Любимица Японии, цветок смерти — хризантема
Осенний праздник хризантем
Картины из живых цветов
Хризантема в Китае
Хризантема в Европе
Ожившие на могиле хризантемы
Цветок смерти и горя
Не много можно назвать цветов, которые так быстро и так прочно завоевали симпатии публики и садоводов, как японская хризантема. Вспомните, давно ли еще хризантема была только любимым цветком Китая и Японии и имелась у нас лишь в виде двух-трех сортов? А теперь каких только форм, цветов и видов ее вы уже ни встретите!
Цветы ее то завиты, как кудри, то плоски, как у астры, то мохнаты, то щетинисты, то крошечны, как пуговки, то громадны, как подсолнух, словом, разнообразны без конца.
Окраска их, правда, довольно скромная, граничащая между желтовато-белым и красно-коричневым цветами, но зато оттенки и переливы их необычайно разнообразны. Тут встречаются и палевые, и соломенно-желтые, и розоватые, и коричневатые, и бурые, и темно-красные...
Хризантема — любимица Японии, здесь ее культивируют с незапамятных времен. Это цветок национальный, им увлекается все население, начиная с микадо и кончая последним рикшей.
Изображение ее священно, и правом носить материю с ее рисунком по государственным законам пользуются только члены императорского дома. Остальные же в случае нарушения этого закона караются смертной казнью.
Смертной казнью карается и всякая попытка изображать эту эмблему японской империи и символ императорской власти, а потому к изображению ее японское правительство прибегает иногда даже и для воспрепятствования подделки правительственных денежных знаков.
|
|
|
Так, несколько лет тому назад директор правительственной типографии государственных почтовых марок прибег к изображению хризантемы с целью воспрепятствования фабрикации старинных почтовых марок, которые приобретали охотно и за большие деньги иностранные собиратели коллекций. Но хитрые подделыватели обошли его.
Как известно, силой правительственной защиты пользуется только символическая хризантема (златоцвет) в 16 лепестков. Японские же художники, очень хитрые и ловкие в подражании, воспроизвели в совершенстве целую серию «старинных» почтовых марок, но изображали цветок только с 14 и 15 лепестками. Имей цветок 16 лепестков, подделывателям угрожала бы участь подвергнуться харакири, а за хризантемы с меньшим или большим числом лепестков их никто не имеет права преследовать, и они преспокойно продолжают сбывать за хорошие деньги свои поддельные марки неопытным любителям.
Что касается подделки настоящей государственной эмблемы хризантемы с 16-ю лепестками, то японцы, строго соблюдая и уважая все законы своей страны, даже и не старались никогда ее воспроизводить; по крайней мере до последнего времени не было даже и подобной попытки. Изображение же этого цветка помещается на национальном флаге, на монетах и на высшем японском ордене, который даже и носит название ордена Хризантемы.
|
|
|
Причину такого высокого почитания японцами этого цветка разъясняет лучше всего само его название: «кику» (солнце). Он является у них символом этого светила, дающего жизнь всему на земле.
Таким символом власти хризантема начала пользоваться в Японии, по-видимому, очень давно, еще в XII столетии, доказательством чему служит первое изображение ее на клинке сабли царствовавшего в то время микадо.
С цветком этим связан в Японии один из самых любимых национальных народных праздников — праздник хризантемы.
В пояснение такого празднества надо прежде всего сказать, что, как известно, в Японии и Китае нет воскресений, и потому будни, рабочие дни, должны были бы следовать беспрерывно в томительном однообразии круглый год, не создай себе народ праздников, которые нарушили бы это однообразие и внесли бы в жизнь некоторую долю веселья.
И вот среди такого рода празднеств первое место у японцев занимают цветочные праздники.
|
|
|
В феврале устраиваются праздники по случаю цветения слив, в марте — персиков, в апреле — вишен, в мае — известного у нас более под названием глицинии растения вистарии и сабельника1, в июне — вьюнков и пионов, в октябре — интересующей нас хризантемы, а осенью также народ бросает работу и бежит любоваться краснеющей и желтеющей листвой японских кленов.
Наибольшей роскошью и прелестью отличаются весенний праздник — цветение вишен и осенний — цветение хризантем.
Осенний праздник справляется уже с незапамятных времен и привлекает к себе всеобщее внимание. В незапамятные еще времена народ собирался в эти дни толпами, рвал эти прелестные цветы и украшал ими свои жилища, а знатные люди катались на изукрашенных хризантемами лодках — при звуках музыки, пения и чтения китайских и японских стихотворений, в сочинении которых состязались лучшие поэты того времени.
Стихотворения эти писались и пишутся тушью на длинных бумажных полосах и приклеиваются к деревьям; так что их читают не только люди, но даже и ветер как бы разносит весть о них по свету.
Праздник этот справляется торжественно и поныне, и притом не только народом, для которого устраивают в разных городах специальные выставки роскошнейших хризантем, но и при дворе самого императора.
|
|
|
Современные хроникеры рассказывают, что теперь приглашенные императором должны являться непременно во фраке и в цилиндре. Все собираются в построенном в древнеяпонском стиле дворце Данго-Цака, передвижные стенки и покрывающие полы циновки которого представляют удивительно странный контраст со всеми этими европеизированными костюмами. Масса публики наполняет гроты, аллеи и киоски обширного парка.
Раздаются звуки японского марша, и появляется окруженный своей свитой император; за ним следует императрица со своими придворными дамами. Микадо обходит ряды приглашенных, подает каждому руку и обращается с несколькими милостивыми словами, но говорит так тихо, что его едва могут слышать даже и наиболее близко находящиеся.
После этого приветствия император в сопровождении всех приглашенных отправляется в оранжереи, где выставлены богатейшие коллекции выведенных за лето хризантем.
Среди них встречаются небольшие экземпляры, сплошь залитые цветами, количество их доходит нередко до 800 и более.
Замечательны и необычайно красивы сделанные из этих цветов группы людей и даже целые сцены, изображающие драматические моменты.
Описать эти удивительные, полные движения группы людей из цветов нет никакой возможности. Это какое-то удивительное, выходящее из ряда вон искусство, о котором европейцы не имеют и понятия.
«Необычайно трудно, почти невозможно, — говорит немецкий корреспондент, у которого мы заимствуем эти сведения, — дать европейским читателям описание этих, если так можно выразиться, живых картин из цветов.
И у нас, конечно, делают из цветов на клумбах надписи, портреты, государственные гербы, геометрические фигуры и фигуры животных, иногда даже выпуклые, выделяющиеся над общим фоном, подобно каким-то изваяниям; делают, вырезая из самшита и других мелколиственных кустарников, фигуры людей, львов, драконов, вообще разного рода как живущих, так и мифических существ, но все это — детская забава по сравнению с необычайным вкусом японских садоводов, их поразительным искусством группировки цветочных фигур, представленных в этот день в парке Данго-Цака.
Тут вы видите сцены битв, в которых кровь льется ручьем, обагряя (эти сцены большею частью изображают зимний ландшафт) покрывающий почву снег; лошади и всадники изображены, как живые; корабли с развевающимися парусами так и плывут; герои, побеждающие вылезающих из расщелин скал чудовищ, полны движения; храмы, дворцы, изогнутые мосты, пенящиеся водопады... — все это так натурально, так естественно, что невольно забываешь, что они сделаны из цветов.
Не все, конечно, в этих фигурах из цветов: все видимые части тела, лицо, руки и ноги сделаны из особого рода папье-маше, которое так тонко и искусно выработано, выражение сделанных из него лиц так живо, что никакие наши восковые фигуры не могут с ним сравниться.
Мечи и другие принадлежности фигур, деревянные части домов и прочее, а равно и скалы сделаны обыкновенно из соответствующего материала; но встречаются корабли и лошади, быки мостов, входы в храм, скалы и водопады, сделанные и прямо из хризантем. Это, конечно, апогей искусства японских садоводов, так как здесь цветы подбираются таким образом, чтобы передать все оттенки освещения, все малейшие подробности рисунка.
Самое поразительное, однако, во всех этих изображениях — это платье фигур, составленное всегда только из цветов. Какие тут сочетания красок, какая изящность, какое разнообразие рисунка, изображающих его материй — это не поддается никакому описанию.
Основу этих платьев составляют бамбуки, в которые вплетаются не срезанные хризантемы, а находящиеся еще на своем кустарнике, так что они продолжают и расти и цвести. И все эти широкие, раздувающиеся, с их складчатыми рукавами кимоно так удивительно изображены, так естественно изгибаются на поставленных часто в необычайно трудные позы фигурах, что пораженный зритель почти забывает, что они сделаны только из живых цветов.
Вообще в изображениях этих сцен, полных жизни и движения, японские художники-садоводы сумели воплотить такое сочетание природы с искусством, подобного которому у нас еще не существует, и вполне понятно, почему выставка императорских хризантем производит глубокое впечатление не только на японцев, но и на всех имевших случай ее видеть европейцев. Понятно также, почему эти цветы так интересуют и самого императора.
Но такие интересные картины, сделанные из цветов хризантем, показываются не только на императорских выставках в Данго-Цаке. Их можно видеть в это время и на частных выставках во многих других японских городах и даже в некоторых славящихся своим садоводством японских деревушках. Только там фигуры делаются обыкновенно из дерева и слоя глины, в который втыкаются цветы. И здесь изображают также фигуры и сцены, но только, конечно, сюжеты берутся уже не столь драматические, а больше из обыденной жизни, где не требуется такой тонкой художественности в экспрессии лиц и поз действующих персонажей.
Здесь вы видите какого-нибудь торговца с его товаром, продавщицу чая, группу женщин, сидящих в саду и готовящих чай; удящих или кормящих рыбу детей... Тем не менее и тут, как на императорских выставках, особенную прелесть представляет группировка и подбор красок цветов для изображения рисунка материи платьев. Все фигуры сделаны в натуральную величину и помещены в небольших балаганах, куда народ собирается их смотреть, платя несколько грошей за вход. И публики бывает всегда так много, что в балагане едва можно уместиться.
Обыкновенно родиной хризантем считают Китай, откуда она перенесена была в Японию и где настолько акклиматизировалась, что сделалась совсем туземной.
Но существует и обратное мнение. Говорят, что она сначала была в Японии, а оттуда была перенесена в Китай.
Мнение это поддерживает следующее легендарное сказание.
Рассказывают, что в 246 году до н.э. правил в Китае какой-то очень жестокий император и будто узнал он, что на берегах одного из близких островов растет растение, из сока которого можно приготовлять жизненный эликсир. Но для того чтобы эликсир не потерял свою чудодейственную силу, необходимо, чтобы растение было сорвано человеком с чистым сердцем.
Ясно, что сам император не мог исполнить этого и не мог доверить исполнение никому из своих придворных.
Тогда один из приближенных врачей сделал ему такое предложение: набрать 300 молодых людей и молодых девушек и послать их на остров за этим растением — наверное, среди них найдется немало людей с чистым сердцем. Император одобрил план, и экспедиция отправилась на остров, где теперь Япония.
Нашли ли они растение — неизвестно, но отправленные джонки так и не возвратились, а император умер.
Однако говорят, что врач, вместо того чтобы искать растение, увлекся разными веселыми приключениями и, если и нашел растение и приготовил из него знаменитый эликсир, то разве только для себя лично.
Перевезенная же молодежь — цвет китайского народа — положила основание на островах новому сильному государству, во главе которого стал, будто, опять-таки тот же отправленный за растением врач.
Не менее любима хризантема и в Китае, где вообще любовь к цветам, особенно у женщин, необычайно распространена. Китаянка считает свой костюм неполным, если она не украсит своих черных, как смоль, блестящих волос цветком, и потому, если невозможно достать живого, она пользуется искусственным. Единственные женщины, которым не полагается в Китае носить цветы, — это вдовы моложе сорока лет, но по достижении ими этого возраста обычное украшение цветами и им разрешается. Добавим, кстати, что у японок, наоборот, ношение цветов в волосах считается неприличным и носить их разрешается в Японии только детям. Если же японке нужно почему-либо украсить голову цветами, то употребляются только искусственные.
В Китае хризантема — наиболее любимый цветок после пиона, и ее именем обозначается даже девятый месяц китайского года. Ему же посвящен и девятый день этого месяца. Сорванный в этот день, он приобретает, по народному поверью, особую магическую силу. Вместе с сосновой смолой его перерабатывают в таинственное средство, которое употребляется для предохранения от старения.
В Чэнду, главном городе Сычуана, находится храм с изображением гения — хранителя хризантем. Он представлен в образе молодой девушки, выпившей вина с цветком хризантемы и сделавшейся вследствие этого бессмертной.
Из цветов же хризантемы китайцы готовят еще очень вкусный десерт, подаваемый не только в китайских ресторанах, но и в частных домах. Десерт этот представляет собой компот и приготовляется, по словам французской газеты «Gaulois», следующим образом.
Берут свежий цветок, старательно обмывают его, отделяют его лепестки и окунают их в смесь яиц и муки; затем вынимают их, обмакивают быстро в горячее масло, раскладывают на полминуты на бумагу, чтобы она впитала в себя излишек масла, посыпают их сахаром и подают.
Кушанье это, несколько напоминающее нам прекрасное пирожное, приготовляемое часто в Малороссии из цветов рябины, как говорят, очень вкусно и теперь вошло в такую моду в Нью-Йорке, что китайские рестораны там всегда наполнены американцами и вообще некитайцами, приходящими туда, чтобы полакомиться этим десертом.
В Европу хризантема была впервые ввезена еще в XVII столетии, в 1676 году, в Англию голландцем Рееде, но, по-видимому, оставалась только там и сделалась известной лишь немногим. Настоящим же годом ввоза ее в Европу надо считать 1789-й, когда капитан Пьер Бланшар привез ее в Марсель. Привезенные им тогда цветы были, конечно, не те изящные, роскошные сорта, которые мы видим теперь, а самые простые — ромашкообразного вида, а потому и не обратили на себя почти никакого внимания.
Но уже в 1829 году тулузский садовник Берне начал производить опыты разведения ее из семян и получил несколько новых, красиво окрашенных разновидностей. Тогда примеру его не замедлили последовать и другие садоводы. Успех был значительный, и уже в 50-е годы имелось около 300 ее разновидностей, отличавшихся не только окраской, но и формой цветов.
Однако прошло еще около полустолетия, пока цветок этот, достигнув выдающейся красоты, вошел у нас в моду и сделался одним из любимейших зимних цветов. Позднее его цветение, и притом как раз в то время, когда у нас почти не бывает цветов, конечно, также немало содействовало этому обстоятельству2. Теперь же он вошел в такой почет, что ежегодно осенью в Париже, Лондоне и во многих городах Германии устраиваются специальные выставки хризантем, где платят за наиболее оригинальные цветы громадные деньги.
Из европейцев особенно увлекаются хризантемами англичане, и теперь в Англии почти нет сада, где бы вы не встретили этого цветка; Хризантемы прекрасно выносят английские туманы и цветут даже до наступления легких заморозков.
Англичане увлекались ими даже тогда, когда в остальной Европе на них еще почти не обращали внимания, и примером этому может служить празднование в Хрустальном дворце в Лондоне в 1859 году дня рождения Шиллера, где бюст этого великого писателя был окружен тысячами хризантем самых разнообразных форм и цветов, какие тогда только существовали.
В Европе хризантемы являются не столько цветами для букетов и украшений, сколько похоронными. Служа как бы символом безмолвной глубокой печали, они возлагаются, особенно парижанами, на гроб. Сделанные из них венки, просто срезанные цветы, а иногда даже и цветущие растения в горшках расставляются вокруг гроба, кладутся на гроб и на могилу. Такую же роль они часто играют и у итальянцев. Вот почему, вероятно, Мантегацца считает их цветами мертвых и рассказывает об их происхождении такое грустное предание:
«Жила-была много лет тому назад в одном итальянском городке бедная женщина. Муж ее был страшный пьяница, который только и делал, что пропивал то, что зарабатывал, и она одна должна была выбиваться из сил, чтобы добывать хлеб для пропитания. Но у нее было одно утешение, скрашивавшее ее горькую жизнь и дававшее ей силу бороться,— малютка Пьеррино. Она только для него и жила, только им и дышала. Однако злая судьба преследовала ее. Ребенок заболел и умер. В минуту отчаяния несчастная женщина хотела было лишить себя жизни, но соседки удержали ее. Затем она схватила горячку, ее отвезли в больницу, и два месяца она находилась между жизнью и смертью. Но выздоровела, и постепенно время залечило ее душевную рану.
Она возвратилась к мужу, и опять потянулась горькая, беспросветная жизнь... Не было с нею ее дорогого мальчика, но она жила скорбью, жила воспоминанием об его смерти. И целью ее жизни, всех страстных желаний стала мечта пойти в Воскресенье на его могилку и скопить столько денег, чтобы купить ему железный крест. Она продала для этого свои заветные серьги, продала венчальное кольцо, но денег все не хватало. Этот чудный, покрытый лаком и эмалью крест был ее мечтой. И она работала и работала, копила и копила деньги...
А тем временем каждое Воскресенье, каждый праздник она ходила на дорогую могилку и украшала ее собранными по дороге полевыми цветами, которые, казалось ей, служили общением между нею и душой дорогого ее ребенка.
Но настали холода, и полевые цветы замерзли, на покупку же в магазине цветов у нее не было средств. Она просила продать ей в рассрочку, обещая аккуратно платить, но безжалостные продавцы пожимали только плечами; с той же просьбой она обращалась к богатым людям, но и те тоже не вняли ее мольбам, и с отчаянием в душе шла она на могилку, а оттуда домой.
И вот, возвращаясь однажды домой, она вдруг вспомнила, что у нее на комоде стоит букет искусственных цветов, завещанных ей покойной матерью. Букет этот был подарен матери ее мужем в день свадьбы и приносил ей всю жизнь счастье. А потому, умирая, она передала его своей дочери, наказав беречь и хранить его и никогда никому не отдавать, так как в нем залог счастья.
Вот об этом-то букете бедная женщина и вспомнила теперь и решила, несмотря на просьбу матери никому не отдаваль, все-таки снести его на могилку своего дорогого Пьеррино и положить вместо полевых цветов.
Прикрыв букет платком и стыдясь богачей, принесших чудные живые цветы на могилы своих родственников, она донесла его до могилки, положила на нее и, заливаясь слезами, молила у матери прощения, что поступила вопреки ее воле.
Горючими слезами она оросила и букет, и могилку и горячо молилась Творцу, Целителю душевных скорбей и Утешителю всех скорбящих. Молясь, она припадала к земле, и ее распущенные волосы прикрывали почти всю могилку.
И вдруг ее поразило чудо: вся могила была покрыта великолепными, всех цветов живыми хризантемами, и несшийся от них горьковатый запах как бы говорил, что они посвящены печали и смерти. Кто их посадил сюда, откуда они взялись — несчастная женщина не могла понять, тем более что букет искусственных полинялых цветов лежал между ними...
И с тех пор, — заканчивает свой рассказ Мантегацца, — ежегодно цветут на могиле, вокруг воздвигнутого наконец прекрасного железного креста, эти дивные хризантемы, а бедная мать льет слезы радости, верит и надеется...»
Недавно минуло столетие введения культуры этих цветов в Европе, и юбилей этот был отпразднован роскошнейшим образом, особенно в Париже. Здесь была устроена богатейшая выставка их разновидностей, начиная от самых старых, первоначальных видов и кончая последней новинкой. За выдающиеся по красоте и величине экземпляры назначены были почетные награды, денежные премии и медали — как от различных обществ, так и от Парижа.
Было выставлено более 1.200 выдающихся по красоте цветов, которые были разбиты на группы и, размещенные среди зелени, образовывали замечательно красивый пестрый ковер. Другая же часть хризантем была расставлена в высоких бокалах и представляла собою как бы кайму этого ковра.
Цветы эти принадлежали 80 конкурентам. Самым крупным оказался сорт «Валлис», цветок которого имел 41 сантиметр в диаметре, и ему была присуждена премия 1.200 франков, а самыми красивыми и изящными цветами — «Г-жа Кова дю Террай» и «Г-н Чурч». Им тоже были присуждены очень крупные награды.
Какие только предосторожности ни пришлось принимать, чтобы доставить в полной сохранности эти привезенные со всех концов Европы срезанные цветы, так как малейшая порча цветка, малейший недостаток служили поводом к недопущению его на конкурс. Каждый цветок обертывался в большой лист папиросной бумаги, лепестки его искусно приподымались, а стебель окутывался куском намоченной ваты и прикрывался ради сохранения влажности пергаментной бумагой или гуттаперчей.
Присланные в таком виде экземпляры оказались вполне безупречными. Те же, у которых вата была заменена мхом и которые не были обернуты в пергамент, прибыли большею частью попорченными.
Говоря, однако, об европейских гибридах хризантем, надо признать, что они были чрезвычайно разнообразны в Японии уже и в очень отдаленные времена. Так, еще в вышедшей в Киото в 1496 году книге помещено более ста разновидностей, которые резко отличаются друг от друга и формой цветка, и окраской. Только, к сожалению, окраска цветов описана словами, так как в Японии тогда еще не умели печатать рисунки красками. Тем не менее среди них имеются уже многие, которые теперь считают выведенными в Европе и потому дают им новые названия. Хризантемы эти всегда очень красивы и поэтично названы. Так, одни они называют утренней зарей, вечерним заходом солнца, северным ливнем, туманным утром, другие — львиной гривой, тысячью журавлей, блеском меча...
В заключение скажем, что в настоящее время увлечение любителей и садоводов этим цветком так велико, что, подобно тому, как это делается для роз и орхидей, во Франции издается даже особый, посвященный специально только ему журнал, носящий название «Lе Chrysantème».
«Хризантемы, — говорит о них французский академик Жюль Кларти,— это венец года, цветы без запаха, мрачная окраска которых как нельзя более соответствует печальному времени года, когда они расцветают; это цветы кладбищ, цветы могил!
Дети чужой земли, культивированные нашими садоводами, которые делают из них род садовых медуз с всклокоченными волосами и веющей холодом формой, они сделались, в ущерб пылкой розе и скромной фиалке, любимцами моды, и любители их теперь так же многочисленны, как и любители орхидей.
Страсть к этим цветам странной, вычурной формы и охлаждение и пренебрежение к изящным являются признаками нашего времени. Мне вполне понятны привлекательность фантастичных форм орхидей и болезненная, если можно так выразиться, прелесть бледно-желтых, светло-коричневых, нежно-фиолетовых и выцветших сиреневых тонов хризантем. Эти торжествующие ныне цветы соответствуют современным настроениям духа многих лиц. То, что просто, ясно, большею частью уже не увлекает в настоящее время. Теперь более необходимы жгучесть, острота в приправе и черствость, холодность для глаз».
1 Под сабельником автор здесь скорее всего подразумевает ирис, которым японцы украшают помещения 5 мая, в национальный праздник День мальчиков.2 В настоящее время цветоводы освоили так называемую управляемую культуру хризантем; создавая для молодых растений укороченный световой день, а если надо, и дополнительное освещение, они стали получать цветение хризантем в любое время.
Цветок грез — мак
Взятие города вольсков
Снотворное действие мака
Сон — друг ночи
Легенда о происхождении мака
Успокоитель души и тела
Злоупотребление опиумом
Курение опиума в Китае
Борьба китайского правительства
Языческие обряды и игры детей
Народные обычаи и поверья
Цветок крови
Кому приходилось бывать на юге России и видеть хлебные поля, усеянные, как огоньками, бесчисленными ярко-красными цветами мака, тот, без сомнения, согласится со мной, что это одна из прелестнейших сельских картин, какую можно себе только представить.
Не мудрено поэтому, что мак-самосейка (Papaver rhoeas), как называют в науке этот вид мака, привлекал к себе уже в древности внимание человека.
Уже древнегреческие девушки полюбили его яркие цветы, обрывали их атласистые лепестки и, положив их на образованный согнутыми большим и указательным пальцами левой руки круг, ударяли по ним изо всей силы ладонью. Удар сопровождался более или менее громким шумом, лепесток разрывался, и по силе треска молодые гречанки определяли, как сильно влюблен в них их возлюбленный.
Игра эта называлась у них игрой в любовь, а самый выдававший, так сказать, сердечную тайну цветок носил название dylephilon — любовного шпиона.
От древних греков игра эта перешла сначала к древним римлянам, а от них главным образом к итальянцам, у которых существует и до сих пор. Я говорю «главным образом« потому, что отголоски ее сохранились также и в Германии, где мак поэтому часто называют розой-хлопушкой (Klatschrose) и где игра эта также всюду практикуется, но только потеряла уже свое гадательное значение и служит лишь забавой для детей.
Еще более эта игра изменилась во Франции. Здесь дети играют маковыми цветами, не столько употребляя их лепестки в качестве хлопушек, сколько делая из них куколок. Чтобы сделать такую куколку, лепестки мака отгибают книзу и связывают травинкой. Тогда коробочка (головка) мака представляет собой как бы головку и тело куколки, а отвернутые лепестки — ее платьице. Куколку эту называют обыкновенно enfant de choeur, то есть мальчиком, прислуживающим у римско-католиков за обедней в церкви, так как платье у этих мальчиков бывает большею частью красное.
Другое применение в детских забавах имеют цветы мака во Франции еще в игре, носящей название «петушок или курочка?», где требуется разгадать: содержит ли в себе нераспустившийся еще бутон мака белые или красные лепестки. Если лепестки белые — значит, курочка, если красные — петушок. Отгадать это довольно трудно, так как, по не объясненной еще причине, лепестки в этих бутонах бывают почему-то вначале иногда белые, хотя впоследствии все становятся одинаково красными.
Кроме этих детских забав цветы мака в юго-западных католических странах употребляются для украшения церквей в день Сошествия Св. Духа. Особенно это практикуется во многих местностях Прованса, где маленькие дети, одетые ангелочками, идут в этот день в процессии перед священником, несущим Св. дары, и усыпают маковыми цветами его путь. От этого, вероятно, цветы эти в Провансе носят еще название цветов ангелов.
У нас, в России, хотя цветы мака и не имеют особого значения в церковных празднествах, но церковные главы носят часто название золотых маковок, а Москва за многочисленность своих храмов в старину сопровождалась даже постоянно народным эпитетом «золотые маковки».
Здесь, конечно, название маковок относится более к верхней части головы, которую мы обыкновенно называем «макушкой, маковой»; тем не менее некоторая, вытекающая из сходства маковой головки с нашей головой символика наблюдается и во многих русских поговорках и песнях.
Малороссы, например, так говорят: «Головка, як макивка, а в ней и разуму, як наклано»; или в одной малороссийской песне поется:
«Убыв брата родного,А шурина вирного,Покатылась головаТак, як макивочка».
Символика эта, впрочем, существовала уже и у древних греков, которые называли мак — kodeion, а человеческую голову — kodeia, и особенно у древних римлян, у которых Нума вместо приносившихся в прежнее время в жертву Юпитеру человеческих голов стал приносить маковые головки.
То же самое случилось и с зверским умилостивительным жертвоприношением детских головок богине Мании — призрачному существу, имевшему будто влияние на жизнь детей. Юнием Брутом детские головы были заменены здесь головками чеснока и мака.
Нельзя также обойти молчанием и известный в истории Древнего Рима рассказ о взятии города вольсков1 — Габий.
Это было в 515 году до н. э., в царствование Тарквиния Гордого. Будучи не в состоянии взять этот город ни голодом, ни приступом, Тарквиний придумал хитрость. Старший сын его, Секст, притворившись, что отец, рассердясь, прогнал его от себя, бежал к габийцам и обещал им помочь в борьбе с отцом. Добродушные и доверчивые габийцы не только поверили этой сказке, но даже имели неосторожность поручить ему начальство над всеми своими войсками. Тогда, заручившись властью, Секст послал тайком к Тарквинию верного своего раба узнать: что ему дальше делать, как поступать?
Когда посланный Секста явился, Тарквиний был в саду. Вместо того, чтобы ответить на предложенные ему Секстом вопросы, он начал быстро ходить по саду и сшибать бывшей у него в руках тросточкой самые высокие головки мака, которым были засажены некоторые клумбы его сада.
Возвратясь к Сексту без всякого ответа, раб рассказал ему только то, что видел. Но Сексту этого было вполне достаточно. Он понял, что отец, сшибая самые высокие головки мака, хотел этим сказать, что Секст должен обезглавить или умертвить всех начальников габийцев. Секст поступил так, и город был взят.
Таким образом, и здесь маковые головки явились символом человеческих голов2.
Укажем еще, что маковые цветы играли некоторую роль и у древнеиталийских народов (этрусков, пелазгов и др.). По словам Отто Брунфельса3, они приготовляли из мака разные снадобья и делали из его красных лепестков платье своему богу ада — Дису, или Оркусу, отчего мак получил даже особое латинское название «Orci tunica«, то есть одежда Оркуса.
Не от этого ли, спрашивается, древнего обычая сохранился и у нас обычай одевать на сцене дьявола, а за ним и Мефистофеля в ярко-красного цвета плащ?
Переходя опять к Малороссии, скажем, что мак в малороссийских песнях является часто еще символом красоты и молодости.
«Да нема цвита цвитнейшего над макивочку», то есть нет цветка более красивого, чем мак, — говорится в одной песне, а в другой поется:
«А на двори бояре,Як мак процвитайе,И хороши и молоденкиКоло хаты близенько...»
В некоторых же песнях маковый цвет сравнивается даже с зарей:
«А вже свит свитайе,Як мак процвитайе...»
То есть (заря) день расцветает, как мак цветет.
Таково, собственно, в кратких чертах значение мака как украшающего растения, но гораздо большее значение он имеет в народных поверьях и обрядах как растение, обладающее снотворным действием.
Уже самое его латинское название «papaver», обозначающее в переводе на русский язык настоящая (vera) детская кашка (papa), указывает на знакомство древних с этим действием, так как в древности уже практиковался обычай, который, к прискорбию, и у нас еще практикуется старыми няньками и некоторыми кормилицами — усыплять беспокойных маленьких детей, подбавляя в молоко и вообще в их пищу маковые зерна.
О том, насколько вреден этот способ успокоения детей, нечего и говорить, и всякая любящая мать должна строго следить за кормилицей и нянькой, чтобы они не осмеливались этого делать, так как иначе ребенок может превратиться в идиота или, по меньшей мере, у него может появиться дрожание суставов или паралич; а в Англии, в Суссексе, был даже случай, что кормилица, желая успокоить не дававшего ей по ночам спать ребенка, дала ему столько макового сиропа, что бедняжка погрузился в такой сон, что более не проснулся, несмотря на всевозможные усилия врачей.
В прежнее время, конечно, об этом вредном действии маковых зерен и не подозревали, а видели в маке только благодетельное, ниспосланное Провидением средство, что яснее всего видно из следующей, сложившейся в средние века поэтической легенды о происхождении мака.
«Дело было первой весной — той весной, когда Господь создавал и тварей, и растения. По Его мановению цветок возникал за цветком, тварь за тварью. Вся земля была ими уже покрыта. Всюду царили радость и согласие. Животные и люди жили друг с другом в полнейшем мире, и с утра до вечера только и раздавалось ликование.
Одно лишь существо не разделяло всеобщей радости, всеобщего счастья и печально бродило по молодой земле — это была ночь. И потому бродила она так печально, что каждое существо на земле имело свою подругу, а она одна лишь оставалась одинокой. К тому же она чувствовала еще, что была единственным существом на земле, к которому остальные приближались с неохотою. Ибо как она ни старалась при помощи звезд, светящихся жучков и других источников света рассеять свой глубокий мрак, все-таки скрывала слишком много красот природы от очарованных глаз новосозданных тварей и тем невольно отталкивала всех от себя. И когда восходящее солнце, озаряя своими чудными лучами, приводило всех в восторг и вызывало всеобщее ликование, она еще тяжелее чувствовала свое одиночество, и еще тяжелее являлось для нее ее собственное существование.
Будучи от природы доброй и любвеобильной, она искала ответ на эту любовь и, не встречая ее, окутывала свою главу в густую вуаль, чтобы проливать в уединении горькие слезы...
Горе это наконец заметили цветы и старались всячески смягчить его и доставить ей, по мере своих слабых сил, возможно большую радость. Но что могли бедняжки предложить ей в утешение, кроме своих чудных красок и своего упоительного благоухания? И вот многие из них стали задерживать свой запах днем и испускать его только ночью. И хотя это утешение было, конечно, ничтожно, но ночь чувствовала себя все-таки уже несколько менее одинокой: разносившийся всюду чудный запах показывал ей, что есть-таки существа, которые сочувствуют ей и хотят утешить ее в тяжелом горе.
Однако утешение это было недостаточным, и ночь, в конце концов, вне себя от горя бросилась к подножию трона Всевышнего и обратилась к Нему с мольбой:
«Всесильный Боже, Ты видишь, как все созданные Тобой существа счастливы и как я одна только брожу без радости, одинокая и никем не любимая на земле, не имея даже существа, которому бы могла поведать свое горе. Светлый день бежит от меня, как я ни стремлюсь к нему всей душой, и так же, как и он, отворачиваются от меня и все остальные существа... Сжалься же, Всевышний, надо мной, несчастной, умерь мою скорбь, создай мне товарища, дай мне верного друга и спутника жизни».
Господь улыбнулся, услышав мольбу ночи и, сжалившись над ней, создал сон и дал ей его в товарищи.
Ночь с восторгом приняла этого дорогого друга в свои объятия, и с тех пор началась для нее новая жизнь. Теперь она не только не чувствовала себя более одинокой, но всюду ее встречали с радостью, так как постоянно сопровождающий ее благодетельный сон является любимцем всех живых существ на земле и ожидается с нетерпением как успокоение и отдохновение.
Вскоре к ней присоединились еще новые милые существа: ее и сна дети — сновидения и грезы. Вместе с ночью и сном разлетались они по всей земле и делались всюду такими же желанными гостями, как и их родители.
Не прошло, однако, много времени, как люди, бывшие вначале простодушными и чистосердечными, изменились. Страсти в них пробудились, и в душе их становилось все мрачнее и мрачнее. А так как дети в дурном обществе легко портятся, то и здесь случилось то же: некоторые сновидения, придя в близкое соприкосновение со злыми людьми, сделались легкомысленными, обманчивыми и недружелюбными.
Сон заметил эту перемену в своих детях и хотел было от себя их прогнать, но сестры и братья заступились за них и стали просить его: «Оставь нам провинившихся братьев и сестер, они не так уж скверны, как кажутся; мы обещаем тебе общими силами исправлять их, как только они будут сбиваться с пути».
Отец ответил на просьбу своих добрых детей согласием, и в их сообществе остались и тяжелые, мрачные сновидения, которые, однако, удивительным образом, как показал дальнейший опыт, держатся почти всегда только злых людей, которые как будто их к себе привлекают.
Между тем человечество становилось все хуже и хуже, и жизнь его делалась все тяжелее и тяжелее.
Однажды один из совсем испортившихся людей лежал среди чудной ночи на благоухавшем чудными ароматами лугу. Сон и грезы подступили к нему, но грехи его мешали им подойти. В душе его зародилась страшная мысль — убить своего родного брата. Напрасно брызгал на него сон своим волшебным жезлом капли успокоения, напрасно убаюкивали его своими пестрыми картинками грезы — несчастный все более и более уклонялся от их благодетельного влияния. Тогда сон созвал своих детей и сказал: «Если так, то улетим от него, дети, — он недостоин наших даров!» — и они улетели.
Однако такая небывалая неудача сильно раздражила сон, и, отлетев на далекое расстояние от непокорившегося его влиянию человека, он долго никак не мог успокоиться; особенно же он никак не хотел простить своему волшебному жезлу выказанное им бессилие и в гневе, наконец, воткнул его в землю. Кружившиеся же тем временем вокруг него грезы, играя, увешали этот жезл теми легкими, воздушными, пестрыми образами, которые они хотели навеять на несчастного оттолкнувшего их от себя человека.
Все это видела ночь. Она поняла ошибку сна и, сжалившись над ни в чем не повинным жезлом, вдохнула в него жизнь, чтобы он мог пустить корни. И жезл, сохранив в себе вызывающую сон силу, зазеленел и превратился в растение, а покрывавшие его дары грез превратились в красивые, разнообразно изрезанные листья. Растением этим и был мак».
Иначе рассказывает легенду о происхождении мака в своих сказках Паоло Мантегацца. По его словам, дело было так:
«Однажды Господь сошел на Землю, чтобы узнать, довольна ли она той жизнью, которую Он некогда на нее насадил, и нет ли среди живущих на ней существ обиженных? Земля встретила его с радостью, но указала Ему на несколько явлений, удручающих всех тварей и все растения: во-первых, на необходимость поедать друг друга, вследствие чего вся Земля является как бы громадной бойней, где травоядные пожирают растения, плотоядные — травоядных, а человек — всех и все, будучи в свою очередь уничтожаем, как бы в насмешку, мельчайшими из всех существ — микробами; во-вторых, на смерть, безжалостно уничтожавшую на Земле все, что ни есть дорогого, разрушающую все самые дивные планы и уносящую счастье высшего из созданных Им на Земле существ — человека, который, несмотря на данный ему высокий разум, приравнивается к самым низшим, глупым и лишенным чувств созданиям; и, наконец, в-третьих — на самое ужасное — на те бесчисленные страдания и на то страшное горе, которые рассеяны всюду на Земле.
На одного веселого и довольного, — сказала Земля, — приходятся сотни несчастных; в ответ на одно ликование раздаются сотни рыданий. В страданиях появляется человек на свет и в страданиях, окруженный опечаленными и плачущими, умирает. Да и те немногие, которые могут считать себя счастливыми, вкушая чашу радости, находят скрытым в ней страх перед смертью, а страх — не то же ли страдание?
На первые два указания Господь ответил, что уничтожение существ друг другом и смерть являются необходимым законом усовершенствования и что населяющие Землю существа не а состоянии постигнуть их только по своей близорукости и ограниченности своего разума.
Для Меня, — добавил Он, — все существа мира, начиная от малейших и до громаднейших, от слабейших и до сильнейших, от глупейших и до умнейших, — только органы, только клеточки одного громадного организма. Они обмениваются друг с другом соками и силами, так что один помогает другому, в одно и то же время и беря и отдавая. Смерть же есть только отдохновение усталых и утомленных и колыбель вновь возникающей жизни.
Что касается до третьего указания Земли, то Господь, тяжело вздохнув, глубоко задумался над ним. Однако не изменил Своего прежнего решения и только сказал: «Твоя правда, Земля, на тебе слишком много горя, но Я вложил в человека искру Моего всемогущества, и он в продолжение тех многих тысячелетий, которые ему предстоит еще просуществовать, научится, как это горе преодолевать и как от него излечиваться. Он желал быть свободным, так пусть же и несет теперь все последствия этой желанной для него свободы».
Но, Господи, — возразила Ему тогда Земля, — прежде чем настанет этот отдаленный день исцеления, окажи же человеку хоть какую-нибудь помощь; дай ему хоть какое-нибудь средство успокоения, чтобы боль не была так тягостна, продолжительна и смертоносна!
Тогда Господь подумал еще немного и дал Земле крошечные зернышки и приказал разбросать их на возделанных полях и вдоль дорог, по которым ходит человек.
Земля разбросала их — и вырос наш мак, который распускает с этих пор свои пестрые, яркие цветы среди хлебных полей, на дорогах и на лугах, где отдыхает человек. Как яркий огонек, блестит он среди желтых хлебных колосьев и зеленеющих растений и приглашает человека сорвать его и воспользоваться целебными болеутоляющими свойствами.
И так успокаивает с этого времени это чудодейственное растение душевные страдания, утишает телесные боли и делает жизнь более сносной...»
Таковы сказания о происхождении мака, возникшие в более близкие к нам времена. Но со снотворным действием макового сока были знакомы, как мы видели, и древние греки, и потому и у них сложилась уже о происхождении мака своя легенда, и у них он играл немаловажную роль в обрядах и обычаях.
Они верили, что он вырос из слез Венеры, которые она проливала, узнав о смерти своего дорогого Адониса, и считали его необходимым атрибутом бога сна — Гипноса и его родного брата, бога смерти — Танатоса. Вследствие этого бог сна изображался у них всегда в виде лежащего или сидящего юноши или ангела с опущенными крыльями, несущего в руках маковые головки. Иногда венком из маковых головок была украшена и его голова. Бога же смерти изображали также в виде юноши с венком из мака, но с черными крыльями, в черном одеянии и гасящего опрокинутый горящий факел.
Точно так же и богиня ночи всегда представлялась у древних обвитой гирляндами маковых цветов — как символ спускающегося на землю в это время покоя-отдохновения, а равно и бог сновидений - Морфей, даже жилище которого — царство сна — представлялось в их фантазии засаженным маковыми растениями.
Овидий в своих прелестных «Метаморфозах» описывает это жилище так:
«Вход в жилище засажен маковыми цветами и множеством трав, доставляющих ночи усыпляющие соки, которые потом она разносит по всему погруженному во мрак миру... Здесь-то вокруг (Морфея) в тысячах различных видов покоятся там и сям легкие сны, столь же многочисленные, как колосья хлебных полей, как листья в лесах или как песчинки, которые море выбрасывает на берег».
«Когда Морфей, — говорили древние римляне, — хочет кого-либо усыпить или навеять на него приятные грезы, то он прикасается к нему только маковым цветком».
Мак был посвящен также богине жатвы — Церере, так как он рос всегда среди хлебных злаков, которым она и покровительствовала в память о том, что Юпитер дал ей маковых зерен, чтобы доставить ей сон и успокоение от душевных страданий, когда она оплакивала свою похищенную богом ада Плутоном любимую дочь Прозерпину. Из его цветов вместе с хлебными колосьями плели венки, которыми украшали затем ее статуи; цветы подносили ей во время жертвоприношений и, торжественных служб и считали мак вообще столь приятным для этой богини растением, что и самую богиню величали нередко «Меконой», от греческого названия мака — mecon, makon. Отсюда, по всей вероятности, произошло и его название «мак». На статуях Церера изображалась всегда с маком в руке.
Наконец, с маком же изображалась и богиня ночного неба — Персефона, разливающая по всей земле сон.
Во всех этих случаях, исключая разве богиню Цереру, мак являлся символом снотворного действия и олицетворял собой сон, а иногда даже и смерть...
Кто был первым, подметившим снотворное действие мака, и кто был первым, начавшим добывать сок из этого растения, — достоверно не известно. Известно только, что приготовленное из мака снотворное зелье имелось уже у древних египтян, которые пользовались им как лекарством и для этого возделывали даже близ города Фив тот же самый вид мака (Papaver somniferum), который возделываем и мы; что древние греки ознакомились с его снотворным действием только за 416 лет до н. э.; что у древних римлян пользование этим маковым зельем было уже очень распространено и что сок этот, наконец, уже в древности делился на два сорта: опиум (opos — по-гречески сок) и мекониум.
Заметить, впрочем, усыпляющее действие мака было нетрудно — всякий мак, как известно, издает довольно сильный одуряющий запах, от которого можно даже заснуть. Вследствие этого в Германии сложилось поверье, будто тот, кто заснет в маковом поле, заболевает сонной болезнью.
Рассказ о поверье этом мы находим в прекрасном стихотворении известного немецкого поэта Уланда:
«Мне передавали как предостережение, что заснувшего в маковом поле приносили домой погруженного в глубокий, тяжелый сон и что, проснувшись, он сохранял следы как бы легкого сумасшествия: родных и близких он принимал за призраков».
Другой же немецкий поэт, Б. Сигизмунд, так описывает запах, издаваемый маком.
«Сладко благоухание фиалки, чуден запах розы, горяч, как пряное вино, аромат гвоздики, ты же издаешь одуряющий запах, подобный водам реки Леты, уничтожающим воспоминания прожитой жизни».
Курительного значения опиума древние греки и римляне не знали и употребляли его лишь, как и наши современные врачи, в качестве болеутоляющего и усыпительного средства, причем нередко случалось, что от чересчур большой дозы этого лекарства больной умирал. Но особенно часто стали пользоваться опиумом в качестве лекарства в средние века.
В это время Карл Великий в своих капитуляриях приказал даже, чтобы мак возделывался в каждом крестьянском саду и чтобы при платеже податей от каждого двора вносилось по четверику4 мака. Вследствие этого случаи отравления участились, и притом настолько, что известный средневековый врач Табернемонтанус нашел даже нужным написать целую книгу под заглавием «Magsamensaft» («Сок маковых семян»), где он, указывая на опасность чрезмерного употребления этого наркотического средства, советовал употреблять его лишь в крайних случаях и упрекал еврейских врачей в том, что, увлекаясь быстрой целительностью этого средства, они не думают о страшных последствиях, которые грозят их пациентам.
Опиум продолжает употребляться в медицине и в наше время, но уже более в виде полученного из него химического алкалоида — морфия, открытого в 1804 году ганноверским аптекарем Сертюрнером.
Морфий этот впрыскивают под кожу, чем достигают успокоения самых страшных, мучительных болей. Но и чрезмерное злоупотребление этим средством ведет, как известно, к не менее гибельным последствиям, как и злоупотребление опиумом. Увлекающиеся его благодетельным болеутоляющим действием больные начинают так часто его впрыскивать себе, что в конце концов не в состоянии более обойтись без него, ждут его впрыскивания, как горькие пьяницы — водки. Таких увлекающихся морфием людей называют морфиноманами.
Результат получается, конечно, самый плачевный. Не говоря уже о серо-зеленом цвете лица, которым эти люди отличаются, их тело покрывается страшными нарывами, умственные их способности постепенно ослабевают и помрачаются, и они умирают, превратившись в полуидиотов.
Тем не менее целебное действие этого средства во многих страшных болезнях человечества так чудодейственно, так благодетельно, что нельзя не присоединиться к воспевшему за это мак поэту Сигизмунду и не назвать его вместе с ним божественным целителем и успокоителем всех страждущих душой и телом больных.
Опиум обладает еще одним полезным в некоторых случаях свойством — утишать голод, практическое приложение этого мы встречаем у мусульман во время их строгого поста, известного под названием «рамадан».
Переходя теперь к другому употреблению опиума — к курению, надо сказать, что обычай этот также возник прежде всего в странах мусульманских, и главным образом в Аравии.
Курение это являлось здесь как бы заменой запрещенного в этих странах по закону Магомета употребления вина и вообще всяких спиртных напитков. И вот тут-то можно справедливо сказать, что дьявол был заменен Вельзевулом, так как опиум, прозванный магометанами «маш Алла» — даром Господним, на самом деле по своим гибельным последствиям во много раз хуже всякого вина. Курение его за короткое время разрушает здоровье и превращает миллионы людей в полуидиотов и рабов своей страсти.
Чтобы понять весь ужас этого страшного яда для интеллекта, надо прочесть стихотворения двух известных английских поэтов —Кольриджа и де Кинсе, попавших во власть этого демонического снадобья, прочесть о той страшной борьбе, которую они вели, чтобы избавиться от его власти, и всех тех мучениях, которые они испытывали от постепенного разрушения их здоровья.
Первоначально приготовлением опиума для курения занимались Турция и частично Аравия, но потом главным центром его фабрикации сделалась Индия, где коммерческие люди, англичане, поняв всю громадную выгоду торговли этим ядом, стали разводить его в громадном количестве для вывоза в магометанские страны и особенно в Китай, жители которого, вкусив сладости этого курения, увлеклись им чуть не поголовно. Это было незадолго до 1740 года, в правление президента Веллера и полковника Уатсона, имена которых могут «прославиться» в истории введением этой позорнейшей из торговлей после торговли рабами.
Для бедного люда здесь устроены всюду специальные курильни, называемые англичанами опиумными лавочками. Они были волей-неволей разрешены китайским правительством после позорнейшей войны, объявленной ему англичанами за то, что оно, находя курение опиума гибельным для своего народа, хотело было запретить его ввоз. Англичане победили, и китайцам пришлось покориться.
Отличительным признаком такой курильни служит приклеенный у ее входа желтый листок бумаги, служащий для фильтрации опиума. Это и вывеска, и приглашение зайти. Внутренность курильни имеет нечто отталкивающее.
«Представьте себе, — говорит Рамбоссон, — темный, мрачный, сырой, расположенный почти в земле сарай, двери которого заперты, а окна закрыты плотно запирающимися ставнями и единственным освещением которого являются еле мерцающие лампочки для раскуривания опиума. Всюду расставлены переносные постели, покрытые циновками и сделанными из соломы половиками, предназначенными служить для тех курильщиков, которым, для того чтобы предаваться своим грезам, требуется горизонтальное положение. Входя сюда, вы задыхаетесь от едкого, раздражающего горло дыма опиума».
В такой курильне можно всегда встретить десятки курильщиков со стоящими перед ними чашками чая. Одни, с помутневшими глазами и блуждающим взором, кажется, живут в совершенно ином мире, другие, наоборот, отличаются удивительной болтливостью и находятся как бы под влиянием страшного раздражения.
Лица их болезненные, бледные; глаза впалые, окруженные синяками; язык путается, ноги едва двигаются и подкашиваются, как у пьяных. Одни лежат, утоляя время от времени жажду чаем; другие еще кое-как передвигаются, размахивая руками и крича.
Если побыть некоторое время в такой курильне, то можно видеть, как мало-помалу все погружаются в глубокий сон, длящийся, смотря по количеству выкуренного опиума и натуре курильщика, от 2 до 12 часов и сопровождающийся разнообразными сновидениями, смотря опять-таки по натуре и настроению курящего.
Пробуждение от такого сна обыкновенно очень тяжелое: голова, как свинцовая, язык побелевший и опухший, отсутствие аппетита и боль во всем теле.
И вот, как пьяницы чувствуют необходимость опохмелиться, так и курильщики опиума — необходимость нового возбуждения нервов при помощи курения опиума. Он снова закуривает свою трубку и снова проделывает то же самое. И так без конца, как страдающий запоем алкоголик.
В конце концов им овладевает или сумасшедший, как в белой горячке, бред, делающий его настолько опасным, что, например, на острове Яве голландские власти должны были издать указ умерщвлять такого рода опасных для общества курильщиков, или же его поражает паралич и вообще все те страшные последствия, о которых мы сообщали, говоря о морфинистах.
Китайское правительство постоянно боролось и борется с опиумом, хотя доход, приносимый государству курением, очень велик, так как налог взимается с каждой трубки в курильнях. Покойные богдыхан и богдыханша принимали самые энергичные меры, чтобы победить это зло. Китайские прогрессисты устраивали публичные чтения, писали и ставили пьесы для народа, где в мрачных красках изображали вред опиума и жалкий конец тех людей, которые увлекаются опиумом.
А между тем как красиво, как очаровательно выглядит цветущее поле этого яда! Особенно в Китае.
«Я не мог оторвать глаз, — говорит один видевший такое поле путешественник, — от моря чудных цветов, ярких, как огненные точки, нежно-розовых, бледно-лиловых, нежно-белых.
Никогда в России я не видал такого разнообразия оттенков в цветах мака и никогда у нас эти цветы не бывают так велики и пышны. Я смотрел, и мне казалось, что каждый цветок дышит, живет, смеется. Набежал горячий ветерок — цветы заволновались и выпрямились опять».
И когда он, очарованный таким зрелищем, продолжал смотреть на это прелестное поле, вдруг представилось ему другое зрелище — неприглядной обстановки китайской народной курильни с широкими лавками и бедно одетыми, чуть не в рубище, лежащими на них людьми...
Всем сказанным, однако, не ограничивается еще роль мака в жизни человеческой. Древние народы обратили внимание и на его чрезвычайную плодовитость5, и потому он служил у них даже символом плодородия.
Он является постоянным атрибутом Геры (Юноны), богини плодородия и супружества, храм и статуя которой на острове Самос были всегда украшены маковыми головками; и богини жатвы Цереры. Кроме того, с маком изображался Меркурий, который всегда держал его в левой руке.
Иногда также количество зерен в маковой головке служило олицетворением целого города, то есть плодородие мака было символом города, чему, заметим, немало, быть может, способствовала и сама форма маковой коробочки, вырезы которой у верхушки имеют некоторое сходство с зубчатыми стенами древних городов.
Не знаю, сохранилось ли такое символическое значение плодородия за маком в средние века, но в наше время во многих местностях Германии существует обычай, который является некоторым образом его отголоском, — это обычай сыпать в башмаки новобрачной маковые зерна как пожелание, чтобы она не была бездетна.
Отголоски этого встречаются и в наших великорусских, а равно и в белорусских, малороссийских загадках и песнях, где мак нередко является отражением понятия о материнстве. Так, мак часто загадывают таким образом: «Стоиць полка, а у тэй полки сямьсот воевод», или «Пид одним ковпаком 700 казаков». Находящееся здесь число семьсот встречается также нередко в наших свадебных песнях, где им выражается число бояр или сватов, а в некоторых случаях и вся родня.
Кроме того, у нас мак или, лучше сказать, маковое зерно является еще символом всего мельчайшего, незначительного, а собирание мака представляется символом невозможности чего-либо выполнить или вообще громадного затруднения.
Так, например, голодный, желая показать степень голода, говорит: «У меня с самого утра ни маковой росинки во рту не было», и, желая выразить что-либо невыполнимое, что трудно даже сосчитать, говорит: «Как маком усыпано» (усеяно), или «Мак-маком» (мелко, часто, густо).
Немаловажную роль мак играет еще и в языческих религиозных обрядах наших предков. Таким отголоском является известная малороссийская игра «Мак», представляющая собой обряд посева нашими предками мака или, лучше сказать, вообще всех огородных овощей, их дальнейшего произрастания и, наконец, созревания. Этот обряд являлся чем-то вроде языческого заклинания, имеющего целью получить благоприятные результаты посева мака и других овощей. Игра эта производится так.
Девочки, взявшись за руки (говорит г-н Иванов, давший прекрасное описание этой игры в Купянском уезде), составляют круг, в середине которого одна из играющих садится на землю. Хоровод ходит кругом и поет:
«Соловейчку — сладку, спадку (трескун)!Чы бував же ты в садку, в садку?Чы выдав же ты, як мак сиют?Ой, так-так сиют мак!»
При этом или весь хор, или только одна сидящая девочка показывает жестом, как сеют мак.
Потом, обратясь к сидящей, спрашивают ее: «Пора ли сеять мак?» «Я уже посеяла», — отвечает сидящая. Хоровод снова поет: «Ой, на гори мак» и т. д. Затем спрашивают: «Ты зийшов (взошел), мак?» И, получив утвердительный ответ, опять поют. Наконец, когда на вопрос «поспел ли мак» получают ответ «да, поспел!», тогда все составляющие хоровод девочки бросаются к сидевшей со словами «дай мачку, дай мачку!», а она от них убегает.
В числе сохранившихся у нас старинных языческих обрядов, связанных с маком, надо указать еще на свадебный обычай села Михалкова Минской губернии Мозырского уезда «дзелиць кашу» вечером на следующий день после брачной ночи.
Старшая тетка жениха (как рассказывает г-н Дикарев) подносит каждому на тарелке кашу, приговаривая «Обсылайе князь княгиню6 кашею, да не так кашею, як покракою». При раздаче каши поют:
«Колы каша з медом,То оддадзим медведзим;А колы з маком,Оддадзим собакам;А колы з сытою,Дак возьмем з собою».
Затем выносят из избы стол и ставят его перед порогом; на этом столе ставят водку и закуску и гуляют до поздней ночи.
Обряд этот заимствован, по-видимому, у греков.
Для объяснения смысла приведенной песни г-н Дикарев указывает, что греческая богиня луны Артемида в некоторых областях Греции изображалась медведицей, Эринии (фурии), богини мести, назывались адскими собаками, а Геката (богиня луны в аду), властвовавшая над Эриниями, называлась также по-гречески kion — собака. Упоминаемый в песне мед наравне с вином входит у греков в состав возлияний богам в честь умерших; принесение же его в жертву Артемиде связано с ней по созвучию слова mel — мед с ее прозвищем melena — темная.
Заметим, кстати, что древние греки имели обыкновение приносить в жертву своим богам таких животных и такие растения, название которых имело созвучие с именем или прозвищем богов или вообще имело к ним какое-либо отношение.
Одно из таких жертвоприношений мака матери Афродите отразилось и в нашем малороссийском обычае призывать Долю (Dole по-гречески «обманщица» — одно из прозвищ Афродиты) 24 ноября, в день Св. Екатерины7.
Девушки, собравшись в какую-нибудь хату, варят кашу из пшена и мака и поочередно лазят на ворота, приговаривая: «Доля, ходы до нас вечеряты!» Обряд этот, по словам Дикарева, соответствует греческой «гекатиной» вечере, которую выставляли на перекрестке трех дорог, да и самое празднование памяти Св. Екатерины совпадает с временем греческих празднеств в честь Гекаты.
Другим оригинальным малороссийским обычаем, также имеющим, по-видимому, отношение к древнегреческим, является обсыпание маком таких мест, где желают парализовать действие ведьм. Такое обсыпание совершается и поныне, и еще недавно в одной из станиц Кубанской области один казак, выйдя рано поутру на свой двор, заметил на снегу рассыпанный мак и следы женских ног. По примерке следы пришлись к ногам соседки, и она была привлечена к суду.
Мак, употребляемый против ведьм, должен быть дикий (мак-самосейка) и освящен на св. Маковия, то есть в день мучеников Маккавеев, 1 августа. Если маком обсыпать дом, то можно быть уверенным, что это защитит его от всяких хитростей и наваждений ведьм.
Переходя теперь к Западной Европе, мы должны сказать, что и здесь, кроме приведенного уже обычая всыпать мак в башмаки новобрачной, существует еще немало других обычаев и поверий, связанных с маком.
Так, в Германии говорят: если в полночь под Рождество стать на перекрестке двух дорог со ступкой, в которую насыпать мак, и три раза ударить в нее пестиком, то в раздающихся глухих звуках можно узнать о событиях наступающего года. А в Познани в рождественский сочельник приготовляют из мака, молока и хлебных сухарей клецки и едят их, так как существует поверье, что это приносит счастье хозяйству на целый год.
Обычай этот так распространен среди местных крестьян, что в этот вечер нет деревенского дома, где бы не подавалось это кушанье вместе с жареными гусем и свининой. В Нидерзейдлице по этому поводу сложилась даже поговорка: «Сколько клецок, столько и гусят» (подразумевается, будет в следующем году).
Мак же является в Германии еще и средством для заклинания, и в Тюрингии существует сказание, будто благодаря такому заклинанию с маком погибли известные некогда богатые, процветающие там золотоносные россыпи.
Предание это говорит, будто мать одного рудокопа этих россыпей, невинно обвиненного в краже золота и казненного за это, наполнила полкружки маковыми зернами и, отправившись к самому богатому золотом месту, высыпала эти зерна. Высыпая их, она с проклятием пожелала, чтобы все россыпи погибли и оставались без обработки столько лет, сколько было маковых зерен в сосуде. И тотчас же, говорит предание, горные потоки затопили всю местность, и так долго процветавшее горное дело погибло навсегда.
В заключение укажем еще на интересное поверье, существующее во многих местностях Германии, будто мак растет всегда в обилии на полях битв.
Главным основанием этого народного поверья послужила, конечно, красно-кровавая окраска его цветов. Но на самом деле обилие здесь мака легко объясняется тем, что на этих полях обыкновенно не пускают пастись скот, вследствие чего мак имеет больше времени для вызревания и, рассевая ежегодно многочисленные семена, со временем чуть не сплошь покрывает эти поля своими ярко-красными цветами.
Народ, однако, говорит: «Это не цветы, это кровь убитых, которая поднимается к нам из земли и, превратившись в кровавые цветы мака, просит нас молиться об упокоении их грешных душ».
Отсюда же, быть может, происходит также и распространенное во Фландрии и Брабанте запугивание детей: не ходить на поля мака, так как цветы его высасывают кровь, а с другой стороны, и даваемое им здесь название «sprokelloem» — «цветы привидений».
Нечто подобное встречаем мы и в следующем интересном кавказском предании.
Случилось это, как рассказывают местные жители, еще в то доброе старое время, когда пророк Магомет являлся правоверным, наставляя их на путь истины и добра.
«Жили в одной сакле в Кабарде брат с сестрой. Брат живой, веселый, а сестра задумчивая, грустная.
И вздумал брат, влюбившись в жившую в соседнем ауле красавицу, жениться. Увез ее оттуда и привез домой.
Сестра встретила ее приветливо, ласково, и стали они вместе жить, но не сошлись характерами. Скоро возненавидела красавица сестру, стала лить по целым дням слезы и объявила наконец мужу, что вместе с ней на свете жить не может.
— Убей меня, молю тебя, — добавила она.
Брат старался всячески уладить дело, убеждал жену, что сестра — милый, хороший человек, что она искренно любит ее, но все напрасно.
Красавица твердила: «Убей меня или ее. Ненавижу ее, пока она живет, дышать свободно не могу...»
Любил брат сестру, но любовь к жене оказалась сильнее.
Мучился, мучился, думал, думал и, наконец, разбудив однажды ночью сестру, повел ее на опушку леса и убил.
Упала со стоном бедная, обливая кровью землю, не произнеся слова обиды.
Тут только понял брат, что сделал.
Душа его проснулась, ужас охватил его, с криком бросился он в лес и начал метаться, как безумный.
Бегал, бегал и, наконец, разбитый усталостью, изнеможенный упал ничком на землю.
Долго лежал он здесь, не зная, был ли то день, была ли то ночь, когда предстал перед ним какой-то святой старец.
Увидев святого человека, убийца исповедался перед ним в своем страшном грехе и, припав к его ногам, молил помочь освободить его душу от тяжких страданий.
Старец, подумав, сказал: «Грех твой велик, муки нестерпимы, и одно может искупить их — это огненное страдание. Ступай и сделай, что я тебе велю».
Обрадованный брат понял и поспешил исполнить приказание.
Набрал сухих листьев, мху, сучьев, обломков дерева, снес их в одно место, сложил костер, взошел на него, поджег и сгорел в нем дотла. Остались одни только обгорелые кости...
Прошла осень, прошла зима, наступило теплое время, и когда вся земля покрылась ярким ковром зелени и цветов, на месте костра вырос длинный, как бы простирающий к небу листья, стебель конопли, а на опушке леса, на земле, смоченной кровью сестры, заалел крупный красивый мак.
И с той поры носят на местном наречии мак название «кызлана-кан» — девичьей крови, а конопля «джа шлага-кан» — крови юноши.
Правда ли, нет ли это сказание, говорят кабардинцы, конечно одному Богу известно, но скорее всего, правда!..»
1 Вольски — древнее племя в Центральной Италии; в IV в. до н. э. было покорено римлянами.2 Тот же образ мы встречаем у М.Цветаевой:В мыслях об ином, инаком,И ненайденном, как клад,Шаг за шагом, мак за маком —Обезглавила весь сад.Так, когда-нибудь, в сухоеЛето, поля на краю,Смерть рассеянной рукоюСнимет голову — мою. 3 О. Брунфельс (1489 — 1534) — один из первых немецких ботаников, монах и естествоиспытатель, опубликовавший книгу с прекрасными рисунками растений. В его честь названо оранжерейно-комнатное растение из сем. пасленовых — брунфельзия.4 Четверик — старая русская мера сыпучих тел, 1/8 часть четверти; равен примерно 2 2/15 ведра.5 Известно, что в каждой маковой головке (коробочке) число семян превышает 30.000 (Прим. авт.).6 В древнерусских песнях новобрачные, как известно, часто называются князем и княгинею (Прим. авт.).7 Екатерина соответствует другому греческому прозвищу Афродиты — aiderinus — адская Эринния (Прим. авт.).
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 316; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!