IV. Сущность, явление, содержание, форма.
Нами выяснены в предыдущих главах основные законы материалистической диалектики. Однако ими отнюдь не исчерпывается материалистическая диалектика как наука. Необходимо выяснить, почему научное познание объективного мира состоит в познании закономерностей его развития; необходимо показать, как в законах особых форм движения и развития этого объективного мира раскрывается сущность явлений и процессов, происходящих в нем. В связи с этим мы должны остановиться на таких важных категориях диалектики, как явление и сущность.
Практика общественного человека, преобразующая мир, является той основой, на которой развивается наше познание внутренних связей явлений, не ограничиваясь их внешней видимостью.
Задача научного познания — проникнуть в глубь вещей, выявить их внутренние связи, скрытые их внешней, непосредственной видимостью, углубить этим путём, наше познание качества вещей, вскрыть за явлениями действительности их тождество и различие, обнаружить наиболее общее и важное в них — их основу, их сущность, необходимую закономерную связь явлений. Историческая практика общественного человека, практика материального производства и классовой борьбы порождает и закрепляет основные категории научного познания — сущность, закономерность, причинность и т. д.
Наиболее общее и основное понятие научного познания, указывающее на проникновение познания в глубь вещей, — это понятие их внутренней связи, их сущности, которой противопоставляются непосредственные явления.
|
|
|
Понятие внутренней связи, закономерности явлений, их сущности, скрытой за непосредственными явлениями, появляется уже на ранних ступенях истории человеческого мышления, но лишь постепенно получает своё материалистическое содержание. Уже животным, как отмечает Энгельс, свойственны зародыши абстракции (представление о роде) и анализа (разбивание орехов). Процесс труда, выделяющий человеческое общество из природы, приводит человека к господству над природой, к умению «постигать и правильно применять её законы», развивает в нём способность «предвидеть... и регулировать... последствия... обычных производительных процессов»[247]. Энгельс на примере учения о теплоте показывает, как медленно развивается познание внутренних связей и закономерностей, захватывая многие века и тысячелетия. Уже древнегреческие философы (элеаты) стремились найти сущность всех вещей. Понятие сущности приобретает метафизический характер в средние века (учение о неизменных «сущностях» вещей, «стихиях» и т. д.). Лишь вместе с успехами физики и химическим анализом укрепляется материалистический взгляд на сущность вещей. Кант, как мы уже видели, обратил сущность вещей в мир непознаваемых «вещей в себе», который у него оторван от мира явлений. Этот метафизический разрыв между сущностью и явлением вещей, проводимый философией Канта, подвергся самой жестокой критике со стороны Гегеля. Гегель преодолевает старое, метафизическое воззрение на сущность, как на что-то потустороннее, неизменное, неподвижное, принципиально отгороженное от мира видимых явлений. Гегель устанавливает относительный характер понятия «сущности», её тесную взаимозависимость с миром явлений, с внешне противоположной ей «видимостью»: внутренняя сущность вещей, — указывает Гегель, — обнаруживает себя только в явлениях. Отсюда вытекает важность изучения явлений для понимания самой сущности вещей.
|
|
|
Но понятие «сущности» получило у Гегеля чисто идеалистическое развитие: посредством логического развития сущность как бы конструирует свою «действительность». Подлинно глубокий, материалистический смысл понятие сущности получает только в материалистической диалектике, на основе исследования Марксом и Энгельсом сущности общественной жизни, в процессе развития классовой борьбы пролетариата. Маркс отнюдь не игнорирует «сущности», как это склонны делать некоторые вульгарные материалисты и ползучие эмпирики. «Если бы — говорит он, — форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня»[248]. «Диалектика, — замечает Ленин, — требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе»[249]. В то же время Ленин подчёркивает единство сущности и явления, их переход одного в другое. «Мы видим, — даёт материалистическую характеристику Ленин, — переход, перелив одного в другого: сущность является. Явление существенно. Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка к сущности второго порядка и т. д.без конца»[250].
|
|
|
У Маркса, Энгельса, Ленина мы имеем противопоставление внутренней связи вещей их непосредственной «видимости», и в то же время признание единства сущности и явления, внутреннего и внешнего. Сущность не вне явлений, она в них самих, хотя далеко не всегда эта сущность вещей выступает в явлениях целиком и непосредственно. Сущность явлений — это их отношение, их внутренняя связь, это — проникающая явления закономерность, целостное единство данной совокупности явлений. «Человеческая сущность, — критикует Маркс абстрактное воззрение Фейербаха, — не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности она есть совокупность общественных отношений»[251].
|
|
|
«Капитал» Маркса раскрывает перед нами всё огромное научное значение категории «сущности». Исследуя сущность капиталистического производства, Маркс начинает своё исследование с непосредственного бытия, с товара. Анализ товара как общественного отношения, анализ логический и исторический, проверяемый фактами и практикой, обнаруживает в товаре единство потребительной стоимости и стоимости, единство непосредственного явления и сущности; анализ вскрывает в различных товарах то их общее единство, благодаря которому различные товары представляются качественно одинаковыми, — стоимость, мерилом которой является общественно-необходимый труд. «Труд, — говорит Маркс, — есть то, в чём различные товары являются одинаковыми, их единство, их сущность, внутренняя основа их стоимости»[252]. Различные вещи, — указывает он, — «должны рассматриваться как соответственные воплощения, выражения одного и того же общего единства, элемента, который совершенно отличен от их натурального существования или явления»[253]. Маркс прослеживает это единство сущности и явления на таких экономических категориях, как цена и стоимость, цена, спрос и предложение, как заработная плата и цена рабочей силы и т. д.
Такую же важную роль играет категория сущности у Маркса при анализе прибавочной стоимости. Анализируя прибавочную стоимость и распадение её на части, Маркс указывает, что она принимает особые формы, независимые друг от друга и регулируемые различными законами. Поэтому «их общее единство — прибавочная стоимость, — а потому и природа этого общего единства — становится всё более и более неузнаваемым, оно не выступает в явлении, а только должно быть открыто, как скрытая мистерия»[254].
Рассматривая превращение нормы прибавочной стоимости в норму прибыли, Маркс отмечает, что «Исходным пунктом исторически была норма прибыли. Прибавочная стоимость и норма прибавочной стоимости представляют, относительно, нечто невидимое, требующее раскрытия существенное, между тем как норма прибыли, а потому и такая форма прибавочной стоимости как прибыль обнаруживаются на поверхности явлений»[255]. «Прибыль есть форма проявления прибавочной стоимости, причём последнюю лишь посредством анализа удаётся вылупить из первой»[256].
Не меньшее значение имеет понятие сущности при марксистском анализе классовых производственных отношений. Так, например, ссылаясь на то обстоятельство, что в последней незаконченной главе «Капитала» Маркс говорит о «трёх больших общественных классах»[257] — землевладельцах, капиталистах и рабочих, — соответственно получающих ренту, прибыль и зарплату, некоторые авторы считают все эти три класса основными классами буржуазного общества, неразрывно связанными с капиталистическим способом производства. Разумеется, землевладельцы играют весьма важную роль в развитии капитализма: как указывает Маркс, крупные земельные собственники выступают как олицетворение одного из существеннейших условий производства, земли; кроме того, образование крупной земельной собственности является исторической предпосылкой капитализма, нуждающегося в экспроприации условий труда у мелких землевладельцев и в образовании класса наёмных рабочих. И тем не менее класс крупных землевладельцев мы должны рассматривать как явление производное, не вытекающее из сущности капиталистического способа производства. «Капиталист и наёмный рабочий — единственные деятели и факторы производства, отношение и противопоставление друг другу которых вытекает из сущности капиталистического способа производства»[258]. Капитализм возможен и при том условии, если земля принадлежит, скажем, капиталистическому государству, лишь бы только она не принадлежала рабочему классу. Поэтому Маркс считает «основанное на сущности капиталистического способа производства — и в отличие от феодального, античного и т. д. — сведение классов, непосредственно участвующих в производстве... к капиталистам и наёмным рабочим, с исключением землевладельца, который приходит только post factum благодаря отношениям собственности на силы природы, не выросшим из капиталистического способа производства, а унаследованным»... «адекватным теоретическим выражением капиталистического способа производства»[259]. Исходя из этой сущности капитализма, мы, однако, необходимо должны прийти к рассмотрению и той важной роли, которую в конкретно-исторических условиях развития капитализма, в капиталистической действительности играет класс землевладельцев, как третий большой класс буржуазного общества.
Понятие «сущности» получает своё дальнейшее развитие в работах Ленина и Сталина. В борьбе с Троцким и Бухариным по вопросу о профсоюзах, где Ленин даёт краткую характеристику диалектической логики, он требует от нас «изучать: во-первых, — сущность разногласий, и, во-вторых, — развитие партийной борьбы. Необходимо и то, и другое, — говорил Ленин, — ибо сущность разногласий развёртывается, разъясняется, конкретизируется (а сплошь да рядом и видоизменяется) в ходе борьбы»[260].
Ленин развивает дальше учение марксизма о сущности, уделяя особое внимание развитию сущности и еёконкретизации, выясняя связь сущности с конкретными явлениями, с кажимостью, с несущественным — их соотношение, их единство. Кант не только оторвал мир явлений от мира «вещей в себе», но одновременно превратил кажимость явлений действительности в нечто чисто субъективное. Подвергнув острой критике субъективизм Канта, Гегель подчеркнул объективное значение кажимости, видимости непосредственно данного мира явлений. Он показал, что кажимость вещи есть проявление самой вещи, её сущности в одном из моментов её движения, что кажимость, видимость вещей есть особое выражение, проявление самой их сущности. Гегель показал, что внутренняя сущность вещей не есть нечто неподвижное, оторванное от мира явлений, что кажимость, видимость вещей не есть «ничто» в смысле объективно несуществующего, как это думают кантианцы. Кажущееся, видимое — это несущественные стороны вещи, «ничто», но и эти несущественные моменты одновременно отражают определённыймомент в движении самой объективной сущности вещи. Но идеалист Гегель видит в движении от сущности к видимости чисто логическое движение — «от ничто к ничто». Ленин исправляет здесь идеалиста Гегеля, указывая, что движение даже к исчезающему «несущественному» есть всегда движение «от чего-нибудь», подчёркивая при этом материалистический характер понятия сущности и её связь с конкретным миром явлений, с «несущественным». «Несущественное, кажущееся, поверхностное чаще исчезает, — комментирует и исправляет Ленин Гегеля, — не так «плотно» держится, не так «крепко сидит», как «сущность». Например: движение реки — пена сверху и глубокие течения внизу. Но и пена есть выражение сущности»[261].
Не только сущность, но и всё несущественное имеет объективное значение: сущность выражает общее единство, необходимую внутреннюю связь вещей, а всё несущественное, отбрасываемое нами при анализе сущности, — это отдельные факты, единичное, случайное, внешнее существование вещей. Но и внешнее существование каждого единичного объекта также имеет свою основу во внутренней сущности, во внутренних связях, закономерностях данного предмета. С другой стороны, общее существует только в отдельном, в единичном, так и сущность вещей нельзя представить себе вне самих вещей, вне единства сущности и её проявлений, вне опосредствований этой сущности, т. е. вне осуществления её в реальной действительности. Сущность того или иного явления нужно изучать во всех связях предмета, в его развитии, на конкретных ступенях этого развития, в процессе борьбы, которая ведётся за ход его развития.
В целом ряде выступлений Ленина в связи с развитием революции 1917 г. можно проследить этот единственно правильный подход к изучению классовой сущности исторических явлений. Так в «Письмах о тактике», критикуя позицию Каменева, Ленин отмечает, что старые большевистские формулы о революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства в общем подтверждены историей, но конкретное их осуществление в действительности получилось более сложным. Февральская революция означала переход власти к буржуазии. Однако при этом народилось и существовало побочное правительство в лице советов рабочих и солдатских депутатов, добровольно отдающих свою власть буржуазии уже в апреле 1917 г. начинается возмущение обманутых оборончеством народных масс, и в этом «суть кризиса, который надо строго отличать от мнений, предположений отдельных лиц и партий». Далее Ленин анализирует сутьманёвра буржуазии, заключающегося в том, чтобы превратить меньшевиков и эсеров в придаток при буржуазном правительстве. В связи с этим он вскрывает классовую сущность борьбы кадетов и меньшевиков против большевистской партии. Ленин выясняет суть классовой позиции мелкой буржуазии, стремящейся занять «среднюю линию» в классовой борьбе. Каковы бы ни были внешние формы, суть заключается во взаимоотношениях классов».
Во время июльских событий Ленин выясняет видоизменение сущности лозунга «вся власть советам», а также сущность тех условий, которые в предшествующий период делали возможным мирный путь развития революции. «Суть дела состоит в том, что власть нельзя уже сейчас мирно взять»[262], власть на деле перешла в руки военной шайки; нельзя принимать обманчивую внешность правительства Керенского за сущность и не видеть его бонапартистской сущности. Ленин доказывает Каутскому и Ко, что «экономическая сущность капиталистической эксплуатации нисколько не затрагивается заменой монархических форм правления республиканско-демократическими»... и т. д.и т. д.
С такой же чёткостью выясняет Ленин классовую сущность учения Маркса о государстве и коренное отличие пролетарского государства от буржуазного: «Сущность учения Маркса о государстве усвоена только тем, кто понял, что диктатура одного класса является необходимой не только для всякого классового общества вообще, не только для пролетариата, свергнувшего буржуазию, но и для целого исторического периода, отделяющего капитализм от «общества без классов», от коммунизма. Формы буржуазных государств чрезвычайно разнообразны, но суть их одна: все эти государства являются так или иначе, но в последнем счёте обязательно диктатурой буржуазии. Переход от капитализма к коммунизму конечно не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата»[263]. Так же отчётливо характеризует Ленин главную сущность диктатуры пролетариата: «Главная сущность её в организованности и дисциплинированности передового отряда трудящихся, его авангарда, его единственного руководителя, пролетариата»[264].
Глубокий анализ сущности Октябрьской революции и сущности диктатуры пролетариата мы находим у т. Сталина. Сущность Октябрьской революции т. Сталин видит в двух её особенностях: во-первых, в том, что диктатура пролетариата родилась у нас из власти, возникшей на основе союза пролетарских и трудящихся масс крестьянства при руководстве со стороны пролетариата; во-вторых, в том, что диктатура пролетариата утвердилась у нас как результат победы социализма в одной стране, капиталистически мало развитой, при сохранении капитализма в капиталистически более развитых странах. Есть существенная, принципиальная разница между диктатурой буржуазии, т. е. диктатурой эксплуатирующего меньшинства над эксплуатируемым большинством, и диктатурой пролетариата, т. е. диктатурой большинства над меньшинством эксплуататоров. «Сущность советской власти заключается в том, что наиболее массовые и наиболее революционные организации тех именно классов, которые угнетались капиталистами и помещиками, являются теперь «постоянной и единственной основой всей государственной власти, всего государственного аппарата»[265].
В связи с этим большую теоретическую важность для материалистической диалектики имеет критика т. Сталиным попытки т. Зиновьева отождествить понятие диктатуры пролетариата с понятием диктатуры партии. Как указывает т. Сталин, Ленин лишь в определённом смысле понимает под диктатурой пролетариата в сущности диктатуру его организованного и сознательного меньшинства, т. е. партии — именно в смысле руководящей роли партии. «Сказать — «в сущности», — разъясняет т. Сталин мысль Ленина, — ещё не значит сказать — «целиком». Мы часто говорим, что национальный вопрос есть в сущности вопрос крестьянский. И это совершенно правильно. Но это ещё не значит, что национальный вопрос покрывается крестьянским вопросом... Диктатура пролетариата по объёму шире и богаче руководящей роли партии»[266].
Партия осуществляетсвоё руководство через советы, через посредство масс, чутко прислушиваясь к их голосу. Зиновьев не видел этих посредствующих звеньев, через которые находит своё осуществление руководство партии. Согласно Зиновьеву диктатуру пролетариата непосредственно осуществляет партия. Зиновьев отождествлял, стало быть, сущность диктатуры пролетариата в определённом смысле («руководства») с конкретной формой её осуществления.
Согласно всем этим указаниям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина сущность предмета или вопроса, его «ядро» мы должны не только выявить, «вылущить» из «несущественных», т. е. случайных, единичных фактов: мы должны одновременно рассмотреть движение этой сущности, её становление, переход в форму своего проявления, её осуществление. Сущность любой вещи не мёртвая неподвижная абстракция, некая «сама себе тождественная» сущность, не «вещь в себе», но внутренняя закономерная связь явлений, их основа, для правильного понимания которой нужны различные конкретные моменты её проявления. Стало быть, мы должны видеть в самой сущности единство противоположностей, живое единство тождества и различия позитивного (положительного) и негативного (отрицательного), движение, переход от одного к другому.
В процессе исторической практики общественного человека вместе с понятием сущности получает своё развитие и другая, более конкретная однопорядковая категория, показывающая, как сущность связана с формой своего проявления и развития. Это понятие основания, основы. «Философы более мелкие, — поясняет Ленин, — спорят о том, сущность или непосредственно данное взять за основу (Кант, Юм, все махисты). Гегель вместо или ставит и, объясняя конкретное содержание этого «и»[267].
«Сущность» и «основа» — понятия одного порядка. Основа — та же сущность, взятая во внутренней необходимости её перехода в своё опосредствование, выражает не только взаимопроникновение противоположностей, но и их борьбу. Основа выражает действительную связь этих противоположностей. Тождество и различие, необходимость и случайность, причина и действие — оба противоречивых момента, рассматриваемые раздельно, превращаются друг в друга. «И тогда, — замечает Энгельс, — должны прийти на помощь «основания»[268].
В историческом развитии различное становится тождественным, а в тождественном обнаруживаются различия, необходимость проявляется в форме многообразных случайностей и т. д. Чтобы не затеряться в этом вечном и непрерывном взаимодействии явлений, чтобы не прийти к эклектизму и софистике, мы должны вскрыть основание, решающее начало в данном противоречивом процессе, мы должны выявить, на какой основе протекает данное взаимопроникновение противоположностей.
Механисты обычно отрывали основу от обоснованного, не видели перехода основания в своё следствие. Для философов-идеалистов типа Лейбница «основание» было чисто логическим понятием, посредством которого они пытались рационалистически объяснить закономерность явлений. Закон «достаточного основания» как более гибкая и субъективистская формулировка выдвигался ими против якобы «механистического» изучения причинной связи явлений. Всё существующее имеет своё «достаточное основание», — гласила эта пустая и расплывчатая формула. Гегель уже отличает от чисто логического «формального основания» «реальное основание», действительно порождающее данное следствие, понимая, однако, под ним определённую ступень развития духа.
Практика пролетарской борьбы ставит перед Марксом и Энгельсом самый трудный вопрос — об основах общественной жизни. Преодолевая и обобщая достижения современного ему знания, Маркс преодолевает гегелевский идеализм, вкладывая в понятие реальной основы новое, материалистическое содержание. В области общественной жизни мы имеем дело с экономическим базисом как реальным основанием, на котором вырастают политические формы и идеологические надстройки. Историческая практика пролетариата даёт дальнейшее развитие понятию основы в работах Ленина и Сталина. Крупная промышленность, говорим мы, — материальная основа социалистического хозяйства. Нельзя было дальше развиваться на двух различных экономических основах, на основе крупной социалистической промышленности и на основе мелкого сельского хозяйства, указывал т. Сталин, обосновывая лозунг коллективизации сельского хозяйства. Мы выделяем главное в том особенном и новом, которое Ленин внёс в сокровищницу марксизма, когда говорил об основах ленинизма.
В любой вещи и любом процессе мы обнаруживаем внутреннюю связь различных внешних свойств, «опосредствований», проявлений, взятых в единстве с их внутренней сущностью, с проявляющейся в них закономерностью. Понятие внешнего и внутреннего — поэтому оба необходимы для характеристики процесса развития. Для понимания характера развития любого процесса мы должны исходить из его сущности, стало быть из его внутренних связей и отношений. Такова подлинная основа развития, и этого не понимают механисты, стремящиеся свести развитие к ряду внешних положений или искать его основу во внешнем толчке. Но неправильно было бы забывать и ту роль, которую для развития играют внешние условия, в которых получают своё конкретное развитие внутренние свойства вещи; неправильно, как это делают меньшевиствующие идеалисты, ограничивать развитие выведением его из внутренних свойств предмета, не учитывая роли внешних условий для развития. Мы исходим из единства внутреннего и внешнего в развитии природы, и общества, причём ведущую роль играет внутренняя закономерность, скажем, внутренняя закономерность развития определённой формации.
Сущность отнюдь не находится по ту сторону явлений. Явления, проявления сущности отнюдь не есть нечто более низкое, чем сама сущность явлений, как то, полагала кантианская философия. Напротив того, мир явлений есть более богатое, определённое, конкретное бытие, чем взятая сама по себе, оторванная от своих проявлений сущность, потому что конкретные проявления сущности предполагают наличие в них внутренней связи. Развитие обнаруживает объективную противоположность сущности и явлений, поскольку каждое отдельное явление неполно выявляет сущность. Но само развитие материи делает эту противоположность — сущности и явлений, внешнего и внутреннего, основания и обоснованного — относительной; оно даётразрешение их противоречию, развитие осуществляется лишь при активной роли и внутренних и внешних условий. Единство внутреннего и внешнего, единство сущности и формы проявления — вот важнейшее положение, которое красной нитью проходит через всю марксистскую диалектику.
Это единство получает яркое выражение в содержании. Содержание всякого явления одновременно и сопоставляется со своей формой и в то же время предполагает определённую форму: содержание и порождает форму и включает в себя эту форму.
Стоимость — это то экономическое содержание, в котором кристаллизуется его сущность — общественный труд и которое одновременно находит свою «определённость формы» в меновой стоимости. Материальные отношения производства — это общественное содержание, принимающее каждый раз ту или иную «исторически социальную определённость», т. е. форму определённых производственных отношений, определённой экономики: капиталистической, социалистической и т. п.
Содержание и форма находятся в диалектическом единстве: они переходят одно в другое, проявляются одно в другом, обусловливают развитие одного в другого. «Форма, — говорит Гегель, — есть содержание, переходящее в форму, содержание есть форма, переходящая в содержание»[269]. Форма поэтому не пассивна в процессе развития: как существенный момент содержания форма обратно активно воздействует на ход развития содержания и на его изменения. В противоположность всякому идеализму марксизм, говоря о единстве содержания и формы, подчёркиваетведущую роль содержания — в противоречиях и в борьбе содержания и формы. Содержание порождает, обусловливает, предопределяет свою форму. Но одновременно оно всегда предполагает наличие той или иной формы. Нет неоформленного содержания, равно как и нет бессодержательной формы. Форма — это закон строения содержания, его определённая структура, представляющая его существенный момент, но обусловленная сущностью данного явления. «Форма существенна, — указывает Ленин. — Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности»[270].
Форма таким образом не чужда сущности, содержанию и в то же время противостоит ему как особый, определяющий момент сущности, содержания. Они взаимно проникают друг в друга в единстве предмета и процесса развития. И тем не менее объективную основу (сущность) этого единства мы всегда должны искать в содержании, не отождествляя его с формой.
Историческое развитие ведёт к тому, что внутреннее превращается во внешнее и обратно. Это приводит к тому, что форма как бы отделяется от содержания. Оно получает своёсобственное, относительно самостоятельное развитие. Форма противопоставляется содержанию как нечто внешнее, препятствующее его развитию; она иногда отстаёт от развития содержания и противоречит его дальнейшему развитию. В процессе развития поэтому имеет место «борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания»[271]. Старая форма, ставшая внешней содержанию, сбрасывается в его дальнейшем развитии путём преодоления сопротивления формы. Окончательно утверждается новая, созревшая вместе с содержанием форма и начинает активно способствовать его дальнейшей переделке. Так именно обстоит дело с производительными силами и производственными отношениями с политико-правовыми формами и экономическим содержанием современного капиталистического общества.
Исторический материализм уделяет основное внимание противоречиям и конфликтам между материальными основами производства и его социальной формой. Противоречие содержания и формы занимает важное место в марксовом анализе капиталистического общества. Выявив противоречивую сущность товарного производства, Маркс далее конкретизирует её как противоречие между общественно необходимым содержанием стоимости и формой стоимости (меновой стоимостью). С другой стороны, анализируя внешние проявления капиталистической действительности, Маркс учит различать между экономическим содержанием товарных сделок и их юридическими формами.
Диалектическое движение экономических категорий товара, стоимости, денег, капитала, прибавочной стоимости, ренты и т. д., проанализированных Марксом в «Капитале», отражает классовые отношения людей. Вещь, продукт труда, принимает форму товара с присущим ему противоречием не в силу натуральных естественных свойств этого продукта, а в силу определённого отношения людей в процессе производства и распределения. Так обстоит дело и со всеми другими экономическими явлениями.
В рецензии на «Критику политической экономии» Энгельс говорит: «Политическая экономия имеете дело не с вещами, а с отношениями между людьми и в конечном счёте — между классами, но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи»[272].
Маркс ту же мысль выразил следующим образом:
«Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться между собой... Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых обитает в этих вещах»[273].
Идеалисты типа Рубина, и механисты вроде Бухарина, Бессонова, А. Кона и др. извращают это основное диалектико-материалистическое положение. У первых получается кантианский отрыв формы от содержания, выхолащивание всякого содержания. Механисты же, напротив, совершенно не понимают роли и значения социальной формы, не видят своеобразия закономерностей различных общественных формаций и тем самым также не понимают действительных процессов общественного развития и классовой борьбы. Следовательно, всюду, где Маркс раскрывает диалектику товара, денег, капитала, стоимости, прибавочной стоимости и т. д., мы имеем дело по существу с общественными отношениями, принявшими вещную форму. Экономический закон движения капиталистического общества, вплоть до его последней стадии — империализма, — представляет выражение и отражение развития и роста классовых противоречий между буржуазией и пролетариатом.
Здесь лежит тот пункт, который коренным образом отличает марксизм от буржуазных теорий. Сознанию буржуа представляется, что товар, деньги, стоимость, капитал обладают естественными свойствами, которые определяют отношение к ним людей и отношение людей друг к другу. «В глазах последних, — говорит Маркс, — их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать»[274]. Критика Марксом товарного фетишизма, составляющая одну из блестящих, если не самую блестящую главу в «Капитале», впервые срывает туманное покрывало с буржуазных экономических отношений. Диалектический метод Маркса обнаружил здесь себя во весь свой рост, со всей остротой и чёткостью. Диалектика Маркса за вещной формой товара вскрыла общественное содержание. Марксова критика натурализма, механистического подхода к общественным явлениям показала специфичность качества общественных отношений. Тем самым дана разгадка тайны идеологии, а в частности буржуазной идеологии, состоящая в том, что всякая идеология отражает общественные отношения людей.
Проблема формы и содержания получает у Маркса развёрнутое изложение также при анализе вопроса о производительных силах и производственных отношениях. В введении «К критике политической экономии» Маркс писал: «Диалектика понятий, производительные силы (средства производства) и производственные отношения, диалектика, границы которой подлежат определению, и которая не уничтожает реального различия»[275]. Диалектика производительных сил и производственных отношений есть диалектика содержания и формы. В «Капитале» Маркс, не игнорируя реального различия между производительными силами и производственными отношениями, устанавливает их единство. В самом деле, отношения мелких товаропроизводителей, нашедшие себе отражение во внутренне противоречивом характере труда и товара, определяются разбросанностью и ограниченностью средств производства мелкого земледелия и ремесла. Капиталистические отношения покоятся на отделении средств производства от непосредственного производителя. Наконец социалистическое обобществление средств производства неизбежно сопровождается обобществлением производства, распределения, установлением плановости и т. д. Это взаимное проникновение производительных сил (содержания) и производственных отношений (формы) последовательно показано в «Капитале» на таких экономических явлениях, как стоимость, заработная плата, кризисы и т. д. Роль производительных сил в образовании стоимости (проблема среднего общественно-необходимого времени); роль производительных сил в деле обогащения капитала и обнищания рабочего класса (эксплуатация женского и детского труда), создания «резервной» армии труда, падения заработной платы рабочего ниже стоимости рабочей силы и т. д. в связи с ростом органического состава капитала; наконец кризисы — яркий показатель того, что производственные отношения уже стали оковами для производительных сил, — на всём этом Маркс мастерски обнаружил диалектическое единство и различие производительных сил и производственных отношений.
Маркс установил не только эту взаимосвязь между производительными силами и производственными отношениями. Он точно указал основу этой связи. Содержание определяет форму. В свою очередь форма как содержательная форма не остаётся внешней содержанию, представляет форму развития содержания. Уровень производительных сил определяет производственные отношения, хотя последние суть формы развития производительных сил. Этого, например, не понимал Прудон, который полагал, что не развитие средств производства определяет соответствующее разделение труда, а, наоборот, разделение труда вызывает необходимость в определённого рода средствах труда:
«Для Прудона, который, если и видит вещи, то видит их навыворот, разделение труда, в смысле А. Смита, является на свет раньше мастерской, между тем, как, ею-то и обусловливается его существование»[276].
Понятия формы и содержания имеют особую важность и для научно-классового анализа империализма. Так, критикуя вздорное мнение оппортунистов, будто интернационализация капитала является средством мира между народами, указывая на то, что международные тресты и картели — ярчайшее выражение внутренней борьбы между капиталистами, Ленин говорит: «форма борьбы может меняться и меняется постоянно в зависимости от различных, сравнительно частных и временных причин, но сущность борьбы, её классовое содержание прямо-таки не может измениться, пока существуют классы... Подменять вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня — мирной, завтра — немирной, послезавтра — опять немирной) — значит опускаться до роли софиста»...[277] Так на примере лозунга соединённых штатов Европы, выдвинутого Троцким, Ленин показывает, как лозунг соединённых штатов мира по своему экономическому содержанию оказывается тождественным с социализмом после, победы пролетарской революции и как в условиях капитализма этот троцкистский лозунг тождественен с защитой империализма и ведёт к неправильным представлениям о невозможности победы социализма в одной стране.
В другом случае, в «Детской болезни «левизны», проводя линию борьбы на два фронта — с правым и «левым» доктринёрством в понимании методов борьбы международного коммунизма, Ленин указывает, что новое могучее содержание работы компартии (борьба за соввластъ, за диктатуру пролетариата) «может и должно проявить себя в любой форме, и новой и старой, может и должно переродить, победить, подчинить себе все формы не только новые, но и старые»...[278]
Диктатура пролетариата представляет собой основное содержание пролетарской революции. Это фундаментальное положение Ленина и Сталина находит своё конкретное проявление при рассмотрении ряда более частных вопросов. Таков, например, вопрос о новой форме. пролетарской демократии. «Формы демократии неизбежно сменялись в течение тысячелетий»[279], — замечает Ленин. Нелепо предполагать, что глубочайшая в мире революция произойдёт в рамках старой парламентской, буржуазной демократии, «без создания новых форм демократии»[280]. «Советская власть, — говорит т. Сталин, — является новой формой государственной организации, принципиально отличной от старой, буржуазно-демократической и парламентарной формы, новым типом государства»[281]. Реальное содержание этой новой формы пролетарской демократии, реальное содержание тактики пролетариата составляют уничтожение классов и построение социалистического общества. «Пролетариату нужно уничтожение классов — вот реальное содержание пролетарской демократии, пролетарской свободы..., пролетарского равенства... Кто не понял этого содержания диктатуры пролетариата (или, что, то же, — советской власти или демократии пролетарской), тот всуе приемлет это слово»[282].
Диктатура пролетариата является основным содержанием пролетарской революции и в то же время новой формой государства, в которой происходит борьба за полное уничтожение классов. Но новое могучее содержание может использовать для своего развития и старые формы, подвергнув их коренному изменению. Таковы национальные формы культуры, в которых развивается новое, интернациональное, пролетарское содержание при диктатуре пролетариата.
Иногда определённое содержание может выступать и во внешне противоположной ему форме. Таковы, например, капитулянтское, контрреволюционное содержание и «левая» форма троцкистской фразеологии. «Капитулянтство на деле, как содержание, «левые» фразы и «революционно»-авантюристские замашки, как форма, прикрывающая и рекламирующая капитулянтское содержание, — таково существо троцкизма»[283].
V. Закон, причина, цель.
Материалистическое познание явлений природы, общества и мышления в их всеобщей связи, познание сущности каждой отдельной вещи в её единстве с проявлениями этой сущности приводит нас к рассмотрению господствующих в природе и обществе законов, к выяснению закономерности развития.
Понятие закона отражает существенное отношение, т. е. отношение сущности; закон действует по отношению к явлениям, осуществляется в них не как внешняя сила, но как свойственная самим явлениям объективная, имманентная, внутренняя тенденция их развития. Закон выступает как всеобщая форма их внутренней связи.
«Понятие закона, — замечает Ленин, — есть одна из ступеней познания человеком единства и связи, взаимозависимости и цельности мирового процесса»[284].
Энгельс показывает, как исторически постепенно развивается познание нами закономерности природы — как от более частных обобщений мы постепенно в течение тысячелетий переходим к «суждению всеобщности». Практика и техника материального производства играют здесь решающую, определённую роль. Уже в доисторические годы знали практически, что трение порождает теплоту, но прошли тысячелетия, пока создалось суждение: трение вообще есть источник теплоты. Лишь в эпоху промышленного капитализма, в связи с изучением тепловых источников энергии, Майер и Джоуль выдвигают обобщение: всякое механическое движение при помощи трения превращается в теплоту. Дальнейшее обобщениеведёт к более универсальному закону: любая форма движения при известных условиях превращается в другую форму движения. Так исторически развивается познание общих законов природы.
Человек не может сразу охватить, отразить, отобразить целиком, полностью всей природы; по словам Ленина, «он может лишь вечно приближаться к этому, создавая абстракции, понятия, законы, научную картину мира и т. д.»[285].
«Закон есть, — подчёркивает Ленин мысль Гегеля, — отражение существенного в движении универсума»[286]. Но понятие закона — диалектически противоречивое понятие, отражающее развитие объективных закономерностей в их внутренних противоречиях. В законе мы имеем нечто повторяющееся, тождественное, «прочное», остающееся, нечто неизменное и «спокойное» по сравнению с изменчивыми явлениями. В законе берётсясущность движения и развития явлений в его абстрактном, «чистом» виде: закон есть «форма всеобщего» (Энгельс). «Закон берёт спокойное, — продолжает Ленин, — и потому закон, всякий закон узок, неполон, приблизителен»; в этом смысле... «явление богаче закона»[287].
Однако закон не следует рассматривать лишь как абстракцию от множества повторяющихся явлений. Закон имеет и качественную сторону: он фиксируется нами каждый раз как особая необходимая тенденция развития, в которой закон как бы стремится охватить свои бесконечные проявления и необходимо реализоваться в них. В этом отношении абстракция закона глубже, вернее, полнее отражает действительность, чем каждое отдельное явление. Закон стоимости, указывал Ленин, гораздо истиннее, чем каждое отдельное его проявление, чем каждый акт обмена, чем закон спроса и предложения. Закон охватывает и выражает каждое отдельное явление (приблизительно, относительно, на одной ступени познания, с одной стороны, в одном отношении; он не даёт всей конкретной полноты, всей целостности явления, которое можно познать полностью лишь через познание его бесконечного множества сторон. В этом смысле закон беднее отдельного конкретного, целостного явления. И в то же время, охватывая группы однородных явлений, закон глубже, вернее, постояннее, чем каждое отдельное его проявление. В этом состоит своеобразие закона, всякой научной абстракции, отражающей внутреннюю противоречивость всякого развития.
Эту внутреннюю противоречивость закона постоянно подчёркивают Маркс, Энгельс, Ленин. Они ведут борьбу за единственно научное, закономерное познание действительности — со всякого рода идеалистическим отрицанием или идеалистическим извращением значения общих законов природы и общества. И в то же время они ведут борьбу с фетишистским, упрощённым, вульгарным пониманием закона, как некоторого неизменного «абсолюта», который непосредственно и целиком, в «чистом виде», проявляется в каждом отдельном конкретном явлении. Они подчёркивают относительный, исторический характер законов, изменчивость самих законов.
«Конечной целью этой работы, — говорит Маркс о «Капитале», — является раскрытие закона экономического развития современного общества»[288]. В то же время Маркс всячески подчёркивает относительный, исторический, преходящий характер законов капиталистического общества. Он резко критикует взгляды буржуазной экономии, видящей в законах капитализма вечные «естественные» законы. По словам одного из ранних рецензентов «Капитала», очерк которого сам Маркс признавал удачным, «для Маркса важно только одно: найти закон явлений, исследованием которых он занимается. И при этом для него важен не только закон, управляющий ими, пока они имеют известную форму и пока они находятся в том взаимоотношении, которое наблюдается в данное время. Для него, сверх того, ещё важен закон их изменяемости, их развития, т. е. перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому»[289]. Общих, пригодных для всех времён экономических законов для Маркса не существует. «По его мнению, напротив, каждый исторический период имеет свои законы»[290]. Его научная цель заключается «в выяснении тех частных законов, которым подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и замещение его другим, высшим»[291].
Маркс резко противопоставляет слепые законы капиталистической стихии законам социалистического общества, постигнутым коллективным разумом людей и направленным ими к их благу.
Энгельс подчёркивает исторический, относительный характер законов природы — казалось бы, законов всеобщих, вечных и неизменных. Он показывает, что физические законы — например жидкое состояние воды от 0 до 100° С, — что эти законы обусловлены в конечном счёте условиями земной планеты и могли бы получить видоизменение на солнце или на луне. Наиболее общая формулировка теории превращения энергии, по словам Энгельса, в её применении к мировой системе превращается в историю господства различных законов на разных ступенях её развития.
Маркс, Энгельс, Ленин ведут борьбу с тем абстрактно-фетишистским пониманием законов, которое характерно и для механицизма, и для идеализма. Они показывают, что, выражая «в чистом виде» сущность явлений, законы охватывают лишь приблизительно универсальную закономерность природы. Законы осуществляются в конкретной капиталистической действительности лишь среди постоянных отклонений, лишь как господствующая тенденция, преодолевающая постоянные нарушения законов, т. е. как некоторая средняя постоянных колебаний и отклонений от закона. Закон стоимости, всеобщий закон капиталистического накопления, закон тенденции нормы прибыли к понижению и т. д. — в таком, закономерном виде рассматривает Маркс все явления капиталистической действительности. В то же время Маркс подчёркивает не только исторический характер законов капиталистического производства, но и то, что они лишь приблизительным образом осуществляются в капиталистической действительности как господствующие тенденции, стремящиеся уничтожить, преодолеть колебания и отклонения. «Вообще, — говорит Маркс, — при капиталистическом производстве всякий общий закон осуществляется лишь как господствующая тенденция, весьма запутанным и приблизительным образом, как некоторая средняя постоянных колебаний, которая никогда не может быть достаточно установлена»[292].
В другом месте, отмечая, что цены товаров отклоняются от их стоимости, что товары продаются в капиталистическом обществе в соответствии с их рыночной стоимостью лишь в тех редких случаях, когда спрос и предложение перестают действовать и покрывают друг друга, Маркс разъясняет: «Действительные внутренние законы капиталистического производства, очевидно, не могут быть объяснены из взаимодействия спроса и предложения..., так как законы эти оказываются осуществлёнными в чистом виде лишь тогда, когда спрос и предложение перестают действовать, т. е. покрывают друг друга. Спрос и предложение в действительности никогда не покрывают друг друга, или, если и покрывают, то только случайно, следовательно, с научной точки зрения этот случай должен быть приравнен нулю, должен рассматриваться как несуществующий. Однако в политической экономии предполагается, что они покрывают друг друга. Почему? Это делается для того, чтобы рассматривать явления в их закономерном, отвечающем их понятию виде, т. е. рассматривать их независимо от того, чем они кажутся вследствие колебаний спроса и предложения. С другой стороны, для того, чтобы найти действительную тенденцию их движения, так сказать, фиксировать её»[293]. Маркс показывает, что, лишь рассматривая итог движения за более или менее продолжительный период, мы получаем полное равновесие между спросом и предложением, что этот результат получается лишь как средняя свершившихся колебаний, лишь «как постоянное движение их противоречия». Мы имеем здесь и «уклонения рыночных цен от рыночных стоимостей и, с другой стороны, тенденцию, стремящуюся уничтожить эти отклонения...»[294].
В конкретной действительности капитализма законы никогда не оказываются осуществлёнными в их чистом виде. Каждое конкретное явление представляет собой и некоторое отклонение от проявляющегося в нём закона и подтверждение закона, поскольку господствующая тенденция развития всей данной совокупности явлений стремится уничтожить это отклонение, имеющее место в отдельных явлениях. Закон осуществляется всегда лишь как тенденция развития, нередко в переплетении с другими тенденциями. И только таким образом нами правильно познаётсяконкретное содержание действительности.
Именно так подходит к вопросу о закономерности явлений и Ленин, освещая вопрос о соотношении между общими законами и законами особых стадий развития капиталистического общества. Порождение монополии концентрацией производства, — указывает Ленин, — вообще является общим и основным законом современной стадии развития капитализма: «по своей экономической сущности империализм есть монополистический капитализм»[295]. Но империализм при всём том остаётся особым этапом в развитии капитализма и подчинён наряду с этим особым законом и общим законам, и противоречиям капитализма — противоречию между общественным производством и частным присвоением, между организацией производства на отдельных предприятиях и анархией во всём обществе. Поэтому неверны сказки буржуазных экономистов о возможности устранения кризисов при монополистическом капитализме. Нет, капиталистические противоречия ещё более обостряются в период империализма. «Напротив, — говорит Ленин, — монополия, создающаяся в некоторых отраслях промышленности, усиливает и обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому производству в целом».
Монополии свойственна тенденция к застою и загниванию. Однако «было бы ошибкой думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост капитализма... В целом, капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растёт, но этот рост не только становится вообще более неравномерным, но неравномерность проявляется также, в частности, в загнивании самых сильных капиталом стран»[296].
Из этого диалектического понимания закона исходили Ленин и Сталин, обосновывая закон неравномерности развития при империализме и возможность построения социализма в одной стране. Социал-оппортунисты типа Каутского, совершенно абстрактно подходя к закономерностям империалистического этапа, доказывали, с чисто «экономической» точки зрения, что противоречия и неравномерности капитализма ослабляются при господстве финансового капитала потому, что развитие «идёт» к монополиям, следовательно, к одной всемирной монополии, к одному всемирному тресту.
Троцкий и Зиновьев также доказывали, что неравномерности в развитии империализма стало меньше. Близкую к теории «ультраимпериализма» точку зрения развивал т. Бухарин, доказывавший, что законы капиталистической конкуренции перестают действовать хотя бы в пределах отдельных государств.
Развитие идёт к монополиям. «Это бесспорно, — отвечал Ленин на рассуждения о таких чистых «абстракциях» развития, — но это и совершенно бессодержательно... Лучшим ответом на мёртвые абстракции «ультраимпериализма»)... является противопоставление им конкретно-экономической действительности современного всемирного хозяйства»[297]. Каутский протаскивает мысль, «будто господство финансового капитала ослабляет неравномерности и противоречия внутри всемирного хозяйства, тогда как на деле оно усиливает их»[298].
Такое же диалектическое понимание исторической закономерности развития проводит Ленин и в своей знаменитой отповеди Суханову по вопросу о «закономерности» Октябрьской революции. Ленин показывает, что «при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития»[299]. Октябрь не только не нарушил общей линии развития мировой истории, переходящей от капитализма к социализму, но подтвердил эти общие законы, и тем не менее в Октябрьской пролетарской революции мы имели своеобразие отдельной полосы развития, своеобразие перехода.
Развивая далее мысль Ленина, т. Сталин выясняет особенности Октябрьской революции, состоящие в том, во-первых, что диктатура пролетариата родилась у нас как власть, возникшая на основе союза пролетариата и трудящихся масс крестьянства под руководством пролетариата, и в том, во-вторых, что диктатура пролетариата утвердилась у нас как результат победы социализма в одной стране, при сохранении капитализма в других капиталистических странах.
В то же время т. Сталин доказывает, что Октябрьская революция имеет интернациональную природу, что она является классическим образцом проведения ленинской теории, обязательной для всех стран, что это своеобразие Октября, выражаясь словами Ленина, также шло «по общей линии развития мировой истории». Разрыв цепи империализма пролетарской революцией в тех его звеньях, где империализм слабее, становится общим законом пролетарской революции в эпоху империализма.
В этих положениях Ленина и т. Сталина мы имеем неразрывную связь закономерного познания действительности с революционной практикой. Практика пролетарской революции даёт нам подлинный критерий для проверки значения общих законов капиталистического развития и для борьбы с оппортунистическим их фетишизированием. Практика социалистического строительства вносит ряд новых моментов в наше понимание закона. Она вносит сознательное, разумное, плановое начало в закономерности переходного периода (это сознательное начало проводится диктатурой пролетариата). В противовес «закону первоначального социалистического накопления» и «закону трудовых затрат», которые выдвигали троцкисты и правые для понимания новой экономики по аналогии со стихийными закономерностями капитализма, — мы видим всё своеобразие законов истории после победы пролетариата, мы подчёркиваем роль диктатуры пролетариата, подавляющей эксплуататоров, руководящей массами трудящихся и строительством социализма.
Одной из важнейших ступеней к познанию всеобщей, универсальной связи и закономерности природы является познание нами причинных связей, причин и следствий, так называемая каузальность.
Развитие каузальной, причинной точки зрения — совершенно необходимая ступень в развитии и укреплении материалистического понимания природы. Ранние материалисты выдвигают понятие причинности в противовес идеалистам, которые отрицают наличие причинных связей в природе и обществе. Но ранние материалисты склонны были понимать причинную связь явлений преимущественно как механическую причинность. Современные механисты, например, Л. Аксельрод, склонны даже видеть в механической причинности основное отличие материализма от идеализма.
Кантианская философия очень много внимания и места уделяет категории каузальности, стремясь превратить причинность в субъективное понятие, в категорию нашего рассудка, которую мы привносим от себя во внешний мир.
Гегель с позиций идеалистической диалектики подверг критике старый механицизм и кантианство по вопросу о причинности, он показал, что каузальность есть лишь малая частица, лишь момент в познании всеобщей мировой связи, которая понималась Гегелем как развитие абсолютного духа.
Энгельс и Ленин дают глубокую диалектико-материалистическую трактовку понятия причинности. Они одновременно выясняют всё значение этого понятия для материализма, его объективное содержание и в то же время подчёркивают его относительность, односторонность и неполноту в процессе познания универсальной закономерности.
Ещё в «Материализме и эмпириокритицизме», подвергая резкой критике отрицание махистами и кантианцами причинности и отмечая всё огромное значение причинности для материализма, Ленин в то же время указывал, что в понятиях причины и следствия мы имеем известное упрощение объективной связи явлений. Ленин подчёркивает в своём конспекте «всесторонность и всеобъемлющий характер мировой связи, лишь односторонне, отрывочно и неполно выражаемой каузальностью»[300]. «Образование (абстрактных) понятий и операции с ними, — говорит Ленин, — уже включают в себе представление, убеждение, сознание закономерности объективной связи мира. Выделять каузальность из этой связи нелепо»[301]. «Причина и следствие, ergo, лишь моменты всемирной взаимозависимости, связи (универсальной), взаимосцепления событий, лишь звенья в цепи развития материи»[302].
Для Гегеля, по словам Ленина, «каузальность есть лишь одно из определений универсальной связи, которую он гораздо глубже и всестороннее охватил уже раньше»[303]. Гегель «подводит вполне историю под каузальность и в тысячу раз глубже и богаче понимает каузальность, чем тьма «учёных» ныне»[304]. «Каузальность, обычно нами понимаемая, есть лишь малая частичка всемирной связи», но — именно здесь следует материалистическое добавление и исправление Лениным Гегеля, — «частичка не субъективной, а объективно реальной связи»[305].
Отношение причины и следствия, понимаемое механистами как отношение некоторых внешних друг другу «субстанций», мы должны изучить глубже, исходя из движения материи, из движения истории и их всеобщей связи. Исходный пункт марксистско-ленинского взгляда на каузальное (причинное) отношение между явлениями, отмечает Энгельс, есть признание их взаимной обусловленности, их взаимодействия. «Первое, — говорит Энгельс, — что нам бросается в глаза при рассмотрении движущейся материи, — это взаимная связь отдельных движений, отдельных тел между собою, их обусловленность друг с другом»[306].
Наше познание не удовлетворяется, однако, одной такой исходной общей точкой зрения. Мы выделяем поэтому условия, при которых возникают каждое отдельное явление или совокупность данных явлений, отдельные звенья процесса, рассматриваемые обособленно от других звеньев. Во всеобщем потоке движения материи мы различаем движения воздействующие, которые переносятся на другие тела или явления, и те движения, которые возникают в результате этого воздействия или переноса движения. Чтобы понять отдельные явления, — говорит Энгельс, — «мы должны изъять их из их естественной или исторической связи и, рассматривая каждую порознь, исследовать её свойства, её частные причины действия и т. д.»[307]. «Если какое-нибудь движение... переносится с одного тела на другое, то, поскольку это движение переносится активно, его можно считать причиной движения, поскольку же оно перенесено пассивно — результатом»[308].
Это диалектическое воззрение на причинную связь явлений находит своё обоснование и подтверждение в практике общественного человека. Причина, как это доказывает наша практическая деятельность, необходимо переходит в свои «действия»; она проявляется в них как движение, активное по отношению к своему следствию, как движение, воспроизводящее предмет определённым образом. Практика выявляет эту объективную причинную связь явлений, создаёт представление о причинности.
Ещё Гегель указывал, что, для того чтобы между явлениями возникла необходимая связь, нужны не только условия и не только вытекающий из всех этих условий предмет, но нужна также и деятельность, «переводящая условие в предмет и предмет в условие». Иное дело, — замечает Энгельс, — когда «мы находим также, что мы в состоянии воспроизвести определённое движение, создав условия, при которых оно происходит... и что мы можем придать этому движению определённое заранее направление и размеры.
Благодаря этому, благодаря деятельности человека и создаётся представление о причинности, представление о том, что одно движение есть причина другого» и «деятельность человека даёт возможность доказательства причинности»[309]. Зажигая спичку о коробку, мы каждый раз подтверждаем, что именно трение порождает теплоту и огонь. Правда, и здесь может случиться отклонение от правила, ожидаемое действие может не последовать, спичка вдруг не зажжётся. «Но, — добавляет Энгельс, — именно это доказываетпричинность, а не опровергает её, ибо при каждом подобном отклонении от правила можно, произведя соответствующее исследование, найти причину этого (например, сырость спичек и т. п. — Авт.), так что здесь собственно производится двойная проверка причинности»[310].
Каузальная точка зрения таким образом отнюдь не привносится нами в познавательный процесс из нашего сознания, как это полагают философы-скептики и кантианцы. Она неизбежно вытекает из самой объективной связи вещей, она неизбежно порождается общественной практикой человека и находит подтверждение в этой практике. Из этой объективной связи вещей и подтверждающей её практики и вытекает необходимость для нашего познания рассматривать отдельные вещи и явления как отдельные звенья, как моменты общего процесса.
Однако обособление «причин» и «следствий» (действий) имеет смысл лишь при том условии, если, отвлекаясь от единства мирового естественного или исторического процесса, мы будем также иметь в качестве отправного пункта их взаимодействие, их движение, их внутренне-необходимую закономерную связь. «Причина и следствие, — резюмирует Энгельс, — суть понятия, имеющие значение лишь в применении к отдельному явлению, но... если рассматривать, то же явление в его общей мировой связи, то эти два понятия соединяются и переходят в представление о всеобщем взаимодействии, в котором причина и следствие постоянно меняются местами, и то, что теперь или здесь является следствием, то станет там или тогда причиной и наоборот»[311].
«Человеческое понятие причины и следствия, — по словам Ленина, — всегда несколько упрощает объективную связь явлений природы, лишь приблизительно отражая её, искусственно изолируя те или иные стороны одного единого мирового процесса»[312].
Правильное диалектическое понимание причинной связи явлений поэтому коренным образом противоположно механистической точке зрения и идеалистическому релятивизму. Понятие причинности само по себе ещё не может служить водоразделом между материалистическим и идеалистическим мировоззрением; ещё в меньшей степени можно говорить о принципе механической причинности как об отличительной черте диалектического материализма, — так, как это делает, например, Л. Аксельрод, забывая основной вопрос философии — об отношении бытия к сознанию. Под механической причинностью следует разуметь низшие, простейшие формы причинной связи, которые имеют место в рамках чистой механики. Встречное движение твёрдых тел — причина удара, поворот крана вызывает струю воды, механическая работа — причина тепла и т. п. Здесь мы, в лучшем случае, имеем чисто внешний переход от одной формы механического движения к другой, такой же простой форме; причина и следствие здесь остаются внешними; они не находятся во внутренней, необходимой связи между собой. Причиной удара может быть не только встреча тел, но и падение тела.
Совершенно иначе обстоит дело, когда мы переходим к более сложным физическим, химическим, а тем более биологическим и общественным явлениям. Причины и следствия находятся здесь во внутренней, необходимой, связи между собой, понять которую можно только исходя из закономерности развития. Причина не только производитсвоё следствие, не только переходит в своё действие, но в свою очередь наличие именно данной совокупности причин необходимо предполагается наличием данных следствий. Причина и следствия связаны между собою внутренней закономерной связью. Поэтому ошибочно утверждать, что одно «признание принципа механической причинности является душой материализма»[313]. Ошибочно полагать, как это делает, например, К. Каутский, что понятие о причинности необходимо связано с понятием толчка, столкновения (der Anstoss)[314]. «Толчок», равно как и всякое предшествующее действие в общественно-историческом развитии, не связанное со своим следствием внутренней связью, может оказаться лишь внешним поводом, а вовсе не необходимой причиной данного явления.
Энгельс всячески порицал «заурядное недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно разъединённых полюсах, абсолютно не видящее взаимодействия»[315].
Так именно ставит вопрос о причинной связи Ленин, когда он, например, освещает причины победы большевиков в Октябре 1917 г. Сторонники II Интернационала, — указывает он, — не могут «даже поставить серьёзно интереснейший исторический и политический вопрос о причинах победы большевиков»[316]. Между тем этот вопрос «разрешается бесспорно», если исходить не из внешнего сцепления событий, но из общей «точки зрения классовой борьбы и социализма»[317].
И Ленин доказывает историческую неизбежность, необходимость победы большевизма. Большевики победили потому, что они имели за собой громадное большинство пролетариата, и в нём наиболее сознательную часть, потому, что они имели огромное большинство в армии, потому, что их силы находились в решающих пунктах, в столицах и на фронтах армии, потому, что пролетариат сумел повести за собой широкие непролетарские трудящиеся массы.
Так именно ставит вопрос о причинности и т. Сталин, когда он разъясняет, «в чём причина того, что СССР, несмотря на его культурную отсталость, несмотря на недостаток капиталов, несмотря на недостаток технически-выкованных хозяйственных кадров, находится в состоянии растущего экономического подъёмаи имеет на фронте экономического строительства решающие успехи, а передовые капиталистические страны, несмотря на обилие капиталов, обилие технических кадров и более высокий уровень культурности, находятся в состоянии растущего экономического кризиса и терпят в области хозяйственного развития поражение за поражением»[318].
Тов. Сталин видит эту причину не во внешних обстоятельствах, а в глубоких внутренне-необходимых законах различных экономических систем. «Причина, — отмечает т. Сталин, — в различии экономических систем хозяйства у нас и у капиталистов. Причина — в несостоятельности капиталистической системы хозяйства. Причина — в преимуществах советской системы хозяйства перед системой капиталистической»[319].
Впрочем, современная буржуазная идеалистическая философия предпочитает вовсе не говорить о причинах. Махисты и другие субъективные идеалисты склонны употреблять абстрактное выражение — «функциональная связь» между явлениями. Понятием функции обозначают при этом общую связь и взаимозависимость явлений: каждое из взаимосвязанных явлений представляет собою функцию другого. Иными словами, употреблением понятия функции в данном случае смазывается то обстоятельство, что данное явление, будучи различным образом, связанным с другим, может быть то действием (следствием), то причиной другого явления.
Такие внешне-«научные» претензии буржуазной идеалистической методологии, её стремление вовсе изгнать понятие «причинной связи» имеют своим источником идеалистическое отрицание ею объективных причинных связей.
Диалектическое понимание взаимодействия причин и следствий не имеет ничего общего с таким релятивистским воззрением. Все наши представления о причинной связи явлений развиваются в связи с человеческой практической деятельностью: они укрепляются, ежечасно подтверждаясь нашей практикой. За последнее время мы имеем особенно большой рост мистики, отрицания причинности в буржуазной науке. Ряд открытий в области структуры материи используется буржуазными учёными для отрицания причинности. Таковы работы физиков: Гейзенберга, Шредингера, Планка и др.
Раздвоение на причину и действие при всём их внутреннем единстве и связи существует объективно, независимо от нашего познания, в самих вещах. Причины и действия несомненно взаимодействуют между собой; каждая причина уже в зародыше несёт и своё действие и обратно; но тем не менее в данной связи явлений именно причина каждый раз является исходным пунктом движения — его первоначальным, вызывающим, порождающим, активным моментом. Поскольку воздействие причины вытекает из самой сущности закономерности данного явления, это воздействие причин должно представлять собой исходный, предшествующий следствию и во времени момент. Однако уже Юм заметил, что сказать: «Данное явление происходит после того-то (post hoc)» ещё не значит: «Оно происходит вследствие того-то (propter hoc)». Говоря о причине, важно подчеркнуть, что в ней мы имеем не только отправной момент взаимодействия, но и определяющее условие, вызывающее, порождающее данное следствие, данный предмет, воспроизводящее его определённым образом.
Говорить только о функциональной связи явлений — значит по существу ограничиться констатированием их взаимной связи, не пытаясь добраться до объективной основы их взаимодействия. эта позиция явно ведёт к релятивизму, к софистике! Заменить же познание причин познанием всех условий вообще — значит стать на путь эклектизма, который не умеет выделить из всей общей массы возможных условий особые, наиболее существенные условия, реально определяющие в данной связи характер данного следствия. А между тем в процессе человеческой деятельности непрерывно происходит «выделение», изолирование таких определяющих, существенных условий (причин) из всей массы других условий — более общих, менее существенных и т. д. Тесная связь с практикой позволяет материалистическому пониманию причинности преодолеть и релятивизм «функциональной теории» и эклектизм, заменяющий причинность «условиями».
Крайне важно также уметь отличать причины событий от внешнего повода, повлёкшего их за собой: нужно помнить о внутренней связи, всегда существующей между причиной и следствием. Наконец в процессе конкретного изучения данного явления, среди причин, вызывающих явление, нужно уметь отыскать коренные, основные причины, способные в дальнейшем: вызвать повторение данного явления, отличать эти основные причины от причин особых, специфических, временных, которые имеют лишь преходящее значение, но должны также учитываться нами в целях воссоздания всей конкретной обстановки.
Так, например, ставил т. Сталин вопрос о причинах наших затруднений на хлебном фронте в 1928 г. Правая оппозиция искала эти причины лишь только в плановых просчётах, упуская из виду основные причины. Тов. Сталин выявил основные причины, существо наших затруднений, заключавшихся тогда в распылённости мелкого крестьянского хозяйства на той ступени и необходимость его коллективизации. Тов. Сталин отмечал в то же время и специфические, временные причины трудностей — быстрый рост платёжеспособного спроса со стороны крестьянства, неблагоприятное состояние цен на хлеб, ошибки планового руководства и т. д.
Нетрудно заметить, что только такое глубокое понимание законов и причин данных явлений может помочь нам правильно осветить наши задачи и цели. Эта неразрывная связь между причинами и целями, однако, часто игнорируется буржуазной наукой, противопоставляющей целесообразность причинному познанию. Каузальной, или причинной, точке зрения на взаимозависимость между явлениями с давних пор противопоставляется совершенно иное, откровенно-идеалистическое воззрение — точка зрения телеологическая. Согласно телеологии всякое явление — имеет ли оно место в природе или в общественной жизни — есть осуществление некоторой цели. Осуществление цели — всё равно цели, намеченной богом, или цели внутренней, свойственной данному предмету, — ведёт данное явление к развитию, к совершенствованию. Поэтому, говорят «телеологи», если мы и устанавливаем в наблюдаемых явлениях связь постоянства, закономерности, то связи эти должны нами рассматриваться вовсе не под углом зрения порождающих их причин, но под углом зрения того, как осуществляются в них некоторые высшие цели.
Такое воззрение ведётсвоё первоначальное происхождение от религиозных представлений о «божественном промысле». Церковные писатели, начиная с «отца церкви» Августина, особенно усердно прилагали телеологию к пониманию общественной жизни; земная жизнь человека изображалась ими как путь греховных испытаний, ведущий к высшей цели, к иному «царству», к воздвижению «града господня» и т. п.
Вместе с развитием производительных сил и развитием научного познания телеологическая точка зрения сама видоизменялась. «Цель» начали искать уже не вне явлений, но в них самих; целесообразный характер того или иного явления природы объявляется внутренне присущей этому явлению, его имманентной целесообразностью.
Учение о внутренней целесообразности строения вещей было выдвинуто ещё Аристотелем. Наивысшее развитие этот телеологический взгляд получил у Лейбница, в его теории, согласно которой мир построен из изолированных сущностей (душ) — «монад». Каждая монада, по мнению Лейбница, представляет собою осуществление некоторой внутренней — движущей её развитие — цели. В идеалистической философии постепенно создаётся различие между «действующей причиной» (causa effeciens), т. е. причиной в нашем обычном понимании, и «конечной причиной» (causa finalis) или целью.
Лучшим примером внутренней целесообразности, на которую чаще всего указывают «телеологи», является целесообразное строение организмов у животных и растений; здесь устройство каждого органа по-видимому находит своё оправдание в выполняемой им функции. На извращённом понимании этой внутренней целесообразности строения организмов покоятся некоторые современные буржуазные биологические теории. Такова в частности подоплёка всех виталистических теорий, приписывающих живым организмам наличие некоторой особой жизненной силы (у современного вождя витализма Дриша и т. п.). Учение о внутренней и органической целесообразности проводится буржуазной идеалистической наукой и при изучении общественной жизни — представителями «органической школы», неокантианства — в «субъективной социологии» народников. Все эти направления буржуазной науки полагают, что причинное изучение непригодно для истории и должно быть заменено или дополнено отысканием внутренних целей и высших ценностей, которые якобы осуществляются в развитии общества.
Сильнейший удар телеологии в естествознании нанёс Дарвин. Он указал, что сама целесообразность строения организмов должна находить и находит себе причинное и закономерное объяснение. Целесообразность эта объясняется вовсе не разумностью их организации, но гибелью в течение многих тысячелетий всех неприспособленных к условиям существования, «нецелесообразно» построенных видов. Совершенно очевидно, что природа не ставит себе сознательных целей. Самое важное, однако, то, что телеологическая точка зрения совершенно непоследовательно противопоставляет причинное объяснение явлений и их целесообразный характер одно другому, что она произвольно отрывает одну сторону дела от другой. Нельзя обособлять вопрос «для чего» протекают те или иные действия людей, для чего нужны, скажем, инфузории мерцательные реснички, от вопроса «почему» это явление имеет место. Поступать так — значит или уже заранее предполагать вне самой связи явлений осуществляющую их разумную волю или по крайней мере считать заранее, что «цель» не зависит от причин, вызывающих явление.
Между тем вещь во всех отношениях, в том числе и в осуществляемой ею «цели» — должна быть понята из вызывающих её условий: всякое полное определение данного явления, всякое объяснение, «почему» оно протекает определённым образом, содержит в себе и объяснение того, «для чего», для какой цели данное явление совершается. Когда мы выяснили, почему целесообразно устроены глаза, то этим самым мы установили и «для чего» они так устроены. Если мы объясним, почему, по каким законам совершаются данные общественные действия людей, и покажем, что они необходимо могут совершаться только в направлении такой, а не другой цели, то этим самым мы гораздо полнее и правильнее объясним и ту цель, которую преследуют эти общественные действия. Коммунизм Маркс и Энгельс объясняли не как идеальное состояние, которое должно быть установлено, но как реальное историческое движение, уничтожающее современное состояние и, раскрывая законы капиталистического развития и классовой борьбы, тем самым выяснили историческую миссию пролетариата.
«Понятие цели, — по словам Гегеля, — равнозначаще с простым определением самого предмета». «На деле, — комментирует Гегеля Ленин, — цели человека порождены объективным миром и предполагают его, — находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)»[320]. Целесообразность не должна механистически отбрасываться в процессе нашего изучения действительности, но она не должна идеалистически противопоставляться закономерности и причинности, она требует особого, но всёже причинного и закономерного её объяснения. Целесообразность явлений природы и общественных действий человека мы должны поэтому рассматривать как особое, специфическое выражение, особую форму проявления их закономерности, их причинной связи, основной тенденции их развития.
Внутренняя целесообразность строения организмов есть особое выражение единства в них целого и отдельных частей, единства содержания функций организма и их формы.
Значение понятия цели в общественной жизни состоит в том, что оно позволяет изучать явления в непрерывной связи с практикой — с практической ролью вещей, с общественными действиями человека. «К идее, как истине, — отмечает Ленин, — Гегель подходит через практическую целесообразную деятельность человека», он идёт «от субъективного понятия и субъективной цели к объективной истине»[321].
Марксизм-ленинизм отнюдь не отрицает значения целей в общественной жизни человека, в практике классовой борьбы, но, наоборот, вскрывает их действительное историческое значение. Преследование определённых целей, указывают Маркс и Энгельс, характерная отличительная черта общественной жизни, общественно-исторических действий людей, отличающая их от стихийных сил и законов природы. Уже анализируя простой процесс труда, Маркс показывает всё глубокое отличие целесообразно направленного труда от труда самой искусной пчелы. Всё развитие техники выражает эти отличительные черты целеполагающей деятельности человека.
Разъясняя некоторые положения Гегеля и переводя их на язык материалистической диалектики, Ленин подчёркивает закономерные основы нашей целесообразной деятельности, еёобъективный характер как формы объективного процесса. В то же время Ленин разъясняет, что противопоставление целей человека законам природы имеет свою основу в самом процессе познания и в особенностях человеческого познания, «не сразу и не просто совпадающего» с познаваемой природой. «Законы внешнего мира природы... суть основы целесообразной деятельности человека»[322]. — «Две формы объективного процесса: природа (механическая и химическая) и целеполагающая деятельность человека... Цели человека сначала кажутся чуждыми («иными») по отношению к природе. Сознание человека, наука... отражает сущность, субстанцию природы, но в то же время, это сознание есть внешнее по отношению к природе (не сразу, не просто совпадающее с ней)»[323].
Столкновение целей, преследуемых различными людьми и целыми общественными классами, приводило до сих пор к тому, что общественная жизнь развивалась по стихийным законам, не по заранее установленному плану, не в соответствии с поставленными целями.
Маркс показывает, как возникает противоречие между ограниченной целью капиталиста — увеличения прибавочной стоимости, и средствами для этой цели — неограниченным увеличением производства и безусловным развитием общественных производительных сил.
Однако ошибочно было бы думать, что при капитализме не преследуются и не получают осуществления классовые цели борющихся между собою классов буржуазии и пролетариата.
Буржуазия пользуется государственной властью как орудием насильственного подавления пролетариата и всех трудящихся. Задача пролетариата состоит в том, чтобы низвергнуть буржуазию, отнять у неё государственную власть и пустить это орудие в ход ради своих классовых целей.
Осуществление этих классовых целей диктатурой пролетариата ведёт к тому, что исчезает противоречие «средства» и «цели», характерное для капиталистического производства, что конечная цель пролетарской борьбы — «организация социализма на развалинах капитализма» (Ленин) — осуществляется в полном соответствии и в единстве с её средствами — растущей экономической и политической мощью Советской страны — на основе планомерной, целеполагающей деятельности рабочего класса и его партии.
Дата добавления: 2018-06-27; просмотров: 2362; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!