. Явиться, скажем, с картами, на которых имелись хоть какие-то „белые пятна“, сообщать ориентировочные или тем более преувеличенные данные было невозможно. Он не терпел ответов наугад, требовал исчерпывающей полноты и ясности.

У Верховного было какое-то особое чутье на слабые места в докладах или документах, он тут же их находил и строго взыскивал за нечеткую информацию. Обладая цепкой памятью, он хорошо помнил сказанное и не упускал случая довольно резко отчитать за забытое. Поэтому штабные документы мы старались готовить со всей тщательностью, на какую только были способны в те военные дни»[555].

Суть оценки Жуковым Сталина как Верховного Главнокомандующего сводится к следующим важным выводам. Он писал: «…Меня часто спрашивают, действительно ли И.В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно-стратегических вопросов?

Могу твердо сказать, что И.В. Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими со знанием дела, хорошо разбирался в больших стратегических вопросах. Эти способности И.В. Сталина, как Верховного Главнокомандующего, особенно раскрылись, начиная со Сталинградской битвы.

Получившая распространение версия о том, что Верховный Главнокомандующий изучал обстановку и принимал решения по глобусу, не соответствует действительности. Конечно, он не работал с картами тактического предназначения, да это ему и не нужно было. Но в оперативных картах с обстановкой, нанесенной на них, он разбирался неплохо.

В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, опыт политического руководства, богатая интуиция, широкая осведомленность. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим»[556].

В беседах с писателем К. Симоновым Жуков говорил: «Впечатления от последующих встреч со Сталиным сложились разные, да и сами эти встречи были очень разными. Он был человеком с большим чувством юмора и иногда, когда дела шли хорошо, бывал, как в первую нашу встречу, внимательным и человечным. Но в большинстве случаев, а в общем-то почти всегда, был серьезен и напряжен. В нем почти всегда чувствовалась эта напряженность, которая действовала и на окружающих. Я всегда ценил – и этого нельзя было не ценить – ту краткость, с которой он умел объяснять свои мысли и ставить задачи, не сказав ни единого лишнего слова. Эту краткость он в свою очередь сам ценил в других и требовал докладов содержательных и кратких. Он терпеть не мог лишних слов и заставлял в таких случаях сразу переходить к существу дела.

При своем грузинском акценте он великолепно владел русским языком и, можно без преувеличения сказать, был знатоком его»[557].

«В стратегических вопросах Сталин разбирался с самого начала войны. Стратегия была близка к его привычной сфере – политике, и чем в более прямое взаимодействие с политическими вопросами вступали вопросы стратегии, тем увереннее он чувствовал себя в них.

В вопросах оперативного искусства в начале войны он разбирался плохо. Ощущение, что он владеет оперативными вопросами, у меня лично начало складываться в последний период Сталинградской битвы, а ко времени Курской дуги уже можно было без преувеличения сказать, что он и в этих вопросах чувствует себя вполне уверенным.

Что касается вопросов тактики, строго говоря, он не разбирался в них до самого конца. Да, собственно говоря, ему как Верховному Главнокомандующему и не было прямой необходимости разбираться в вопросах тактики. Куда важнее, что его ум и талант позволили ему в ходе войны овладеть оперативным искусством настолько, что, вызывая к себе командующих фронтами и разговаривая с ними на темы, связанные с проведением операций, он проявлял себя как человек, разбирающийся в этом не хуже, а порой и лучше своих подчиненных. При этом в ряде случаев он находил и подсказывал интересные оперативные решения.

К этому надо добавить, что у него был свой метод овладения конкретным материалом предстоящей операции, метод, который я, вообще говоря, считаю правильным. Перед началом подготовки той или иной операции, перед вызовом командующих фронтами, он заранее встречался с офицерами Генерального штаба – майорами, подполковниками, наблюдавшими за соответствующими оперативными направлениями»[558].

В написанном для второго издания книги своих воспоминаний маршал Жуков особо считал необходимым отметить следующее обстоятельство: «Деятельность Ставки неотделима от имени И.В. Сталина. В годы войны я часто с ним встречался. В большинстве случаев это были официальные встречи, на которых решались вопросы руководства ходом войны. Но даже простое приглашение на обед всегда использовалось в этих же целях. Мне очень нравилось в работе И.В. Сталина полное отсутствие формализма. Все, что делалось им по линии Ставки или ГКО, делалось так, чтобы принятые этими высокими органами решения начинали выполняться тотчас же, а ход выполнения их строго и неуклонно контролировался лично Верховным или, по его указанию, другими руководящими лицами или организациями»[559].

Возможно, я несколько переборщил с цитатами из воспоминаний советских военачальников, работавших со Сталиным. Однако, повторяясь, замечу, что их свидетельства – наиболее убедительный аргумент в споре с такими авторами, как Волкогонов, Мерцаловы и т.д. Поэтому я позволю себе еще ряд ссылок. Адмирал флота Н.Г. Кузнецов, который, как известно, отличался твёрдостью и самостоятельностью суждений, уже будучи в отставке, писал: «За годы Великой Отечественной войны по военным делам с Верховным Главнокомандующим чаще других встречался маршал Г.К. Жуков, и лучше едва ли кто может охарактеризовать его, а он назвал его „достойным Верховным Главнокомандующим“. С этим мнением, насколько мне известно, согласны все военачальники, коим приходилось видеться и встречаться со Сталиным»[560].

Довольно любопытные детали работы Ставки и лично Сталина как Верховного Главнокомандующего сообщает тот же адмирал Кузнецов. В своих воспоминаниях он описывает следующий показательный эпизод, раскрывающий стиль и методы работы Сталина и Ставки вообще. Он писал: «Однажды в зале заседаний Кремля собрались члены Политбюро и маршалы. Выступил И.В. Сталин и объявил, что Жуков, по полученным им данным, ведет разговоры о якобы незначительной роли Ставки во всех крупных операциях. Он показал телеграмму, на основании которой делались такие выводы, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал: „Вы знаете, как возникали идеи различных операций“. Дальше он пояснил, как это бывало. Идея рождалась в Ставке или предлагалась Генеральным штабом. Затем вызывался будущий командующий операцией, который, не принимая пока никакого решения, вникал в суть идеи. После этого ему предлагалось тщательно продумать и (не делясь пока ни с кем) доложить (через неделю-две) Ставке свое мнение. Ставка же разбиралась в деталях и утверждала план будущей операции. С планом операции знакомился узкий круг лиц, и начиналась разработка документов фронта. Жуков присутствовал, но не опроверг сказанного»[561].

Адмирал Кузнецов четко высказался против упрощенного и примитивного подхода к оценке роли Сталина на всех важнейших государственных постах. Он справедливо писал: «Его сложную натуру нельзя изображать однобоко. Неправильно утверждать, что он был неуч и управлял войной по глобусу, но нельзя не сказать и о его ошибках в военном деле, нежелании прислушаться к военачальникам при своей недостаточной компетенции… Говоря о его властном характере и строгости, переходившей, как известно, границы правомерности, нельзя не отметить следующее: Сталин мог самокритично относиться к своим поступкам и признавать совершенные им промахи. Так, мне лично довелось в конце войны слышать из его уст об ошибочной оценке положения в канун войны. Широко известно, как на одном из приемов сразу после войны Сталин признал, в каком „отчаянном“ положении оказалась страна в первые годы войны, и, отдавая должное выдержке народа, прямо сказал, что в подобном случае он (народ) мог бы и „попросить“ правительство уйти, как несправившееся…

„Победителей не судят“ – гласит старая поговорка, но история не оправдывает победителей и пользы ради отмечает их недостатки. Его ошибки полезно знать, чтобы они не повторялись… Но было бы неправильно, вспоминая военные годы, не сказать и о тех чертах в характере Сталина, которые оказались полезны в трудные дни осени 1941 года. Именно тогда требовалась железная воля руководителя, и ее Сталин проявил. Невозможно отрицать, что, пережив минуты моральной депрессии, когда он вынужден был признать свои просчеты относительно сроков возможного столкновения, когда убедился, что, несмотря на принятые меры (подобно сообщению ТАСС от 14 июня, мирному обхождению с самолетами-нарушителями и пр.), войну не удалось оттянуть хотя бы до зимы, Сталин перестроился и начал с поразительным упорством, любой ценой добиваться победы над врагом. Возможно, это присуще человеку с сильной волей. Можно говорить об ошибках и в ходе войны, но сказанного выше отрицать нельзя»[562].

А вот мнение главного маршала авиации Новикова, который впоследствии, после войны, необоснованно был посажен в тюрьму, поэтому у него нет оснований петь панегирики в адрес вождя: «Он (Сталин – Н.К.), несомненно, обладал незаурядными природными способностями, стратегическим и организационным талантом, твердостью, самообладанием и рядом других весьма важных качеств, способствовавших в конечном итоге сокрушению мощных армий фашистского рейха».

На этот счет можно привести немало вполне объективных свидетельств и мнений политических и военных руководителей периода Второй мировой войны, в том числе зарубежных. «Сталин обладал глубокой, лишенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Он был превзойденным мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого безвыходного положения…». Это сказал о нем У. Черчилль в 1955 г., т.е. в самый разгар «холодной войны»[563].

В качестве своеобразного резюме приведу отрывок из воспоминаний генерала С.М. Штеменко, работавшего в генштабе начальником оперативного управления (впоследствии, уже после войны, он стал начальником генштаба). Генерал так описывает порядок работы Верховного: «Доклады Верховному Главнокомандующему делались, как правило, три раза в сутки. Первый из них имел место в 10 – 11 часов дня, обычно по телефону. Это выпадало на мою долю. Вечером, в 16 – 17 часов, докладывал заместитель начальника Генштаба. А ночью мы ехали в Ставку с итоговым докладом за сутки. Перед тем подготавливалась обстановка на картах масштаба 1:200.000 отдельно по каждому фронту с показом положения наших войск до дивизии, а в иных случаях и до полка. Даже досконально зная, где что произошло в течение суток, мы все равно перед каждой поездкой 2 – 3 часа тщательно разбирались в обстановке, связывались с командующими фронтами и начальниками их штабов, уточняли с ними отдельные детали проходивших или только еще планировавшихся операций, советовались и проверяли через них правильность своих предположений, рассматривали просьбы и заявки фронтов, а в последний час редактировали подготовленные на подпись проекты директив и распоряжений Ставки.

Все материалы, требовавшие решения Верховного Главнокомандования, заранее сортировались и раскладывались по трем разноцветным папкам. В красную папку попадали документы первостепенной важности, докладывавшиеся в первую очередь; это в основном приказы, директивы, распоряжения, планы распределения вооружения действующим войскам и резервам. Синяя папка предназначалась для бумаг второй очереди; обычно в нее шли различного рода просьбы. Содержимое же зеленой папки составляли представления к званиям и наградам, предложения и приказы о перемещениях и назначениях должностных лиц.

Документы из красной папки докладывались обязательно полностью и тут же получали ход. Из синей „извлекались выборочно“, „по мере возможности“, но, как правило, ежедневно. Зеленая папка докладывалась только при благоприятной обстановке. Иногда нам не приходилось раскрывать ее по три-четыре дня. Мы старались правильно определить ситуацию, позволявшую доложить тот или иной вопрос, и почти никогда не ошибались. Вскоре Сталин раскусил нашу нехитрую механику. Иногда он сам предупреждал:

– Сегодня рассмотрим только важные документы. А в другой раз говорил:

– Ну а теперь давайте и вашу зеленую… Справедливости ради должен заметить, что И.В. Сталин очень высоко ценил работников Генерального штаба и направлял их на самые ответственные посты в действующую армию…»[564]

Выше приводились оценки Сталина преимущественно в плане того, как он справлялся со своими обязанностями в качестве Верховного Главнокомандующего. Однако картина будет неполной, если мы оставим в тени вопрос о том, как он вообще осуществлял руководство, в том числе и в области обеспечения армии и флота вооружениями, техникой и т.д. Частично я уже касался данного аспекта в этой и предшествующих главах. Здесь же мне хотелось привести оценку наркома вооружений во время войны Д. Устинова. Вот его точка зрения:

«Что касается И.В. Сталина, то должен сказать, что именно во время войны отрицательные черты его характера были ослаблены, а сильные стороны его личности проявились наиболее полно…

Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное. Свои мысли и решения Сталин формулировал ясно, четко, лаконично, с неумолимой логикой. Лишних слов не любил и не говорил их»[565].

Полагаю, что у читателя сложилось достаточно определенное представление о Сталине как Верховном Главнокомандующем из приведенных выше высказываний и материалов. Но я хочу усилить приведенную аргументацию ссылкой на мнение начальника генштаба Великобритании в годы войны А. Брука, которого едва ли кто-либо способен упрекнуть в том, что он пытался петь дифирамбы советскому лидеру. Так вот,

А. Брук после Тегеранской конференции отмечал: «Во время этой встречи и последующих встреч, которые мы имели со Сталиным, я все больше оценивал тот факт, что он обладает военным интеллектом весьма высокого калибра. Как никто другой в его стране»[566].

Рискуя злоупотребить цитированием, все же позволю себе привести оценку военного историка генерала М. Гареева, который, на мой взгляд, указал на главные качества, которыми обязан обладать Верховный Главнокомандующий:

«В ходе войны главными отличительными чертами Сталина как Верховного Главнокомандующего были: умение предвидеть развитие стратегической обстановки и охватывать во взаимосвязи военно-политические, экономические, социальные, идеологические и оборонные вопросы; выбор наиболее рациональных способов стратегических действий; соединение воедино усилий фронта и тыла; высокая требовательность и большие организаторские способности; строгость, твердость, жесткость управления и огромная воля к победе любой ценой»[567].

Пусть читатель сам делает выводы, сопоставляя высказывания и оценки критиков Сталина, вроде Волкогонова и Мерцаловых, и таких военачальников, как Жуков, Василевский, Штеменко и т.д. Полагаю, что такое сопоставление прояснит картину и приблизит читателя к истине.

Сталин в своих действиях руководствовался прежде всего интересами дела. Это видно на примере назначения Жукова командующим фронтом, которому предстояло брать Берлин. Хотя сам Жуков, если принять за достоверную информацию, которая стала достоянием известности через много лет после его смерти, считал, что в данном случае Сталин просто занимался интригами. Вот что писал Жуков: «Мне и Василевскому было приказано командовать фронтами. Мне – 1-м Белорусским вместо Рокоссовского, Василевскому – 3-м Белорусским фронтом вместо погибшего генерала армии Черняховского.

Расчет был здесь ясный. Сталин хотел завершить блистательную победу над врагом под своим личным командованием, т.е. повторить то, что сделал в 1814 году Александр I, отстранив Кутузова от главного командования и приняв на себя верховное командование с тем, чтобы прогарцевать на белом коне при въезде в Париж во главе русских доблестных войск, разгромивших армию Наполеона.

В один из осенних дней 1944 г. Сталин, разговаривая лично со мной, сказал:

„1-й Белорусский фронт стоит на берлинском направлении, мы думаем поставить на это важнейшее направление Вас, а Рокоссовского назначим на другой фронт“.

Я ответил, что готов командовать любым фронтом, но считаю, что Рокоссовский обидится, если будет снят с 1-го Белорусского фронта.

Сталин: „У Вас больше опыта, и впредь останетесь моим заместителем. Что касается обиды – мы же не красные девицы. Я сейчас поговорю с Рокоссовским“.

Поскребышев быстро соединил Сталина с Рокоссовским.

Рассказав Рокоссовскому о своем решении, Сталин спросил его, не возражает ли он перейти на 2-й Белорусский фронт. Рокоссовский просил оставить его на 1-м Белорусском фронте. Но Сталин заявил: „Этого сделать нельзя. На главное направление решено поставить Жукова, а Вам придется принять 2-й Белорусский фронт“.

Сталин действовал здесь неспроста.

С этого момента между Рокоссовским и мною уже не было той сердечной, близкой товарищеской дружбы, которая была между нами долгие годы. И чем ближе был конец войны, тем больше Сталин интриговал между маршалами – командующими фронтами и своими заместителями, зачастую сталкивая их „лбами“, сея рознь, зависть и подталкивая к славе на нездоровой основе»[568].

Мне представляется, что Жуков в данном случае явно упрощает ситуацию. Ведь нельзя забывать, что именно Рокоссовский числился в любимчиках Сталина. К Рокоссовскому он относился с большим уважением и ценил его как полководца. Хорошо знал Сталин и Жукова, и не только положительные, но и отрицательные его черты, в частности, его твердость, решительность, принципиальность, но и также высокое самомнение. И тем не менее именно на Жукова он возложил честь стать вершителем судьбы Берлина. Если бы Сталин завидовал растущей популярности Жукова, то он, естественно, не сделал бы такого шага. Тем более нанося в некотором смысле моральный ущерб своему любимцу Рокоссовскому. Так что аргументация Жукова здесь выглядит недостаточно убедительной. Скорее можно согласиться с доводом Сталина, что делается это в интересах дела, которое ставится на первый план: личные амбиции здесь отодвигались на второй план. И что же здесь плохого, где здесь зависть и тому подобные расчеты? Если бы Сталин руководствовался ими, то едва ли назначил Жукова командовать фронтом, перед которым ставилась задача поставить точку в войне.

В данном контексте характерна и реакция Сталина на предложение присвоить ему после войны звание генералиссимуса. Сведущий в этом вопросе Конев так передал реакцию вождя в беседе с писателем Симоновым через много лет после окончания войны. «Очень интересной была реакция Сталина на наше предложение присвоить ему звание генералиссимуса. Это было уже после войны. На заседании Политбюро, где обсуждался этот вопрос, присутствовали Жуков, Василевский, я и Рокоссовский (если не ошибаюсь). Сталин сначала отказывался, но мы настойчиво выдвигали это предложение. Я дважды говорил об этом. И должен сказать, что в тот момент искренне считал это необходимым и заслуженным. Мотивировали мы тем, что по статуту русской армии полководцу, одержавшему большие победы, победоносно окончившему кампанию, присваивается такое звание.

Сталин несколько раз прерывал нас, говорил: „Садитесь“, а потом сказал о себе в третьем лице:

– Хотите присвоить товарищу Сталину генералиссимуса. Зачем это нужно товарищу Сталину? Товарищу Сталину это не нужно. Товарищ Сталин и без этого имеет авторитет. Это вам нужны звания для авторитета. Товарищу Сталину не нужны никакие звания для авторитета. Подумаешь, нашли звание для товарища Сталина. Вы маршалы, и я маршал, вы что, меня хотите выставить из маршалов? В какие-то генералиссимусы? Что это за звание? Переведите мне.

Пришлось тащить разные исторические книги и статуты и объяснять, что это в четвертый раз в истории русской армии после Меншикова и еще кого-то, и Суворова.

В конце концов он согласился. Но во всей этой сцене была очень характерная для поведения Сталина противоречивость: пренебрежение ко всякому блеску, ко всякому формальному чинопочитанию и в то же время чрезвычайное высокомерие, прятавшееся за той скромностью, которая паче гордости»[569].

Что же, пожалуй, с такой оценкой можно согласиться. Особенно в контексте тех неуемных восхвалений и дифирамбов в адрес вождя, которые заполняли газеты и журналы, радиоэфир – словом, все, что могло нести информацию, в период жизни Сталина. И здесь нельзя обойти молчанием один существенный аспект проблемы – вопрос о вкладе Сталина в развитие военной науки. В сталинские времена четко и безраздельно господствовала точка зрения, закрепленная в официальной биографии вождя. Согласно этой точке зрения, Сталин развил дальше передовую советскую военную науку, разработал положение о постоянно действующих факторах, решающих судьбу войны, об активной обороне и законах контрнаступления и наступления, о взаимодействии родов войск и боевой техники в современных условиях войны, о роли больших масс танков и авиации в современной войне, об артиллерии как самом могучем роде войск. На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки.

Сталинское военное искусство, – указывалось далее в биографии, – проявилось как в обороне, так и в наступлении. По указанию товарища Сталина активная оборона советских войск сочеталась с подготовкой контрнаступления. Наступление сочеталось с прочной обороной. Товарищ Сталин мастерски разработал и применил новую тактику маневрирования, тактику одновременного прорыва фронта противника на нескольких участках, рассчитанную на то, чтобы не дать противнику собрать свои резервы в ударный кулак, тактику разновременного прорыва фронта противника на нескольких участках, когда один прорыв идет вслед за другим, рассчитанную на то, чтобы заставить противника терять время и силы на перегруппировки своих войск, тактику прорыва флангов противника, захода в тыл, окружения и уничтожения крупных вражеских группировок войск. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их. В сражениях, в которых товарищ Сталин руководил советскими войсками, воплощены выдающиеся образцы военного оперативного искусства. Творческое своеобразие, оригинальность замысла характеризуют все боевые операции, осуществленные Советской Армией под водительством генералиссимуса Сталина[570].

Особенно разнузданные формы непомерное восхваление Сталина и его военной деятельности принимало во время сталинских юбилеев. Так, в декабре 1949 года, когда отмечалось его 70-летие, тогдашний член Политбюро и одно время министр Вооруженных Сил (обороны) Н.А. Булганин в статье, посвященной военным аспектам деятельности вождя, утверждал: «Все операции (выделено мной – Н.К.) Великой Отечественной войны намечались товарищем Сталиным и проводились под его руководством. Не было ни одной операции, в разработке которой он не принимал бы участия. Прежде чем окончательно утвердить план той или иной операции, товарищ Сталин подвергал его всестороннему разбору и обсуждению со своими ближайшими соратниками. Товарищ Сталин обязательно выслушивал мнения и предложения командующих фронтами, флотами и армиями, проявляя свойственную ему чуткость и внимательность ко всем высказанным замечаниям и предложениям.

Товарищ Сталин особое внимание обращал на подготовку операций, на обеспечение их всем необходимым и, прежде всего, авиацией, артиллерией, танками. Он всегда исходил из того, чтобы бить врага наверняка и с меньшими потерями.

Товарищ Сталин лично (выделено мной – Н.К.) руководил всем ходом каждой операции. Он каждодневно, а то и по нескольку раз в день проверял выполнение своих указаний, давал советы, вносил поправки в решения командующих, если в том была необходимость. Для проверки на месте готовности войск к проведению назначенной операции товарищ Сталин лично выезжал на фронты»[571].

Подобного рода оценки носят ярко выраженный апологетический характер и выглядят беззастенчивой лестью в адрес Сталина. Конечно, кое-что в развитие военного искусства Сталин внес своей деятельностью на посту Верховного Главнокомандующего. Однако это, скорее всего, явилось плодом коллективного творчества высшего советского военного руководства, и приписывать Сталину, а тем более квалифицировать как вклад в развитие военной науки и военного искусства вполне очевидные истины военной стратегии, – по меньшей мере явное преувеличение, а если называть своими именами, то – просто подхалимаж. Не вдаваясь в детальное обоснование высказанной мысли, можно констатировать, что реальные заслуги Сталина едва ли нуждались в том, чтобы их дополняли какие-то теоретические новации. Сталин был достойным Верховным Главнокомандующим, о чем свидетельствуют итоги войны. Однако он не был военным теоретиком, и попытки сделать из него такового представляются мало обоснованными.

Выглядят совершенно неубедительными утверждения, что Верховный Главнокомандующий намечал все военные операции и лично руководил их проведением. Можно хотя бы на миг представить себе количество всех операций и всей работы, связанной с их проведением, и становится абсолютно очевидным – такое не по плечу любому человеку. Даже если бы он был сверхчеловеком. Но в те времена, как, впрочем, и во все другие, отсутствие чувства меры свойственно многим политикам.

Интересы истины требуют сделать такой вывод, что, на мой взгляд, отнюдь не умаляет его колоссальную роль в достижении победы. Подчеркивая эту роль, примитивно делать вывод, что мы выиграли войну только благодаря Сталину, что он – главный творец великой победы. Однако данная констатация не дает никаких оснований принижать его роль и заслуги в достижении победы. На историческом поле нет места для всякого рода гаданий и гипотетических предположений. И тем не менее, по крайней мере для меня, ясно и очевидно одно – если бы страна задолго до войны не встала на путь создания мобилизационной экономики, если бы она не осуществила, пусть трудную и тяжелую для населения, индустриализацию и не подготовила бы плеяду блестящих научных и технических кадров, если бы она не готовилась загодя к неотвратимой войне, то многое могло бы пойти по иному руслу. Поэтому можно сказать, что Сталин еще до начала войны фактически был Верховным Главнокомандующим, а в период войны ему пришлось на деле доказывать правоту своей военно-политической стратегии. Это был тяжкий путь познания и накопления опыта. И, конечно, без крупных, порой катастрофических ошибок и поражений не обошлось и не могло обойтись. Каждый, кто стремится понять суть той эпохи, не должен выпускать из виду одну простую вещь – Красная Армия в начале войны и Красная Армия в конце войны – это как бы две разные армии. Понадобились огромные жертвы и усилия, чтобы наша армия стала могучей и непобедимой. И только к концу войны можно было бы петь: «ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней!» Прежде подобного рода самобахвальство звучало звонко, но не отражало реальностей жизни.

Уже после войны, в 1946 году, анализируя истоки и корни, лежавшие в основе нашей победы, Сталин в речи перед избирателями особо подчеркнул исключительное значение той подготовки, которая была осуществлена для создания подлинно мобилизационной экономики, сыгравшей одну из ключевых, если не ключевую роль в достижении побед над фашизмом. Он вполне обоснованно говорил: «Было бы ошибочно думать, что можно добиться такой исторической победы без предварительной подготовки всей страны к активной обороне. Не менее ошибочно было бы полагать, что такую подготовку можно провести в короткий срок, в течение каких-либо трех-четырех лет. Еще более ошибочно было бы утверждать, что мы добились победы благодаря лишь храбрости наших войск. Без храбрости, конечно, невозможно добиться победы. Но одной лишь храбрости недостаточно для того, чтобы одолеть врага, имеющего многочисленную армию, первоклассное вооружение, хорошо обученные офицерские кадры и неплохо поставленное снабжение. Чтобы принять удар такого врага, дать ему отпор, а потом нанести ему полное поражение, для этого необходимо было иметь, кроме беспримерной храбрости наших войск, вполне современное вооружение, и притом в достаточном количестве, и хорошо поставленное снабжение – тоже в достаточных размерах. Но для этого необходимо было иметь, и притом в достаточном количестве, такие элементарные вещи, как: металл – для производства вооружения, снаряжения, оборудования для предприятий, топливо – для поддержания работы предприятий и транспорта, хлопок – для производства обмундирования, хлеб – для снабжения армии.

Можно ли утверждать, что перед вступлением во вторую мировую войну наша страна уже располагала минимально необходимыми материальными возможностями, потребными для того, чтобы удовлетворить в основном эти нужды? Я думаю, что можно утверждать. На подготовку этого грандиозного дела понадобилось осуществление трех пятилетних планов развития народного хозяйства. Именно эти три пятилетки помогли нам создать эти материальные возможности»[572].

Некоторым может показаться крайне назойливой мысль, проводимая мной на протяжении всего тома, – а именно роль создания мобилизационной экономики в стране в деле достижения победы над фашистской Германией и ее союзниками. Однако эта назойливость не является чем-то вроде навязчивой идеи, заслоняющей все и вся. Объективный и глубокий анализ всех предпосылок наших конечных побед лежит именно здесь, поэтому мне представляется обоснованным еще и еще раз акцентировать внимание именно на этом аспекте проблемы. Компетентные специалисты, в том числе даже крайне негативно оценивающие историческую роль Сталина, признают колоссальное значение этого факта. В связи с этим приведу оценку такого ярого антикоммуниста, как Зб. Бжезинский. Он констатировал: «В течение долгого времени многие западные комментаторы были более склонны – лишь отчасти отличаясь друг от друга в терминологии – хвалить его за индустриализацию России, нежели осуждать за террор. Таким образом, сталинская эпоха в значительной степени интерпретировалась как эпоха великих социальных перемен, стремительной динамики, перехода от сельскохозяйственной экономики к индустриальной. И в некотором смысле это верно. При Сталине Советский Союз действительно стал великой индустриальной державой. Действительно произошел отток его населения из деревень. Была в полном объеме отстроена централизованная социалистическая система. И при этом у советской экономики был относительно высокий темп роста. Согласно советской официальной статистике национальный доход увеличился вчетверо в годы первых пятилеток, ежегодно давая прирост почти в 15 процентов. Это потребовало перемещения больших масс людей – за тринадцать лет число городских жителей удвоилось. С 1928-го по 1940 годы годовое производство электроэнергии выросло с 5 миллиардов киловатт до 48,3 миллиарда, производство стали – с 4,3 миллиона тонн до 18,3 миллиона; производство станков возросло с 2 тысяч до 58400 в год; автомобилей стали выпускать не 8 тысяч в год, а 145 тысяч. В канун войны промышленность составляла 84,7 процента всей советской экономики. Даже если эти цифры и преувеличены официальной статистикой, то факт, что советская экономика добилась больших успехов, отрицать не приходится»[573].

В определенном смысле можно согласиться с мнением российского историка Б. Соколова (хотя в скобках надо отметить его отчетливо видную антисталинскую направленность взглядов и суждений), что главная заслуга Сталина состоит в том, что под его руководством был создан строй, оказавшийся способным не только противостоять столь сильному противнику, какой была Германия, но пройдя через полосу неимоверных трудностей и поражений, в конце концов одержать блистательную победу, равных которой нет в анналах мировой истории. Указанный историк затрагивает далее и важный вопрос о том, что несправедливо все поражения приписывать Верховному. А все победы – его полководцам. В частности, он пишет: «После XX съезда все то, что в „Краткой биографии“ было отнесено к полководческим качествам Сталина, приписали Рокоссовскому, Василевскому, Коневу и в особенности – Жукову. Но глупо списывать поражения на „плохого“ Сталина, а победы отдать „хорошим“ маршалам. Хотя последние наряду с ним ответственны за громадные потери Красной Армии. Роль же Сталина в победе сводилась к тому, что он создал режим, способный устоять при самых критических обстоятельствах, и воспитал народ, готовый идти на смерть, не считая собственные жертвы» (Выделено мной – Н.К.)[574].

Стоит вкратце затронуть и один вопрос, на котором акцентируют свое внимание критики Сталина: мол, он не бывал на фронте, в действующих частях Красной Армии, а потому, мол, не был в состоянии знать действительное положение дел в армии. На этот счет есть вполне определенное мнение виднейших советских военачальников времен Великой Отечественной войны. Ограничусь свидетельством маршала Василевского, который писал: «Приходилось разное слышать по поводу личного знакомства Сталина с жизнью фронтов. Он действительно, как я уже отмечал, выезжал на Западный и Калининский фронты в августе 1943 года. Поездка на автомашинах протекала два дня и, безусловно, оказала влияние на моральный дух войск.

На мой взгляд, для Сталина, возглавлявшего руководство партией, страной в целом, не было острой необходимости в таких выездах. Наиболее выгодным и для фронта, и для страны являлось его пребывание в ЦК партии и Ставке, куда сходились все нити телефонной и телеграфной связи и потоком шла разнообразная информация. Верховному Главнокомандующему регулярно докладывали командующие фронтами об обстановке на фронтах и всех существенных изменениях в ней. На фронтах, кроме того, находились представители Генерального штаба и главных управлений Наркомата обороны. Большая информация шла Ставке также от политорганов фронтов через Главное политическое управление Красной Армии. Так что у Верховного Главнокомандующего имелась обширная информация на каждый день, а иногда и на каждый час о ходе военных действий, нуждах и трудностях командования фронтов, и он мог, находясь в Москве, оперативно и правильно принимать решения»[575].

Относительно того, что Сталин не только один раз побывал на фронте, существуют различные свидетельства. Так, охранник вождя А. Рыбин пишет: «А вот как было в действительности…

В августе 1941 года Сталин с Булганиным ездили ночью в район Малоярославца для осмотра боевых позиций. Черным восьмицилиндровым „Фордом“ управлял шофер Кривченков, сотрудниками для поручений были: генерал Румянцев – старый чекист, участвовавший еще в подавлении левых эсеров и освобождении Дзержинского, Хрусталев, Туков. Они же через несколько дней сопровождали Сталина, Ворошилова и Жукова во время осмотра Можайской оборонительной линии. Под Звенигородом остановились на окраине деревни. Вездесущие мальчишки тут же узнали гостей и забегали с криком:

– Ура! К нам товарищ Сталин и Ворошилов приехали!

В конце октября Сталин и Ворошилов поехали на боевые позиции шестнадцатой армии генерала Рокоссовского, где наблюдали за первыми залпами „Катюш“. Когда они побатарейно дали залп – пронесся огненный смерч. После этого надо было сделать рывок в сторону километров на пять. Но тяжелый „Форд“ застрял в проселочной грязи. Верховного посадили в нашу хвостовую машину и быстро вывезли на шоссейную дорогу. Расстроенный шофер Кривченков просил не бросать его без помощи. Выручил танк, вытянувший машину на шоссе. Конечно, немецкая авиация тотчас нанесла бомбовый удар по месту стоянки „Катюш“, но те уже находились далеко. На рассвете Сталин в грязной машине вернулся в Москву. В этой поездке вождя сопровождали прежние сотрудники»[576].

Тот же источник свидетельствует и о других поездках Сталина на фронт: в середине ноября 1941 года в Подмосковье, летом 1942 года он ездил на Западный фронт за рекой Ламой, наблюдая, как проходили испытания самолета, управляемого по радио[577]. Но говоря по существу, можно только присоединиться к мнениям крупных советских военачальников, подчеркивавших, что в поездках Верховного на фронт не было особого смысла и реальной необходимости. Разве чтобы лишний раз похвастаться, что он тоже бывал на фронте. Вспомним при этом, что Гитлер, к примеру, любил визиты на фронт, демонстрируя тем самым свою близость к немецким солдатам. А какой был толк от этих визитов? Они являлись сплошной показухой. А Сталин как раз и не был расположен демонстрировать показушную храбрость: у него были другие, гораздо более важные и более необходимые дела, чтобы отвлекаться на такого рода демонстрации.

Хотя истины ради следует отметить, что сам Верховный, видимо, где-то в глубине души ощущал потребность продемонстрировать, что он также бывает на фронте. Это видно из его послания Черчиллю от 9 августа 1943 г., которое начинается словами: «Я только что вернулся с фронта и успел уже познакомиться с посланием Британского Правительства от 7 августа»[578]. Видимо, это сделано не случайно, а с целью не только показать, что он посещает действующую армию, но и в преддверии предстоявшей встречи в верхах «большой тройки» давал понять, что он весьма занят и не располагает возможностью надолго отлучаться из Москвы. Подобный намек как бы подготавливал почву для договоренности о проведении встречи в верхах не где-то в отдалении от России, а в одной из стран, граничивших с ней.

Трудно не согласиться с Е. Холмогоровым – одним из авторов достаточно объективных и аргументированных статей о роли Сталина в войне, – когда он пишет, что нежелание Сталина выезжать на фронт, и тем более колесить по свету, как это делал, допустим, Черчилль (и в самом деле не раз ставивший свою жизнь под серьезную угрозу), объяснялось его положением в системе военного командования. Черчилль был политическим руководителем, легко сменяемым премьером, Рузвельт и вовсе без всякого ущерба для Америки был заменен после своей смерти Трумэном. Сталин же не только был практически незаменим, но и постоянно находился на своем посту реального Главнокомандующего, непрерывно отслеживающего военную обстановку. В этих условиях «знакомство с передовой» не давало ему новой информации, отрывало его от реального управления войсками и подвергало его жизнь действительно ненужной опасности. В мемуарах практически любого крупного советского военачальника мы найдем истории о том, как удалось чудом избежать гибели при бомбежке. Заменить удалось Ватутина и Черняховского, с трудом бы нашлась замена и Жукову с Василевским, Сталину замены не было, и это понимали все. При этом достаточно набегавшийся под пулями Сталин (имеется в виду период гражданской войны – Н.К.) совершенно не нуждался в подтверждении личной храбрости. И то, что в ней сегодня кто-то сомневается, объясняется либо невежеством, либо зложелательством[579].

Полагаю, что данная аргументация звучит убедительно и ее даже при большом воображении трудно отнести к разряду апологетической. Сталин как Верховный досконально знал положение в воинских частях, был осведомлен не только о положительных моментах в поведении наших военных, но и о недостатках, особенно на последних этапах войны, когда наша армия вступила на территорию других государств. В этом плане весьма симптоматичным и очень откровенным было выступление Сталина на обеде в честь президента Чехословакии Э. Бенеша в марте 1945 года. Он не стал замалчивать случаи насилия и аморального поведения некоторых советских военнослужащих, дал этому вполне логичное и жизненное объяснение, против которого трудно что-либо возразить.

«Красная Армия вступила в Чехословакию, и теперь чехословаки лучше узнают ее, узнают и ее недостатки. Красная Армия идет вперед, одерживает большие победы, но у нее еще много недостатков. Красная Армия прошла с боями большой путь от Сталинграда до ворот Берлина. Ее бойцы прошли этот путь не как туристы, они прошли этот путь под огнем, и они победили немцев. Они думают, что они герои. Так думают почти все бойцы Красной Армии, во всяком случае, большинство бойцов Красной Армии. Чем люди менее культурны, тем больше они об этом думают.

Они считают себя героями и думают, что они могут позволить себе излишества. Они считают, что им простят эти излишества потому, что они герои. Они прошли под огнем неприятеля большой и тяжелый путь, и каждый из них думает, что может завтра его сразит вражеская пуля. Тов. Сталин сказал, что эти бойцы зачастую делают безобразия, насилуют девушек. Тов. Сталин сказал, что он хочет, чтобы чехословаки не слишком очаровывались Красной Армией, чтобы затем им не слишком разочаровываться. Он, тов. Сталин, хочет, чтобы чехословаки поняли психологию, поняли душу рядового бойца Красной Армии, чтобы они поняли его переживания, что он, рискуя все время своей жизнью, прошел большой и тяжелый путь. Тов. Сталин сказал, что он поднимает бокал за то, чтобы чехословаки поняли и извинили бойцов Красной Армии»[580].

В этом пассаже проглядывает глубокое понимание психологии советского воина, понимание истинных причин отдельных эксцессов, сопровождавших выполнение Красной Армией миссии по освобождению оккупированных гитлеровской Германией стран Восточной Европы, а затем и самой Германии от фашистского режима. Случаи насилия и мародерства имели место в тот период, и от этого никуда не уйдешь. Однако совершенно несправедливо эти случаи возводить в обычную практику советских войск и на такой основе делать далеко идущие выводы, как делают некоторые авторы, в том числе и российские.

Сталин в своём выступлении ничуть не оправдывает эти эксцессы: он лишь вскрывает их глубинные причины и, к тому же, просит извинения. Причем следует особо подчеркнуть, что через соответствующие органы (особые отделы) по строгому указанию Верховного случаи такого рода эксцессов служили предметом специального рассмотрения и наказания виновных. Следует особо отметить, что, когда Красная Армия вступила на территорию Германии и ее союзников, были приняты чрезвычайные меры против возможных (по понятным причинам: ведь многие советские воины потеряли родных и близких, их дома были уничтожены и т.д. в период фашистского нашествия – Н.К.) бесчинств и мести по отношению к мирному населению. 19 января 1945 г. Сталин подписал приказ, который требовал не допускать грубого отношения к местному населению. Он был доведён до каждого солдата. В развитие приказа Верховного Главнокомандующего последовали приказы Военных Советов фронтов, командующих армиями, командиров дивизий и других соединений. Так, к примеру, приказ Военного Совета 2-го Белорусского фронта, подписанный маршалом Рокоссовским, предписывал мародёров и насильников расстреливать на месте.

Это были, так сказать, меры оперативного военного характера, призванные пресечь в корне всякого рода случаи насилия, мародерства и т.п. действий. Но Сталин не ограничивался только мерами репрессивного характера: он счел необходимым провести и соответствующую политико-идеологическую работу, чтобы не только войска, но все население страны осознали, что наступил новый этап войны – этап победоносного ее завершения, и этот этап диктовал необходимость выработки и иной психологии. Речь шла о том, чтобы в армии и стране не получили широкого распространения идеи мести в отношении всего немецкого народа. Красная Армия, как и весь советский народ, вели войну не во имя того, чтобы отомстить за все неизмеримое зло и бедствия, обрушенные на них гитлеровской Германией. Это была не война во имя возмездия, а война за справедливость, которая исключала месть в качестве инструмента достижения главных целей справедливой войны.

Уже к началу вступления нашей армии на территорию Германии по указанию Сталина газета «Правда» опубликовала статью Г.Ф. Александрова, носившую директивный характер под характерным заголовком «Товарищ Эренбург упрощает.» В ней, коротко говоря, содержалась мысль о том, что Красная Армия вошла в Германию не с целью отомстить немцам за все, что они причинили нашей стране и нашему народу. Ее цель – освобождение самого немецкого народа от гитлеровского фашизма, поэтому ни о какой мести не идет речь. Смысл статьи носил очевидно выраженный характер – вести войну освободительную, справедливую, а не сводить все к отмщению. Это был своевременный и мудрый шаг, который дал возможность развернуть в войсках широкую разъяснительную работу с целью наладить после победы нормальные отношения с немецким населением. Эренбург, кстати сказать, на критику в свой адрес обиделся и написал личное письмо Сталину. В нем он писал: «Накануне победы я увидел в „Правде“ оценку моей работы, которая меня глубоко огорчила. Вы понимаете, Иосиф Виссарионович, что я испытываю. Статья, напечатанная в ЦО, естественно, создает вокруг меня атмосферу осуждения и моральной изоляции. Я верю в Вашу справедливость и прошу Вас решить, заслужено ли это мной. Я прошу Вас также решить, должен ли я довести до победы работу писателя-публициста или в интересах государства должен ее оборвать»[581].

Реакция Сталина на письмо писателя выразилась не в словах, а в делах: Эренбург продолжал свою публицистическую деятельность. Естественно, что он внес необходимые коррективы в характер своих публикаций, что было продиктовано не излишней придирчивостью вождя, а в корне изменившейся ситуацией. Сейчас на первый план выдвигались иные задачи, чем в прежние периоды войны – надо было думать о будущем строительстве отношений с немецким народом, который также перенес огромные страдания от гитлеризма. Фактически в народе был подорван национальный дух, без которого строительство нового государства было немыслимо. Все эти факторы принимались в расчет Верховным Главнокомандующим, который был, как уже отмечалось, не только военным, но и вообще верховным лидером страны. А это диктовало необходимость видеть перспективу, обладать широким кругозором, словом, смотреть вперед, а не замыкаться на прошлом. Этому требованию времени Сталин отвечал в полной мере, что еще раз подчеркивает органичное сочетание в его деятельности военно-стратегических аспектов с глобальными геополитическими концепциями.

В виде своего рода серьезного упрека в адрес Сталина как политика и военного руководителя можно, на мой взгляд, сослаться на то, что он выдвинул и возвел в разряд исторических закономерностей концепцию, согласно которой агрессивные нации всегда бывают более подготовлены к войне, чем нации миролюбивые. Вот его аргументация на этот счет: «…Как показывает история, агрессивные нации как нации нападающие обычно бывают более подготовлены к новой войне, чем миролюбивые нации, которые, будучи не заинтересованы в новой войне, обычно опаздывают с подготовкой к ней. Это факт, что агрессивные нации в нынешней войне еще перед началом войны имели уже готовую армию вторжения, тогда как миролюбивые нации не имели даже вполне удовлетворительной армии прикрытия мобилизации. Нельзя считать случайностью такие неприятные факты, как „инцидент“ в Пирл-Харборе, потеря Филиппин и других островов на Великом океане, потеря Гонконга и Сингапура, когда Япония как агрессивная нация оказалась более подготовленной к войне, чем Великобритания и Соединенные Штаты Америки, придерживавшиеся миролюбивой политики. Нельзя также считать случайностью такой неприятный факт, как потеря Украины, Белоруссии, Прибалтики в первый же год войны, когда Германия как агрессивная нация оказалась более подготовленной к войне, чем миролюбивый Советский Союз. Было бы наивно объяснять эти факты личными качествами японцев и германцев, их превосходством над англичанами, американцами, русскими, их предусмотрительностью и т.д. Дело здесь не в личных качествах, а в том, что заинтересованные в новой войне агрессивные нации, готовящиеся к войне в течение длительного срока и накапливающие для этого силы, бывают обычно – и должны быть – более подготовлены к войне, чем нации миролюбивые, не заинтересованные в новой войне. Это естественно и понятно. Это, если хотите, историческая закономерность, которую было бы опасно не учитывать»[582].

На первый взгляд, доводы вроде и выглядят убедительными и обоснованными. Однако в самой этой концепции заложена какая-то роковая неизбежность того, что агрессивные государства чуть ли не в силу закономерностей истории должны обладать и обладают серьезными преимуществами перед неагрессивными государствами. Это воспринимается как заранее предрешенная и неизбежная вещь. Тогда как история, ее суровые уроки учат, что неагрессивные нации не должны априори предоставлять преимущества нападающей стороне, ибо это свидетельство отсутствия широкого военно-политического кругозора и способности к политическому предвидению. Аргументация Сталина не выдерживает серьезной критики и являлась скорее попыткой найти какое-то чуть ли научно-теоретическое обоснование и оправдание тех поражений, которые потерпела наша армия в первые периоды войны. Да и пример с Пирл-Харбором – это скорее образец преступной беспечности со стороны американского командования, чем естественное следствие действия какой-то исторической закономерности. Вообще говоря, история дает всегда много уроков, из которых миролюбивые нации обязаны извлекать должные выводы. И один из них вполне однозначен – миролюбивые нации не должны как бы авансом предоставлять преимуществ нациям агрессивным. В противном случае непоправимые последствия не заставят себя ждать. Поэтому логику рассуждений Сталина едва ли можно признать правильной, а выводы – обоснованными. Выдвигая свою концепцию, вождь не столько вносил вклад в военную науку, сколько пытался псевдотеоретическими доводами реабилитировать себя и вообще наших военных за недостаточную готовность к войне с гитлеровской Германией и ее союзниками. Хотя всем было хорошо известно, что Сталин постоянно подчеркивал необходимость постоянно находиться в состоянии отразить любую агрессию. Здесь, как говорится, у вождя не сходятся концы с концами.

 

Цена победы

 

Победа в любой войне оценивается по многим параметрам, и среди этих параметров одним из важнейших является цена, заплаченная за эту победу. Однако было бы глубоко ошибочно эту цену толковать упрощенно, примитивно, сводить исключительно к арифметическим величинам. Нужно принимать во внимание всю совокупность факторов, которые, взятые в их органической взаимосвязи и единстве, вместе с учетом конкретных исторических условий войны, позволяют дать более или менее близкий к истине ответ о цене победы. Более того, надо прежде всего учесть характер войны. И здесь совершенно очевиден определяющий момент – Гитлер вел войну на уничтожение советской России, нашего государства и народов, населявших Советский Союз. Это выделяет данную войну от предшествующих войн, поскольку такой задачи воюющие перед собой не ставили. Война на уничтожение – вот военная доктрина и цель фашистской Германии в войне против СССР. Отсюда и колоссальное число жертв среди мирного населения. Для некоторых исследователей, особенно критиков Сталина, чистая арифметика ставится превыше всего, они оперируют голыми цифрами, не заботясь об анализе этих цифр, а точнее – прикрываясь ими. Все поставлено на службу одного – доказать, что мы победили, завалив немцев трупами, что для Сталина не имело серьезного значения то обстоятельство, какой ценой достигался успех в той или иной стратегической операции. И он, естественно, предстает в облике чуть ли не уничтожителя собственной армии и собственного народа.

По мере изложения фактов я более детально остановлюсь на абсурдности и полной нелепости подобного рода измышлений. Здесь же позволю себе сослаться на то, как сам Сталин рассматривал вопросы, касающиеся людских потерь и соотношения военных потенциалов противоборствовавших сил. Не просто противоборствовавших, а стоявших друг перед другом насмерть. С. Штеменко приводит следующий эпизод из разговора со Сталиным на тему военно-стратегической и отчасти демографической составляющей, которые в конечном счете сыграли первостепенную роль в достижении победы над врагом.

«И.В. Сталин вдруг спросил:

– А как думает молодой начальник Генерального штаба, почему мы разбили фашистскую Германию и принудили ее капитулировать?

…Оправившись от неожиданности, я подумал, что лучше всего изложить Сталину его собственную речь перед избирателями, произнесенную накануне выборов в Верховный Совет СССР 9 февраля 1946 г. Я сформулировал положение о том, что война показала жизнеспособность общественного и государственного строя СССР и его большую устойчивость. Наш общественный строй был прочен потому именно, что являлся подлинно народным строем, выросшим из недр народа и пользующимся его могучей поддержкой… Говорил о промышленной базе, созданной за годы пятилеток, о колхозном хозяйстве, о том, что социализм создал необходимые материальные возможности для отпора сильному врагу. В заключение сказал о высоких боевых качествах нашей армии, о выдающемся искусстве советских военачальников и полководцев.

Терпеливо выслушав меня до конца, И.В. Сталин заметил:

– Все, что вы сказали, верно и важно, но не исчерпывает всего объема вопроса. Какая у нас была самая большая численность армии во время войны?

– Одиннадцать миллионов человек с небольшим.

– А какой это будет процент к численности населения?

Быстро прикинув в уме численность перед войной населения – 194 млн., я ответил:

– Около 6 процентов.

– Правильно. Но это опять-таки не все. Нужно учесть и наши потери в вооруженных силах, потому что убитые и погибшие от ран бойцы и командиры тоже входили в численность армии…

Учли и это.

– А теперь, – продолжал Сталин, – давайте подсчитаем, как обстояло дело у Гитлера, имевшего с потерями более чем 13-миллионную армию при численности населения в 80 миллионов человек.

Подсчитали. Оказалось – больше 16 процентов.

– Такой высокий процент мобилизации – это или незнание объективных закономерностей ведения войны, или авантюризм. Скорее, последнее, – заключил Сталин. – Опыт истории, общие законы ведения войны учат, что ни одно государство не выдержит столь большого напряжения: некому будет работать на заводах и фабриках, растить хлеб, обеспечивать народ и снабжать армию всем необходимым. Гитлеровский генералитет, воспитанный на догмах Клаузевица и Мольтке, не мог или не хотел понять этого. В результате гитлеровцы надорвали свою страну. И это несмотря на то, что в Германии работали сотни тысяч людей, вывезенных из других стран…

Немецкие правители дважды ввергали Германию в войну и оба раза терпели поражение, – продолжал Сталин, шагая по балкону. – Подрыв жизнеспособности страны в первой и второй мировых войнах был одной из причин их краха… А какой, между прочим, процент населения был призван кайзером в первую мировую войну, не помните?

Все промолчали. Сталин отправился в комнату и через несколько минут вышел с какой-то книгой. Он полистал ее, нашел нужное место и сказал:

– Вот, девятнадцать с половиной процентов населения, которое составляло в 1918 году 67 миллионов 800 тысяч.

Он захлопнул книгу и, снова обратившись ко мне, сказал:

– На Гитлера работали сотни тысяч людей, вывезенных в Германию и превращенных, по существу, в рабов. И все-таки он не смог в достатке обеспечить свою армию. А наш народ сделал невозможное, совершил великий подвиг»[583].

Комментируя эти данные, российский публицист Е. Холмогоров отмечал, что дискуссии вокруг расчета безвозвратных потерь Советской Армии и вермахта привели к выводу, что эти потери были практически равны, составляя около 8 миллионов человек, хотя немало находится и тех, кто значительно повышает цифру потерь вермахта, – до 11 и даже 13 миллионов. Но даже если взять нижнюю цифру потерь вермахта, то окажется, что Германия потеряла в боях только на Восточном фронте 10 % своего населения, в то время как аналогичные потери СССР составили лишь 5 % населения. Другое дело, что конечный демографический счет был не в пользу Советского Союза по абсолютным цифрам – 26 миллионов против 11 миллионов, и равным по проценту населения – 13 %. При этом: на территории Германии война длилась 5 месяцев, а на территории СССР 4 года; СССР не проводил политику систематического геноцида населения Германии, а Германия его проводила; СССР не занимался систематическим уничтожением германских военнопленных, а Германия занималась, в результате из советского плена в Германию вернулись 3,5 млн. человек, а из немецкого в СССР 1,8 млн.[584]

Вообще надо сказать, арифметика – вещь довольно тонкая и деликатная, с ее помощью (в зависимости от заранее намеченной концепции) можно доказывать даже то, что явно противоречит истине. Это мы имеем, когда речь идет о сопоставлении наших потерь в войне с потерями немцев. Здесь нелишне будет указать, что на протяжении длительного времени после окончания войны в нашей стране имели хождение самые различные данные о наших потерях. Причем порой они разнились настолько сильно, что можно было говорить о порядковых величинах. В 1993 году военным ведомством России был опубликован обширный и весьма тщательно разработанный статистический сборник, в котором были впервые официально сообщены данные о наших и немецких потерях. Причем сделано это было со всей скрупулезностью, с привлечением тех донесений и докладов, которые стекались в Генштаб нашей армии. Сборник этот детализирован (порой кажется даже слишком), в нем содержатся множество категорий и данных. Тех, кто интересуется данным вопросом, я отсылаю к нему[585].

Обобщенные данные, приведенные в статистическом исследовании, выглядят следующим образом:

По результатам подсчетов, за годы Великой Отечественной войны (в том числе и кампанию на Дальнем Востоке против Японии в 1945 г.) общие безвозвратные демографические потери (убито, пропало без вести, попало в плен и не вернулось из него, умерло от ран, болезней и в результате несчастных случаев) Советских Вооруженных Сил вместе с пограничными и внутренними войсками составили 8 млн. 668 тыс. 400 чел. При этом армия и флот потеряли 8 млн. 509 тыс. 300 чел., внутренние войска – 97 тыс. 700 чел., пограничные войска и органы госбезопасности – 61 тыс. 400 человек.

В это число не вошли 939 тыс. 700 военнослужащих, учтенных в начале войны как пропавшие без вести, но которые в 1942 – 1945 гг. были вторично призваны в армию на освобожденной от оккупации территории, а также 1 млн. 836 тыс. бывших военнослужащих, возвратившихся из плена после окончания войны. Эти военнослужащие (2 млн. 775 тыс. 700 чел.) из числа общих потерь исключены.

Фактическое число безвозвратных потерь составило 8 668,4 тыс. чел., однако с военно-оперативной точки зрения, в ходе Великой Отечественной войны с учетом пропавших без вести и оказавшихся в плену из строя безвозвратно выбыло 11444,1 тыс. военнослужащих…

Общие безвозвратные потери Красной Армии и Военно-Морского Флота на советско-германском фронте (с 22.6 1941 по 9.5 1945 г.) и в войне с Японией (с 9.8 по 2.9 1945 г.): убито и умерло на этапах санитарной эвакуации – 5187190 (в% – к числу потерь – 46); умерло от ран в госпиталях 1100327 (в% – 9,8); умерло от болезней, погибло в результате происшествий и несчастных случаев, осуждено к расстрелу – 541920 (в% – 4,8); пропало без вести, попало в плен (вместе с неучтенными потерями первых месяцев войны – 4456620 (в% – 39,4). Всего безвозвратных потерь (без пограничных и внутренних войск) – 11285057.

…Общее число безвозвратных потерь ВМФ на советско-германском фронте (с 22.6.1941 по 9.5.1945 г.) и в войне с Японией (с 9.8. по 2.9.1941 г): убито и умерло на этапах санитарной эвакуации – 47699 (в% к числу потерь – 30,8); умерло от болезней, погибло в результате происшествий (небоевые потери) – 11807 (в% – 7,6); пропало без вести, попало в плен – 95265 (в% – 61,6). Всего безвозвратных потерь – 154771 человек[586].

Конечно, кое-кто может поставить под сомнение достоверность приведенных цифр. Но я полагаю, что при желании можно вообще все ставить под сомнение, кроме своего собственного мнения и своих собственных выводов. Этим, надо признать, особенно страдают публицисты и исследователи так называемой либеральной волны, а также – и этого не скроешь – некоторые весьма почтенные и достойные уважения писатели. Пусть читатель сам догадается, кого я имею в виду. Мне же лично приведенные цифры внушают полное доверие, хотя допускаю, что в каких-то деталях они могут расходиться с реальностью. Но главное – они рисуют не воображаемую или желательную картину, а ту, которая была в реальной жизни.

Одно замечание отнюдь не лирического свойства: приведенные цифры потрясают и заставляют содрогаться. Ведь даже одна человеческая жизнь – уникальное явление и достояние, ничем не измеримое. И когда речь идет о миллионах, то нужно всегда помнить об этом.

Моё замечание мотивировано тем, что некоторые либералы легко приклеивают ярлыки своим противникам, обвиняя их в пренебрежении к человеческим жизням и судьбам. Но их упрек несправедлив, поэтому его можно с полным правом отбросить как идеологический штамп. И помнить, что с цифрами, особенно с цифрами убитых, раненых или пропавших без вести, надо обращаться с величайшей осторожностью, ибо за каждой цифрой стоит неповторимая судьба того или иного человека.

У меня и в мыслях не было намерения обелить Сталина и снять с него ответственность за гибель многих людей, которая лежит на его совести. И от этого никуда не денешься. Однако винить во всем Сталина и сваливать на него все грехи глупо и несправедливо. Он, не менее своих нынешних критиков, был заинтересован в минимально возможных потерях наших войск, гибели мирных жителей, страданиях, которые выпали на долю мирных жителей. Об этом свидетельствуют многочисленные факты, не говоря уже о простом и элементарном здравом смысле и логике. Только заведомые идиоты могли сознательно идти на то, чтобы безрассудно жертвовать миллионами солдат и простых жителей. Сталина к числу таких идиотов отнести может разве что идиот. Это, конечно, не значит, что у него не было крупных просчетов и ошибок, стоивших жизни или плена многим советским людям. Но это была война, а не игра в войну, причем, повторяюсь, не просто война, а война на уничтожение со стороны гитлеровской Германии. И зачастую, особенно на первых ее этапах, число таких жертв было несоизмеримо большим, за что Верховный Главнокомандующий нес ответственность перед своим народом и армией и сейчас несет ответственность перед историей.

В статистическом исследовании, о котором идет речь, подчеркивается, что имеющиеся о нем сведения позволяют вполне достоверно оценивать с военно-оперативной точки зрения убыль личного состава по годам и периодам войны, кампаниям, стратегическим операциям, битвам и отдельным сражениям. Всего за Великую Отечественную войну (включая кампанию на Дальнем Востоке) безвозвратные потери армии и флота составили 11 млн. 285 тыс. и санитарные (по донесениям из войск) – 18 млн. 344 тыс. чел.[587]

Особо следует сказать о потерях противника. Людские потери Германии, а также ее союзников, воевавших в Европе против Советского Союза, были весьма значительными, не говоря уже о полном разгроме и капитуляции их вооруженных сил. Только безвозвратные потери составили 8 649,5 тыс. чел.

Хотя часть потерь в виде обмена военнопленными была возвращена воевавшим странам, тем не менее агрессия фашизма дорого обошлась и Германии, и ее союзникам. Их безвозвратные людские потери на советско-германском фронте оказались лишь на 30 % меньше аналогичных потерь советских войск (8,6 млн. чел. у них, 11,4 млн. чел. – у нас). Таким образом, соотношение по безвозвратным потерям составило 1:1,3.

Превышение указанных потерь советских войск связано в основном с первым периодом Великой Отечественной войны, в течение которого сказывались фактор внезапности нападения фашистской Германии на СССР и просчеты советского военно-политического руководства, допущенные накануне и в начале войны[588]. Об этом составители исследования не умалчивают и сообщают следующие поистине угнетающие цифры: безвозвратные и санитарные потери за шесть месяцев и девять дней 1941 года составили 4 млн. 473 тыс. 820 чел. Из них убито и умерло на этапах санитарной эвакуации – 465,4 тыс. чел., умерло от ран в госпиталях – 101,5 тыс. чел., умерло от болезней, погибло в результате происшествий и т.п. – 235,3 тыс. чел., пропало без вести и попало в плен – 2 335,5 тыс. чел., ранено, контужено – 1 256,4 тыс. чел., заболело 66,1 тыс. чел., обморожено – 13,6 тыс. чел. Особенно высок процент (52,2 % общих потерь) пропавших без вести и попавших в плен.

И в заключение авторы пишут: нельзя сказать, что какой-то год был труднее или легче для бойцов армии и флота. Не меньшими безвозвратные потери были и в 1942 году[589].

Таким образом, составителей исследования трудно заподозрить, а тем более упрекнуть в стремлении занизить цифры потерь или обойти молчанием вопрос об огромном количестве взятых немцами в плен советских военнослужащих, особенно в 1941 – 1942 годах. Картина была настолько тяжелая и мрачная, что безотраднее ее трудно себе представить. Хотя надо особо сказать, что Сталин в своих публичных выступлениях всячески пытался преуменьшить наши потери и преувеличить потери немецко-фашистских войск. Но так на его месте поступал бы практически любой другой главнокомандующий, ибо одной из главных задач было – не сеять панику, не подрывать в людях веру в наши силы, в нашу способность перенести трудности и в конечном счете добиться окончательной победы над врагом. По прошествии многих десятков лет ставить ему в упрек данное обстоятельство – по меньшей мере, довольно наивно и примитивно.

Самыми тяжёлыми последствиями второй мировой войны для Советского Союза явились общие людские потери – как военнослужащих, так и гражданского населения. По результатам исследований, проведённых Управлением статистики населения Госкомстата СССР и Центром по изучению проблем народонаселения при МГУ им. М.В. Ломоносова, общие прямые людские потери страны за все годы Великой Отечественной войны оцениваются в 26,6 млн. человек. Цифра – огромная. Никогда ранее наша страна не сталкивалась с подобными военными жертвами. Так, в Первую мировую войну мы потеряли 2,3 млн. человек, в гражданскую с её смертоносными эпидемиями (тифозными, холерными, малярийными и прочими) было убито, умерло от ран и болезней 8 млн. человек. То есть за восемь лет войны (1914 – 1922 гг.) потеряно 10,3 млн. человек, но это в 2,5 раза меньше, чем во Второй мировой войне[590].

При анализе советских потерь ни в коем случае нельзя не учитывать, что колоссальное число жертв приходится на военнопленных и гражданское население, которые истреблялись гитлеровцами в концлагерях или гибли от истощения на рабских работах. Именно эти цифры в конечном счете существеннейшим образом увеличивают общее число погибших во время Великой Отечественной войны.

Генерал-майор С.А Тюшкевич в статье, посвященной проблеме цены войны, особо отмечал, что только на временно оккупированных территориях Украины, Белоруссии, РСФСР и Прибалтики гитлеровцы уничтожили более 10 миллионов человек мирного населения, в основном женщин, стариков и детей. Миллионы погибли на каторжных работах в Германии, в фашистских концлагерях, сотни тысяч стали жертвами бомбардировок, пожаров, болезней и голода. Германский фашизм нанес огромный урон материальной и духовной культуре страны. СССР потерял в войне около 30 процентов национального богатства.

Оценка потерь Красной Армии в военных действиях должна обязательно быть сопоставлена с потерями вермахта и его союзников. В ожесточенных сражениях на советско-германском фронте Красная Армия потеряла убитыми, попавшими в плен и не вернувшимися из него, а также умершими от ран и болезней 8 миллионов 668 тысяч человек (в том числе и потери в кампании на Дальнем Востоке). Кроме того, были миллионы раненых, контуженых, обмороженных. Безвозвратные потери вооруженных сил фашистской Германии на советско-германском фронте составили свыше 6 миллионов человек, а потери армий союзников Германии – более 1 миллиона (всего около 7 миллионов). Это означает, что потери советских войск были соизмеримы с потерями войск противника (1,2:1), что опровергает широко распространяемые в СМИ утверждения, что мы выиграли войну, положив в шесть или больше раз жертв, чем нацистская Германия. Аналогично обстоит дело и с потерями военной техники. Так, за годы войны потери Красной Армии составили: танков и САУ – 96,5 тысячи, орудий и минометов – 317,5 тысячи, боевых самолетов – 43,1 тысячи единиц. Потери аналогичной военной техники противника на советско-германском фронте составили 75 процентов от общих потерь Германии в годы Второй мировой войны, которые были: танков и самоходных орудий – 50 878, орудий и минометов – 493 439, боевых самолетов – 101 671. Эти потери означали, что вермахт как боевая сила перестал существовать.

В 1944 – 1945 гг. Красная Армия вела сражения не только на своей территории, но и на территории освобождаемых стран, в том числе и на территории самой Германии. Иными словами, она несла жертвы не только во имя независимости своей Родины, но и ради освобождения от фашизма народов других стран. В ходе выполнения освободительной миссии Красная Армия потеряла при освобождении Польши более 600 тыс. солдат и офицеров, Чехословакии – около 140 тыс., Венгрии – 140 тыс., Румынии – около 69 тыс., Югославии – около 8 тыс., Австрии – 26 тыс., Норвегии – более 3 тыс.[591]

А многие публицисты и историки как бы закрывают на это глаза или же сваливают все в общую кучу, искажая тем самым реальную картину. Для них главное – доказать, что Сталин несет прямую ответственность за число погибших во время войны, и чем больше данная цифра, тем более велика его историческая ответственность за это. Еще раз повторюсь: я ни в коем случае не стремлюсь обелить Сталина и снять с Верховного Главнокомандующего его ответственность за столь огромные потери во время войны. Но, как явствует из приведенных выше данных, чисто военные потери советских войск в соотношении с потерями германских войск отнюдь не столь значительны, как пытаются доказать недобросовестные и пристрастные авторы.

Кроме того, надо брать в расчет, что Советский Союз вел войну на протяжении более трех лет при фактическом отсутствии второго фронта. А наряду с Германией против Советского Союза воевали также Румыния, Финляндия и Венгрия – фактически с первых дней войны. К ним присоединились марионеточные правительства Словакии и Хорватии. Япония и Испания, формально сохраняя нейтралитет, самым тесным образом сотрудничали с Германией. Союзниками Германии также были правительства Болгарии и вишистской Франции. Помимо стран, объявивших войну Советскому Союзу в июне 1941 года, в войне участвовали соединения, части и подразделения, укомплектованные гражданами Испании, Франции, Бельгии, Нидерландов, Дании, Норвегии, Чехии, Югославии (Сербии), Албании, Люксембурга, Швеции, Польши. Непосредственно после нападения на Советский Союз, отчасти спонтанно, отчасти под влиянием немецкой пропаганды возникло «Движение европейских добровольцев», поставившее своей целью «Крестовый поход Европы против большевизма»[592].

Конечно, вопрос о потерях в войне, о цене победы – это слишком широкий и многогранный вопрос, в котором имеется много нюансов, требующих внимательного и объективного подхода. Работа в этом направлении уже давно ведется. Своими рассуждениями я едва ли способен внести нечто новое в постановку и осмысление данной проблемы. Однако обойти ее молчанием также не имею права. А закончить этот небольшой раздел мне хотелось бы весьма любопытными рассуждениями А. Минкина. Они меня не просто ошарашили, а вызвали целую бурю эмоций. Но не будем предаваться эмоциям. Поставим себя выше их. Я просто приведу его высказывание, а читатель пусть сам делает выводы.

Итак, А. Минкин по поводу данной проблемы писал: «…Немцы потеряли 4,5 миллиона. Мы потеряли 22 миллиона. Число весьма условное, но пока является официальным оно, а не 29 миллионов и не 35. Иосиф Виссарионович назвал 7 миллионов. Считается, будто он убавил, чтобы не огорчать народ-победитель. Думаю, плевать ему было на народ. Гениальнейшему полководцу просто-напросто непрестижно было признать истинные размеры потерь. Да и врать к тому времени уже привыкли рефлекторно, машинально. – Мы за ценой не постоим! – поют ветераны. „Нам дэшевая пабэда нэ нужна!“ – сказал Сталин, когда ему доложили, что при лобовом штурме Берлина неизбежны гигантские потери.

В 1945-м победили не мы. Не народ. Не страна. Победил Сталин и сталинизм. Народ воевал. А Победу украли.

Нет, мы не победили. Или так: победили, но проиграли. А вдруг было бы лучше, если бы не Сталин Гитлера победил, а Гитлер – Сталина? В 1945-м погибла не Германия. Погиб фашизм. Аналогично: погибла бы не Россия, а режим. Сталинизм. Может, лучше бы фашистская Германия в 1945-м победила СССР. А еще лучше б – в 1941-м! Не потеряли бы мы свои то ли 22, то ли 30 миллионов людей. И это не считая послевоенных „бериевских“ миллионов. Мы освободили Германию. Может, лучше бы освободили нас? Прежде подобные пораженческие рассуждения (если и возникали) сразу прерывал душевный протест: нет! уж лучше Сталин, чем тысячелетнее рабство у Гитлера! Это – миф. Это ложный выбор, подсунутый пропагандой. Гитлер не мог бы прожить 1000 лет. Даже сто. Вполне вероятно, что рабство под Гитлером не длилось бы дольше, чем под Сталиным, а жертв, может быть, было бы меньше. (Конечно, это жестокие аморальные рассуждения. Но только рассуждения, только слова; от них никто не погибнет.)»[593]

У меня, как, возможно, и у читателя, возникает лишь один вопрос: откуда, из какого такого потустороннего мира, мог бы вещать свои слова данный публицист? Ведь надо помнить, что немецкий план «Ост» предусматривал, кроме истребления 30 млн. русских, а также миллионов других народов, также уничтожение 5 – 6 миллионов евреев. Надо полагать, что расчеты на краткосрочность господства и милость фашистов – не более чем бредовая фантазия. Поэтому рассуждать о том, что рабство под Гитлером (иначе – победа Гитлера) – длилось бы меньше, чем «рабство под Сталиным» – звучит в высшей степени оскорбительно не только для тех, кто пал в этой войне, но и для каждого честного гражданина России. К сожалению, в нашей либеральной «свободной» прессе и в других средствах массовой информации до сих пор порой можно встретить подобные мысли и рассуждения. Правда, мыслями их назвать не поворачивается язык. Это скорее – бред и бесстыжая чушь. А с такими вещами полемизировать – значит ставить себя в такое же положение.

Чтобы завершить эту тему, полагаю полезным сослаться на изыскания видного российского писателя и историка В. Кожинова, рассуждения и аргументы которого впечатляют своей скрупулезностью и сопоставлениями с реальными фактами и цифрами. Причем факты и цифры эти взяты не с потолка, как поступают некоторые слишком уж одержимые ненавистью к социализму и Сталину лично ученые и публицисты. В. Кожинов писал: «Знакомясь с иными нынешними сочинениями о войне, читатели волей-неволей должны прийти к выводу, что Сталин, да и тогдашний режим в целом чуть ли не целенаправленно стремились уложить на полях боев как можно больше своих солдат и офицеров, патологически пренебрегая тем самым и своими собственными интересами (ибо чем слабее становится армия, тем опаснее для режима)…

И поскольку главная цель многих сочинений, затрагивающих вопрос о потерях нашей армии, заключалась, в сущности, не в исследовании реальных фактов, а в обличении Сталина и режима в целом, предлагались абсолютно фантастические цифры, – вплоть до 44 миллионов (!) погибших военнослужащих… (Здесь он ссылается на утверждения А. Солженицына, приводившего указанные цифры – Н.К.)

Полнейшая абсурдность этой цифры совершенно очевидна. В начале 1941 года население СССР составляло, как выяснено в последнее время посредством тщательнейших и всецело достоверных подсчетов, 195,3 млн. человек, а в начале 1946-го людей старше 5 лет в стране имелось всего лишь 157,2 млн.! Таким образом, „исчезли“ 38,1 млн. человек из имевшихся в начале 1941-го 126. Утрата, конечно же, огромна – 19,5 % – почти каждый пятый! – из населения 1941 года. Но в то же время очевидна нелепость утверждения, что в 1941 – 1945-м погибли-де 44 млн. одних только военнослужащих – то есть на 6 млн. (!) больше, чем было утрачено за эти годы людей вообще, включая детей, женщин и стариков.

Однако дело не только в этом. Даже и 38,1 млн. „исчезнувших“ людей нельзя отнести целиком к жертвам войны, ибо ведь ив 1941 – 1945 гг. люди продолжали уходить из жизни в силу „естественной“ смертности, которая уносила в то время минимум (именно минимум) 1,3 % наличного населения за год (не считая младенческой смертности), то есть за пять лет – 6,5 % – что от 195,4 млн. составляет 12,7 млн. человек (повторю: по меньшей мере, столько).

Кроме того, не так давно были опубликованы сведения о весьма значительной эмиграции из западных областей СССР после 1941 года – эмиграции поляков (2,5 млн.), немцев (1,75 млн.), прибалтов (0,25 млн.) и людей других национальностей; в целом эмигранты составляли примерно 5,5 млн. человек.

Таким образом, при установлении количества людей, в самом деле погубленных войной, следует исключить из цифры 38,1 млн. те 18,2 млн. (12,7+5,5) человек, которые либо умерли своей смертью, либо эмигрировали. И, значит, действительные жертвы войны – 19,9 млн. человек, не считая, правда, смерти детей, родившихся в годы войны.

Это вроде бы противоречит результату наиболее авторитетного исследования, осуществленного в 1990-х годах сотрудниками Госкомстата, – 25,3 млн. человек. Но в этом исследовании специально оговорено, что имеется в виду „общее число умерших (не считая естественной смертности – В. К.) или оказавшихся за пределами страны“, а, как отмечалось выше, за пределами страны оказалось 5,5 млн. эмигрантов. 19,9+5,5 – это 25,4 млн. человек, что почти совпадает с подсчетами Госкомстата»[594].

В. Кожинов на страницах своей книги подробно и с предельной тщательностью анализирует не только людские потери вообще, но и число погибших воинов во время военных действий. Он пишет, что, поскольку гитлеровские главари вели войну на уничтожение, то гибель гражданских лиц совместно с гибелью пленных в два с лишним раза (!) превысила боевые потери армии – 6,5 млн и 13,4 млн.[595] И чтобы вконец развеять чудовищную фантастику мнимых потерь, В. Кожинов, отмечая трагически тяжкий урон, нанесенный нашей стране, пишет далее, что демографы Запада подсчитали, что в результате «войны на уничтожение» население их стран (в целом, включая Германию и ее союзников) потеряло 17,9 млн. человек[596], то есть в абсолютных цифрах ненамного меньше, чем население СССР, хотя доля погибших относительно общего предвоенного количества людей у нас (195 млн.) и в странах Европы (300 млн.), конечно, значительно больше. Но это обусловлено силой нашего сопротивления врагу и тем, что фактически именно нам принадлежит Победа над ним[597].

Обобщая вышесказанное по поводу численности наших потерь во время войны, следует подчеркнуть несколько следующих важных моментов. Во-первых, число жертв войны в Советском Союзе в самой реальности настолько значительно, что только у закоренелых антисталинистов и антисоветчиков достает ума, чтобы преувеличивать эти потери. Причем часто в несколько раз – что уже выше всякого разумения. Во-вторых, они сваливают, как говорится, в одну кучу чисто военные потери и гибель миллионов людей в гитлеровских лагерях смерти, расстрелы, смерть от голодного истощения и т.д. Такой, с позволения сказать, «приемчик» рассчитан на простаков и людей, привыкших верить тому, что пишут в печати и говорят с телеэкрана. А мастеров такой промывки мозгов у нас становится с каждым годом все больше и больше, и ныне можно констатировать, что они задают всему тон. В-третьих, манипуляции с цифрами – это отнюдь не безобидные упражнения недоучившихся математиков, а сознательно проводимая политико-идеологическая линия, призванная доказать, что все в бывшем Советском Союзе было из рук вон плохо, а вот сейчас наступило чуть ли не райское благолепие и благополучие. Арифметика здесь превращается в простую служанку политики, служит ее инструментом. И, в-четвертых, вся эта цифровая баталия от начала до конца пронизана духом антисталинизма, борьбы с мертвым победителем гитлеризма. Здесь и не пахнет желанием установить истину, трезво и объективно сопоставить факты и цифры и на этом фундаменте сделать обоснованные и достоверные выводы. Порой меня охватывает нечто вроде мистического чувства: неужели люди такого склада не отдают себе отчета в том, что они как бы становятся своего рода «убийцами», увеличивая число жертв войны. Говорят, что не надо тревожить мертвых. Это – азбучная истина и с ней никто не спорит. Но не надо тревожить души тех, кто не стал жертвой войны, а является всего лишь объектом политико-идеологических спекуляций. Их тоже нельзя тревожить, ибо это – тоже своего рода надругательство. Хотя бы в таких деликатных вопросах надо нравственные принципы и нормы морали поставить выше всякого рода политических и иных расчетов. В конечном счете, историю нельзя обмануть. Но кто-то думает, что можно. И глубоко ошибается!

 

Сталинские депортации

 

Ставшие широко известными в послевоенный период (да и во время войны об этом были осведомлены многие) депортации отдельных народов по приказу Сталина относят к числу одних из самых серьезных его политических «грехов». Если вообще это слово уместно в данном случае и в полной мере отражает характер данных мероприятий, проведенных иногда с согласия Сталина по инициативе Берия и других высокопоставленных сотрудников органов госбезопасности, а порой и по прямой инициативе самого Сталина. По крайней мере, обойти фигурой умолчания эту страницу в политической биографии вождя было бы непозволительно.

В данном небольшом разделе я не ставлю своей задачей детально осветить поставленную проблему. Мой замысел имеет гораздо более скромные цели. Речь идет прежде всего о принципиальной политической оценке самих депортаций, кратком анализе основных мотивов, которые лежали в основе решений Сталина, общей характеристике самого процесса депортаций, а также показе того, что в определенном смысле меры по депортации были вызваны достаточно убедительными фактами коллаборационизма со стороны представителей отдельных народов с оккупантами.

Замечу, что в целом эта проблема нашла свое отражение в ряде работ как советских, затем российских, так и западных авторов[598]. Среди российских источников особо следует выделить документальное издание «Иосиф Сталин – Лаврентию Берии: „Их надо депортировать “. Документы, факты, комментарии», которое рисует широкое полотно событий, относящихся к данной теме. Именно это издание легло в основу многих статей и материалов, в частности, электронной версии обширнейшей публикации И. Пыхалова «За что Сталин выселял народы?». Эти работы и легли в основу данного раздела. Оговорюсь, что в силу естественной необходимости я был вынужден многие аспекты проблемы освещать конспективно, сконцентрировав свое внимание на концептуальных моментах.

Прежде всего, полагаю, следует высказать принципиальную позицию по вопросу о сталинских депортациях, чтобы избежать кривотолков и необоснованных обвинений. Моя позиция сводится к следующему: по своим главным параметрам сталинские депортации, вне зависимости от мотивировок, которыми они оправдывались и объяснялись, являлись актами репрессий и их нельзя оправдать. Другой, органически связанный с этим вопрос, заключается в том, что военные условия как будто в ряде случаев давали некоторые основания для осуществления подобного рода акций. На них я остановлюсь позднее. И тем не менее замечу, что они не могут служить ни юридическим, ни моральным, ни политическим оправданием этих действий. Попутно замечу, что некоторые акции по депортации осуществлялись в условиях войны, когда масштабы вреда, который могли нанести прислужники оккупантов, на первый взгляд, могли бы объяснить эти меры. Однако они осуществлялись уже после освобождения соответствующих территорий от фашистских оккупантов. Иными словами, предмет самого этого вопроса не так прост, как представляется, если к нему подходить поверхностно, без учета реальной обстановки и духа самого времени.

Еще одно замечание: как уже мог убедиться читатель, репрессии рассматривались Сталиным не просто как месть за содеянное, а как инструмент достижения определенных государственных и политических целей, преследуемых им. К тому же, сами репрессии не являлись каким-то из ряда вон выходящим явлением в сталинской политике вообще. С учетом данного обстоятельства необходимо подходить к этому вопросу. При этом надо постоянно держать в уме, что коллаборационисты во время войны являлись серьезной угрозой для страны и их пособничество гитлеровцам сыграло немалую роль в развитии событий периода Великой Отечественной войны.

С некоторыми оговорками можно согласиться с итальянским историком Дж. Боффа, который писал, что после войны среди западных историков нашлись такие, которые усмотрели в подобных формированиях разновидность «антисоветской и антисталинской оппозиции». На самом же деле речь шла о куда более элементарном явлении, в котором сознательный политический выбор играл очень незначительную роль. В целом на протяжении войны число коллаборационистов разного происхождения и национальностей составило почти миллион человек (выделено мной – Н.К.). Но независимо от своей идейной окраски то были люди, окруженные ненавистью в своей стране и осужденные на суровую расплату за предательство. Из них сколачивались банды наемников, которым было нечего терять, и во многих случаях эти банды дрались как бешеные. Но при первом же случае их бойцы стремились дезертировать или перейти к партизанам в надежде искупить вину и заслужить снисхождение. Вот почему немцы в конце концов стали выводить их с советской территории и применять в качестве оккупационных войск в других странах[599].

Сама цифра в один миллион говорит за себя, и совершенно естественно, что советское руководство в лице Сталина должно было не просто констатировать данный факт, но и делать из него соответствующие выводы. Сталин избрал проверенный и испытанный метод – использование переселений и депортаций.

Обратимся к конкретным фактам. Но прежде следует подчеркнуть, что отнюдь не вождь Советского Союза был первооткрывателем этого метода обеспечения государственных интересов и безопасности страны. Известны факты депортаций 600 тыс. армян в Мессопотамию в 1915 – 1916 гг., немцев-колонистов из Польши, Волыни, Бессарабии в 1916 году, около 70 тыс. французов из аннексированных Германией Эльзаса и Лотарингии в октябре 1940 г., японских граждан из западных штатов США в феврале 1942 г. и др. О некоторых из них забыли, о других помнят до сих пор. Так что Сталин не был здесь каким-то зловещим новатором. Он применял эти методы, правда, в размерах куда более грандиозных.

Впервые официальное осуждение политики Сталина в отношении депортации народов прозвучало в секретном докладе Хрущева на съезде КПСС. Он счел необходимым специально остановиться на данном вопросе, хотя и в самой лаконичной форме, допустив при этом свойственные ему преувеличения и своеобразный юмор. На съезде он говорил: «Советский Союз по праву считается образцом многонационального государства, ибо у нас на деле обеспечены равноправие и дружба всех народов, населяющих нашу великую Родину.

Тем более вопиющими являются действия, инициатором которых был Сталин и которые представляют собой грубое попрание основных ленинских принципов национальной политики Советского государства.

Речь идет о массовом выселении со своих родных мест целых народов, в том числе всех коммунистов и комсомольцев без каких бы то ни было исключений. Причем такого рода выселение никак не диктовалось военными соображениями.

Так, уже в конце 1943 года, когда на фронтах Великой Отечественной войны определился прочный перелом в ходе войны в пользу Советского Союза, принято было и осуществлено решение о выселении с занимаемой территории всех карачаевцев. В этот же период, в конце декабря 1943 года, точно такая же участь постигла все население Калмыцкой автономной республики. В марте 1944 года выселены были со своих родных мест все чеченцы и ингуши, а Чечено-Ингушская автономная республика ликвидирована. В апреле 1944 года с территории Кабардино-Балкарской автономной республики выселены были в отдаленные места все балкарцы, а сама республика переименована в Кабардинскую автономную республику. Украинцы избежали этой участи потому, что их слишком много и некуда было выслать. А то он бы и их выселил. (Смех, оживление в зале).

В сознании не только марксиста-ленинца, но и всякого здравомыслящего человека не укладывается такое положение – как можно возлагать ответственность за враждебные действия отдельных лиц или групп на целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев, и подвергать их массовым репрессиям, лишениям и страданиям»[600].

Нет серьезных и вполне убедительных оснований полагать, что осуждение Хрущевым сталинских депортаций явилось вынужденным с его стороны шагом. Хотя надо подчеркнуть, что недовольство депортированных проявлялось как при Сталине, так и особенно после его смерти, и постсталинское руководство не могло игнорировать эти факты. Скорее всего, данный шаг Хрущева был продиктован внутриполитическими соображениями, и в первую очередь интересами развертывавшейся в то время борьбой за власть. Но ни сам Хрущев, ни его соратники и политические оппоненты того периода едва ли в полной мере осознавали самые серьезные, а порой и неожиданные последствия данного шага. Он бумерангом обернулся для самого Хрущева и для всего советского руководства. Достаточно сказать, что вплоть до настоящего времени последствия и отзвуки этих депортаций непосредственно сказались на судьбе Советского Союза и продолжают сказываться на развитии ситуации в современной России в наши дни. Едва ли есть основания рассматривать события на Северном Кавказе, в Крыму и в некоторых других регионах в конце 80-х и впоследствии в качестве запоздалой, но естественной реакции на сталинские депортации. Здесь решающую роль играли другие факторы. Однако и воспоминания о депортациях также не были второстепенным моментом. Словом, сталинские депортации превратились в одну из составляющих кризиса, приведшего Советский Союз к распаду. Но это несколько выходит за рамки моей темы, поэтому данный аспект проблемы я оставляю в стороне отнюдь не в силу ее малозначительности, а по той причине, что это – предмет самостоятельного специального исследования. Для меня очевидным является то, что Хрущев и другие лидеры Советского государства смотрели на проблему реабилитации депортированных народов через узкую призму своих политических баталий, а также не имели широкого кругозора, без которого проведение долгосрочной политической стратегии невозможно. В итоге они оказались не в состоянии в полной мере взвесить всю совокупность и сложность данной проблемы. За это стране потом пришлось платить более чем высокую цену.

Но возвратимся к непосредственному изложению нашей темы. Сначала об общих масштабах депортаций. Всего спецпоселению, принудительному выселению и т.д. подвергались представители более сорока народов СССР. Многие из них были переселены полностью. В 1930 – 1950-е годы покинули места своего исконного проживания около 3,5 млн. человек[601]. С известной натяжкой составитель сборника, из которого приводятся эти и другие данные, пишет, что какими разными были народы, их место и роль в структуре межнациональных отношений, так и по-разному толковались официальными ведомствами и причины депортации: одни – по превентивным признакам (немцы, корейцы, турки-месхетинцы, курды, хемшины, лазы, греки, финны), другие – за участие в «повстанческом движении» против советской власти (народы Северного Кавказа, Крымской АССР, Белоруссии, Украины), третьи – за вооруженное сопротивление властям (народы Прибалтики и др.), четвертые – по политическим мотивам, связанным с конфессиональными и другими факторами и т.д.

Правы, конечно, и те, кто возразит, что государство должно было в военной обстановке обеспечить стабильность положения, ослабить криминогенную ситуацию в тылу и прифронтовой полосе, создать нормальные условия для проживания основной массы населения страны. С этим нельзя не согласиться. Однако нельзя не видеть и другого. Следующие одна за другой депортации отдельных групп населения, а то и целых народов, носили ярко выраженный антигуманный, бесчеловечный характер. Страдали главным образом не те, кто сражался в «бандах», участвовал в работе «национальных комитетов», религиозных сект и т.д., а безвинные старики, женщины и дети[602].

Здесь составитель сборника явно склонен преуменьшить значение того факта, что среди депортированных было большое количество ярых и активных врагов государства, активных пособников оккупантов, и их депортация, на мой взгляд, в условиях войны являлась мерой оправданной. Нельзя безвинными стариками, женщинами и детьми прикрыть или преуменьшить их преступления и заслуженную кару, которую они понесли. Вспомним хотя бы о цифре в один миллион коллаборационистов, о чем шла речь выше – ведь это, по существу, настоящая армия в тылу советских войск, которая помогала гитлеровцам. Меня лично удивляет и поражает столь огромная цифра, которая, кроме всего прочего, свидетельствует о том, что Сталин и органы безопасности в предвоенные годы зачастую не видели истинных врагов и обрушивали репрессии не по адресу.

На поставленный самим составителем вопрос: «Какой же была динамика „повстанческого движения“ в районах, подвергшихся депортации?» – составитель, ссылаясь на соответствующие документальные данные, дает следующий ответ. По данным отдела борьбы с бандитизмом НКВД СССР, на территории страны с 1941 по 1944 год действовало 7161 мелкое бандформирование численностью до 54 тыс. человек; из них в Чечено-Ингушетии – 54, Кабардино-Балкарии – 47 (на 1 августа 1943 г.), Калмыкии – 12, Ставропольском крае – 109 групп. «Бандконтингент» получал своеобразную подпитку со стороны дезертиров и уклоняющихся от службы в Красной Армии. Их численность в 1941 – 1944 годах составила более 1 666 891 человек: на Северном Кавказе – 62 751, Ставропольском крае – 18 154, Кабардинской АССР – 2477, на Украине – 128 527, в Белоруссии – 4406, Молдавии – 5209, Крымской АССР – 479 человек. Именно от рук бандитов погибли многие партийные, советские работники, офицеры и солдаты Красной Армии[603].

Как видим, число дезертиров (а их с полным правом можно причислить к разряду фактических пособников противника) доходило почти до 1 млн. 700 тыс. человек. В условиях войны – войны за выживание страны и ее народов – это была колоссальная цифра. Она также помогает понять мотивы решений о депортации, к которой склонялся Сталин. И в тот период логику его мышления можно, если не оправдать, то, по крайней мере, понять. Антисталинисты не склонны акцентировать внимание на такого рода фактах. Более того, они предпочитают их замалчивать, а если и упоминают о них, то так как-то, мимоходом, как о малозначительном факте. Между тем, без учета этих фундаментальных фактов многое становится слишком простым и упрощенным. А еще Н.Г. Чернышевский говорил, что исторический путь – не тротуар Невского проспекта. Значит, в ней нет прямых путей, она наполнена зигзагами и разного рода поворотами, игнорировать которые непозволительно никому, особенно объективному исследователю.

Теперь настало время остановиться на некоторых существенных деталях и самом процессе депортации.

Первыми объектами депортации, естественно, стали представители немецкой национальности, проживавшие на территории СССР, прежде всего в республике немцев Поволжья. 25 августа 1941 г. Л. Берия обратился к Сталину с запиской следующего содержания: «В соответствии с Вашими указаниями при этом представляю проект постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) о порядке переселения из Республики Немцев Поволжья и Саратовской и Сталинградской областей.

Всего из указанных местностей подлежит выселению 479 841 человек, в том числе из Республики Немцев Поволжья 401 746 человек, из Саратовской области 54 389 человек и из Сталинградской области 23 756 чел. Переселение намечается произвести в Северо-Восточные области Казахской ССР, Красноярский и Алтайский края, Омскую и Новосибирскую области»[604]. В суммированных сведениях о депортации немцев указывается, что к концу октября 1941 г. было выселено 856 168 человек из 873 578 подлежащих выселению по «государственному заданию». Всего же в 1941 – 1942 гг. переселено 1209 430 немцев. Значительная часть из них была размещена в Казахской ССР (444 005 человек)[605].

В один из самых трудных периодов для Советской России – в 1942 году – среди карачаевцев, например, перешли к активным действиям антисоветские элементы, формировавшиеся в повстанческие группы и дестабилизировавшие обстановку в тылу Красной Армии. Лучше всего положение характеризовали сами карачаевцы. По их данным, на территории области активно действовало несколько повстанческих групп, во главе которых стояли лица, окончившие немецкие разведшколы. Имея такую опору, гитлеровское командование прибегало к созданию национальных политических институтов типа «Карачаевского национального комитета» для поддержания оккупационного режима. Это, а также ряд других обстоятельств послужили причиной мер репрессивного характера против них.

Депортация карачаевцев проводилась в несколько этапов. В ответ на действия бандповстанцев появилась директива от 15 апреля 1943 г., по которой были определены к выселению около 500 семей бандглаварей. В августе 1943 года они были выселены за пределы автономной области. В последующем эта мера распространена на весь карачаевский народ[606].

28 декабря 1943 г. было принято постановление СНК СССР за подписью В.М. Молотова о депортации калмыков в Алтайский и Красноярский края, Омскую и Новосибирскую области. 91 919 калмыков вынуждены были мигрировать в восточные районы страны. Немалую часть из них составляли старики и дети[607].

Те же причины служили предлогом выселения чеченцев, ингушей и балкарцев  в 1944 году. 31 января 1944 года ГКО принял постановление о выселении чеченцев и ингушей в Казахскую и Киргизскую ССР. 21 февраля последовал приказ НКВД СССР о переселении нового контингента[608]. 5 марта 1944 г. принято постановление ГКО о выселении балкарцев из Кабардино-Балкарской АССР. НКВД СССР намеревался отправить в Казахскую ССР – 25 тыс. человек, в Киргизскую ССР – 15 тыс. человек. По предварительным прикидкам, предполагалось выселение 32 887 человек. Однако в телеграмме начальника ОСП НКВД СССР от 13 марта 1944 г. отмечалось, что среди прибывших к этому времени 369 791 переселенца было 37 044 балкарца[609].

В сложной обстановке развивались события в Крымской АССР. Активные действия националистических элементов способствовали тому, что в годы войны многие из крымских татар оказались на службе у врага, выступали в его поддержку, хотя значительная часть татарского населения лояльно относилась к Советской власти. Мер, направленных на предотвращение враждебных действий националистов, по оценкам правительственных служб, оказалось недостаточно, и 11 мая 1944 г. Государственный Комитет Обороны принял постановление о выселении крымских татар[610]. В постановлении Государственного Комитета Обороны, подписанном его председателем Сталиным, предписывалось: всех татар выселить с территории Крыма и поселить их на постоянное жительство в качестве спецпоселенцев в районах Узбекской ССР. Выселение возложить на НКВД СССР. Обязать НКВД СССР (тов. Берию) выселение крымских татар закончить до 1 июня 1944 г.[611]

Всего же из Крымской АССР вывезено 191 044 лица татарской национальности. Руководители операции отметили в своем отчете, что в ходе выселения были арестованы 1137 «антисоветских элементов», а всего – 5989 человек. Было изъято 10 минометов, 173 пулемета, 92 автомата, 2650 винтовок, 46 603 кг боеприпасов. Крымские татары переселялись в Казахскую и Узбекскую ССР, отдельные области Российской Федерации. Переселение проходило в тяжелейших условиях[612].

Особо следует выделить вопрос о депортациях из прибалтийских республик.

Вот выдержка из доклада Л. Берии на имя И.В. Сталина от 7 июля 1945 г. «В 1943 г. в Литве представителями различных литовских буржуазных партий был создан Верховный комитет освобождения Литвы, ставивший своей целью восстановление в Литве „самостоятельного буржуазного государства“.

В августе 1944 г. в связи с освобождением значительной части Литовской ССР президиум Верховного комитета освобождения Литвы принял решение перенести центр деятельности литовских националистов в Германию и Швецию. Верховный комитет освобождения Литвы, находившийся в Берлине, принял на себя руководство подрывной деятельностью литовского национального подполья и при содействии военной разведки (абвер) перебросил в Литовскую ССР 25 своих эмиссаров-агентов с задачей сбора разведывательной информации для немецкой разведки и руководства деятельностью бандитских формирований и националистических организаций в Литве»[613].

И. Пыхалов приводит, в частности, один показательный документ, ярко свидетельствующий об активном прислужничестве многих представителей прибалтийских народов оккупантам. Так, одна из видных политических деятелей тогдашней Латвии обратилась к Гитлеру со следующим письмом-клятвой: «Будучи признательным за отвагу уже находящихся сейчас на фронте латышских добровольческих частей, вождь Великой Германии дал согласие на создание добровольческого латышского легиона СС. В создающийся латышский легион, как его ядро, уже вошла часть добровольческих соединений. Легион организуется как единая, боевая часть, включая в него вооруженные формирования СС. Командовать частью будут латышские офицеры. В легион могут вступить все мужчины латышской национальности 17 – 45 лет. Служба будет продолжаться до конца войны. Обеспечение, жалование и форма такие же, как и в немецких частях СС…»

Вступающие в легион латыши принимали присягу, текст которой звучал так: «Богом клянусь в этой торжественной клятве, что в борьбе против большевизма я буду беспрекословно подчиняться главнокомандующему германскими вооруженными силами Адольфу Гитлеру и как бесстрашный солдат, если будет на то его воля, буду готов отдать свою жизнь за эту клятву»[614].

Объективные западные авторы признают, что прибалтийские республики при Гитлере получили право на относительно привилегированное положение. По этой и по ряду других причин – прежде всего довольно широкому распространению антисоветских и антирусских настроений – оккупационный режим там пользовался в определенной мере поддержкой.

Здесь комментарии абсолютно излишне. Стоит лишь добавить, что в нынешние времена в Литве, а также в других республиках Прибалтики бывшие эсэсовцы пользуются почетом, открыто и демонстративно проводят свои сборища, разрушают при молчаливом согласии своих правительств памятники советским воинам-освободителям и надругаются над их могилами. Это и есть «новая демократия», где последыши гитлеризма мнят себя героями-победителями и всячески поносят Россию и русский народ, спасший народы этих республик от фашистского порабощения. Они то ли в силу невежества или доведенной до исступления ненависти к России и русским нагло попирают права русскоязычного населения и, по существу, играют роль наследников гитлеровского фашизма. Такие факты никто не способен опровергнуть, ибо они повторяются постоянно, чуть ли не каждодневно.

И. Пыхалов отмечает, что в отличие, например, от крымских татар, среди которых предательство было едва ли не поголовным, далеко не все литовцы, латыши и эстонцы служили немцам. Немало их воевало и на нашей стороне [615].

И чтобы закончить этот раздел, хочу несколько слов сказать отдельно об Украине, где положение было в значительной степени иным, чем в упомянутых республиках, народы которых подверглись депортациям. Достаточно объективную и взвешенную оценку данной проблемы мы находим у итальянского историка Дж. Боффа. Согласно его оценке, позиция и действия украинских националистов имели свои специфические особенности. Группы украинских националистов в эмиграции, продолжая враждовать между собою, еще в предвоенные годы находились на службе у немцев и их шпионских органов. В политическом отношении их позиции, отмеченные не только острой антирусской, но также антисемитской и антипольской враждебностью, были пропитаны идеологией нацизма. В момент вторжения некоторые из них под командованием немецких офицеров забрасывались в советский тыл с целью усилить хаос за спиной советских войск. Другие их представители сопровождали армию захватчиков в качестве экспертов, переводчиков или чиновников оккупационных ведомств. Кое-кто из нацистских главарей, в частности Розенберг, вынашивал идею создания вассального украинского государства, которое входило бы в качестве одного из компонентов в систему германского господства на территории европейской части СССР. Поэтому вначале кое-где пленных украинцев освобождали, в то время как остальных обрекали на голодную смерть. Вскоре, однако, эта политика осторожного поощрения украинского сепаратизма была отброшена. Даже предоставление самых скромных, чтобы не сказать рабских, льгот по формуле «маленький пряник и большой кнут» вступало в противоречие со всеми остальными целями, которые ставили перед собой берлинские деятели, включая Розенберга. Украина со своими экономическими ресурсами была как раз одной из тех республик, которую гитлеровцы намеревались подвергнуть самой интенсивной эксплуатации. Кроме того, эмигрантские националистические группы не нашли тут той поддержки, на которую надеялись; исключение составляли лишь некоторые западные районы, недавно вошедшие в состав СССР (именно здесь позже была навербована целая эсэсовская часть – дивизия «Галиция»). Оккупация на Украине носила поэтому такой же, если не еще более зверский, характер, как и повсюду. Во главе оккупационной администрации был поставлен один из самых кровожадных нацистских главарей – Кох. Всякая самостоятельная политическая деятельность националистов была запрещена. Позже, правда, они создали все в тех же западных районах несколько вооруженных формирований (особенно активными были группы Бандеры и Мельника), установивших свой контроль над некоторыми участками местной территории. Немцы относились к этим бандам со снисходительным терпением, если не с прямым доброжелательством, доходившим до поощрения, потому что те воевали исключительно против советских партизан[616].

В качестве своеобразного итога приведу обобщенные данные, содержавшиеся в докладной записке МВД СССР С. Круглова И. Сталину 17 февраля 1950 г. В ней говорится: «По состоянию на 1 января 1950 г. на учете органов МВД состоит 2 572 829 выселенцев и спецпоселенцев (вместе с членами семей).

Из этого количества 2 102 174 чел. составляют выселенцы, в том числе немцы – 1099 578 чел., чеченцы и ингуши – 372 189 чел., карачаевцы – 59 340 чел., балкарцы – 32 645 чел., калмыки – 77 673 чел., крымские татары, армяне, греки, болгары – 193 467 чел., турки, курды, хемшины – 86 164 чел., кулаки, националисты, бандиты и члены их семей, выселенные из Литовской, Латвийской и Эстонской ССР, – 93 233 чел., греки, дашнаки, выселенные из Грузинской, Армянской, Азербайджанской ССР и с Черноморского побережья, – 52 913 чел., кулаки, участники профашистских организаций, немецкие пособники и члены их семей, выселенные из Молдавской ССР, – 94 792 чел. В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. эти лица расселены в местах поселений навечно.

Остальные 470 655 чел. составляют спецпоселенцы, в том числе бывшие кулаки – 149 111 чел., лица, служившие в немецких строевых формированиях, легионеры и полицейские – 132 718 чел., члены семей украинских оуновцев – 104 509 чел и т.д.»[617].

Такова в самых общих чертах история и картина сталинских депортаций. Следует добавить, что на закате распада Советского Союза 7 марта 1991 г. Верховный Совет СССР принял постановление, основной смысл которого выражен в следующем положении:

«Руководствуясь Декларацией Верховного Совета СССР от 14 ноября 1989 года „О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав“ и исходя из политического и социального значения полного решения всех вопросов, связанных с восстановлением прав народов, подвергшихся необоснованным репрессиям, Верховный Совет СССР постановляет:

„Отменить акты высших органов государственной власти СССР, послужившие основой для противоправного насильственного переселения отдельных народов из мест постоянного проживания, ограничения прав граждан из числа этих народов, а также незаконной ликвидации некоторых национально-государственных образований“»[618].

Вообще процесс реабилитации депортированных народов занял несколько десятилетий, начиная с середины 50-х годов. Проходил он отнюдь не гладко, порождая много конфликтов среди переселенцев и жителей, населявших прежние территории депортированных народов. Достаточно вспомнить о вооруженном конфликте между осетинами и ингушами, о непрекращающихся конфликтах в Крыму в связи с выступлениями татар и т.д. Словом, проблема сталинских депортаций стала чуть ли не хронической болезнью современной России, хотя со времени этих депортаций прошло более шести десятилетий. Даже этот факт служит веским аргументом в пользу того, что национальные вопросы в многонациональном государстве не должны были решаться, да и в принципе не могут быть решены, столь простым и эффективным на первый взгляд методом, как массовые депортации.

И в качестве главного вывода можно сделать такое заключение: если в период войны сталинским депортациям можно было найти порой достаточно веские обоснования, то, как показала последующая жизнь, подобные способы решения национальных проблем таят в себе огромный разрушительный потенциал. Причем этот потенциал может проявить себя разрушительным образом и по прошествии многих лет. Поэтому, при всей сложности и противоречивости проблемы в период войны, дать сегодня, по прошествии многих десятилетий, положительную оценку нельзя. Хотя, еще раз повторюсь, многие моменты этих депортаций воспринимались во время войны иначе, чем они воспринимаются теперь. Это – во-первых. А во-вторых, всех депортированных нельзя ставить на одну доску – среди них имелось большое число коллаборационистов, а против них надо было предпринимать суровые меры. Однако любые меры не должны возводить в юридическую норму идею коллективной ответственности всего народа за действия отдельных его представителей.

Подводить общий итог роли Сталина в Великой Отечественной войне еще рано, необходимо рассмотреть его деятельность в качестве главного руководителя советской внешней политики, в первую очередь, в вопросах отношений с союзниками и создания антигитлеровской коалиции, проблемы второго фронта и ряда других важных аспектов международных отношений того времени. Но уже сейчас на базе изложенных фактов и соответствующих оценок, вне всякого сомнения, четко вырисовывается огромная, можно сказать, уникальная роль Сталина во время войны. Мне удалось уделить внимание лишь отдельным вопросам, но и даже по ним можно составить не предвзятое, а более или менее объективное представление о том, какое исторически значимое место занимает он по праву в истории самой суровой из всех наших войн.

 

---

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 1386; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!