С. Отношение внешнего и внутреннего
1. Отношение целого и частей есть непосредственное отношение; рефлектированная и сущая непосредственность имеют поэтому внутри него каждая свою собственную самостоятельность; но так как они находятся в существенном отношении, то их самостоятельность есть лишь их отрицательное единство. Это теперь положено в проявлении силы во вне рефлектированное единство есть по существу становление другим как перевод себя самого во внешность; но последняя столь же непосредственно вобрана обратно в рефлектированное единство; различие самостоятельных сил снимает себя; проявление силы во вне есть лишь некоторое опосредствование рефлектированного единства с самим собой. Имеется лишь пустое, прозрачное различие, видимость, но эта видимость есть опосредствование, которое само есть самостоятельное устойчивое наличие. Не только противоположные определения снимают себя в них же самих, и их движение есть не только переход, но отчасти и та непосредственность, с которой начали и от которой перешли в инобытие, сама оказывается лишь положенной непосредственностью, отчасти же благодаря этому каждое из определений в своей непосредственности уже есть единство со своим другим, и переход благодаря этому есть безоговорочно также и полагающее себя возвращение в себя.
Внутреннее определено как форма рефлектированной непосредственности или сущности в противоположность внешнему как форме бытия, но оба суть лишь единое тождество. — Это тождество есть, во-первых, плотное единство обоих, как содержательная основа или абсолютная мыслимая вещь, в которой оба определения суть безразличные, внешние моменты. Постольку оно есть содержание и целостность, которая есть внутреннее, становящееся также и внешним, однако таким образом, что этим оно не оказывается чем-то ставшим или перешедшим, а остается равным самому себе. Внешнее согласно этому определению не только одинаково по содержанию с внутренним, но оба суть лишь одна мыслимая вещь. — Но эта мыслимая вещь, как простое тождество с собой, разнится от своих определений формы, или, иначе сказать, последние внешни ей; постольку она сама есть некоторое внутреннее, разнящееся от ее внешности. Но эта внешность состоит в том, что ее составляют эти самые два определения, т. е. внутреннее и внешнее. Но мыслимая вещь сама есть не что иное, как единство обоих. Тем самым обе стороны суть по содержанию опять то же самое. Но в мыслимой вещи они имеются, как взаимно проникающее себя тождество, как содержательная основа. Во внешности же, как формы мыслимой вещи, они безразличны к этому тождеству, и тем самым и друг к другу.
|
|
|
2. Они, таким образом, суть разные определения формы, имеющие тождественную основу не в них самих; а в некотором другом, — рефлексивные определения, имеющие бытие сами по себе: внутреннее как форма рефлексии в себя, форма существенности, а внешнее, как форма рефлектированной в другое непосредственности или несущественности. Однако природа отношения показала, что эти определения составляют безоговорочно лишь одно тождество. Сила в ее проявлении во вне заключается в том, что предполагающий и возвращающийся в себя процессы определения суть одно и то же. Поэтому, поскольку внутреннее и внешнее рассматривались ранее как определения формы, они суть, во-первых, лишь сама простая форма, а, во-вторых, ввиду того, что они при этом определены вместе с тем и как противоположные, их единство есть чистое абстрактное опосредствование, в котором одно определение есть непосредственно другое, и притом именно потому, что оно есть первое. Таким образом, внутреннее есть непосредственно лишь внешнее, и оно есть определенность внешности потому, что оно есть внутреннее; наоборот, внешнее, есть лишь внутреннее, так как оно есть лишь внешнее. — А именно, поскольку это единство формы содержит в себе свои оба определения как противоположные определения, их тождество есть лишь этот переход, а в последнем — лишь другое их обоих, а не их содержательное тождество. Или, иначе сказать, это удерживание формы есть вообще сторона определенности. Положена с этой стороны не реальная тотальность целого, а тотальность или сама мыслимая вещь лишь в определенности формы; так как последняя есть безоговорочно связанное вместе единство обоих противоположных определений, то когда берут сначала одно из них — и безразлично, какое это из них, — следует сказать об основе или о мыслимой вещи, что она именно поэтому столь же существенно дана (ist) и в другой определенности, но равным образом лишь в другой, в том же смысле, в котором сперва было сказано, что она дана (ist) лишь в первой. —
|
|
|
|
|
|
Таким образом, нечто, которое пока что есть лишь некоторое внутреннее, именно поэтому есть лишь внешнее. Или, наоборот, нечто, которое есть лишь некоторое внешнее, именно поэтому есть лишь внутреннее. Или, иначе сказать, так как внутреннее определено как сущность, а внешнее как бытие, то та или иная мыслимая вещь, поскольку она дана (ist) лишь в своей сущности, именно поэтому есть лишь некоторое непосредственное бытие; или та мыслимая вещь, которая только есть, именно поэтому дана (ist) пока что еще лишь в своей сущности. — Внешнее и внутреннее суть определенность, положенная так, что каждое из этих двух определений не только предполагает другое и переходит в него, как в свою истину, но что оно, поскольку оно есть эта истина другого, остается положенным как определенность, и указует на тотальность обоих. — Внутреннее есть тем самым завершение сущности по форме. А именно, сущность, будучи определена как внутреннее, содержит в себе указание на то, что она недостаточна и имеет бытие лишь как соотношение со своим другим, с внешним; но и последнее точно так же есть не только бытие или также и существование, а нечто соотносящееся с сущностью или с внутренним. Но здесь имеется налицо не просто соотношение обоих друг с другом, а определенное соотношение абсолютной формы, заключающееся в том, что каждое из них есть непосредственно своя противоположность, и имеется их общее соотношение с их третьим, или, вернее, с их единством. Однако их опосредствование еще не имеет этой содержащей их обоих тождественной основы; их соотношение есть поэтому непосредственное превращение одного в другое, и это отрицательное единство, связующее их вместе, есть простая, бессодержательная точка.
|
|
|
Примечание
[Непосредственное тождество внутреннего и внешнего]
Движение сущности есть вообще становление понятием. В отношении внутреннего и внешнего выступает тот существенный момент понятия, что его определения положены быть в отрицательном единстве таким образом, что каждое есть непосредственно не только свое другое, но также и тотальность целого. Но в понятии как таковом эта тотальность есть всеобщее — основа, которой еще нет в отношении внутреннего и внешнего. — В отрицательном тождестве внутреннего и внешнего, представляющем собою непосредственное превращение одного из этих определений в другое, недостает также и той основы, которую мы выше назвали мыслимой вещью (Sache). —
Очень важно обратить внимание на неопосредствованное тождество формы как оно здесь положено еще без содержательного движения самой мыслимой вещи. Оно встречается в мыслимой вещи, как последняя есть в своем начале. Так, например, чистое бытие есть непосредственно ничто. Вообще, все реальное есть в своем начале такое лишь непосредственное тождество; ибо в своем начале оно еще не противопоставило друг другу и не развило моментов; оно, с одной стороны, еще не вышло из внешности, еще не получило характера внутреннего, а, с другой стороны, еще не выбралось через свою деятельность из внутренности, еще не вывело себя во-вне и не продуцировало себя; оно есть поэтому лишь внутреннее, как определенность относительно внешнего, и лишь внешнее, как определенность относительно внутреннего. Тем самым оно есть отчасти лишь некоторое непосредственное бытие; отчасти же, поскольку оно есть также и отрицательность, долженствующая стать деятельностью развития, оно как таковая есть пока что по существу лишь внутреннее. — Это встречается нам во всяком вообще природном, научном и духовном развитии, и очень важно убедиться в том, что всякое первое (das Erste), когда нечто остается только чем-то внутренним, или, что то же самое, имеет бытие только в своем понятии, именно потому есть лишь свое непосредственное, пассивное наличное бытие. Так, чтобы обратиться к ближайшему примеру, рассмотренное здесь существенное отношение до того, как оно продвинулось и реализовалось через опосредствование, через отношение силы, есть лишь отношение в себе, его понятие, или пока что лишь внутренне. Но именно поэтому оно есть лишь внешнее, непосредственное отношение — отношение целого и частей, в котором стороны имеют безразличное друг к другу устойчивое наличие. В них самих еще нет их тождества; оно пока что лишь внутренне, и поэтому они распадаются, обладают некоторым непосредственным, внешним устойчивым наличием. — Подобным же образом сфера бытия есть еще вообще пока что лишь нечто безоговорочно внутреннее, и потому она есть сфера сущей непосредственности или внешности. — Сущность есть пока что лишь внутреннее; поэтому ее и принимают за совершенно внешнюю, чуждую системе общность. Говорят, например, das Schulwesen, Zeitungswesen (буквально, сущность школы, сущность газеты; в переводе на русский язык просто — школа, пресса, в собирательном смысле. — Перев.) и понимают под этим нечто общее, образуемое посредством внешнего сочетания существующих предметов, поскольку они не имеют никакой существенной связи, никакой организации. — Или, если обратиться к конкретным предметам, зародыш растения или ребенок есть пока что лишь внутреннее растение, внутренний человек. Но именно поэтому растение как зародыш или человек как зародыш есть нечто непосредственное, нечто внешнее, еще не сообщившее себе отрицательного соотношения с самим собой, нечто пассивное, предоставленное инобытию. — Так и бог в его непосредственном понятии не есть дух; дух есть не такое непосредственное, которое противоположно опосредствованию, а, наоборот, такая сущность, которая вечно полагает свою непосредственность и вечно возвращается из нее в себя. Поэтому непосредственно бог есть лишь природа. Или, иначе сказать, природа есть лишь внутренний, а не действительный как дух и тем самым не истинный бог. —Или скажем так: бог есть в мышлении, как первом мышлении, лишь чистое бытие или же сущность, абстрактное абсолютное, а не бог как абсолютный дух, каковой единственно только и есть истинная природа бога.
3. Первое из рассмотренных нами тождеств внутреннего и внешнего есть основа, безразличная к различию этих определений, как к внешней ей форме, или, иначе сказать, тождество как содержание. Второе есть неопосредствованное тождество их различия, непосредственное превращение каждого из них в свое противоположное, или, иначе сказать, тождество как чистая форма. Но эти два тождества суть лишь стороны одной и той же тотальности; или, иначе сказать, сама эта тотальность есть лишь превращение одного тождества в другое. Тотальность как основа и содержание есть эта рефлектированная в себя непосредственность лишь через пред-полагающую рефлексию формы, снимающей свое различие и полагающей себя по отношению к нему как безразличное тождество, как рефлектированное единство. Или, иначе сказать, содержание есть сама форма, поскольку она определяет себя как разность и делает себя самое одной из своих сторон, как внешность, а другой стороной, т. е. внутренним — как рефлектированная в себя непосредственность.
Благодаря этому различия формы, внутреннее и внешнее, положены, наоборот, каждое в себе самом как тотальность себя и своего другого; внутреннее, как простое рефлектированное в себя тождество, есть непосредственное и потому столь же бытие и внешность, сколь и сущность; а внешнее, как многообразное, определенное бытие, есть лишь внешнее, т. е. положено как несущественное и возвратившееся в свое основание, стало быть, как внутреннее. Этот переход обоих друг в друга есть их непосредственное тождество как основа; но он есть также и их опосредствованное тождество, а именно, каждое есть как раз через свое другое то, что оно есть в себе, т. е. тотальность отношения. Или, обратно, определенность каждой из сторон в силу, того, что она в себе же есть тотальность, опосредствовала с другой определенностью; таким образом, тотальность опосредствует себя с самой собою через форму или через определенность, а определенность опосредствует себя через свое простое тождество с собою.
Поэтому то, что нечто есть, оно есть целиком в своей внешности; его внешность есть его тотальность, она есть также и его рефлектированное в себя единство. Его явление есть рефлексия не только в другое, но и в себя, и его внешность есть поэтому проявление во вне того, что оно есть в себе; а так как его содержание и его форма, таким образом, безоговорочно тождественны, то нечто состоит в себе и для себя не в чем ином, как в том, что оно проявляется во вне. Оно есть откровение своей сущности, так что эта сущность именно и состоит только в том, что она есть открывающее себя.
В этом тождестве явления с внутренним или сущностью существенное отношение определило себя как действительность.
Третий отдел
Действительность
Действительность есть единство сущности и существования; в ней имеет свою истину лишенная образа сущность и лишенное устойчивости явление, или, иначе сказать, неопределенное устойчивое наличие и не имеющее упора многообразие. Существование есть, правда, происшедшая из основания непосредственность, но оно еще не положило в нем (в существовании) формы; когда оно себя определяет и формирует, оно есть явление, а когда это устойчивое наличие, определенное лишь как рефлексия в другое, развивается далее, превращаясь в рефлексию внутрь себя, оно становится двумя мирами, двумя тотальностями содержания, из которых одна определена как рефлектированная в себя, а другая — как рефлектированная в другое. Существенное же отношение представляет собой их формальное соотношение, завершением которого служит отношение внутреннего и внешнего, заключающееся в том, что содержание обоих есть лишь единая тождественная основа и точно так же — лишь единое тождество формы. — Благодаря тому, что получилось также и это тождество в отношении формы, формальное определение их разности оказывается снятым, и положено, что они суть единая абсолютная тотальность.
Это единство внутреннего и внешнего есть абсолютная действительность. Но эта действительность есть ближайшим образом абсолютное как таковое, поскольку она положена как такое единство, в котором форма сняла себя и обратила себя в пустое или внешнее различие между внешним и внутренним. Рефлексия ведет себя по отношению к этому абсолютному как внешняя рефлексия, которая скорее лишь рассматривает его, чем есть его собственное движение. Поскольку же она по существу есть это движение, она выступает как его отрицательное возвращение в себя.
Во-вторых, действительность в собственном смысле. Действительность, возможность и необходимость составляют формальные моменты абсолютного или его рефлексию.
В-третьих, единство абсолютного и его рефлексии есть абсолютное отношение или, вернее, абсолютное как отношение к себе самому, — субстанция.
Первая глава
Абсолютное
Простое сплошное тождество абсолютного неопределенно, или, вернее, в этом тождестве разрешилась всякая определенность сущности и существования или как бытия вообще, так и рефлексии. Постольку процесс определения того, что есть абсолютное, оказывается отрицательным, и само абсолютное выступает лишь как отрицание всех предикатов и как пустота. Но так как оно есть также и полагание всех предикатов, то оно выступает как формальнейшее противоречие. Поскольку то подвергание отрицанию и это полагание принадлежат к области внешней рефлексии, постольку перед нами некая формальная несистематическая диалектика, которая без особого труда там и сям подбирает разнообразные определения и с такой же легкостью, с одной стороны, показывает их конечность и голую относительность, а, с другой стороны (так как абсолютное предносится ей как тотальность), высказывает также и присущность ему всех определений, не будучи в состоянии возвести эти полагания и отрицания в истинное единство. — Между тем нужно изобразить, что такое абсолютное; однако это изображение не может быть ни процессом определения, ни внешней рефлексией, посредством которой возникали бы определения этого абсолютного, а оно есть развертывание (Auslegung) и притом собственное развертывание абсолютного и лишь показывание того, что оно есть.
А. Развертывание абсолютного
Абсолютное не есть ни только бытие, ни также только сущность. Бытие есть первая нерефлектированная непосредственность, а сущность — рефлектированная непосредственность; каждое из них есть, далее, тотальность в себе самом, но определенная тотальность. В сущности бытие выступает как существование, и соотношение сущности и бытия доразвилось до отношения внутреннего и внешнего. Внутреннее есть сущность, однако, как такая тотальность, которая имеет существенно то определение, что она соотнесена с бытием и есть непосредственно бытие. Внешнее есть бытие, но с тем существенным определением, что оно соотнесено с рефлексией и непосредственно представляет собою столь же безотносительное тождество с сущностью. Само абсолютное есть абсолютное единство обоих; оно есть то, что составляет вообще основание существенного отношения, которое как отношение только еще не возвратилось в это свое тождество и основание которого еще не положено.
Из этого вытекает, что определение абсолютного состоит в том, что это абсолютное есть абсолютная форма, но вместе с тем не как такое тождество, моменты которого суть лишь простые определенности, а как такое тождество, каждый момент которого в себе самом есть тотальность и тем самым, как безразличный к форме, представляет собою полное содержание целого. Но и обратно, абсолютное есть абсолютное содержание таким образом, что содержание, которое как таковое есть безразличное многообразие, заключает в себе отрицательное соотношение формы, в силу чего его многообразие есть лишь одно сплошное тождество.
Следовательно, тождество абсолютного есть абсолютное тождество вследствие того, что каждая из его частей сама есть целое, или, иначе сказать, каждая определенность есть тотальность, т. е., что определенность вообще стала безоговорочно прозрачной видимостью, некоторым исчезнувшим в своей положенности различием. Сущность, существование, в-себе-сущий мир, целое, части, сила — все эти рефлектированные определения кажутся представлению в себе и для себя значимым, истинным бытием; абсолютное же есть по отношению к ним основание, в котором они потонули. — Так как в абсолютном форма есть лишь простое тождество с собой, то абсолютное не определяет себя; ибо определение есть различие формы, которое ближайшим образом и признается за таковое. Но так как абсолютное вместе с тем содержит в себе всякое различие и определение формы вообще, или, иначе сказать, так как оно само есть абсолютная форма и рефлексия, то в нем должна выступать также и разность содержания. Но само абсолютное есть абсолютное тождество; это есть его определение, так как всякое многообразие в-себе-сущего и являющегося миров, или, иначе сказать, внутренней и внешней тотальности в нем снято. — В нем самом нет никакого становления, ибо оно не есть бытие; оно не есть также и рефлектирующий, себя процесс определения, ибо оно не есть определяющая себя лишь внутри себя сущность; оно также не есть проявление себя во вне, ибо оно есть тождество внутреннего и внешнего. — Но таким образом движение рефлексии противостоит его абсолютному тождеству. Это движение снято в последнем, и таким образом это движение есть лишь его внутреннее; но тем самым оно внешне ему. — Движение рефлексии поэтому состоит ближайшим образом лишь в том, что оно упраздняет в абсолютном свое действие. Оно есть лежащее позади абсолютного потустороннее, состоящее из многообразных различий и определений и их движения; оно поэтому есть, правда, вбирание их, но вместе с тем и их гибель; таким образом, оно есть то отрицательное развертывание абсолютного, которое было упомянуто выше. — В своем истинном изображении это развертывание есть полученное доселе всё целое логического движения сферы бытия и сущности, содержание которых не было нахватано извне как нечто данное и случайное, а равно и не было погружено внешней ему рефлексией в бездну абсолютного, но определило себя в нем в силу своей внутренней необходимости и (как собственное становление бытия и как рефлексия сущности) возвратилось в абсолютное как в свое основание.
Но само это развертывание имеет вместе с тем и положительную сторону, поскольку, именно, конечное тем, что оно идет ко дну, погружается в основание, доказывает свою природу, состоящую в том, что оно соотнесено с абсолютным, или, иначе сказать, содержит абсолютное в себе самом. Но эта сторона есть не столько положительное развертывание самого абсолютного, сколько, скорее, развертывание определений, показывающее, что они имеют абсолютное не только своей бездной, но также и своим основанием, или, иначе сказать, что то, что им, т. е. видимости, сообщает устойчивое наличие, есть само абсолютное. — Видимость есть не ничто, а она есть рефлексия, соотношение с абсолютным; или, иначе сказать, она есть видимость, поскольку в ней светится абсолютное. Таким образом, это положительное развертывание еще задерживает конечное перед его исчезновением и рассматривает его как некоторое выражение и отображение абсолютного. Но прозрачность конечного, через которое проглядывает лишь абсолютное, кончается полным исчезновением; ибо нет ничего в конечном, что могло бы сохранить для него какое-нибудь отличие от абсолютного; конечное есть среда, поглощаемая тем, что светится через нее.
Это положительное развертывание абсолютного само есть поэтому лишь некоторое излучение видимости; ибо то истинно положительное, которое содержат в себе оно и развертываемое содержание, есть само абсолютное. Все встречающиеся дальнейшие определения, т. е. та форма, в которой абсолютное светится, представляет собою нечто лишенное всякого значения, нечто такое, что подбирается развертыванием извне и в чем оно приобретает некоторое начало для своего делания. Такого рода определение имеет в абсолютном не свое начало, а только свой конец. Поэтому рассматриваемое развертывание есть, правда, абсолютное делание благодаря своему соотношению с абсолютным, в которое оно возвращается, но не есть абсолютное делание по своему исходному пункту, который есть внешнее абсолютному определение.
На самом же деле развертывание абсолютного есть его собственное дело, и дело, начинающееся у него самого, равно как и приходящее к нему самому. Абсолютное, взятое лишь как абсолютное тождество, оказывается определенно абсолютным, а именно определенным как тождественное; как таковое оно положено рефлексией против противоположения и многообразия; или, иначе сказать, оно есть лишь отрицательное рефлексии и вообще процесса определения. — Поэтому не только указанное развертывание абсолютного есть нечто несовершенное, но и также само это абсолютное, к которому лишь приходят. Или, иначе говоря, то абсолютное, которое есть лишь абсолютное тождество, есть лишь абсолютное некоторой внешней рефлексии. Оно есть поэтому не абсолютно-абсолютное, а абсолютное в некоторой определенности или, другими словами, оно есть атрибут.
Но абсолютное есть атрибут не только потому, что оно есть предмет некоторой внешней рефлексии и, стало быть, нечто определенное через последнюю. — Или, иначе сказать, рефлексия не только внешня ему, а она, непосредственно потому, что она ему внешня, также и внутрення ему. Абсолютное есть абсолютное лишь потому, что оно есть не абстрактное тождество, а тождество бытия и сущности или внутреннего и внешнего. Следовательно, сама абсолютная форма и заставляет его светиться видимостью внутри себя и определяет его в атрибут.
В. Абсолютный атрибут
Выражение «абсолютно-абсолютное», которое мы употребили выше, обозначает абсолютное, возвратившееся в своей форме в себя, или, иначе сказать, такое абсолютное, форма которого одинакова с его содержанием. Атрибут есть лишь относительно абсолютное, некоторая связь, не означающая ничего другого, кроме абсолютного в некотором определении формы. А именно, форма сначала, до ее завершенного развертывания, пока что только внутрення, или, что то же самое, только внешня, и вообще есть сначала определенная форма или отрицание вообще. Но так как она вместе с тем есть форма абсолютного, то атрибут составляет все содержание абсолютного; он есть та тотальность, которая раньше представлялась некоторым миром или одной из сторон существенного отношения, каждая из которых сама есть целое. Но рассмотренные выше два мира, являющийся и в-себе-и-для-себя-сущий, должны были каждый в своей сущности быть противоположными друг другу. Одна сторона существенного отношения была, правда, одинакова с другой, целое оказалось тем же самым, что и части, проявление силы во вне тем же самым содержанием, что и сама сила, и вообще внешнее тем же самым, что и внутреннее. Но вместе с тем каждая из этих сторон должна была еще иметь свое собственное непосредственное устойчивое наличие — одна сторона как сущая, а другая как рефлектированная непосредственность. Напротив, в абсолютном эти различенные непосредственности низведены на степень видимости, и та тотальность, которую представляет собой атрибут, положена как его истинное и единственное устойчивое наличие; определение же, в котором он есть, положено как нечто несущественное.
Абсолютное есть атрибут потому, что оно, как простое абсолютное тождество, имеет бытие в определении тождества; к определению вообще можно теперь присоединить другие определения, например, также и то определение, что существуют многие атрибуты. Но так как абсолютное тождество имеет лишь то значение, что не только все определения сняты, но что оно также есть та рефлексия, которая сняла самое себя, то в нем все определения положены как снятые. Или, иначе сказать, тотальность положена как абсолютная тотальность, или, еще иначе, атрибут имеет абсолютное своим содержанием и устойчивым наличием; его определение формы, через которое он есть атрибут, также поэтому положено непосредственно как голая видимость, — отрицательное как отрицательное. Положительная видимость, которую развертывание сообщает себе через атрибут, беря конечное в его ограниченности не как некоторое в-себе-и-для-себя-сущее, а растворяя его устойчивое наличие в абсолютное и растягивая его до атрибута, снимает само то обстоятельство, что он есть атрибут; это развертывание погружает его и свое различающее делание в простое абсолютное.
Но рефлексия, возвращаясь таким образом из своего различения лишь к тождеству абсолютного, не вышла вместе с тем из своей внешности и не пришла к истинному абсолютному. Она достигла лишь неопределенного, абстрактного тождества, т. е. того, которое пребывает в определенности тождества. — Или, иными словами, когда рефлексия, как внутренняя форма, определяет абсолютное в атрибут, то этот процесс определения еще разнится от внешности; внутреннее определение не пронизывает абсолютного; его проявление во вне состоит в том, что оно, как некоторая голая положенность, исчезает в абсолютном.
Следовательно, та форма, — возьмем ли мы ее как внешнюю или как внутреннюю, — через которую абсолютное есть атрибут, вместе с тем положена так, что она есть некоторое в самом себе ничтожное, внешняя видимость, или голый вид и способ.
С. Модус абсолютного
Атрибут есть, во-первых, абсолютное в простом тождестве с собой. Во-вторых, он есть отрицание, и последнее, как отрицание, есть формальная рефлексия в себя. Эти две стороны образуют ближайшим образом два крайних термина атрибута, средний термин которых образует он сам, так как он есть и абсолютное и определенность. — Второй из этих крайних терминов есть отрицательное как отрицательное, есть внешняя абсолютному рефлексия. — Или, иначе говоря, поскольку он берется как внутреннее абсолютного, и полагание им себя как модуса есть его собственное определение, то модус есть вне-себя-бытие абсолютного, потеря себя в изменчивости и случайности бытия, его совершившийся переход в противоположное без возвращения в себя, —лишенное тотальности многообразие форм и определений содержания.
Но модус, внешность абсолютного, есть не только это, но и внешность, положенная как внешность, голый вид и способ, тем самым видимость как видимость или рефлексия формы в себя и, стало быть, то тождество с собой, которое есть абсолютное. Следовательно, на самом деле только в модусе абсолютное впервые положено как абсолютное тождество; оно есть то, что оно есть, а именно, тождество с собой, лишь как соотносящаяся с собой отрицательность, как излучение видимости, положенное как излучение видимости.
Поэтому, поскольку развертывание абсолютного начинает с его абсолютного тождества и переходит к атрибуту, а от последнего к модусу, то оно тем самым прошло полностью свои моменты. Но, во-первых, оно этим есть не только некоторое отрицательное отношение к этим определениям, а это его дело есть само то рефлектирующее движение, в качестве которого абсолютное единственно только и есть поистине абсолютное тождество. — Во-вторых, оно при этом имеет дело не только с внешним, и модус не есть только наиболее внешняя внешность, а так как он есть видимость как видимость, то он есть возвращение в себя, та сама себя растворяющая рефлексия, в качестве которой абсолютное есть абсолютное бытие. — В-третьих, развертывающая рефлексия кажется начинающей со своих собственных определений и с внешнего, кажется подбирающей модусы или определения атрибута, как преднайденные где-то вне абсолютного, и ее дело кажется состоящим в том, что она лишь приводит их обратно в неразличенное тождество. На самом же деле она имеет в самом абсолютном ту определенность, с которой она начинает. Ибо абсолютное, как первое неразличенное тождество, само есть лишь определенное абсолютное или атрибут, так как оно есть неподвижное, еще не рефлектированное абсолютное. Эта определенность, так как она есть определенность, принадлежит к рефлектирующему движению; лишь через последнее абсолютное определенно как первое тождественное, и точно так же лишь через него оно обладает абсолютной формой и представляет собою не просто нечто равное самому себе, а нечто такое, что само полагает себя равным самому себе.
Истинное значение модуса заключается поэтому в том, что он есть рефлектирующее, собственное движение абсолютного, некоторый процесс определения, но не такой, через который абсолютное становилось бы чем-то другим, а процесс определения только того, что оно уже есть; прозрачная внешность, которая есть показывание его самого; некоторое движение из себя во вне, но таким образом, что это во-вне направленное бытие есть в такой же мере и сама внутренность, и тем самым представляет собою вместе с тем такое полагание, которое есть все только положенность, но абсолютное бытие.
Поэтому если задают вопрос, в чем состоит содержание развертывания (что именно нам показывает абсолютное?), то нужно сказать, что различие формы и содержания и без того растворено в абсолютном. Или, иначе сказать, содержание абсолютного и состоит как раз в том, что оно проявляет себя. Абсолютное есть абсолютная форма, которая, как раздвоение себя, безоговорочно тождественна с собой, — отрицательное как отрицательное, или, иначе сказать, такое отрицательное, которое сливается с собой и лишь таким путем есть абсолютное тождество с собой, которое также и безразлично к своим различиям или есть абсолютное содержание; содержание есть поэтому лишь самое это развертывание.
Абсолютное, как это носящее само себя движение развертывания, как вид и способ, который есть его абсолютное тождество с самим собой, есть проявление во вне не некоторого внутреннего и не по отношению к некоторому другому, а имеет бытие лишь как абсолютное проявление себя для самого себя; оно, таким образом, есть действительность.
Примечание
[Философия Спинозы и Лейбница]
Понятию абсолютного и отношению рефлексии к последнему, как оно здесь изображено, соответствует понятие спинозовской субстанции. Спинозизм есть неудовлетворительная философия потому, что рефлексия и ее многообразный процесс определения есть в нем некоторое внешнее мышление. — Субстанция есть в этой системе единая субстанция, единая нераздельная тотальность; нет ни одной определенности, которая не содержалась бы и не была бы растворена в этом абсолютном; и немалое значение имеет то обстоятельство, что все то, что естественному представлению или определяющему рассудку кажется самостоятельным и предносится ему как таковое, целиком низведено в указанном необходимом понятии на степень голой положенности. — «Определенность есть отрицание» — таков абсолютный принцип спинозовской философии (91); это истинное и простое усмотрение служит обоснованием абсолютного единства субстанции. Но Спиноза останавливается на отрицании как определенности или качестве; он не идет дальше, не переходит к познанию его как абсолютного, т. е. себя самого отрицающего отрицания; тем самым спинозовская субстанция не содержит в себе сама абсолютной формы; и познание этой субстанции не есть имманентное познание. Правда, субстанция есть абсолютное единство мышления и бытия или протяжения; она, следовательно, содержит в себе само мышление, но лишь в его единстве с протяжением, т. е. содержит его не как отделяющее себя от протяжения, тем самым вообще не как процесс определения и формирования, а также не как возвращающееся в себя и начинающееся из самого себя движение. Этой субстанции отчасти недостает вследствие этого принцип личности — недостаток, который главным образом вызывал возмущение против спинозовской системы, — отчасти же это познание есть внешняя рефлексия, которая постигает и выводит то, что выступает как конечное, — определенность атрибута и модус, равно как и вообще самоё себя, — не из субстанции, а действует, как внешний рассудок, подбирает определения, как данные, и сводит их к абсолютному, вместо того, чтобы начинать с абсолютного.
Понятия, которые Спиноза дает о субстанции, суть понятия причины самой себя, — что она есть то, сущность чего заключает в себе существование, — что понятие абсолютного не нуждается в понятии чего-либо другого, из которого оно должно было бы быть образовано. Эти понятия, как бы глубоки и правильны они ни были, представляют собою дефиниции, непосредственно принимаемые в науке с самого начала. Математика и другие подчиненные науки необходимо должны начинать некоторыми предпосылками, составляющими их стихию и положительную основу. Но абсолютное не может быть некоторым первым, непосредственным, а есть существенно его результат.
Вслед за дефиницией абсолютного у Спинозы выступает далее дефиниция атрибута, и последний определяется им, как то, каким образом рассудок постигает сущность этого абсолютного (92). Помимо того, что рассудок принимается Спинозой как нечто позднейшее но своей природе, чем атрибут (ибо Спиноза определяет его как модус), этой дефиницией атрибут—определение, как определение абсолютного, — делается у Спинозы зависимым от чего-то другого, от рассудка, и это другое выступает по отношению к субстанции внешним и непосредственным образом.
Атрибуты Спиноза определяет, далее, как бесконечные и притом бесконечные также и в смысле бесконечного множества. Правда, в дальнейшем мы встречаем лишь два атрибута — мышление и протяжение, — и нам не показывают, каким образом эта бесконечная множественность необходимо сводится лишь к противоположности и притом к этой определенной противоположности двух атрибутов, мышления и протяжения. — Эти два атрибута взяты поэтому эмпирически. Мышление и бытие представляют абсолютное в некоторой детерминации; само же абсолютное есть их абсолютное единство, так что они суть лишь несущественные формы, порядок вещей есть тот же, что и порядок представлений или мыслей, и единое абсолютное только внешней рефлексией, некоторым модусом рассматривается, под этими двумя определениями, то как тотальность представлений, то как тотальность вещей и их изменений. Подобно тому, как эта внешняя рефлексия делает указанное различие, точно так же она и погружает это различив обратно в абсолютное тождество. Но все это движение совершается вне абсолютного. Правда, само это последнее есть также и мышление, и постольку это движение происходит лишь в абсолютном; но, как мы уже заметили, оно имеется в абсолютном лишь как единство с протяжением; и тем самым не как то движение, которое до существу есть также и момент противоположения. — Спиноза предъявляет к мышлению возвышенное требование рассматривать все под образом вечности, sub specie aeterni, т. е. как оно есть в абсолютном. Но в этом абсолютном, которое есть лишь неподвижное тождество, атрибут, как и модус, находится лишь как исчезающий, а не как становящийся, так что тем самым и указанное исчезание берет свое положительное начало лишь извне.
Третье определение, модус, есть у Спинозы состояние (affectio) субстанции, определенная определенность, то, что есть в некотором другом и постигается через это другое. Атрибуты имеют, собственно говоря, своим определением: лишь неопределенную разность; каждый должен выражать тотальность субстанции и постигаться из себя самого; но поскольку он есть абсолютное как определенное абсолютное, он содержит в себе инобытие и не может быть постигнут только из себя самого. Поэтому определение атрибута положено впервые, собственно говоря, только в модусе. Это третье, далее, остается голым модусом; с одной стороны, последний есть непосредственно данное, а, с другой стороны, его ничтожность не познается, как рефлексия в себя. — Спинозовское развертывание абсолютного поэтому есть, правда, постольку полное, поскольку оно начинает с абсолютного, затем переходит к атрибуту и кончает модусом; но эти три определения лишь перечисляются одно за другим без внутренней последовательности развития, и третье определение не есть отрицание как отрицание, не есть отрицательно соотносящееся с собою отрицание, вследствие чего оно в себе самом было бы возвращением в первое тождество, а это последнее было бы истинным тождеством. Здесь поэтому недостает необходимости движения абсолютного к несущественности, равно как и ее разрешения самой по себе в тождество; или, иначе говоря, недостает становления как тождества, так и его определений.
Подобным же образом в восточном представлении об эманации абсолютное есть озаряющий сам себя свет. Однако он не только озаряет себя, но и истекает из себя. Его истечения суть удаления от его непомутненной ясности; дальнейшие порождения менее совершенны, чем предшествующие, из которых они возникают. Истечение понимается лишь как некоторое происшествие, становление — лишь как нарастающая утрата. Таким образом, бытие все больше и больше помутняется, и ночь, отрицательное, есть последнее в линии эманаций, которое уже не возвращается в первый свет.
Отсутствие рефлексии в себя, характеризующее спинозовское развертывание абсолютного, равно как и учение об эманации, восполнено в понятии лейбницевской монады. — Односторонности одного философского принципа обыкновенно противопоставляет себя противоположная односторонность, и, как во всем, оказывается наличной тотальность по крайней мере, как некоторая разбросанная полнота. — Монада есть лишь одно, рефлектированное в себя отрицательное; она есть тотальность содержания мира; разное многообразное в ней не только исчезло, но и сохранено отрицательным образом (спинозовская субстанция есть единство всякого содержания; но это многообразное содержание мира наличествует как таковое не в ней, а во внешней для нее рефлексии). Поэтому монада есть по существу представляющая; но в ней, хотя она и конечна, нет никакой пассивности, а изменения и определения в ней суть проявление ее в ней же самой. Она есть энтелехия; открывание себя есть ее собственное дело. — При этом монада также и определена, отлична от других; определенность получает место в особенном содержании и в способе проявления. Поэтому монада есть тотальность только в себе, по своей субстанции, а не в своем проявлении. Это ограничение монады необходимо имеет место не в полагающей самое себя или представляющей монаде, а в ее в-себе-бытии, или, иначе говоря, есть абсолютная граница, предопределение, которое положено другим существом. Далее, так как ограниченные существа имеют бытие лишь как соотносящееся с другими ограниченными существам, монада же есть вместе с тем замкнутое в себе абсолютное, то гармония этих ограничений, а именно, соотношение монад друг с другом, имеет место вне их, и равным образом предустановлена другим существом или в себе.
Ясно, что принцип рефлексии в себя, составляющий основное определение монады, устраняет, правда, инобытие и вообще воздействие извне, и изменения монады суть ее собственное полагание, но что, с другой стороны, пассивность, определяемость, через другое превращается лишь в абсолютный предел, в предел в-себе-бытия. Лейбниц приписывает монадам известную завершенность внутри себя, некоторого рода самостоятельность; они суть сотворенные существа. — При ближайшем рассмотрении их ограниченности оказывается, что, согласно даваемому Лейбницем изображению, присущее им проявление самих себя есть тотальность формы. В высшей степени важно то понятие, по которому изменения монады представляются как действия, не имеющие в себе пассивности, как проявления ее самой, и выдвигается, как существенный, принцип рефлексии в себя или индивидуации. Необходимым допущенном является затем допущение конечности, как состоящей в том, что содержание или субстанция оказывается отличной от формы и что, далее, субстанция выступает как ограниченная, форма как бесконечная. Но теперь следовало бы в понятии абсолютной монады выявить не только абсолютное единство формы и содержания, но также и природу рефлексии, заключающуюся в том, что последняя, как соотносящаяся с самой собой отрицательность, отталкивает себя от себя, вследствие чего абсолютная монада есть полагающая и творящая. Правда, в лейбницевской системе мы находим также и тот дальнейший вывод, что бог есть источник существования и сущности монад, т. е. что указанные абсолютные пределы во в-себе-бытии монад суть не в-себе-и-для-себя-сущие, а исчезают в абсолютном. Но в этих определениях выступают лишь обычные представления, которые Лейбниц оставляет без философского развития и не возвышает до уровня спекулятивных понятий. Таким образом, принцип индивидуации не получает своего более глубокого развития; понятия о различении разных конечных монад и об их отношении к их абсолютному не проистекают из самого этого существа или проистекают не абсолютным образом, а принадлежат резонирующей, догматической рефлексии и поэтому недозрели до внутренней связности.
Вторая глава
Действительность
Абсолютное есть единство внутреннего и внешнего как первое, в-себе-сущее единство. Развертывание представлялось внешней рефлексией, которая со своей стороны имеет непосредственное как некоторое преднайденное, но вместе с тем есть его движение и соотношение с абсолютным и как таковое приводит это преднайденное обратно в абсолютное и определяет его как голый вид и способ. Но этот вид и способ есть определение самого абсолютного, а именно, его первое тождество или его лишь в-себе-сущее единство. И притом этой рефлексией не только полагается то первое в-себе-бытие, как лишенное сущности определение, но так как она есть отрицательное соотношение с собой, то лишь через нее возникает сказанный модус. Эта рефлексия, как снимающая самое себя в своих определениях, и вообще, как возвращающееся в себя движение, есть впервые истинно абсолютное тождество и вместе с тем она есть процесс определения абсолютного или его модальность. Модус есть поэтому внешность абсолютного, но также лишь как его рефлексия в себя; или, иначе говоря, он есть собственное проявление абсолютного, так что это проявление во вне есть его рефлексия-в-себя и тем самым его в себе-и-для-себя-бытие.
Таким образом, как проявление того обстоятельства, что абсолютное не представляет собою ничего другого и не имеет никакого другого содержания, кроме того, что оно есть проявление себя, абсолютное есть абсолютная форма.
Действительность следует понимать как эту рефлектированную абсолютность. Бытие еще не действительно: оно есть первая непосредственность; его рефлексия есть поэтому становление и переход в другое; или, иначе говоря, его непосредственность не есть в-себе-и-для-себя-бытие. Действительность стоит выше также и существования. Последнее есть, правда, такая непосредственность, которая произошла из основания и условий или, иначе говоря, из сущности и ее рефлексии. Оно поэтому в себе есть то же самое, что и действительность, есть реальная рефлексия, но еще не есть положенное единство рефлексии и непосредственности. Существование переходит поэтому в явление, развивая ту рефлексию, которую оно содержит в себе. Оно есть пошедшее ко дну основание; его определение есть восстановление последнего; таким образом, оно становится существенным отношением, и его последняя рефлексия состоит в том, что его непосредственность положена как рефлексия в себя, и обратно; это единство, в котором существование или непосредственность, и в-себе-бытие, основание или рефлектированное суть всецело моменты, и есть действительность. Действительное есть поэтому проявление; оно не вовлекается своей внешностью в сферу изменения, оно не есть также и свечение своей видимостью в некотором другом, а оно проявляет себя; это означает, что оно есть в своей внешности оно же само, и что лишь в ней, а именно, лишь как отличающее себя от себя и определяющее себя движение, оно есть оно же само.
В действительности, как в этой абсолютной форме, моменты суть лишь снятые или формальные, еще не реализованные; их разность принадлежит, таким образом, прежде всего к внешней рефлексии и не определена как содержание.
Действительность, как представляющая собою непосредственное формальное единство внутреннего и внешнего, тем самым обладает определением непосредственности, противостоящим определению рефлексии в себя; или, иначе сказать, она есть некоторая действительность, противостоящая некоторой возможности. Соотношение их обоих друг с другом есть третье определение — действительное, определенное также и как рефлектированное в себя бытие, и последнее, определенное вместе с тем, и как непосредственно существующее. Это третье есть необходимость.
Но ближайшим образом, поскольку действительное и возможное суть формальные различия, их соотношение также только формально и состоит лишь в том, что как одно, так и другое есть положенность, или, иначе сказать, состоит в случайности.
А тем самым, что в случайности действительное, равно как и возможное, есть положенность, они получили в них определение; благодаря этому возникает, во-вторых, реальная действительность, а тем самым возникают также реальная возможность и относительная необходимость.
Рефлексия в себя относительной необходимости дает, в-третьих, абсолютную необходимость, которая есть абсолютная возможность и действительность.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 296; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!