ВОЕННАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ АЛЖИРСКИХ ПИРАТОВ В 1544—1562 гг.

 

Эфемерное царствование Эль-Хаджи-Мехеми было кратковременно. 21 июня 1544 года Гассан-Паша, сын Хеир-Эддина, явился под стенами Алжира, начальствуя 12 константинопольскими галерами. Наследник честолюбия отца и поддерживаемый славой его имени, ему стоило только показаться, чтобы привлечь к себе турецкий гарнизон, которому наскучил начальник, слишком дряхлый для замышления и исполнения дерзких планов. Кроме того, Хеир-Эддин находился в апогее своего могущества: оттоманский флот, выстроенный под его начальством в тулонской гавани, мог явиться для сокрушения строптивого города, благоразумие и выгода равно присоветовали покорность, как вернейшее средство спасения: Алжир отворил ворота.

Три года спустя в июне 1547 года Гассан-Паша, утвердившись в своем владении и замышляя завоевание Тлемсена, собрал 3000 пехотинцев, турков и ренегатов, тысячу спагов (арабских всадников) и пошел к западу с десятью пушками. Тлемсенский султан, Мулей-Ахмед, не осмеливался противиться вторжению турков и, покинув город при их приближении, искал убежища в Оране у испанского губернатора, графа Алкодетта, с которым заключил союз, обеспеченный заложниками.

Граф немедленно отправился в Андалусию, откуда привез 800 человек подкрепления, чтобы быть в состоянии сразиться в чистом поле. Предводители арабских племен на оранской территории поспешили на зов его и привели довольно многочисленную конницу, с которой он пошел к Тлемсену, Войска Мулей-Ахмеда в числе 5000 всадников также соединились с ним и после трехдневной остановки для устройства этих разнородных сил, Оранский губернатор двинулся вперед, когда посланный Франциска I привез Гассан-Паше печальную весть о смерти Хеир-Эддина. Турецкий предводитель, пораженный этой потерей, отложил исполнение своих планов до другого времени и заключил мир, главной статьей которого признавал Мулей-Ахмеда вассалом испанской короны и обязывался более не тревожить его. Турецкое войско, искренно привязанное к Хеир-Эддину, два дня оплакивало его, по прошествии их, Гассан-Паша, одетый в траур, сел на черного коня и дал повеление отступить.

Но в дороге узнал он, что граф Алкодетта, не желая, вероятно, вернуться в Оран из бесплодного похода, пошел на Мостаганем, которым давно желал овладеть. Слабый гарнизон из 40 турков с двумя маленькими плохими пушками не мог противопоставить ему значительной обороны, однако Мостаганем был окружен такой твердой стеной, что ядра христиан не могли вредить им, притом же, недостаток пороха принудил Алкодетту послать за ним бригантину в Оран. Пользуясь этим случаем Гассан-Паша провел ночью часть своего войска в Мостаганем и разослал во все стороны верховых для вооружения соседних арабов, которые окружили испанский лагерь множеством засад. Досадуя на задержки, которым подвергалась его экспедиция и не подозревая тайных препятствий, граф приказал идти на приступ. Солдаты его действовали с решимостью, но едва успели они водрузить несколько знамен на стенах осажденного города, как турки, отворив ворота, сделали убийственную вылазку, с бешенством бросились на испанцев, никак не ожидавших подобной нечаянности, и произвели между ними страшное кровопролитие. Арабы и мавры, со своей стороны, бросились в тыл христиан. Окруженный со всех сторон и видя войска свои рассеянными, граф Алкодетта собрал горсть всадников, пробился с ними сквозь нападающих, и в тот же вечер возвратился беглецом в Оран, откуда выступил несколько дней назад со всей гордостью человека, уверенного в легкой победе.

Сын Хеир-Эддина был столь же ловкий политик, как хороший воин. Убедившись из примера Эль-Хаджи-Мехеми в непостоянстве турецкой милиции, он понял, что не должен вверять свою безопасность прихотям буйной шайки, но опереть свое могущество на выгодных договорах и союзах с арабскими племенами.

На восток от Алжира, на оконечности Метиджи, равнина начинает подыматься и мало-помалу соединяется с главной цепью Атласа. Эта гористая страна, труднодоступная, всегда была обитаема независимым и гордым племенем, не подчинявшимся никакому игу. Два города Кусо и Эль-Кала, существующие доныне, соседственные, но враждебные, в XVI столетии составляли две маленькие столицы, владетели которых вели между собой беспрерывную войну за разные дрязги. Кроме того, владетель Кусо, Бен-эль-Кади, питал к туркам глубокую ненависть со времени смерти своего родственника, Селима-Эйтеми, погибшего от руки Харуджи-Барберуссы в 1516 году. Абд-Эль-Азиз, шейх Эль-Кала, надеялся погубить посредством этого положения своего противника и тайком вступил с Гассан-Пашою в переговоры, губернатор Алжира не преминул извлечь пользу из корыстных видов горского предводителя.

В 1550 году тлемсенские мавры, не могшие более сносить ига Мулей-Ахмеда, истощавшего их непомерными налогами для удовлетворения ненасытимой жадности испанцев, написали в Фец, в Мароккской империи, предлагая власть брату тамошнего султана, но фецский шериф перехватил их послание и тотчас составил план для овладения Тлемсеном. Движение 10'000 марокканцев, быстро приближавшихся, заставило Мулей-Ахмеда снова покинуть свою столицу и спрятаться в Оране, между тем, как неприятель, победив его без боя и желая увеличить успехи свои, направился к Мостаганему, откуда рассчитывал пройти в скором времени и до Алжира.

Гассан-Паша, уведомленный заблаговременно об этом страшном вторжении, тотчас собрал отборнейших турков и потребовал помощи Абд-эль-Азиза, который поспешил под его знамена. Один корсиканский ренегат, Гасцен, принял начальство над алжирским войском. У него были два лейтенанта; турок, по имени Саффа, и сардинский ренегат, Али. Начальник марокканского войска, Абд-эль-Кадер, пораженный паническим страхом и не смея поджидать противников, отступил, гоня перед собою бесчисленное множество скота всякого рода и везя с собой разную добычу, отнятую у арабских племен. Но, настигнутый на переправе через одну реку, разлившуюся от дождей, что делало переход опасным, он обернулся, предпочитая шансы битвы почти верной гибели своей армии в волнах. Корсиканец Гасцен, в свою очередь, испугавшись отчаянной решимости Абд-эль-Кадера, медлил с атакой, но вдруг Абд-эль-Азиз, упрекая его в трусости, напал на неприятеля со своими варварийцами и кебилами и увлек за собой турков. После чудес храбрости и переменчивого счастья, поле битвы осталось за алжирцами. Сам Абд-эль-Кадер пал от ударов Абд-эль-Азиза, и победоносное войско в тот же день вступило в Тлемсен, который подвергся всем ужасным последствиям приступа. Турок Саффа был назначен губернатором, и ему оставили гарнизон в 1500 человек с десятью пушками и изобильными снарядами. Вот начало тлемсенского бейлика, перешедшего с тех пор под власть пашей. Турецкая армия, отдохнув несколько дней, возвратилась в Алжир, неся с торжеством голову Абд-эль-Кадера, воткнутую на пику. Трофей этот был заперт в железный ящик и повешен на своде Баб-Азунских ворот, где пробыл до 1573 года.

Вскоре после этого события Гассан-Паша был отозван в Константинополь для защиты важных личных интересов. Один племянник султана пожелал овладеть имением, оставшимся после Хеир-Эддина и, между прочим, заведением общественных бань, приносившим большой доход. Для достижения этого, он затеял интриги, которые должны были низвергнуть Гассан-Пашу. Алжирский губернатор, принужденный встретить угрожавший ему удар, вызвал бея Саффу из Тлемсена, поручил ему управление Алжиром во время своего отсутствия и 22 сентября 1551 года уехал в Константинополь с эскадрой из 6 кораблей. Но поездка его была неудачна: когда он приехал, враги его уже торжествовали, и Сулейман фирманом назначил в Африку нового пашу, имя которого мы встречали уже в числе товарищей Хеир-Эддина Барберуссы — то был Сала-Реис.

Новый сановник пошел по следам Гассан-Паши. Первой заботой его было возобновить с восточными кебилами и арабами равнины переговоры, чтобы в случае нужды обеспечить себе их помощь против возмущения, или употребить их для исполнения своих замыслов. Первая экспедиция его имела целью покорение шейха Тугурта, во сто милях от Алжира, на пределах Сахарской пустыни. После двадцатидневного похода он обложил Тугурт, открыл брешь, взял город штурмом, перерезал жителей, отказавшихся платить ему дань, а начальника их приказал привязать к жерлу заряженной пушки, выстрел которой разорвал несчастного на мелкие части. Из Тугурта победитель пошел в Уаргла, который нашел оставленным жителями, за исключением сорока торговцев неграми. Наложив на них контрибуцию в 200'000 золотых экю, и оставив в обоих городах гарнизон, он возвратился в Алжир. Но победа эта, вместо приобретения ему дружбы арабов, возбудила их зависть. Абд-эль-Азиз отказался идти под его начальством, по возврате из армии Сала-Рейса, он имел неосторожность быть в Алжире и едва не был схвачен и скован по приказанию паши: насилу успел он сесть на коня и ускакать в горы, чтобы приготовиться к защите. Этот сигнал к восстанию мог иметь на арабов пагубное влияние, безнаказанность Абд-эль-Азиза могла сделаться в глазах соседних с Алжиром племен воззванием к независимости. Нельзя было медлить уничтожением восстания в самом зародыше его. Сала-Реис тотчас выступил против Эль-Кала, но снега остановили его у подошвы гор и принудили отступить. Абд-эль-Азиз воспользовался этим для сооружения укреплений в ущельях и исправления цитадели. Кебильские племена всей страны, свидетели его мужества, забыли взаимные распри, чтобы соединиться против общего врага. Несколько месяцев спустя, второй отряд в 1500 турков и 6000 арабов, под предводительством Мухаммед-Бея, сына Сала-Рейса, направился опять к кебильским горам, прошел несколько линий ретраншаментов, которые неприятель покидал после слабой обороны, и подошел за милю от Эль-Кала — тут-то поджидали его горцы. Завязалась отчаянная битва, обе стороны понесли значительные потери, но знание местности поддерживало мужество кебилов, и турецкие войска, окруженные со всех сторон, только с неимоверными усилиями пробились назад на равнину.

Между тем, как сын его подвергался поражению, Сала-Реис, предводительствуя сорока галионами и бригантинами, отмщая на христианах неудачи свои против арабских племен 5 июля 1553 года взял близ Гибралтара часть португальских кораблей, только что вошедших в Велезский порт. На этой эскадре везли войска в мароккские владения, чтобы возвратить Мулей-бен-Азуну престол Феца, с которого согнали его. Мавританский принц находился на одном из этих кораблей. Сала-Реис укорил его в том, что он преступил правила своей веры, предпочтя помощь христиан помощи турков, потом отвез его в Алжир и условился с ним насчет экспедиции против Феца. Несмотря на поражение в восточных горах, он сумел выставить перед ним в блестящем свете удовольствия и выгоды отдаленного похода. Арабы равнины поспешили выставить многочисленное вспомогательное войско, и сами кебилы, забыв, что поразили турков, согласились соединиться с ними для участия в богатой добыче. Бен-эль-Кади, шейх Кусы, которого тревожило могущество Абд-эль-Азиза, присоединился к паше с 3000 всадников. Приготовления к войне заняли всю осень 1553 года. В первых числах января 1554 года Сала-Реис выступил из Алжира с 11000 пешими и конными воинами и 12 пушками. В то же время флот в 82 судна получил приказание идти к Мелиллаху, нагруженный съестными припасами, военными снарядами, подкреплениями, готовый поддержать его, или, в случае неудачи, доставить ему безопасное убежище. Но паша без препятствий дошел до стен Феца, сразился с шерифом, истребил его войско и вступил в город, который совершенно разрушил. После этой победы, весть о которой быстро пронеслась по всему Могребу, он удовольствовался тем, что потребовал от Мулей-бен-Азуна уплаты военных издержек и подарков для себя и своих офицеров. Алжирский флот, между тем, овладел фортом Мелиллах, выстроенным на скале в почти неприступной позиции, но худо оберегаемом. По приказанию паши, в нем оставили 200 янычар.

Возвращаясь из Феца, Сала-Реис прошел через Тлемсен, Мостаганем и Тенес и принял все меры для обеспечения спокойствия страны. Едва вернувшись в Алжир, он решился завоевать Бужию на восточном берегу, которой владели испанцы. Три тысячи турков атаковали город со стороны моря в первых числах июня 1555 года, между тем, как 30'000 арабов направлялись к нему с равнины. После двадцатидвухдневной упорной обороны, христианский гарнизон, видя укрепления разрушенными и истощив все съестные припасы, предложил капитуляцию с воинскими почестями. Желая кончить осаду, Сала-Реис согласился на условия, предложенные храбрыми воинами, доведенными до крайности, но потом велел окружить их, обезоружить и отвести в неволю. Один комендант получил свободу и уехал в Испанию, выйдя на берег, он был схвачен по повелению Карла V, предан военному суду и казнен на Валльядолидской площади, — наказание, которого не оправдает никогда горесть, какую причинила испанскому государю потеря Бужии.

Сардинский ренегат Али остался в этом городе с 400 турками, а Сала-Реис возвратился в Алжир со 120 женщинами, из которых красивейшие населили его гарем, а прочие проданы на торжище.

Эти быстрые успехи побудили пашу изгнать испанцев из Орана и Мерс-эль-Кебира, последних убежищ их на алжирском берегу. Со времени появления турков на этом берегу, покоренном в несколько дней Петром Наваррским, Карл V владел на нем уже только двумя крайними пунктами — Тунисом на востоке и Ораном на западе. Но Оран был хорошо укреплен, близок к Испании и способен противопоставить повторным попыткам долгую оборону. Сала-Реис, не полагаясь на одни свои силы, отправил сына своего Мухаммеда в Константинополь для донесения Сулейману о взятии Бужии и испрошения помощи для дальнейших завоеваний. Султан немедленно послал ему 6000 турков и 40 галер.

Предуведомленный о скором прибытии этих подкреплений, смелый пират вышел в море в июне 1556 года с 30 кораблями, и остановился ждать отоманский флот у мыса Матифу, но, внезапно пораженный чумой, умер через несколько часов, семидесяти лет от роду. Турецкая армия похоронила его великолепно и соорудила ему блестящий мавзолей близ ворот Баб-эль-Уэд.

В ожидании начальника, которого назначит Сулейман, алжирский гарнизон вручил верховную власть корсиканскому ренегату Гасцену, который принял тотчас начальство над экспедицией, остановленной смертью Сада-Рейса. 3000 турков, 14'000 мавров и 20'000 арабов и кебилов качали осаду Орана и уже башня Святых, построенная за городом для защиты источников, пала под ядрами, когда прибыл корабль из Константинополя с запрещением продолжать осаду и с приказанием турецкой эскадре вернуться. Смерть Сала-Реиса заставила Сулеймана отсрочить исполнение этого важного предприятия. В следующем сентябре месяце назначен пашой турок по имени Текели: это известие произвело возмущение. Янычары любили Гасцена и не хотели принять его преемника. Текели, явившись перед Боною и Бужией, был встречен пушечными выстрелами, а Алжир не отвечал на его сигналы. Однако же, соперничество интересов между янычарами и настоящими пиратами вскоре прекратило такое положение дел. Янычары составляли милицию привилегированную и на жалованьи, воинская организация делала их обладателями гаваней, тогда как пираты, живя единственно добычей, придерживались твердой земли только как безопасного складочного места награбленному. Янычары, завидуя богатству пиратов, не раз просили быть принятыми на корсарские корабли, но начальники последних всегда отказывали им. Следствием этого была неприязнь, давно царствовавшая между теми и другими. Пираты, которым было все равно, какому паше ни повиноваться, опасаясь при том гнева султана, если будут участвовать в возмущении янычар, решились втайне пропустить Текели в Алжир. Чтобы успеть в этом, они показывали вид, что соединяются с милицией, и в качестве моряков требовали, чтобы им было вверено охранение гавани. Успев в этом, они представили, что надобно требовать немедленного удаления Текели от берегов алжирских: и это предложение принято единогласно. Халог, начальник рейсов, взял на себя исполнение этого поручения, сел на свою бригантину, поехал к мысу Матифу, бросил там якорь, и вступил в сношения с Текели. Новый паша, извещенный о заговоре пиратов, ночью пересел на галеру Халога с двадцатью отборными воинами, приказав эскадре из восьми галер, его сопровождавшей, следовать за ним в недальнем расстоянии. Приехав, он высадился с помощью ночного мрака, принял начальство над пиратами, собравшимися в гавани, и тихонько пробрался в город. По прибытии его к дворцу нашей, к нему присоединились солдаты с эскадры и все громогласно приветствовали Текели. Янычары, вскочив спросонок, бросились к оружию, но при виде солдат, наполняющих улицы, они догадались об измене пиратов и заперлись в домах своих. Гасцен-Корсиканец, услышав шум, вышел из дворца, явился к новому губернатору, уверял его, что нисколько не участвовал в возмущении и что янычары силой принудили его принять начальство над ними. Текели, не слушая этих оправданий, приказал связать его и бросить в тюрьму. Та же мера была принята против губернаторов Бужии и Боны. Неделю спустя, начальник первой, Али-Сардинец, привезен в Алжир, другой, укрывшийся в Тунисе, был схвачен позже. Гасцен-Корсиканец, приговоренный к смерти, живой брошен на железные крючья Баб-Азунских ворот, и умер после трехдневных неслыханных страданий. Али-Сардинцу, приведенному туда же, надели раскаленную каску и потом посадили его на кол.

Эти отвратительные жестокости и грозное положение, принятое Текели, возбудили неудовольствие милиции. Один калабрийский ренегат, Юссеф, бей тлемсенский и друг Гасцена, поклялся отомстить за его смерть и сделался душою нового заговора. Уверенный в содействии алжирских янычар, он смело водрузил знамя мятежа и с отборным отрядом пошел против Текели. Преданные лазутчики уведомили его, что паша, опасаясь чумы, удалился в загородный дом на морском берегу. Он поспешил туда и напал на него: Текели едва имел время сесть на коня и во весь опор поскакал через сады в город, но янычары заперли ворота и Юссеф, преследуя его, догнал у местного марабута и проколол копьем, упрекая его в смерти Гасцена. После этого подвига, совершенного в последних числах декабря 1556 года, Юссефа впустили в Алжир, и турецкая милиция подняла его на щиты, как спасителя. Но эта удача была непродолжительна: Юссеф погиб от чумы, и янычар Агиа, преемник его, не дерзнул, полгода спустя, бороться с Гассан-Пашою, сыном Хеир-Эддина, восстановленным султаном в Алжирском пашалыке, куда он прибыл с шестью галерами.

Прибытие законного владыки немедленно ознаменовалось новыми подвигами. Шериф Феца осаждает Тлемсен; Гассан-Паша делает воззвание к арабам, которые выставляют 16'000 человек, присоединяет к ним 2000 турков и летит с ними на выручку города. Шериф отступает, он преследует его до окрестностей Феца и вступает в кровопролитное сражение, продолжающееся до вечера, но выгода остается на стороне мавров. Турецкое войско ночью снимает лагерь и возвращается на мелиллахский берег, где ждала его резервная эскадра, для отвоза в Мостаганем.

Этот город, первый раз осажденный в 1547 году графом Алкодеттою, готовился быть целью новой атаки испанцев, опасавшихся близости турков и их замыслов против Орана и Мерс-эль-Кебира. Обладание Мостаганемом доставляло алжирским пиратам удобную гавань для складки части своей добычи. Поэтому необходимо было избавиться от таких опасных соседей, и граф Алкодетта только и мечтал о славе успеха в этом предприятии.

В первых числах августа 1558 года он выступил с 6000 свежего войска, присланного из Испании, и четырьмя маленькими пушками, везомыми солдатами. Желая обмануть неприятеля, он сначала пошел по противоположному Мостаганему направлению, и, проходив таким образом четыре дня, вдруг обернулся на Мазагран. Но турки давно уже были предуведомлены о его приготовлениях и движении. Арабские племена, чуя добычу, собрались, и граф Алкодетта, терпя недостаток в съестных припасах и в ядрах, принужден был остановиться на берегу морском после первой упорной стычки. Четыре галеры должны были подвезти ему к Мостаганему запасы всех родов. Каковы же были его удивление и отчаяние, когда они вдруг, в глазах его, были взяты пятью алжирскими кораблями! Встревоженный донельзя положением, в котором оставляло его это приключение, он собрал военный совет. Мнения разделились: одни советовали вернуться в Оран, другие, и в большем числе, требовали немедленного штурма Мостаганема, взятие которого должно было доставить им все, в чем нуждались они. Граф Алкодетта принял последнее мнение. Несколько солдат сработали тринадцать ядер и привесили их к седлам. Конечно, этого было слишком мало, чтобы пробить брешь, но губернатор Орана не мог перенести мысли о постыдном отступлении, и притом несчастная звезда увлекала его.

Солдаты, понимая неминуемую гибель, от которой мог спасти их только необыкновенный и непредвиденный случай, действовали слабо и были отражены без труда. Напрасно граф собственным примером старался возвратить их в битву: никто больше не слушал его, и в это самое время прибытие турков из Алжира, предводимых Гассан-Пашою, докончило поражение, которого Алкодетта не хотел пережить: он бросился навстречу трусливых солдат своих, которые переехали через него в безумном бегстве и оставили его на поле, истоптанного лошадьми. Гассан-Паша пожалел о его кончине и выдал тело за 2000 червонцев, но, негодуя на малодушие испанцев, приказал изрубить в этот несчастный день (26 августа 1558 года) более 800 пленных.

За этими отдаленными экспедициями вскоре последовало возобновление вражды с горными племенами на восток от Алжира. Абд-эль-Азиз, шейх Эль-Кала, начал снова набеги на турецкую территорию и налагал дань на племена, отказывавшиеся от вступления с ним в союз. Его влияние и успехи всюду распространяли ужас, он сумел привлечь к себе множество из тех ренегатов, которые в алжирской милиции составляли страшный корпус стрелков. Дезертирование, поощряемое его обещаниями, ежедневно приводило в ряды его войска новых союзников и, при помощи искусного расположения войск, он время от времени одерживал значительный верх над турецкими солдатами. После победы при Мостаганеме, Гассан-Паша решился жестоко наказать кебилов. В сентябре 1559 года с отрядом в 18 000 человек, в числе которых находились все христианские пленники из алжирских тюрем, которым была обещана свобода за их услуги, он выступил из Алжира. Кампания эта, в стране почти неизвестной и трудно доступной, тянулась, а решительных сражений не было. Паша, потеряв бодрость от неуспеха, кончил войну предложением мирного договора, который должна была скрепить женитьба его на дочери Абд-эль-Азиза, но шейх с презрением отверг предложение противника, не смогшего победить его. Гассан-Паша целый год скрывал свою досаду и, пользуясь этим временем, заключил союз с шейхом Кусы, Бен-эль-Кади, и женился на дочери его. Бен-эль-Кади не мог найти удобнейшего случая к увеличению своего могущества насчет соперника и доставил Гассану 1500 пехотинцев, вооруженных мушкетами, и триста всадников. После нескольких стычек, Абд-эль-Азиз, сжатый между двумя неприятелями, предложил мир, на который согласились безусловно. Однако тесная дружба Гассан-Паши с Бен-эль-Кади вскоре возбудила подозрения алжирских янычар, и союз этот, который в благоустроенном государстве способствовал бы к утверждению владычества Алжира в горах, где его никогда не признавали, возбудил здесь возмущение милиции. Турки не позволяли кебилам и арабам покупать огнестрельное оружие. Гассан-Паша, отступая в первый раз от такой благоразумной меры, снял это запрещение и дозволил горцам Кусы снабжать себя в Алжире всяким наступательным и оборонительным оружием, в котором могли нуждаться. Итак, это племя, без того могущественное и богатое, само изготовлявшее порох и ружья, должно было сделаться еще страшнее, и, если оставалось верным туркам, могло открыть им горные дефилеи. Но янычары стали подозрительны, видя такие необыкновенные поступки Гассан-Паши, они начали опасаться, не замышляет ли он чего-нибудь против них самих и не намерен ли, с помощью кебилов, сделаться независимым, отказаться от подчиненности Порте и изгнать турков. Ага янычар созвал в своем доме тайное совещание, в котором было решено низвергнуть Гассана Несколько дней спустя, в начале октября 1561 года, сын Хеир-Эддина был схвачен в своем дворце, закован в цепи и отведен на корабль, который должен был отвезти его к ногам султана, как изменника. При всем том, однако, турецкая милиция не осмеливалась назначить преемника изгнанному повелителю и удовольствовалась дать are временное звание халифа Но Гассан-Паша без труда убедил султана в совершенной невинности своей и был отвезен обратно в Алжир на сильном флоте, начальник которого приказал схватить агу янычар и отрубить ему голову.

Ограничив месть свою этой казнью, паша вступил снова в управление, не показывая никакой злобы против тех, которые изменили ему. Будучи ловчее бешеного Текели, он решился отделаться от своих врагов так, чтобы никто не мог обвинить его в жестокости: оранская экспедиция представляла ему к тому удобнейшее средство. Тридцать пять кораблей, на которые было посажено 15'000 человек войска и конвой с припасами всякого рода, получили приказание крейсеровать в водах Арзева, между тем, как 3 апреля 1563 года Гассан выступил сухим путем

Дон Альфонс Кордовский, сын графа Алкодетты, командовал Оранским гарнизоном. Турецкая армия расположилась недалеко от башни Святых, которую взяла после непродолжительного сопротивления, потом Гассан-Паша, флот которого занял гавань Мерс-эль-Кебира, отрядил часть своего войска к форту Св. Михаила, защищавшему город со стороны земли. Здесь ожидало его отчаянное сопротивление. Парламентер, приглашавший испанцев сдаться на капитуляцию, был убит из аркебузы. Разгневанный этим, паша приказывает идти на приступ, не дожидаясь даже, пока артиллерия флота пробьет брешь. После сильного напора турки отбиты; лестницы, приставленные ими к стенам, опрокинуты испанскими солдатами, мужество которых усиливалось сознанием, что им не будет пощады, и более 500 янычар лишились жизни в этой бесплодной попытке. Гассан-Паша втайне радовался этой неудаче, освобождавшей его от значительной части личных врагов, которым, под предлогом отличить их, он назначил самые опасные посты, и, нисколько не тревожась об успехе экспедиции, он окружил себя укрепленным лагерем, приказал свезти на берег пушки и 4 мая открыл огонь, который разрушил часть стен форта Св. Михаила. Христиане отстаивали уже одни только развалины, а между тем защищались все так же упорно. После нескольких постоянно отбитых приступов, янычары, стыдясь, что их останавливает горсть храбрых, бросились в брешь, взобрались на стену и водрузили на ней свое знамя, но еще раз железная и огненная стена уничтожила их натиск: дождь гранат, кипящего масла и других веществ сбросил их в ров. Гассан-Паша, раненный в лицо, собирает оставшихся в живых и еще раз ведет на приступ, но только для того, чтобы видеть окончательное поражение своих янычар.

Такой храбрости было достаточно для чести испанского оружия: Оранский губернатор подал остаткам гарнизона форта Св. Михаила знак к отступлению. Алжирский паша, овладев этим пунктом, тотчас пошел против Мерс-эль-Кебира, защищаемого вторым сыном графа Алкодетты, дон Мартином Кордовским, и на другое утро на рассвете 12'000 турков, арабов и кебилов начинают приступ. Слабый отряд из 400 христиан готовился удивить еще раз свет мужеством, достойным времен героических.

Схватка была ужасная, и испанцы, несмотря на отчаянное сопротивление, вскоре увидели мусульманские знамена в уровень с гласисом. Один бастион был уже во власти осаждающих, когда, по-видимому, само небо явилось на помощь храбрым защитникам Мерс-эль-Кебира. Сильная буря, сопровождаемая потоками дождя, залила груды тел, наваленных во рвах; бушующее море начало окачивать волнами своими кровавую грязь, и алжирцы, принужденные возвратиться в свой лагерь после больших потерь, уже начинали отчаиваться в успехе своего предприятия, когда вдруг изменник, тайком вышедший из Мерс-эль-Кебира, открыл паше слабый пункт укрепления, и советовал сделать еще приступ к новой гавани. Пользуясь этим открытием, Гассан велел отряду в 300 человек занять скалу между Мерс-эль-Кебиром и Ораном и, поставив на ней новую батарею, еще теснее сдвинул осадные операции. Дон Альфонс Кордовский, губернатор Орана, с самого начала враждебных действий беспрестанно писал в Испанию и просил помощи, но ничто не было готово к его подкреплению: галеры его сильно потерпели от бури, часть экипажа и начальник его погибли при этом случае 29 мая, однако же, два маленьких фрегата, пользуясь густым туманом, прошли через блокадную линию алжирской флотилии и известили сына графа Алкодетты, что к нему спешат сильные подкрепления и что их остается ждать не более трех суток. Преданный человек, несмотря на бдительность неприятеля, сообщил это счастливое известие дону Мартину Кордовскому, храброму коменданту Мерс-эль-Кебира. Гассан-Паша, со своей стороны, получил от перебежчиков те же сведения и, сообразив, что времени тратить некогда, решился соединить все свои силы и попытаться на решительный приступ против Мерс-эль-Кебира. Созвав войска, оставленные для наблюдения за Ораном, и не участвовавшие еще в борьбе, он приказал им первым идти на приступ, между тем, как тысяча стрелков, посаженных на галеры, должны были в то же время произвести атаку с моря. В первой битве, после пятичасовых неслыханных усилий, стоивших VIM огромных потерь, алжирцы снова были отбиты. Тогда Гассан-Паша, взбешенный этой неудачей, кое-как собрал рассеянных воинов своих и, желая показать пример неслыханного мужества, стал во главе их, подошел под самые стены, сотрясавшиеся от пушечных выстрелов, и, бросив свою чалму в ров, воскликнул: «Какой стыд для нас, что горсть людей останавливает избраннейших воинов мусульманских!» Несмотря на то, турки, потеряв мужество, напали слабо и были по-прежнему отражены. Ярость и отчаяние овладели сыном Хеир-Эддина при этом зрелище, он вынимает меч и бросается в брешь, где хочет умереть… Тщетные усилия! Бесполезная ярость! Пламеннейшая храбрость имеет свои пределы и самые мужественные воины устают сражаться при виде неудачи. Янычары, ряды которых поредели от 20 битв, отказываются от предприятия, бесплодность которого понимают. Один Гассан-Паша хранит последнюю надежду, ибо если месть его удовлетворена смертью, пожравшей тайных врагов его, — то и слава его гибнет. Он не может решиться принести в Алжир известие о неудаче и, вооружась тем упорством, которое иногда служит залогом торжества, возвращается в лагерь свой только для того, чтобы приказать приготовиться к последнему приступу, который на другое утро сделает для него Мерс-эль-Кебир добычей или могилой. Но в то время, когда этот гордый завоеватель рассчитывал еще на перемену счастья, христианский флот в 35 галер, собранных в Италии и Испании, на всех парусах летел на помощь Орану. Главнокомандующим его был Франческо де-Мендоза, а под его начальством находился Андреа Дориа Сначала совместничество двух начальников готово было уничтожить успех экспедиции. Завидев вершины гор, соседних к Орану, флот спустил паруса, чтобы не быть замеченным; по совету Дориа, он должен был маневрировать так, чтобы до рассвета подъехать к самому Мерс-эль-Кебиру. Если бы последовали этому плану, то алжирский флот, блокировавший мерс-эль-кебирскую гавань, был бы взят врасплох и уничтожен, но ночью Франческо де-Мендоза, завидуя влиянию Дориа, отдал такие нелепые приказания, что при восходе солнца очутились еще в шести милях от берега. По сигналу, поданному с передового турецкого галиона, пушечным выстрелом алжирский флот распустил паруса и вышел в море так, что невозможно было преследовать его. Гассан-Паша, убедившись, что намерение его уже неисполнимо, поспешно снял осаду Мерс-эль-Кебира и в добром порядке отступил к Мостаганему. По возвращении его в Алжир, тревога и траур распространились по всему городу, где встречали только жен, оплакивающих мужей своих, и отцов, сожалеющих о смерти сыновей, погибших в этом пагубном походе. Паша, по-видимому, участвовал в этой всеобщей печали, но внутренно радовался, не видя более вокруг себя дерзких воинов, отправивших его, отягченного цепями, в Константинополь. За эту цену неудача казалась ему выгоднее легкой победы — потери свои он мог вознаградить в несколько дней, месть его совершилась никем не подозреваемая… Ему оставалась будущность.

Блистательная защита Мерс-эль-Кебира вознаградила мазагранское поражение и возвратила испанцам часть той смелости и предприимчивости, которые, по-видимому, оставили их. Обольщенный этим успехом, король Филипп II немедленно отправил к Франческо де-Мендозе повеление употребить флот на взятие Велезского форта на мароккском прибрежье, насупротив Гибралтара и берегов Малаги. Но испанский адмирал, которому дано было это поручение, встретил неожиданные препятствия. Ренегаты, с которыми он вступил в переговоры и которые должны были предать ему форт, заключили с ним условие, которого не могли исполнить, подступ к Велезу был почти невозможен, и мавры, собравшиеся в большом числе, покрывали единственное место, где испанцы могли сойти на берег. Адмирал не осмеливался на высадку, которая угрожала ему чувствительной потерей, притом же, волнение устрашало его и он, проехав на пушечный выстрел мимо гавани, возвратился в Испанию, не сделав ни одного выстрела. Король, недовольный этими проволочками, на следующий год снарядил новую экспедицию, приготовления к которой делались в величайшей тайне. Несмотря, однако, на эти предосторожности, алжирцы проведали кое-что и тотчас приступили к усилению Велезского форта и к укреплению всех пунктов африканского берега, захват которых мог содействовать вторжению. 1 августа 1564 года, флот из 94 судов, частью галер, частью транспортов, явился в виду Велеза и 14'000 солдат, набранных в Неаполе, Сицилии, Мальте, Португалии и Испании, под предводительством дона Гарсиа Толедского, вице-короля Каталонии, высадились без сопротивления со стороны мавров. Устроив на берегу обширный ретраншамент для обезопасения съестных и воинских припасов, главнокомандующий занял соседние высоты и потом выступил против маленького городка Велеза, занятие которого казалось необходимым прежде осады крепости. Дорога туда была очень затруднительна, но христиане шли в добром порядке, охраняемые справа и слева рядами застрельщиков, и несмотря на несколько легких нападений на фланги и арьергард, прибыли через несколько часов в Велез, оставленный всеми жителями. Дон Гарсиа, заняв город, тотчас велел рекогносцировать Пеньон, и, не тратя драгоценного времени в медленной блокаде, решился на приступ. Турецкий гарнизон, оставленный трусом-начальником, едва оборонялся и сдался скоро.

Это гнездо пиратов, так скоро оставленное, долго могло бы противостоять всем усилиям флота и войска: слабость одного человека, в этом случае, сделала более вреда, нежели смогла бы сделать, быть может, целая армия.

Отвратим теперь взоры наши от тесного круга происшествий на твердой земле. Между тем, как Гассан-Паша, лучший политик, нежели воин, предпочитал, по-видимому, около конца своего царствования власть на сухом пути предприятиям на море. Драгут, уже известный своей дерзостью и дружбой Хеир-Эддина, мечтал о владычестве на Средиземном море и приготовлялся к экспедициям, которые должны были сравнять блеск его имени с кровавым блеском имени последнего Барберуссы.

 

Глава 7.

ДРАГУТ-РЕИС

 

В 1547 году, при первом известии о смерти Хеир-Эддина, Драгут находился на Желвском острове, в водах Туниса. Кроме желания достигнуть когда-нибудь могущества своего прежнего покровителя, он давно питал величайшую ненависть ко всему, что носило на себе имя христианское. Память о трех годах рабства и жестоком обращении с ним на галерах Дориа, ждала только случая, чтобы разразиться местью. С первых же месяцев следующего года, он является во главе флотилии из двадцати четырех бригантин. Желвские пираты и множество тунисцев становятся под его начальство. Предводительствуя этими значительными силами, он вдруг является в Неаполитанском и Пуццольском заливах, берет галеру, нагруженную золотом и принадлежавшую мальтийским рыцарям, ночью неожиданно нападает на небольшой город Кастелламаре и жителей его заковывает в цепи, потом опустошает берега Калабрии и отступает с огромной добычей перед 43 галерами под начальством Дориа, который преследует его и не может настигнуть до самого Желва, на который не осмеливается высадиться.

Безнаказанность, в которую Драгут стал верить с этих пор, еще усилила его дерзость. Ремесло пенителя моря уже не удовлетворяло обширности его замыслов. Прикованный к берегам Желва дурной погодой, он замышлял завоевание Мегедии, значительного в то время города, сооруженного в счастливые дни арабского могущества в Африке.

Жители этого города долгое время жили под зависимостью тунисских владетелей, но, со времени взятия Туниса Карлом V, преобразовались в республику и чрезвычайно дорожили своей независимостью, которую считали непобедимой. Драгут сообразил все препятствия, могущие ниспровергнуть его планы завоевания, а между тем, обладание таким хорошо укрепленным городом представляло флоту почти непобедимое убежище и защиту. Отчаиваясь взять город силой, он прибегнул к хитрости. Известия, собранные преданными лазутчиками, убедили его, что внутренние политические несогласия разделяли город на несколько партий. Он воспользовался этим для скрытных переговоров с одним из первых правительственных лиц, Ибрагимом-бен-Бараком, и, удостоверясь в его содействии за обещание вверить ему управление Мегедией, выступил из Желва с 30 гребными галерами, взял врасплох города Сузу и Монастер и укрепился в них. Тогда Ибрагим-бен-Барак представил мирным гражданам, что было бы полезно уговорить Драгута принять участие в их интересах и что союз с этим корсаром доставит им возможность противопоставить нарушителям народного спокойствия грозную опору. Решились впустить Драгута ночью в город, но только с двенадцатью турками, и переговорить с ним в мечети. На этом свидании, Драгут казался проникнутым самыми благонамеренными мыслями, он просил только права гражданства и позволения укрывать свои корабли на рейде, обещая за то защищать город против всех врагов внутренних и внешних. Но это обещание возбудило недоверие мегедийцев, пример Алжира и Туниса служил им живым предостережением — не давать убежища чужестранцам, которые не замедлят променять титул союзников на титул деспотов, поэтому они отвергли предложения Драгута и обвинили Ибрагима-бен-Барака в замышлении тайной измены. Не успев в своем плане, Драгут отправился в Сфакс, маленькое местечко на прибрежьи, обитаемое мастеровыми и искателями приключений, и стал ждать там результата других более решительных мер.

Ибрагим-бен-Барак опасался мести мегедийцев, необходимость обезопасить свою свободу связывала его с Драгутом, и они придумали наконец уловку, которая должна была предать в руки их часть городских стен. В день, назначенный для исполнения замысла, изменник, под предлогом тревоги, перевел на противоположную сторону часть стражи на стенах, между тем, как Драгут, с 600 отборными воинами, явился на оставленный пункт. Приступ был сделан за два часа до солнечного восхода. Незамеченные никем, пираты приставили лестницы, взобрались без малейшего сопротивления на верх стен, и овладели двумя башнями, пушки которых тотчас обратили на город. При первых выстрелах, народ схватился за оружие, битва кровопролитная переходила из улицы в улицу, из дома в дом, но когда прибыл отряд, оставленный Драгутом в резерве, мегедийцы увидели, что, окруженные изменой и беспощадным неприятелем, они могут спастись только безусловной, немедленной покорностью. Таким-то образом смелый разбойник в несколько часов сделался обладателем города, отказавшего ему в звании своего гражданина. Менаду тем, он, после своей победы, довольствуясь иметь заложниками знатнейших жителей, которых перевез на свои корабли, оставил начальство над городом своему племяннику Гез-Реису, с гарнизоном в 400 турков. Что же касается до предателя Ибрагима-бен-Барака, то он велел посадить его на кол, отвечая на его мольбы о пощаде, что не может полагаться на верность человека, предавшего свое отечество.

Взятие Мегедии поразило ужасом Сицилию и Италию. Карл V, измерив одним взглядом всю опасность, которая произойдет из того, если дать Драгуту время утвердиться в такой выгодной позиции, немедленно собрал флот в 60 кораблей, чтобы отнять у него добычу. Дориа, начальствовавший экспедицией, хотел ехать в Тунис, губернатор которого, Перес-де-Варгас, мог доставить ему все необходимые сведения о состоянии Мегедии и силах Драгута. Но противные ветры не дали ему исполнить этого намерения и буря отнесла его именно к прибрежью Мегедии. Генуэзский адмирал предложил тогда высадку и открытый приступ, но начальники различных отрядов единодушно воспротивились начатию неприятельских действий до вернейших сведений, которые можно было получить от Переса де-Варгас. Дориа, приведенный в отчаяние этой остановкой, снялся с якоря и уехал в гулеттскую гавань. Гез-Реис воспользовался этим отступлением, чтобы принять сильные меры. Драгут, уведомленный о движении христианского флота, отправил три корабля с воинами и припасами на подкрепление Мегедии.

Перес де-Варгас советовал Дориа не предпринимать ничего с армией, которую считал слишком слабой и начальников которой, по-видимому, разделяло соперничество, кроме того, он полагал, что необходимо приобрести содействие арабского шейха Каируна. Этот шейх, опасавшийся соседства Драгута, в самом деле обещал вывести в поле своих всадников и снабжать христианскую армию съестными припасами. Дориа отправил в Сицилию Альвареса-де-Вега просить у отца, вице-короля, подкреплений. Дон Гарсиа Толедский, сын короля неаполитанского, уехал также, чтобы поторопить новые приготовления. Вскоре к флоту присоединились 24 галеры, и дон Хуан де-Вега, вице-король Сицилии, сперва осуждавший эту экспедицию, объявил, что принимает начальство над сухопутной армией. Высокий сан давал ему на это право, и один только сын короля неаполитанского осмелился громко выразить на это свое неудовольствие.

26 июня 1550 года флот бросил якоря на востоке от Мегедии. Сицилийский вице-король счел необходимым заспорить о праве главного начальства войском с Дориа, однако остерегся слишком настаивать и приказал созвать военный совет, в котором занял место президента. Осада города была решена единодушно.

На другой день, на рассвете, христианская армия совершила высадку. Турки спокойно смотрели на это со стен города и не шевелились, они рассчитывали на жар и тягости осады для ослабления сил неприятеля и поражения его. Первым действием осаждающих было — овладеть пригорком, господствующим над Мегедией с юга, две колонны, одна из неаполитанских, другая из сицилийских солдат и мальтийских рыцарей, защищаемые с флангов аркебузирами и стрелками, взяли эту слабо защищаемую позицию и оттеснили оборонявших ее к самым городским воротам. Потом отрыли траншеи и снабдили их батареями, но на таком расстоянии, что огонь их не мог вредить городским стенам. Истратив огромное количество снарядов, наконец-таки, открыли небольшую брешь и дон Хуан де-Вега послал осмотреть ее. Офицер, которому дано было это поручение, отправился в такое время дня, когда палящий зной ослаблял бдительность неприятеля. Дойдя до бреши, он заметил, что стена, будучи очень широка, доставит возможность удержаться на ней, — лишь бы на нее взобраться. Дон Хуан де-Вега решился было уже на приступ, когда два беглеца-ренегата подали ему другой совет. Турки, говорили они, приготовили такие средства защиты, которых нельзя было и подозревать снаружи: широкий ров, вооруженный кольями, волчьими ямами и покрытый дерном, должен был, в случае штурма, поглотить осаждающих, которые, овладев стеной, захотят соскочить в город. Самая стена была наполнена минами, а батареи, направленные вдоль рва, готовились уничтожить осадную колонну в ту самую минуту, когда она будет совершенно уверена в успехе.

Вследствие этих сведений, главнокомандующий изменил первоначальный план и решился попытать на следующую ночь приступ к одной из западных башен, между тем, как фальшивая атака на брешь соберет туда большую часть турков. В два часа утра подан сигнал, но войска, устремленные на брешь, не ограничились поддельным нападением. Хуан де-Вега не ошибся, сказав, что неприятель разовьет здесь большую часть своих сил: из многочисленных ретраншаментов производился жестокий огонь, который охолодил жар христиан, самые смелые или настойчивые заплатили жизнью за дерзкую попытку. Штурм башни был столь лее неудачен. Лестницы оказались слишком короткими, а сверху поражал осаждающих град камней, стрел и пуль. Дон Хуан де-Вега приказал трубить отступление и в лагерь его возвратились только искалеченные остатки храброго отряда. На рассвете головы убитых христиан были подняты на пики на вершине башни. Принужденный просить новых подкреплений, несчастный вице-король Сицилии не хотел бесславно оставить экспедиции, над которой, некоторым образом, насильно присвоил себе начальство. Несколько инженеров сработали полезные снаряды, но осадное искусство находилось еще в своей колыбели и не могло противостоять страшному отпору артиллерии. Бесплодная осада

Мегедии предвещала несчастный конец. Со своей стороны, шейх Каирун, как человек благоразумный, не сдержал своего обещания: он ждал, чтобы происшествия показали ему настоящий путь и не спешил принять ни той, ни другой стороны, пока не убедится в том, на чьей стороне будет перевес.

Между тем, Драгут, бороздивший в открытом море, уведомленный о положении дел, явился на помощь Мегедии со своими кораблями, и ночью с 800 турками и 4000 маврами с острова Желва высадился недалеко от города на стороне, противоположной той, где находилось христианское войско. Корабли его удалились до рассвета, и два пловца, достигнув морской башни, известили Гез-Реиса о приближении его дяди, намеревавшегося напасть на лагерь осаждающих ночью 15 июля.

Драгут поставил войско свое в засаду в оливковой роще на склоне горы, на которой христианское войско снабжало себя дровами. На рассвете дровосеки явились сюда под слабым прикрытием. Встреченные ружейными выстрелами, они отступают к лагерю. Главнокомандующий приказывает делать вылазку, чтобы осмотреть местность — этого-то и ждал Драгут. Пираты, лежа в роще ничком, дают приблизиться своей добыче, видны только несколько арабов, которые убегают отстреливаясь. Христианские батальоны пускаются догонять их. Тогда Драгут бросается в тыл их с 2500 мавров, между тем, как турки идут им навстречу, и остальные мавры нападают с флангов. Теснимый со всех сторон, дон Хуан де-Вега оказывает чудеса храбрости и ему удается пробиться после страшной резни, усеявшей поле битвы трупами, потеряв лучших офицеров и между прочими Переса де-Варгаса, губернатора Гулетты. Прибыв в лагерь, он узнал от дона Гарсиа Толедского, что мегедийские турки со своей стороны сделали вылазку, но были отражены. В последнем деле турки потеряли с сотню убитых и более 300 раненых, у христиан выбыло из строя только двести человек.

Драгут, нисколько не унывая от неудачи, хотел расположиться в виду христианского лагеря, но хорошо направленная артиллерия принудила его покинуть эту позицию. Тогда, отчаясь прогнать неприятеля, но уверенный в мужестве Гез-Реиса и в твердости Мегедии, он вернулся в Сфакс, где ждали его корабли, и отступил к острову Желву. Дориа преследовал его тщетно с десятью галерами, которые потом отправились на Сицилию за снарядами и подкреплением Императорская армия пожинала плоды своей победы: в лагере царствовало изобилие, отступление Драгута открыло свободный путь многим транспортным судам из Неаполя, Сицилии и Генуи со съестными припасами и несколькими сотнями охотников, в то же время шейх Каирун решился, наконец, доставить обещанную провизию.

Со своей стороны, осажденные день и ночь усиливали средства к защите, наступал конец августа, а операциям дон Хуана де-Веги все еще не предвиделось конца В продолжение десяти дней он упорно обстреливал восточные стены, представлявшие менее сопротивления, нежели западные. Тогда из города вышел андалусский мавр и уведомил ею, что большая угловая башня, которую обстреливали, по обыкновению, в половине ее вышины, массивна до самой вершины куртин, но что там она пробита проходами и лестницей, ведущей на высшие пункты защиты. Воспользовавшись этим известием, Хуан де- Вега приказал на следующую ночь поставить новую батарею с двумя пушками большого калибра, которые скоро обнажили лестницу и внутренность башни. Тогда перебежчик уведомил христиан, что турки вырыли сзади башни глубокий ров, снабженный заостренными кольями и досками с железными зубцами, что, кроме того, они срыли соседние дома, чтобы устроить площадку, на которой осаждающие будут встречены жестоким перекрестным огнем из дальнейших домов. Приготовления эти были страшны, они отняли мужество у осаждающих, ибо очевидно было, что нельзя проникнуть дальше бреши. Впрочем, перебежчик объявил, что часть стены, примыкающая к башне с моря, так слаба, что в ней легко пробить широкую брешь. В положении, в каком находилась армия, казалось, должно было испытать все. Но указанную часть стены нельзя было обстреливать с сухого пути, а море было усеяно недоступными отмелями. Дон Гарсиа Толедский искусно победил это препятствие: он крепко связал две старые галеры, на которых устроил деревянную батарею с девятью амбразурами, к этой плавучей батарее прикрепили пустые бочки, чтобы приподнять ее, потом ночью подтащили ее как можно ближе к стене, укрепили на якорях и открыли огонь. Но турецкий огонь до того беспокоил артиллеристов, что им невозможно было сохранять свой пост. Дориа сам приказал отступить.

К счастью, не могли сдвинуть с места галер, завязших между двумя подводными камнями, это обстоятельство принудило христиан искать средства устроить на сухом пути батарею, огонь которой мог бы заставить умолкнуть турецкую артиллерию. Успех этой попытки дозволил плавучей батарее возобновить огонь и на другое утро она открыла широкую брешь. Развалившаяся стена обнажила внутренность города. Турки не подумали о возможности атаки с этой стороны, а пушечные выстрелы, беспрестанно гремевшие, не дозволяли им исправлять повреждения. Однако же все меры, которые может придумать отчаянная решимость, еще раз готовы были бороться с шансами счастья. Гез-Реис принадлежал к числу тех людей, которые крепнут в опасности. Не щадя себя, как последний турок, он являлся всюду, выказывая деятельность начальника, уверенного в своей победе. По его приказанию защитники города расположились эшелонами в улицах и домах, на стенах и площадях. Конница, расположенная в центре города и обращенная во все стороны, должна была поддерживать пехоту, собирать рассеянных в случае нужды и возвращать их в битву, если бы христианам удалось проникнуть в брешь. Наконец, мусульмане приняли последнюю предосторожность, предписываемую самым мелочным благоразумием: с одной куртины на другую перебросили узкий мост, чтобы восстановить между этими пунктами сообщение, прерванное падением большой башни. Канат, прикрепленный к этому мосту, мог, в случае нужды поднимать и опускать его. Осажденные и не подозревали, что этот мост, устроенный для спасения, именно и послужит к их гибели.

10 сентября на рассвете христианские воины молча построились в траншеях. Войско исповедалось и причастилось. После обеда Дориа начал окружать город своими галерами. По сигналу, данному пушечным выстрелом, христиане бросились вперед с трех сторон разом, западная брешь была поручена дону Гарсиа, восточная Фернанду Толедскому, а брешь с моря Фернанду де-Лобо и дону Хуану де-Мендоза. Мусульмане явились на стенах — тут-то турки мастера драться. С обеих сторон открыли из пушек страшную пальбу, от которой содрогалась земля. Войска, предводимые Фернандом Толедским и Лобо, чтобы достигнуть бреши, должны были выдерживать огонь без всякого прикрытия: они шли посреди града стрел, ядер и пуль, которые разрежали их ряды или ударялись в песок м подымали пыль, застилавшую солнце. В несколько минут погибло 300 человек, но мужество христиан, казалось, возрастало с опасностью. Ступая по трупам павших, они достигли, наконец, стены. Тут завязался кровавый рукопашный бой. Турки и христиане нападали и защищались с одинаковым мужеством, воздух наполнялся криками их и стонами раненых, брешь покрылась убитыми, кровь насыщала песок… Наконец, храбрые испанцы, которых не могли остановить ядра и картечи, опрокинули турок, овладели башней и водрузили свое знамя на месте сброшенного мусульманского павильона. Однако же, храбрость, усилия, все было бы напрасно, если бы неверные уничтожили мост, соединявший обе куртины. Натиск осаждающих не дал им на то времени, один турок вздумал защищать его — но был убит, и солдаты Фернанда Толедского, бросаясь на этот тесный мост, перерубили канат и подали руку помощи храбрым, которых среди тысячи опасностей Фернанд де-Лобо провел на другую брешь. Новые подкрепления, подвезенные легкими судами Дориа, делали победу несомненной, хотя турки защищались все еще отчаянно в домах, на улицах и площадях. Турки, отступавшие в замок и в таможню, напротив городских ворот, долго сопротивлялись, огонь их наносил христианам страшные потери. Кровавое дело завязалось также на площади мечети между турками и первыми проникнувшими в юрод солдатами, но дон Хуан де-Вега, видя, что лагерю не угрожает никакая опасность, отправил в город аркебузиров, остававшихся для защиты его — и это подкрепление довершило поражение мусульман.

Таким образом, город Мегедия подпал под власть Карла V 10 сентября 1550 года, после семидесятичетырехдневных работ, усилий и битв. Турки и мавры, стараясь превзойти друг друга в храбрости, потеряли в этот пагубный день более 700 отборнейших бойцов, христиане понесли меньшую потерю, но все-таки более 400 человек. Фернанд Толедский пал смертельно раненный в ту минуту, когда одним из первых бросился на упомянутый выше мост. Фернанд де-Аобо, начальник ломбардских войск, был убит двумя выстрелами, капитаны Море Руэла и Сумаррага и два мальтийских рыцаря, Монруа и Уллоа, также убиты. Последний был покрыт шестнадцатью ранами. Два брата Море Руэла погибли смертью храбрых, по очереди стараясь водрузить знамя на бреши.

Со стороны турков, одним из первых погиб корсар Каид-Али, он сильно содействовал в продолжение осады к поддержанию мужества гарнизона. Все верили, что город будет неприступен, пока он жив для защиты его: смерть его оправдала это суеверное предчувствие. Христиане взяли в этот день более 6000 пленных и приобрели необъятную добычу, состоявшую в золоте, серебре, драгоценных камнях и дорогих тканях. В числе пленных находился сам Гез-Реис, племянник Драгута. Около конца битвы, он отступил в замок и после взятия города предложил капитуляцию под единственным условием сохранения жизни. Он сдался дону Алонзо, губернатору Гулетты, и был отдан капитану Чикала, который разменял его на своего сына, пленника Драгута. Дон Гарсиа Толедский, желая скрыть от неприятеля зрелище убитых христиан, приказал немедленно похоронить их. Мечеть, освященная при громе пушек, послужила им могилой, и там отслужили молебствие за трудную победу, так дорого купленную. Раненых, в числе 800, разместили по шалашам лагеря.

Дон Хуан де-Вега отправил в Германию одного дворянина для извещения императора о своем успехе. Другому было поручено отвезти к папе замок от тюрьмы и цепи, в которые были закованы христианские невольники. Потом он приказал очистить рвы, исправить повреждения в укреплениях и еще более усилить средства защиты. Объем стен казался слишком обширным и его желали уменьшить, но прежде всего надобно было узнать мнение императора, почему и составили план, который хотели представить ему. В ожидании решения Карла V, вице-король поручил начальство над Мегедией своему сыну Альваресу де-Вега, и, оставив ему шесть рог испанской пехоты с значительным количеством запасов всякого рода, сел на корабли. Дориа высадил его в Сицилии и потом возвратился в Геную.

С ужасом узнала Порта о покорении Мегедии. Сулейман втайне приготовлялся к войне, между тем как Генрих II, король французский, искал союза с Драгутом, чтобы противопоставить его австрийскому дому, как Франциск I купил помощь Хеир-Эддина-Барберуссы.

Узнав об этом, Карл V приказал Дориа снова преследовать Драгута на всех морских путях. В первых числах апреля 1551 года, знаменитый адмирал блокировал смелого пирата в заливе Эль- Кантара, на острове Желве. Залив этот находился в стороне твердой земли, на восточной оконечности острова и отделялся от моря песчаной отмелью. Драгут для спасения своего придумал стратегему, память которой останется в деяниях флотов. Две тысячи мавров, работая день и ночь под его надзором, в десять дней сравняли верхнюю часть отмели, а в низшей прорыли канал, который, наполняясь морской водой, доставлял турецкому флоту свободный выход в хморе. Тотчас по окончании этой работы, Драгут приказал покрыть верхнюю часть досками, намазанными салом, и посредством канатов и катков двинул корабли свои этим искусственным путем. Успех увенчал вполне необыкновенную выдумку. Корабли, тащимые на руках, вскоре вышли в море, между тем, как сильная пальба с эль-кантараского бастиона обращала на себя внимание Дориа. Когда же вдруг пальба прекратилась, генуэзский адмирал заключил, что пираты истощили свои снаряды и приказал готовиться к высадке. Каково же было его удивление, когда он не нашел уже и следа присутствия Драгута в заливе. А между тем Драгут выбрался в открытое море и успел уже захватить несколько христианских кораблей.

Турецкий султан, между тем, не ограничивался пустыми планами: сто двенадцать турецких галер и тридцать алжирских кораблей с 12'000 солдатами вдруг явились в виду Сицилии. Флот этот находился под начальством Синама-Паши. Под командой его служили Драгут и Сала-Реис. Турецкий адмирал потребовал у вице-короля, дона Хуана де-Вега, возврата городов Мегедии, Сузы и Монастера. Вследствие энергического отказа, он со страшными угрозами объявил о своем мщении, исполнение которого и начал 17 июля 1551 года опустошением и сожжением Августы. За этим открытием неприязненных действий должна была последовать в скором времени попытка на овладение Мальтой.

В то время Мальта далеко еще не была так сильно укреплена, как впоследствии. Рыцари владели ею только лет двадцать и всего прибавили несколько новых сооружений к природным укреплениям замка Св. Ангела. Эта крепость, построенная на неприступной скале, защищала несколько бедных домиков. Почва была бесплодна, безводна и разделена на маленькие садики, окруженные стенами из камня, между которыми тянулись наподобие лабиринта безвыходные закрытые тропинки.

Турецкий флот бросил якоря в губе Марза-Мушиет, отделявшейся от большого мальтийского порта только узкой полосой земли, на которой, позже, рыцари построили город Валетту (ныне Ла-Валлетта. — Примеч. ред. ) и замок Сент-Эльм. Синам-Паша, осмотрев замок Св. Ангела, заключил, что невозможно овладеть им. Драгут, не отступавший ни перед какой трудностью, советовал Синаму не отступать, не попытавшись, по крайней мере, разорить маленький городок Мальту, но летние жары и трудность перевозки артиллерии на руках по гористым дорогам, пересекаемым провалами и непреоборимыми препятствиями, лишили турков мужества, и через несколько дней, проведенных в делании траншей, они отступили внезапно и бросились на остров Гоццо, цитадель которого сдалась на капитуляцию после двухдневной обороны.

После этой незначительной удачи, Синам-Паша поехал к африканским берегам Он считал необходимым заменить потерю Мегедии важнейшим предприятием, а именно — завоеванием Триполи, принадлежавшего мальтийским рыцарям. Прибыв к этому городу 4 августа 1551 года, он велел известить французского коменданта его, Гаспара-де-Валлье, что если город не сдастся без боя, то он сотрет его с лица земли. Валлье отвечал с гордостью, что мальтийский гроссмейстер поручил ему защиту Триполи и он не выйдет живой из города Синам-Паша тотчас принялся за осадные операции и повел их с такой быстротой, что малочисленный отряд рыцарей, отчаиваясь отстоять город, стены которого разрушались от выстрелов, принудил Гаспара-де-Валлье предложить капитуляцию. Синам потребовал, чтобы комендант сам явился к нему на корабль для заключения условий. Валлье, слишком доверяя слову разбойника, приехал и был задержан пленником вопреки законам войны. Измена в одно время со страхом проникла в ряды рыцарей: они сдались, и наградой за слабость их было — заключение в цепи. Драгуту поручено было управление Триполи. В следующем году, 4 мая 1552, турецкий флот возобновил кампанию, опустошил берега Калабрии, явился перед Неаполем, разгромил корабли Дориа, хотевшие напасть на него врасплох, и после крейсеровок, сопровождаемых неслыханными опустошениями, отправился к острову Хиосу зимовать. В продолжение этих событий, Генрих II скреплял узы своего союза с султаном и прибавил к турецкому флоту двадцать шесть галер под начальством барона Полена де-ла-Герда. Генрих II уже тогда замышлял завоевание Корсики, которая, брошенная в Средиземное море между Марселем и берегами Италии, пересекала дорогу в Тоскану и Неаполь и господствовала над Генуэзским заливом, а он никогда не терял надежды овладеть Генуею. Французско-турецкий флот разделился, и 25 августа 1553 года Полен явился перед Бастиею, между тем как Драгут осаждал Бонифачио. Первый из этих городов сдался без сопротивления, второй же был взят хитростью после убийственной осады. Один французский офицер, откомандированный Поленом к турецкому адмиралу, потребовал свидания с несколькими из знатнейших жителей и представил им все опасности, которым подвергнется город, если силой достанется в руки осаждающих. Он прибавлял, что для спасения имущества и жизни им остается одно средство — просить покровительства Франции. Эти доводы имели желанный успех: Бонифачио отпер ворота, но как эта добровольная сдача лишала турков значительной добычи, то город был-таки разграблен, часть гарнизона и жителей перерезана. Эта низкая измена данному слову произвела ссору между турками и французами, и Драгут расстался со своими союзниками. Происшествие это уничтожило возможность завоевания Корсики, и несколько месяцев спустя Дориа возвратил Бастию.

Французский король изъявил султану свое неудовольствие за неисполнение союзного договора и на следующий год получил новый флот в сто галер под начальством Драгута, но он имел столь же мало удачи. Корсиканская экспедиция удалась бы только в случае, если бы все плоды победы были уступлены туркам; принужденные же вести войну без надежды на добычу, последние с самого начала показали мало энергии, а вскоре и вовсе нельзя было более ладить с ними. Осада Кальви не удалась единственно по их вине, и ничто не могло заставить их возобновить осаду Бастии. Драгут прервал все сношения с Поленом де-ла-Гардом, и, недовольный вместе с тем султаном, недавно отказавшим ему в звании паши, возвратился в Триполи в то самое время, когда французский флот отправился в Марсель.

В том же 1555 году, 25 октября, Карл V, сложив с себя корону, удалился в монастырь Св. Юста и передал сыну своему, Филиппу 11, наследство, сильно пострадавшее от невознаградимых неудач и утрат.

Пять лег проходят без замечательных событий. Казалось, что, сходя с политического поприща, Карл V заставил Европу положить оружие, Но пираты продолжали наводить ужас в Средиземном море. С 1561 по 1563 год бедствия возобновляются. Испанцы овладевают островом Желвом, убежищем турецких разбойников; но во время празднования победы на испанский флот нападают 80 турецких галер под начальством Пиали-Паши. Буря как будто сговорилась с ними для уничтожения Андреа Дориа: остатки христианского флота разметаны во все стороны, и только пяти мальтийским галерам удается отступление, не похожее на бегство. После этого рыцари Св. Иоанна Иерусалимского одни остаются защитниками берегов, и против них-то готовится обратить величайшие усилия свои Оттоманская империя. Обстоятельства удобны: Испания и Англия угрожают друг другу, Нидерланды готовы восстать против Филиппа II, Германия утрачивает свое единство и Франция, разделенная колебаниями под управлением малолетнего короля и религиозной войной, отвращает взоры свои от внешней политики. Напротив того, турецкая империя обладала всем необходимым: многочисленной артиллерией, отборным войском, казной, обогащенной бесчисленными призами, и моряками, способности которых не уступали смелости их. Уничтожением Мальтийского ордена Сулейман надеялся покрыть свое царствование неувядающей славой. Он повелел делать необъятные приготовления при кликах торжества всего государства.

Жан де-ла-Валетт, гроссмейстер Мальтийского ордена, содержал в Константинополе сметливых лазутчиков, извещавших его о всех намерениях султана. Грамоты его сзывали со всех сторон отсутствующих рыцарей на защиту ордена; депутаты, посланные ко всем европейским государям и к папе, просили помощи, которую интересы христианства предписывали давать с готовностью. Мальтийские галионы перевезли в Италию ненужных жителей и возвратились нагруженные хлебом и воинскими снарядами. В то же время крепостные работы шли с беспримерной быстротой. Местечко Ла-Сангль, окруженное стенами, защищало замок Св. Ангела от нападений, которыми можно было угрожать ему начиная с оконечности полуострова. В то же время расширяли крепость Сент-Эльм. Рыцари сами участвовали во всех этих работах и гроссмейстер с неутомимой ревностью проводил ежедневно по нескольку часов между работниками. Орденский совет положил было срыть замок Гоцо, но его сохранили по причине возвышенного положения, делавшего его отличным обсервационным постом, и условились установить, частью огнями ночью, частью несколькими пушечными выстрелами, беспрерывные и быстрые сообщения между замками Св. Ангела, Гоцо и Старым городом. При осмотре войск гроссмейстер насчитал 500 рыцарей, 200 испанских ветеранов под начальством Кардона, 400 пехотинцев под начальством полковника Маса и 2000 итальянцев, присланных доном Гарсией, вице-королем Сицилии, что, вместе с 3 или 4 тыс. мальтийцев, вооруженных аркебузами, составляло гарнизон в 8500 человек, изобильно снабженный всеми потребностями для войны.

Тридцать тысяч солдат на ста девяноста трех кораблях всех величин составляли турецкое войско. Вот как оно было составлено: 6300 янычар, все отборные воины, 6000 анатолийцев, стрелков и копьеносцев, 2500 греков, 13 000 охотников, зависящих от корпуса дервишей и улемов, нечто вроде религиозной корпорации, давшей обет стать под знамена священной войны; наконец 3500 искателей приключений, одетых в львиные и тигровые шкуры и носивших на голове перья орлиные и других хищных птиц, дополняли это страшное сборище и казались эмблемами его зверства. Флот состоял из 137 галер, 35 галиотов и 21 галиона или транспортных судов. На капитанской галере, в тридцать скамей, находилось три фонаря; она была позолочена и украшена полумесяцами, все снасти и паруса были шелковые. Пиали-Паша командовал флотом, Мустафа-Паша, начальник сухопутного войска, кроме того, он имел инструкции султанские, поручавшие ему высшее управление экспедицией.

18 мая 1565 года оттоманский флот вступил в залив Мирза-Сирокко, недалеко от города Мальты. Обманув бдительность командора Коппьера, которому поручено было препятствовать высадке, турки высадили 3000 человек, которые, закрывшись некоторыми выступами почвы, облегчили высадку остального войска Потом вход в залив заперли двумя бастионами, снабженными пушками, чтобы сохранить флот от нечаянного нападения. Если мальтийцам дотоле оставалось еще сомнение насчет цели экспедиции, то теперь уже должно было разубедиться. Оставалось прибегнуть к Господу, что и было первой мыслью гроссмейстера. Процессии и всенародные молебствия предшествовали войне, в которой кровь должна была течь реками. Кончив эту священную обязанность, командор Коппьер выступил с 1200 пехоты и незначительной конницей для наблюдения за неприятелем Он держался в поле три дня и, пользуясь искусно выгодой, доставляемой почвой, пересекаемой рощами и стенами, выдержал натиск армии в десять раз многочисленнейшей и возвратился в город, потеряв только одного человека и убив более двухсот неверных. Следующие дни проходили почти так же. Но скоро турки, которые могли наконец располагать всеми своими силами, толпой хлынули из своих ретраншаментов и подошли к самому городу Мальте. Мустафа сам взошел на пригорок, откуда открывался взорам весь город, и убедился, что стены гораздо крепче, чем донесли ему лазутчики. В то же время другой отряд приближался к полуострову Сангль и старательно осматривал его. Эти различные движения дорого стоили туркам, которые в продолжение их потеряли в отдельных стычках около тысячи человек. После этого предварительного осмотра Пиали-Паша и Мусгафа, не хотевшие предпринять ничего важного до прибытия Драгута, которого пригласили к участию, и находя, что корабли не безопасны в порту Мирза-Сирокко, между тем как армия будет вдали занята осадой Мальты, решились овладеть Сент-Эльмом, падение которого доставило бы флоту безопасное убежище в порту Мирза-Мушиет. Но хотя это намерение было внушено благоразумием, оно было плохо рассчитано. Гроссмейстер обрадовался этому, ибо он понял, что турки потратят драгоценное время перед фортом, обладание которым ни на час не ускорит покорения города. Заметив ошибку неприятеля, Жан де-ла-Валетт не щадил ничего для усиления последствий ее, и Мальта была обязана своим спасением гениальному предводителю, как нельзя лучше сумевшему воспользоваться ложной мерой.

Как скоро турецкие предводители согласились атаковать Сент-Эльм, то принялись подкатывать пушки к полуострову, оконечность которого занимал форт, и вывести первую траншею. Сообразив тогда, что осада протянется, Жан де-ла-Валетт счел благоразумным поберечь людей и снаряды и тотчас запретил всякую вылазку и слишком усиленную пальбу. Первые аппроши турков шли быстро, правда, почва, на которой они находились, была голой скалой без земли, употребленной на укрепления, но они заменили ее соломой, шерстью, фашинами и даже землей, которую собирали и свозили со всех концов острова. Огромное число привезенных ими пионеров дозволяло исполнить с быстротой предприятие, которое показалось бы невозможным людям менее настойчивым, и артиллерия форта не могла замедлить ни на один день приближение врага, расточавшего без счета жизнь рабов. В короткое время турки кончили траншею, которая, начинаясь от Мирзы, где был лагерь, подходила на аркебузный выстрел к Сент-Эльму. С этой минуты рыцари едва могли высунуть голову из-за стен и турки без помехи продолжали свои работы.

Пять пушек, направленных против крепости, сначала произвели весьма незначительный вред, потому что осажденные, имевшие подставные лафеты, тотчас исправляли повреждения. Таково было положение дел, когда 29 мая странное обстоятельство доставило туркам большую выгоду. Рыцари, наскучив оборонительной войной, которая, по-видимому, уничтожала храбрость их, сделали ночную вылазку. Захваченный в траншеях, неприятель потерял много народа и не мог повредить христианам, отступление которых защищал огонь с крепости. К несчастью, было довольно темно и дым от пальбы, опустившись на рвы, скрыл контрэскарп. Привычные к войне, турки воспользовались этим случаем, чтобы укрепиться на гласисе, и когда дым рассеялся, изумленные рыцари увидели край контрэскарпа занятым траншеей, наполненной мусульманскими аркебузирами, которые поставили их в затруднительное положение.

В то же время в лагерь неверных прибыло сильное подкрепление. Корабли Драгута, которых Мустафа-Паша и Пиали ждали с нетерпением, наконец показались в отдалении. Хотя раненный осколком камня, Пиали с 24 фрегатами отправился навстречу корсару, который вступил в гавань с 15 отлично снаряженными кораблями. К гению Драгута, нужду в котором постигали оба турецкие предводителя, обращались мысли и надежды их. Тотчас собрали совет. Драгут открыто осуждал осадные операции: по его мнению, надобно было овладеть сначала фортом Гоцо и благородным городом, которые считал сосцами, из которых осажденные извлекали ежедневно свое содержание и пособия всякого рода, посылаемые из Италии. Мустафа-Паша, сопротивлявшийся осаде Сент-Эльма, говорил, напротив, что прежде всего следовало бы осадить город и замок Св. Ангела вместо того, чтобы истощать первый жар армии в предприятиях, ничего не решающих. Это мнение, самое простое и единственно хорошее, было отвергнуто, потому что в войне, как и всегда, прежде, чем дойти до самых естественных вещей, начинают с самых неестественных. Драгут, видя, что совещание, вместо того, чтобы разъяснить дело, становилось враждебным и грозило раздором, вдруг закрыл его, объявил, что должно продолжать начатую осаду, потому что, говорил он, стыдно было бы войску Сулеймана отступить от осажденного города без успеха. Этот аргумент удовлетворил всех. Что же касается до Драгута, то он никак не верил, чтобы маленький форт, почти без стен, мог удержать в продолжение месяца отборнейшие войска Оттоманской империи, соединенные с самыми страшными толпами африканских пиратов. Это-то и доказывает, что может совершить мужество человека и чего должно ожидать от воинов, решившихся умереть на вверенном чести их посту. Мы расскажем здесь один из прекраснейших воинских подвигов, сохраненных историей. В нем найдут великие примеры мужества и воинской доблести, а вместе с тем любопытные подробности о военном искусстве в XVI столетии.

Первой заботой Драгута было — рекогносцировать сент-эльмский форт. Выстроенный на отдельном возвышении, на оконечности земляной полосы, в виде звездчатом, он был весьма необъемист. Сторона, обращенная к земле, защищалась бастионами и полумесяцем; другие стороны не были фланкированы, далее первая была дурно построена, ибо искусство фортификации, примененной к защите городов, находилось еще в младенчестве. Полумесяц, или равелин, сооруженный перед пунктом атаки, был только что прибавлен к укреплениям форта. Это была работа слегка набросанная. Рвы, иссеченные в камне, одни составляли настоящую защиту осажденных. Едва Драгут решил продолжение осады, турецкое войско развило новую деятельность в траншеях, и тринадцать орудий большого калибра вскоре начали бить стену. Между ними находились две кулеврины, метавшие ядра в 60 фунтов, десять пушек 80-фунтовых и василиск, изрыгавший при каждом выстреле 160 фунтов картечи. Все эти орудия, кроме последнего, находились на лафетах с колесами. Огонь был открыт 24 мая и продолжался в последующие дни. Как скоро он прекращался, бальи Эгарас, командовавший фортом, приказывал очищать ров, чтобы затруднить неприятелю доступ к бреши. Но Драгут, которому, по-видимому, предоставили управление осадой, вскоре заметил эту хитрость и предосторожности христиан и, чтобы на будущее время помешать им, соорудил три другие батареи. Первая о 9 пушках находилась пониже прежней, вторая о 2 пушках, поставленная к стороне порта Мирза-Мушиет, обстреливала фланг, а третья, тоже о 2 пушках, сооруженная на гребне контр-эскарпа, обстреливала ров и казематы. Наконец, еще одна батарея обстреливала сзади равелин, часть рвов и кавальера во внутренности форта: эта была самая беспокойная. Столько пушек большого калибра должны были, по-видимому, быстро привести крепость к совершенному разрушению, и верно то, что если бы управляли ими с большим искусством, стены устояли бы недолго. Но тогда не знали еще выгоднейших средств атаки, между тем как оборона, хотя производимая за плохо устроенными укреплениями, умела уже употреблять хитрости, уловки, увертки и ту смелость и твердость, которые до сих пор еще составляют вернейшее средство к замедлению падения укрепленного места.

Когда турки сообразили, что артиллерия произвела уже большие повреждения в стенах, то послали инженеров осмотреть брешь. Последние вышли из своих траншей, спустились во рвы и прошли во всю длину их, не будучи даже замечены, потому что турецкие аркебузиры, поставленные на контр-эскарпе, стреляли с такой меткостью и быстротой, что христиане едва осмеливались отвечать им. Во время этого осмотра турецкие инженеры заметили, что одна из бойниц равелина была так низка, что человек, став на плечи другому, легко мог добраться до нее. Узнав об этом, Мустафа-Паша на рассвете следующего утра откомандировал отряд янычар с лестницами попытаться на нечаянный захват крепости. Сначала все сделалось по его ожиданию. Осаждающие взобрались на равелин, убили спящих и уже бросились на дощатый помост, ведущий на караульную площадку, когда небольшое число рыцарей, привлеченных шумом, вдруг остановили их выстрелами из аркебуз. Вскоре христиане, собранные шумом тревоги, явились во множестве, и во главе их бальи Эгарас. Они напали на неприятеля в надежде возвратить равелин, но турки были слишком упорны в атаке, чтобы легко отказаться от успеха, казавшегося им почти несомненным. Весь лагерь неверных взялся за оружие, тысячи солдат стремились к стенам и, не измеряя опасности, бросались на приступ. Христиане сопротивлялись только с трудом, и когда неприятель с неимоверной быстротой успел оградить себя внутри равелина земляным валом и фашинами, должно было отказаться от надежды выбить его из этого отдаленного поста и подумать об отступлении. Турки последовали за ними и были остановлены только огнем пушек, обстреливавших рвы. Но едва отдохнули они несколько минут, как ими овладела новая ярость, и, как бы стыдясь, что уступили непобедимой силе, они устремились подобно потоку с вершины контр-эскарпа и приставляли свои лестницы. Они слишком коротки! Но они поддерживают друг друга, цепляются за камни, ползут по трещинам стен, и, по-видимому, решились во что бы то ни стало проникнуть в крепость, хотя бы им пришлось наполнить рвы своими телами. Такому яростному нападению осажденные противопоставляют самый энергический отпор. Камни, кипящая смола, горящие круги осыпают наступающих, сбрасывают их с верха стен, заключают в огненный крут, покрывают страшными язвами, зажигают их платье и наконец принуждают отступить. Битва началась на рассвете и кончилась только в час пополудни. Две тысячи турков были убиты и ранены, только двадцать мальтийских рыцарей и 60 солдат заплатили своей кровью за честь этого дня. Один французский рыцарь, Абель де-Гардамин, явил при этом приступе пример величайшей храбрости и самой героической смерти. Пораженный смертельным ударом, он отталкивает желающих помочь ему и отсылает обратно в битву, советуя им исполнять свой долг, что ему остается только умереть на месте, где упал он, потом доползает до часовни, обращает к Богу последнюю молитву и испускает дух на ступенях алтаря.

Отбитые с уроном, неверные принялись опять за свои земляные работы. Они подняли выше равелин посредством земли, тюков шерсти и фашин и, несмотря на огонь из нескольких пушек, остававшихся осажденным, успели подняться выше стен, которые артиллерия их продолжала громить. С этой минуты положение христиан сделалось пагубным. Две пушки, поставленные турками на равелине, сбили последние орудия их, отличные стрелки, которыми обставили парапет, стреляли во внутренность крепости и делали почти невозможным всякое сообщение; защитники едва могли пробираться к стенам, и то для этого принуждены были скрываться в галереях под деревянными мантелетами или в настоящих траншеях, построенных из ящиков, наполненных землей.

Укрепившись в приобретенной позиции, турки снова принялись за работы во рвах и занялись наполнением их камнями и фашинами. Они перебросили также мост с контр-эскарпа на эскарп. Осажденным удалось несколько раз ночными вылазками и горючими веществами сжечь мост и фашины, но турки приняли удачнейшие меры и наконец остались обладателями рвов. Особенно привязались они к западному фасаду, обращенному к порту Мирза-Мушиет. Пробивая скалу, они иссекали в ней лестницы, сооружали на мосту новые леса, разрушили часть парапета и беспрестанно расширяли брешь, через которую надеялись проникнуть в город. Однако же христиане, свидетели такого страшного упорства, не унывали. Они ели, спали и стерегли поочередно свои посты, подавляемые тяжестью вооружения и ужасным жаром. Никто не был без ран, лица всех были обожжены, руки изъязвлены, большая часть хромала или носила руку в перевязи, и мостовая форта была усеяна кусками мяса и оторванными членами. Сам бальи Эгарас жестоко страдал от раны в ноге, растравляемой со дня на день больше хлопотами и жаром, но он отказался оставить форт и на увещания гроссмейстера отвечал, что, будучи стар, никогда уже не найдет случая кончить жизнь с такой славой.

Когда новые работы осаждающих обнажили крепость со всех сторон, тогда совет рыцарей, считая дальнейшую оборону невозможной, отрядил одного из членов своих с донесением об этом Жану де-ла-Валетту. «Враги, — сказал ему посланный, — готовы вторгнуться в крепость. Бреши обширны, все оборонительные работы сбиты, кавальер разрушен, а равелин, находясь в руках неверных, сделался источником гибели для христиан. Форт, может быть, устоит еще несколько дней, но только принося ежедневно новые жертвы, которых неприятель будет убивать издали и без всякого риска для себя. Впрочем, мы все готовы сражаться до последней минуты за славу ордена и веру, если вы сочтете это нужным». Выслушав мнения окружавших его начальников, гроссмейстер отвечал холодно: «Я знаю, что форт не может держаться, но для спасения всего ордена необходимо, чтобы вы защищали форт до последней минуты, хотя бы вам пришлось погрести себя под его развалинами. От одного дня больше или меньше зависит спасение или гибель Мальты, и теперь представился случай напомнить вам, что, по данному вами обету, вы должны считать жизнь ни во что, если пожертвование ею может быть полезно вере. Я вам доставлю подкрепление и снаряды, и сам, будьте в том уверены, когда придет время, когда исчезнет всякая надежда, явлюсь, чтобы умереть среди вас». Этот ответ гроссмейстера, объявленный в Сент-Эльме, сначала подкрепил мужество его защитников, но скоро перспектива верной смерти породила в некоторых слабость и непослушание. Жан де-ла-Валетт искусно унял возникающий беспорядок, воодушевил мужество самых нерешительных и все единогласно поклялись умереть на бреши. Мы желали бы рассказать в величайшей подробности все происшествия этой вечно достопамятной осады, следить за усилиями турков, исчислить их беспрестанные атаки, описать все приступы их, говорить о страданиях осажденных, о их потерях, их геройском терпении, непреодолимой храбрости, о их битвах, достойных времен древних, но это завело бы нас слишком далеко. Поэтому, минуя тысячи частных действий второстепенной важности, обратимся прямо к последним усилиям неприятеля, которые доставили ему наконец кровавую победу.

16 июня 1565 года было назначено для общего штурма и день перед тем — мусульманский праздник — был посвящен покою, молитвам и назиданиям, вместе благочестивым и воинственным, муфтиев и имамов. Чувственный рай Мухаммеда и его сладострастные радости были обещаны воинам, которые падут за веру.

Едва солнце осветило театр верховной борьбы, как оттоманский флот явился в гавани Мирза-Мушиет, чтобы соединить свой огонь с огнем осаждающих. 4000 стрелков находились в траншеях контр-эскарпа, под защитой их штурмовая колонна, снабженная лестницами, заняла ров и в величайшем безмолвии выстроилась у подошвы стены. В крепости были приняты все меры для отбития штурма. Рыцари и воины находились в засадах за укреплениями единственной позиции, которую давно уже могли сохранять, т.е. лежа или стоя на коленях. Один только часовой на виду наблюдал за неприятелем. Через каждые три солдата находился рыцарь и между двумя копьеносцами один аркебузир. Кучи камней, копий, гранат, мечей, кругов из смоленой пеньки были расположены в порядке и изобилии, бочки с водой, поставленные близ сражающихся, должны были восстановлять силы их. Даже раненым были назначены опасные поручения: они должны были приносить съестные и воинские припасы и уносить убитых. Доски и трапы с железными остриями были сброшены во рвы на самых слабых пунктах.

Пушечный выстрел и водружение большого мусульманского знамени были сигналом к штурму. После совершенного безмолвия раздался вдруг страшный шум, турки приходят в движение, бросаются на брешь и до небес воссылают крики «Аллах, Аллах!», заглушаемые стуком оружия, мечей и стонами раненых. Первые, идущие на приступ, те страшные воины, одетые в тигровые шкуры, с лицом, расписанным самым странным образом. Все оружие их — меч и щит. Ничто не останавливает их: ни великость опасности, ни страх смерти, ни отчаянная храбрость христиан — и все падают на проломе. Тридцать рейсов или капитанов разбойничьих кораблей поклялись умереть вместе или войти вместе в город. Уже заняли они вершины стен и, овладев углом бастиона, защищаемого полковником Масом, были готовы победить. Гроссмейстер, следивший из замка Св. Ангела за успехами атаки и удачной обороной, увидел и новую опасность: он приказывает обратить на смелых рейсов две пушки большого калибра. Ядра убивают около двадцати смельчаков, остальные в страхе разбегаются. Между тем янычары заняли место первых бойцов — усилия их были так же тщетны. Вооруженные дервиши последовали за ними — но смелость и фанатизм их также не устояли перед твердостью и решимостью христиан. Несколько аркебуз и пушка, тщательно сбереженная для дня приступа, причинили туркам значительные потери. Артиллерия замка Св. Ангела, обстреливавшая рвы, произвела также большие опустошения в рядах неверных[23].

Отбитые на правой стороне, оттоманы бросились на левую, к Мирза-Мушиет. Там они были вне выстрелов замка и в продолжение шести часов производили один из самых упорных и кровавых приступов. Драгут-Реис и Мустафа-Паша дрались здесь лично. Но ни присутствие, ни пример их не могли доставить воинам выигрыша: беспрестанно отражаемые, они потеряли еще два штандарта. В это-то время был убит французский рыцарь де-Медран. Один турецкий предводитель, великолепно одетый, водрузил свое знамя на вершине парапета. Медран напал на него, стеснил, убил его и взял знамя, но прежде чем он успел отойти, несколько выстрелов из траншей повергли его мертвым. Потеря гарнизона состояла в 150 солдатах, опасно раненных, и стольких же убитых, в числе последних считали тридцать рыцарей. Людей, не способных более нести оружие, перенесли в городок и заменили таким же числом свежих воинов, готовых умереть со славой. В форт были доставлены также припасы всякого рода. Возможность сообщений с замком, продолжавшаяся долгое время, немало способствовала продолжительности обороны. Осажденные никогда не терпели недостатка в пище и питье и, по крайней мере, не страдали от этих зол, самых ужасных во время войны. Но наступало время, когда и этот источник должен был иссякнуть.

После описанного усильного и бесполезного штурма турецкие военачальники держали совет. Они решили, что, для успеха, должно прежде всего уничтожить последнюю артиллерию, сохраненную еще христианами. Мустафа-Паша, Драгут-Рейс и Сали-Ага отправились для этого в траншеи, чтобы назначить место для сокрушения той стороны стены, огонь которой был так пагубен при атаке. В это самое время ядро из замка Св. Ангела попало в скалу и осколок камня ударил Драгута в правое ухо. Удар был так силен, что пират тотчас упал без чувств, причем у него изо рта и носа полилась кровь. Мустафа хладнокровно закрыл его плащом, чтобы скрыть от войска это печальное происшествие, и продолжал управлять работами. За парапетом были поставлены четыре пушки. Новый вал защищал их справа от огня из замка, новые работы, еще более усиливавшие позицию турков, скоро позволили им подойти закрыто до самых проломов. В то же время удалось подвинуть прочие батареи и аркебузиров на такие выгодные пункты, что они прервали всякое сообщение форта с замком. С тех пор осажденные, оставленные собственным силам, не могли уже ждать ни помощи, ни спасения, судьбой их было — умереть, ибо всякая защита становилась невозможной. Однако же им не суждено было пасть в ближайшей атаке, и прежде уничтожения им должно было одержать еще одну победу. 21 июня турки сделали новый приступ. Они приняли все возможные предосторожности и все, что могло облегчить путь их, было сделано. Но ни искусство осаждающих, ни неожиданность приступа, ни сила нападения, — ничто не удивляет и не может поколебать гордых рыцарей мальтийских. Везде оттоманы встречают яростное сопротивление, выдержанность и упорство сильнее собственных. Едва появляются они на верху бреши, как на месте разрушенных укреплений восстает живая стена, которая приходит в движение, бросается на них, опрокидывает обратно в ров, осыпает свинцом, железом, огнем и теми страшными смоляными кругами, которые, обхватывая вдруг пять или шесть человек, покрывают огнем платье их, руки, лицо и принуждают устремляться к морю, чтобы в нем погасить пожирающее их пламя. Но по телам отраженных и убитых беспрестанно подходят новые враги, между тем как защитники все те же, не отходя от бреши, умирают от изнеможения и ран. Только сверхчеловеческое мужество могло поддерживать их, чувство долга и надежда на Бога даровала им победу. Жар полудня и сознание неудачи заставили наконец турков упасть духом и прекратить штурм.

Самые ужасные потери заплатили за славу, которою покрыли себя храбрые христиане: двести человек было убито, а прочие почта все ранены. Полковники Мае и Миранда были ранены так опасно, что сначала их сочли убитыми, но, почерпая в великости опасности новую силу, они, после первой перевязки, приказали отнести себя назад на стены, чтобы умереть там. Бальи Эгарас, старый, дряхлый, покрытый ранами, но сохраняя все еще твердость героической души, увещевал своих соратников умереть со славой, указывая им на тела, покрывавшие зелмю, и которых не имели уже сил похоронить. Не смущаясь этим ужасным зрелищем, великодушные воины эти с нетерпением ждали минуты, когда последнее усилие турецкой армии кончит жизнь их, чтобы соединиться в лучшем мире с друзьями, павшими прежде их. Еще одному челноку удалось доставить гроссмейстеру весть об отчаянном положении защитников Сент-Эльма. Жан де-ла-Валетт не мог отказать в помощи, и со всех сторон солдаты и рыцари просили как милости выбрать их. Пять судов с войском, военными и съестными припасами были приготовлены немедленно, но несмотря на все уловки, им невозможно было подъехать к форту. Итак, осажденные потеряли всю надежду и, видя приближение последнего часа, решаясь пасть с оружием в руках, причастились, обнялись на прощанье и возвратились на свои посты, где могли едва укрываться от выстрелов. Около полуночи они развели на углу одного бастиона большой огонь — то было последнее прощание с соратниками в замке Св. Ангела.

На рассвете 23 июня турки, уверенные, что в форте остается весьма незначительное число людей, способных продолжать борьбу, подошли для решительного боя. Они полагали войти без сопротивления — их ожидал яростный бой. Осажденные, убедясь, что им остается одно — жертвовать собой, дорого продают жизнь свою, с презрением к опасностям, увеличивающим силы их, и в продолжение четырех часов оспаривают у турков окровавленные развалины, под которыми поклялись погрести себя. Истощив весь запас пороха до последнего зерна, храбрые воины ищут нового даже на мертвых. На стенах оставалось едва 60 человек, копье и меч оставались единственным их оружием, но они держатся так гордо, решимость их так тверда, что турки, боясь слишком большой потери, прекращают приступ и отступают еще раз. Высокий знак уважения врага храброго к врагу, достойному удивления!

Осажденные воспользовались этим отдыхом, чтобы перевязать свои раны и приготовиться к новой битве. Около часа пополудни приступ возобновился, но с осторожностью, показавшей, как турки научились опасаться мужества христиан. Аркебузиры, расставленные на всех возвышениях и в траншеях, стреляли издали в остатки защитников, которые, не имея более ни пороху, ни свинца, падали беззащитные. Тогда капитан Ланфредуччи, уже раненный, бросился на стену к стороне замка и зажег костер, который возвестил гроссмейстеру взятие форта. В эту самую минуту турки бросились в цитадель. Шестьсот трупов на укреплениях и внутри форта оставались единственными препятствиями. Как будто возвращаясь из гроба, чтобы сразиться еще раз, несколько рыцарей, окровавленных, бледных и истощенных, поднимаются до половины между грудами трупов, ползут, потрясая изломанные мечи свои, и поражены ятаганами победителей. Бальи Эгарас схватил алебарду, бросился на турков и пал навсегда. У полковника Маса была переломлена нога, но он приказал отнести себя на стену и, действуя еще с невероятной силой двуручным мечом, отбивался до последнего мгновения. Несколько человек под начальством одного рыцаря оградили себя развалинами, их убили до последнего. Мустафа-Паша обещал по четыре золотые монеты за каждого живого рыцаря. Жертвы завистливой судьбы, некоторые из них не нашли смерти, которой искали всюду, и о них-то должно пожалеть всего более: они погибли в невыразимых муках. Сохранили только девятерых, которых приковали к гребным скамьям на галере паши. Пять мальтийских солдат спрятались между скалами, ночью бросились в воду и благополучно приплыли в замок Св. Ангела.

Осада продолжалась двадцать пять дней, в форте погибло 1200 христиан, потеря турков простиралась до 4000 человек с лишком, они сделали восемнадцать тысяч выстрелов из пушек. Драгут, смертельно раненный, уже готов был сомкнуть глаза навеки, когда ему донесли о взятии Сент-Эльма. При этом известии он на минуту ожил, выказал еще тень радости и скончался. Так умер один из дерзостнейших пиратов, когда-либо пенивших воды

Средиземного моря. Алуч-Али, калябрийский ренегат, наследовал ему в управлении Триполи. Мужеством, ловкостью и деятельностью он сделался достойным преемником Драгута и вскоре явился владыкой Алжира и великим адмиралом турецкой империи.

После смерти Драгута осада Мальты потеряла бы свой интерес в истории морских разбойников, если бы неожиданное прибытие Гассана-Паши, сына Хеир-Эддина, не придало ей новой важности. Мы увидим далее, как была кончена эта знаменитая война алжирцами.

Мустафа вступил в Сент-Эльм предшествуемый большим знаменем мусульманским, которое развевалось тогда только при вечнопамятных событиях. Но когда увидел ничтожность своего завоевания, когда увидел трупы христиан, покрывавшие развалины, то он постиг трудности, еще предстоявшие ему, и воскликнул: «Чего не должны мы ожидать от матери, дитя которой останавливало нас так долго!» Неверные обесчестили свое торжество ужаснейшим бесчеловечием, и Мустафа приказал предать в своем присутствии пытке пленных рыцарей. Одних убивали тупыми стрелами, другим, повешенным за ноги, распарывали живот, вырывали внутренности и отрубали руки. Даже мертвые не были пощажены: им отрубали головы, а на туловищах делали на спине широкие разрезы в виде креста, потом со скрещенными руками привязывали их к шестам и бросали в море в надежде, что волнение отнесет к прибрежью города эти грозные свидетельства страшной мести. Овладев фортом, турки водрузили на нем свое большое знамя, повсюду расставили свои значки и занялись очисткой внутренности укреплений. Один из старых товарищей Хеир-Эддина-Барберуссы, Эль-Хаджи-Максут, назначенный комендантом, с торжеством был введен в новую должность, и между тем как Пиали-Паша вводил флот в залив Мирза-Мушиет и салютовал императорскому знамени, Сирок-Реис на галиоте вез султану весть о победе.

Не в силах будучи победить горесть при виде мусульманских знамен на стенах Сент-Эльма, гроссмейстер оставил замок Св. Ангела и поселился в доме, где глаза его не были более поражаемы этим ненавистным зрелищем. Потом он собрал рыцарей, говорил им ободрительные речи, и обнадеживая, что помощь, обещанная доном Гарсией Толедским, вскоре вознаградит все потери, понесенные ими. Произведши несколько рыцарей в высшие звания, он занялся устройством строжайшей дисциплины и предписал беречь съестные припасы, показывался народу, ободрял его, утешал, осушал слезы жен, мужья которых умерли при защите форта, и приказал праздновать день Иоанна Крестителя как в мирное время.

Вскоре изуродованные тела рыцарей, брошенные в море, были прибиты к подошве стен замка. При этом зрелище все были объяты ужасом, но Жан де-ла-Валетт, сошедши сам на берег, наблюдал за тем, чтобы останки этих героев были приняты с почтением и похоронены со всеми воинскими почестями, после чего, обратясь к толпе, дал ей понять, что такова будет участь всех, которые дадут взять себя в плен турками. 29 июня подкрепление, состоявшее из 600 человек, в числе которых находилось 47 рыцарей, счастливо вышло на остров Мальту и 5 июля, в темную ночь, проникло в крепость. Это подкрепление, так долго ожидаемое и беспрестанно требуемое гроссмейстером, придало еще более веса словам его. Между тем турки деятельно подступали к городу и скоро пушки их загремели со всех сторон против стен. Одна батарея, поставленная на высотах Св. Маргариты и Бормолы, громила южную стену, другая, на полуострове Спасителя — северную, третья, на востоке, разрушала один из боков форта Св. Михаила, а четвертая с форта Сент-Эльма поражала кронверки Св. Михаила. Со своей стороны, Жан де-ла-Валетт не щадил ничего для приведения в оборонительное положение всех угрожаемых пунктов. 8 июля Гассан-Паша король алжирский, явился перед Мальтою с 28 кораблями. С ним было 2500 солдат, которые сами величали себя непобедимыми Алжира воинственного: это был цвет храбрецов между пиратами. При виде форта Сент-Эльма они не побоялись сказать, что если бы участвовали в осаде его, то кончили бы ее гораздо скорее.

Уже со всех сторон открывались бреши, и некоторые были так широки, что через них мог проезжать всадник. Казалось, что единственное затруднение осаждающих состояло в выборе. В самом деле, они колебались, где произвести главный приступ, когда голос Гассана-Паши решил все сомнения. В совете, в котором главные предводители рассуждали о средствах к нападению, алжирский король посоветовал напасть прежде всего на полуостров Св. Михаила с двух крайних выступов вдруг, чтобы произвести в умах защитников его недоумение и разделить силы их. Раз овладев полуостровом Св. Михаила, они становились обладателями порта и шли от успеха к успеху. Мнение Гассана превозмогло. Мустафа-Паша объявил, что предоставляет алжирскому королю всю честь и все хлопоты штурма и что он может выбрать во всей армии самых воинственных людей, чтобы соединить со своими солдатами. Все в лагере приготовлялось для этой двойной и страшной атаки. Так как оконечность полуострова Св. Михаила доступна только с моря, то собрали множество судов разной величины вдоль прибрежья Сент-Эльма, и артиллерия, поставленная здесь, беспрестанно обстреливала угловое укрепление кронверка и бон (цепь, защищающая вход в гавань, порта, но успех был незначителен, потому что ядра били сверху вниз. Угадав намерения неприятеля, Жан де-ла-Валетт принял самые благоразумные и сильные меры. Тридцать тысяч гранат, смоляные круги, столь гибельные при штурмах, камни, мечи, пики были расположены на всех валах в пунктах атаки. Храбрые защитники Сент-Эльма, уцелевшие после осады, были возвращены теперь в опасности, которые научились презирать. Рыцари и солдаты спали в полном вооружении на стенах, готовые каждую минуту к битве.

15 июля по сигналу, поданному пушечным выстрелом, неприятельский флот обогнул оконечность полуострова, за которой скрывался, и пошел к угловому укреплению Св. Михаила, восемьдесят барок и лодок и несколько галер, защищаемых мешками с хлопчатою бумагой и шерстью и украшенных множеством штандартов и флагов, везли войска, назначенные для штурма. Алуч-Али- Канделисса, греческий ренегат, наместник Гассана-Паши, плывя на легком и быстром судне, управлял атакой. На первом корабле находилась толпа мусульманских духовных, просивших чести идти первыми в битву. Наряд их был странен: большие зеленые шляпы закрывали им головы, в руках держали они книги, из которых читали магические заклинания против осажденных. Презирая огонь из замка Св. Ангела и Бормолы, неприятель подошел к бону и вышел на землю при троекратном призвании имени Аллаха. Но тщетно силился он разорвать цепь, запиравшую гавань, или истребить палисады, построенные на оконечности углового укрепления: крепость постройки делала все усилия их тщетными. Тогда начались для турков самые страшные потери: ничто не закрывало их от огня замка, и несколько выстрелов картечью потопили множество судов и внесли смерть в сжатые толпы неверных. Однако, несмотря ни на опасность, ни на смерть, поражавшую их со всех сторон, оттоманы все подвигались вперед и с такой силой бросились на угловое укрепление, что с минуту казалось, будто они непременно овладеют им. Французский рыцарь, защищавший его, Совгер, был убит, смерть его придала осаждающим новую бодрость, и они были готовы овладеть парапетом, когда залп артиллерии, направленный рыцарем де-Боралем, поразил половину наступавших и посеял ужас между остальными. Тогда, оставив этот слишком упорно защищаемый пункт, они обратились на пост сицилийцев. Первый натиск был и здесь так силен, что они едва не овладели фортом, но подкрепление, присланное гроссмейстером, вырвало победу из рук их. После этой двойной неудачи турки упали духом, тщетно Алуч-Али старался возвратить их на приступ, объявляя, что алжирский король вошел через брешь Бормолы и что на ней развевается его знамя. Слова эти, на несколько минут поддерживавшие стойкость, теперь были бесполезны, они думали только о том, как бы убежать с гибельного поля битвы, но тут-то началась страшная резня. По приказанию алжирского паши, Алуч-Али отослал суда, чтобы воины ето, лишенные средств к отступлению, сражались с мужеством отчаяния. Немногие барки, оставшиеся на берегу, быстро наполнились, иные остались на мели, а другие опрокидывались и тонули под тяжестью беглецов. Обезумевшие турки то бежали, то возвращались к форту, оставаясь под выстрелами пушек, поражавших их целыми рядами. Один французский рыцарь, заметив этот беспорядок, взял с собой горсть храбрых, вышел из форта и со шпагой в руке бросился в середину беглецов. Ему едва сопротивляются: турки, завидев его, бегут, бросаются в море, в котором находят верную гибель. Другие падают на колени и просят пощады, только очень немногие падают сражаясь. Христиане убивают всех без милосердия, восклицая при каждой новой жертве: «Плата за Сент-Эльм!» Ужасно было зрелище этого моря, окрашенного кровью, покрытого оружием, знаменами, чалмами, людьми, борющимися со смертью и умирающими, цепляющимися за опрокинутые барки! Мустафа-Паша послал шлюпки на помощь несчастным: они спасли только немногих, которые еще плавали или поддерживались на воде своими широкими одеждами.

Несмотря на множество жертв, христиане взяли в плен только двух человек, отличавшихся богатством своего наряда. Можно было полагать, что они занимали значительные места в войске. Они были приведены к гроссмейстеру, допрошены и отданы народу, который разорвал их на куски.

Между тем как эти сцены убийства наполняли море кровью, не менее отчаянная битва происходила в бреши Бормолы и напоминала собой штурмы, которые выдержал форт Сент-Эльм. Здесь рыцари должны были стоять против Гассана-Паши и храбрецов Алжира воинственного. Сын Хеир-Эддина сам управляет действиями отчаянных пиратов, он ободряет их голосом и примером, и сообщает им такой жар, что с первого же натиска знамена появляются на вершине парапета. За глухим гулом артиллерии и треском ружейных выстрелов вдруг последовал стук сабель, смешанный с криками и проклятиями. С обеих сторон ярость одинакова, враги встречаются, произносят слово, два, схватываются и борются с мечом и кинжалом в руке. Нельзя определить, на чьей стороне был бы успех, потому что неверные беспрестанно выставляли свежее войско, если бы усталые и ослабевшие христиане не получили хорошо рассчитанной помощи. Одна или две пушки, оставленные в резерве для этой решительной минуты, вдруг были выдвинуты и распространили смерть в бреши. Алжирские храбрецы падают, пораженные тысячами ударов, и даже самые мужественные принуждены отступить. Они бегут, но только для того, чтобы лететь на новое побоище: в другом месте также пробита брешь — они бросаются туда и встречают де-Ру, французского рыцаря, мужество и опытность которого были необыкновенны. Отбитые с уроном, они ищут другого пункта, на который могли бы устремить свою ярость — алжирский паша указывает им пост, защищаемый рыцарем Симоном де-Мело, и они бросаются на него подобно потоку. Борьба возобновляется здесь сильнее, чем где-нибудь, неверные удваивают дерзость против хладнокровного мужества христиан. Главные средства обороны здесь гранаты, камни и особенно горящие круги. Действие последних было страшное, и большая часть непобедимых алжирских пиратов сделалась добычею огня, и, покрытые ужасными ожогами, могли считать за счастье, если им удавалось дотащиться до моря. Гассан-Паша видел гибель лучших воинов своих, он довольно испытал храбрость и стойкость осажденных и потому, отказавшись от дальнейшего приступа, уступил место Мустафе-Паше, который в продолжение шести часов штурмовал те же самые посты с храбрейшими янычарами своими. Но все тщетно! Героический отпор христиан истощил мужество и горячность оттоманов. В Мальте все взялись за оружие, даже дети появлялись на бреши и, не имея еще силы владеть копьем или мечом, поражали нападающих тучами камней. 2500 турков погибли в этот день. Осажденные потеряли 40 рыцарей и 200 солдат, и ни один из сражавшихся не остался без ран.

Несмотря на продолжительность и трудности осады, несмотря на огромные потери, турки не отказывались еще от своих намерений. Между Мустафой-Пашой и Пиали-Пашой часто возникали несогласия, но эти раздоры всегда уступали живейшему соревнованию, и после нескольких дней отдыха или распрей, принимались с новой деятельностью за осаду. Если бы мы хотели писать полную историю этой знаменитой осады, то должны были бы исчислить обширные осадные работы турков, их бесчисленные траншеи, подземные галереи, через которые проходили в ров, мины, подведенные под стены, мосты, переброшенные с контр-эскарпов на эскарпы, хитрости, ложные известия, которыми старались лишить мужества осажденных, нечаянные нападения и отчаянные атаки, и тысячи отдельных примеров мужества и жестокости, обозначающих все войны, особенно же войны тогдашнего времени. Но мы ограничимся только главнейшими действиями.

Паши разделили между собой осадные операции. Мустафа осаждал остров Ла-Сангаль, а Пиали — город. И тот и другой пробили уже значительные бреши, но до сих пор все приступы оставались безуспешными. Наконец сговорились попытать одновременный штурм в условленный день и час, чтобы разделить силы осажденных и достигнуть легчайшей победы. Солдатам обещали самые блестящие награды в случае победы и угрожали в противном случае гневом султана и ужасными казнями. В то же время попытались испугать христиан, показывая вид, будто новоприбывший флот привез подкрепления. Кончив все приготовления, приступили к общему штурму. Атака Мустафы, гораздо слабейшая, чем можно было ожидать, была скоро отбита, и с этой стороны городу было уже нечего опасаться, зато Пиали-Паша, горя желанием овладеть городом и присвоить себе таким образом всю честь предприятия, действовал с большою силою и смелостью. Четыре тысячи турков, окружавших императорское знамя, втихомолку собрались в траншеях, и в ту минуту, когда паша сообразил, что осажденные бросились отстаивать остров Ла-Сангаль, он подал знак идти вперед. Минуту спустя оттоманское знамя явилось на верху парапета и, раздуваемое ветром, распустило свои широкие складки. Вторжение турков было так быстро, что они с первого удара взошли на вершину бреши. Но здесь встретил их рыцарь Мальдонна с горстью храбрых, о которых разбилась вся их стремительность. Будучи слишком малочисленны, христиане все-таки должны были бы наконец пасть, и тогда город был бы взят. В городе объял всех ужас. Женщины, смотревшие со своих террас на ярость сражающихся, думали, что вал в руках неприятеля, и своими криками удваивали беспорядок и испуг. В эту критическую минуту на место побоища явился гроссмейстер, окруженный ста пятьюдесятью рыцарями, готовыми закрыть его своими телами. Узнав об опасности, Жан де-ла-Валетт спросил свое оружие, надел маску, опоясал мечь, взял в руку копье и со всею возможною скоростью пошел к бастионам, которые считал взятыми. Никакое смущение, никакое внутреннее движение не выражались в чертах его; взор его был ясен и горд, как прекрасные дни его молодости. «Дети, — говорил он следовавшим за ним, — дети, настал час сразиться и умереть за Бога и святую веру. Не имейте ни страха, ни сомнений. Каков бы ни был конец, день этот наш!» Не видя на конце улицы неприятеля, он сообразил, что опасность не так велика, как полагал, и что христиане, уступив бастион, держались еще во внутренних укреплениях. Тогда он надел латы и продолжал идти вперед, решившись победить или умереть. Сопровождавшие его рыцари первые бросились к бреши и тем выручили защитников ее. Гроссмейстер следовал близко за ними, он пришел на куртину, взошел на парапет, вмешался в толпу сражающихся и дрался как простой воин. Его просили уйти, командор де-Мендоза бросился к ногам его посреди схватки и представлял ему, что от его жизни зависит спасение всех, а смерть его погубит Мальту невозвратно. Но все было тщетно. Жан де-ла-Валетт не покинул бреши, пока турки не были отбиты и едва унесли с собой императорский штандарт, влача его в крови и пыли. Убедившись при этом случае в великости опасности и пользе своею присутствия на месте битвы, он оставил дворец и поместился близ того места, которое только что выручил. Неприятельская артиллерия громила дом, в котором он поселился, но он отвечал на все новые представления, что на 72 году не может кончить жизни с большею честью и достойнее пройденного поприща, как умирая за Бога и веру с братьями и лучшими друзьями своими.

Новые атаки вскоре подали повод к новым подвигам. Часто казалось, что турки овладеют брешью, не раз они считали себя обладателями города, но в самые опаснейшие минуты христиане оставались непоколебимы, и победа всегда увенчивала их мужество. Число их уменьшалось с каждым приступом, самые жестокие и незаменимые жертвы приносились ежедневно спасению города, и сам гроссмейстер был ранен. Число сражавшихся уменьшилось до того, что больные и раненые должны были возвратиться на стены. Артиллерия турецкая не умолкала, и стены в иных местах были до того разрушены, что грудь и оружие рыцарей служили там единственной опорой. Народ мальтийский, женщины, дети, воодушевленные примером гроссмейстера, поражали врагов тучами камней, метали в них капканы, которые ранили голову, запутывались в одежде, или падали на ноги и искалечивали их. Бились на кучах мертвых и умирающих, потому что с той и другой стороны не имели ни времени, ни средств убирать их. Жан де-ла-Валетт появляется на самых опасных местах, и, казалось, само провидение охраняло его среди стольких опасностей.

В исходе августа христиане, видя некоторые признаки перемены погоды, начали надеяться, что неприятель будет принужден снять осаду, когда вдруг им стала угрожать близкая гибель. Кастильский пост, часто штурмованный и всегда удачно отстоянный, впал в руки неверных. Впрочем, они овладели им не приступом, а вернейшим средством — сапою, защищаемой рядом бочек, наполненных землей. Неприятель легко удержался наверху бреши, и рыцари были принуждены отступить во внутренний редут. Оттоманы обладали теперь такой важной позицией, что овладели бы неминуемо городом, если бы она долго осталась в руках их. Собрали военный совет, но никто не находил средства спасения. Почти все рыцари были того мнения, что должно покинуть город и отступить в замок Св. Ангела с оружием, припасами военными и съестными. Один гроссмейстер не разделял этого мнения. Он доказал, что это предприятие представляет самые гибельные последствия, и туркам легко будет овладеть замком, пользуясь беспорядком, неизбежным при отступлении. Он доказал, что как скоро уступят город, остров Ла-Сангаль падет также, потому что он не может устоять один. Затем просили гроссмейстера, чтобы, по крайней мере, он заперся в замке с казною и архивом ордена, но он отвечал, что не расстанется до самого конца со своими братьями по оружию и, не теряя более времени в пустых рассуждениях, занялся средствами к изгнанию неприятеля из кастильского поста.

Непоколебимое мужество, удивительная плодовитость ума и знание военного дела скоро открыли ему решение задачи. Прогнав неприятеля, он с неимоверной быстротой соорудил новый вал на развалинах старого и таким образом закрыл брешь, которую турки считали вратами к победе.

Между тем как осада тянулась, отряды, обещанные испанским королем Филиппом II и доном Гарсиею, вице-королем Сицилии, наконец соединились, и вскоре в виду Мальты показался христианский флот. Алуч-Али поручено было опознать его. Возвратясь, он объявил, что корабли вышли опять в открытое море, но он полагал, что весь флот появится скоро и, вероятно, постарается силой войти в гавань Мирза-Мушиет, чтобы овладеть турецкими галерами в то время, когда экипаж будет на берегу. Пиали-Паша, желая прежде всего спасти свои суда, объявил, что намерен выйти в открытое море, чтобы не подвергнуть неминуемой гибели их. Однако же турецкий военный совет решил, что надо попытать приступ со всеми войсками, после чего, в случае неудачи, подумать о средствах к скорому отъезду. Но турецкие войска были истощены усталостью, голод, жажда и болезни начали поражать армию, и все думали только о том, как бы удалиться из земли, столь пагубной для них. Начальники не знали, к какому средству прибегнуть, чтобы привести войска к повиновению, когда Гассан-Паша объявил, что лично пойдет на штурм со своими пиратами и собственной рукой водрузит знамя Алжира на бреши. Мустафа поклялся, что взберется на вершину бреши и что, если достанет у него еще столько сил и жизни, покажет своим войскам путь к победе! Немедленно сделали все приготовления, каждому был указан пост его, пушки загрохотали снова, и все предсказывало беспощадную борьбу. Но эта последняя попытка не удалась, наступила минута, когда они должны были отказаться от торжества, отныне уже невозможного: знамение освобождения засияло над героической Мальтой.

Испанский флот опять появился в виду острова 7 сентября и высадил на мелкое прибрежье восьмитысячный корпус и большое количество всяких припасов. Часа было достаточно на высадку, она совершилась так тихо и в таком порядке, что турки узнали об ней только тогда, когда корпус был уже в Старом городе. Вскоре затем явился дон Гарсиа в виду замка Св. Ангела. Сперва сделал он три выстрела, а потом все галеры его дали три залпа. Этот сигнал известил гроссмейстера, что помощь вступила в город. Можно представить себе радость мальтийцев!.. В ответ на залпы дона Гарсиа гроссмейстер приказал звонить в колокола, трубить в трубы и выставить все флаги — у него почти не оставалось ни зерна пороха

Алжирский паша в сопровождении Алуч-Али вышел с 80 галерами, чтобы атаковать христианский флот, но последний вскоре скрылся, не приняв бесполезной битвы, и пираты принуждены были отказаться от преследования его. С этой минуты неверные помышляли уже только о снятии осады и, дав по городу последний залп из всех пушек своих, тотчас начали отступление. Они показали при этом такую деятельность, что 8 числа вся армия их находилась уже под защитой сент-эльмского полуострова. Первую перевезли на флот артиллерию, и самые войска готовы были сесть на корабли, когда один сардинский ренегат донес Мустафе-Паше, что христианская армия состоит всего из каких-нибудь шести тысяч человек, неопытных, изнуренных переездом и командуемых начальниками, которые между собой не согласны ни в чем. Это известие возвратило Мустафе некоторое мужество, и он устыдился снятия осады при одной вести о прибытии подкрепления, число которого далее было неизвестно ему. В военном совете решили, что, прежде оставления острова, должно еще раз попытать счастья, напав на вновь высаженные войска, в надежде, что поражение их доставит туркам наконец обладание всем островом и его укреплениями. Вследствие этого решения 11 сентября турецкий флот отправился наливаться водой, и 13'000 турков, запасшись съестными припасами на два дня, пошли к Старому городу. Уведомленные о намерении неприятеля, христиане взялись за оружие, выстроились в три колонны и с распущенными знаменами вышли навстречу оттоманам Жажда битвы воодушевляла христиан, казалась верным ручательством в победе. Распоряжаясь искусно и со знанием дела, дон Альвар де-Санд выбрал выгодную местность, расставил стрелков своих на возвышенной местности, господствовавшей над дорогой, по которой должны были следовать турки, возвращаясь на корабли, и вступил в бой. Дело было решено мгновенно: атакованные с редкой горячностью и силой, турки были опрокинуты, смяты и обращены в бегство, Гассан-Паша один показал несколько решимости и знания военного дела. Во главе отчаянных пиратов своих он бросился во фланг христианам, прогнал аркебузиров их и проник в центр армии, но здесь в свою очередь встретил такой отпор, против которого не устояли его воины и, увлекаемый бегущей армией, думал только о том, как бы добраться до своих кораблей. Несмотря на палящий зной и тяжесть вооружения, христиане с неистовством преследовали турков. Многие роты скидывали свои кирасы, чтобы легче бежать, и это не было опасно, потому что неприятель не думал более сопротивляться. Кровопролитие было ужасно! Христиане не давали никому пощады и были так озлоблены, что преследовали беглецов в самую воду. 3000 турков погибли в этот день, и Мустафа сам был обязан спасением единственно преданности своих телохранителей, которые почти все дали изрубить себя, чтобы защитить его отступление. Христианское войско потеряло всего 14 человек.

После этого поражения армия возвратилась в Константинополь, а Гассан-Паша уехал в Алжир. Так кончилась, после четырехмесячных беспрерывных битв, осада Мальты, защита которой составляет одну из блистательнейших страниц в новой истории. Здесь пролилась кровь 20'000 турков и 9'000 христиан. Мальтийский орден, прославивший свое имя этим великим событием, потерял только 260 рыцарей. Говорят, что турки сделали более 60 000 пушечных выстрелов как в город, так и в форт Сент-Эльма

Эту великую драму увенчало, шесть лет спустя, достопамятное лепантское морское сражение, уничтожившее морскую силу Турции и принудившее африканских пиратов довольствоваться менее заносчивыми замыслами и одними частными грабежами.

 

Глава 8.

---

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 196; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!