Расширение территории СССР как фактор усиления обороноспособности

 

Начало осени 1939 года знаменовало наступление коренного сдвига во всем ходе развития международных отношений – мир вступил в полосу тяжелейших за всю историю испытаний: началась вторая мировая война. Это со временем стало ясно, что началась не просто серия конфликтов локального характера, а подлинно всемирная война, сказавшаяся на судьбах всех стран и народов, вне зависимости от того, принимали ли они прямое участие в войне или нет. Сталин уже на протяжении многих лет в своих докладах и выступлениях предрекал вступление народов в полосу потрясений и империалистических войн. Он сознавал также, что даже при самом благоприятном для Советской России течении событий ей не удастся оказаться в стороне – сама объективная логика исторического процесса непременно должна была вовлечь ее в самую гущу развертывавшихся одно за другим исторических потрясений и драм. Пользуясь словами римского поэта времен античности Вергилия, судьбы сами прокладывали свой путь. Течение и ход исторического развития не было дано предвидеть никому. Не смог предвидеть его и вождь, поскольку оно оказалось таким сложным и противоречивым, наполненным крутыми поворотами и самыми невероятными зигзагами. Это только сейчас, с временной дистанции, измеряемой многими десятилетиями, течение исторического процесса в тот период воспринимается как вполне закономерное и объективно обусловленное.

Желанной, но имевшей ничтожно мало шансов на свою реализацию целью Сталина было максимально долго оставаться вне войны, оттянуть срок ее неизбежного наступления, использовать выигранное время для укрепления обороноспособности страны, усиления и совершенствования ее оборонного потенциала, и прежде всего оснащения армии и флота современными средствами ведения войны. Довольно скромный опыт нашего косвенного участия в испанской войне, весьма полезные уроки, полученные в ходе халхингольской операции, – всего этого было мало, чтобы на такой базе сделать вполне объективные и трезвые оценки реальной готовности страны к большой войне.

Сталин не мог не отдавать себе отчета в том, что предстоящая война коренным образом будет отличаться от всех предшествующих, в которых доводилось принимать участие Советской России. Однако синдром прошлых побед, можно сказать чрезвычайно раздутый синдром побед времен Гражданской войны, довлел над всеми. Довлел он в определенной мере и над Сталиным, хотя он, очевидно, глубже и лучше, чем другие советские политические и военные руководители, сознавал, что в карете прошлого далеко не уедешь.

В первой главе я попытался показать, что в основе всей геополитической и военно-стратегической линии Сталина в тот период было стремление выиграть время. Этой же, в сущности, цели была подчинена и политика, нацеленная на расширение границ Советской России, чтобы таким путем в случае начала войны также обеспечить выигрыш времени и достижение других военных преимуществ. По крайней мере, бесспорным представляется тезис, согласно которому, чем дальше на запад будут отодвинуты границы Советской России, тем большими возможностями она будет располагать в случае агрессии со стороны Германии. А что касается того, что Сталин как до подписания, так и после подписания пакта с Берлином, исходил из того, что нашей стране рано или поздно придется схватиться в смертельном поединке с германским фашизмом, – это представляется бесспорным для такого широко мыслящего и прозорливого политика, каким показал себя Сталин. Он не был наивным государственным деятелем, вся его жизнь, богатый политический опыт развили в нем генетически заложенное чувство недоверия к своим политическим противникам, будь они из внутреннего лагеря, будь они из внешнего. Полагаю, что эту черту вождя как государственного и политического деятеля хорошо знал его ближайший соратник В. Молотов. Касаясь этого сюжета, он говорил:

«– Наивный такой Сталин, – говорит Молотов. – Нет. Сталин очень хорошо и правильно понимал это дело. Сталин поверил Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял! И были на то основания. Гитлер обманул Сталина? Но в результате этого обмана он вынужден был отравиться, а Сталин стал во главе половины земного шара!

Нам нужно было оттянуть нападение Германии, поэтому мы старались иметь с ними дела хозяйственные: экспорт – импорт.

Никто не верил, а Сталин был такой доверчивый!.. Велико было желание оттянуть войну хотя бы на полгода еще и еще. Такое желание, конечно, было у каждого и не могло не быть ни у кого, кто был близок к вопросам того времени. Не могло не быть просчетов ни у кого, кто бы ни стоял в таком положении, как Сталин»[97].

После заключения советско-германского пакта, и особенно дополнительного протокола, касающегося размежевания границ после неизбежного поражения Польши, события приняли стремительный оборот. Как уже отмечалось в первой главе, план нападения на Польшу был утвержден Гитлером задолго до подписания пакта Риббентроп – Молотов. Вне зависимости от того, был бы подписан этот пакт или нет, Польша в любом случае стала бы объектом нападения со стороны гитлеровской Германии. В какой-то степени можно говорить лишь о том, что не сам пакт стал причиной военной акции Гитлера против своего восточного соседа, но что он вселил в Гитлера еще большую уверенность в том, что операция против поляков будет быстрой и эффективной и что он не встретит противодействия, прежде всего военного, со стороны Советской России.

Освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии. Польские правящие круги своей безответственной и близорукой политикой подготовили то, что в историографии условно называют четвертым разделом Польши. Ведь именно польское правительство отказалось пропустить советские войска через свою территорию в случае нападения на нее Германии, что стало одним из самых существенных препятствий для достижения согласия во время тройственных англо-франко-советских переговоров летом 1939 года. Антисоветские настроения возобладали над всеми разумными и трезвыми доводами и соображениями. Некоторые влиятельные круги в Варшаве продолжали бредить планами создания «великой Польши от Балтийского до Черного морей».

Между прочим, несколько отвлекаясь от главной нити нашего изложения, хотя бы на короткое время перенесемся в современную нам действительность. 5 мая 2006 г. польский сейм обратился к тогдашнему российскому руководству с требованием осудить Сталина за то, что в 1939 году он поддерживал главу фашистской Германии Адольфа Гитлера в войне против Польши. Газета «Советская Россия» поместила в связи с этим комментарий, в котором приводились убедительные и давно ставшие достоянием известности факты о подлинной политике Польши в отношении Советской России накануне второй мировой войны. Хотя эти факты и известны, в нынешней ситуации, а не только в сугубо историческом аспекте, их полезно было бы напомнить современным польским деятелям, одержимым почти патологическим желанием предать анафеме Россию за ее прежнюю политику по отношению к Польше. Вот некоторые из этих фактов.

Воспользовавшись мюнхенским сговором, тогдашнее польское правительство ввело войска в Тешинскую область Чехословакии и захватило ее. А между тем это был весьма лакомый кусок, чуть ли не вполовину увеличивший производственные мощности польской тяжелой промышленности. Что касается планов сотрудничества с гитлеровской Германией в случае ее войны против СССР, то на этот счет также имеется немало документов. Польский посол в Париже Лукасевич в беседе с американским послом Буллитом заявил: «Начинается религиозная война между фашизмом и большевизмом, и, в случае оказания Советским Союзом помощи Чехословакии, Польша готова к войне с СССР плечом к плечу с Германией. Польское правительство уверено в том, что в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобия государства». В декабре 1938 г. в докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска польского подчеркивалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель – ослабление и разгром России». И еще один факт из числа тех, которые рисуют подлинную картину польской политики в отношении Советской России, причем буквально за несколько месяцев до гитлеровского нападения. В декабре 1938 г. заместитель польского министра иностранных дел писал польскому послу в Москве Гржибовскому: «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц Третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии»[98].

Сами немецкие руководители, в том числе и лично Гитлер, целенаправленно и усиленно стимулировали антисоветские тенденции. «При всех обстоятельствах Германия будет заинтересована в сохранении сильной национальной Польши совершенно независимо от положения дел в России, – заявлял он 5 января 1939 г. в беседе с польским министром иностранных дел Ю. Беком. – Безразлично, идет ли речь о большевистской, царской или какой-либо иной России, Германия всегда будет относиться к этой стране с предельной осторожностью, и потому Германия крайне заинтересована в сохранении Польшей своих позиций. С чисто военной точки зрения наличие сильной польской армии снимает с Германии значительное бремя; дивизии, которые Польша вынуждена держать на русской границе, избавляют Германию от соответствующих дополнительных военных расходов»[99].

Мало-мальски мыслящий человек должен понимать, что такая внешнеполитическая ориентация и столь круто замешанная антисоветская линия правящих кругов Варшавы во многом и предопределили столь печальные последствия для польского государства. Вместо великой Польши получился пшик.

Гитлер вторгся в страну, организовав перед этим приграничную провокацию, и повел стремительное наступление на Варшаву. Польские войска оказались не в состоянии проявить сколько-нибудь серьезного сопротивления германской военной машине. В течение двух-трех недель Польша оказалась фактически разгромленной, правительство бежало за границу, само сопротивление поляков носило крайне неорганизованный характер. В этих условиях Сталин и приступил к реализации той части секретных договоренностей, которые касались Польши. Не сделав этого, он оказался бы перед фактом того, что полчища вермахта оказались бы у границ Советской России.

К тому же – и это следует особо подчеркнуть, – у Советской России были свои давние счеты к Польше. Когда после первой мировой войны возникло независимое Польское государство, Верховный Союзнический совет Антанты установил восточную границу Польши, вошедшую в историю под названием «линия Керзона» (по имени тогдашнего министра иностранных дел Великобритании). Эта линия основывалась на этническом принципе и была даже в чем-то обоснованной: районы, заселённые преимущественно украинцами и белорусами, отходили к соответствующим советским республикам в 1921 году. Но польские правители, вдохновляемые и подстрекаемые странами Антанты, развязали против еще неокрепшей Советской России войну. Сталин, как было уже описано в первом томе, принимал активнейшее участие в руководстве операциями в этой войне. Но в конечном счете успеха добились поляки, опиравшиеся на всемерную западную помощь и поддержку. В итоге Советская Россия вынуждена была подписать Рижский мирный договор. В нём советским республикам была навязана новая граница, проходившая намного восточнее «линии Керзона» и включавшая в себя обширнейшие территории Украины и Белоруссии. Так что, помимо всего прочего, Сталин, как говорится, имел все основания добиваться восстановления исторической справедливости. Речь, правда, шла теперь уже не только о воссоединении захваченных в итоге Рижского договора территорий Украины и Белоруссии, но о более жирном куске польских земель.

Но дилемма была проста: если бы Сталин отказался от выполнения условий заключенного секретного дополнения к пакту, то эти территории захватили бы немецкие войска и вплотную вышли бы к советским границам. Поэтому можно говорить, что никакой дилеммы, собственно, и не было. Однако Сталин продолжал выжидать и медлить со вступлением советских войск, поскольку опасался непредвиденных неожиданностей с германской стороны. Протокол протоколом, а бдительность и осторожность проявлять было в любом случае необходимо.

Наконец, 17 сентября, когда положение более-менее прояснилось и стало ясно, что дальнейшее промедление чревато возможными осложнениями и потерями, было принято решение о вступлении советских войск на территорию Польши. Утром 17 сентября 1939 г. польскому послу в Москве была вручена нота, содержание которой отличалось предельной лаконичностью и вместе с тем чрезвычайной жесткостью. В ноте говорилось, что польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность Польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными. Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

В тот же день по радио с речью выступил председатель Совнаркома В. Молотов, мотивировавший действия советской стороны. Основные положения, содержавшиеся в ноте, были повторены в выступлении главы советского правительства. Особо он подчеркнул, что советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению.

Помимо чисто внешнеполитических моментов, в речи содержался и один момент, достаточно ярко рисующий общее настроение, господствовавшее тогда в стране. Началась повсеместная закупка продовольствия, что служило прямым признаком серьезной озабоченности населения надвигавшимися событиями. Молотов призвал воздерживаться от закупок, которые ставили под угрозу функционирование системы снабжения. Он специально подчеркнул, что правительство не намерено вводить карточную систему и располагает необходимыми запасами как продовольствия, так и товаров[100].

Приведенные выше факты говорят сами за себя – страна замерла в тревожном ожидании: что же произойдет дальше. Думаю, что читатель легко сделает собственный вывод, а мне лишь хочется добавить следующее. Несмотря на всю бодрую и шапкозакидательскую пропаганду, на то, что от «тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней», в народе широко были распространены настроения тревоги и откровенная боязнь войны. Войны не только не хотели, но и ее боялись.

Закончил свою речь, встревожившую всю страну уже буквально от Кронштадта и до Владивостока, Молотов стандартной здравицей: «Народы Советского Союза, все граждане и гражданки нашей страны, бойцы Красной Армии и Военно-Морского Флота сплочены, как никогда, вокруг советского правительства, вокруг нашей большевистской партии, вокруг своего великого вождя, вокруг мудрого тов. Сталина для новых и еще невиданных успехов труда в промышленности и в колхозах, для новых славных побед Красной Армии на боевых фронтах»[101].

А Красную Армию, конечно, ждал триумф, поскольку местное украинское и белорусское население встречало ее с большим и неподдельным энтузиазмом. Польские войска практически не оказывали сопротивления, а зачастую целыми подразделениями предпочитали сдаваться в плен советским войскам, нежели немецким. Эти контингента военнопленных в дальнейшем послужили костяком армии Андерса, сформированной на территории СССР после событий 1941 года.

В этот период Сталин внес существенные коррективы в свою линию в польском вопросе: он не желал, как это было предусмотрено протоколом, остановить свое продвижение не на Висле у Варшавы, а на Западном Буге у Бреста. Он не желал, чтобы наши войска оказались во враждебном со стороны местного польского населения окружении. Кроме того, его беспокоило и то, не нарушит ли Германия достигнутых договоренностей относительно разграничительной линии. Он выразил на этот счет послу Берлина свои опасения. Шуленбург заверял Сталина в том, что все будет, как оговорено в протоколе. В ответ на это Сталин заметил:

– В лояльности немецкого правительства я не сомневаюсь, однако известно, что военные очень неохотно уходят с завоеванных территорий…

Присутствовавший военный атташе генерал Кёстринг парировал:

– Немецкие генералы делают, что им прикажет фюрер![102]

Однако подобные заверения могли усыпить кого-то другого, но не Сталина. Он вынашивал идею предложить обмен: Германия получает большую часть Варшавского воеводства и все Люблинское, России же передается Литва, первоначально включенная в немецкую сферу. Посол Шуленбург послал срочное донесение в Берлин:

«19 сентября 1939 г.

Совершенно секретно! Молотов заявил мне сегодня, что советское правительство считает, что теперь для него, как и для правительства Германии, созрел момент для окончательного определения структуры польских территорий. В связи с этим Молотов дал понять, что первоначальное намерение, которое вынашивалось советским правительством и лично Сталиным, – допустить существование остатка Польши – теперь уступило место намерению разделить Польшу по линии Писса – Нарев – Висла – Сан. Советское правительство желает немедленно начать переговоры по этому вопросу и провести их в Москве, поскольку такие переговоры с советской стороны обязаны вести лица, наделенные высшей властью, не могущие покинуть Советский Союз»[103].

Во исполнение этого пожелания в Москву срочно прилетел Риббентроп, который провел соответствующие переговоры. Их итогом явилось подписание 28 сентября 1939 г. «Германо-советского договора о дружбе и границе». По существу, ни о какой дружбе в договоре речи не было; предметом рассмотрения был вопрос о границах. В статье 1 договора говорилось, что правительства СССР и Германии устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе. В статье 2 договора фиксировалось, что обе стороны признают установленную в статье 1 границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение. И, наконец, о пресловутой «дружбе»: Правительство СССР и Германское правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами[104]. Секретные дополнительные протоколы касались деталей территориального разграничения, перемещения населения, а также запрета враждебной друг другу пропаганды.

Как видим, Сталин проявил в подходе к польской проблеме заметную осторожность, что явно свидетельствовало о его внутреннем недоверии к заверениям Гитлера, а также о том, что он держал в уме вопрос – где лучше провести линию разграничения с Германией с точки зрения перспектив возможной будущей схватки между Советской Россией и фашистской Германией. Сейчас, конечно, легко упрекать Сталина в разделе Польши. Но зададимся вопросом: а что, лучше было бы, чтобы всю Польшу, а также Западную Украину и Западную Белоруссию захватили германские войска? Сталин играл с фюрером в большую политическую игру, вынужденный к тому силой исторических обстоятельств. Причем он вел эту игру умно, расчетливо и с прицелом на дальнейшее развитие событий, чреватых неизбежным столкновением с фашистской Германией. Те, кто обрушивает на Сталина целые ниагарские водопады обвинений и приклеивает ему различные политические клички, вроде «пособника Гитлера», соучастника развязывания второй мировой войны и т.п., мягко выражаясь, целенаправленно искажают и упрощают действительную историческую ситуацию предвоенной поры, мыслят категориями чисто формальной логики.

Однако высказанная мною оценка не снимает целого ряда вопросов, связанных с четвертым разделом Польши. Они вплоть до наших дней остаются предметом самых острых исторических и политических дискуссий. Едва ли какими-либо аргументами можно оправдать оскорбительные по отношению к Польше высказывания, имевшиеся в докладе Молотова на заседании Верховного Совета СССР, в котором содержался такой пассаж: «Правящие круги Польши немало кичились „прочностью“ своего государства и „мощью“ своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей. „Традиционная политика“ беспринципного лавирования и игры между Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась»[105]. Если еще в порыве упоения легкой победой над Польшей можно как-то объяснить весь пыл высказывания Молотова, то с сугубо объективной исторической точки зрения было не просто ошибкой, а несуразной глупостью давать целой стране нечто вроде клички – уродливое детище Версальского договора. Видимо, в то время Сталину и его ближайшим соратникам серьезно изменяло чувство меры и исторической соразмерности. Иначе вещи, подобные процитированному выше, не могли иметь места. Надо признать, что эта оценка послужила мощным оружием в антисоветской пропаганде и в конечном счете обернулась бумерангом против интересов самой Советской России.

В плане долгосрочной стратегии Сталина, несомненно, обыграл Гитлера. Как пишет американский журналист У. Ширер, «Гитлер развязал войну против Польши и выиграл ее, но куда в большем выигрыше оказался Сталин, войска которого вряд ли произвели хоть один выстрел. Советский Союз получил почти половину Польши и взялся за Прибалтийские государства. Это, как никогда ранее, отдалило Германию от ее основных долгосрочных целей: от украинской пшеницы и румынской нефти, остро ей необходимых, чтобы выжить в условиях английской блокады. Даже польские нефтеносные районы Борислав, Дрогобыч, на которые претендовал Гитлер, Сталин выторговал у него, великодушно пообещав продавать немцам эквивалент годовой добычи нефти в этих районах»[106].

В историографии, особенно западной, весьма распространенной является точка зрения, что советский лидер в предвоенный период, осуществляя расширение восточных рубежей нашей страны с целью максимально отодвинуть на запад исходные плацдармы для осуществления нападения на СССР, по существу возвратился к старой имперской политике русских царей. В качестве примеров приводятся Польша, Прибалтика и т.д. Такую точку зрения проводит, например, И. Дойчер, в своей политической биографии Сталина. Он, в частности, утверждает, что в итоге заключения пакта и секретных протоколов Сталин отказался от знаменитой формулы своей внешней политики – мы не хотим ни пяди чужой земли. «Эра российской территориальной экспансии началась. Непосредственным мотивом Сталина было стремление к обеспечению безопасности; то же самое стремление, между прочим (mutatis mutandis ), лежало в основе действий русских царей в девятнадцатом веке, которые, опасаясь прусского милитаристского государства, приняли участие в трех разделах Польши»[107].

Как видим из этого пассажа, историки, не лишенные духа реалистического анализа, вполне понимали, что в основе такой политики лежали не мотивы агрессивных завоеваний, а стремление обеспечить безопасность государства. Что же до имперских амбиций Сталина, то в какой-то мере можно признать, что таковые имели место быть. Однако суть этих имперских амбиций носила принципиально иной характер, нежели то, что под этим понятием разумеют вообще. Включенные в состав СССР народы располагали все одинаковыми правами и не находились на положении, скажем, индусов или пакистанцев, не говоря уже об африканцах. Ведь если пользоваться термином империя, то нужно четко проводить границу между, так сказать, классической империей, какой была Британская империя, и империей советской. Последняя лишь в силу чисто внешних признаков сходства могла быть причислена к разряду мировых империй. На самом же деле это было содружество равноправных и свободных народов, обладавших всеми атрибутами национальной самобытности и всеми возможностями вместе с другими советскими народами развивать свою культуру, свой язык, свои национальные традиции и т.д. К созданию совершенно иной империи стремился Гитлер: она должна была быть империей, где господствовал только избранный народ – германская арийская нация. Все остальные рассматривались в качестве рабочей силы, призванной обслуживать истинных арийцев.

Это авторское пояснение позволяет с объективных позиций подходить и к исторической оценке сталинских территориальных приобретений. Особо важно подчеркнуть – и данное обстоятельство не должно ускользать от внимания, – что Советская Россия в лице Сталина фактически восстанавливала историческую справедливость, поскольку территории, о которых шла речь, были составной частью прежней Российской империи. И были тем или иным способом отторгнуты от нее в результате войн, интервенций и открытого вмешательства стран Антанты в период Гражданской войны, когда страна не имела еще достаточно сил и необходимой военной мощи, чтобы противостоять этому. Причем «растаскивание» Российской империи диктовалось, с одной стороны, исконной враждебностью со стороны Запада к нашей стране, а с другой стороны, ненавистью к новому режиму, установленному в стране.

Касаясь того, как складывались империи в новое и новейшее время, достаточно вспомнить о знаменитой формуле канцлера Германии О. Бисмарка – объединение с помощью железа и крови. Правда, речь шла пока только об установлении государственного единства самой Германии, а не о захвате чужих земель. В этом контексте невольно вспоминаются строки великого русского поэта Ф.И. Тютчева:

 

«„Единство, – возвестил оракул наших дней, –

Быть может спаяно железом лишь и кровью…“

Но мы попробуем спаять его любовью, –

А там увидим, что прочней…»[108].

 

Советская империя, конечно, не обошлась без крови и железа, но строилась она отнюдь не на этих двух китах. Поэтому и подходы к ее исторической оценке должны быть иными. В предвоенное лихолетье коренные национально-государственные интересы Советской России стали движущим мотивом территориального расширения Советского Союза.

Советско-финская война. Отношения между Советским Союзом и Финляндией складывались на протяжении многих послереволюционных лет по-разному, но в целом они отличались известной противоречивостью в силу различных причин. Одной из главных было то, что во второй половине 30-х годов эти отношения все в большей мере зависели от общей международной обстановки, от того, что Германия, а также западные демократии стремились усилить в Финляндии свое влияние и направить политику этой страны в сугубо антисоветское русло. Между СССР и Финляндией действовал пакт о ненападении, однако его реальное значение было символическим, поскольку в Хельсинки все большее влияние приобретали силы явно враждебные Советской России. Конечно, там существовали и другие силы, заинтересованные в сохранении нормальных и даже дружественных отношений между двумя странами, тем более, что позитивную роль играли и исторические реминисценции, порожденные тем, что на протяжении длительного исторического периода Финляндия входила в состав России, хотя и пользовалась довольно широкой автономией. Словом, взаимоотношения двух стран сочетали в себе известную стабильность и периодически возникавшую напряженность.

Положение коренным образом изменилось после заключения пакта о ненападении с Германией. Как известно, в соответствии с секретными протоколами Финляндия включалась в советскую сферу влияния. Имея у себя в руках этот козырь, Сталин решил действовать более энергично. Суть проблемы состояла в том, что его серьезно беспокоило растущее влияние Берлина и то, что она с максимальной долей вероятности станет северным союзником Германии в случае нападения последней на Советский Союз. К тому же, нельзя было просто игнорировать набиравшие все больший масштаб антисоветские поползновения правящих кругов этой страны. Там на полном серьезе говорили о возможности создания Великой Финляндии, разумеется, за счет приращения сопредельных территорий Советской России – Карелии. Учитывая тот факт, что граница с финнами проходила всего в 32 километрах от Ленинграда, что в случае любого военного конфликта порождало серьезную угрозу второй столице страны, Сталин и его дипломатия предпринимали самые активные усилия для того, чтобы путем переговоров договориться об обмене территориями с тем, чтобы граница на Карельском перешейке была отодвинута на север, а финны получали территориальную компенсацию за счет территорий в Карелии. Конкретно речь шла о том, чтобы Финляндия произвела демилитаризацию приграничной зоны и перенесла границу на 70 км от Ленинграда, а также ликвидировала военно-морские базы на Ханко и на Аландских островах в обмен на очень значительные территориальные уступки на севере Финляндии.

Советское правительство предлагало разрешить мирным путем вопросы взаимоотношений между СССР и Финляндией. В переговорах с финнами Сталин говорил: «Мы не требуем и берем, а предлагаем… Поскольку Ленинград нельзя переместить, мы просим, чтобы граница проходила на расстоянии 70 километров от Ленинграда… Мы просим 2700 кв. км. и предлагаем взамен более 5500 кв. км». Защищая прорубленное Петром Великим «окно в Европу», он заявлял: «Мы ничего не можем поделать с географией, так же как и вы ее не можете изменить»[109].

С финской стороной велись по этим вопросам переговоры, которые в создавшейся тогда тревожной международной обстановке были наилучшим способом решения проблемы. Однако она категорически и безоговорочно отвергала советские предложения, которые Сталин считал минимальными для обеспечения безопасности страны и особенно для безопасности Ленинграда. Примечательно, что в этот период Сталин дал команду, чтобы средства массовой информации в максимальной степени постарались представить предложения Москвы как весьма разумные и довольно умеренные. Надо отметить, что и некоторые авторитетные люди на Западе публично высказались в поддержку советской позиции. Так, Б. Шоу на вопрос корреспондента газеты «Дейли мейл» ответил: «Финляндию ввело в заблуждение её глупое правительство. Финляндия должна была принять предложения России об обмене территориями. Ей следовало бы быть достаточно разумным соседом. Она, по всей вероятности, не отказалась бы от советского предложения, если бы действовала самостоятельно или в своих собственных интересах. Ни одна держава не может терпеть границу, с которой можно обстреливать такой город, как Ленинград. Особенно, когда эта держава знает, что государство, расположенное по ту сторону границы, как бы оно мало и слабо ни было, угрожает её безопасности из-за глупого правительства, действующего в интересах других, более мощных государств»[110].

Уже в послевоенное время один из крупнейших специалистов по второй мировой войне английский историк Б. Лиддел Гарт писал: «…объективное изучение этих требований (советских предложений Финляндии накануне советско-финской войны – Н.К.) показывает, что они были составлены на рациональной основе с целью обеспечить большую безопасность русской территории, не нанося сколько-нибудь серьезного ущерба безопасности Финляндии. Безусловно, все это помешало бы Германии использовать Финляндию в качестве трамплина для нападения на Россию. Вместе с тем Россия не получала какого-либо преимущества для нападения на Финляндию… однако финны отвергли и это предложение… после катастрофического поражения финских войск 12 февраля в районе Суммы на линии Маннергейма, новые советские требования были исключительно умеренными, выдвинув столь скромные требования, Сталин проявил государственную мудрость…»[111].

В конце ноября 1939 года с финской стороны (а Финляндия уверяла, что с советской стороны) была организована военная провокация (обстрел территории из орудий). Москва реагировала весьма энергично: она заявила, что не намерена осложнять обстановку и предложила финляндскому правительству незамедлительно отвести свои войска подальше от границы на Карельском перешейке – на 20 – 25 километров, и тем предотвратить возможность повторных провокаций. Для финнов это, естественно, было неприемлемо, поскольку, приняв эти условия, она тем самым отошла бы за сильно укрепленную и эшелонированную полосу, получившую в истории название «линии Маннергейма».

Сталин перешел к активным действиям. С речью по радио 29 ноября 1939 г. выступил В. Молотов, обосновавший советскую позицию. Кроме того, он подчеркнул, что вопросы взаимоотношений между Финляндией и другими государствами являются делом исключительно самой Финляндии, и Советский Союз не считает себя вправе вмешиваться в это дело. «Единственной целью наших мероприятий является – обеспечение безопасности Советского Союза и особенно Ленинграда с его трёх с половиной миллионным населением. В современной накалённой войною международной обстановке решение этой жизненной и неотложной задачи государства мы не можем поставить в зависимость от злой воли нынешних финляндских правителей. Эту задачу придётся решить усилиями самого Советского Союза в дружественном сотрудничестве с финляндским народом»[112].

Что скрывалось за последней фразой, можно было только гадать. Впоследствии стало ясно, что имелось в виду создание марионеточного правительства во главе с деятелем финского и международного коммунистического движении О. Куусиненом (впоследствии некоторое время входил в состав Президиума ЦК КПСС – в хрущевские времена).

Сталин отдал заранее распоряжение разработать план ведения операций против Финляндии. Начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников разработал стратегический план, ориентированный на то, что мы имеем дело с серьезным противником. С учетом этого фактора предлагалось использование значительных сил и средств, а также проведение тщательной подготовки. Однако Сталин без всяких на то оснований отверг предложенный вариант и поручил составление нового, так сказать, облегченного варианта командованию Ленинградского военного округа. Это злополучное решение Сталина являлось грубейшей военно-стратегической ошибкой, имевшей своими последствиями серьезные потери Красной Армии и жестокий удар по международному авторитету страны и престижу ее вооруженных сил. Именно тогда СССР был исключен из Лиги Наций, в отместку за что советская пропаганда начала изображать Лигу в качестве инструмента агрессивных сил мира. Лига Наций, разумеется, не сыграла надлежащую роль в обеспечении мира, не была подлинным инструментом мира и международного сотрудничества. Но это не давало никаких оснований изображать ее инструментом войны. Советская пропаганда в те годы, с явного одобрения, а скорее, по личному указанию вождя, становилась все более разнузданной в смысле попрания элементарных требований объективности и доказательности.

Но самое главное заключалось в другом. Окидывая мысленным взором события тех лет, я прихожу к твердому убеждению, что провал финской кампании как раз и подтолкнул Гитлера к принятию решения о нападении на Советский Союз. Если бы не было этого провала, то события могли пойти по иному руслу. Трудно оспорить мнение, высказанное Я. Греем по военно-политическим итогам финской кампании: «Сталин был потрясен неудачей финской кампании. Это являлось равносильно оскорблению, и он чрезвычайно чувствительно воспринимал пренебрежительную кампанию критики и вообще широко развернувшуюся антисоветскую пропаганду за рубежом. Немцы втайне, а Британия и Франция открыто выражали свое удовлетворение унижением советской военной мощи. Факт состоял в том, что по сравнению с германской военной машиной Красная Армия представлялась громыхающей и неэффективной. Сталин кипел от злости…»[113].

Я не стану останавливаться на военной стороне зимней войны (такое название она получила в исследованиях историков), поскольку это выходит за непосредственные рамки моей работы. Отмечу лишь, что Красная Армия в течение нескольких недель безуспешно пыталась преодолеть линию Маннергейма, неся при этом тяжелые потери. Срочно были приняты необходимые, хотя и явно запоздавшие меры по усилению войск и пополнению боевой техники, а также смены командования. В конечном итоге в конце февраля советским войскам удалось прорвать финляндскую оборону и овладеть Выборгом. Правительству Финляндии не оставалось ничего другого, как запросить мир. В соответствии с договором от 12 марта 1940 г. Финляндия уступила Советскому Союзу весь Карельский перешеек с Выборгом, а также предоставила ему на 30 лет свою военно-морскую базу на острове Ханко. Характерен один эпизод из истории советско-финских переговоров, когда Москва пыталась без войны добиться выполнения своих требований. Представитель Финляндии – в будущем ее президент – во время переговоров со Сталиным накануне начала военного конфликта в октябре 1939 года спросил его: «Как Ваши предложения (речь шла об уступке финнами Карельского перешейка и некоторых других территориальных изменениях – Н.К.) согласуются с Вашим знаменитым лозунгом – „Мы не хотим ни клочка чужой земли, но никогда не отдадим ни пяди своей“. Сталин ответил: „В Польше мы не взяли чужой земли, а с вами – это обмен“»[114].

Казалось, была одержана победа, но ее с полным на то правом можно назвать пирровой победой: с советской стороны около 50 тыс. убитых, более 150 тыс. раненых и пропавших без вести. Потери финнов выглядели значительно скромнее. Особенно эта война запомнилась тем, что было огромное число замерзших и обмороженных красноармейцев, поскольку в ту зиму стояли суровые морозы, а наши войска не были экипированы соответствующим образом. Словом, по всем параметрам зимняя война оказалась одной из самых мрачных страниц в политической биографии Сталина.

Естественно, что вождь обязан был сделать самые суровы выводы из уроков финской кампании. Думается, что он действительно кипел от злости, но публично признать столь серьезные и столь масштабные провалы в армейском строительстве, в разработке военно-тактических планов, в подготовке кадров – словом, во всем комплексе военных проблем, он, разумеется, не мог. Пропаганда была наполнена материалами о подвигах рядовых и командиров, сочинялись стихи и даже создавались фильмы (в том числе художественные), призванные как-то сгладить в сознании народа разочарование и сомнения в непобедимости Красной Армии. А об этом денно и нощно трубили все средства массовой информации. Но наступил момент истины, когда нужно было взглянуть фактам прямо в лицо и принять радикальные меры по повышению боеспособности всех видов и родов войск. Конечно, финская кампания имела немало серьезных отрицательных последствий, но она стала вместе с тем очень серьезным и, можно сказать, неоценимым положительным уроком как для страны в целом, так и для ее вождя в первую очередь. Говорят, что на ошибках учатся, но цена за такую учебу была непомерно огромной. И Сталин это понял довольно быстро.

Я не стану перечислять весь огромный комплекс мер, принятых для исправления ситуации в оборонной сфере. Отмечу лишь, что Ворошилов был смещен с поста наркома обороны и заменен С. Тимошенко, который осуществлял руководство на второй – победной – фазе военной кампании против Финляндии. Произведены были и другие кадровые перестановки и назначения. Итоги войны с финнами рассмотрел мартовский (1940 года) пленум ЦК ВКП(б). А уже в середине апреля состоялось расширенное заседание Главного военного совета. Участники войны были единодушны в том, что войска не обучены современному бою, а командиры не умеют ими хорошо управлять, отсюда чрезмерные потери[115].

Полагаю, что с точки зрения освещения политической биографии Сталина целесообразно довольно детально остановиться на его выступлении на совещании при ЦК ВКП(б) 14 – 17 апреля 1940 г., которое было созвано с целью подведения итогов и учета опыта войны с Финляндией. Материалы этого совещания опубликованы, но едва ли есть смысл вдаваться во все нюансы столь отдаленного прошлого. Главное, что нас в данном случае интересует, – это выступление на нем Сталина.

Сталин выступал в конце совещания и его речь как бы подводила итоги весьма критическому обсуждению вопросов. Прежде всего вождь аргументировал необходимость самой войны, «коль скоро переговоры мирные с Финляндией не привели к результатам, надо было объявить войну, чтобы при помощи военной силы организовать, утвердить и закрепить безопасность Ленинграда и, стало быть, безопасность нашей страны»[116]. Обосновал он и сроки начала войны, так как широко распространено было убеждение, что в преддверии суровой зимы не следовало было начинать кампанию. Главным доводом вождя было соображение о том, что внешние условия диктовали необходимость не откладывать операцию на более поздний срок. «Партия и правительство поступили совершенно правильно, не откладывая этого дела и, зная, что мы не вполне еще готовы к войне в финских условиях, начали активные военные действия именно в конце ноября, в начале декабря. Все это зависело не только от нас, а скорее всего от международной обстановки. Там, на западе, три самых больших державы вцепились друг другу в горло, когда же решать вопрос о Ленинграде, если не в таких условиях, когда руки заняты и нам представляется благоприятная обстановка для того, чтобы их в этот момент ударить»[117].

Из дальнейших высказываний вождя вытекало, что он вполне допускал возможность примирения между воюющими на Западе сторонами, что создавало совершенно иную ситуацию. Поэтому, образно говоря, он следовал принципу – куй железо, пока горячо. Весьма скептически охарактеризовал он и ход войны на Западе – то ли воюют, то ли в карты играют. Тональность речи Сталина, когда он касался темы войны Германии против Франции и Англии, позволяет предположить, что его всерьез беспокоила эвентуальная возможность примирения между воюющими противниками. Тогда как один из важных козырей, на который он, безусловно, ставил, заключался в том, чтобы противоборствующие силы в максимально возможной степени истощили себя, что было к явной выгоде Советского Союза. Но самое страшное, что могло случиться, – это сговор воюющих сторон на антисоветской основе. Видимо, эта неуверенность Сталина в перспективах дальнейшего развития ситуации и подтолкнула его к принятию скоропалительного решения о начале финской кампании и побудила его склониться в то время к «облегченному» варианту, разработанному штабом Ленинградского военного округа. Хотя, трудно предположить, что столь осторожный человек и политик, как он, мог решиться почти на авантюру. Впрочем, нельзя исключить, что и его захватила всеобщая эйфория насчет грозной мощи Красной Армии, тем более что успех в районе Халхин-Гола как бы практически подтверждал это.

Определенный интерес представляли и военно-тактические рассуждения вождя, оправдывавшего произведенную тогда расстановку и распределение основных сил и направлений ударов. Из его слов можно сделать вывод, что он вовсе не исключал возможности вмешательства в военные действия неназванных третьих сил. В числе тех, кто поддерживает финнов, он назвал Францию, Англию; исподтишка поддерживают немцы, шведы, норвежцы; поддерживает Америка, поддерживает Канада. Но это был отнюдь не полный перечень тех, кто поддерживал Финляндию. Гитлер, несмотря на договор с Москвой, также оказывал финнам поддержку, но делал это в крайне осторожной форме, чтобы не нарушить сложившихся отношений с Кремлем. Кроме того, он был в высшей степени заинтересован в том, чтобы Россия завязла в финской кампании, понесла как можно больше потерь, чтобы в дальнейшем с ней можно было говорить языком чуть ли не диктата.

В эпицентре выступления вождя, конечно, стояли коренные причины и истоки жестоких поражений, понесенных нашими войсками в этой зимней войне. Одну из фундаментальных составляющих всего комплекса причин Сталин определил так: «Мне кажется, что им (т.е. нашим войскам – Н.К.) особенно помешала созданная предыдущая кампания психологии в войсках и командном составе – шапками закидаем. Нам страшно повредила польская кампания, она избаловала нас. Писались целые статьи и говорились речи, что наша Красная Армия непобедимая, что нет ей равной, что у нее все есть, нет никаких нехваток, не было и не существует, что наша армия непобедима. Вообще в истории не бывало непобедимых армий. Самые лучшие армии, которые били и там, и сям, они терпели поражения»[118].

Эти слова Сталина вскрывают одну из самых важных причин наших неудач в финской кампании. Поэтому вождь особый упор сделал на том, что с психологией, будто наша армия непобедима, с хвастовством, которые страшно развиты у нас – это самые невежественные люди, т.е. большие хвастуны – надо покончить. С этим хвастовством надо раз и навсегда покончить. Надо вдолбить нашим людям правила о том, что непобедимой армии не бывает. Надо вдолбить слова Ленина о том, что разбитые армии или потерпевшие поражения армии, очень хорошо дерутся потом. Надо вдолбить нашим людям, начиная с командного состава и кончая рядовым, что война – это игра с некоторыми неизвестными, что там в войне могут быть и поражения. И поэтому надо учиться не только как наступать, но и отступать[119].

Мне думается, что столь жесткие и совершенно справедливые оценки и выводы однозначно говорят за то, что Сталин сам извлек необходимые уроки. Важно было теперь, чтобы это сделали и другие. Когда я говорю другие, то имею в виду не только военных, но и фактически все население страны, которому вскружили голову бесчисленные славословия в адрес непобедимой Краской Армии. В свете того, что в дальнейшем многие критики ставили в качестве одного из главных упреков Сталину – будто он чуть ли не предал анафеме оборонительную стратегию и тактику и что, мол, это губительным образом сказалось на первых этапах войны с Германией, из сказанного с очевидностью следует: вождь призывал учиться не только наступлению, но и отступлению. При оценке причин наших поражений в первый период большой войны с фашистскими захватчиками нечего возводить напраслину на Сталина и ставить ему в вину то, в чем его нет оснований упрекать. Ведь и прошлый опыт Сталина в руководстве военными действиями в годы Гражданской войны показывал, что на войне одних побед не бывает, а поражения часто выступают как предвестники победы, если, конечно, из поражений извлекаются нужные выводы.

Нет также объективных оснований приписывать Сталину приверженность только к наступательной стратегии. Он не был настолько прост и наивен, чтобы не понимать одну простую вещь – наступательная стратегия даст свои плоды только тогда, когда она умело сочетается со стратегией отступления. При этом, конечно, доминирует первое, ибо весь смысл любой войны – одержать победу, а ее одержать невозможно, опираясь на стратегию отступления. Словом, финский опыт значительно обогатил Сталина как военного деятеля, поскольку, хотя ему и не приходилось в тот период быть Верховным главнокомандующим, все принципиально важные решения принимались при его непосредственном участии или по его инициативе.

Подверг вождь критике и так называемый культ Гражданской войны, который выражался в том, что многие командиры и военачальники мыслили категориями прошлого, руководствовались опытом, приобретенным в давно минувшей войне. И Сталин, не преуменьшая исторической ценности опыта, полученного в Гражданской войне, подчеркнул, что этого опыта совершенно недостаточно. Он открыто призвал покончить с культом традиций и опыта гражданской войны, в противном случае командному составу Красной Армии не перестроиться на новый лад, на рельсы современной войны[120].

Принципиальное значение имели также указания Сталина о безотлагательном и форсированном производстве и внедрении в войска средств ведения современной войны – артиллерии, авиации, танков, минометов, средств связи и т.д. Именно в этом выступлении он назвал артиллерию богом войны. Для тех, кто твердит, будто советские победы были во время Отечественной войны добыты главным образом за счет человеческих жизней, и в этом якобы повинен Сталин, стоит привести его высказывание на данном совещании: «Замечательная штука миномет. Не жалеть мин! Вот лозунг. Жалеть своих людей. Если жалеть бомбы и снаряды – не жалеть людей, меньше людей будет. Если хотите, чтобы у нас война была с малой кровью, не жалейте мин»[121]. Немало внимания вождь уделил и вопросам боевой подготовки войск, обучению и воспитанию солдат, развитию у них духа инициативы и т.д. Все это в совокупности, по мысли Сталина, и должно послужить залогом успехов Красной Армии в будущем.

Надо сказать, что Сталин закончил свое выступление в слишком мажорном тоне. Он явно преувеличил характер и масштабы столь скромной и стоившей так много жертв победы. «К чему свелась наша победа, кого мы победили, собственно говоря? – задал он ключевой вопрос и ответил на него так. – Вот мы 3 месяца и 12 дней воевали, потом финны встали на колени, мы уступили, война кончилась. Спрашивается, кого мы победили? Говорят, финнов. Ну, конечно, финнов победили. Но не это самое главное в этой войне. Финнов победить – не бог весть какая задача. Конечно, мы должны были финнов победить. Мы победили не только финнов, мы победили еще их европейских учителей – немецкую оборонительную технику победили, английскую оборонительную технику победили, французскую оборонительную технику победили. Не только финнов победили, но и технику передовых государств Европы. Не только технику передовых государств Европы, мы победили их тактику, их стратегию. Вся оборона Финляндии и война велась по указке, по наущению, по совету Англии и Франции, а еще раньше немцы здорово им помогали, и наполовину оборонительная линия в Финляндии по их совету построена»[122].

Оставим на совести вождя явные преувеличения, к которым он, вообще-то говоря, не особенно склонен. Видимо, здесь сыграли свою роль другие соображения: надо было как-то подбодрить людей, вселить в них уверенность в свои силы. В противном случае такого рода победы лишь рождают сомнения и даже служат источником, из которого проистекают пораженческие настроения. Не совсем ясно, почему в этом выступлении Сталин обошел фактически стороной крупные просчеты и роковые ошибки со стороны высшего военного руководства страны. И, разумеется, ни одного критического слова не было сказано в адрес высшего политического руководства. То есть Сталин не стал концентрировать свое внимание на данных вопросах, поскольку это было хотя и закрытое, но весьма представительное совещание. В действительности же итоги финской кампании многократно рассматривались на Политбюро, где, очевидно, каждому (исключая, конечно, самого вождя) воздавалось должное в соответствии с тем «вкладом», который он внес в общий котел победы.

60-летие Сталина , словно по злой иронии судьбы, пришлось как раз на самый разгар самой непопулярной войны. Это, несомненно, наложило незримую, но неизгладимую печать на все празднование этого круглого юбилея. К 60 годам Сталин был полновластным и, можно смело сказать, единовластным правителем великой державы, в разряд которой она вступила не только благодаря своим размерам и своим историческим заслугам, но и во многом благодаря целенаправленной и целеустремленной деятельности вождя, разработавшего и осуществившего крутой, но абсолютно необходимый перелом во всех сферах жизни Советской России. Достижения Советского Союза неизменно связывались с именем Сталина, и в этом была своя правда. Хотя, конечно, бесконечные славословия в адрес вождя, порой нелепые проявления его культа личности – он сам жаловался на это в беседе с немецким писателем Л. Фейхтвангером – все это придавало какой-то оттенок казенности и заданности восхвалениям бесспорного лидера Советской державы.

К своему юбилею Сталин достиг немыслимых вершин, и многими уже воспринимался не как человек, а в качестве своего рода большевистского бога, стоящего над всем и надо всеми. За его спиной тянулась почти бесконечная череда самых суровых испытаний, ожесточенных битв с политическими противниками, временные компромиссы с ними и, наконец, полная и безоговорочная победа над ними. Теперь ничто не угрожало его власти изнутри: о какой-либо явной или тайной оппозиции его курсу не могло быть и речи. Он мог испытывать внутреннее удовлетворение от того, что намеченный им стратегический курс развития Советской России в целом был воплощен в жизнь, хотя впереди стояли еще более грандиозные задачи. А на международном горизонте все более сгущались грозовые тучи, предвещавшие новые, еще неизведанные испытания для страны и для него самого. Бремя его ответственности было ничуть не меньшим, чем бремя его власти. Видимо, в глубине души, встречая свое 60-летие, он не мог не задумываться над вопросом – что ожидает его и страну в целом впереди. И наверняка, тревожные мысли заставляли вождя проявлять чувство обеспокоенности, а может быть, и тревоги. Ведь это была пора, атмосферу которой лучше всего передать словами Д. Байрона:

 

«Гудит земля, безумствуют стихии,

И сотрясают мир раскаты громовые»[123].

 

В такой тревожной обстановке, полной неизвестности, встретил вождь свой юбилей. Газеты, журналы и радио были заполнены статьями, стихами и даже романами и пьесами в его честь (например, «Хлеб» А. Толстого, «Крепость на Волге» и т.д.). На все лады повторялись перефразированные строки В. Маяковского: «Мы говорим Сталин – мы подразумеваем партию. Мы говорим партия – мы подразумеваем Сталина!» Но все эти панегирики не могли рассеять чувства неизвестности и неопределенности, господствовавшие в народе. На официальном уровне празднование юбилея выглядело довольно скромно. Никакого торжественного собрания в его честь проведено не было (Сталин хорошо запомнил, как негодовал Ленин, когда по случаю его 50-летия на заседании в Московском горкоме партии произносились речи, восхвалявшие его, и как он в знак протеста покидал это заседание). Сталин здесь четко действовал в русле ленинского примера.

Но тем не менее, в газете «Правда» были опубликованы статьи всех членов высшего конклава партии, безудержно превозносившие гениальность и мудрость великого вождя советского народа. Печатались и другие хвалебные статьи и материалы, в том числе и мемуарного характера, легшие в основу специального сборника, выпущенного в свет в 1940 году[124]. 20 декабря Указом Президиума Верховного Совета СССР Сталину в связи с его 60-летием присвоено звание Героя Социалистического Труда «за исключительные заслуги в деле организации большевистской партии, создания Советского государства, построения социалистического общества в СССР и укрепления дружбы между народами Советского Союза». 21 декабря в «Правде» опубликовано постановление Совета Народных Комиссаров «Об учреждении премий и стипендий имени Сталина». 22 декабря Сталин избирается почётным членом Академии Наук СССР[125].

Центральный Комитет партии направил вождю приветствие, в котором все достижения страны фактически олицетворялись с именем Сталина. В приветствии особо подчеркивалось: «Под твоим руководством партия большевиков осуществила социалистическую индустриализацию страны, создала новые индустриальные очаги и районы, первоклассные заводы тяжелой и легкой индустрии, мощные заводы машиностроения, что обеспечило техническую реконструкцию всего народного хозяйства и вооружение новейшими средствами обороны СССР. Под твоим руководством партия совершила такой глубочайший революционный переворот в деревне, как сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса, обеспечив на основе победы колхозного строя культурную и зажиточную жизнь многомиллионного крестьянства. Наша страна стала могучей индустриальной державой, страной крупного коллективного земледелия, страной победившего социализма…

Партия и Советская власть под твоим руководством создали вооруженную первоклассной техникой могучую и непобедимую Красную Армию, являющуюся надежной защитой нашей родины от всех внешних врагов»[126].

Поток поздравлений шел не только от советских и партийных организаций и граждан, но и из-за рубежа. Из приветствий, полученных Сталиным, любопытно отметить два – Гитлера и Риббентропа. Вот текст телеграммы фюрера:

«Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.

Адольф Гитлер»[127].

Сталин через несколько дней ответил на телеграмму Гитлера и телеграмму Риббентропа. Текст ответной телеграммы Гитлеру был достаточно вежлив, но ничем не примечателен. Он гласил:

«Главе германского государства господину Адольфу Гитлеру.

Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза.

И. Сталин»[128].

Зато телеграмма Риббентропа была, что называется, из ряда вон выходящей. Ею были тогда поражены многие. Да и сейчас, по прошествии почти семи десятилетий, она вызывает много вопросов, а прежде всего недоумение. И было чему удивляться, ибо ответ Сталина был, хотя тоже лаконичным, но отнюдь не банальным, а скорее даже шокирующим. Приведу его полный текст:

«Министру иностранных дел Германии господину Иоахим фон Риббентроп.

Благодарю Вас, господин министр, за поздравления. Дружба народов Германии и Советского Союза, скреплённая кровью, имеет все основания быть длительной и прочной.

И. Сталин»[129].

У всех сразу возник вопрос: чьей кровью была скреплена эта дружба? И этот вопрос задавали себе не только за рубежами нашей страны, но и в самой Советской России. И тщетно искали ответа на сей вопрос, поскольку такого вообще в природе не существовало. Вне всякого сомнения, фраза, включенная в эту телеграмму, дорого стоила Сталину. Ее не раз – и на этот раз вполне справедливо – напоминали ему. И не будет фантастическим измышлением утверждать, что Сталин, вне всяких сомнений, горько и не раз вспоминал об этой своей крупной оплошности. Ведь одно дело сказать нечто подобное во время закрытых переговоров, а совсем другое дело заявить об этом во всеуслышание на весь мир. Особенно принимая во внимание тогдашнюю международно-политическую ситуацию. Не исключено, что таким способом вождь пытался убедить германское руководство в безусловной заинтересованности Сталина в поддержании хороших отношений с Германией и в будущем. Это выглядело как аванс. Но аванс за что? Вот в чем корень вопроса. Ответ на него последовал через довольно короткий по историческим меркам отрезок времени.

Так что в целом юбилей вождя с точки зрения всей его политической биографии выглядит как-то, по меньшей мере, странновато. Как сухой и казенной выглядит его благодарность за поздравления, опубликованная лишь в начале февраля следующего года. Она была не просто лаконичной и стандартной, но от нее даже веяло каким-то духом казенщины и вынужденной обязательности. Текст был таков:

«БЛАГОДАРНОСТЬ

Приношу сердечную благодарность всем организациям, обществам, группам, учреждениям, лицам, приславшим приветствия и добрые пожелания в связи с моим шестидесятилетием.

И. Сталин»[130].

Особенно формальной и бездушной она предстает в сравнении с благодарностью того же Сталина, которую он опубликовал в ответ на поздравления в связи с его 50-летием. Там содержалась фраза, запавшая в душу очень многим: «Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей»[131].

Включение Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. Прежде чем дать самый общий обзор событий, связанных с решением так называемого прибалтийского вопроса, необходимо сделать несколько замечаний принципиального плана. Поскольку без этого оценка как самого факта включения указанных республик в состав Советского Союза, так и методов, которыми оно осуществлялось, будет схематическим, оторванным от реалий той эпохи, а потому и заведомо тенденциозным и односторонним. Именно по этой причине с самого начала 40-х годов и вплоть до наших дней так называемая «оккупация» данных республик Советским Союзом была и остается одной из злободневных проблем, вызывающих ожесточенную полемику и споры не только историков и публицистов, но и так или иначе вовлекают в свою орбиту государственных деятелей современности.

Что лежало в основе устремлений Сталина включить Литву, Латвию и Эстонию в состав СССР? В странах Прибалтики и на Западе вообще доминирует точка зрения, что это было продиктовано экспансионистскими устремлениями Москвы, по существу, стремлением воссоздать новую Россию в границах прежней царской империи. Однако в действительности в основе политики Сталина в прибалтийском вопросе доминировали вполне обоснованные и логичные соображения широкого военно-стратегического и, скажем прямо, геополитического характера. Несмотря на заключение пакта, вождь постоянно держал в уме, что рано или поздно схватка с фашистской Германией будет неотвратимой. Прибалтика представляла собой чрезвычайно важный и удобный плацдарм для Гитлера при начале военных действий против Советской России. Достаточно сказать, что уже через несколько недель после подписания пакта, а именно 20 сентября, Гитлер принял решение в ближайшее же время превратить Литву в протекторат Германии, а 25 сентября он подписал директиву о сосредоточении войск в Восточной Пруссии. Им предписывалось быть в готовности к вторжению в Литву[132]. Необходимо отметить, что еще ранее, а именно 11 апреля 1939 г., Гитлер утвердил «Директиву о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939 – 1940 гг.», в которой предусматривалось, что после разгрома Польши Германия должна взять под свой контроль Латвию и Литву. Как было сказано в приложении к директиве: «Позиция лимитрофных государств будет определяться исключительно военными потребностями Германии. С развитием событий может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии и включить эти территории в состав империи»[133]. Конечно, об апрельской директиве фюрера советскому руководству тогда не было достоверно известно, однако общий настрой Гитлера на аннексию прибалтийских стран и включение их в той или иной форме в состав рейха Сталину был вполне понятен. И не только на базе разведывательных данных, но прежде всего на основе анализа поведения немецких руководителей и исходя из логики поведения Гитлера и понимания характера его замыслов.

Сталин забил тревогу и вызвал немецкого посла, который по его просьбе информировал правительство Германии о готовности СССР уступить отходившие в сферу его влияния территории за счет включения Литвы в сферу влияния СССР.

Иначе говоря, дальние военно-стратегические расчеты побудили хозяина Кремля добиться пересмотра положений секретного протокола в отношении Литвы. Сталин отдавал себе отчет в том, что в прибалтийских республиках существуют и активно действуют мощные прогерманские силы и что в случае войны они станут прямыми соучастниками агрессии Гитлера против Советского Союза. Заключенный пакт расширял возможности Сталина для решения прибалтийского вопроса в интересах упрочения безопасности Советской России. Причем не только в чисто территориальном аспекте, но и в более широком геополитическом. Немалую роль в его соображениях играло и стремление нейтрализовать прогерманские силы, действовавшие в странах Прибалтики. Словом, не экспансионистские мотивы как таковые были движущей пружиной его политики в данном вопросе. Опять-таки на первом плане стояли вопросы обеспечения национально-государственных интересов страны. Кроме того, при оценке данной проблемы нельзя вообще сбрасывать со счета, что эти республики прежде входили в качестве неотъемлемой части в состав России. Здесь исторический аспект также не был настолько незначительным, чтобы его можно было вообще исключить из всей совокупности соображений, принимавшихся в расчет Сталиным. Нельзя обойти молчанием и тот факт, что в соответствии с Рижским договором 1921 года Латвия, пользуясь мощной поддержкой западных держав, добилась включения в свой состав значительных территорий, принадлежавших всегда собственно России. Она просто воспользовалась выгодной для нее ситуацией, чтобы, как говорится, поживиться за счет России, находившейся в трудном положении международной изоляции.

И, наконец, последнее по счету, но не по важности. Если бы Советская Россия в 1939 – 1940 годах поступила бы иначе, то Прибалтика в целом стала бы мощным военно-стратегическим плацдармом для Гитлера, и начинать свой восточный поход ему пришлось бы с гораздо более выгодных позиций, чем в июне 1941 года.

Позиция Сталина была достаточно откровенно и объективно изложена им в переговорах с представителями стран Прибалтики. Так, в записи беседы со Сталиным, сделанной латвийской делегацией 2 октября 1939 г. приводятся следующие аргументы, выдвинутые Сталиным: «…война ныне разгорается, и нам следует позаботиться о собственной безопасности. Уже исчезли такие государства, как Австрия, Чехословакия, Польша. Могут пропасть и другие. Мы полагаем, что в отношении вас у нас подлинных гарантий нет. Это и для вас небезопасно, но мы в первую очередь думаем о себе. То, что было решено в 1920 году, не может оставаться на вечные времена. Еще Петр Великий заботился о выходе к морю. В настоящее время мы не имеем выхода и находимся в том нынешнем положении, в каком больше оставаться нельзя. Поэтому хотим гарантировать себе использование портов, путей к этим портам и их защиту (разговор шел спокойно, без угроз)»[134]. Последний комментарий принадлежит представителям Латвии.

Как может убедиться читатель, доводы хозяина Кремля были разумными и вполне отвечали реальностям того времени. Не понимать этого не хотят только те, кто денно и нощно твердит об «оккупации» стран Прибалтики Советским Союзом и выдвигает даже баснословные претензии по компенсации «ущерба», якобы нанесенного этой, с позволения сказать, оккупацией. При этом предают забвению все существенные факты, в том числе исторического, правового и иного характера, в частности то, что за годы пребывания в составе СССР эти республики добились больших успехов во всех областях экономики, науки, культуры, образования и т.д. во многом благодаря именно помощи со стороны других союзных республик СССР, прежде всего Российской Федерации.

Стоит выделить еще один момент, на котором Сталин акцентировал внимание своих собеседников. Он сказал, что «если не мы, то немцы могут вас оккупировать»[135].

А теперь коротко о том, как развивался процесс присоединения прибалтийских республик к СССР на практике. Вскоре после подписания пакта Риббентроп – Молотов Москва обратилась сперва к Эстонии (27 сентября), затем к Латвии (2 октября) и Литве (3 октября) с предложением о заключении договоров о взаимной помощи. Соответствующие пакты были подписаны с Эстонией 28 сентября, Латвией 5 октября и Литвой 10 октября 1939 года. Пакты предусматривали оказание взаимной помощи в случае «прямого нападения или угрозы нападения со стороны любой великой европейской державы», оказание помощи вооружением и военными материалами, а также создание военных, военно-морских и военно-воздушных баз СССР с введением «строго ограниченного количества» советских вооруженных сил: в Эстонию – до 25.000, в Литву – до 20.000, в Латвию – до 25.000 человек. Стороны обязывались «не заключать каких-либо союзов или участвовать в коалициях, направленных против одной из Договаривающихся Сторон». Советско-литовский пакт предусматривал передачу Литве города Вильно (Вильнюс) и Виленской области. Одновременно в этот период были подписаны торговые соглашения, выгодные для трех прибалтийских республик.

О процессе формирования границ Литвы в этот период для прояснения истинной картины следует сказать особо. Во время второго визита Риббентропа в Москву (сентябрь 1939 года) был подписан еще один секретный протокол, в котором устанавливались новые границы. В нем немецкая сторона оговаривала, что в сферу ее интересов отойдет район Мариамполя (Мемель). Осуществление этого намерения затянулось по ряду причин: оговоренный район ранее принадлежал Польше и лишь по советско-литовскому договору от 10 октября 1939 года был в составе Виленской (Вильнюсской) области включен в Литву. Затем, после вхождения Литвы в июле 1940 года в СССР, советская сторона начала переговоры о том, чтобы район Мариамполя оставить за СССР (учитывая, что в нем проходили важные коммуникации). Споры закончились лишь в начале 1941 года, когда СССР предложил заплатить Германии за пересмотр прежнего решения 7,5 млн. долларов. «Выкуп» был подтвержден советско-германским соглашением от 10 января 1941 года[136].

Кстати сказать, обо всех этих перипетиях, связанных с включением в состав Литвы новых территорий благодаря Советской России, намеренно предпочитают умалчивать нынешние литовские политики. Они больше разглагольствуют об «оккупации» и всех бедах, принесенных им этой «оккупацией», сознательно замалчивая огромную помощь во всех областях экономики, науки, сфере образования и просвещения, в области медицины и т.д., которая была оказана Литве и другим прибалтийским республикам всеми советскими народами. Хорошее почему-то быстро стирается из памяти нынешних правителей государств Прибалтики. Да и не только у них. Но это, как говорится, к слову, хотя и по существу указанные моменты не могут быть вычеркнуты из истории и исторической памяти народов.

Но возвратимся в ту эпоху. В правящих кругах прибалтийских республик не было никаких иллюзий о значимости заключенных пактов. Они понимали, что Германия не окажет никакой поддержки прогерманским политикам прибалтийских государств, в том числе и тем, кто прямо предлагал вмешательство Германии (например, переход Литвы под немецкий протекторат). Для Советского Союза пакты были формой включения Прибалтики в советскую сферу влияния. Первоначально с советской стороны соблюдались внешние атрибуты независимости партнеров по пактам; дипломатические представители поддерживали лишь минимум контактов со ставшими легальными коммунистическими партиями и пр.[137]

Однако это был своеобразный промежуточный этап, и Сталин на нем не собирался останавливаться. Кремль обвинил правительства прибалтийских республик в том, что заключенные пакты не привели, как на это рассчитывала Москва, к сближению Литвы, Латвии и Эстонии с Советским Союзом, так как этому воспротивились правящие группы этих стран. Они не только не пошли по пути сближения с Советским Союзом, чего как будто можно было ждать после заключения пактов взаимопомощи, но пошли по пути усиления враждебных Советскому Союзу действий, проводившихся ими втайне и за спиной СССР. Для этого была использована так называемая Балтийская Антанта, в которой раньше военным союзом, направленным против СССР, были связаны только Латвия и Эстония, но которая с конца 1939 года превратилась в военный союз, включающий, кроме Латвии и Эстонии, также и Литву.

Сталин сделал жесткий и однозначный вывод: правящие круги Литвы, Латвии и Эстонии оказались неспособными к честному проведению в жизнь заключенных с Советским Союзом пактов взаимопомощи, что они, напротив, еще усилили враждебную Советскому Союзу деятельность. Он решил, что дальше терпеть такое положение, особенно в условиях сложившейся международной обстановки, стало невозможным. Вслед за этим последовали требования Москвы об изменении состава правительств Литвы, Латвии, Эстонии и о вводе на территорию этих государств дополнительных частей Красной Армии.

После создания 14 – 16 июня 1940 г. новых правительств в Литве, Латвии и Эстонии, состоявших из дружественно настроенных к СССР политических деятелей и представителей коммунистических партий, эти правительства провели энергичные меры по созданию новых органов власти. Вышедшие из подполья коммунистические партии заняли ведущее положение в политической жизни. На массовых митингах выдвигались требования не только соблюдать договоры о взаимопомощи с СССР, но и провозгласить в трех республиках советскую власть с последующим вхождением в СССР.

Сталин, по крайней мере на первоначальном этапе, понимал, что процесс советизации прибалтийских республик форсировать не следует, ибо это приведет к нежелательной реакции как со стороны Запада, так и среди определенных слоев населения в самих республиках. Он в беседе с Г. Димитровым говорил: «Мы думаем, что в пактах о взаимопомощи (Эстония, Латвия и Литва) нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать, строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации. Придет время, когда они сами это сделают! »[138]

То ли стремительный ход развития событий, таивших в себе угрозу близкой войны, то ли более глубокие размышления, а может, все вместе взятое, фактически заставили Сталина пересмотреть свои первоначальные планы и прогнозы относительно темпов и сроков советизации. В итоге советизация началась без каких-то особых промедлений, хотя и проводилась достаточно осмотрительно.

Для контроля над выполнением правительствами Литвы, Латвии и Эстонии новых обязательств, принятых ими 14 – 16 июня 1940 года, Советское правительство направило в Литву заместителя наркома иностранных дел СССР В.Г. Деканозова, в Эстонию – секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова, в Латвию – заместителя наркома иностранных дел СССР А.Я. Вышинского. В тесном контакте с руководством местных компартий они контролировали весь процесс политических преобразований, прошедших в июне и приведших к созданию советских республик и их вступлению в СССР[139]. Сталин устами Молотова выразил уверенность в том, что нет никакого сомнения в том, что вхождение этих республик в Советский Союз обеспечит им быстрый хозяйственный подъем и всесторонний расцвет национальной культуры, что вхождением в Советский Союз их силы будут во много раз умножены, их безопасность будет укреплена и вместе с тем еще больше вырастет мощь великого Советского Союза[140].

Так это выглядело с официальной точки зрения. Более точную и более правдивую картину обрисовал впоследствии Молотов, когда ему не оставалось ничего другого, как предаваться воспоминаниям и весьма осторожно отвечать на вопросы даже тех лиц, которым он доверял. Приведу соответствующий пассаж, касающийся решения прибалтийского вопроса.

«Коммунисты и народы Прибалтийских государств высказались за присоединение к Советскому Союзу, – говорил он. – Их буржуазные лидеры приехали в Москву для переговоров, но подписать присоединение к СССР отказывались. Что нам было делать? Я вам должен сказать по секрету, что я выполнял очень твердый курс. Министр иностранных дел Латвии приехал к нам в 1939 году, я ему сказал: „Обратно вы уж не вернетесь, пока не подпишете присоединение к нам“.

Из Эстонии к нам приехал военный министр, я уж забыл его фамилию, популярный был, мы ему то же сказали. На эту крайность мы должны были пойти. И выполнили, по-моему, неплохо.

Я в очень грубой форме вам это представил. Так было, но все это делалось более деликатно.

– Но ведь первый приехавший мог предупредить других, – говорю я.

– А им деваться было некуда. Надо же как-то обезопасить себя. Когда мы предъявили требования… Надо принимать меры вовремя, иначе будет поздно. Они жались туда-сюда, буржуазные правительства, конечно, не могли войти в социалистическое государство с большой охотой. А с другой стороны, международная обстановка была такова, что они должны были решать. Находились между двумя большими государствами – фашистской Германией и Советской Россией. Обстановка сложная. Поэтому они колебались, но решились. А нам нужна была Прибалтика…»[141]

Действительно, была нужна, ибо прибалтийский регион с его равнинной местностью являлся воротами, через которые западные завоеватели вторгались в пределы России. По указанию Сталина в этом регионе создавалась мощная группировка Красной Армии. Незамерзающие порты круглый год обеспечивали действия Балтийского флота. В случае войны он получал возможность проводить крейсерские операции, организовывать рейды подводных лодок, осуществлять минирование акватории у берегов Восточной Пруссии и Померании, блокировать доставку в Германию железной руды из Швеции. С аэродромов, расположенных в Прибалтике, советские самолеты могли достигать территории Германии.

Видимо, нет необходимости останавливаться на том, какова была международная реакция на эту акцию Кремля. Тем, кто хотя бы частично видел вероятность германской агрессии против Советской России, мотивы действий Сталина в общем были понятны и в чем-то даже оправданы. Так, министр иностранных дел Великобритании Э. Галифакс заявил, что «концентрация советских войск в Прибалтийских государствах является мероприятием оборонного характера»[142]. А лондонская «Таймс» 26 июля 1940 г. отмечала: «Единодушное решение о присоединении к Советской России отражает… не давление со стороны Москвы, а искреннее признание того, что такой выход является лучшей альтернативой, чем включение в новую нацистскую Европу»[143].

Германия вынуждена была считаться с новой реальностью, хотя, конечно, Гитлер не мог не испытывать глубокого недовольства действиями Сталина. Однако сделать что-либо, чтобы воспрепятствовать этому, он в то время не мог по различным причинам. Во-первых, действовал пакт, а, во-вторых, он полагал, что скоро не только Прибалтика, но и вся Россия вплоть до Урала окажется под германским сапогом.

Решение вопроса о Бессарабии и Северной Буковине. После того, как сформировались новые границы Советской России на западе, Сталин приступил к укреплению геополитических и военно-стратегических позиций страны на юго-западе. Здесь с давних пор (с 1918 года) открытым был вопрос о Бессарабии, захваченной Румынией. Советская Россия никогда не признавала законность этого территориального приобретения королевской Румынии и всегда оставляла за собой право на восстановление исторической справедливости. В июне 1940 года германскому послу Шуленбургу было заявлено, что Москва считает решение бессарабского вопроса делом срочным и неотложным. Кремль заявил, что предпочитает мирный путь решения вопроса, но не откажется и от военного пути, если не найдет понимания румынской стороны. Актуальность постановки данного вопроса диктовалась следующим соображением. С весны 1940 года Румыния, ранее ориентировавшаяся на Англию и Францию, все теснее начала связывать себя с рейхом. Румынское правительство обратилось в Берлин за помощью в строительстве укреплений на советско-румынской границе, проходившей по Днепру. Оно демонстративно провело мобилизацию более 1 млн. резервистов, увеличило военные расходы, усилило группировку своих войск в Бессарабии. Поспешность, с которой происходило подчинение Румынии третьему рейху, давала веские основания полагать, что немцы постараются превратить румынскую территорию, а вместе с ней Бессарабию и Северную Буковину в плацдарм для нападения на СССР[144]. Все это не могло не настораживать Сталина.

26 июня 1940 г. Москва передала румынскому представителю ноту, в которой предлагалось приступить совместно с Румынией к немедленному решению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу. Но правительство Румынии заняло уклончивую позицию, 27 июня последовала очередная нота с требованием вывести румынские войска с территории Бессарабии и Северной Буковины в течение четырех дней, начиная с 14 часов по московскому времени 28 июня. Вопрос о Северной Буковине вызвал настороженность в Берлине. Эта территория никогда не входила в состав России и не была оговорена в протоколе от 23 августа 1939 г. Попытка румынского правительства обратиться за заступничеством в Берлин успеха не имела.

28 июня Красная Армия вступила в Бессарабию и Северную Буковину. Румынские политические партии и организации на этих территориях немедленно были распущены, повсеместно создавались органы советской власти. 2 августа 1940 г. была образована Молдавская ССР, куда вошли большая часть Бессарабии и Молдавская автономная республика, еще с 1924 г. существовавшая по левому берегу Днестра. Северная Буковина и южные районы Бессарабии вошли в состав Украины.

Таковы в общих чертах кардинальные меры, предпринятые по инициативе Сталина для того, чтобы посредством территориальных приобретений (причем каждое из них имело свою специфику и их все нельзя подводить под одну общую крышу) создать более выгодные условия для отражения надвигавшейся военной угрозы со стороны Германии. И история подтвердила в целом правильный путь, который избрал Сталин. В этом контексте в качестве голословных и трафаретных выглядят утверждения типа того, которое содержалось в статье А. Сахарова, на которую я уже однажды ссылался. А. Сахаров безапелляционно пишет: «Советские аппетиты точно укладывались в геополитические российские приобретения XVIII – XIX веков. Конечно, ни о каких военно-стратегических мотивах, в условиях мировой войны, обороне западных границ от будущего агрессора в действительности не могло быть и речи. Рассуждения по этому поводу являлись дымовой завесой, которая прикрывала геополитический реванш в наиболее выгодных внешнеполитических условиях»[145].

Мне представляется излишним еще раз приводить доводы и аргументы с целью опровержения подобного рода оценок. В сущности, весь приведенный выше фактический и аналитический материал как раз и служит развенчанию этих концепций. Здесь дело не в качестве и количестве аргументов, а в идеологической позиции, занятой автором. Это одинаково относится как к тем, чьи взгляды и выводы я подвергаю критике, так и ко мне как автору, кстати, тоже имеющему право иметь собственную позицию.

 

---

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 430; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!