Не судите, и не покараны будете

Молитва матери

Автор: Александра Мищенко (Эйхе)

Краткое содержание: Самая последняя, самая жаркая молитва.

 

Господи Боже, к Тебе обращаю молитву.
Не за себя — мое время почти уже вышло, —
Скроют вот-вот мать-земля и могильные плиты.
Сын мой останется с мужем под ветхою крышей.

 

Жизнь не всегда справедлива, что правда, то правда.
Но за Вратами нам всем по заслугам воздастся.
Сын мой и муж — в них одних моя жизнь и отрада,
Их оставляю, вступая в Небесное Царство.

 

Сердце в тревоге болит за родных. Умоляю,
Не обойди их Твоею защитой, Всевышний!
Вижу, как мучит бессилие, ненависть злая.
Слов утешения хватит ли веры услышать?

 

Люди слабы, часто ропщут на тяжкую долю,
Замысел Твой проклинают, с бедою столкнувшись.
Курту лишь восемь. Твоею мудрейшею Волей
Дай ему шанс. Верю, станет он лучшим из лучших.

Стресс-тест

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: без тихого, незлого юмора у конгрегатов не обходилось...

— Merde[1]! Гессе! Скотина! Убью!

Бруно ускорил шаг, но недостаточно, за что следовало вознести хвалы Господу. Аккурат перед его носом из одного ответвления коридора в другое задумчиво пролетел Хауэр. На лице майстера старшего инструктора зондергрупп было написано полное согласие с негодующими воплями, но кричал явно не он. Значит, беда.

Вослед Хауэру посреди коридора воздвигся Александер — словно бы прямо из ниоткуда. Выглядел он инфернально: глаза сверкали, клыки вострились, пальцы скрючивались, хватая нечто эфемерное. На всякий случай Бруно нащупал на поясе кинжал.

Впрочем, стриг быстро пришел в себя, принял самый покаянный вид и со всей возможной деликатностью начал хлопотать вокруг поднимающегося на ноги Хауэра.

 — Я, право слово, так виноват… Мне ужасно неловко. Mea culpa[2].

Майстер инструктор отряхивался молча, в его взгляде тлел какой-то сложноопределимый огонек.

 — Это все шуточки нашего вреднейшего Молота Ведьм, — ответил Александер на невысказанный вопрос. Бруно вздохнул.

 — Кажется, я уже догадываюсь. Что он отмочил на этот раз? Подговорил Макса пометить дверь в твою келью?

На лице барона фон Вегерхофа отобразилась вся гамма чувств, приличествующих аристократу. Он даже достал из кармана изящный платочек, но подумал и передал его Хауэру.

 — Fi! Нет, его чувство юмора еще не пало до такого. Хотя, думается мне, после сегодняшнего…

 — Вчера мы вдвоем погоняли нашу легенду всея Конгрегации вокруг монастыря, — мрачно изрек наконец майстер инструктор, с некоторым недоумением рассматривая платок. — Погоняли хорошо, от души: обиженным не ушел никто. Сдается мне, Гессе решил слегка отомстить.

 — Слегка? — снова вспыхнул стриг. — Знали бы вы, что этот morveux[3] отколол! Я чуть Высшему Мастеру душу не отдал!

Две пары глаз уставились на рассказчика с искренним любопытством. Пришлось продолжать:

 — Прошлым вечером действительно сложилась удачная тренировка, и я решил ненадолго впасть в hibernation: восстановить силы и целостность поврежденных органов. Regeneratio, как это называется у медиков. В подобном состоянии стриг практически не воспринимает происходящее вокруг. Собственно, отчасти из-за этого заводят и птенцов, и слуг: чтобы охраняли… Так вот, Гессе знал. И, гад, воспользовался!

Бруно побледнел. В голове у него, к стыду, пронеслись сценки одна другой ужаснее. Рефлекторно перекрестившись, он пробормотал краткую молитву: «Dimitte mihi, Domine, quia peccavi[4]». Но не может же быть…

Александер же, вернувшись к почти любезной сдержанности в тоне, вымолвил с недовольством:

 — Этот canaille где-то раздобыл соду — подозреваю, что у наших оружейников. И натер ее раствором мои ладони. А Сигнум, который я храню в шкатулке, смочил уксусом. Он догадывался, что после пробуждения я первым делом стану проверять…

Тишина, зародившаяся на мгновение под сводом коридора, была разорвана на куски безудержным, нездоровым хохотом. Попытавшись было надуться, стриг в итоге махнул рукой и присоединился к соратникам. Наконец, выдохнув, Хауэр утер слезу.

 — Готов биться об заклад, что в ближайший час мы нашего майстера инквизитора не найдем. Не зря же я его учил затаиваться, как делают бойцы перед штурмом. Однако у меня есть один вопрос к вам, господин барон…

Отвесив сдержанный поклон, Александер искренне покаялся:

 — И еще раз — тысяча извинений! Что я могу для вас сделать?

В прищуре майстера инструктора снова вспыхнул огонек, и он эдак по-хозяйски оглядел стрига, словно торговка на рынке. Теперь Бруно узнал этот взгляд.

 — Вы так здорово меня толкнули, что я просто обязан выработать контрприем. Ну что, на площадку? — он хлопнул в ладоши и подмигнул. — А Гессе сам подтянется. Он слишком любопытен, чтобы сидеть в стороне. Вот там мы его тепленьким и возьмем…

И в коридоре снова взорвался злорадный, предвкушающий хохот.

 

Средство от скуки

Автор: Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: чем заняться скучающей ведьме на попечении Конгрегации?

 

В этой новой, реформированной инквизиции умеют убеждать. Верно подобранные слова, своевременно приведенные примеры, на худой конец, личный опыт... И вот Нессель сама не заметила, как если и не прониклась идеями Конгрегации, то смирилась с ними, осознала важность того, что делают эти люди. И пусть от того, какими методами порой приходится пользоваться, ей до сих пор делается дурно, она понимает, что иначе никак. Сама она так ни за что бы не сделала. Ну и хорошо. Пожалуй, иначе спасенный ею Курт убил бы ее еще тогда, несмотря ни на какую признательность.

Нессель понимает и привыкает к новой жизни. Но в стенах академии, в монастыре, среди священников, инквизиторов и бывших уличных оборванцев до сих пор чувствует себя не в своей тарелке. А порой накатывает неодолимое желание бросить все, схватить Альту в охапку и вернуться домой, в лесную чащу, и зажить там спокойно, не зная ни о каких мировых заговорах, всесильных малефиках и неизбежных жертвах.

Особенно часто подобные мысли посещают ведьму, когда ей скучно. По натуре своей деятельная, Нессель терпеть не может праздности. Отец Бруно, конечно, помог ей выучить азбуку, но чтение книг все еще движется очень медленно, а обилие незнакомых слов и необходимость всякий раз спрашивать об их значении утомляет. Все нужные травы и компоненты, разумеется, доставляют ей по первой же просьбе, но эту просьбу приходится высказывать. Она не может пойти и собрать все нужное сама. И по целительской части ее помощь требуется регулярно. Но все же, все же...

В дверь вежливо стучат.

— Войдите! — Нессель отворачивается от книги, которую все равно уже бросила читать, и поднимает взгляд на вошедшего.

Отец Бруно входит в комнату и тихо притворяет за собой дверь.

— Готтер, нам снова требуется твоя помощь... — святой отец выглядит несколько смущенным.

Нессель прекрасно знает, что это означает. Такой вид у него делается, только когда вопрос касается детей. Нет, не ее дочери Альты или Мартина, сына Курта от погибшей в Бамберге женщины, а тех, что в последние годы все чаще подбрасывают под двери церквей и отделений Конгрегации. Их всех свозят в приют, где растят и воспитывают, готовя к будущему обучению в академии, а затем и к инквизиторской службе. Иногда Нессель задается вопросом, как справлялись со всевозможными «сложными ситуациями» до ее появления.

— Что на этот раз? Укачать малыша с коликами в животе? Уговорить парочку трехлеток есть кашу? — она вовсе не собирается грубить милому и обходительному отцу Бруно. Оно как-то само вышло, что сорвавшиеся с языка слова прозвучали упреком, хотя на самом деле возня с детьми Нессель скорее в радость.

— На этот раз все несколько сложнее, — ректор академии будто не заметил резкости в словах ведьмы. — И помочь тут действительно можешь только ты. Видишь ли, у нас подрастают девочки, и... ты сама понимаешь, что о некоторых… хм… аспектах жизни… с ними лучше говорить женщине. Ты не могла бы... прочитать им лекцию, или как уж тебе будет удобно?

Нессель готова поклясться, что отец Бруно даже слегка покраснел во время своей тирады.

— О Господи! — вырывается у ведьмы. — Конечно, поговорю! Просто пусть их приведут сюда завтра утром.

— Спасибо тебе, Готтер. Твоя помощь в этом вопросе абсолютно бесценна, — искренне и с видимым облегчением произносит священник. Однако прощаться и уходить не спешит, и у Нессель зарождаются подозрения, что явился он не с одной просьбой.

Ей вообще любопытно, как один отец Бруно успевает следить за всем происходящим и притом лично являться с каждой детской бедой. К ней в принципе мало кто заходит, но к больному или раненому ее, случалось, прибегал звать дежурный курсант из лазарета, по делам магическим может заглянуть кто-нибудь из одаренных, а вот помочь с детьми неизменно просит отец Бруно.

— Что-нибудь еще? — уточняет Нессель, чувствуя, что пауза затягивается.

— Да. Вчера привезли еще одного малыша, он...

— Быть может, мне просто стоит поселиться в приюте? Все равно ведь чуть не каждый день ко мне бегаете, — чуть устало фыркает ведьма. И сама удивляется, понимая, что мысль эта ничуть ее не угнетает. Пожалуй, даже наоборот.

— Ну, место обитания менять вовсе не обязательно, — оживляется святой отец. — Но если бы ты в самом деле взяла на себя заботу о девочках и младших мальчиках, это было бы замечательно.

Ректор академии святого Макария благодарит за помощь, вспоминает о каких-то важных делах, прощается и уходит. Нессель усмехается и долго задумчиво смотрит на закрывшуюся за священником дверь. Отчего-то ей кажется, что исход сегодняшнего разговора был вовсе не случайным, а милый, обаятельный отец Бруно отнюдь не случайно является духовником всех макаритов и доброй половины выпускников.

Вот только она и не догадывается, что в это самое время отец Бруно, завернув за угол и привалившись к стене, медленно и удовлетворенно выдыхает. Потому что кто бы знал, как трудно раз за разом выискивать неразрешимую проблему, дожидаясь, пока ведьма не предложит в конце концов взять на себя заботу о детях сама, а не по указанию сверху.

 

Пряники и потомки

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: дети считаются «цветами жизни», но что, если это отпрыски самого Молота Ведьм?

 

— Курсант Бекер!

Мартин вытянулся в струнку, одернул грязную, подранную рубаху и подумал, не щелкнуть ли каблуками. Посмотрел на лица присутствовавших, воздержался. Еще подумают, что издевается.

Присутствовавшие молчали. Молчал уважаемый ректор святой отец Хоффмайер, молчал грозный и всевластный Антонио Висконти, молчал дряхлый, но не менее грозный дон Сфорца. А еще молчала фрау Нессель, крепко обнимавшая и прижимавшая к себе дочку. Чуть более чистую, но тоже помятую Альту. Которую курсант Бекер только что привел. Ну или она его привела — тут как посмотреть.

Отец… Все-таки тяжело воспринимать легенду Конгрегации, великолепного и ужасного Курта Гессе, Молота Ведьм, как отца. Но, видимо, придется привыкать. Так вот, он — тоже молчал. Правда, что-то в его молчании отличалось. Мартин пока еще не мог понять, хотя очень старался. В конце концов, понимать людей и их мотивы — его будущая работа.

Первым нарушил молчание майстер Хоффмайер. Он покосился на остальных, нервозно дернул углом рта, и поинтересовался, старательно сдерживая тон:

 — Так все же, Мартин. Объясни нам: где вы пропадали? Вас, и тебя, и Альты, не было двое суток. На уши поставили половину присутствовавших на отдыхе в академии следователей, выпускников последнего года обучения и всю наличную стражу. Должна быть серьезная причина.

Висконти подтвердительно и со значением кивнул. Дон Сфорца прикрыл глаза и, казалось, подремывал в кресле.

 — Докладываю, — решил зайти с уставных интонаций Мартин. — Инициатива исходила целиком и полностью от меня. Альта не виновата. Она рассказала мне, что слышала рано утром, неделю тому назад, как пара крестьян из поставщиков провизии жаловалась отцу келарю на пропажу детей.

 — Так, подожди, — перебил его отец. Он сдвинул брови и посмотрел на ректора. — Крестьяне жаловались? А мы ни сном, ни духом?

 — Видимо, келарь подумал, что это обычный простонародный трёп, — развел руками майстер Хоффмайер. — Он же не следователь.

 — Он конгрегат, — отрезал Молот Ведьм и снова обратился к Мартину. — Давай дальше. Хотя я, кажется, уже догадываюсь.

 — Продолжаю, — согласился тот. — Еще раз хочу подчеркнуть, вина полностью лежит на мне. Я заинтересовался услышанным, а потом, когда крестьяне приехали снова, помог им с разгрузкой и аккуратно расспросил.

 — Что удалось узнать? — негромко поинтересовался Висконти. Негромко-то негромко, а холодок по спине протянул. Курсант Бекер вспомнил об осанке и снова вытянулся.

 — Согласно показаниям, в деревне действительно пропадали подростки. Примерно нашего возраста. Некоторые из взрослых видели, что к детям подходила какая-то смутно знакомая старушка, внешность которой потом невозможно было вспомнить. Предлагала сладости, рассказывала истории про пряничный домик.

 — Пряничный? — оторвалась от Альты Нессель, резко повернув голову в сторону рассказчика. — Сладости… Я слышала что-то такое. На самом деле, там, конечно, не пряники, это отвод глаз…

 — Иллюзия? — уточнил отец. Он нахмурился еще сильнее. — Я уже хочу поговорить с келарем лично.

Майстер ректор укоризненно покачал головой.

 — Ты все-таки слишком многого требуешь от людей. Мартин, что было потом?

 — Потом мы обсудили все с Альтой. И я, — ударение на «я» подчеркивало меру ответственности, — предложил провести разведку. Потому что одно дело — составлять доклад на основе слухов, а другое — по лично проверенной информации.

Дон Сфорца широко распахнул глаза и захохотал. Он смеялся, как мальчишка, заливисто и искренне, пока не закашлялся. Висконти аккуратно налил ему какого-то снадобья из бутылочки, престарелый кардинал выпил и с неповторимым акцентом прохрипел:

 — О, эти сопляки! Эти верные, непобедимые сопляки!.. Кажется, я тоже догадываюсь. Гессе, отпрыск-то весь в тебя. Да и дочка…

Наконец курсант Бекер смог разобраться, что выражало лицо отца. Курт Гессе втихомолку улыбался, самыми краями губ и морщинками в углах глаз. Хотя, конечно, и осуждал тоже. Куда ж без этого.

 — Ну и как, — осторожно спросил он. — Разведали?

 — К сожалению, операция не пошла так, как планировалось, — со смущением вздохнул Мартин. — Мы выдвинулись в деревню, опросили жителей. Пряничный домик был найден — просто прочесали сектор, в котором чаще пропадали дети, — после чего ведьма нас, по ходу дела, вычислила. И начала заманивать.

 — Это были сладости, — подала голос Альта, подрагивающими пальцами откидывая со лба спутанные волосы. — Очень хитрые сладости. Я так не умею, но я почуяла.

 — В общем, нам пришлось импровизировать. Делать вид, что мы поддались чарам, — виновато понурившись, юный воспитанник не выглядел виноватым. Отец Бруно аккуратно уточнил:

 — Зачем? Могли бы убежать, рассказать старшим…

 — Да, но мы же не знали, та это ведьма или не та. Нужно было убедиться, — с горячностью принялась защищать брата Альта. — А вот если бы мы увидели пропавших детей…

 — И что же вы увидели? — снова тихо, спокойно осведомился Антонио. Девочка стушевалась. Зато Мартин поднял взгляд и твердо ответил:

 — Кости. Совсем не пряталась, старая. Видимо, считала, что из домика мы уже не выйдем.

 — Но вы вышли, — резюмировал отец. — И вы живы. Справились. Каким образом, кстати?

 — Я же не зря cum eximia laude[5] по рукопашному бою для своей возрастной группы имею! — совсем по-детски возмутился Мартин, после чего густо покраснел. — Но без Альты не смог бы. Признаю вину полностью: переоценил силы.

 — Да я так… — смущенно пробурчала сестра в ответ на вопросительные взгляды. — Тоже немного взгляд отвела. Ну и пара толчков силой. Как мама учила.

 — Дети, — сказал отец. — А где это сказано: «Если чадо твое ослушается тебя…» Как там дальше, не помнишь, Бруно?

 — Да ну, — возмутился тот. — Не все же так плохо. Что с ведьмой, кстати?

 — Мертва, — дуэтом выпалили оба приключенца и теперь уже неподдельно понурились. Мартин уточнил: — Я превысил пределы необходимой обороны. Да и нож был неудобным.

 — Дети, — эхом отозвался Висконти. — А ведь растет смена. Подрастает. Вообрази, Гессе: прямо под боком у академии — ведьма. И ущучил ее не ты, прошу заметить. Что делать будем? Пороть?

 — Не надо, — снова неожиданно просипел из своего угла Сфорца. Он снова пригубил лекарство, уже более чистым голосом повторив: — Не надо. Пусть отчет составят. В трех экземплярах. Потом на кухню на неделю, повару в помощь. Пряники лепить, — и обидно захихикал. Через пару мгновений нервный смех накрыл всех присутствующих.

Только теперь курсант Бекер смог выдохнуть и украдкой потереть саднящие костяшки на кулаке, одновременно расслабив плечи. А краем глаза он заметил, что похожее движение проделал отец. Значит, все в порядке.

Но пряники — дрянь.

 

Расскажи сказку

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: история Риана Бирна, помощника следователя Конгрегации с необычной судьбой

 

— Расскажи сказку, Риан.

Сколько раз он слышал эти слова? Не стоит даже пытаться считать. Жизнь вроде не была прям такой уж длинной, а встанешь, обернешься назад, бросишь мысленный взор на прожитое — и столько там всего…

Потомственный Gaeilge, ta conai ar Eirinn[6], он родился в германском Хамбурге, в одна тысяча трехсот семьдесят девятом году. Дата, естественно, Anno Domini[7], не по древнему счислению обитателей острова Эйре. Все в этой истории пошло наперекосяк, невпопад, вприпрыжку, с самого ее начала, и так и тянуло за собой этот хвост, вплоть до нынешнего дня. Но — по порядку.

Родители Риана бежали от зеленых лугов и древних дубрав своей родины. Бежали не по велению сердца, не потому что верили в дух странствий и ветер приключений. Все было и проще, и страшнее: за десять лет до рождения младшего Бирна по земле, благословленной святым Патриком, в третий раз прокатилась Черная Смерть. И многие тогда решили: может, Господь всеблагой и всемогущий оставил своим покровительством эти края? Может, стоит поискать лучшей жизни где-то там, за морем? Точно не в Англии: ну их, этих Sasanach[8]’ов, лучше с ними дел не иметь. А вот про Священную Римскую империю народов, собравшихся вокруг нации германцев, ходили слухи один удивительнее другого. И это давало пищу для размышлений.

В итоге, тряхнув кубышку и увязав не так чтобы богатый скарб в узлы, десяток отчаянных сорвиголов собрался в Уиклоу, нашел сговорчивого рыбака и на побитом волнами лимфаде отчалил в сторону Лиуэрпула. Пара остряков нашла в этом определенный символизм: английский десант наоборот, даже punctum[9] отправления и прибытия совпадают. В чем-то это, несомненно, воодушевляло.

В Англии было так же плохо. Чума не пощадила никого, и по дорогам скитались похожие голодные и на все готовые бродяги, зыркавшие на чужаков опасливо и настороженно. Задерживаться там, конечно, смысла не было. Поэтому, добравшись до городка Гулль, ирландцы отправились искать того, кто готов взять их деньги за транспортировку их тел и их душ на их же новую Землю Обетованную. И нашли.

Ганзейский купец взял дорого. Отдать пришлось едва ли не половину далеко не жирных накоплений, но, казалось, дело того стоило. Увы, на поверку вышло иначе.

Портовый город Хамбург не ждал безъязыких, не знакомых ни с обычаями, ни с культурой епископского поселения бежан. Под крылом и защитой германского императора оказалось не так чтобы уж сильно сытно и не слишком спокойно. Но идти дальше уже не было никаких сил, поэтому решили осесть на месте. А там, как водится, было бы видно.

Поначалу видно было не очень, но постепенно туман начал рассеиваться. Даже работа нашлась: отцу предложили потрудиться в доках, на разгрузке кораблей. Уж там-то говорили на такой смеси языков, что даже гэльским было никого не удивить. Нашлось и какое-никакое жилье, и что на стол поставить, и в рот положить.

Увы, долго Провидение не баловало. Когда Риан появился на свет — организм его матери решил, что вполне неплохо послужил делу продолжения рода человеческого, и отпустил душу на небеса. Отцовской решимости это, впрочем, не подорвало: потосковав положенное время, тот не пустился во все тяжкие, не бросил детей, не поддался искушению, преследующему всякого ирландца — залить горе крепким да горючим. Нет, он честно пытался прокормить троих сыновей, включая самого младшего, одеть, обуть, воспитать людьми, достойными уважения…

Но не успел. Портовая драка — явление внезапное и резкое, как запах конского навоза, поднимающийся с мостовой. Вспыхнув из-за ерунды, она втягивает в себя участников, словно Мальстрём[10], и вот уже кто-то получает ножом под ребра, кто-то ловит разлетающиеся по пирсу зубы, а кто-то, получив вымбовкой[11] по голове, с оного пирса летит в темные, холодные воды, подводя черту под ведомостью собственной жизни. Прибыло, убыло: итого.

Ошеломленные последовательными ударами судьбы, братья поначалу пытались держаться вместе. Как на подбор, шустрые, вертлявые, рыжие — дар гэльской наследственности, — они не унывали и не поддавались хандре. Правда, когда Риан подрос, каждого понесло по своей дорожке.

Старший довольно быстро понял, что самый простой путь — самый верный. И предложил свои таланты местным уголовникам, которые оценили предприимчивость, легкий характер, смекалку и ловкость парня. Увы, воровское счастье тоже любит кидать кости: не сразу, но городская стража умудрилась изловить пройдоху, после чего тот исчез. Одни говорили, что он сидел в казематах, другие, побывавшие там, уверяли, что не видели ирландца. Казни, впрочем, так и не было.

Средний брат, отличавшийся более основательным подходом к жизни, но при этом испытывавший тягу к странствиям — видимо, в силу островного происхождения, — напросился в команду одного из кораблей, ходивших по суровому и не всегда спокойному Северному морю. Он даже успел поучаствовать в паре плаваний, когда однажды по Хамбургу пронеслись слухи: шведские пираты снова принялись за свое. Капитан и владелец посовещались, прикинули риски к прибыли, махнули руками… И судно пропало. С ним пропал и молодой рыжеволосый моряк.

Младший Риан остался один. Все, что у него было — это сказки.

Самое ценное, что вывезли беглецы с Изумрудного Острова — истории своего народа. В том числе и таинственные, местами откровенно жуткие легенды о Tuatha De Danann[12]: древних существах, которых первые люди, поселившиеся в тех краях, сравнивали с богами. Эти прекрасные и могущественные создания, «народ, пришедший из-за моря», правили Эйре еще до того, как человек заполонил землю, по которой когда-то совершал первые робкие шаги. «Сиды» — как их еще называл отец. «Альвы» — соглашались местные, которым доводилось услышать сказки Риана.

А сказки тот рассказывать любил. Ну, предположим, не просто любил: это и доход приносило. Какая-никакая, а все же монетка-другая в шапку падала. Для бродяжки, которому пришлось покинуть дом после того, как все близкие и родные пропали либо сгинули, наука уличного выживания шла впрок. Тут украсть по мелочи, здесь обжулить простака, там песенку спеть, сям сплясать. На торжищах его уже узнавали.

— Расскажи сказку, Риан! — и Риан вспрыгивал на подходящий помост, как правило, сооруженный из пустой бочки, закладывал ногу за ногу, встряхивал рыжими локонами. И начинал.

Фортуна полюбовалась на происходящее и кинула кости в очередной раз. Смышленого парнишку, пересказывавшего охотно слушавшей толпе городские новости вперемешку с байками и легендами далеких народов, трепавшего языком в неподражаемой и полной иронии манере, заприметил один из следователей хамбургского отделения. Тогда как раз вовсю развернулась история с отловом и сбором толковых бродяжек, сирот, малолетних преступников — будущих курсантов академии святого Макария, надежи и опоры реформированной германской Инквизиции. Риану задали прямой вопрос, и он со всей серьезностью ответил, что если «в этой вашей академии» дадут жрать от пуза — то он готов хоть к фоморам[13] на Белтайн[14].

А в академии было интересно. Правда, Фукс[15] — как его окрестили соученики за внешность и хитроумие, — не особо проявлял себя. Он придерживался принципа, который через несколько веков назовут «неувеличением entropiae[16]» — проще говоря, не напрягался там, где этого можно было не делать. Так, чтобы перебираться с курса на курс, следя за тем, чтобы преподаватели не решили, будто бы он принципиально бесталанен.

Бесталанность же к Фуксу-Риану не относилась никоим боком. Он не был слаб или глуп, скорее, просто в национальном ирландском духе не любил лишней суеты. Зато горячо полюбил книги. Особенно те, что содержали новые сказки — иначе говоря, мифы и легенды.

Библиотека. О, это оказалось поистине волшебное место. Риан мог просиживать там часами, порой прокрадываясь внутрь при помощи методов и средств, за которые преподаватель потайных умений грозился поставить зачет по своему предмету еще до наступления периода финальных курсовых испытаний. А пару раз шустрого ирландца ловили «на горячем» во время, отведенное для сна или занятий, не связанных с приобщением к рукописному слову. В итоге пришлось прибегнуть к строгому выговору и воспитательной епитимье, но Фукса это практически не остудило — только убедило в том, что ars obscurus[17] суть верный помощник в его делах.

С подобным поведением в некотором роде смирились, когда начались лекции о природе сверхнатуральных событий и явлений. Порой достаточно было задать вопрос — и все взгляды устремлялись в сторону курсанта Бирна, который, сыпя своей гэльской скороговоркой, удивительнейшим образом складывавшейся в практически идеальный хохдойч, с удовольствием излагал прочитанное, сдабривая материал ироничными, эмоционально насыщенными и глубоко субъективными комментариями.

— Расскажи сказку, Риан! — и Риан усаживался на парту, с одобрения посмеивающегося преподавателя, складывал ладони в замок за головой, потирал ими коротко остриженный, дабы не заводилось насекомых, затылок. И начинал.

Все, что имеет начало, имеет и свой конец. В какой-то момент подошла пора выпускных экзаменаций, и по их результатам Бирн, Риан, уроженец города Хамбурга, верное чадо католической матери-церкви, получил звание «помощника следователя». Купно с Сигнумом, Печатью и полагающимся по случаю добрым напутствием. Также ему было выдано предписание: явиться в город Ротенбург, где и приступить к исполнению служебных обязанностей под руководством тамошнего обер-инквизитора. Показалось — часть преподавателей, присутствовавших при этом эпохальном событии, вздохнула с облечением. Но, наверное, показалось.

На первых порах начальство недоумевало. Характеристика на сотрудника, присланная из академии, никак не соответствовала тому, что наблюдалось вживую. К работе своей Риан относился всерьез, за дело брался с усердием, легкомыслия и склонности к неуставным авантюрам не выказывал. Радужность иллюзий, как водится, вышла преждевременной.

Свежеиспеченный помощник за поразительно малое время успел очаровать добрую половину юных ротенбуржских дев — из тех, что в самом соку да на выданье. Он с известным энтузиазмом общался с отдельными, не сказать, чтобы малочисленными представительницами данной прослойки общества, и нельзя было не отметить, что подчас отнюдь не в интересах дела. Девы отвечали ему полной взаимностью, а одна мастерица даже украсила искусной вышивкой правый рукав простой кожаной куртки, которая полагалась выпускнику академии. Узоры чем-то напоминали те, которыми предки Риана расписывали свои дома, утварь и одежды — было даже удивительно, как похоже получилось.

В целом, похождения Фукса — курсантское прозвище прижилось и на новом месте — работе отделения не мешали, а порой даже способствовали. Но однажды дошло до залета. Когда молодого сотрудника отправили выяснить да разузнать, что за странная ведьма завелась в окрестностях города и соответствуют ли противоречивые слухи, распространяемые об оной, действительности — он просто не поехал. Ну, имеется в виду, сразу. Просто взял и отправился к своей очередной пассии, справедливо рассудив, что ведьма, о которой уже начали болтать в народе, никуда не денется, убоявшись подозрений и кары Инквизиции. Все-таки уже многие начали понимать, что с конгрегатами надо сотрудничать, а не бегать от них — и уж тем более не вступать в конфликты. Хороший же вечер с приятной дамой выпадает редко, и этим не следует пренебрегать. Иначе пренебрегать начнут приятные — на тот момент уже не очень — дамы.

Сей довод был изложен начальству, которое буквально столкнулось с помощником Бирном у дома его любовницы. Обер-инквизитор был разгневан и восхищен. Он не знал, чего хочет больше: хохотать и хлопать себя ладонями по бедрам — или назначить ходоку poena corporalis[18] после качественной отсидки в одной из камер подвала. Весы правосудия склонялись в сторону второго варианта, когда Провидение в очередной раз сыграло на стороне ирландца.

Поступила срочная информации по делу, которое вел единственный следователь отделения. Требовалось срочно выезжать на место, и потому, скрипнув зубами, обер отказался от своих дисциплинарных намерений. Он повелел буквально следующее:

 — Сейчас ты идешь в подвал. Честно сидишь там пару часов в камере. Сам запрешься, не маленький. Максимально совестишься, раскаиваешься, можешь прочитать пару пылких молитв о высшем прощении и вразумлении. А потом, когда мы вернемся, приступишь к своим непосредственным обязанностям с таким рвением, чтобы я видел, как у тебя пятки пылают и зад чешется.

Риан оценил. Он дождался отъезда старших и отправился в узилище, правда, предварительно прихватив небольшой бочонок доброго пива: раскаиваться следовало с комфортом. Замок, который по-хорошему не имел скважины с внутренней стороны, он запер при помощи хитроумного приспособления, придуманного еще в академии — через окошко для досмотра пленных. После чего в это же окошко выкинул и ключ, и само приспособление — пусть лежат в коридоре до приезда начальства.

Когда и пиво, и молитвы закончились, а раскаяния стало хватать на пару-другую адских котлов, Бирн заволновался. Слова, обращаемые к Богу, утратили шутливость и обрели искренность, а в голосе стала прорезаться тревога. Наконец, раздались шаги. Кто-то спускался по лестнице…

Только это был не обер.

И вот теперь он сидит перед парнем, который выглядит даже моложе его самого. Из-за ворота аккуратной академской рубахи парень достает Знак: следовательские полномочия. Четвертый ранг, но все же следователь. Глаза у парня внимательные, кожа бледноватая — от природы, судя по всему, — морда аристократичная. Из благородных, видать. Бастард или накосячивший младший сын. Отдан в курсанты, обломан, воспитан, обучен. Готов задавать вопросы. Он и задает:

— Расскажи свою сказку, Риан.

И Риан впервые не знает, с чего ему начать.

 

Месть силы

Автор: Александр Лепехин

Краткое содержание: Курт проводит небольшой исторический экскурс для Нессель

 

Когда Нессель шагнула на порог общей трапезной, никто не обернул головы. Хотя по первости многие реагировали: отрывались от процесса «moderato cibo naturae desideria explere[19]», переговаривались вполголоса, поднимали брови. Все-таки не каждый день увидишь в монастыре — а святомакарьевская обитель в первую очередь именно монастырем и была — симпатичную молодую женщину. Да и к тому же ведьму.

Но все же се были инквизиторы. А инквизитор — это такой человек, который, конечно, будет по долгу службы задавать вопросы, но в том, что не касается дела, вполне удовлетворится руководческим «так надо». Потому что ordnung muss sein[20]. Ну а помимо порядка, есть еще и привычка, коя дана нам, как считается, свыше и порой вполне себе является заменой счастию.

Нет, конечно же, слухи и толки курсировали. Особенно, каким бы каламбуром это не звучало, среди курсантов. Молодежь строила самые разнообразные theoriae, включая в них как саму Нессель, так и легендарного и ужасного Молота Ведьм, вкупе с невесть откуда взявшейся странной девочкой, периодически мелькавшей то в коридорах обители, то в саду, то в компании самого ректора отца Бруно. Не миновали пересуды и руководства академии, а также знаменитых недругов Империи, еретиков и малефиков.

Самой популярной версией, озвучивавшейся по кельям и за обедами, была следующая: Конгрегация вербует союзников. Курт Гессе изловил, повесил и сжег знаменитого Каспара, который оборзел уже настолько, что похитил талантливую наследницу могущественной династии лесных ведьм. Ведьмы, естественно, возмутились. Совет академии, естественно, ухватился за шанс переманить на свою сторону некоторое количество природных одаренных, усилить свои позиции и ослабить вражеские. И Нессель все в итоге принимали за эмиссара, ведущего переговоры и обеспечивающего взаимодействие сторон.

Кто-то робко пытался заявить вариант с незаконнорожденной дочерью Курта, но подобные умопостроения даже на смех никто не поднимал. Серьезно, когда вы последний раз видели эту Ведьмину Кувалду? Вот то-то и оно, что буквально вчера. Представить ЕГО с женщиной было возможно только в одном случае: если ОНА будет гореть на костре, а ОН — отряхивать перчатки после подкинутого полешка.

Так что едва Нессель опустилась за стол и сложила руки перед собой, все окружающие, и так не слишком близко располагавшиеся к месту дислокации, просто отодвинулись еще чуть-чуть и продолжили свои дела. Потому что напротив от ведьмы сидел тот самый Курт Гессе. А значит, планировался деловой и, возможно, секретный разговор. А секреты в Конгрегации уважали. Естественно, если они были свои.

 — Мне интересно, — начала женщина без обиняков, — чем все это закончится?

Инквизитор прожевал, проглотил, запил разведенным вином. Он аккуратно подбирал слова, потому что заданный вопрос был крайне смыслонасыщенным.

 — Что именно? — интерес в голосе звучал достаточно буднично, но опытное ухо уловило бы профессиональные нотки. — Ваше с Альтой пребывание здесь? Ее обучение? Твое обучение? Не морщись, я в курсе, что ты тоже заинтересовалась грамотой. Тягу к знаниям могу только одобрить — главное, чтоб не к запретным и не к опасным.

Нессель фыркнула, не вкладывая в этот звук серьезного возмущения. Курт кивнул и продолжил:

 — Или твой интерес обращен к делам более… globalis? Если так, то я вряд ли смогу тебе ответить в духе «такого-то числа Anno Domini[21] все злокозненные колдуны будут повержены, и воцарится во человецех благоволение купно с благорастворением на воздусях». Но — будут. На то направлены все наши усилия. А значит, так оно и произойдет.

 — И что потом? — Нессель задумчиво оторвала кусочек от лежавшей рядом лепешки, скатала в шарик между ладонями, уставилась на него невидяще. Курт покосился, но вспоминать историю о Krapfenmann[22]’е не стал. Вместо этого он уточнил:

 — Ты имеешь в виду, как изменится после этого мир? Увы, я лишен дара дивинации. Но уверен: все, что мы делаем — делаем к лучшему. Чтобы твоя… — он закашлялся, — чтобы наша дочь могла жить в таком мире, где на нее не будут коситься… Разве что она не покажется какому-нибудь самоуверенному хлыщу достаточно привлекательной, чтобы приударить за ней.

Ухмыльнувшись, ведьма вздохнула. Вздох этот был не из тех, которые происходят от тяжести на сердце — скорее, наоборот: часть груза свалилась, и можно было расправить плечи.

 — С таким знанием дела говорить о хлыщах может только их идейный наставник и вдохновитель, — шутка была принята и отыграна обратно. — Знаешь, после Бамберга я поняла, зачем вы это делаете. И зачем ты делаешь это, как инквизитор. Но до сих пор не очень вижу: как человеку — что это тебе дает? В каждом из нас есть направляющий стержень, движущая сила. В ком-то он слаб… Но это не про тебя. Я чувствую твою уверенность в собственной правоте. И пытаюсь понять. Потому что, — предваряя вопрос, Нессель подняла ладони в воздух, — ты верно сказал: моей дочери жить в том мире, который строишь ты. А результаты определяются намерениями. Намерения же проистекают из самых простых устремлений. К чему ты стремишься?

Курт молчал. Большинство соседей по столу закончили с трапезой и разошлись по своим делам. С кухни, примыкавшей к залу, доносилась характерная возня, звон и гул голосов. Наконец, потерев лицо ладонями, инквизитор вымолвил:

 — А мне говорили, что портить людям аппетит свойственно исключительно конгрегатам. Нет, я не буду юлить или уходить от ответа, — добавил он, когда ведьма недовольно нахмурилась. — Но позволь мне сначала рассказать тебе одну историю. Может, тогда будет нагляднее.

Совсем недавно, достаточно далеко на юге, за Mare Mediterraneum[23], существовало такое себе Хафсидское королевство. Ты, верно, считаешь, что там все жители были хафсиды и сам король хафсид, но нет. То есть, с королем-то все верно, а вот с населением вышла заминка. Предшествовавшие образованию этого государства крестовые походы, кастильская Реконкиста, эпидемии Черной Смерти и прочие процессы, связанные с переселением народов, привели к тому, что на южном побережье Средиземного моря образовалось довольно много христианских анклавов. И после того, как земли, принадлежащие рыцарям-норманнам, оказались захвачены сарацинами, судьба многих из них оказалась печальной.

В одной такой деревушке жил простой паренек Андерс Химмельслауфер. Светлокожие и светловолосые германцы были низведены новыми хозяевами тех мест до положения рабов — не избежали этой судьбы и родители Андерса. Впрочем, про отца ничего достоверно не известно, но вот мать, а следом за ней и сын были отданы в услужение какому-то выжиге-торговцу. Не скажу, чтобы он так уж их тиранил, но и сладкой их жизнь я бы не назвал.

И вот же совпадение — в той деревеньке проездом случился один маг, родом из Сунской империи, что далеко на востоке. Прибыл он туда не прямиком с родины, а с севера, умудрившись перед этим пересечь множество стран в поисках ученика. В их традиции маги обычно занимались подбором и воспитанием своих помощников-последователей лично, а этот к тому же получил некое смутное пророчество, после чего сорвался в путь. Он много путешествовал и обрел искомое ни много ни мало во Фрисландии, в Нижних землях. Искусно укрываясь от взглядов окружающих при помощи волшебства, маг встретил некоего Оде ван Кюйпера, который в итоге и стал его учеником. А после того, как Оде осознал свою силу и получил некоторое наставление в сверхнатуральных делах, оба колдуна направились в сторону Египта. Видимо, для подпитки из местных центров силы и дальнейшего обучения.

Нессель слушала с живым интересом. На словах о египетском этапе путешествия магов она приоткрыла рот, чтобы озвучить накопившиеся вопросы, но сдержалась и не стала перебивать. Курт продолжал:

 — Ван Кюйпер, несмотря на относительно юный возраст и незавершенное обучение, обратил внимание на упомянутого ранее Андерса. Тот явно был одаренным, и при этом потенциально очень сильным. Возникла сложная ситуация: неписанный кодекс магов империи Сун не разрешал иметь более одного ученика. Но ситуация эта разрешилась довольно быстро, трагично и как бы сама собой. Учитель ван Кюйпера пал от руки ассассина, подосланного враждебным колдуном — который, кстати, проявится в нашей истории дальше. Сам убийца, естественно, тоже не был простым человеком. Правда, в свою очередь он не смог ничего противопоставить воспылавшему холодным северным гневом Оде.

Оставшись один, с мальчиком на руках, молодой маг не запаниковал. Он стер память владельцу и матери Андерса, навел справки о ближайшей крупной общине благожелательно настроенных к чужакам одаренных и направился туда. К сожалению, путь его лежал в Италию.

 — Почему к сожалению? — заинтересовалась Нессель. — Я слышала, там нравы свободнее, и человек с талантом всегда найдет, как и к чему себя применить.

 — Совершенно верно, — с охотой кивнул Курт и недобро усмехнулся. — Но есть одно непреложное правило. Там, где есть талант — возникает искушение использовать его на собственное благо. И подчас во вред окружающим. Что, несомненно, создает проблемы, причем не только для остальных, но и для носителя таланта.

Generator’ом проблем в Италии всегда традиционно выступал институт папства. Увы, папа римский был всего лишь человеком, и humani nihil a ipse alienum puto[24]. Он подчас тоже искал силу, которую можно было бы использовать как рычаг для политического давления, и находил ее не там, где должен бы. И это, заметь, еще до появления на сцене Бальтазара.

В описываемый период не так далеко от Святейшего Престола обретался некий Сильвио Палатино, широко известный в чернокнижных кругах как Даат Сиире. Этот тип умудрялся тайно манипулировать как половиной Ватикана, так и магами-нейтралами, свившими гнездо в мнимой безопасности у него под клювом. Поразительно, но никто из них не догадывался, что человек, напоказ покровительствовавший им и даже порой укрывавший от бдительного ока Инквизиции, на самом деле могущественный колдун.

Зато сам Палатино отличался поразительной наблюдательностью и цепкостью. Он почти сразу определил в Андерсе, доставленном ему практически на золотом блюде, зачатки серьезного магического дарования. Ну еще бы — ведь это именно его посланник убил сунского мага. Вполне возможно, что Сильвио знал, как обернутся события. Прикинувшись доверенным и даже подконтрольным местному магическому ковену, он исподволь, понемногу, годами внушал ученику ван Кюйпера, что на самом деле предела силам волшебника не существует. И ведь практически не грешил против истины, зараза: Химмельслауфер в перспективе вполне мог стать сильнейшим из известных колдунов.

Самой тонкой игрой Даата Сиире было создание у доверчивого юноши впечатления, что прочие маги не хотят роста силы своего собрата. Отчасти и это было верно: имея возможность, в первую очередь получаешь к ней в нагрузку и ответственность. А воспитанный в жестких, порой жестоких реалиях и обретший неожиданное могущество мальчишка имел о самоограничении и самоконтроле достаточно смутные представления. На месте остальных волшебников я бы тоже напрягся.

На лице Нессель отобразилось предчувствие печального финала. Она наморщила лоб, поднесла собранные в кулак пальцы ко рту. Но слушала все так же внимательно.

 — Все пришло к закономерному итогу. Решив, что стеклянный потолок над ним держит не кто иной, как Оде ван Кюйпер, Андерс впал в ярость. Он присоединился к тайно сколачиваемым боевым отрядам Даата Сиире и в их составе вырезал всю общину магов — а там были достаточно сильные одаренные, хочу тебе сказать. Не пожалели никого. Даже детей, — Нессель вздрогнула, и взгляд ее полыхнул недобрым огнем. — Ван Кюйпера же удалось заманить в кальдеру вулкана Сольфатара, где между бывшим учителем и бывшим учеником произошло поистине эпических масштабов сражение.

Увы, Андерсу не повезло. Недостаток силы ван Кюйпер искупал опытом и умением. Он, к слову сказать, оказался связан с тогда еще только нарождавшейся германской Конгрегацией: выступал нашим агентом, вербовал потенциальных expertus’ов, прощупывал настроения в магических кругах. Ну и проходил тайные тренировки под руководством одного из бывших соратников Сфорцы. Зачарованным мечом Оде отрубил юноше руки и ноги, а потом оставил умирать, не сумев добить. Рука не поднялась. Впрочем, что еще считать более жестоким…

Дальше начинается самое занятное.

Погибнуть Химмельслауферу не дали. Даат Сиире почувствовал неладное и явился на место битвы. Правда, поздно. Сольфатара — действующий вулкан, и молодой колдун получил серьезные ожоги — утратив руки и ноги. Восстановить Андерсу отсутствующие части тела не смог даже его новый наставник. Или, быть может, не захотел. Вполне допускаю, что так ему было проще контролировать буйного ученика.

Зато он создал волшебный доспех. Что-то вроде голема, только совершенно лишенного любой воли. Предполагалось, что подпитываться броня будет силой носителя, взамен позволяя тому передвигаться и оперировать предметами, как прежде. Ну и не давая умереть от ожогов.

Дальнейшая история звучит мутно. Вроде как Андерс сменил имя — стал называть себя Дитрих Фатер. И был отправлен своим новым начальством куда-то в Австрию, на строительство некоей огромной крепости. Кроме того, он, по слухам, поклялся отомстить ван Кюйперу, но… — пожав плечами, Курт улыбнулся, — слухи есть слухи. Дальнейший его путь мы нащупать не смогли. Сам ван Кюйпер тоже погиб — вполне возможно, что Андерс исполнил клятву. Честолюбивый Сильвио Палатино, по нашим сведениям, оказался подмят круто набиравшим обороты Бальтазаром, после чего тоже исчез с горизонта. Времена тогда были беспокойные, а что уж сейчас говорить.

 — То есть, ты хочешь сказать, что… — неуверенно протянула ведьма. Собеседник пристально посмотрел ей в глаза.

 — Именно. Большая сила — это большая ответственность. Всегда найдется кто-то, кто захочет воспользоваться тем, чем наградил тебя Господь, в личных целях. В темных целях. В страшных целях. И для того, чтобы у людей — у всех людей, а также прочих существ, желающих обитать с ними под одним небом — не возникало подобных искушений, я делаю то, что делаю. Debes, ergo potes[25]. Этот девиз не зря начертан на воротах тренировочного лагеря наших зондеров. Потому что читается он в обе стороны. Я могу — и я должен. Я должен — и я могу. В том числе чтобы не погибали дети. И не совершались ошибки. Я за свою жизнь тоже много чего совершил… И знаю точно: сила должна быть направляема и контролируема. Иначе наступит Хаос.

 — Не многие согласятся жить под тяжкой дланью Инквизиции, — покачала Нессель головой и встала. — И на мой вопрос ты не ответил. Впрочем, ты все это знаешь, — она улыбнулась с пониманием. — Людям кажется, что свобода — цель сама в себе. А последствия они как-нибудь переживут. Я тоже так думала. Раньше.

 — Знаю, — допил Курт вино и тоже встал. — Никто не обещал, что будет легко. Но тебя я, кажется, убедил.

И это вселяет в меня надежду.

Туда и обратно

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Однажды венатор Фортунат Цвях проводил интересный эксперимент. А в академии святого Макария шло заседание Совета в полном составе...

 

— …добывать информацию в таких условиях, как тебе отлично известно, дело отнюдь не тривиальное, поэтому очень тебя прошу воздержаться от неуместного сарказма. А теперь, Гессе, будь любезен высказать свое мнение по сути дела, — завершил гневную тираду Антонио Висконти, сердито шурша бумагами в поисках нужного донесения.

— Кх-кхм, — раздался в затянувшейся тишине смущенный бас, вместо ожидаемого потока едкого остроумия. И голос, издавший сие выразительное покашливание, никак не мог принадлежать не только вышеупомянутому Гессе, но также и никому другому из членов Совета Конгрегации, заседание коего сейчас шло полным ходом в кабинете Гвидо Сфорца.

— Это еще что за явление? — хозяин кабинета, распахнув полуприкрытые до того глаза и положив руку на рукоять кинжала, с подозрением и неодобрением изучал бугая, восседавшего на месте Курта. Самого Гессе в помещении видно не было.

Бруно тоже держался за оружие. Александер напрягся, готовый в любой момент сорваться с места. Лишь отец Альберт изучал гостя без видимых признаков волнения, чуть склонив голову набок.

— Позвольте поинтересоваться, кто вы такой, каким образом здесь очутились и что случилось с Гессе? Не раздавили же вы его, в самом деле! — вопросил Висконти, переходя на немецкий.

— Прошу прощения за столь внезапное вторжение, — смущенно пробасил гигант. — Мое имя Андреа Мускулюс, и, полагаю, оказался я здесь в результате ошибки при открытии пространственного портала. Что же касается Гессе, кем или чем бы он ни являлся...

— Доселе неведомо мне было о существовании малефиков, кои способны были бы без помех преодолевать физические преграды при помощи колдовской силы, особливо же в здании монастыря, несомненной святостью обладающего, — перебил отец Альберт.

— Позвольте! — ответно возмутился Мускулюс. — В вопросах построения порталов и иных пространственных перемещений малефики ничуть не уступают магам других профилей! Однако в данном случае портал открывал не я, а мой друг и коллега-венатор[26].

— И на кого же, хотелось бы знать, охотится ваш коллега? — чуть подался вперед Антонио, не сводя с чужака пристального взгляда.

— На демонов, разумеется, — пожал могучими плечами тот. — Судя по всему, он что-то напутал… С ним иногда случается, — добавил гигант с виноватой улыбкой.

— Diamine! Che serpaio![27] — выдохнул дон Сфорца.

— Час от часу не легче! — простонал Бруно. — Демонологи, порталы... Такое ощущение, что пока мы тут заседали, Бальтазар с Мельхиором хором сожрали Папу и Императора и устроили вертеп на руинах Империи.

— Mon cher[28], — взял инициативу в свои руки Александер, — вы сюда зачем явились? Демонстрировать силу? Предъявлять требования? Предложить помощь Конгрегации в борьбе с себе подобными? Масштабы ваших возможностей мы уяснили, давайте же, наконец, перейдем к делу.

— Мне кажется, сударь, вы в корне неверно оцениваете ситуацию, — примирительно подняв руки, произнес незваный гость. — Мое появление в данном месте является исключительно досадной случайностью. Если на то пошло, я вообще не должен был нигде появляться. Мой коллега, маг высшей квалификации, венатор Фортунат Цвях готовится опубликовать новое, сенсационное исследование в области природы пространственных слоев и перемещений между ними. Он пригласил меня и еще нескольких уважаемых магов поприсутствовать при финальном этапе эксперимента. По его утверждению, в результате производимых им действий должен был открыться прямой портал на нижние ярусы геенны, минуя все... Впрочем, это тонкости, которыми нет смысла вас утомлять. В любом случае, войти в портал и впоследствии выйти из него должен был исключительно сам Фортунат, поскольку только у него есть выпестованный облик. В обычном человеческом теле на нижних уровнях просто не выжить. Однако, похоже, вместо него переместился я. И очень надеюсь, что этим все и ограничилось и в ближайшее время все удастся вернуть на круги своя. Если же нет, боюсь, мне придется задержаться здесь, вблизи от места совершения перехода. Но я, разумеется, готов по возможности компенсировать причиняемые мной неудобства. Особенно если вы объясните мне, по какой причине вы столь враждебно настроены по отношению к магам моей специализации?

— К Дьяволу подробности! — взорвался Сфорца. — Где Гессе?!

— Ах да! — хлопнул себя по лбу малефик. — Тот или то, кого или что вы ищете, по всей вероятности и согласно закону замещения масс, скорее всего, также подвергся или подверглось перемещению, оказавшись на моем месте — так же, как я оказался на его.

— Quam belle![29] — нервно расхохотался Висконти, хлопая себя ладонями по коленям. — Молот Ведьм в окружении малефиков и демонологов! Я хочу это видеть! Готов поспорить, к моменту прибытия помощи все они будут рыдать, каяться и цитировать невпопад Священное Писание.

Дон Сфорца одарил воспитанника тяжелым взглядом, и смех мгновенно оборвался.

— Сколь я разумею из речений сего мужа, — заметил отец Альберт, — нам выпала уникальная возможность воочию лицезреть результат перемещения меж разными ветвями Древа миров. Позволю себе предположить, что Гессе в нынешний момент пребывает в некоем ином мире, откуда, по всей очевидности, и явился майстер Мускулюс. Почему подобное случилось именно с ним, мне пока неведомо; быть может, дело в том, что из находящихся в сей комнате лишь Гессе и мне доводилось соприкасаться с Древом, посему возникшая аномалия могла затронуть его либо меня.

— Но затронула, разумеется, Курта, — с невеселой усмешкой отметил Бруно.

— Почему-то меня сие не удивляет нисколько, — вздохнул Висконти. — Скажите, — продолжил он, вновь обращаясь к человеку, восседавшему на месте сгинувшего невесть куда Молота Ведьм, — там, откуда вы явились, не намечается нашествия демонов или еще какого локального апокалипсиса?

— Искренне надеюсь, что нет, — несколько растерянно отозвался чужак. — Хотя ручаться за что-либо в свете произошедшего было бы опрометчиво. Принимая во внимание неизбежный после такого перехода хаос астрала… Впрочем, — перебил сам себя Мускулюс, — я вполне полагаюсь на моих коллег. Уверен, они сделают все возможное, чтобы как можно скорее вернуть все и всех на свои места.

* * *

— Их организация жестко структурирована, любой кандидат проходит долгие и многократные проверки, в том числе магического характера. И что бы ты, Гессе, ни думал о талантах и умственных способностях молодого поколения, добывать информацию в таких усло…

Недовольный голос Висконти будто поблек, отдалился, а затем и вовсе затих. Вместо него же послышался незнакомый, удивленный и раздосадованный:

— Овал небес!

Стол, на который опирался локтями Курт, исчез, и майстер инквизитор едва не рухнул вперед лицом, в последний момент успев выпрямиться и удержать равновесие. Он сидел на стуле в незнакомом помещении — по всей видимости, алхимической или магической лаборатории, ибо на полках вдоль стен громоздились разнообразные сосуды и приспособления, а посреди свободного пространства на полу красовалась классическая пентаграмма, вписанная в круг и обрамленная разнообразными знаками.

У столика рядом с пентаграммой застыл высокий, тощий мужчина с выражением обманутого ожидания на лице. Справа от Курта на таком же, как у него, стуле сидел еще один мужчина, средних лет, среднего телосложения, ничем не примечательный; слева от озадаченного инквизитора жевал губами и причмокивал старательно «дремавший» в кресле старик, а еще дальше восседал настоящий гигант: гора мускулов и выражение придурковатой безмятежности на лице позволяли заподозрить, что последний exemplar не так прост, как кажется.

— Проклятая третья переменная... — осмотр занял считанные мгновения. Колдун у столика — а сомнений в том, что это колдун, не возникало — едва успел закончить фразу.

И сама комната, и люди вокруг выглядели вполне живыми и материальными, но Курт слишком хорошо помнил и путешествие по собственным воспоминаниям по милости Выводящего на пути, и бой с самим собой в клипоте[30] на пражском кладбище. Любой морок — морок лишь отчасти, а с любой реальностью, если она тебе не по вкусу, следует бороться до последнего. Курт и сам бы не взялся сказать, в какой момент губы начали произносить заветное «Dominus pascit me, et nihil mihi deerit…»[31], а ладонь сжалась на рукояти кинжала.

— Чистейший старореттийский! Хотел бы я познакомиться с вашим учителем и взглянуть на цитируемый труд, — произнес сидящий справа мужчина. — Но куда же подевался сударь Мускулюс?

— По всей вероятности, туда, откуда явился этот сударь, — не оборачиваясь, проворчал человек у столика, продолжая возиться с чем-то, скрытым его фигурой. — Нет, ну надо же было так просчитаться с третьей переменной! Непростительная невнимательность…

— Ох уж мне эти твои эксперименты, Фортунат, — хмыкнул гигант. — Доиграешься ведь… Хотя о чем это я, однажды уже доигрался.

За десять с лишним лет отнюдь не спокойной службы повидать майстеру инквизитору довелось многое и опыт накопить немалый. И сейчас оный опыт подсказывал, что творящееся вокруг, хоть и выходило за все мыслимые рамки, менее всего напоминало морок. Посему он прервал чтение псалма, каковое мало помогало разобраться в происходящем.

— Кхм… — протянул Курт, переводя свой неповторимый, по мнению коллег, испепеляющий взгляд с одного присутствующего на другого. — И могу я узнать, где оказался? Вашими стараниями, судя по всему, — качнул он головой в сторону колдуна у столика.

— Вы здесь, он там, — досадливо отмахнулся колдун. — И вектор поплыл... Не отвлекайте, если хотите оказаться дома, а не под кроватью у Нижней Мамы.

За годы службы Курт навидался всякого. Собеседники заискивали, хамили, запирались, умоляли, твердили одно и то же — он наловчился подстраиваться под любой вариант. Его пытались убить разные противники разным оружием — он научился противостоять им всем. Вот только пиетета перед малефиками так и не приобрел, а посему одним движением поднялся со стула, намереваясь взять невежу за плечо, развернуть к себе и заставить посмотреть в глаза.

— Не спеши гневаться, отрок, — проскрипел «спящий» в соседнем кресле старик. — На твой вопрос могут ответить и другие, а мешать магу за работой крайне неразумно. Особенно магу столь увлекающемуся и рассеянному. Просперо, мальчик мой, удовлетвори любопытство нашего гостя.

Признавая в целом правоту старика, «отрок» по инерции все же сделал еще пару шагов вперед, и первый из них дался ему с трудом, будто воздух, который он рассекал, вдруг загустел, потяжелел и не желал пропускать сквозь себя настойчивого майстера инквизитора.

Но уже в следующий момент ощущение схлынуло, сопровождаемое тихим свистом человека, сидящего справа, и особенно звучным причмокиванием старика.

Курт обернулся, вперив тяжелый взгляд в сидящих перед ним людей. Назвать давно разменявшего четвертый десяток инквизитора отроком рискнули бы немногие, но отвечать на подобный выпад стал бы разве что неопытный курсант.

Двое помоложе переглядывались и перемигивались; старик сонно улыбался и жевал губами.

— Итак? — Курт подвинул свой стул на несколько шагов вперед, уселся на него верхом и, сложив руки на спинке, продолжил буравить взглядом почтенное собрание. Краем глаза он наблюдал за суетящимся у столика колдуном.

— Сударь, — спокойно произнес гигант, по всей видимости, тот самый Просперо, — я непременно отвечу на ваши вопросы, но, прошу вас, удовлетворите мое любопытство. На чем основан ваш механизм блокации? Я ранее видел блокатора за работой, но картина изменений в структуре тонких связей совсем иная!

— Торгуетесь с инквизитором? — усмехнулся Курт. — Бесполезно. Даже обладай я интересующими вас сведениями, сперва вам придется ответить на мои вопросы.

— А-а, — понимающе улыбнулся гигант по имени Просперо. Каким-то образом он умудрялся сохранять абсолютно расслабленную позу и очевидно старался совершать минимум телодвижений. — Сударь квизитор. Это многое объясняет. Что ж, добро пожаловать в личную лабораторию Фортуната Цвяха. Дела магические не по части Бдительного приказа, но вам как пострадавшему я постараюсь объяснить по возможности понятно. А для начала представлю присутствующих. Я — Просперо Кольраун, боевой маг реттийского трона. Рядом со мной Серафим Нексус, глава лейб-малефициума, далее — Матиас Кручек, приват-доцент, демонолог, а тот рассеянный экспериментатор у стола и есть сударь Цвях.

— Зараза, — устало протянул Курт. Он уже догадывался, что покинул пределы Империи, хоть разговор и велся на чистом немецком, но все его познания в политике и географии не помогали ответить на вопрос, в каком государстве малефики обосновались у самого трона, а стража именуется Бдительным приказом. Из чего следовало, что, скорее всего, его угораздило очутиться очень далеко от дома. На иной ветви Древа Миров, если не где-нибудь еще дальше. — Так как же я здесь очутился? — задал он наиболее насущный вопрос.

— Видите ли, сударь?..

— Гессе, — коротко представился Курт в ответ на вопросительный взгляд Кольрауна.

— Понимаете ли, сударь Гессе, — благодушно произнес гигант, — наш многоуважаемый коллега Цвях проводит крайне любопытный эксперимент, однако, как вы изволите видеть, кое-что пошло не так. И вот вы оказались здесь, а еще один наш коллега — там, где были вы, — он пожал плечами, вернее, наметил таковое движение. — Искренне надеюсь, что очень скоро все вернутся на свои места. Иначе я не берусь предсказать последствия.

— Кто, кстати, у вас занимается преступлениями с применением магии? — осведомился Курт. — Если у вас существует такое понятие, конечно.

— Разумеется, — кивнул Кольраун. — Это в юрисдикции Тихого трибунала. Но, выходит, я ошибся. Любому сотруднику Бдительного приказа это известно. Даже жаль... Виль... да что там, даже Месроп не отказался бы от сотрудника с такой поразительной устойчивостью к магическим воздействиям. Но, в таком случае, кто вы и откуда? Сделайте милость, расскажите, если я ответил на все ваши вопросы.

— Не на все, — криво усмехнулся Курт. — Но я отвечу. Курт Игнациус Гессе, барон фон Вайденхорст по прозвищу Молот Ведьм, подданный императора Священной Римской империи, особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга. Это, по-видимому, аналог вашего Тихого Трибунала.

Он намеренно представился полным титулом со всеми регалиями, желая лишний раз проверить свою гипотезу. Увы. Громкое имя, которым пугают детей по всей Германии, не произвело на присутствующих особого впечатления. Зато при упоминание империи демонолог Кручек резко оживился.

— Прекрасно! — воскликнул он, всплескивая руками и едва не вскакивая с места. — Это же прорыв, судари мои! Это подлинный прорыв! Новое слово в Высокой Науке! Живое доказательство существования других измерений! Фарт, запомни, что ты сделал! Слышишь? Ты войдешь в историю, если сможешь повторить свой опыт. Сударь, — занятый какими-то приготовлениями колдун на демонолога не отреагировал, и тот переключился на Курта, — вы ведь нас не разыгрываете?

— У меня отвратительное чувство юмора, — мрачно заверил майстер инквизитор и тут же задал следующий вопрос: — А как у вас карается ересь?

— Да никак, — удивился Просперо. — Каждый волен молоть чушь в меру своего разумения. Худшее, чем вы рискуете, это что вас не будут воспринимать всерьез.

— Есть! — воскликнул Цвях, прежде чем Курт успел что-нибудь сказать. — Готово! Сейчас будет обратный перенос. Сударь, зачем вы встали? Вернитесь на свое место!

— Подождите-подождите, — запротестовал Курт, но все же встал и потащил стул обратно. — Что вы говорили о...

* * *

— Итак, ваш профиль — малефиция, — произнес человек по имени Антонио Висконти. — И вы хотите сказать, что ваша деятельность не является незаконной, а вы сами состоите на королевской службе?

— Именно так, — согласился Андреа и попытался объяснить как можно понятнее: — Мои врожденные магические способности действительно состоят в том, что я могу видеть наложенный кем-то сглаз или порчу, а могу и сам их наложить. Но даже такие, казалось бы, разрушительные таланты можно применить во благо.

— Я был бы глубочайше вам признателен, когда бы вы привели пример подобного благотворного применения малефиции, — с воодушевлением проговорил старец по имени Альберт. Сидевший рядом с ним молодой барон фон Вегерхоф лишь загадочно усмехнулся при этих словах.

— Охотно, — не стал запираться Андреа. — Предположим… — он задумался на несколько секунд, подбирая пример попроще, который не повлек бы за собой павлиний хвост уточняющих вопросов, проистекающих из незнания обыденных, казалось бы, вещей. — Предположим, вам нужно открыть дверь, однако запирающий ее замок заклинило. Можно прорубить дверь топором или выпилить замок, но точно так же можно этот замок сглазить, чтобы он проржавел и рассыпался в труху.

— Любопытно, — заметил другой старец, представленный как дон Сфорца. — Я бы предположил, что сила подобной направленности могла бы найти применение в делах военных.

— О, само соб…

* * *

— …блокаторах? Блокируются магические способности или конкретные проявления? И по какому принципу?

Гигант-малефик исчез. На табурете, где он только что сидел, стоял Гессе, как малыш на семейном празднике, только почему-то спиной к присутствующим, и сурово допрашивал стену перед собой.

— Слава тебе, Господи, — облегченно выдохнул Бруно.

— Гессе, ты все еще кого-то допрашиваешь? — изумился Висконти. — А я полагал, ты уже всех сжег. Отчет составишь вечером. А пока вернемся к делу. Так что ты можешь сказать по сути, если отбросить неуместный сарказм?

— Я могу сказать, что если подобный «обмен опытом» случится не с нами, а с Бальтазаром или Мельхиором, они времени даром терять не станут. Поэтому если что-то не в силах человеческих, самое время начать работать с Божьей помощью.

* * *

— …ой! — Андреа Мускулюс гулко приземлился на пол на том месте, где только что стоял любопытный гость из другого измерения. Донести злополучный стул до места никто, разумеется, так и не успел.

Фортунат Цвях, поминая попеременно Овал небес, Вечного Странника и Нижнюю Маму со всеми ее демонами, пытался воссоздать пассы, при помощи которых открыл портал в иное измерение. Но упрямая третья переменная никак не желала давать получившийся вектор, даже если по очереди ошибиться во всех возможных местах.

А Серафим Нексус довольно улыбался, подремывая в кресле. Отличный получился сглаз. Можно сказать, ювелирный. И точка приложения идеальная, и мощность импульса. Чуть слабее, и обратное перемещение захватило бы комнату целиком. Чуть сильнее, и все вовсе пошло бы кувырком. А вы говорите, благое дело малефицией не назовут.

 

Все дороги ведут...

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: кто-то потерял родителей, кто-то — детей. Что могло бы быть, если бы они встретились на двенадцать лет раньше?

 

Этот день начался паршиво с самого утра. Впрочем, утро для Курта настало не рано — пробивавшийся сквозь грязное окошко луч означал, что солнце встало уже давно и довольно скоро доберется до зенита. Неудивительно — он с трудом мог припомнить, во сколько наконец сумел уснуть. В такие моменты мальчик искренне радовался, что сбежал от тетки, которая уж точно растолкала бы затемно, нимало не интересуясь тем, сколько проспал племянник и проспал ли хоть сколько-нибудь. А ведь бессонные ночи случались и под крышей ее недоброй памяти дома.

Проморгавшись и не найдя ничего съестного (а откуда бы ему взяться?), Курт потащился на улицу. На серьезную охоту раньше заката выходить не было смысла, но, может, удастся стянуть пирожок с лотка торговки, она та еще разиня, или хоть морковку из корзинки какой-нибудь горожанки на рынке.

Однако день выдался действительно паршивый. У лотка с пирожками то толкалось слишком много народу, чтобы пролезть и потихоньку поживиться чем-нибудь аппетитным, то вся эта толпа куда-то разом рассасывалась, и сцапать добычу незаметно становилось еще сложнее. Промаявшись с полчаса, Курт не выдержал, сплюнул и побежал к рыночной площади.

Здесь поначалу показалось лучше: народу немало, но и не так, чтоб не протолкнуться, — в самый раз. Но радовался Курт недолго: стоило ему только примериться к лежавшей на краю прилавка или заманчиво торчащей из чьей-нибудь корзины снеди, как кто-нибудь непременно начинал пялиться — в лучшем случае на предмет его интереса, в худшем же — на него самого. Тогда приходилось побыстрее линять и забиваться на другой край рынка, только краев на каждого глазастого не напасешься.

Наконец, уже почти отчаявшись добыть хоть что-то и начиная подумывать о том, что, видимо, придется сегодня устроить охоту на крысу пожирнее, он увидел выходившую с рынка женщину с тяжелой корзинкой на плече. Сверху в корзинке лежали яблоки — круглые, блестящие, желтые, даже на вид сладкие. В своем нынешнем состоянии Курт и от кислых бы не отказался, и от подгнивших, а уж при виде этих рот немедленно наполнился слюной, а живот свело так, что впору скрючиться. И он не удержался — прошел с полквартала в паре шагов позади быстро идущей обладательницы вожделенных плодов, а потом примерился, цапнул верхнее яблоко и собрался шмыгнуть в маячивший справа проулок. Но не тут-то было: гадское яблоко зацепило пару соседних, и те со стуком попадали на землю, привлекая внимание хозяйки.

* * *

В этот день на рынок Марта вышла довольно поздно, провозившись все утро с домашними делами. Теперь же она торопилась — Дитрих обещал вернуться пораньше, и она хотела успеть приготовить обед к его приходу. Поэтому с покупками женщина постаралась закончить поскорее и поспешила домой.

Оборванного тощего мальчишку Марта приметила еще на рынке — тот крутился то тут, то там, стреляя по сторонам голодными глазами и тем невольно пробуждая в сердце жалость. Она подумала даже дать ему что-нибудь, но как раз в ту минуту и упустила его из виду, а потом отвлеклась, выбирая яблоки.

Домой Марта шла быстро, не особенно глядя по сторонам. Остановилась она, лишь услышав позади себя глухой стук о землю и ощутив, что корзинка на плече качнулась и несколько полегчала. Обернувшись, Марта увидела юркого мальчишку, зайцем метнувшегося через улицу; в руке оборванца было зажато яблоко, явно еще секунду назад лежавшее среди ее покупок.

— А ну, стой! — окликнула Марта воришку, быстро, но аккуратно опуская поклажу на землю.

Одно яблоко — не великая ценность, в скупости же майстерин Ланц никто бы не посмел упрекнуть; если бы этот бродяжка попросил, она дала бы ему яблоко не задумываясь, а то и не одно. Но воровства Марта не терпела ни в каком виде, а потому вознамерилась проучить мелкого негодника.

Оный негодник, однако, дунул со всех ног, не дожидаясь даже оклика; он бы наверняка улизнул, шмыгнув в какую-нибудь подворотню, и Марта, конечно же, не стала бы гоняться за ним по запутанным кёльнским закоулкам, но под ноги мальчишке подвернулось другое яблоко, выпавшее из корзины и откатившееся дальше других. Не заметивший его беглец споткнулся о круглый плод и растянулся на земле во весь свой невеликий рост.

— Вот ты и попался, воришка, — строго сказала Марта, ухватив подскочившего мальчишку за костлявое плечо. — Не зря сказано: не укради. Знаешь, что за это полагается?

— Пусти, — выдохнул он и рванулся изо всех сил, каковых, впрочем, было немного, так что удержать мальчонку особенного труда не составило.

— Не пущу, — отрезала она, чуть встряхивая паршивца за плечи. Тот недобро зыркнул исподлобья, еще трепыхнулся и как-то разом сник.

Приглядевшись, Марта опознала в незадачливом расхитителе яблок того самого оборвыша, которого приметила еще на рынке. Так вот, выходит, чего он там крутился: искал, что бы стянуть. Вот так и пожалей обтрепанного заморыша!

— И частенько ты вот так крадешь у честных горожан? — по-прежнему строго осведомилась Марта, не слишком рассчитывая на правдивый ответ; мальчишка неопределенно тряхнул головой:

— Не очень. Пустите, а? — добавил он, глядя сверху вниз. — Я больше не буду.

Марта внимательно посмотрела в полные отчаяния карие глаза и со вздохом покачала головой — в ответ не на слова воришки, а скорее на собственные мысли. Однако мальчишка истолковал ее жест иначе и уронил взгляд в землю, став словно бы еще меньше. Точно так же вел себя Хайнрих, ее младший сын, когда понимал, что уговорить мать не удастся и за обнаруженную проказу все же последует наказание. Вдобавок именно в эту минуту в животе у парнишки забурчало, да так громко, что Марта слегка вздрогнула.

— Как тебя зовут? — уже мягче спросила она, понимая, что не потащит сейчас этого бродяжку к стражникам, потому что ей его жалко.

— Курт, — буркнул тот, помедлив и по-прежнему глядя в землю.

— Ты когда ел? — уточнила она, уже догадываясь, каким может быть ответ.

— Вчера… утром… — неуверенно проговорил он и вдруг вскинул глаза на собеседницу: — Вам-то какое дело?

Марта снова вздохнула, подняла свою корзинку, не выпуская руку мальчишки, и сказала:

— Пойдем. Но смотри: вздумаешь удирать — кликну стражу.

В ответ оборвыш только как-то по-взрослому покривился.

* * *

Что такое не везет? Это когда ты наконец раздобыл себе хоть какой-то жратвы и тут же попался из-за сраного яблока, подкатившегося под ногу. И так глупо! Ладно бы взяли на настоящем деле, когда в чей-нибудь дом влезли или в лавку, а вот так вляпаться из-за какого-то яблока… Впору разреветься, как в детстве.

Сцапавшая его тетка разиней вовсе не была, это Курт понял быстро, да и держала крепко. У него мелькнула было шальная мысль о заткнутом за пояс ноже, хоть пускать его в ход средь бела дня неподалеку от рынка было несусветной глупостью, а отправляться в лапы к магистратским не хотелось до зубовного скрежета, но, сунув руку под полу драной куртейки, он обнаружил, что ножа нет. Надо думать, выпал, когда он гребанулся об чертово яблоко. После этого Курт совсем раскис, понимая, что надежды выкрутиться, считай, нет вовсе.

Он тащился за хваткой теткой, прикидывая, как бы отвлечь ее и все же дать деру, и уныло думал о том, хватится ли его хоть кто-нибудь. Выходило, что вряд ли; разве что Финк[32] вечером, а то и ближе к утру, спросит пару раз, мол, куда это Бекер[33] подевался? Ему, понятное дело, никто ничего толкового не ответит, потому как не знают, а и знали бы — много ли дела дружкам по трущобам до мелкого Финкова приятеля? Много ли им всем дела друг до друга? Так что некому его хватиться, Финк выждет пару дней да и поймет, что замели Бекера магистратские, первый он такой, что ли.

Стараясь отогнать хоть бы на время тяжелые мысли, Курт в очередной раз огляделся и удивленно моргнул. Город он знал отменно; за то время, что они шли, можно было уже сдать его страже — сколько там идти-то, даже не срезая через дворы. Но они оказались совсем в другом квартале, куда дальше от магистрата, чем были изначально.

— Куда вы меня ведете?! — выпалил Курт то ли от испуга, то ли от удивления.

— Домой, — откликнулась тетка с яблоками и усмехнулась: — А ты думал, в магистрат?

Курт резко остановился и встал как вкопанный.

— Я туда не пойду, — глухо, но отчетливо проговорил он, живо представив покинутый больше года назад дом тетки Ханны, а главное, ее саму, ее пронзительный голос, поднимавший его по утрам и по сто раз на дню отчитывавший за все подряд, и ее тяжелую сковороду, твердость которой ему неоднократно довелось проверить собственным лбом. Дудки, лучше уж в магистрат!

— Почему? — ведшая его женщина тоже остановилась и смотрела с искренним недоумением. — Я не собираюсь тебя есть, честное слово.

Курт зыркнул на нее с подозрением. Потом еще раз огляделся и сообразил, какого дурака свалял. Они отдалились не только от магистрата, но и от лавки дядьки Пауля. Да и откуда этой тетке с рынка знать, где он жил? Но неужто она ведет его к себе домой? Зачем, куда?..

— Ты ведь хочешь есть, верно? — не дождавшись ответа, спросила странная тетка.

Курт молча кивнул. Чего уж скрывать, вон как в брюхе бурчит, на весь квартал, небось, слыхать.

— Так идем. Я тебя накормлю.

Он уставился на нее с еще большим подозрением. Не, ну так же не бывает, чтоб ты у человека яблоко спер, а он тебя не магистратским в зубы, а к себе домой и кормить. Только наивная мышь полезет за бесплатным сыром.

— Пойдем, — тетка настойчиво потянула его за руку. — Все равно ты уже попался.

Что верно, то верно. И Курт уныло побрел дальше.

* * *

Марта сама не до конца понимала, зачем притащила этого оборвыша в свой дом. Хотя зачем лгать себе? Знала, просто не хотела останавливаться на этой мысли.

Тощий мальчишка покорно сел на указанный ему табурет и так и застыл, стреляя глазами по сторонам. Было видно, что в чужом доме ему неуютно; Марта даже не исключала, что, будь окно открыто настежь, как бывало прежде, он бы сиганул через подоконник и удрал, пока хозяйка возилась с горшками. Это Марту не удивляло: едва ли уличный воришка имел много причин доверять незнакомым людям.

Поскольку обед еще только предстояло приготовить, а морить ребенка голодом и дальше было бы чистой воды издевательством, Марта принесла ломоть хлеба и пару колбасок. При виде огонька, вспыхнувшего во взгляде мальчишки, сердце женщины сжалось от жалости.

— Ешь, — сказала она, ставя принесенную снедь прямо перед ним.

Худые пальцы тотчас вцепились в колбасу и хлеб, но в следующий миг мальчик вскинул голову, видимым усилием воли удержавшись от того, чтобы наброситься на еду, и с каким-то отчаяньем уставился на Марту.

— Почему? — еле слышно выдавил он. — Зачем вам?..

— Жуй давай, — с напускной строгостью велела хозяйка. — Потом поговорим.

Он еще разок сглотнул, ловя ее взгляд, а потом, то ли решившись, то ли сдавшись, впился зубами в предложенную снедь. Казалось, вся она исчезла менее чем за минуту, после чего мальчишка снова уставился на присевшую напротив него Марту взглядом одновременно вопрошающим и затравленным, словно ожидая удара. Она помолчала, разглядывая его — встрепанного, тощего, грязного, одетого в какие-то обноски; больше всего он напоминал сейчас уличного щенка, давно потерявшего хозяина.

— Почему ты стал упираться, когда я сказала, что веду тебя домой? — спросила Марта.

— Потому что у меня нету дома, — словно бы через силу ответил он и уткнул взгляд в стол перед собою.

— А где твои родители? — на всякий случай уточнила она, хотя догадывалась, что может услышать, и не ошиблась:

— На кладбище.

— Сколько тебе лет?

— Десять.

На этот раз ответ ее несколько удивил: она бы дала этому заморышу лет восемь, в крайнем случае девять, да и то скорее за взгляд, чем за рост и сложение.

— И давно ты болтаешься по улице? — невольно понизив голос, спросила Марта.

— Год. Ну… чуть больше.

Отвечал мальчишка неохотно, будто бы выдавливая из себя каждое слово, и не понять было, в чем дело — в том ли, что ему больно говорить на эту тему, или в том, что он не хочет рассказывать о себе именно ей. С другой стороны, всякий ли стал бы откровенничать с незнакомой женщиной, от которой поди пойми, чего ожидать?

— Меня зовут Марта, — сообщила она, — Марта Ланц.

Мальчишка вновь поднял на нее глаза, на сей раз глядя выжидательно. И что ему еще сказать?..

— Спрашивай, если хочешь что-то узнать, — выкрутилась она, мимоходом подумав, что бытие женой инквизитора все же кое в чем сказывается.

— Зачем я вам? — выпалил он. — Чего вы хотите?

Было видно, что вопрос этот мучит парнишку все то время, что он сидит здесь. Марта вздохнула, понимая, что придется начинать с начала.

— Ты потерял родителей, верно, Курт? — тихо проговорила она и, увидев напряженный кивок, продолжила: — А я потеряла детей. Так случилось… — она осеклась, решив, что незачем этому мальчику пока знать, что именно произошло и как погибли ее сыновья. — Ты мне напомнил одного из них, — закончила она просто.

Парнишка помолчал, снова уставясь в стол, потом спросил как-то растерянно, совсем по-детски:

— И что теперь?

А правда, что теперь? Накормить сироту как следует и выставить обратно на улицу казалось подлостью. О том, чтобы сдать мелкого воришку городским стражникам, и вовсе речи быть не могло — это уже действительно попахивало бы сказкой про злую ведьму, которая заманивает к себе маленьких деток, сначала откармливает, а потом сует в печь.

Марта еще раз пристально посмотрела на нечаянного гостя; тот сидел, нахохлившись и как-то съежившись, от чего показался еще меньше и снова до боли напомнил младшего сына. Тот тоже имел обыкновение, задумавшись, подтягивать к себе одну ногу и класть подбородок на коленку…

— Подожди здесь до вечера, — внезапно решившись, сказала Марта. — Мне надо переговорить с мужем, а он пока на службе.

* * *

Курт дернул плечом и ничего не ответил. Остался сидеть, где было велено. Какая, в сущности, разница, где болтаться до вечера, когда можно будет пойти на настоящее дело, если жрать впервые за черт знает сколько дней не хочется? И делиться ни с кем не надо, и прятаться от мальчишек постарше, а можно просто сидеть на табурете, пялиться в окно и пинать ножку стола, как сытый, домашний ребенок. Сидеть и ждать, пока вернется со службы муж странной тетки Марты… надает по шее и выгонит вон. И хорошо, если к магистратским не потащит, обвиняя в краже какой-нибудь лабуды из чулана.

Настроение тут же испортилось. Некстати вспомнились сопливые мысли с прошлой ночи. «Ведь может же быть так, чтоб по-другому. Чтоб жить в доме, жрать каждый день, в праздники в нарядных шмотках по ярмарке рассекать с леденцом за щекой, а не болтаться в обносках, бурча пузом на весь рынок…». Оно-то может, только не про тебя сказочка. Это про тех сказочка, у кого предки не перемерли и тетка не старая сука. Ты свой-то даром никому не сдался, а уж чужого жалеть никто не станет. Ну то есть стала вот сердобольная дура. Только у дуры муж есть, небось, поумнее.

Так что оно б кончать сопли развешивать, ловить момент, когда тетка не смотрит, хватать чего под руку подвернется и валить отсюда куда подальше. Или просто валить, а то раз уже попытался у этой Марты яблочко стащить, чуть к магистратским не загремел. Если во второй раз поймает, точно сдаст, хоть и жалостливая. Да и нехорошо оно как-то — переть у того, кто сам накормил и хоть говорил с тобой по-людски. Пожрал от пуза, и будет. Нечего удачу зазря транжирить. Хотя колбаски у тетки, конечно, знатные. Вот бы таких связку стянуть да на хату принести. Остальные-то на слюни изойдут! Королем ходить станешь от крутости. А то, может, и шиш им всем. Облезут, чтоб делиться. Ему б, небось, никто кусок припрятывать не стал. Разве что Финк, да и то не всегда. Короче, хорош волынить. Вон кладовка, вон окно. Взял чего охота и деру, пока дружки на дело без тебя не двинули. Сиди потом без доли, как малявка или новичок. А то и вообще больше с собой не возьмут. Финк, он нормальный, с понятием, только кому упало с тобой возиться, если сам свое профукал?

Уже сползая с табурета на пол, тихо, чтоб не прибежала яблочная тетка, Курт подумал, насколько же въелась в него эта собачья уличная жизнь. Даже не поняв еще, что такой лакомый кусок ему не обломится, он уже собирался вечером на дело, а не в теплую кроватку в чужом доме.

Он уже стоял на полу и даже успел сделать пару шагов к заветной кладовке, когда послышался звук открывающейся двери и раздался мужской голос:

— Марта! Я дома.

— Вот же дьявол паскудный! — буркнул себе под нос Курт и рванул к окну.

Посидел, значит. Помечтал, придурок тупоумный. Дождался. Драпай теперь без жратвы, неудачник хренов. Мог бы еще дня три сытым ходить. Другие корячатся, замки вскрывают, чтоб хоть чего спереть. Тебя, осла чумного, сами пустили, а ты и растекся. Рохля выискался.

Щеколда на окне не поддавалась. Курт по привычке потянулся за ножом, вспомнил, что выронил его из-за проклятой тетки, и грязно выругался сквозь зубы, слыша приближающиеся голоса. Попытался подцепить пальцами — не вышло. Только ноготь оборвал. Зашипел тихонько от боли, сунул пострадавший палец в рот.

— Вот он.

Курт обернулся. На пороге стояла яблочная тетка и высоченный, здоровенный мужик. Видать, тот самый муж. И Курт окончательно уверился, что влип. Сейчас будут бить. Смертным боем. Это тебе не тетка Ханна, от которой и увернуться несложно, и не какой-нибудь уличный мальчишка, которому можно в ответ навешать или хоть попытаться. Этот одной рукой поднимет за шкварник, второй вдарит. И поминай как звали. Был такой Курт-Бекер да весь скопытился.

— И куда это ты лезешь, парень? — осведомился хозяин, чуть прищурясь. Тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. — Никак улизнуть наладился?

Он широким шагом пересек комнату и сгреб Курта за шиворот, угрожающе нависнув над ним. Тот рванулся в отчаянной попытке высвободиться, да только куда там!

— Дитрих! — воскликнула хозяйка, как показалось, осуждающе.

— Погоди, Марта, — не оборачиваясь, ответил ее муж и легонько встряхнул Курта: — Ты зачем окно открывал, а? Честные люди через дверь ходят. Украсть что-то надумал? Ну-ка признавайся, что?

— Ничего! — Он сам покривился от того, как пискляво и жалко это прозвучало, и сжался в ожидании удара. — Ничего я не брал!

— Тогда зачем щеколду дергал? — не сбавляя тон, повторил страшный мужик.

Курт уставился в чисто выметенный пол. Ведь как чуял, что надо делать ноги поскорее, не дожидаясь никакого мужа. Поди теперь объясни, чего он в окно наладился. Как ни скажи, все равно крайним выйдешь и огребешь по первое число.

— Чего молчишь? Язык проглотил? — настойчиво напомнил о себе хозяин дома.

— Я ничего не брал, — выдавил из себя Курт, уже не пытаясь трепыхаться. — Просто… хотел уйти.

— Что-то не слишком я тебе верю, парень, — заметил Дитрих.

Курт снова сжался, хотя куда уж больше, не сомневаясь, что сейчас-то ему точно прилетит вот этим здоровым кулаком под дых. Но вместо этого мужик выпустил ворот драной куртки и принялся его обшаривать. Делал он это споро и уверенно, как будто каждый день людей обыскивал. Курт аж порадовался, что выронил нож еще у рынка, а то ведь нашел бы сейчас этот Дитрих, и доказывай потом, что резать никого не собирался.

— Действительно, не брал, — признал хозяин, убавив тон и отступив на шаг. — Ладно, допустим, убедил. Давай поговорим. Присядь-ка.

— Ты поешь сначала, — подала голос Марта. — Набросился сразу на ребенка, инквизитор…

— Такому полезно… ребеночек, — отмахнулся ее муж, но пошел к столу, бросив через плечо: — И ты садись, не мнись.

* * *

Обед прошел в молчании. Марта сидела, поджав губы, временами то посматривая на мужа, то бросая косые взгляды на притащенного ею оборвыша. Сам мальчишка сидел смирно, уткнувшись в свою тарелку, лишь изредка зыркая по сторонам. Дитрих отчетливо видел, что малец его боится, что было ожидаемо. Ничего, с такими вот уличными щенками по-другому не шибко-то можно.

Когда Марта собрала со стола и пошла мыть посуду, Дитрих пристально посмотрел на мальца, словно бы приросшего к своему табурету.

— Ну, давай поговорим, — спокойно сказал он. — Как тебя зовут?

— Курт, — буркнул мальчишка, по-прежнему глядя в стол.

— А фамилия у тебя есть?

— Вам-то зачем? — ощетинился тот.

— Ты отвечай давай, — Ланц не то чтобы прикрикнул, скорее подпустил металла в голос. Этого хватило.

— Ну, Гессе, — нехотя отозвался малец.

— И сколько тебе лет?

— Десять. Весной исполнилось.

— Что с родителями?

— Померли.

— Давно?

— Два года тому.

— А другие родственники у тебя есть?

На сей раз мальчишка ответил не сразу, замявшись на пару мгновений.

— Нет, — проронил он твердо. Пожалуй, слишком твердо.

— Ты мне не ври, — чуть повысил голос Дитрих. — Говори, кто у тебя есть из родни?

— Да с чего вы взяли? — вскинулся щенок. — Сказал же, нету никого.

— Ты знаешь, на какой я службе состою, парень? — осведомился Дитрих почти ласково; тот мотнул головой:

— Откуда бы?

— Верно, неоткуда. Так вот, к твоему сведению, я служу в Конгрегации. Проще говоря, в Инквизиции. Так что не тебе мне врать, уж поверь. Я такие вещи нюхом чую — по должности положено… Так кто у тебя остался?

Теперь малец молчал дольше, то ли переваривая услышанное, то ли подбирая слова.

— Тетка, — выдал он наконец, — сестра матери. Но это не считается.

— Почему? — чуть подался вперед Ланц.

— Потому что я ей не нужен, — с затаенной то ли болью, то ли злостью прошипел мальчишка.

— Это она тебя на улицу выгнала? — уточнил Дитрих.

— Нет, — фыркнул малец. — Я сам от нее сбежал.

Вошедшая как раз на этих словах в комнату Марта тихо ахнула, замерев на пороге. Дитрих бросил на жену короткий взгляд, дескать, не вмешивайся пока, и продолжил разговор, больше смахивающий на допрос:

— Давно?

— Год назад.

— Неужели на улице живется лучше? — чуть понизив голос, спросил Дитрих; мальчишка передернул плечами:

— Да уж не хуже. Колотят не больше, пожрать удается не реже, зато хоть спать дают вволю и пахать по дому не заставляют. Не пойду я обратно к тетке, — добавил он, резко вскинув отчаянный взгляд на Дитриха, как будто тот уже собирался волочь беглого племянника обратно. — На улицу пойду, а к ней — ни за что.

— Да никто ж тебя не гонит, Курт, — не выдержала Марта; на ее побледневшем лице ясно читалось «бедный мальчик», и Дитрих только вздохнул.

Он прекрасно понимал, что с ней творится. За четыре года, минувшие с той проклятой ночи, когда нанятый так и не найденным злоумышленником подонок кинул в их окно горящий факел, запалив дом и убив тем самым их детей, боль потери, конечно, притупилась, но не ушла вовсе. Пусть жена перестала походить на скорбную тень, а он сам — срываться на людей по любому поводу, такая рана на душе не могла зажить полностью. Чего удивляться, что Марта пожалела и захотела пригреть этого мальчонку. Однако хоть добросердечие и добродетель, идти у него на поводу слепо нельзя.

— Обожди здесь, — велел он Курту, недоверчиво смотревшему на Марту, и кивнул жене, поднимаясь: — Пойдем, надо поговорить.

* * *

Марта вышла из комнаты вслед за мужем и притворила дверь.

— Ты полагаешь, что этому мальчишке место в нашем доме? — прямо спросил Дитрих, глядя на нее в упор. Она знала этот взгляд, лучше всех рассказов о служебных буднях напоминавший, за кого она вышла замуж.

— Я не знаю, — развела она руками. — Ты сейчас скажешь, что только наивная дура станет подбирать на улице первого попавшегося оборванца, приводить в свой дом и предлагать ему остаться, но выставить его обратно на улицу… у меня рука не поднимается, Дитрих.

— Ты понимаешь, что это опасно? Тебе ведь не нужно объяснять, что этот год на кусок хлеба он себе не зарабатывал и даже подаяние просил едва ли.

— Понимаю, — вздохнула Марта. — Но ты же слышал, что он рассказал. Он не от хорошей жизни таким стал.

— Да, — согласился муж. — Вот только отучит ли его хорошая жизнь от того, чего он успел нахвататься в трущобах? Не боишься поплатиться за свою доброту, Марта?

— Что там говорят в Конгрегации о милосердии? — вымученно улыбнулась она. — Да и о справедливости? Если оставшаяся без детей семья примет в свой дом сироту, это разве не справедливо? Не милосердно?

Теперь уже она смотрела в лицо мужа неотрывно и напряженно, и он — неслыханное дело! — отвел взгляд.

— Согрей воды, — тихо сказал он, — парню стоит вымыться. Я сам с ним договорю.

Марта бросила на него настороженный взгляд, но промолчала, просто пошла на кухню.

* * *

Курт не сказал бы, сколько времени просидел один в столовой. И чего они там решают? Хотел было пойти подслушать, да плюнул. Так, что ли, не ясно? Марта сказала, мол, никто ж тебя не гонит; видать, муж пошел ей объяснять, что он тут не никто. Ему-то вряд ли упало кормить ничейного мальчишку. И то, кому нужно этакое счастье?

Курт вдруг понял, что мысли о том, что сейчас придется тащиться обратно в старые кварталы, забиваться в свой обычный угол, спать непонятно на чем, навевают на него смертную тоску. Хорошо, хоть не с пустым брюхом. За сегодня вон аж дважды пожрать довелось, еще и нормальной домашней еды. Он попытался припомнить, когда такое случалось в последний раз, и не смог. И от этого на душе стало еще гаже.

Когда дверь в комнату открылась, и через порог снова шагнул хозяин дома, Курт слегка вздрогнул и поежился. Ну все, сейчас скажет, мол, катись отсюда подобру-поздорову.

Дитрих медленно подошел к столу, сел напротив и устремил на Курта тяжелый взгляд.

— Ты можешь остаться в этом доме, — проговорил он с расстановкой, и Курту подумалось, что он ослышался. — Если хочешь, конечно. Ты хочешь?

Курт молча кивнул, потому что слов не было. Он это что, всерьез? Наверняка ведь сейчас вылезет какой-нибудь подвох. Не бывает же без подвоха.

— Значит, останешься, — подтвердил Дитрих и наклонился вперед: — Только послушай меня внимательно, парень. Мы с Мартой хотим дать тебе шанс выбраться оттуда, куда ты угодил, оставшись без семьи. Но запомни: этот шанс — единственный. Если ты вздумаешь что-то украсть — в этом ли доме или в каком другом — и я об этом узнаю, а я узнаю, уж поверь, — пеняй на себя. Усек?

Курт снова кивнул.

— Вот и молодец. А теперь марш на кухню, мыться. Спать будешь в дальней комнате. Марта покажет.

* * *

— Войдите!

Дитрих толкнул дверь. Шестнадцатилетний Курт, так и оставшийся невысоким и худым для своего возраста, заглянул в комнату из-под руки приемного отца.

За столом сидел и просматривал какие-то бумаги седой человек лет шестидесяти — по всей очевидности, кёльнский обер-инквизитор, которого Дитрих и его сослуживец и приятель Густав Райзе частенько за глаза называли «стариком». Вошедших он смерил беглым взглядом и бросил: «Сейчас».

Пока они ждали, Курт обшаривал комнату глазами, привычно отмечая для себя, где могут быть тайники, и составляя мысленный план обыска.

— Я привел его, как и говорил, — произнес Дитрих, когда обер-инквизитор поднял глаза и отложил папку. — Вальтер, это мой воспитанник, Курт Гессе. Он желает поступить на службу в Конгрегацию. Курт, это майстер Вальтер Керн, обер-инквизитор Кёльна. От него зависит твоя дальнейшая судьба.

— Я сам за себя скажу, Дитрих, — взъерошился Курт. — Майстер Керн, мой приемный отец научил меня всему, что должен знать следователь. Я много тренировался, и теперь хочу поступить к вам на службу.

— Прямо-таки всему? — чуть снисходительно улыбнулся обер-инквизитор.

— Он обучен проводить обыск ad imperatum[34], наблюдать, анализировать, делать логические построения и выводы на основе увиденного, проводить допрос обычный и с пристрастием — в теории, разумеется…

— Я знаю назначение всех пыточных инструментов... и читал труды Альберта Майнца! — не утерпел Курт.

Скепсис, написанный на лице майстера Керна, задевал его за живое, и парень рвался доказать свою пригодность к службе.

— И как, — произнес обер-инквизитор после недолгого молчания, — готов ли ты продемонстрировать свои умения на практике и пройти необходимые испытания?

— Да! — ни секунды не колеблясь, ответил Курт. — Когда приступать? Какие исходные данные? В чем суть дела и что уже известно?

— Экий ты резвый, Курт Гессе, — усмехнулся майстер Керн. Необидно вроде усмехнулся, но Курт отчего-то обозлился. Он терпеть не мог, когда к нему относились снисходительно. — Говорил ли тебе Дитрих, что следователь должен быть терпелив?

Парень мрачно кивнул.

— Вот первым твоим испытанием и будет проверка на терпение, — подытожил майстер Керн. — Я сообщу о тебе руководству академии святого Макария. Скорее всего, с тобой захотят побеседовать и проверить твои знания и умения, после чего, если ты в самом деле готов к работе, тебе определят место службы. Если же нет — придется еще немного поучиться и набраться опыта, а уж потом и на службу. Согласен?

— Я сдам экзамены, — вскинул голову Курт. — Дитрих — хороший учитель.

— Несомненно, — согласился Вальтер Керн. — А пока скажи мне, как советовал поступать Альберт Майнц в случае...

* * *

…«Отказано в расследовании». «Отказано в расследовании». Почерк у Курта и так был отличный, но, кажется, именно эти слова теперь будут шедевром каллиграфии — кроме них, за последние дни он не писал ничего…

 

На ловца и зверь бежит

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Эпизод из неспокойной жизни охотника на нечисть. История о том, как Ян добыл свой необычный воротник.

 

— Ладно, люди добрые, разговоры — дело хорошее, только времени у меня в обрез. Поеду я, — с этими словами Ян отодвинул пустую кружку от пива, надо отдать должное харчевнику, вполне пристойного, и принялся неторопливо выбираться из-за стола.

— Не ехать бы тебе на ночь глядя, да еще в одиночку, — заметил крепкий мужик, сидевший напротив. Звали его Ханс, и Ян отменно поболтал с ним за ужином о всякой ерунде. — Не зря говорят: поспешишь — людей насмешишь.

— Да что мне сделается, — с тщательно отмеренной беспечностью отмахнулся Ван Ален, неспешно прилаживая за спину ножны с мечом. У стены ждал своей очереди второй меч. — Чай, не безоружный, да и про разбойников в ваших краях я не слыхал.

Это было правдой: о разбойниках в здешних местах давненько ничего не доводилось слышать, да и кого бы им тут грабить? Тракт, по которому возят товар купцы и разъезжают богатые путники, в дне пути к северу, а тут глушь, много не наразбойничаешь. Нет, лихих людей тут опасаться не приходилось. В эту деревеньку Яна Ван Алена, охотника на нечисть, привели слухи иного рода. Только местные жители не горели желанием рассказывать проезжему о том, что у них творится. Вот и приходилось разыгрывать представление.

— Да какие тут разбойники, — махнул ручищей Ханс. — Любой разбойник через месяц с голоду ноги протянет. А вот волки обнаглели. О прошлом месяце мельникова подмастерья задрали насмерть.

— А точно волки? — усомнился Ван Ален. — Или тот подмастерье в чащу ночью полез?

— Да не то чтоб в чащу, так… Мельница-то, знамо дело, на отшибе, за рекой. Клаус, подмастерье этот, упокой Господь его душу, видать, вечерком к девке своей наладился, да вот не дошел. А что волки, так вот те крест! Сам видел. Эдак подрать только зверь и мог.

— Странное дело, — заметил Ян, не торопясь уже надевать второй меч. — Ладно бы зима была или начало весны, я бы понял, а так-то чего вдруг? Зверья в лесу полно, с чего б им на людей-то кидаться?

— А черт их знает, — хмуро бросил от соседнего стола молчавший доселе сельчанин. — Расплодились, надо думать, вот и лезут, твари.

— Так ты б остался до утра, Ян, — снова завел свое Ханс. — У Петера комнатушка сыщется — и недорогая, и чистенькая, чай, без клопов, хозяйка сама прибирает, а она чистюля, Марта, и стряпает — ну, сам, небось, распробовал, и… — Мужик осекся, и у охотника закралось подозрение, что тот чуть не проговорился о кое-каких еще достоинствах Марты, жены харчевника Петера, о коих распространяться во всеуслышание не следовало. — И целее будешь, в общем, — закончил Ханс свою мысль.

— Пожалуй, — задумчиво кивнул Ян, «соглашаясь». — Кормят тут и впрямь восхитительно. Эй, Петер! Найдется комната для путника?

Комната нашлась и оказалась в самом деле чистой и по-своему даже уютной. По роду занятий Яну приходилось путешествовать куда больше, чем сидеть на месте, посему он мог сказать с уверенностью: обиталища похуже этого попадались куда чаще, чем получше. Охотник сбросил дорожный мешок в угол, пристроил мечи поближе к кровати и растянулся на постели, обдумывая услышанное.

Итак, слухи не врали: в здешних краях действительно гибли люди, гибли от звериных когтей и клыков. Не слишком часто, иначе сельчане бы только о том и говорили, но вряд ли подмастерье мельника был единственным, не то не стали бы удерживать путника, наладившегося на ночь глядя ехать через лес. До Братства же долетал слушок о том, что не все въезжавшие в этот лес из него выезжали или, во всяком случае, добирались до места назначения. И что настораживало больше всего, случалось подобное не постоянно, а время от времени. Три недели тишина, а потом нет-нет да и пропадет кто в деревне или в окрестностях. Вот и Клауса этого загрызли с месяц назад…

Ян глянул в окно на повисшую над крышей соседнего домишки луну. Почти полная, еще совсем чуть-чуть, и будет круглая, как целехонькая голова сыра. Если в соседнем лесу в самом деле завелся вервольф, как предполагали охотники, самое время ему себя проявить.

Наутро Ян быстро собрался и спустился, дабы воздать должное стряпне красотки Марты, а заодно перекинуться словом-другим с харчевником — иные обитатели деревни по раннему времени трудились в поле или в своем хозяйстве.

— Хорошо, мне Ханс присоветовал у вас заночевать, — заметил Ван Ален, принимаясь за опустошение поставленной перед ним миски. — Мне ночью и впрямь волчий вой как-то послышался, далеко, правда. А может, и примерещилось после рассказов этих…

— Да нет, не примерещилось, — медленно покачал головой Петер. Он все делал неспешно, однако посетители его заведения заказов подолгу не ждали. То ли благодаря своей малочисленности, то ли стараниями хозяйки. — Я и сам слыхал. Тоже подумал, что худо бы было, кабы ты поехал.

— Да уж, — Ян выразительно поежился и хлебнул Петерова пива. — Луна еще эта… Потому, небось, и воют.

— Оно так, — солидно кивнул харчевник. — Луна на ущерб пойдет, глядишь, поутихнут. Оно всегда так.

— А давно у вас волки-то бесчинствуют? — поинтересовался Ван Ален.

— Да кто ж его разберет… — пожал плечами Петер. — То разгуляются, то присмиреют. Что по ночам лучше из дому носа не казать, так то все знают, а так никто на своей шкуре лишний раз не проверял.

— Оно и понятно, — усмехнулся охотник. — Это ж кем надо быть, чтоб под такой вой из дому высунуться!

Харчевник снова согласно кивнул:

— Верно говоришь. Я так-то думаю, и как старик Штефан живет в своей сторожке?

— А Штефан — это кто? — уточнил Ян, не выказывая особого интереса, однако внутренне насторожившись.

— Лесник тутошний, — охотно пояснил Петер. — Папаша его лесником был, и он следом стал. Живет в лесу бобылем. Я б, ей-Богу, с такими делами уже бы все бросил да перебрался в деревню. А он живет себе, даром что с племянником, а все равно, почитай, один.

— И волков не боится?

— Черт его знает. Сам говорит, со зверьем надо ладить уметь. Он, дескать, ладит, вот их с мальчишкой и не трогают.

— Ну, это я могу понять, — вполне искренне кивнул Ян.

Расплатившись за ночлег и завтрак, охотник покинул деревню задолго до полудня. Чтобы добраться до города к вечеру, следовало ехать хоть и не быстро, но и не слишком медленно, и без долгих привалов. Однако целью Ван Алена был не город, а как раз таки местные леса, вернее, то, что предположительно в них развелось.

Первую остановку охотник сделал сразу за мостом через речку. Искать следы происшествия месячной давности, разумеется, не имело ни малейшего смысла, но Ян предпочитал не пренебрегать мелочами. Привязав кобылу к склонившейся над водой иве, Ван Ален прошелся вдоль реки и немного вглубь берега. Основным результатом осмотра стала убежденность в том, что лес к самой воде не подступал, даже подлесок начинался в добрых трех полетах стрелы от реки. Версия об обычном волке, и без того не вызывавшая большого доверия, таяла стремительно и безвозвратно.

День прошел в блужданиях по лесу. Верная Импала то бодро цокала по укатанной возами и утоптанной копытами животных и подошвами людей дороге, то пробиралась по узким тропкам, на которые сворачивал всадник, а раза два пришлось проламываться через бурелом и густой подлесок. Ян то и дело спешивался и осматривал землю и деревья вокруг в поисках хоть каких-то следов. Минувшая ночь была предпоследней перед полнолунием и, соответственно, первой из «волчьих» ночей, когда всякий ликантроп обращается в зверя. Какие-то следы могли остаться. А могли и нет. Или он мог их запросто не найти — лес был немаленьким и совершенно незнакомым. Хорошо бы было поговорить с лесником, о котором упоминал харчевник Петер. Человек, живущий в этих дебрях постоянно, обязан что-нибудь знать.

Мысль была тем более здравой, что солнце клонилось к закату все настойчивее. До ночи было еще далеко, но и до города неблизко; возвращаться в деревню не стоило: это вызвало бы слишком много вопросов у местных, а врать лишний раз Ван Ален не любил, предпочитая по возможности обходиться правдой, просто не всей. В существовании же хоть бы и захудалого трактирчика на ведущем к городу проселке охотник, мягко говоря, сомневался. Как ни крути, а домик лесника представлялся лучшим местом для ночлега, даже если не рассматривать его обитателя как ценный источник сведений.

Еще больше часа ушло на поиски обиталища пресловутого Штефана. Как оказалось, с дороги он не просматривался, во всяком случае, до листопада, да и после едва ли. Так что к тому времени, как очередная малозаметная тропинка привела Яна к крепкому, хоть и маленькому домишку, солнце коснулось верхушек самых высоких деревьев.

На стук в дверь открыл невысокий, но крепкий и даже на вид сильный мужик. Пожалуй, такой может в случае чего и в одиночку на медведя выйти, если умеючи. На незнакомца у своей двери, впрочем, хозяин смотрел вполне добродушно.

— Вечер добрый, — Ян одарил лесника одной из самых обаятельных своих улыбок. — Заплутал я малость в здешних лесах, пока выбрался, уже и ночь не за горами, а до города ехать и ехать. Пустишь переночевать, хозяин?

— А чего ж не пустить, — радушно отозвался лесник, открывая дверь пошире и делая приглашающий жест: — Входи. Место найдется, и тебе, и лошадке.

— Благодарствую. Лошадь я лучше сам отведу куда покажешь. А то она у меня с норовом.

— Да чтоб я и с животиной не поладил? — почти оскорбился лесник, впрочем, все еще вполне дружелюбно. — Ну, хочешь — иди сам.

Охотник последовал за лесным жителем, ведя Импалу в поводу. Нормальной конюшни ожидаемо не оказалось, но сарайчик, предложенный лесником в качестве таковой, был вполне крепким и просторным. Импала недовольно фыркнула на стоявшего в углу понурого ослика, но тем и ограничилась, заняв предложенное ей место. Собственноручно расседлав кобылу и убедившись, что у нее есть все необходимое, Ян вслед за хозяином покинул сарай и прошел в дом.

— Ты садись, — махнул лесник в сторону крепко сколоченного стола. — Я как раз ужинать собирался, а тут и ты, на запах, не иначе, — хозяин хохотнул, гремя горшками у очага. — Меня Штефаном кличут, — добавил он, придирчиво изучая содержимое одной из посудин.

— А меня Яном, — отозвался Ван Ален. — Премного благодарен за гостеприимство. В долгу не останусь — заплачу или помогу чем, если надо.

— Сочтемся, — отмахнулся лесник. — Что ж я, зверь какой, человека на ночь глядя посреди леса в дом не пустить?

— Да уж, про зверей в ваших лесах я уж наслышан, — немного нервно усмехнулся Ян. — Потому и стал искать, где бы переждать до утра. Так-то я привычный, случалось и под кустом ночевать, но что-то тут не тянет.

— Неужто такие страсти рассказывают? — хмыкнул Штефан, водружая на стол блюдо, от которого исходил одуряющий мясной аромат; желудок укоризненно напомнил охотнику, что завтрак был непозволительно давно, а послеполуденный привал — краток и скуден по части пищи.

— Ну, — Ван Ален неопределенно повел рукой, тщась заглушить возмущения голодного брюха, — не то чтоб совсем уж страсти, но говорили, что кого-то тут давеча загрызли насмерть. А прошлой ночью волки выли, сам слышал.

— Волки пошаливают, это бывает, да, — покивал лесник, устраиваясь напротив гостя. — Да ты ешь, чего зря просиживаешь? Будь как дома. Проголодался, небось, в дороге-то.

— Что верно, то верно, — признал очевидное Ян, принимаясь за еду. — Так, значит, не врут деревенские про волков?

— Может, часть и привирают, — пожал плечами хозяин, — я всего-то не слыхал. Я нечасто в деревню наведываюсь, так, от случая к случаю.

— Самому-то не боязно одному в лесу с волками? — полюбопытствовал Ван Ален. Что-то тут не клеилось, чем-то неуловимо смущал охотника этот добродушный крепыш. Вот только чем?..

— Мне-то что сделается? — беспечно отмахнулся Штефан. — Меня папаша покойный научил, как со зверями договариваться. Звери, они ж почти как люди, только честнее. Как ты к ним, так и они к тебе. Ежели ты их любишь, почем зря не обижаешь, не боишься только потому, что у них клыки да когти больше твоих собственных, так и они к тебе по-доброму относиться будут.

Ян скептически хмыкнул.

— Не веришь? — с легким укором заметил лесник.

— Был у меня один приятель, — пояснил Ван Ален. — Подобрал как-то в лесу волчонка. Совсем мелкого щенка, тот подыхал, видать, без матери остался. Приятель мой — опытный охотник, а рука не поднялась на детеныша. Подобрал, выкормил, растил, обращался как с хорошей собакой.

— И? — лесник явно заинтересовался рассказом.

— И, — передернул плечами Ян, — сбежал волк. Как подрос, так и удрал. А перед тем половину курей перебил и сожрал. Верно говорят: сколько волка ни корми, все одно в лес смотрит.

— Так оно и понятно, — пожал плечами Штефан. — Кому охота в неволе сидеть? То-то и оно, что волк — это тебе не собака. С ними по-иному надо. Приручить волка — это дело гиблое, сразу скажу. А подружиться может и выйти.

— У тебя, надо полагать, вышло? — уточнил охотник, тщательно подчищая содержимое своей тарелки; лесник кивнул не без заметной гордости:

— Верно. Иначе б тут не жил.

— А не тоскливо в одиночестве? — со вполне искренним участием спросил Ян, хлебнув принесенного хозяином пива. Похуже, чем у деревенского харчевника Петера, но пить вполне можно.

— Так не один же я, — охотно отозвался Штефан, наполняя свою кружку по второму разу. — У меня племянник есть.

— И где же он? — полюбопытствовал Ван Ален. — В погребе прячется?

— В город поехал купить кой-чего, — отмахнулся лесник. — Раз к ночи не вернулся, видать, там и заночевал. Завтра воротится.

— Тоже, что ли, любит лес и зверей? Или другой родни нет? — Вопрос не отличался особой тактичностью, и охотник был морально готов к тому, что Штефан все в той же благодушной манере посоветует не совать нос не в свое дело; однако тот просто ответил:

— Нет у него никого, кроме меня. Как мамка его, моя сестра, померла лет двенадцать тому, так никого и не осталось. Ему тогда годков пять было всего. А зверей он тоже любит, это верно, — осклабился лесник. — Я потому и отпускаю его одного в лес с легким сердцем: не сделается ему ничего дурного.

— А кому другому, значит, может и сделаться? — уточнил Ян, вновь подбираясь к интересующей его теме.

— Оно по-всякому бывает, — пожал плечами Штефан, прихлебывая пиво. — Звери разные… люди разные… Один и тот же зверь одного человека не тронет, а другому в глотку вцепится. И пойди-гадай, почему да что не так.

Похоже, после пива хозяина тянуло пофилософствовать. Ян в целом не имел ничего против: до утра все равно никуда не двинешься, а из разглагольствований чуть захмелевшего лесника, может, и удастся выудить что ценное. Ни про какого оборотня Штефан, судя по всему, не знал, иначе вряд ли вел бы себя так спокойно; но сведения порой можно извлечь и из незнания собеседника — если уметь слушать, конечно, и делать выводы.

Из дальнейшего неспешного разговора, однако, ценного почерпнуть удалось мало. Охотник лишь подметил, что добродушный Штефан, явно широкой души человек, с удивительным равнодушием относится к тому, что в окрестностях его обиталища время от времени погибают люди, причем крайне неприятным образом. Пусть лесник не беспокоится за себя и своего родича, полагаясь на семейное умение ладить со зверьем, пусть он не знал близко никого из погибших (как удалось выяснить в ходе беседы, слышал он о троих или четверых за минувшее лето, тогда как по сведениям охотников их было больше), но есть ведь и банальное человеческое сочувствие! Конечно, всякому леснику деревья и звери зачастую ближе и роднее людей, но не до такой же степени. В крупном городе и то большинство жителей стало бы охать и ахать, рассказывая о чем-то подобном, даже если бы им самим ничто не угрожало. Или недобро посмеиваться над недотепами, подчеркивая собственное превосходство и нелюбовь к роду людскому в целом и отдельным его представителям в частности. Тут же не наблюдалось ни первого, ни второго. О жертвах разгулявшихся посреди лета волков добряк Штефан упоминал мимоходом, так, будто подобные происшествия не затрагивали его чувства никоим образом.

— А все же, — спросил Ян спустя некоторое время, — неужто не думал ни разу перебраться в деревню, к людям поближе?

— А что я там забыл? — хмыкнул Штефан, брякнув кружкой о стол. Лесник приканчивал уже третью, гость же едва ополовинил вторую. — Тут у меня свой дом, хозяйство поставлено, еще когда меня на свете не было, тихо. А в деревню переселяться — это ж надо все заново обустраивать. Да и зачем? Люди, они неплохи, когда по отдельности да понемногу. А ежели с ними близко жить, скоро взвоешь, что тебе волк, и сбежишь назад в лес. На Рудольфа — это племянник мой — опять же, каждый норовит косо глянуть, как будто парень виноват, что без отца родился. Нет уж, мне тут самое место. Со зверями оно привычнее. Я их и подкармливаю иной раз.

— Это чем же? — полюбопытствовал Ван Ален и не удержался от подначки: — Уж не случайными ли путниками?

Лесник громко хрюкнул и кивнул на отставленное со стола блюдо с обглоданными заячьими костями. Рядом с блюдом охотник заметил миску, в которой, похоже, лежала требуха, не пошедшая в жаркое.

— Чего добру пропадать? — пояснил Штефан.

— Разумно, — отозвался Ян.

Словно в ответ из-за окна послышался волчий вой. Источник находился довольно близко, насколько охотник мог оценить. Лесник тоже прислушался, чуть склонив голову набок; на лице его проступило выражение сосредоточенное, но никоим образом не обеспокоенное.

Вой повторился, став еще ближе.

— Пойду-ка выгляну, — пробормотал Штефан, поднимаясь из-за стола. Несмотря на немалое количество влитого в себя пива, на ногах он держался вполне твердо.

— Помощь не нужна? — на всякий случай уточнил Ван Ален, все же не до конца веривший рассказам лесника; тот отмахнулся:

— Нет, ни к чему оно. Только хуже будет. Меня-то знают, а ты человек новый, еще с железками твоими… Тут обожди, я скоро вернусь.

Хозяин вышел, а гость заозирался, снедаемый любопытством. Увы, окно было наглухо закрыто ставнями, открывать их было бы странно. Дверь Штефан тоже притворил за собой плотно, а совет не высовываться был недвусмысленным. Однако охотника не покидало ощущение некоей неправильности. Что-то не складывалось в картине происходящего или в рассказах лесника, и эта мысль не давала Яну покоя.

Вернулся хозяин и впрямь скоро, держа что-то под полой куртки. Ван Ален не раз видел, как подобным образом прикрывают оружие, да и самому так делать случалось, однако здесь и сейчас эта мысль казалась не слишком уместной. Из дома лесник выходил безоружным.

— Ну как? — поинтересовался Ян.

— Все в порядке, — бодро отозвался Штефан, неспешно прикрывая дверь и еще более неторопливо оборачиваясь в сторону гостя. — Любопытно, небось?

— Есть немного, — не стал отпираться Ван Ален.

— Так пойдем, познакомлю, — предложил лесник, вновь кладя руку на ручку двери. — Теперь уж можно.

Короткий не то вой, не то лай послышался совсем близко. И звучал он отнюдь не дружелюбно, скорее… предвкушающе.

— Что-то меня туда не тянет, — заметил охотник, внимательно следя за лесником.

— А напрасно, — откликнулся тот с неожиданным нажимом, выхватывая из-под полы арбалет и пусть не очень изящно, но вполне недвусмысленно направляя его на гостя, коего, впрочем, теперь уместнее было бы именовать пленником.

— Ты чего, дед, совсем умом тронулся в своей глухомани? — нарочито миролюбиво осведомился охотник, с трудом сдержав куда более экспрессивный и менее цензурный комментарий. С головой у мужика, похоже, и в самом деле нелады, а психов злить себе дороже. А так, может, успокоить удастся... Хотя бы настолько, чтобы подобраться к своему опрометчиво составленному в угол у двери оружию и не схлопотать при этом арбалетный болт в пузо. — Ну ладно, как скажешь, пойдем, поглядим на твое зверье.

Ян неторопливо поднялся и медленно, выставив пустые руки перед собой, начал обходить стол справа, будто бы случайно выбрав ту сторону, что приведет его ближе к углу с оружием, а заодно позволит оказаться чуть позади сбрендившего лесника. Но тот, даром что не воин, оказался не промах. То ли просто от двери отодвинулся, то ли разгадал намерение охотника, но, сделав шаг в сторону, оказался точно между Яном и его оружием.

— Дверь там, — осклабился Штефан, чуть качнув арбалетом в сторону упомянутой двери. Сейчас его усмешка вовсе не казалась доброй.

Яну хватило этого мгновения, чтобы подхватить с пола тяжелый табурет, на котором прежде сидел лесник.

Снаружи снова раздался не то вой, не то рык. Яростный, голодный и нетерпеливый. От этого звука у Ван Алена зародилось оч-чень неприятное подозрение, которое тут же нашло подтверждение.

— Сейчас-сейчас, мой мальчик, — пробормотал лесник, уже понимавший, что так просто ему с выбранной жертвой не сладить, и распахнул дверь. — Сюда!

— Ах ты ж, паскуда! — взвыл охотник и с размаху опустил табурет на голову Штефана. Струна тренькнула, но болт просвистел мимо и глубоко вонзился в ножку стола. Лесник рухнул как подкошенный, а у Ван Алена оставалась лишь пара мгновений, чтобы подхватить оружие и броситься к окну. Заряжать арбалет пришлось уже на ходу.

А в дверной проем уже прыгал огромный волк, драться с которым в тесном помещении было сущим самоубийством.

Вот, значит, и отыскался племянничек. А заодно и объяснение, отчего лесник так равнодушно реагировал на упоминание пропадающих поблизости людей. А он, остолоп, и не понял ничего, пока жареный петух не клюнул. Расслабился, наелся и уши развесил. А анализировать услышанное кто будет?

Впрочем, на распекание себя последними словами времени уже тоже не осталось. Ян пинком распахнул ставни и сиганул в окно, а едва приземлившись снаружи, обернулся, почти не целясь, спустил струну и бросился вокруг дома захлопывать входную дверь.

Судя по донесшемуся изнутри рыку, болт нашел свою цель. Однако рассчитывать на то, что это задержит зверя, было глупо. Стрела попалась обычная, стальная, рана от такой затянется мгновенно, а полноценного сильного оборотня и железной-то не свалишь. Присев и привалившись спиной к двери, не спуская глаз с угла дома, из-за которого он сам только что выбежал, Ян положил обнаженный железный меч рядом с собой и на ощупь перезарядил арбалет — на сей раз железным болтом. Охотник понимал, что успеет сделать только один выстрел.

Еще пара вдохов, и из-за угла выметнулась смутная тень. Ян выстрелил. Обычного волка такой выстрел достал бы почти наверняка, но обычным волком бросившаяся на охотника тварь не была. Немыслимо извернувшись в полете, зверь ушел в сторону и приземлился на все четыре лапы в паре шагов сбоку от Ван Алена, уже бросившего арбалет, на перезарядку которого времени не предвиделось. С шумом рассек воздух меч, целя в голову оборотня, но тот опять уклонился и приготовился к новому прыжку. Двигался он стремительно и точно, как и все ему подобные, однако дрался довольно бесхитростно, по-звериному. Похоже, по молодости лет племянничек лесника еще плохо осознавал себя в волчьей форме, так что собственные шансы Ян оценил как сносные. Думать, впрочем, было особенно некогда, времени едва хватало на то, чтобы нанести очередной удар и вовремя увернуться от атаки этого кома шерсти, когтей и клыков. Получить царапину сейчас было бы весьма некстати: сам себя не заштопаешь, да и серебряную воду еще накипятить надо, не свалившись раньше, а рассчитывать на помощь добряка Штефана больше не приходилось.

Мощная лапа с пятеркой растопыренных когтей-кинжалов пролетела у самого лица; быстро отшагнув и прогнувшись, Ван Ален взмахнул мечом, метя в смертоносную конечность. На сей раз охотник оказался удачливее зверя: железный клинок, хоть и пришелся по касательной, все же рассек шкуру там, где у человека было бы предплечье. На землю одна за другой потекли тяжелые красные капли, зверь коротко, зло взвыл и прянул в сторону, стараясь не наступать на раненую лапу. Если дать твари отлежаться, к утру от пореза не останется и следа, но этого-то Ян допускать и не намеревался. Шагнув вслед за зверем, охотник снова ударил. И снова, и снова. Волк раз за разом отпрыгивал, оставляя на траве кровавые следы — похоже, меч задел-таки какой-то сосуд. Хорошо, если так, но не повод расслабляться. Удар, еще удар… Ах ты ж…

Нога предательски поехала на скользкой от волчьей крови траве. Удержаться от падения удалось, на то, чтобы восстановить равновесие, ушло едва ли больше секунды, но этого хватило для потери инициативы. Немного оправившийся зверь, получив пару мгновений передышки, снова перешел в атаку. Ян очень надеялся, что рано или поздно сумеет подловить его в очередном прыжке на клинок, но пока ему приходилось отступать, уклоняясь от стремительных бросков вервольфа. А в выносливости ему при всей тренированности даже с обычным волком не тягаться, с этим же и подавно…

За спиной что-то стукнуло, щелкнуло и свистнуло; охотник припал к земле раньше, чем сообразил, что происходит, и воззрился на вонзившийся в землю прямо под лапами оборотня арбалетный болт. Зверь, по-видимому, тоже был сбит с толку оным предметом, так что замешкались оба. Ян опомнился первым и метнулся в сторону, заходя твари в бок, и увидел краем глаза раскрытое окно домика, в котором маячил пришедший в себя лесник. Только его-то для счастья и не хватало…

Теперь к танцам на выживание с голодным ликантропом прибавилась необходимость следить за пылающим родственными чувствами дядюшкой. Перезаряжаться он будет довольно долго, сноровка не воинская, от окна за это время можно будет убраться. Но что, если беспокойный Штефан решит прихватить что-нибудь острое и выбраться наружу? Вервольф-то хоть и зверь зверем, а своего, погань, чует. Эх, не догадался дверь подпереть...

По всему выходило, что представление пора заканчивать, и хороший тычок мечом в бок твари несказанно бы этому поспособствовал. Разумеется, убить зверя одним ударом не вышло; более того, ошалевшее от новой боли чудовище бросилось на врага еще яростнее, и только чудом Яну удалось уберечь от впечатляющих когтей плечо, отделавшись располосованной курткой.

— Тварь! — зло выплюнул охотник. — На воротник пущу!

Волк в ответ лишь глухо зарычал. Казалось, он даже не думал слабеть от потери крови, хотя вылилось ее уже изрядно.

— Не трожь мальчика, изувер! У-убью-у! — Со всех ног бегущий к ним лесник, и в самом деле ухвативший вместо арбалета его, Яна, второй меч, весьма любезно предупредил о своем появлении, чем Ван Ален и не преминул воспользоваться. Он не стал блокировать неумелый удар, зато молниеносно отшагнул в сторону и наподдал леснику сзади, заодно слегка изменив направление движения, так что любящий дядюшка угодил прямиком под лапы взвившемуся в очередном прыжке оборотню. Зверь успел понять, что произошло, успел втянуть когти и даже попытался развернуться, но побороть силу собственного толчка не смог и всей своей тяжеленной тушей врезался в грудь родственничка. Меч вылетел из непривычной к оружию руки; сам же крепыш во второй раз за вечер грянулся всем телом оземь, а ясно видимый в лунном свете кривой корень и неприятный хруст подсказали Яну, что больше Штефану-леснику не кормить племянничка мельниками да путниками. Потому как отправился он прямехонько в ад, дожидаться там любимого «мальчика». Ничего так мальчик, спасибо, не «малыш».

Волк тоже это понял и взвыл — горько, отчаянно, виновато прижав уши, как нашкодившая собака. Природа зверя была такова, что ярость быстро возобладала над прочими чувствами, и пару мгновений спустя он с новой силой ринулся бы в бой, но охотник не дал ему возможности опомниться. Едва лишь вой успел перейти в рык, как свистнул железный меч, перерубив хребет и застряв глубоко в шее твари.

Зверь содрогнулся всем телом, едва не вырвав рукоять из ладони, и затих. Упершись ногой в заляпанный кровью бок, Ван Ален выдернул меч из раны, выждал с минуту и, наконец, удостоверившись, что ликантроп мертв, медленно выдохнул и опустился на траву. Минуты три он сидел, чувствуя, как перестает бешено колотиться сердце, а левая нога начинает намекать, что прыжок на кочку возле угла дома был не самым удачным в ее жизни. После непрекращающегося волчьего рыка и звука собственного сбитого дыхания в ушах звенело от тишины ночного леса, которая не переставала быть таковой от шелеста листьев или крика птицы вдалеке.

Но вот где-то совсем рядом неожиданно громко ухнула сова, в сарайчике за домом шумно переступила копытами Импала. Бедняжка, она же вся извелась, слыша звуки боя и не имея возможности в нем поучаствовать. Ян со вздохом поднялся и пошел успокаивать кобылу.

У двери сарая он оглянулся на темневшую в лунном свете волчью тушу и подумал, что мысль о воротнике из такой зверюги ему действительно нравится. Когда еще подобный случай представится?

 

Не судите, и не покараны будете

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: поучительная история из практики одного следователя, рассказанная подрастающему поколению конгрегатов

 

— Неплохо, неплохо. Вижу, не зря академские скамьи просиживаете, во всяком случае, многие из вас. Что ж, последний вопрос. Почему же так важно, чтобы малефиков ловили мы, следователи и бойцы Конгрегации? Почему мы так старательно не подпускаем к этому делу добровольцев из числа добрых христиан, искренне жаждущих избавить сей мир от зла?

Особо уполномоченный следователь Конгрегации первого ранга Кифер Буркхард обвел выжидательным взглядом курсантов академии святого Макария, коим ректор попросил прочесть что-то вроде лекции, основанной на практическом опыте. Заметив поднятую руку, инквизитор ободряюще кивнул будущему собрату.

— Простые люди легко могут ошибиться, — тут же доложил юный макарит с видимым воодушевлением. — Чтобы выявить истинного преступника, зачастую требуется провести длительную и сложную работу, а для этого необходимы различные навыки и знания, которым обучают нас, но которые недоступны обывателям. Они запросто могут засудить и сжечь безвинного человека!

— А малефика оставить гулять на свободе! — добавил его соученик из дальнего конца аудитории.

— Кроме того, — негромко добавил худенький паренек с первого ряда, дождавшись кивка лектора, — право судить, выносить приговор и приводить его в исполнение имеют лишь представители официальной власти, к числу каковых, безусловно, относятся следователи Конгрегации. И это необходимое условие, иначе в государстве неминуемо начнется хаос.

По рядам кое-где пробежали тихие смешки, смысл которых можно было выразить одним словом: «умник». По-видимому, сей курсант слыл таковым среди соучеников не первый день, да что уж там, не первый год.

— Ну, положим, — заметил Буркхард, убедившись, что все желающие внесли свою лепту в беседу и аргументы у слушателей иссякли, — основателей Конгрегации никто так, как вас, не обучал. Более того, я сам, как и многие другие из весьма достойных моих сослуживцев, пришел в Конгрегацию уже взрослым, выйдя из рядов тех самых обывателей, коим вы столь легко отказываете в умении судить здраво, справедливо и милосердно. Но в целом вы абсолютно правы, и каждый из вас привел весомый аргумент против самосуда. Но какую причину вы еще не озвучили?

В аудитории воцарилось напряженное молчание; макариты переглядывались, изучали столы перед собою и ожесточенно скрипели мозгами: Киферу казалось, что он воочию видит лихорадочное мельтешение мыслей внутри курсантских черепушек. Постепенно взгляды один за другим поднимались от столов и сходились в одной точке, где неловко ерзал на скамье давешний умник. «Ну, скажи. Выручай! Ты же точно знаешь ответ...» — читалось в глазах курсантов. И чтобы понять их мысли, вовсе не нужно было обладать первым рангом или особыми полномочиями, не говоря уже о сверхобычных способностях.

— Ладно, подскажу, — усмехнулся следователь, выждав приличествующую паузу и убедившись, что даже у «умника» озарения не предвидится. — Хотя не верится мне, чтобы вам о таком не говорили. Иной раз люди могут обнаружить очень даже настоящего малефика, а порой и поймать его удается. Но ты, Альфред, очень верно подметил: надлежащей выучки и навыков у обывателей нет. Ergo[35], и противопоставить настоящему малефику они могут немногое, несмотря на все народные приметы, суеверия и хитрости, большая часть которых, как мы знаем, имеет мало общего с реальностью. А посему обернуться их сыскное разумение может такими последствиями, что лучше бы вовсе не трогали. Хотите пример?

Они, разумеется, хотели, аж глаза заблестели. Впрочем, иного Кифер и не ожидал. Лекций от настоящих, действующих следователей старшие, уже перекованные из малолетних бродяг и преступников в будущих милосердных поборников справедливости воспитанники академии ждали, быть может, больше, чем Рождества. Не явиться на такое занятие курсанта могла заставить лишь тяжелая болезнь, безвременная смерть или суровое наказание (самая страшная порка ни в какое сравнение не шла с подобным зверством).

Кифер обвел долгим изучающим взглядом затаивших дыхание слушателей и заговорил.

— С таким, слава Богу, не каждый день сталкиваешься, а лучше бы и вообще обойтись чужим опытом, чего вам и желаю. Но...

Инквизитор вновь замолчал, намеренно давая юнцам проникнуться мрачностью вступления. Сочтя слушателей в достаточной мере заинтригованными, он заговорил без излишнего драматизма:

— Ехал я как-то по очередным служебным делам. Дорога неблизкая, погода нетеплая, дело к вечеру, пора о ночлеге подумать, а вокруг глухой лес и никакой надежды на хоть бы захудаленький трактир. Вдруг выезжаю к деревне. Как же кстати, думаю, вот тут-то и заночую, спасибо Тебе, Господи, за помощь в пути! Вот только местечко оказалось странное. Часть домов заброшены, часть и вовсе обветшать успели, светящихся окошек — по пальцам пересчитать, а жители запуганные и путнику заезжему не рады.

Кифер чуть сощурился, глядя на понимающие усмешки слушателей:

— Не спешите с выводами, господа еще не следователи. О моем status’е деревенские поначалу осведомлены не были. Signum'ом[36] размахивать вовсе не всегда полезно. Побаивается простой народ нашего брата инквизитора, а страхом порой можно добиться куда меньшего, нежели доверием. Запомните это на будущее. Пригодится.

Курсанты старательно закивали головами, а некоторые так и вовсе принялись скрипеть перьями. Буркхард усмехнулся, глядя на эдакое прилежание, и продолжил рассказ.

— Так вот… Первым делом хотел я наведаться к местному священнику — в подобной ситуации решение почти всегда хорошее. А уж если беда какая в деревне, так, глядишь, и рады будут заезжему следователю. Однако же святого отца в домике при церкви не обнаружилось, да и сам домик, и церковь выглядели не лучшим образом. Это мягко говоря. Дом Господень казался просто подзаброшенным, жилище же служителя Его — покинутым с десяток лет назад. Окна выбиты, крыша полусорвана, будто сильнейшей бурей. Не скрою, я был удивлен. Куда бы вы направились следующим делом, оказавшись в сходном положении?

Вопрос был детским, но иной раз полезно повторять и прописные истины.

— К старосте! — довольно стройным хором отозвались курсанты.

— Верно. Именно так я и поступил. Там мне повезло больше: дом старосты был вполне цел, хоть и не нов, и на стук даже отозвались, пусть и не сразу. И еще, мне показалось, слишком уж опасливо спрашивали, кто пожаловал на ночь глядя. Места, понятно, глухие, но в деревнях редко вот так от всякой тени шарахаются, особенно если собаки не воют. Может ведь и кто из соседей заглянуть. От вида же открывшего дверь мужика стало и вовсе не по себе, а ведь я на службе уже тогда не первый год был. Голова полуседая, глаз дергается, руки трясутся, взгляд затравленный, в общем, полный набор. Смотрит на меня через щель, дверь до конца не открывает. «Ехал бы ты отсюда, добрый человек, — заявляет с порога. — Не надо тебе здесь ночевать, добром не кончится». Я восхитился. Солнце как раз село, ветерок поднялся чувствительный, еще и дождик начал накрапывать — мечта, а не погода для путешествия. И мужик этот мне не понравился, думаю, не надо объяснять, почему.

Судя по лицам слушателей, объяснения действительно не требовались, и Кифер продолжил повествование:

— Я понастаивал, взывая к христианскому милосердию и здравому смыслу, мужик снова попытался от меня отделаться, мол, мне же лучше будет в их деревне не задерживаться. В конце концов пришлось предъявить Signum. А он возьми и хлопнись в обморок. Я не преувеличиваю, — с невеселой усмешкой добавил Буркхард, заметив тень недоверия на некоторых лицах. — Вполне понимаю ваше недоумение: я на службе в Конгрегации не одно десятилетие состою, но такое наблюдал единожды, во всяком случае, у простого мужика. Благородная дама — дело другое, но речь сейчас не о том.

Инквизитор на пару мгновений прервался, наблюдая за реакцией слушателей и в то же время припоминая детали той давней истории. Макариты внимали, едва ли не затаив дыхание, — еще бы, Domini catuli[37] в большинстве своем наверняка уже рвались в бой со злобными малефиками за жизни и души добрых христиан, а до получения Печати им было еще года полтора в лучшем случае. Что еще остается, если не ловить на лету рассказ о каждом casus'е[38], коим пожелает поделиться опытный следователь?

— Узрев подобное, я, конечно же, переступил порог, на который меня до того не пускали, и попытался понять, что же так потрясло беднягу. На шум явился мужик помоложе, как оказалось, сын старосты. Поначалу и он попытался меня выдворить, твердя все то же, как по писаному, мол, мне же лучше будет. Справедливости ради надо признать, что о здравии незнакомого путника жители этого места пеклись искренне, как подобает верным детям католической церкви, но меня сие лишь насторожило пуще прежнего.

Судя по лицам курсантов, они полностью разделяли мнение рассказчика.

— Парень оказался менее впечатлительным, нежели его батюшка, — продолжил Кифер, — и при виде Знака чувств не лишился. Какое там! Он возликовал. Я уж начал опасаться, что сейчас на шею мне кинется от радости. Реакция, должен отметить, не более частая, чем обморок, однако свидетельствующая о том, что вынужденное сосуществование в течение некоторого времени с силами, враждебно настроенными к живым людям, чудесным образом превращает кровожадного инквизитора в святого благодетеля, а страх — в надежду… Только не вздумайте это записывать! — притворно нахмурился следователь. — Так вот, оный-то отпрыск впечатлительного старосты и поведал мне печальную, но поучительную историю деревни, когда мы перенесли беспамятного главу семейства в более подобающее место.

Буркхард еще раз окинул взглядом аудиторию. На лицах читалось любопытство, густо замешанное с нетерпением и предвкушением Тайны.

— Каковы будут ваши предположения, господа будущие следователи Конгрегации? — чуть сощурясь, вопросил Кифер.

По рядам пронесся возбужденный шепоток. Наконец кто-то неуверенно произнес:

— Это место было кем-то проклято? Потому и советовали не задерживаться в деревне, чтоб вас не затронуло.

— Как в деревне Пильценбах близ Хамельна, где по вине сильного малефика сгорели сотни невинных жителей, оставшихся впоследствии существовать в виде пыльных призраков? И для того, чтобы освободить это место от лежащего на нем проклятия, потребовалось явление настоящего святого, — блеснул познаниями в новейшей истории Конгрегации «умник».

— Во многом похоже, — прервал поток предположительно известных каждому макариту фактов инквизитор. — Версия логична и недалека от истины. А дело было так: завелся в этой деревне странный тип. Пришел невесть откуда, поселился бобылем, на отшибе, в трактир не захаживал, с прочими поселянами не сходился, бродил по лесу, бормотал что-то. На кого ни глянет — оторопь берет. Мрачный как сыч, злой как голодный волк. Односельчане его, недолго думая, в колдуны и записали. Что примечательно, вполне заслуженно, хотя непосредственно за проведением злодейских ритуалов, принесением кровавых жертв и ночными полетами его никто вроде бы не заставал. Но, цитируя местных, «как-то все почуяли». И не придумали ничего лучше, чем учинить над колдуном расправу по всем правилам, со столбом, костром и всенародным сборищем. Своими силами.

— Но зачем? — не выдержал кто-то из середины аудитории. — Почему было не обратиться в ближайшее отделение Конгрегации? По такому заявлению уж точно приехали бы разбираться.

— Сейчас — безусловно, — кивнул Буркхард и досадливо вздохнул. В действительности, конечно, дело обстояло не совсем так. Если на каждую неграмотную писульку из глухой деревни, в коей повествуется об угрюмом мужике, хромой старухе, косой девице и прочем скисшем молоке, споткнувшемся на ровном месте пьяном мельнике или пропавшем из погреба невесть куда пиве, что, несомненно, является «злым колдовством и шутками нечистого», ехать разбираться, то курсантов в академию придется набирать как церковную десятину: каждого десятого ребенка мужеска пола. Но этого юным энтузиастам говорить не следовало, дабы не подрывать веру в устои и стремление к ревностному служению. Он и не стал, продолжив рассказ.

— Однако дело было не вчера и не в прошлом году. Меня занесло в ту злополучную деревню больше десяти лет назад, а события, о которых идет речь, случились за восемь лет до того. Посчитали? Вас, господа курсанты, еще на свете не было, академия святого Макария только-только зарождалась, а перемены в Конгрегации хоть уже и давали себя знать, но были делом новым и оттого особенного доверия у простых людей не вызывали. Уже и то чудо, что в такой глухомани хоть инквизиторский Знак опознали. Короче говоря, испугались они обращаться к нам. Известное же дело — позовешь инквизиторов, чтоб нашли управу на колдуна, а они за компанию всю деревню спалят, так, для верности. В целом, я даже могу отчасти понять их опасения, — развел руками Кифер.

Немолодой уже инквизитор не любил вспоминать времена своей юности и начала службы, пришедшиеся как раз на период активных изменений в схеме работы Святой Инквизиции. Изменения эти были, бесспорно, к лучшему, однако слишком часто тогда доводилось сталкиваться с неприязненным отношением тех, с кем приходилось взаимодействовать ex officio[39]. Сейчас, конечно, следователей Конгрегации тоже редко встречали с распростертыми объятиями, обычно же откровенно побаивались, когда не наглели сверх меры, но это не мешало работать, даже наоборот. В те же поры сковывающий людей страх при виде инквизиторского Знака, явное нежелание сотрудничать и стремление куда-нибудь испариться даже у тех, кто ни в чем не виноват, выматывало подчас больше, чем выслеживание хитроумного малефика и беготня кругами в поисках улик и сведений. И неприятности от такого отношения к обновившейся организации возникали не только у ее служителей.

— Так что же случилось дальше, майстер Буркхард? — вывел следователя из задумчивости настойчивый голос из рядов макаритов. Самый непоседливый из курсантов аж подпрыгивал на лавке от любопытства и нетерпения. Остальные на него зашикали, но было видно, что им и самим до смерти любопытно. Под суровым взглядом инквизитора парень сник и явственно сжался, ожидая отповеди. Но Буркхард, видя искреннее раскаяние курсанта (коего, впрочем, хватит ровно до следующего раза), не стал указывать провинившемуся на недопустимость подобной несдержанности.

— А вот что, — со вздохом возобновил повествование Кифер. — Как я уже сказал, решили они всем селом учинить над чернокнижником расправу. Колдуна этого они исхитрились, изловили и даже сожгли. Как известно, толпа решительно настроенных крестьян — сила немалая, могут скопом и сильного малефика заломать, прежде чем тот опомнится. Но, надеюсь, мне не нужно пояснять, что на сбор и разжигание костра уходит немало времени. А как может использовать время плененный малефик, вы, полагаю, способны догадаться сами, вам наверняка об этом читали особый курс. И связанные руки, заткнутый рот, надетый на шею или даже нарисованный или вырезанный на лбу крест препятствуют ему в этом куда реже и меньше, чем хотелось бы. В общем, когда дело дошло до непосредственного воплощения замысла, колдун выдал образцовое проклятие, хоть в учебник вставляй. Мол, не уйти вам от расплаты, не скрыться, не утаиться, а я буду жить вечно и всех вас переживу. Что точно выкрикнул горящий малефик, сын старосты дословно воспроизвести не смог, поскольку, по его же словам, всех вокруг сковал панический страх. И воспоминания спутались, что характерно, у всех. А кое у кого и вовсе ум за разум зашел. Я позднее переговорил с доброй половиной оставшихся жителей и сам в этом убедился.

— Оставшихся? — уточнил парень, которого Кифер ранее уже мысленно окрестил «умником».

— Похвальная наблюдательность, курсант, — усмехнулся Буркхард. — Да, именно оставшихся. Когда колдун догорел — по свидетельству очевидцев, не издав ни крика, а только зловеще расхохотавшись напоследок, — ветер развеял его прах, а деревенских перестала одолевать паника, люди, как им то свойственно, поспешили вернуться к обыденной жизни, поскорее стерев из памяти собственный страх и стыд. Шли месяцы, ничего дурного или необычного не происходило, и жители деревни стали потихоньку не то чтобы забывать случившееся, но относиться к нему легче, а то и вовсе похваляться собственной сметкой и храбростью. Дескать, ничем мы не хуже тех инквизиторов. Сами колдуна распознали, сами изловили, сами сожгли. Так миновал год. А в годовщину расправы над малефиком на деревню налетел сильный ветер, который абсолютно все сочли колдовским, потому что «обычный ветер таким не бывает». Что именно произошло, никто не видел, но наутро, когда ветер стих, крестьяне нашли своего священника. У порога его дома. Мертвым.

Очередная пауза в рассказе заполнилась сдержанными выражениями впечатленности.

— Что с ним произошло? — негромко спросил сосед «умника».

— А он точно не просто случайно помер? — с напускной бравадой протянул долговязый растрепанный парень, все время рассказа старательно удерживавший на лице выражение «ври да не завирайся, я калач тертый, всякое слыхал, да не всякому верю». — Ну, люди же вечно во всем дурные приметы и совпадения видят, все колдовством объясняют... — с каждым словом уверенность в голосе скептика таяла.

— Согласно записи в соответствующем документе, — пояснил инквизитор, — святого отца зашибло черепицею, которая осыпалась с крыши от необычайно сильного ветра. Иных разрушений в тот день означенный ветер не причинил.

На сей раз повисло молчание; курсанты лишь многозначительно переглядывались меж собою. С одной стороны, выходила ерунда какая-то, а с другой, не зря же майстер Буркхард эту байку завел. Значит, жди подвоха.

— Так с тех пор и повелось, — негромко продолжил Кифер. — Год все тихо-мирно, а в годовщину сожжения колдуна налетает потусторонний ветер, а наутро находят мертвых. Кого упавшим деревом пришибло, кому так песком в лицо сыпануло, что задохнулся, а по кому и не понять, что именно с ним приключилось. Первые года три — по одному, потом — по два. За год до моего приезда нашли троих за раз. Однако ж, если верить не официальным записям у старосты, а той, с позволения сказать, летописи, что вел один из местных жителей, причиной смертей являлось не что иное, как ветер, убивший, а точнее доведший до смерти сначала священника, а затем и всех прочих. В его записях подробнейшим образом повествовалось, каким именно образом сие было достигнуто в каждом случае. А кроме того, присутствовали и другие истории, от которых меня при всем моем богатом опыте мороз пробирал. По утверждению самого «летописца», истории эти были рассказаны ему ветром, коий не выпускал его из дома и от коего ему не скрыться, ибо такова была воля колдуна.

— И что, это все правда? — не утерпел давешний скептик. — Нет, ну ясно, что малефик, но людям же только дай приврать. Чтоб свой страх оправдать, из кошки демона с вилами сделают. А уж если и правда что-то нечисто...

— Я сам это видел, — веско обронил инквизитор, тем самым положив конец любым сомнениям. Заподозрить в излишней мнительности или стремлении приврать ради красного словца следователя первого ранга ни у кого духу не хватило. — Разумеется, я учитывал субъективность восприятия и особенности отношения простых людей к малефиции, поэтому не поленился провести следственный эксперимент, велев мужику выйти из дома. Разумеется, он отказывался, умолял не заставлять, трясся... Но сила, что не позволила ему сделать ни шагу за порог, без сомнения была колдовским ветром, весьма, должен отметить, неприятным на ощупь, а отнюдь не порождением воображения и страха свихнувшегося деревенщины. Ветер поднимался, стоило ему выставить хоть какую-то часть тела за дверь, и утихал, едва лишь узник делал шаг назад, внутрь дома.

По аудитории прокатилась волна приглушенных «ничего ж себе», «жуть какая» и «вот так влип».

— А тебе, будущий страж душ человеческих, следовало бы с меньшим презрением и снисходительностью относиться к тем, кого тебе по долгу службы надлежит защищать, ибо поведение твое есть не что иное, как гордыня, причем до сих пор ничем не оправданная, — припечатал Буркхард, наградив давешнего скептика весьма недобрым взглядом. — И начинать служение людям с презрения порочно, ибо ведет к черствости, непониманию и неспособности достучаться до людских душ, id est[40] к непригодности к следовательской службе.

Киферу приходилось знавать многих следователей и нередко доводилось сталкиваться с аналогичным подходом. Живая легенда Конгрегации Курт Гессе и вовсе о людях доброго слова не говорил. Но на его счету были сотни, если не тысячи спасенных жизней, множество рискованных операций и десятки изловленных и наказанных малефиков и еретиков, в том числе столь высокопоставленных, что кто другой бы попросту не рискнул схлестнуться с этими людьми.

— В общем, — продолжил свой рассказ инквизитор, — к моему появлению от населения деревни убыла добрая треть, еще часть сошла с ума, а остальные пребывали в состоянии непрекращающегося страха.

— И за все эти годы они так и не собрались обратиться к нам? — заметил паренек со второго ряда. Сложно было сказать с уверенностью, чего больше было в этом голосе: недоумения или неодобрения.

— Так боялись, небось, что уж теперь-то их точно сожгут всей кучей, проклятых-то… — снова встрял «непоседа».

— Так они же самосуд учинили, — вклинился «умник», — а за это вообще-то наказание полагается. Попытка исполнить работу инквизитора без права на подобное действие карается отсечением правой руки, клеймлением лба подобием Signum’а и последующим покаянием.

— Верно, — кивнул Буркхард, — хотя причина не только в этом. Часть деревенских, включая, к слову, старосту, попросту боялись идти с повинной в Конгрегацию по причинам, кои вы уже благополучно озвучили. Потому он и лишился чувств при виде Знака — решил, что таки явилась Инквизиция по их грешные души. Но с каждым годом все больше появлялось тех, кто считал, что лучше уж сдаться на милость властей, говорят же, что что-то поменялось, может, и не спалят всех разом. А кто-то и вовсе уже склонялся к мысли, что уж лучше один раз сгореть, чем год за годом жить и гадать, кого в следующий раз ветер приберет — тебя, твою жену или соседа. Была пара семей, что попытались убраться из деревни по добру по здорову или хоть детей к родственникам отослать, — не вышло. Только соберутся, за околицу выедут, — такой ужас их брал при виде дороги и открытого поля, что и сами не помнили, как домой возвращались. Пока опомнились, уже и лошадь распрягли, и пожитки по местам раскладывают. И отсидеться в родных стенах в очередной Dies irae[41] тоже не выходило: одного мужика завалило обвалившейся крышей, а сын с женой в том же доме не пострадали.

— Но даже из «сознательных» никто не обратился, — заметил «умник». — Что-то не верится, что они боялись гнева старосты больше, чем проклятия.

— Разумеется, нет, — кивнул Кифер. Парень этот ему определенно нравился, из таких выходят толковые, дотошные дознаватели, внимательные к мелочам. Вот только избавится от лишней серьезности и казенных формулировок, и цены ему не будет. Но это дело наживное: парочка заковыристых расследований в глухомани, и заговорит как человек. — Кое-кто пытался добраться до какого-нибудь отделения и поведать об их незавидной доле. Но, — инквизитор выразительно развел руками, — не тут-то было. Если кто ехал в город, скажем, на ярмарку, все было в порядке. Но стоило кому-то собраться в дорогу с целью сообщить нам о происходящем… Вблизи деревни поднимался ветер, не давая проехать и пугая лошадок и осликов; если же мысль завернуть в отделение посещала жителя проклятой деревни уже на некотором отдалении от родных мест, что-то все равно мешало. Чаще всего он на что-нибудь отвлекался, а о своем намерении вспоминал лишь на подъезде к дому. Или на него накатывал беспричинный страх, гнавший жертву до самого порога. Сын старосты, каковой не единожды предпринимал попытки добраться до властей, битый час расписывал, какие неурядицы приключались с ним в дороге каждый раз. Парень он, как я убедился, оказался смекалистый. Про ветер уразумел быстро и взялся его обманывать. Едет вроде как в соседнюю деревню на ярмарку. Там отделения нет, но ежели местному священнику весточку передать... Да только как писать взялся, буквы все и позабыл. Выходят вместо немецких слов невиданные закорючки. Если, скажем, что иное писать берется — буквы как буквы, а ежели признание — невесть что выходит. Испугался, сжег письмо, а оно вспыхнуло алым чадящим пламенем, и в дыму ухмылка жуткая проступила. Другой раз добрался до городка на ночь глядя, попросился в дом ночевать, чтоб с утра в отделение идти. Заночевал, выспался, а как утром уезжать наладился — хозяйка в крик. Вор, дескать, грабитель. На честь покушался, добро украсть норовил. Будто не сама его вечером в дом пустила. Соседи набежали, расправу чинить собрались. Насилу ноги унес, а про отделение и думать забыл, только на полпути к родной деревне вспомнил. В другой ситуации я бы сказал, что из такого записного враля хороший бы сказочник вышел, да только не до шуток ему было. Если даже вдвое приврал, половины достаточно, чтобы волосы дыбом встали. Одним словом, малефик позаботился о том, чтобы добрым односельчанам было трудно избавиться от его предсмертного подарочка.

Кто-то из слушателей тихонько присвистнул.

— Весьма точная характеристика положения, — согласился Кифер и сделал вид, что не заметил, как порозовели щеки рыжего веснушчатого парня в заднем ряду. — Теперь вы понимаете, почему старостин сын меня только что не облобызал: иного способа поведать о своих бедах кому следует у них не осталось.

— И вам удалось решить их проблему, майстер Буркхард? — с надеждой спросил рыжик-свистун.

— В определенной мере, безусловно, — кивнул следователь и пояснил в ответ на застывший на половине лиц вопрос: — Каждый должен заниматься своим делом. Моя задача как дознавателя — расследовать дело, установить личность виновного и задержать его, при необходимости вызвав на подмогу группу захвата. Задача зондергруппы — прибыть на место и уничтожить или захватить тех, на кого укажет следователь. Снимать проклятия, наложенные давно сожженным малефиком, — задача expertus’ов и иных служителей Конгрегации, сведущих в вещах потусторонних. Мое дело в данном случае состояло в том, чтобы собрать максимум сведений и сообщить о творящемся непотребстве тем, кто действительно способен помочь. Expertus’ов туда съехалось немало, и повозиться им пришлось изрядно. Что именно они там делали — не знаю, не вникал. Но чаще всего творить волшбу оказывается намного проще, чем исправлять ее последствия. Насколько мне известно, — добавил он, не дожидаясь очевидных уточнений, — избавить незадачливых крестьян от их напасти удалось, но отмаливали это место долго.

И не только отмаливали. У одаренных служителей Конгрегации есть свои методы. А кроме толпы expertus’ов, за ту несчастную деревню денно и нощно молилась добрая половина Abyssus’а. Но об этом господам курсантам знать рановато.

— Хочешь еще о чем-то спросить? — поинтересовался Буркхард у поднявшего руку «непоседы».

— Да, — кивнул тот. — А что делать, если дожидаться подмоги некогда?

Подвиги Молота Ведьм решительно не давали молодому поколению покоя. А Кифер Буркхард помнил, как нашел тогда еще не живую легенду, а желторотого выпускника умирающим от ожогов на фоне догорающего баронского замка, куда тот полез на верную смерть, потому что не мог иначе. И кто знает, что бы было, останься он тогда снаружи дожидаться подмоги.

— Поступайте так, как велит ваша совесть и ваш долг, — посоветовал инквизитор. Гнать юнцов на рожон не позволял здравый смысл, а требовать осторожности — жизненный опыт.

Кифер обвел аудиторию изучающим взглядом. Впечатленные рассказом макариты были удивительно тихи и задумчивы.

— И какой же вывод вы можете сделать из сей поучительной истории? — осведомился следователь, дождавшись, пока курсанты переварят услышанное, и благожелательно кивнул вскинувшему руку «умнику».

— Что, запрещая обывателям самим принимать и, главное, приводить в исполнение столь серьезные решения, — сразу же выдал тот без запинки, — мы, помимо прочего, ограждаем их же от возможных катастрофических последствий подобных действий.

— Верно, — одобрил Буркхард, мимоходом отметив это «мы» из уст еще недоучившегося следователя. Надо будет намекнуть ректору, что штутгартскому отделению не помешает молодой толковый служитель годика так через два. — Что же, господа курсанты, судя по звону колокола, наше время давно вышло, а вам пора направить свои стопы в сторону трапезной, ибо не должно делам давно минувших дней отбивать аппетит ныне живущим.

 

Старые четки

Авторы: Мария Аль-Ради (Анориэль), Дариана Мария Кантор

Краткое содержание: Четки, оставленные Курту отцом Юргеном, сыграли в его жизни очень важную роль.

 

Этот день был безмерно долгим, нежданно страшным.
Пыль дороги и пепел смерти в одно смешались.
И, вернувшись к чужому дому,
Где уютно, тепло, спокойно,
Ты растерянно смотришь на вещь, что тебе отдали,
И в душе разговор воскрешают позавчерашний
Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.
Темные бусины, в старческих пальцах бывавшие множество раз.

Carissimi, nolite peregrinari in fervore qui ad temptationem vobis fit quasi novi aliquid vobis contingat
Sed communicantes Christi passionibus gaudete ut et in revelatione gloriae eius Gaudeatis exultantes.

Этот замок насквозь опасен, непредсказуем.
Забираться сюда вдвоем — та еще затея...
И когда уже нет спасенья,
Как и времени на сомненья,
Ты врага бьешь святою реликвией, сам не веря,
Что помогут тебе пережить этот ад безумный
Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.
«Может, ты просто молиться не пробовал?» — спрашивал он как-то раз...

Ave, Maria, gratia plena!
Dominus tecum;
Benedicta tu in mulieribus,
Et benedictus fructus ventris tui Jesus.
Sancta Maria, mater Dei,
Ora pro nobis peccatoribus
Nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

Это кладбище сплошь окутал зловещий морок.
Черно-белые тени плотным кольцом сомкнулись.
Как сразить свое отраженье,
Коль твои все его движенья?
Губы шепчут псалом, и надежда души коснулась:
На руке двойника нет в помине знакомых четок...
Старые четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.
Бусины в трещинках, что твою душу и жизнь сберегали не раз.

Dominus pascit me, et nihil mihi deerit;
in pascuis virentibus me collocavit,
super aquas quietis eduxit me.
Animam meam refecit.
Deduxit me super semitas iustitiae propter nomen suum.

Этот скепсис, привычный с детства, сломить непросто.
Бог нечасто своим вмешательством нас балует.
Только видя за чудом чудо,
Не признать и грешно, и трудно:
Он не глух и не слеп, справедливость Небес существует.
Ныне в память о том ты, с руки не снимая, носишь
Верные четки, посмертный подарок святого, что жизнь тебе спас.
Темные бусины перебираешь с молитвою ты каждый раз.

Nam et si ambulavero in Valle umbrae Mortis,
non timebo mala, quoniam Tu mecum es...

В тишине так обманчиво кроток
Стук тобою намоленных четок.

 

---

Дата добавления: 2018-06-27; просмотров: 221; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!