Военная экстрасенсорика: Запад 12 страница

– Вы, конечно, не верите во все эти сказки, не так ли?

Я дал ему честный ответ: я не знаю, как относиться к содержанию всех этих бумаг, так как мало знаю о предмете. Он же предложил мне просмотреть лежащий передо мной материал, чтобы изучить его получше, а они тем временем сходят выпить по чашечке кофе. Когда они вышли из комнаты, я тщательно просмотрел бумаги. Это была очень старая подборка. Первая статья, которую я выудил из кучи бумаг, была публикация о Карле Николаеве, эксперимент с которым проводился, по-моему, в 1966 году. О нём много писали в России. «Передатчик» был в Москве, а сам Николаев, «приёмник», находился в Новосибирске, на расстоянии почти в три тысячи километров. Это был первый эксперимент из целого ряда опытов, в которых передатчик и приёмник располагались на расстояниях от нескольких километров до нескольких тысяч километров, и, в конечном счете, этот опыт вошёл в историю, так как ознаменовал собой огромный скачок интереса к вопросам парапсихологии в Советском Союзе. Николаев утверждал, что приобрёл свои способности, благодаря напряженному обучению, и он был настолько убедителен в демонстрации своих возможностей, что получил исключительные привилегии от Коммунистической партии – частный дом, большую зарплату, автомобиль, модную одежду и другие льготы, не доступные для обычного гражданина. Конечно же, из-за последнего предложения, этот документ и был засекречен.

Я провел в одиночестве не очень долго, прочитав многие из самых коротких статей и бегло просмотрев объёмные документы. Офицеры возвратились приблизительно через 45 минут, с чашечками кофе в руках. Я про себя отметил, что мне они кофе не принесли. Этуотер, не будучи особо доброжелательным, по крайней мере, не был и враждебен ко мне. Он спросил, нет ли, по моему мнению, в этих лежащих передо мной на столе материалах некой угрозы. Этот вопрос застал меня врасплох, и я, восприняв его серьёзно, не торопился отвечать. Уэтт же требовал от меня немедленного ответа. Он был явно враждебно настроен, и идеи, изложенные в статьях, кучей лежащих перед нами, вызывали в нём отвращение, словно это куча коровьего дерьма, в которое он невзначай вляпался. После глубоких раздумий я сказал:

– Да, я действительно думаю, что в этих материалах просматривается потенциальная угроза, хотя определённой уверенности в серьёзности её у меня нет, но, я думаю, что кто-то должен изучить всё это и попытаться, по крайней мере, определить серьезность исходящей угрозы и то, насколько уязвимы мы в этом плане.

Я не спрашивал себя, верят ли они мне или нет, я думал о том, что они, наверное, воспринимают меня сейчас как человека, слегка тронувшегося умом. Они поблагодарили меня за уделённое им время и кивнули на дверь, явно давая понять, что мне пора уходить. Когда я уже подошёл к выходу, Уэтт откашлялся и напомнил мне, что я подписал соглашение неразглашения и не должен ни с кем обсуждать этот разговор. Когда он говорил это, на его лице появилась улыбка, которая была из разряда узнаваемых мной гримас. Это та самая улыбка, которая появляется на лице человека, который, имея с вами дело, уверен, что вы просто притворяетесь и подшучиваете над ним. Я вышел из кабинета не менее заинтригованный, чем до того момента, как переступил через его порог.

Форт Мид, Мэриленд

Мне позвонили почти три недели спустя. Это был Майор Уэтт. Он сказал:

– Похоже, ваши слова произвели впечатление. Вы будете приглашены для повторной беседы с генералом. Не обсуждайте это ни с кем.

После этих слов он повесил трубку. Час спустя мой непосредственный начальник сообщил, что командир, бригадный генерал Ролья, приказывает мне завтра утром в 9.00 прибыть в 902 Группу Военной разведки, Форт Мид, Мэриленд.

На следующее утро я уже входил в маленький офис в форте Мид. Здесь меня снова встретили Этуотер и Уэтт в гражданской одежде. На сей раз они были очень сердечны и менее формальны. Офицеры улыбнулись, пожали мне руку, предложили кофе и пригласили поудобнее расположиться в кресле. Меня снова попросили подписать ещё более строгую бумагу о неразглашении того, что я услышу, и материала, что будет мне показан. Мне сказали, что американская военная разведка располагает неопровержимыми сведениями о том, что есть реальная угроза использования Советским Союзом и другими странами коммунистического блока экстрасенсов для шпионажа за Соединенными Штатами и его союзниками. Меня спросили, верю ли я в такую возможность. Я сказал, что не знаю ответа на тот вопрос, но если такая возможность реальна, то мы должны знать об этой угрозе и всеми силами противостоять ей. В глубине души я понимал, что пси-война вполне реальна, но пока не решался заявить об этом вслух. Думаю, что, если бы я сказал это напрямую, никто бы мне не поверил. Офицеры посмотрели друг на друга и улыбнулись. Они были согласны со мной, рассматривая, как и я, возможное экстрасенсорное воздействие как угрозу – именно поэтому я был с ними в офисе форта Мид.

Уэтт вышел из комнаты, и я провел около часа, беседуя с Этуотером о паранормальных явлениях в моей личной биографии, рассказывая о происходивших со мной событиях. Когда Уэтт возвратился в офис, он держал в руках моё личное дело, которое вручил Этуотеру. Перелистывая бумаги в толстой папке, тот дошёл до маленького коричневого конверта, прикреплённого к внутреннему краю папки. Конверт был запечатан скотчем, и через всю его поверхность проходила диагональная красная полоса, на которой было написано предупреждение: «Вскрыть может только Командующий Службой Разведки и Безопасности США». Я ощутил, как ко мне вновь возвращается былая нервозность, беззаботности словно и не бывало. Этуотер теребил в руках коричневый конверт и вдруг оторвал его от папки.

– Прошу вас не вскрывать конверт, – сказал я. – Здесь написано, что только командующий имеет право читать его содержимое.

Этуотер вопросительно посмотрел на Уэтта, тот, улыбнувшись, кивнул, и Этуотер быстро надорвал конверт. Было очевидно, что они хотели знать обо мне всё, и предупреждение на конверте остановить их уже не могло. Внутри были бумаги, касающиеся некоторых обстоятельств события, происшедшего со мной задолго до этого. То был странный случай, который чуть было не перечеркнул мою карьеру, и теперь, именно в этот определённый момент времени он опять возник в моей жизни. Теперь, мысленно возвращаясь в прошлое, могу уверенно сказать, что это был ключевой жизненный момент, синхронизирующийся со всем, что в конечном счете происходило потом в моей жизни.

Американская Гостиница в Браунау, Австрия, 1970

В 1970 году, во время одной из моих командировок в Европу, я решил провести уик-энд со своей первой женой в гостинице австрийского города Браунау. Помню, какое было время года, так как было влажно и холодно, постоянно шёл дождь, ранними утренними часами туман окутывал городок. Мы с женой собирались остаться в маленьком пансионе на границе Германии и Австрии на весь уик-энд, а затем мне надо было продолжить свои командировочные дела. Там же, в пансионе, находился один из самых близких в то время моих друзей. Он собирался пообедать в пансионе, а затем отбыть к месту службы. Мы вошли в ресторан пансиона, сели в конце зала и перед обедом заказали напитки. Я сделал несколько глотков. Сразу же после того, как мы сделали заказ, я почувствовал себя плохо. Не желая показать своё плохое состояние своим коллегам, которые обедали тут же, я извинился и вышел из-за стола. Сказав своей жене, что мне нужно немного подышать свежим воздухом и что скоро вернусь, я торопливо покинул ресторан.

Искать мужской туалет времени не было, поэтому я сразу поспешил к выходу. Входная дверь была стеклянной, открывающейся в обе стороны. Помню, в спешке я сильно толкнул стеклянную дверь рукой, она распахнулась, и, проходя через неё, я услышал непонятный треск, похожий на щелчок пальцев. Затем был какой-то провал памяти, и следующее, что вспоминается: я стою на булыжниках дороги, идёт дождь. Дождь был тёплым, он освежил меня, и я почувствовал себя значительно лучше. Протянув руки, чтобы собрать в ладони яростно хлещущий дождь, я был очень удивлён, видя, как струйки, не задерживаясь, проходит сквозь мои ладони. Это зрелище поразило меня. Я наблюдал этот феномен в течение нескольких секунд, пока я не заметил суматохи возле входной двери здания, находящегося передо мной. Там собралась толпа, и я тоже направился туда. То, что я увидел, потрясло меня до глубины души.

Перед зданием на тротуаре лежало моё тело. Моя жена стояла около него и, зажимая рот руками, отчаянно кричала. Друг сидел на мокром тротуаре и, положив моё тело к себе на колени, ударял меня в грудь. После каждого его удара по груди я снова оказывался в своём теле, ощущая сильнейшую острую боль, пронизывающую всего меня. Мне хотелось закричать, чтобы друг прекратить наносить мне удары. Но, каждый раз, как только я начинал кричать, то сразу же выходил за пределы своего тела, и осознавал, что смотрю на себя и наклонившегося надо мной друга откуда-то сверху, вижу оттуда, как он снова поднимает кулак и вновь ударяет меня в грудь. Я отчаянно кричал: «Нет! Не делай этого!» Но друг не мог услышать меня, ведь я был вне своего тела. Он ударил меня снова, и я тут же вернулся в тело, и лицо друга снова было надо мной.

Мысленно я кричал: «Нет, нет, вы должны прекратить это, он причиняет мне сильнейшую боль»! Наконец я перестал входить в своё тело и выходить из него. Я больше не возвращался, я парил над своим телом и наблюдал за происходящим.

Через несколько минут примчался Фольсваген Бентли, и я наблюдал за тем, как моё тело погрузили на заднее сидение и уехали. Я испугался и полетел за ними, пытаясь их остановить. Я летел рядом с машиной, крича, чтобы меня подождали. Я видел, как автомобиль, не замедляя хода, пересёк КПП австрийско-германской границы. Я так и пролетел, не отставая от автомобиля, до самой больницы в Пассау, Германия.

Там я наблюдал, как мой друг нёс мое тело, перекинув его через плечо, от автомобиля до двери службу экстренной помощи и попытался её открыть. Дверь была закрыта. Позже я узнал, что немецкие больницы в то время всегда захлопывали свои двери в 20:00. Друг начал стучать ногами по стеклянным дверям и колотил в них до тех пор, пока не прибежала медсестра и не отперла двери. Он занёс меня в комнату экстренной помощи и положил на стол, где на мне стали разрезать одежды и втыкать в руки иглы. Очень быстро мне наскучило наблюдать за этим процессом, и я впал в состояние, напоминающее погружение в сон. Я плавно поднялся и ощутил жар, разливающийся сзади по моей шее. Я подумал, что тепло может исходить от интенсивного, неестественно яркого света ламп, установленных в комнатах службы экстренной помощи, которые и жгут мне шею. Я повернулся, чтобы подтвердить своё предположение, и внезапно понесся вниз сквозь темный туннель.

Туннель был заполнен лицами людей. Многие из них были мне знакомы. Это были люди, которых я знал или встречал на протяжении всей своей жизни. Некоторые были мне совершенно незнакомы, люди, которых я не помнил. Многие тянулись ко мне, пытались меня схватить. Одни кричали, другие стонали, некоторые улыбались и смеялись. Это зрелище действовало на меня неоднозначно: что-то казалось ужасающим, что-то, наоборот, несло успокоение, и эти ощущения постоянно менялись. Я закрыл глаза, и вся моя жизнь пронеслась перед моим мысленным взором. Она мелькала передо мной: каждое мгновение, каждое действие, каждое событие, от рождения до смерти. Меня не судили, нет, я не чувствовал никакого осуждения. Это скорее напоминало попытку обзора жизни, оценки её с позиции вопроса: а что если… А что, если бы я уделил этому больше внимания? А что, если бы я больше времени потратил на то? Что, если бы я тогда проявил к этому человеку немного больше уважения? Всё это происходило для того, чтобы я лучше понял, как мои действия сказываются на других людях, и как они же влияли на меня самого.

Вскоре я увидел пробивавшийся ко мне свет. Это был свет в конце туннеля. Сначала слабый, еле мерцающий в темноте, но он вселил в меня надежду. Это приободрило меня, и я стал быстрее продвигаться по туннелю, приближаясь к свету. Ещё мгновение – и вдруг я выскочил из туннеля в очень яркий и теплый свет, который полностью окутал меня. В этот момент возникло чувство завершённости - я ощутил себя целостным. Я знал все ответы на все вопросы, которые я когда-либо задавал себе. Я обрёл мир внутри себя, полное согласие с самим собой. Я знал: теперь я дома. Мне не хотелось больше никуда, мне ничего больше не было нужно. Должно быть, это и есть то, что называют встречей с Богом.

Раздался голос: «Ты пришёл слишком рано. Тебе надо возвратиться». Я ответил: «Нет», но это не имело здесь никакого значения. Снова раздался звук, подобный щелчку пальцев, и сознание вернулось ко мне. Я открыл глаза и тут же сел прямо, словно аршин проглотил. Я был гол и лежал под простынёй в кровати рядом с другим пациентом. Он был испуган моим внезапным движением так, что даже чертыхнулся по-немецки.

Потом я узнал, что произошло со мной в тот момент, когда я тем роковым вечером, выходя из ресторана, сделал шаг к двери. Поскольку я торопился, то с силой толкнул вертящуюся стеклянную дверь. Та сделала полный оборот, и я упал в обморок на тротуар прямо через стеклянную панель. Приступ рвоты был настолько сильным, что в конвульсиях я заглотнул свой язык. Никто не знал, что произошло, а я просто не мог дышать. В 1970 году никто понятия не имел о кардио-пульманальной реанимации, которая существует сейчас. Поэтому естественная реакция на моё состояние – бить по груди кулаком или ладонью. Именно это и делал мой друг, крича, чтобы я дышал. Но, я не мог дышать, так как мой язык перекрыл дыхательные пути. Другу и моей жене потребовалось около 16 минут, чтобы проехать 60 с лишним километров до больницы в Пассау. Так что меня доставили в комнату экстренной помощи с приговором: мёртв по прибытию. Немецкий доктор был очень квалифицированным специалистом и смог вновь запустить мое сердце и восстановить дыхание, но я пробыл в коме более двадцати четырёх часов и, наконец, пришёл в сознание рано утром на третий день после происшествия.

Я посмотрел на немецкого пациента и заговорил с ним на смеси английского и ломаного немецкого:

– Думаю, я встретил Бога, и Богом был белый свет. Смерти нет, мы никогда не умираем совсем. Наша идентичность продолжает жить после физической смерти. Надо только заботиться о том … – и т.д.

Поскольку я молол вздор, немец быстренько ретировался из комнаты и вскоре возвратился с доктором и медсестрой, которая ввела нечто в мою капельницу, что быстро заставило меня почувствовать разливающееся по всему телу тепло и забыться сном. Много позже я узнал, что, когда доктор вошел в палату, он увидел, что мои широко открытые глаза были почти синими, с каким-то голубоватым свечением. По его словам, они выглядели так, будто пылали, излучая почти физический свет. Я подумал, что это очень странно, поскольку мои глаза всегда были зелеными. Представляю, как я до смерти перепугал того бедного немецкого больного, внезапно сев, вытянувшись в струнку после комы, длившейся более суток.

Когда сознание вернулось ко мне в очередной раз, было раннее утром, и я лежал, туго привязанный к больничной каталке. К лицу была прикреплена кислородная маску, и меня на каталке загружали на заднее сиденье лимузина. Возле меня суетился лейтенант и шептал в ухо:

– Мы перевезём вас в Мюнхен. Ваше должностное место уже занято, вы больше не командир отделения, и мы собираемся оставить всё так, как есть. Люди будут думать, что вы умерли, по крайней мере, до тех пор, пока мы не уладим этот вопрос. Расслабьтесь и наслаждайтесь поездкой.

Мне снова поставили капельницу, и я не запомнил ничего из моей длительной поездки в Мюнхен на заднем сидении лимузина. Запечатлелось лишь то, что окна были тонированы оловянным покрытием.

Мюнхен, Германия, 1970

Я проснулся в маленькой, но удобной кровати, в небольшой, но уютной комнате - обстановка была, как в весьма приличном госпитале. На самом деле это была комната в пустом крыле дома отдыха в предместьях Мюнхена. Я был слишком слаб, чтобы подняться с кровати, но у меня из окна открывался прекрасный вид сада, окружающего крыло дома. Голова кружилась, и было такое ощущение, словно она разламывается на кусочки. Мысли словно размазывались вокруг арахисовым маслом или растекались по стене всего здания. Я мог внутренним зрением видеть все комнаты и всех людей в них, и было такое чувство, будто они разговаривают со мной все одновременно. Моя голова была заполнена голосами, и я не мог не заглушить ни одного из них. Мне казалось, что я схожу с ума.

Я видел крупного человека в армейской форме американского военного врача, входящего в мою комнату и спрашивающего меня, как мои дела. И я слышал, как я отвечал, что плохо, и два раза до этого я ответил так же. У меня страшно болела голова, я чувствовал тошноту, мне необходимо было поспать, но я не мог выключить голоса. Видение повторилось еще несколько раз, пока я не задремал. Меня разбудил стук в дверь. Крупный человек в американской форме военврача, который несколько раз уже появлялся в моих видениях, стоял в дверном проеме комнаты.

– Можно войти? – спросил он. – Как ваши дела?

Я не отреагировал на его вопрос, потому что в своих видениях уже раз пять отвечал на него задолго до его прихода. Головная боль возвратилась с удвоенной силой. Мне очень захотелось оказаться где-нибудь в любом другом месте, только не в комнате, где я находился тогда. Одно мгновение – и я вдруг осознал, что вокруг меня не стены палаты. Я был в саду, которым недавно любовался из окон комнаты, и наблюдал за врачом, который обращался с вопросом к лежащему на кровати человеку в больничной одежде, очень похожему на меня. Сквозь стекло невозможно было услышать их голоса. Я наблюдал, как военврач шел ко мне, сидящему в кровати, как он наклонился и, приподняв моё левое веко, направил в глаз маленький яркий луч света. Внезапная вспышка света, которую я ощутил в своём левом глазу, моментально вернула меня в моё тело, и я снова был в комнате.

– Ай! – резко отдёрнул я голову.

– Я знаю, что вы были где-то в другом месте, – констатировал доктор. – Вы не отвечали, очевидно, по каким-то понятным только вам причинам. Можете объяснить мне, что с вами происходит?

Инстинктивно я понимал, что, если я скажу этому человеку всю правду о том, что со мной происходит, он будет думать, что я окончательно спятил. Мне надо попытаться вести себя нормально. Но проблема была в том, что я больше не знал, что значит норма.

В течение следующих нескольких недель лечения я понял, что врачей очень интересует тот факт, что меня доставили в больницу в Пассау со свидетельством: мёртв при поступлении. То обстоятельство, что мой мозг был без кислорода как минимум 8-10 минут, предполагало, что у меня, наверняка, непоправимое повреждение головного мозга. Поскольку я имел доступ к совершенно секретным материалам, все были очень озабочены тем, во что всё это может вылиться. Что я знаю? Насколько хорошо я помню то, что знаю? Не исходит ли от меня угроза для национальной безопасности после того, что я пережил? Можно ли мне доверять после того, как я выйду за пределы больницы и из-под их контроля? И как быть с той чушью, что я нёс после выхода из комы? Разговор о Боге, о том, что смерти нет, что мы можем знать то, чего мы не знаем… Что делать со всем этим, по их мнению, бессмысленным бредом? Все были абсолютно уверены, что я перенес серьезное повреждение головного мозга, и меня не собирались выписывать, пока точно не определят, насколько страшны повреждения и как сильна возможная угроза системе, на которую я работал.

Проблема состояла в том, что мой мозг растёкся на пол-Мюнхена, а то и дальше. Я просто не мог вспомнить, что значит быть нормальным в общеупотребительном смысле этого слова. Я не мог отделить реальные образы от нереальных, возникающих у меня в мозгу, не понимал, какие разговоры происходят в действительности, а какие я слышу внутри себя. Я соскальзывал в сновидения наяву и слышал разговоры, которые в реальности прозвучат в течение двух последующих дней. Когда эти разговоры возникали наяву, я знал ответы прежде, чем их произносили. Это выглядело так, словно ты попал в ловушку своего собственного кошмара. Но постепенно, через довольно-таки долгое время, я пошёл на поправку. Мне очень помог психиатр, который наблюдал меня во время болезни. Думаю, он верил многому из того, что я говорил ему, потому что иногда я замечал, что он ничего не записывал. Он просто очень внимательно слушал и задавал серьезные вопросы о том, что я рассказывал, а затем выключал ноутбук и долго обсуждал их со мной. Инстинктивно я понимал, что могу доверять ему. Если бы не он, не уверен, что я был бы в состоянии самостоятельно соединить всё воедино и понять, что со мной происходит. В конечном счете, я начал чувствовать себя вполне нормально. Многие из тестов, которые были сделаны с помощью сканеров и электроэнцефалограммы показали, что нет абсолютно никаких признаков серьезного повреждения мозга или какого-либо другого отрицательного эффекта после пережитого мной. Врачи обнаружили несколько рубцов, появившихся после моего пребывания во Вьетнаме, но это, как определили, были просто следы от близко разорвавшегося снаряда. После многих недель обследований, меня, наконец, выписали под наблюдение врачей.

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 169; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!