Глава пятая. В ГОСТЯХ У СКУПОГО РЫЦАРЯ
На следующее утро, в понедельник, я просыпаюсь позже обычного: не в
восемь, а в девять часов утра. Ведь я вчера легла поздно - ездила с папой в
Броварню, а потом мы с ним в Театральном сквере кутили: ели бублики и
крем-брюле.
Я тороплюсь одеваться, натягиваю один чулок наизнанку, путаюсь в
тесемках и пуговицах. Мне очень хотелось бы не умываться - ведь поздно-то,
поздно как! - но разве Юзефу переспоришь? Она стоит надо мной с полотенцем в
руках и командует:
- Переверни пончошку (чулок) на другу сторону! Правое ухо в мыле, смой!
- Мы с Сонечкой Михальчук сговорились встретиться в Ботаническом саду!
- взмаливаюсь я жалобно.
- Не блоха твоя Сонечка, не ускакнет!
В спешке я не сразу замечаю, что в доме что-то происходит, вернее -
произошло утром, пока я спала. Но, когда я причесываю свои "кудлы", Юзефа
успевает шепнуть мне с торжеством:
- Папа с немкиней промовку имел!
- Про что?
- Уж ен знаеть, про что! И немкиня тоже знаеть... Видишь?
В самом деле, фрейлейн Цецильхен, сидя у стола, что-то пишет. Глаза у
нее покрасневшие, носик припух - она недавно плакала. Время от времени она
задумывается, прижимая к губам платочек,- фестончики его вышиты гладью еще
под руководством самой фрау директор "Высшей школы дочерей" в Кенигсберге!
Когда я подхожу к Цецильхен, чтобы поздороваться, она смотрит на меня,
глаза ее наполняются слезами, она грустно шепчет:
|
|
- Ах, Зашинка... Ах, дорогая Зашинка...
Это что-то новое. Фрейлейн Цецильхен не любит моего имени "Сашенька"
(язык сломать можно!) и называет меня "Альхен".
Затем Цецильхен обнимает меня и прижимает к себе мою кудлатую голову.
Мне неудобно, лицо мое почти лежит на столе, и я невольно успеваю прочитать
адрес на конверте - крупными буквами: МЕМЕЛЬ.
Отпустив мою голову, Цецильхен указывает мне на конверт и говорит
горько:
- Вот. Пишу ему... Дяде жены моего двоюродного брата. У него в Мемеле
собственное кафе... Под названием "В зеленом саду"... Когда у нас дома был
семейный совет, ехать мне в Россию или не ехать, этот дядя говорил: "Не
надо! Пусть сидит дома!" О, как он был прав! Теперь я пишу ему, пусть он мне
что-нибудь посоветует...
У двери в столовую я немного медлю - оттуда слышен голос папы:
- Да перестань волноваться! Если ты сама не умеешь никому сказать "нет"
или "вы этого не умеете", так предоставь это мне!
- Но я боюсь, что ты не так сказал,- пытается возразить мама.
- Я был вежлив, как учитель танцев... Но я сказал ей, что не надо
браться за то, чего не умеешь делать, вот и все! А нам с тобой надо подумать
о настоящем учителе: ребенок способный, любознательный...
|
|
Но тут в столовую вхожу я, и разговор сразу иссякает, словно самоварная
струя после того, как привернули кран.
Весь день настроение у нас в доме напряженное. Цецильхен со скорбными
глазами строчит письма. Гулять со мной в этот день некому. Мама занялась
укладкой зимних вещей в нафталин, Юзефа на кухне рубит сечкой мясо, овощи и,
по обыкновению, ворчит как нанятая:
- Чи ж я им не говорила? Смотрите, говорила, кого берете! Нет, привезли
дуру ребенка учить!
Я взбираюсь на подоконник в передней - оттуда видны окна квартиры, где
живет знакомая девочка, Любочка Зильберберг. Раскрываю окно настежь и зову
сперва не очень громко:
- Люба! Люба! Потом громче:
- Любочка-а-а! Юбочка-а-а! Потом:
- Любка-а! Юбка-а!
И, совсем расшалившись, кричу во весь голос:
- Любочка! Юбочка! Бочка! Очка! Чка! Ка! А!
Наконец одно из окон Любочкиной квартиры чуть-чуть приоткрывается. В
узенькую щель виден бледный носик Любочки Зильберберг и белокурая прядка ее
волос.
- Что ты кричишь? - сердито бросает она в оконную щель.
- Мне скучно,- говорю я откровенно.- А тебе?
- Тоже.
- А что ты делаешь?
- Ничего,- грустно признается Любочка.- Сидю себе.
- Так приходи ко мне играть!
- Нельзя,- вздыхает Любочка.- И не зови меня! Мне к окошку подходить не
|
|
велено: я простудюсь...
- Ну, хочешь, я к тебе приду? - предлагаю я великодушно. .
Любочка кивает: "Приходи!"
Я соскакиваю с подоконника. Но... надо еще, чтобы мне разрешили идти к
Любочке в гости. Ведь я вчера ездила с папой к Шабановым, а мама считает,
что ходить каждый день по гостям не к чему. И папа тоже так думает. Так что
меня могут и не отпустить к Любочке.
К счастью, папы нет дома, мама тоже куда-то ушла. Значит, можно ни у
кого не спрашиваться. Да ведь и иду я не на какую-нибудь другую улицу, а к
Любочке, соседке, живущей на одном дворе с нами. Зайду на полчасика,
поиграем во что-нибудь - и прибегу домой.
А мне, по правде сказать, интересно побывать у Любочки: я у нее еще
никогда не была. Я ее вообще никогда не видела иначе, как в окне. Родители
Любочки совсем недавно купили тот дом, в котором мы живем, и переселились в
одну из квартир. До сих пор на воротах дома висела табличка: "ДО БР. (то
есть братьев) АДАМОВИЧ". А теперь ее заменили другой: "ДОМ К-ХИ (то есть
купчихи) А. ЗИЛЬБЕРБЕРГ". "К-ха" - это Любочкина мама.
На двери, ведущей с улицы к Зильбербергам, - вывеска. Белыми буквами по
черному фону:
|
|
ССУДНАЯ КАССА
Мне интересно, что делается там, куда (как папа говорил Юзефе) люди
несут закладывать самовары. Я храбро вхожу с улицы в ссудную кассу. Это -
помещение, похожее на магазин, с аккуратно сложенными на полках самыми
разнообразными предметами. Тут и в самом деле самовар - даже несколько
самоваров,- и мандолина, и кастрюли, и посуда. На вешалке висят шубы,
мужские костюмы, женские платья. В углу - два велосипеда и детская
колясочка. Над всем этим - надпись: "Продается". Помещение перегорожено
прилавками, тоже как в магазинах. В одном месте прилавка - откидная доска,
чтобы можно было входить за прилавок и выходить из-за него.
За прилавком сидит человек. Я его знаю, видела из окна, это Любочкин
папа. Забрав в горсть курчавую темную бороду и сосредоточенно покусывая ее,
он совершенно поглощен чтением книги. Услыхав, что кто-то вошел, он
неторопливо откладывает книгу в сторону, встает и, упершись обеими руками в
прилавок, приветливо обращается ко мне'
- Чем могу служить, барышня?
Но в эту минуту из внутренней двери, ведущей, вероятно, в их квартиру,
выбегает Любочка:
- Папа, это моя гостья...
Папа Зильберберг мгновенно теряет ко мне всякий интерес и снова садится
за прерванное чтение. А Любочка, взяв мою руку, увлекает меня за собой в ту
дверь, из которой она появилась. Там, оказывается, лестница, по которой мы
попадаем в квартиру Зильбербергов. Прежде чем войти туда, Любочка деловито
спрашивает:
- Ноги у тебя чистые? Потому что у нас паркеты...
Мы входим сперва в комнату с зелеными бархатными портьерами на окнах и
дверях. Великолепный письменный стол поразительной чистоты. На нем - очень
красивая чернильница: бронзовый медведь обнимает лапами древесный пень.
Чернильница - без чернил. На столе - ни одного карандаша, ни одной ручки.
Однако мое внимание привлекает не это, а два внушительных книжных шкафа,
битком набитых книгами.
- Твои книги?
- Нет! - Любочка энергично мотает головой.- Я не люблю читать. Это
папины...
- А можно посмотреть?
- Только через стекла. Шкафы заперты, а ключи у мамы. Я чувствую
уважение к Любочкиному папе. Вон у него сколько книг! И, даже сидя в своей
ссудной кассе, он читает! Я говорю это Любочке, но она меня разочаровывает:
- Нет, папа этих книжек не читает. А там внизу, в кассе, у него
молитвенник. Папа у нас очень набожный,- добавляет Любочка с гордостью.-
Всякую свободную минуту он молится!
Бог с ним, с Любочкиным папой! Он, оказывается, как Цецильхен, сидит
над молитвенником. Наверно, тоже про Абрахама читает!
Эти книги, со шкафами вместе, папа достал по случаю. Немецкие,
французские, английские. Найдется покупатель - папа продаст... Ну, идем
дальше!
Мы входим в следующую комнату.
- Это зал! - торжественно возглашает Любочка.
Мебель в зале обита голубым шелком, выглядывающим из-под чехлов
сурового цвета. Паркетный пол блестит, как ледяное поле катка. А на окнах
удивительные занавеси: с вышитыми на них разноцветными попугаями - розовыми,
синими, зелеными,- летающими, сидящими на ветках.
- А кто у вас играет? - спрашиваю я, показывая на большой концертный
рояль с хрустальными копытцами под каждой ножкой.- Ты играешь?
Это я спрашиваю с уважением: мне музыка не дается! Мама учит меня
играть на фортепьяно, и это стоит нам обеим немало слез. Мама приходит в
отчаяние от моей музыкальной тупости. Сама она играет хорошо, а брат ее, мой
дядя Миша, даже очень хорошо. Только я одна некудышняя в музыке.
Любочка смеется.
- Нет,- говорит она,- я играть совсем не умею. И учиться не хочу...
Очень мне это нужно!
- Кто же играет на этом рояле?
- Никто. Папа его по случаю достал...
Из зала мы входим в почти темную столовую. Стены в ней заставлены
массивными буфетами, полубуфетами, горками. Сквозь стеклянные их дверцы
сверкает хрустальная, серебряная, вызолоченная посуда.
Любочка остановилась, следя за впечатлением, какое производит на меня
это великолепие. А я стою и думаю: где я все это уже видела? Где-то в
темноте... при слабом свете мерцали золото, серебро... Где это было? Или
рассказывал мне кто-то об этом? Или читала я? Не могу вспомнить... Но только
знаю: было это.
- Вы тут едите? - спрашиваю я почти шепотом.
- Не-е... Это парадная столовая. Если придут когда-нибудь очень важные
гости, тогда стол накроют здесь. А мы тут, рядом.
И Любочка вводит меня в соседнюю небольшую комнату с обыкновенной
мебелью - кушеткой, небольшим обеденным столом, венскими стульями, простым
шкафчиком вместо буфета.
- Мы тут кушаем,- объясняет Любочка,- чтоб не пачкать в парадной
столовой. Понимаешь?
Мы с Любочкой сидим на кушетке и разглядываем друг друга. Мы ведь,
собственно, в первый раз встречаемся. До сих пор мы только переговаривались
через окно.
У Любочки лицо бледненькое и какое-то кисленькое, невеселое. На шее у
ней повязано что-то вроде компресса.
- У тебя горло болит?
- Да нет! - говорит Любочка с досадой.- Это все мама...
Боится, что я простужусь. Сегодня выдумала, будто я ночью так кашляла,
что у нее сердце разрывалось! А я сплю и даже не слыхала, что я кашляю.
Разве это может быть?
Дальше Любочка изливает передо мной свои огорчения:
- Мама всегда боится, что я простудюсь. Все дети ходят уже по улице в
одних платьях, одна я ходю в драповом пальте, в вязаных рейтузах и гамашах!
А уж зимой... - Любочка с отчаянием машет рукой.- И ведь подумай - ничего не
помогает! Я все-таки нет-нет да и простудюсь! То горло болит, то насморк...
- Это оттого, что тебя кутают,- говорю я авторитетно.- Мой папа доктор,
и он не велит, чтоб меня кутали. И велит, чтоб я бегала босиком. Даже зимой
я каждый день бегаю босиком целый час!
- По снегу? - ужасается Любочка.
- Нет, дома,- смеюсь я.- По полу. А летом, если на даче, так и по
земле... Целые дни! Это очень весело: земля тепленькая, трава щекотная... И,
знаешь, я ведь в самом деле почти никогда не простуживаюсь.
Любочка смотрит на меня, пораженная. Подумать только: я хожу босиком!
Так смотрела бы она, наверно, на людоеда: ох, он ест человечину!
- Ты нарочно... - говорит она недоверчиво.- Приличные дети не бегают
босиком. Они же не нищие! - И вдруг с интересом спрашивает: - А какое
мороженое ты ешь? Холодное?
- Обыкновенное... - недоумеваю я.
- А для меня,- Любочка чуть не плачет,- блюдце с мороженым ставят на
край плиты.. Когда оно растает, я пью тепленькую жижицу...
В общем, у Любочки неинтересно. Ни в прятки, ни в жмурки играть нельзя
- негде. В парадных комнатах это запрещено. Есть еще две тесные комнатушки -
в одной спят Любочкины папа и мама, в другой - она сама. В общем, прятаться
негде. У Любочки, правда, много игрушек, но чуть возьмешь которую-нибудь в
руки, Любочка начинает тревожно зудить:
- Осторожно! Не урони! Не сломай! Это очень дорогая кукла! Заграничная!
Я делаю последнюю попытку поддержать разговор:
- Любочка, а ты учишься?
- Немножко. Мама боится, что я слабенькая...
- А в гимназию ты поступишь?
- Ой, нет! - даже пугается Любочка.- В гимназии много девочек, я еще от
них чем-нибудь заразюсь! Корью, скарлатиной... Спаси бог!
- Как же ты будешь, без гимназии?
- Подумаешь! Мама говорит, при наших средствах можно нанять каких
хочешь учителей, чтоб они приходили к нам домой.
Приблизившись ко мне, Любочка добавляет "секретным голосом":
- Мы богатые. Папа скоро свою банкирскую контору откроет.
В общем - скучно. Я прощаюсь и ухожу.
Спустившись с лестницы, я открываю дверь в ссудную кассу, чтобы выйти
через нее на улицу, но останавливаюсь и невольно вслушиваюсь.
Любочкин папа занят с посетительницей. На меня они не обращают
внимания.
- За это колечко, пани,- говорит Любочкин папа,- могу вам дать максимОм
два рубля. МаксимОм!
- Оно стоило пять,- тихо говорит женщина.
- Переплатили, пани! Красная цена - три рубля за новое. А ведь вы его
уже не один год носили - стерлось! Предлагаю справедливую цену: два рубля.
Будете платить мне по двадцать копеек проценту в месяц. Удерживаю вперед за
три месяца проценту - шестьдесят копеек. Итого можете получить сейчас один
рубль сорок копеек.
И Любочкин папа берется за свою конторку, чтобы взять из нее деньги.
- Пане,- просит женщина.- Это же мое венчальное кольцо. Подумайте,
пане!
- А что мне думать? Это не мое, а ваше венчальное кольцо,- вы и
думайте! Сейчас я вам отсчитаю один рубль сорок копеек, а через три месяца
вы принесете мне два рубля и получите обратно свое колечко. А не принесете -
имею право взять кольцо себе... или продать... как хочу! Моя воля!
- Получу я его, как же! - с горечью говорит женщина.- Все свои вещи я
сюда к вам перетаскала! В последний раз сахарницу серебряную,
вызолоченную... Вон она стоит на полке, выставлена на продажу. А что я
обратно выкупила? Ничего!
- Это уж, пани, не я виноватый, что вы не могли выкупить в срок свои
вещи! Все бог, его воля...
Любочкин папа выкладывает на прилавок деньги. Женщина, сосчитав, кладет
их в кошелек и уходит. Любочкин папа снова углубляется в свой молитвенник.
Меня он не замечает.
Я стою неподвижно и с усилием вспоминаю... Где я все-таки это уже
видела? Темную комнату... золото, серебро... и женщина просила, на коленях
просила, говорила, что не может отдать долг...
И вдруг в памяти встают стихи:
Тут есть дублон старинный... Вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях, воя...
Пушкин... "Скупой рыцарь"... Любочкин папа - как пушкинский барон в
своем подвале! Наверно, он ходит по своим комнатам со свечой или лампой и
любуется вещами, которые он "достал".
Эта женщина в ссудной кассе не плакала, не стояла на коленях, не
выла... Она взяла рубль сорок копеек за вещь, которая стоила пять рублей,
Любочкин папа небрежно бросил ее венчальное кольцо в ящик...
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!