У. Л. Бост, Эшвилл, штат Северная Каролина, 88 лет.

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 4Следующая ⇒

«Иисусе Сын Божий, помню, как, когда я был маленький, лет десять мне было, через Ньютон проходили работорговцы — они гнали рабов на продажу. Они всегда останавливались у нас. Бедняги чуть до смерти не замерзали. Это всегда было в конце декабря, чтобы рабы были готовы к продаже 1 января. Часто бывало, что четверых или пятерых сковывали цепями вместе. На них никогда не было достаточно одежды, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Женщины были в тонких платьях, нижних юбках и исподнем. На краях их платьев намерзали сосульки, когда их гнали вперед, как овец на стрижку. Обуви никогда не было. Прямо вот так бежали по обледенелой земле. Торговцы были на лошадях и гнали перед собой бедных негров. Когда негры замерзали, их заставляли бежать, чтобы согреться. Торговцы ночевали в гостинице, а негров загоняли в хижины, как свиней. Всю ночь было слышно, как они стонут и молятся. Ворота были всегда закрыты, а рядом стоял часовой — он пристрелил бы любого, кто попробовал бы сбежать.

У многих цветных женщин были дети от белых отцов. Женщины понимали, что лучше не перечить. Потом они этих самых детей, в чьих жилах текла их кровь, делали тоже рабами. Если б хозяйка узнала, она бы устроила революцию. Но хозяйки обычно не знали. Белые мужчины не скажут, а негритянки боялись. Так что они так и жили, надеялись, что это всё не навсегда».

ТемпиХерндон-Дарем, Дарем, штат Северная Каролина, 102 года

«Когда я подросла, я вышла замуж за ЭкстераДарема. Он принадлежал СнайпсуДарему, у которого была большая плантация в соседнем округе. У нас была настоящая свадьба. Нас поженили на большом крыльце хозяйского дома. Мастер Джордж зарезал поросенка, а миссис Бетси велела Джорджанне, кухарке, приготовить огромный свадебный торт, который весь был покрыт белоснежной глазурью, а посредине были фигурки жениха и невесты, и они держались за руки. Под деревьями во дворе поставили стол, и это был всем пирам пир. Позвали всех негров, и мастер Джордж налил каждому по стаканчику. Свадьба была что надо. На мне было белое платье, белые туфли и белые перчатки до локтя, а миссис Бетси сделала мне фату из белой сетчатой занавески. Когда она заиграла свадебный марш на пианино, мы с Экстером подошли по дорожке и поднялись на крыльцо к алтарю, который придумала миссис Бетси. Я такого красивого алтаря никогда не видала. Рядом с красным розовым кустом она поставила столы с цветами и белыми свечами. На пол положила простыню, льняную простыню, на которой мы стояли, и там еще была белая подушка, чтоб стоять на коленях. Экстер сделал мне обручальное кольцо — своим перочинным ножом из большой красной пуговицы. Он его сделал таким круглым и так отполировал, что как будто мне вокруг пальца завязали шелковую ленточку. Да, это было красивое кольцо. Я его проносила лет пятьдесят, а потом оно износилось и стало таким тонким, что я его как-то потеряла, когда стирала белье».

Мэри Армстронг, Хьюстон, штат Техас, 91 год

«Я родилась в Сент-Луисе, [штат Миссури]. Моя мать принадлежала Уильяму Кливленду и Полли Кливленд, и они были самыми подлыми белыми в мире — постоянно били своих рабов. Эта старая Полли, она была натуральным дьяволом, и она запорола мою сестру, которой было девять месяцев, совсем младенец, до смерти. Она сняла пеленку и стала бить мою сестренку, пока не пошла кровь — просто за то, что она плакала, как любой ребенок, и сестренка умерла. Я никогда этого не забуду, но я с этой Полли поквиталась. Дело было так.

Мне было десять лет, и я тогда принадлежала мисс Оливии, дочери этой самой Полли. Однажды эта ведьма приехала в дом, где мисс Оливия жила после замужества, и попыталась меня отстегать во дворе. Я подняла камень размером с половину вашего кулака и врезала ей прямо в глаз, так что глаз этот выбила, и говорю: „Это тебе за мою убитую сестренку“. Как она орала — за пять миль, наверное, было слышно, но когда я сказала мисс Оливии, та ответила: „Что ж, мама наконец получила урок“. Но эта стерва оставалась такой же подлой, как ее муж, старый Кливленд, до самой смерти, и я очень надеюсь, что они горят сейчас в аду».

Отмена рабства.

Освобождение рабов в общественном сознании тесно связано с именем президента США Авраама Линкольна. Более того, советская историография прямо называла его «признанным аболиционистом»1, мягко говоря, греша против правды.

Линкольн никогда не относил себя к аболиционистам, хотя и выступал за отмену рабства. Но его позиция была обусловлена не горячей любовью к чернокожим, а собственным горьким опытом — будучи простым рабочим в начале своей карьеры, он на своей шкуре почувствовал, что значит конкурировать с трудом рабов.

К неграм он относился точно также, как любой другой «здравомыслящий» белый американец его времени – «Я заявляю, что я не выступаю и никогда не выступал за введение какой бы то ни было формы социального и политического равенства белой и черной рас, что я не выступаю и никогда не выступал за предоставление неграм права становиться избирателями, судьями или должностными лицами, права на заключение брака с белыми людьми; и, кроме того, я добавлю, что между черной и белой расами существуют физиологические различия, которые, по моему мнению, никогда не позволят им сосуществовать в условиях социального и политического равенства. И поскольку такое сосуществование невозможно, а они, тем не менее, находятся рядом, должны сохраняться отношения высших и низших, и я, как и любой другой человек, выступаю за то, что высшее положение должно принадлежать белой расе. В связи с этим я должен сказать, что не считаю, что из-за превосходства белого человека негры должны быть лишены всего», говорил он, выступая во время предвыборных дебатов с Стивеном Дугласом в 1858 году.

Уже во время войны, 22 августа 1862 года президент отвечал радикально-республиканскому издателю «Нью-Йорк Дейли Трибюн», отъявленному аболиционисту, автору лозунга «Вперед — на Ричмонд», Хорейсу Грили на вопрос, почему он медлит с освобождением рабов: «Моей высшей целью в этой борьбе является сохранение союза, а не сохранение или уничтожение рабства. Если бы я смог спасти союз, не освободив ни одного раба, я бы сделал это; и если бы я мог спасти его, освободив всех рабов, я бы сделал это, и если бы мог спасти его, освободив одних рабов, а других не освободив, я бы сделал это. Что я предпринимаю в вопросе рабства и для цветной расы, я делаю потому, что верю, это поможет сохранить союз… Этим я объяснил здесь мое намерение, которое рассматриваю как официальный долг. И не намерен изменять мое часто высказываемое личное желание, что все люди везде должны быть свободны.»

Несколько недель спустя после этого письма, 22 сентября 1862 года, когда войска южных штатов после битвы на Энтитеме вынуждены были уйти из Мэриленда, Линкольн счел, что наступил подходящий момент для обнародования давно созревшего решения: он издал «Прокламацию Освобождения», согласно которой все рабы, находящиеся после 1 января 1863 года в «мятежных штатах», объявлялись свободными. Это географическое ограничение должно было обеспечить лояльность населения в пограничных штатах и в уже занятых областях. Она означала также уступку умеренным избирателям на Севере, для которых уничтожение рабства не являлось мотивом для войны, но которые понимали, что этот шаг может облегчить победу Союза.

Часть радикальных республиканцев критиковала документ, обосновывая это тем, что он освобождает рабов там, где они в настоящий момент не могут быть освобождены, а именно — на вражеской территории, и не освобождала там, где это было возможно, а именно в оккупированных областях и в пограничных штатах, примкнувших к Союзу. Этот безусловно меткий аргумент, однако, не мог скрыть символическую взрывную силу декларации, которая прямо или опосредованно принесла свободу почти трем миллионам рабов и подорвала тыл Юга.

Прокламация оказалась экономической диверсией против Юга. На Юге никто не собирался объяснять неграм смысл документа, негры просто слышали о «слове массы Линкума», о том, что все негры будут свободными. Eсли негры бежали с Юга и раньше, и это можно было сравнить с протекающей крышей, то теперь уже хлынули ручьи которые, в конце концов, соединились в поток. Понятно, что когда все здоровые мужчины на фронте а дома остались старики, женщины, дети и те кто по каким-либо причинам не смог воевать, то ситуация, когда еще и убежали негры, Югу ничего хорошего не принесла.

Прокламация революционизировала войну, которая стала борьбой за уничтожение рабства и полное изменение структуры южной общественной системы. Особенно радикальным шагом, ставшим возможным в результате обнародования прокламации, был набор негров в армию северных штатов.

Внешнеполитически декларация Линкольна лишила правительства Англии и Франции всякой возможности вступить в войну на стороне Конфедерации. Так как теперь речь шла о войне «за» или «против» рабства, то общественность в обеих странах, которые давно уничтожили рабство в своих колониальных областях, однозначно взяла сторону северных штатов.

Линкольн отлично понимал, что освобождение не имело прочной конституционно-правовой основы. Только поправка к Конституции могла окончательно решить судьбу рабства еще до окончания войны. Без этого шага рабовладельцы юридически имели право потребовать назад свое «имущество» — т. е. освобожденных рабов, так как прокламация была действительна лишь как военная мера.

Линкольн успел провести через Конгресс 13-ю поправку, которая бесповоротно отменяла рабство в стране. Сенат ратифицировал ее в апреле, а 3/4 штатов — к декабрю 1865 года.

Дата добавления: 2018-05-31; просмотров: 225; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!