Архаизмы мировоззрения и стиля

    Прежде чем их назвать, сделаю общую оговорку на будущее чтение этих лекций. Приступая к изучению философии, стоит сразу привыкнуть к такой, на поверхностный взгляд странной особенности, как многозначность базовых понятий этой отрасли знания. В контрасте с однозначными терминами естествознания и технологии, философские категории совмещают в себе сразу по нескольку значений, поворачиваясь к читателю, собеседнику то одним, то другим из них. Это связано с особой противоречивостью и динамизмом мира человеческой истории и культуры, их негомогенностью (неоднородностью) по сравнению с мирами природы и техники. Более того, каждый человек вправе придавать тому или иному гуманитарному выражению свой, сугубо личностный смысл и им довольствоваться. Но в этом случае ему лучше не ходить на занятия, а особенно на экзамен по философии. В качестве учебного предмета, а тем более области научных исследований, своего рода духовной практики анализа неких универсалий и самоанализа качеств личности, философия предполагает уяснение и согласование исходных для всей культуры смыслов и значений. 

       За точку отсчёта при работе с научными понятиями не грех взять словарь русского языка, а ещё чаще по философии — иностранных слов. Любая статья там обычно начинается с этимологического, дословного перевода. Этимологией слова называется его исходное значение, с которым оно произошло на том или ином языке. Далеко не исчерпывая всех дальнейших значений соответствующего понятия, этимология в большинстве случаев весьма полезна для лучшего его уяснения.

       «Myphos» в прямом переводе с греческого означает «предание», «сказание», «повествование». Соответственно, мифологией прежде и чаще всего называется совокупность уходящих в далёкое прошлое сказаний о сотворении мира, его устройстве и грядущем конце; о богах и героях того или иного народа; их происхождении, подвигах, отношениях с людьми и природой. Эти типичные сюжеты были взаимосвязаны в мифологии разных народов Земли, образуя цепочки сказочных событий. Содержание таких рассказов различается от народа к народу, а вот структура, сюжеты мифов типичны для всего человечества. Джозеф Кемпбелл, автор книги «Тысячеликий герой» (1948) так характеризует самую типичную модель мифа: «Герой выпадает из повседневного мира и оказывается в области сверхъестественного, полной чудес; там он встречается с волшебными силами и одолевает их в решающей битве; после чего возвращается в обычный мир; где раздаёт благодеяния людям при помощи силы, обретённой в результате таинственных приключений». Наши предки верили, что всё, что описывается в мифах, случалось на самом деле. Поэтому в самом первом значении можно говорить обисторической мифологии, то есть священных для древнего мира сказаниях о богах и героях. Их творцы и носители давно умерли, а сами мифы сохранились в устной или письменной традиции.

Для потомков, включая нас с вами, эти рассказы стали фактом истории литературы и искусства. Поэтому, во-вторых, будем иметь в виду литературную мифологию как памятник устного поэтического творчества любого народа. С таких произведений начинается фольклор любого народа (песни, иные сказания, пословицы-притчи); затем они перерождаются в эпос (см. ниже); наконец, становятся жанром авторской литературы.

В древности мифология господствовала в человеческом сознании. Она заменяла первобытным людям науку, литературу, историю, да и все прочие формы знания. Мифы представляли собой модель мира и образец поведения. Их передавали из поколения в поколение, давно забыв, кто и по какому поводу первым придумал соответствующий сюжет, каким был его реальный прототип.

    Образцовой может считаться олимпийская мифология древних греков и римлян, которая затем получила наибольшее распространение в культуре остальных цивилизованных стран. И по сей день мы с вами, допустим, смотрим фильмы о приключениях Одиссея и других героев осады Трои, едим кашу «Геркулес», ездим на автобусе «Икарус», храним деньги в банке «Гермес», рассуждаем о «комплексе Эдипа», сталкиваемся с массой других осколков античной фантазии. Как сообщил об этом, в частности, Николай Гумилёв в стихотворении с показательным названием «Современность» (1911):  

                    Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.

                              На губах трепетало последнее слово.

                              Что-то ярко светило — фонарь иль луна,

                              И медлительно двигалась тень часового.

                              Я так часто бросал испытующий взор

                              И так много встречал отвечающих взоров,

                              Одиссеев во мгле пароходных контор,

                              Агамемнонов между трактирных маркёров.

                              ...

                              Я печален от книги, томлюсь от луны,

                              Может быть, мне совсем и не надо героя...

                              Вот идут по аллее, так странно нежны,

                              Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.

       Скандинавская мифология представляет собой наиболее яркий вариант общегерманской, записанный в виде Старшей и Младшей Эдд ещё в раннем Средневековье (XI–XIII вв.). Первый обитатель космоса — великан-гермафродит Имир вышел некогда из Мировой бездны, а уже из его тела появились на свет другие великаны. От брака великана и великанши родились первые боги (асы), старший из которых — Один, повелитель грома и молнии. Боги ополчились на гигантов, убили Имира и из частей его тела изготовили небесный свод, звёзды, облака и прочие части мироздания. Земля образовалась из разложившегося туловища поверженного чудовища. Затем из дерева боги вырезали первых людей — из ясеня мужчину, из ольхи женщину. Весь мир представлен в виде гигантского дерева (Иггдрасиль). Оно объединяет Землю, где живут люди (Миддгард) и небо (Асгард). На небе, где живут боги, расположен рай для павших с оружием в руках воинов (Вальхалла). Туда их души провожают летучие девы — валькирии. Корни Мирового дерева уходят в царство мёртвых (Хёль). Там всегда холодно, как на крайнем севере. С великанами и прочими чудовищами продолжает бороться бог Тор, в чьём подчинении находятся гром и молнии. Его атрибут — молот, который он мечет во врагов. Плодородие и мир олицетворяет боги Фрейр и его жена Фрейра. Отрицательный герой (трикстер) среди богов — злой проказник Локи. Подземные чудовища норовят вырваться на свободу и когда-нибудь они нападут на богов. В их последней битве (Рагнарёк) мир погибнет — будет сожжён и затоплен. Но когда-нибудь возродится снова.

       Славянской мифологии не повезло — она пришлась на тот период истории наших предков, когда они ещё не знали письменности. После принятия христианства языческие верования и обряды запрещались и преследовались и церковными, и светскими властями Руси, поэтому достоверных сведений об этих мифах сохранилось немного. Археологи и этнографы гипотетически реконструируют картину мира славянского язычества, которая чем-то похожа на мировоззрение других варварских народов, а чем-то от них отличается. Попытки безапелляционно расписать «русские веды» или «влесовы книги» недобросовестными авторами не заслуживают внимания.      

       У народов крайнего северо-востока Евразии — чукчей, коряков, ительменов и эскимосов до сих пор распространён цикл мифов о Вороне, который создает арктическую природу с её животными (начиная с оленей, тюленей, моржей и остальных объектов северной охоты) и птицами, затем даёт людям солнце, учит их жить в суровых условиях вечной мерзлоты. Причём этот легендарный Ворон — вовсе не всесильное божество, а своего рода культурный герой. Он то помогает людям в их бедах, то сам становится человеком (шаманом), а в конце концов заболевает и умирает. Дальнейшая судьба мира зависит уже от самих людей и взаимодействующих с ними благих и вредоносных сил природы, духов. Эти последние олицетворяют положительные (солнце, тепло, свет) и отрицательные (луна, стужа, тьма) стихии природы.

       Знакомство с античным или любым другим конкретным вариантом мифологии входит в задачу школьной учёбы или самообразования. По курсу философии необходимо уяснить общую природу всякой мифологии, учесть её вклад в культуру человечества, различить её типические проявления в современную эпоху.

    Третье и основное значение термина «мифология» носит социально-психологический характер.Перед нами особый тип человеческого сознания и, соответственно, мировоззрения, мышления, присущий первобытному обществу. Такому, которое уже отделилось от природы, остальных зверей, но не достигло ещё уровня, именуемого цивилизацией, с её более или менее устойчивыми гарантиями существования человека и развития социума. Первобытный человек потенциально уже может всё, на что способны и наши с вами интеллект и воля. Если, вообразим, каким-то чудом взять сегодня на воспитание маленького кроманьонца, его, наверное, вполне можно было бы подготовить к поступлению в университет и худо-бедно обучить там. Что Робинзон и сделал со своим верным туземцем Пятницей в классическом романе Даниэля Дефо, а французские этнографы на самом деле с юной индеанкой из Южной Америки, окончившей Сорбонну. Но техническое оснащение, культурное наполнение таких возможностей на стадиях дикой первобытности остаются крайне скудными, явно отстающими от микрокосма духовных потребностей пробудившейся личности. Именно миф восполняет, достраивает человеческую психику до работоспособного состояния в условиях острого и хронического дефицита необходимой информации, в очень неравновесных условиях выживания. Образно говоря, миф выступает в функции культурного «транквилизатора», а то и «нейролептика» интеллекта и остальной души на заре существования человечества.

    Если после сравнения, которое всегда поневоле хромает, попытаться дать содержательное разъяснение мифа как формы мышления, то одно из лучших принадлежит выдающемуся русскому учёному скандинависту Михаилу Ивановичу Стеблину-Каменскому (1903–1981). Миф — это такое повествование, которое там, где оно возникало и бытовало, принималось за правду, как бы оно ни выглядело неправдоподобно, фантастично с каких-то иных точек зрения.Допустим, борьба Одиссея с сиренами или же его беседа с Афиной Палладой первоначально воспринимались предками эллинов как поучительный рассказ о действительных событиях, а вовсе не как галлюцинации, аллегории или досужие выдумки. Выбрасывая за борт своего корабля часть завоёванных сокровищ, скандинавский викинг всерьёз верил, что боги оценят этот дар и умножат его удачу на будущее, встретят его после смерти гостеприимно. При затмении солнца чукчи и другие народы Севера стучат в бубны, тазы, сковородки и всё, что попадёт под руку, пока злой дух-кэле не отпустит светило на свободу. В конце концов затмение заканчивалось, что и подтверждало в глазах людей их победу над духом. Так и сегодня нормальный ребёнок всерьёз принимает волшебные перипетии сказки, верит в приход Деда Мороза и т.п. сюрпризы, т.е. живёт отчасти в мире волшебной фантазии. А верующий в Бога человек без тени сомнения воспримет чудесное спасение разрубленной или взорванной иконы, «плач» изображения на ней и т.п. специальные эффекты, на самом деле вполне естественные, а нередко кем-то подстроенные или воображённые, галлюцинированные.  

  Некоторые общности людей (вроде американских индейцев или эскимосов, австралийских папуасов или африканских бушменов, российских чукчей или якутов, тому подобных народов) так и не смогли преодолеть сопротивление особенно суровой природы или оказались отброшены ходом социальной истории от цивилизационных рубежей и потому надолго, вплоть до наших дней сохранили архаическое, традиционное сознание — мифологическое по преимуществу. В одном из африканских племён этнографу доказывали, что обезьяны — тоже люди. Учёный возразил, что ведь они лишены дара речи. На это ему было сказано, что обезьяны только притворяются не говорящими, чтобы мы не заставили их работать. Как видно, для мифологически мыслящего лица нет границ между человеком и природой, реальным и сверхъестественным, возможным и невозможным.

    На законный вопрос, почему люди так склонны выдавать желаемое за действительное с помощью мифов, понятно отвечает другой выдающийся специалист, на сей раз востоковед — И.М. Дьяконов. Согласно основному выводу его исследования «Архаические мифы Востока и Запада», миф возникает из тропа, то есть иносказания (греческое tropos — поворот, направление; в данном случае  — слово или оборот речи, употребляемые в переносном значении). Образцом чего  служит метафора — образное сближение слов на основе их переносного значения, мысленный обмен признаками между ними. Метафора отличается от простого сравнения (допустим, лицо как луна, руки как крылья и т.п.). Метафора — скрытое сравнение, в ней слова «как будто», «словно», «как» опущены, но подразумеваются (вспомним пушкинскую «телегу жизни»; гоголевскую «птицу-тройку» (Россию); блоковский «революционный пожар» и прочие классические литературные метафоры).

Метафорическое сближение явлений и предметов, нередко самых разных, таит в себе неограниченные возможности постижения их скрытых сторон, сущности. Недаром метафора стала основным способом моделирования мира в искусстве. Но читатель, зритель авторского произведения искусства сознаёт условность метафор, их сугубо эстетическую нагрузку. А мифолог верит в действительное родство охваченных образным сравнением явлений (например, молния — оружие божества; земля родит урожай как любое другое существо женского рода; и так далее). Именно образами, метафорами вынужден мыслить первобытный или вообще необразованный человек, поскольку ему не хватает абстрактных категорий, отвлечённых понятий, точных фактов. Мозг у творцов и пользователей мифов устроен точно так же, как и наш, и по своим умственным способностям мы в принципе равны. Однако средства для переработки информации у носителя примитивного мышления в явном дефиците. Ему не с чем сравнить неизвестные явления, процессы. Мал запас фактических и теоретических знаний. Вот он и сравнивает их с простыми визуальными впечатлениями — цвета, формы, запаха и прочими, доступными любому. Отсутствие научных и технических сведений восполняется тем, что всегда под рукой — простым сравнением одной наглядности с другой (допустим, Земля похожа на круглую плоскость типа тарелки, только громадных размеров, а стоит она на черепахе, которую мы тоже видали). Любая народная культура пронизана метафорической символикой — приметами, знамениями, предсказаниями, иными ассоциациями.

       Видный американский востоковед Генри Франкфорт (1897–1954) уточняет разницу современного (так или иначе онаученного, рационализированного) и древнего (по преимуществу мифологизированного) мышления. Для нашего современника окружающий его мир явлений воспринимается как некое безличное «Оно», а для древнего, примитивного по складу ума человека этот мир суть родственное «Ты». Первый вид сознания мира лёг в основу западноевропейской науки. Он предполагает объективное, бесстрастное рассмотрение субъектом объекта таким, каков тот есть сам по себе. Такое знание носит понятийный — опосредованный, расчленённый на смысловые единицы характер. А второй предполагает непосредственное понимание вещей и событий как похожих на нас самих; живое впечатление от их пользы или вреда нам лично, а значит и переживание чувств (страха, надежды и т.д.) по поводу всего окружающего без исключения. «Ты», присутствуя рядом с нами, как-то проявляет себя, и это позволяет дикарю мыслить о его значении для людей. «Оно» в принципе предсказуемо, поскольку управляется универсальными причинами и законами. Наука и техника, открывая эти последние, позволяют нам прогнозировать будущее и влиять на него волевым образом. Напротив, «Ты» по определению непредсказуемо и проявляет по отношению к людям свою собственную волю, благую или злую. Поэтому дикарь вступает с диалог с животным миром и даже неодушевлёнными стихиями природы, надеется договориться с ними о мирном сосуществовании или даже союзе, взаимной поддержке. Заметим, что язычник или его «агент влияния» на природу — шаман не умоляют духов природы о милости, не капитулируют перед их всесилием, как поклонники мировых религий. Дикарь договаривается с камнями, растениями, животными так же, как с людьми-соплеменниками; угрожает им или задабривает их. «Ты» в природе переживается как всегда живое, цельное, от которого зависит твоё собственное существование. В мифах, таким образом, воплощён опыт бесчисленных встреч людей и сил природы. Но это опыт более или менее успешных действий по поводу повторяющихся событий, а вовсе не объяснение их скрытой сущности. Поэтому древние люди рассказывали мифы, то есть олицетворяли природу, её силы вместо того, чтобы анализировать события и делать общие выводы.  

       Типичным представителем такого мировосприятия выступил Дерсу Узала — проводник русского путешественника по Дальневосточному Приморью Владимира Клавдиевича Арсеньева (1872–1930). Вот описание их знакомства: «Это, вероятно, медведь, сказал Олентьев и стал заряжать винтовку. — Стреляй не надо! Моя люди!.. – послышался из темноты голос и через несколько минут к нашему костру подошёл человек. Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты, за спиной большая котомка, а в руках сошки и старая длинная берданка. — Здравствуй, капитан, — сказал пришедший, обращаясь ко мне. Затем он поставил к дереву свою винтовку, снял со спины котомку и, обтерев потное лицо рукавом рубашки, подсел к огню. ... Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали его мы. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть. Так принято в тайге. — Спасибо, капитан, — сказал он. — Моя шибко хочу кушай, моя сегодня кушай нету. Пока он ел, я продолжал рассматривать его. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные; такие же, но ещё более глубокие шрамы лежали на его лице: один на лбу, а другой на щеке около уха. ... Наш гость был из молчаливых. Наконец Олентьев не выдержал и спросил пришельца прямо: — Ты кто будешь, китаец или кореец? — Моя гольд, — ответил он коротко. — Ты, должно быть, охотник? Да, — отвечал он. — Моя постоянно охота ходи, другой работы нет ... — А где ты живёшь? ... — Моя дома нету. Моя постоянно сопка живи. Огонь клади, палатка делай, спи. Постоянно охота ходи, как дома живи? ... Меня заинтересовал этот человек. Что-то в нём было особенное, оригинальное. Говорил он просто, тихо, держал себя скромно, не заискивающе. Мы разговорились. Он долго рассказывал мне про свою жизнь, и чем больше говорил, тем становился симпатичнее. Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге... Рассказывал про свои встречи с тиграми, говорил о том, что стрелять их нельзя, потому что это боги, охраняющие женьшень от человека, говорил о злых духах, о наводнениях и т.д. ... Меня поразило то, что Дерсу кабанов называл «людьми». Я спросил его об этом. — Его всё равно люди, — подтвердил он — только рубашка другой. Обмани понимай, сердись понимай, кругом понимай! Всё равно люди... Для меня всё стало ясно. Воззрение на природу этого первобытного человека было анимистическое, и потому он всё окружающее очеловечивал» (Арсеньев В.К. По Уссурийскому краю).

    Нейрофизиология мифа выясняется благодаря открытию и изучению феномена асимметрии головного мозга человека — органа обработки и осознания информации. Его правое и левое полушария обрабатывают информацию по-разному. В результате целого ряда экспериментов было доказано, что у абсолютного большинства людей правое полушарие воспринимает мир синтетически, образно, по аналогии, а левое — аналитически, по логической схеме. Р. Сперри (Нобелевская премия 1981 г.) так характеризует специфику разнополушарного восприятия: «Имея дело, например, с лицами, правое полушарие, по-видимому, реагирует на всё лицо в целом …, в то время как левое обращает внимание на отдельные выдающиеся признаки и детали, к которым легко могут быть приложены вербальные ярлыки, и использует эти признаки для различения и узнавания». Правое полушарие позволяет сразу охватить ситуативные связи на каком-то участке реальности и воспринимать его в динамике таким, каким он внешне является человеку в своей целостности. По отзыву другого выдающегося физиолога Дж. Экклса, функции правого полушария у высших животных и человека очень похожи. Левое же полушарие у людей специфично — оно занимается анализом, знаково-символическим обозначением реальности с точки зрения её внутренних, общих, сущностных сторон; оперируя дискретными единицами информации, соответствующими целым классам объектов. Оно же ведает речью, устной и письменной; цифрами и математическими формулами. Но левое полушарие нечувствительно к музыке и плохо распознает сложные образы, которые не делятся на простые элементы.

В зависимости от характера деятельности и условий окружающей среды у человека активизируются тот или иной из отмеченных типов мышления. У представителей первобытных народов их культура и экология востребует в большей степени правополушарный тип сознания. Не случайно среди них в десятки раз больше левшей, чем в индустриальных социумах (неврологически это свидетельствует о правополушарном доминировании). Охота на диких животных, постоянная угроза нападения извне, непрерывное изучение природы в поисках полезных ресурсов требуют быстрой оценки ситуации в целом и отчётливой зрительной ориентировки. В экстремальных условиях внешней среды успешнее адаптируются лица, акцентирующие правое полушарие. Здесь смутное ощущение опасности или удачи важнее последовательного перебора сенсорной информации. Всё решает быстрота реакции. Как показывает в своей работе российский философ Евгений Ярославович Режабек, мифомышление базируется на работе правого полушария, а специализированные типы духовности вроде науки или философии опираются прежде всего на возможности левополушарного мышления. Предполагается, что народы Востока больше налегают на возможности правого полушария, а европейцы — левого. Поэтому восточная культура более синтетична и интуитивна, а западная — рациональна, логична. Только последняя породила экспериментальное естествознание, технику и высокие технологии. Зато поплатилась медициной на уровне целого организма. Но это уже особая тема.

    В цивилизованных частях ойкумены мифология оказалась основательно потеснена новыми, специализированными формами духовной культуры, прежде всего религией, искусством, наукой, философией. Но пока человек остаётся человеком, он не в состоянии совсем отказаться от чего-то мифического. Отсюда дополнительные значения мифологии. Они связаны с её превращёнными состояниями, когда она гнездится по соседству со своей духовной родиной, опустошённой прогрессом знания и практики. Прежде всего, в своих облагороженных формах мифы образуют идейный фундамент любой религии, своего рода «теорию» всякого богословия. Когда к мифологии присоединяются обрядовая практика (культовые действия) и организация (церковная община) — получается религия. Внутри неё мифы увеличивают свою авторитарность — боги большинства национальных и мировых религий уже не партнёры, как духи для язычников, а владыки человека. 

    Далее, значительная доля мифологизма аккумулируется художественной литературой и остальным авторским искусством. Здесь, в отличие от религии, условность, игровой характер мифа преобладает над догматическим доверием к нему. Хотя присущая мифу в первую очередь функция образного, воображаемого воссоздания разных моментов действительности до реально недоступных человеку пределов, примирения его с нею остаётся в силе и тут. Эстетическая ипостась мифов — наиболее современная и благородная. Сюрреалистическая живопись, фантастическая литература, артхаусное кино, модернистская музыка заставляют человека думать, позволяют ему сопереживать страсти, недоступные или опасные в его реальной повседневности.

    Признанными мастерами мифологистской прозы в XX веке выступили, к примеру, Джеймс Джойс и Михаил Булгаков, Томас Манн и Герман Гессе, Франц Кафка и Джон Фаулз, Хорхе Луис Борхес и Милорад Павич, Уильям Голдинг и Станислав Лем, многие другие художники слова. Не говоря уже о творцах литературных сказок, самыми известными из которых выступают сегодня Джон Рональд Руэл Толкиен с его «Хоббитом» и трилогией о кольцах всевластья; Анджей Сапковский с его семитомной сагой о ведьмине Геральте, волшебнице Йеннифер, их воспитаннице княжне Цирилле; и следующем его же циклом исторических романов о лекаре-магике Рейневане фон Беляу, попавшем в водоворот гуситских войн XV в.; похожие по стилистике авторы.

    В своей лекции «О волшебных сказках» профессор Толкиен поясняет сверхзадачу данного жанра литературы: каждый человек, поскольку ему присуща способность к фантазии, способен придумать или изобразить нечто нереальное, например, зелёное солнце;но для того, чтобы «создать вторичный мир, в котором зелёное солнце будет восприниматься с доверием», необходимо создать произведение искусства, а вот на это мало кто способен. Потому что «мир с зелёным солнцем» — это целая система образов, со своей историей и логикой существования. Зато любоваться подобным миром фэнтези — гуманитарной фантастики (а не то сайнс фикшн — научно-технической фантастики, кому что нравится) будут многие, кому мало одного-единственного — настоящего мира, да ещё зауженного до взгляда из окна.

       Представления мифологического типа возникают везде, где человек оказывается в ситуации незнания чего-то для себя важного, интересного; или неполного знания; или же его по каким-то причинам не устраивает имеющееся знание. Даже повседневная жизнь самого рядового обывателя не полностью предсказуема, таит в себе нечто загадочное и опасное для каждого из нас (болезнь, катастрофа, иная неожиданность). Поэтому «осколки» повреждённых ходом исторического развития мифов разлетаются по миру в виде полного набора бытовых суеверий и примет (от избегания следа чёрной кошки до стучания по дереву и плевания через плечо в сомнительных ситуациях, множества иных). Как и в каменном веке, тёмные и запуганные современники до сих пор верят в оборотней и ведьм, вредоносный «сглаз»; с упоением рассказывают былички о страшных или забавных сверхъестественного толка (русалках, домовых, ангелах и иже с ними).

    Гораздо сложнее и часто опаснее, однако, не эти, в своей массе невинные, а то и поучительные капризы ума, по-своему милые слабости души, предчувствия опасности, либо удачи, а плодящиеся вновь и вновь мифы идеологии и политики. Идеология — это представления, в которых реальная действительность так или иначе дозирована, искажена в угоду интересам той или иной группы людей (партии, государства, народа, поколения, землячества, профессии, корпорации и так далее). Как и любая другая мифология, идеология — это не вульгарный обман или чьё-то личное заблуждение. Идеологемы, во-первых, облегчают сложные моменты жизни людей до приемлемого уровня. Например, обычно люди считают, что деньги — это воплощение общественного богатства, а не просто разрисованные бумажки, кусочки металла. Только периоды финансовых кризисов обнажают истинную природу богатства, но жить с таким «правильным» знанием становится гораздо хуже; по сути, невыносимо. И люди возвращаются в психологически уютные мифы социально-политической идеологии. «Функция идеологии состоит не в том, чтобы предложить нам способ ускользнуть от действительности, а в том, чтобы представить саму социальную действительность как укрытие от некой травматической, реальной сущности», — уточняет словенский философ-радикал Славой Жижек. В зеркале идеологических мифов люди видят себя сторонниками «правого дела», носителями «высоких идеалов»; им угрожают «тёмные силы», «недочеловеки» типа гоблинов или орков. Подобные представления повышают самоуважение, способствуют обретению смысла существования, объединяют людей в социум. Этим идеология полезна людям.

Однако политическая идеология, с другой стороны, таит в себе и опасные тенденции. Это ведь своего рода духовный наркотик. Превышение дозы идеологии по сравнению с наукой и здравым смыслом грозит отравлением ума и души. Время от времени кучка людей стремится навязать свою идеологию остальному человечеству. Ужасными примерами чего могут служить призывы левых радикалов к социалистической справедливости и коммунистическому раю на Земле; крайне правых к расово-национальной исключительности и мировому господству одного народа (или религии) над остальными. Миф Маркса и Ленина — о справедливом герое-искупителе страданий человечества — пролетариате, его верной дружине богатырей — коммунистической партии, которые победят чудовищ — гидру контрреволюции, завоюют «трудящимся» земной рай, Золотой век — коммунизм. Схожим образом положить конец мировой истории — только на почве расистских выдумок об «арийцах» как героических предках современных народов — думали Муссолини, Гитлер, Франко и прочие диктаторы. Сегодня представители особенно фундаментального ислама опять стремятся завоевать весь мир во имя Аллаха. За деньги и выдумки о загробном воздаянии мученикам-«шахидам» они шлют всё новых террористов убивать всех «неверных» — американцев, евреев, русских, испанцев, англичан... В результате насильственного внедрения подобных утопий в массовое сознание и поведение ни за что ни про что оказались уничтожены миллионы людей, а у спасшихся десятков миллионов искорёжена жизнь, отнято будущее. Что особенно характерно для мифа — его смысловой герметизм. Никакие уроки не идут ему впрок и ядовитые антиидеи привлекают к себе всё новых сторонников, может быть, чуть изменяющих облик старых политических выдумок.

Наконец, изрядное влияние мифологии содержит практика врачевания, особенно в так называемой «народной», традиционной медицине. Истоки народной медицины восходят к тем доисторическим временам, когда наш предок, руководствуясь полуживотными инстинктами, пытался облегчить свои болезненные состояния, прибегая к помощи природных средств. Древние люди, что подтверждается этнографическими исследованиями, превосходили нас в способности видеть мельчайшие детали и связи природы, улавливать их тонкие влияния на жизнь человека. В архаичной картине мира человек — естественная частица природы, с которой он связан неразрывно. Отсюда понятно, почему в народной медицине целебными свойствами обладает всё, что окружает человека и с чем он взаимодействует: травы, цветы, коренья, плоды, молоко и кровь животных, минералы, смолы, глины; то есть сама земля и все природные стихии.

Столетие за столетием, в мириадах проб и ошибок отбирались крупицы реальных знаний, действительных средств и способов лечения. Лечебная помощь раньше всего стала оказываться при травмах, родах, уходе за новорожденными, функциональных хворях вроде простуды. Позднее возникли некоторые специальные приемы лечения различных заболеваний с явно выраженными внешними признаками. Арсенал лекарственных средств, используемых в народной медицине, насчитывает около десяти тысяч видов — растительного, животного происхождения, а также минералов.

В народной медицине есть качественное своеобразие и свои достоинства, которых нет и не может быть в медицине научной, современной. Среди них — длившийся тысячелетия широчайший поиск целебных средств по всему полю реального мира; отсутствие каких-либо формальных ограничений по выбору средств и методов лечения; глубина истории, в которой совершался скрупулезный практический отбор рационального. Вместе с тем, обыденное сознание, сколь угодно умудренное вековым опытом, скользит по поверхности явлений; оно обречено заполнять мифами представления об их сущности и действительных причинах. Так, причинами болезней шаманское сознание полагает злых духов, «порчу» путём «сглаза» и прочую чепуху.

По сравнению с народной, научная медицина ещё молода. Ей лет двести. Все её действия находятся под постоянным контролем общественности и управленческих структур, что в некоторых случаях заметно сужает свободу поиска и эксперимента. Отметаются практически все средства и способы лечения, которые кажутся странными учёным, противоречат современному научному рассудку. Синтезированные лекарственные средства, даже при тщательных клинических испытаниях, не проявляют сразу всех своих побочных эффектов, отрицательных и положительных. Таковые обнаруживаются иногда через десятилетия массового применения. Современная медицина все более превращается в мощную, всесторонне оснащённую ремонтную базу человеческих тел. По лечению многих болезней существуют хорошо отработанные технологии, гарантирующие успех с высокой долей вероятности. Всё это приводит к тому, что классическое требование медицины — лечить не болезнь, а больного во всей его уникальной индивидуальности — на практике осуществляется всё реже. Народная медицина, напротив, держится на строгом, хотя бы по форме общения, индивидуальном подходе. Знахарь обращается к больному интегрально, как к личности. А медицина официальная волей-неволей обращает своё внимание на заболевший орган, какую-то часть организма.

Зато научная медицина позволила ликвидировать целый ряд тяжелейших эпидемий, уверенно излечивать многие остающиеся недуги и реально облегчать страдания любого рода пациентов. Ничего этого не в состоянии была добиться народная медицина за все тысячелетия своего существования. В фундаментальном исследовании по исторической антропологии «Homo sapiens. История болезни» А.П. Бужиловой (2005) суммированы данные о средней продолжительности жизни людей в разные эпохи. В каменном веке она была самой короткой: ниже 20 лет у австралопитеков; ниже 23 у неандертальцев; чуть выше 26 у первых кроманьонцев (сапиенсов); 31–32 года в эпохи верхнего палеолита (охотники на мамонтов), мезолита и неолита. С периодов раннего металла (бронзы, железа — первые земледельцы и скотоводы) и до позднего Средневековья таковая составляла около 35 лет для мужчин и около 30 лет для женщин. Только с конца XVIII в., то есть в условиях индустриальной цивилизации эти показатели достигли соответственно 70 и 75 лет. Решающую роль в этом достижении сыграли возможности научной медицины и гигиены (в первую очередь вакцинация, асептика, анестезия). Женщины, по крайней мере, сумели превзойти «сильный пол» по продолжительности жизни только при правильной постановке родов и резком снижении младенческой смертности в Новое время.

Конечно, официальная медицина может изучать накопленный опыт народного врачевания (приёмы, средства), извлекая рациональное из прошлого, или критически оценивать вновь появляющиеся находки современных самородков-врачевателей.

Народная медицина предельно консервативна — рецепты в ней передаются от поколения к поколению без особых изменений. А научная медицина постоянно развивается. Пределов её роста не просматривается. Например, с помощью нанотехнологий станет возможным транспортировать лекарство (скажем, антибиотики) точно в тот орган, который нуждается в излечении.

Как всякий спонтанный, стихийный процесс, народную медицину невозможно ни запретить, ни искусственно стимулировать в развитии. Запрет на врачевание без диплома и требование лицензирования некоторых народных приемов врачевания остаются на бумаге. Вопреки закону, в нашей стране множество знахарей открыто ведут приём пациентов, прикрываясь патентами предпринимателей по оказанию «услуг населению». Абсолютное большинство их клиентов — или тёмные, малограмотные, или отчаявшиеся люди; среди них преобладают женщины в возрасте менопаузы.

В народной медицине условно можно выделить три компонента. Первый — обширный набор лечебных средств самой разной природы, проверенных тысячелетней практикой. Многие их них, после исследования современной медициной, рекомендованы к применению. Это дееспособное ядро народной медицины, фундамент, на котором она существует, и будет существовать ещё достаточно долго. Второй компонент — средства и приемы врачевания, в основе действенности которых лежит плацебо (лат. placebo — понравлюсь), и шире, психотерапевтический эффект. Имеются в виду лекарственные формы, по виду или вкусу имитирующие какое-либо лекарство, но на самом деле содержащее фармакологически нейтральные вещества. Хотя на самом деле никакого воздействия на организм плацебо не производит, почти всегда у большинства пациентов оно приносит временное облечение болезненной симптоматики. Эта часть знахарства  функциональна и способствует популярности целителей, ибо пользы здесь больше, чем вреда. Плацебо-эффект — спутник любого врачевания, даже самого современного. Наконец, третий компонент народной медицины — приметы, обычаи, традиции, прилагаемые к лечению, сопутствующие ему. Они больше всего подвержены старению, утрате содержания и лишь немногие из них сохранили хоть какой-либо смысл и психотерапевтическое содержание. Суеверия есть суеверия, сколько не тверди об их психологической пользе.

Народная медицина несомненно уступает современной по объёму и качеству оказываемой помощи, а также в подавляющем большинстве случаев и по эффективности. Она бессильна против большинства тяжелых, хронических недугов. Хотя бы потому, что в далёком прошлом люди просто не доживали до таковых. Но она произрастает на «свободных территориях», не освоенных современной медициной, имеет собственные объективные основания, круг приверженцев и пациентов, и потому способна приносить некоторую пользу при разумном взаимодействии с современной научной медициной.

Медицинский оккультизм (от лат. occultus — тайный, сокровенный) — это попытки врачевания болезней без рационального объяснения их природы, но с претензией на использование сверхъестественных или ещё не познанных наукой сил. Они, оказывается, всё же подчиняются якобы избранным служителям соответствующих тайн. Любое лечение предполагает внушение и самовнушение — мобилизацию психики пациента, обращение к его целостной личности. В такого рода сотрудничестве врача и пациента нет ничего оккультного, хотя ещё далеко не все механизмы психосоматического взаимодействия пока вполне ясны естествознанию и медицине. Однако в большинстве случаев одного внушения бывает слишком мало для исцеления и тогда врачевание без диплома становится уголовным преступлением, поскольку угрожает здоровью и даже жизни больного, уменьшает его шансы на излечение или по крайней мере избавление от невыносимых страданий.

    Для общества, живущего первобытным строем, — в избах или кибитках, ярангах или ледяных хижинах, шаман, пророк, знахарь — нужные и закономерные фигуры, своего рода культурные герои, с помощью которых решаются важные задачи индивидуальной и коллективной практики. С мелкими недомоганиями или другими жизненными затруднениями представители традиционных обществ справляются сами. Они накопили большой запас эмпирических сведений о полезных и вредных сторонах природных явлений. К шаману обращаются, когда болезнь протекает тяжело, когда не ясны её причины (не простуда, не травма, а колдовство, порча?) или же когда предстоит явно рискованное предприятие (охота, война, стихийное бедствие). Задача шамана — изгнать злых духов и приманить к людям добрых. Характерен антураж шаманских сеансов (камланий). Шаман работает обычно вечером или ночью, в жилище больного, которое освещается только огнем очага; в присутствии его родственников и прочих зрителей, которые частью составляют пассивную аудиторию, частью помогают создавать звуковой фон сеанса; пользуется набором магических атрибутов (бубен, колотушка, бич) и реальных снадобий (мази, настойки из трав и т.п.). Веру в себя шаман старался укрепить разными экстравагантными действиями (хождение сквозь огонь, долгое погружение в воду, элементы гипнотического внушения разных чудесных «эффектов», вроде мнимого, на глазах заживающего пореза своего тела). Нередко одежда шамана имитирует облик зверя или птицы, вплоть до соответствующей маски на голове. Представители древних и традиционных обществ обладали повышенной внушаемостью, первая сигнальная система (органы чувств) преобладала у них над второй (словесно-смысловой). Это повышало эффективность шаманских трюков (зомбирующий психику равномерный шум бубна, барабанов; пассы в ходе танца; поглаживания тела пациента; внушение видом и взглядом).

       Первые шаманы появились ещё в каменном веке, среди охотников на медведей и мамонтов; следы ритуальной деятельности шаманов, даже их изображения встречаются на древнейших росписях пещер, затем на петроглифах (рисунках на камнях) эпох неолита и бронзы.  

На взгляд шамана и его клиентов существуют три мира — верхний, средний и нижний. На небе обитают добрые духи, под землёй — злые, а на земле — люди. Но обитатели всех трёх миров могут перемещаться между ними и вступать в контакты, то полезные людям, а то опасные, даже гибельные. Единство мироздания обеспечивает мировое дерево, корни которого уходят в подземный мир, а верхушка достигает поднебесья. У других народов похожую роль играет мировая река. Именно шаману дан чудесный дар посещать своей душой, впавшей в экстаз, верхний или нижний миры и там общаться с их обитателями, заступаться за людей. Те или иные животные (вроде ворона или орла, оленя или лося, т.д.) выступают символами того или другого яруса шаманистского мироздания. В птиц, насекомых, летучих мышей и т.п. животных якобы превращается шаман, когда работает над выполнением заказа клиента.

В языческой «теории» роль шамана сводится к заключению союза с чуждым духом, как бы женитьбе на нем с тем, чтобы подчинить его задачам клиентов. Шаман стремится контролировать странствие душ путем изменения своего внешнего (танцы) и внутреннего (вещий сон или же экстаз, затем транс, вплоть до каталепсии) состояния. Но все эти изменения — только средство для достижения главной цели шамана. А она состоит в том, чтобы осуществить желания пациента, чаяния коллектива. Шаман претендует регулировать круговорот жизненной силы в природе (у охотничьих народов) и цикл общественного воспроизводства, отношения живых и мертвых (у скотоводов и ранних земледельцев). Все шаманские практики связаны с непредсказуемыми, но важными для людей ситуациями их жизни — появлением диких животных, погодой, урожайностью; здоровьем, взаимностью в любви, выигрышем в игре; возвращением из путешествия, победой на войне и т.п. Успех здесь прямо связывается с умением шамана перехитрить или задобрить духов и тем самым повлиять на действительность в нужном отношении. Удача заслуживается, завоевывается шаманом вместе с его клиентами. Когда у человека нет реальных средств изменить или предсказать действительность, он и обращается к шаману, который изменит хотя бы его сознание.      

       Иное дело оккультизм в индустриальном обществе. Новоявленные шаманы и колдуны, гомеопаты и «фитотерапевты», экстрасенсы и уфологи, астрологи и гадатели вроде пресловутых Джуны, Ванги, Кашпировского, Чумака, Глобы и т.п. — имя им ныне легион — это мифология в чистом виде, причем далеко не лучшего сорта. Путём знахарского внушения можно излечить не все заболевания, а только относительно легкие, прежде всего неврогенные. Теряя время при тяжелой соматической патологии, пациент лишает современную медицину реальных возможностей исцелить или хотя бы облегчить его страдания. Однако наукоёмкая медицина не сулит бессмертия, не даёт стопроцентных гарантий успеха. Поэтому даже обитатели небоскрёбов да лимузинов сплошь и рядом склонны мистифицировать себя и окружающих, прибегая к платным услугам знахарей. У каждого собеседника, должно быть, наготове рассказ о чудесном исцелении знахарями пациента, которого официальная медицина признала безнадёжным. Мало кто задумывается, каков был средний возраст людей, набор их заболеваний, масштаб страданий, когда роль врачей исполняли только знахари. Интерес к «нетрадиционным», экзотическим методам врачевания сродни интересу детского ума к сказкам с хорошим концом.

       Законом «Об охране здоровья граждан в Российской Федерации» от 1993 г. впервые юридически определен порядок занятий народной медициной. Статья 57 этого закона определяет народную медицину как методы оздоровления, профилактики, диагностики и лечения, основанные на опыте многих поколений людей, утвердившиеся в народных традициях и не зарегистрированные в порядке, установленном законодательством РФ. Правом на занятия народной медициной обладают только те граждане, кто получил диплом народного целителя, выдаваемый органами исполнительной власти субъектов РФ в области здравоохранения. Решение о выдаче диплома принимается на основании заявлении гражданина и представления профессиональной медицинской ассоциации, либо учреждения, имеющего лицензию на медицинскую деятельность. Такой диплом действителен только на территории того субъекта РФ, где он был выдан. Никакие международные дипломы юридически у нас недействительны. Надо заметить, что Комитет здравоохранения Курской области до сих пор не выдал ни одного такого диплома. Между тем знахари и экстрасенсы всякого рода, пользуясь общей либерализацией правоохраны в нашей стране, успешно занимаются своей практикой, регистрируясь как частные предприниматели и маскируя свои медицинские занятия графой «и другие услуги». Приказ Министерства здравоохранения РФ 1998 г. о «Перечне видов медицинской деятельности, подлежащих лицензированию», особым 8 пунктом перечисляет таковые применительно к народной медицине (целительству): гирудотерапия (пиявки), гомеопатия, мануальная терапия, рефлексотерапия, медицинский массаж, фитотерапия. Попытки представителей ассоциаций знахарей расширить этот перечень решением Верховного суда РФ не увенчалась успехом. Верховный суд оставил соответствующий иск без удовлетворения.

       Замечательный английский писатель, истовый католик по своим убеждениям — Гильберт Кийт Честертон (1874–1936) в рассказе «Вещая собака» пророчески говорит (устами своего героя сыщика патера Брауна) о «поветрии, которое в наше время распространяется всё больше и больше. Оно узурпаторски захватило власть над умами. Я нахожу его в газетных сенсациях, даже в модных словечках. Люди с готовностью принимают на веру любые голословные утверждения. Оттесняя наш старинный рационализм и скепсис, лавиной надвигается новая сила, и имя ей — суеверие. Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Теперь стоит сказать: "О, это не так просто!" — и фантазия разыгрывается без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то предвещает, и свинья приносит счастье, а кошки — беду, и жук — не просто жук, а скарабей. Словом, возродился весь зверинец древнего политеизма. ... Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, всё лишь потому, что вас пугает слово "человек"».

Основные религии отвергают шаманизм потому, что предлагаемый колдунами транс лишает человека свободы воли и, значит, сбивает его с осознанного пути к Богу. Однако и внутри современных религий, и вообще в обыденном сознании до сих пор уживаются родственные шаманизму представления. Это, скажем, вера в личных ангелов-хранителей, знаки зодиака, счастливую звезду, талисманы, те же приметы удачи или несчастья; общение с мёртвыми душами. Так что даже самая архаичная мифология в каких-то своих превращённых формах навсегда остаётся с человеком, то помогая, то мешая ему жить, а зачастую сочетая то и другое.

    «Народная» медицина пропитана оккультизмом неравномерно. Больше мистики в её экзотических, выдуманных городскими шарлатанами вариантах («восточная», «тибетская», «славянская» и т.д.) с их доморощенной аптекой, мануальными навыками и всё тем же, вечным как человеческий мир внушением («заговоры», амулеты разного рода). В отсутствие медицины научной, технологичной, наши предки веками вынуждены были использовать всевозможные подручные средства для того, чтобы хоть как-то бороться с недугами. Среди средств народной медицины находятся и относительно полезные, практически безвредные; и бесполезные, играющие роль плацебо; и более или менее ядовитые, опасные для организма, лечащие его в одном отношении и калечащие в другом.

       Знахарям, повторю, верят люди тёмные, необразованные, или ослабевшие духом, отчаявшиеся, или просто поддавшиеся моде на медицинскую экзотику, настырной рекламе новоявленных панацей вроде фитотерапии, экстрасенсорики, биодобавок к пище и т.п. чудодейственных бальзамов, капель, мазей, настоек, аппаратов. Вот один из множества примеров того, чего может стоить обращение к нетрадиционной медицине. Во влиятельном медицинском журнале Human Reproduction недавно были опубликованы результаты исследования, которые доктор Луи Чан из университета в Гонконге провел с таким широко известным и на Востоке, и на Западе энергетиком, как женьшень. «Корень жизни» давали беременным крысам. В результате у крысиных эмбрионов, а затем и плодов возникали пороки развития сердца, глаз и конечностей. При увеличении дозы с 30 до 50 мг уродства увеличивались, а объём тела новорожденных уменьшался. По мнению ученых, низкие дозы женьшеня вели к более мелким порокам, не всегда сразу заметным. Этим может объясняться тот факт, что ядовитое действие этого препарата веками недооценивалось по сравнению его явно стимулирующего организменные процессы эффекта. По справедливому заключению А. Мельникова, обнародовавшего эти факты в отечественной прессе, «вся эта история очень показательна для так популярной сегодня фитотерапии — препараты из лечебных трав стали большим бизнесом задолго до того, как изучили их безопасность. ... Потребители, медики и чиновники как-то сразу поверили формуле "натуральное — значит безопасное", забыв, что растения содержат массу ядов. ... Проверить безопасность «травок» гораздо сложнее, чем "химии". Гораздо проще торговать "травками" и легендами».

       Медикам с высшим образованием, прежде всего врачам и провизорам, необходима осознанная, критичная позиция по отношению к представителям народной медицины. В отдельных случаях они — союзники, но в большинстве — конкуренты, как правило недобросовестные. Просвещение пациентов, популяризация достижений науки и техники — одна из нравственных обязанностей учёного доктора и аптекаря.

       Как видно из всего сказанного, мифология как таковаяпредставляет собой донаучное знание. Это древнейший и универсальный, вечный для людей — упрощённый, прямолинейный способ «объяснить» (хоть как-то) самих себя, окружающую действительность и, главное, примирить неразрешимые без помощи высших достижений разума (а то и с их помощью!) противоречия между человеком и миром. Миф рождается и процветает на сравнительно простом, низком, причём чреватом катастрофами уровне жизнедеятельности. Когда и куда наука, религия и философия ещё не имеют доступа — тогда и там царство или, по крайней мере, заповедник мифического. В лице мифа перед нами единственно возможный ответ первобытного или примитивного сознания на суровые вызовы жизни.

    В романе уже упоминавшегося мной Анджея Сапковского «Меч предназначения» (1994) ведьмак Геральт спорит с Борхом, по прозвищу Три Галки, существуют ли на самом деле золотые драконы. «…Золотой дракон — существо мифическое. Легендарное. Как, скажем, феникс. Фениксов и золотых драконов не бывает». — Заявляет он. Борх возражает: «... У каждого мифа, у каждой легенды должны быть какие-то корни. И у этих корней что-то лежит. — Лежит, — согласился Геральт. — Чаще всего мечта, желание, тоска. Уверенность, что нет пределов возможному. А иногда — случай. ... Только в легендах может выжить то, что в природе выжить не может. Только легенде и мифу не ведомы пределы возможного». Борх, добавлю, это и есть по сюжету романа золотой дракон, лишь перевоплотившийся на время в людское обличье... 

       В истинном своём качестве миф позволяет человеку объяснить необъяснимое и достичь невозможного — отчасти в своём воображении, но отчасти на деле. «Мне не дано познать Вселенную. Я всего лишь работаю в ней», — говорит сам себе герой фантастического романа Пола Андерсона «Щит времён». Неплохой девиз для мифолога. При подобных условиях мифология выступает гармоничным синтезом уже накопленных личностью / обществом крупиц рационального знания, с одной стороны, а с другой, — до(вне)религиозных, примитивных верований относительно того, что ещё не познано или никогда не может быть и не будет познано научно (например, индивидуальная судьба, шансы личности на счастье или несчастье). Именно в лоне мифологии вызревают все будущие формы духовной культуры — искусство, мораль, религия, наука и философия вместе взятые.

    Как такое возможно, станет яснее, если перечислить отличительные черты мифологиипо сравнению с наукой и остальными формами современной культуры.

    Среди таких differentia specifica на первое место надо поставить антропоморфизм, т.е. очеловечивание, олицетворение всего на свете как исходную и ключевую особенность мифологизации сознания (Не «Я — ОНО» в системе «человек / природа», а всегда «Я — ТЫ»). Мало что объективно зная об окружающем его мире, особенно по части его глубинных закономерностей и общих принципов устройства, человек склонен проецировать на мир гораздо лучше знакомые ему — свои собственные качества. Как отмечал известный русский этнограф Л.Я. Штернберг (1936), воспринимая окружающий мир, «первобытный человек имел только один достоверный критерий — его собственное «я». … Идя таким образом от единственно хорошо ему известного (его «я») к неизвестному, он, естественно, должен был сознательно или бессознательно переносить на окружающее атрибуты своей собственной природы: одушевлённость, разумность, волю, активность — словом, мыслить природу по образу и подобию своему». В результате природа воспринималась и «объяснялась» по образу и подобию людей, их межличностных и коллективных отношений. Как человек, прежде всего глава патриархальной семьи, творец и распорядитель её жизни, обустраивал дом, усадьбу, угодья, так и олицетворение высших, космических сил — боги и герои творят целый космос и управляют течением событий во вселенском масштабе. Мифологический космос всегда выглядит глобализированной усадьбой рачительного хозяина, окружённой пустынными землями, где живут только разные чудовища, враждебные людям. Скажем, в христианской мифологии Бог-Саваоф за семь дней творения создает Землю из предшествующего хаоса, населяет её разными тварями и, наконец, лепит из глины первого человека — Адама, а из его ребра изготавливает ему напарницу — Еву. За те или иные участки посю- и потустороннего бытия в любой мифологической системе взглядов назначаются ответственные лица сверхъестественного уровня.

    Как в замечательной «Балладе о парашютах» первого советского барда Михаила Анчарова (1923–1990):

                   ...                    

                   И сказал господь:                     Он грешниц любил,

                   — Эй, ключари,                       А они его,

                   Отворите ворота в сад.            И грешником был он сам.

                   Даю приказ —                     Но где ты святого найдёшь одного,

                   От зари до зари                        Чтобы пошёл в десант?

                   В рай пропускать десант...      Так отдай же, Георгий,

                   И сказал господь:                     Знамя своё,

                   — Это ж Гошка летит,             Серебряные стремена.

                   Благушинский атаман,             Пока этот парень держит копьё,

                   Череп пробит,                           На свете стоит тишина.

                   Парашют пробит,                      …

                   В крови его автомат...               1964 г.

    Если присмотреться к мифологическим персонажам, то они, как правило, представляют собой метко подмеченные разные типы людей, олицетворение общечеловеческих качеств. Так, древние «греки брали за образец самих себя. Меня, вас, своих жён, матерей, сестёр. Они изучали разные людские характеры и наделяли ими своих богов. В сущности, они просто возводили самих себя на Олимп. Переберите их главных богинь: одна — мать и хранительница домашнего очага, другая — возлюбленная, третья — девственница, четвертая — ведьма из преисподней, пятая — хранительница цивилизации и друг человека...» Причём «в женщинах чаще всего перемешаны все пять или шесть главных богинь. ... Счастлива та женщина, что из Артемиды созревает в Афродиту, потом в Геру, а заканчивает свой путь Афиной Палладой. И плохо той, которая застревает на чём-нибудь одном» (Торнтон Уайлдер. «День восьмой»).

       Логику мифа образует простая аналогия — отдавая духам часть добычи, надеются вернуть её сторицей; против любой опасности обращают символ оружия, крепости, остроты. Так под венцы новостройки на счастье закладывают монеты, а бросают их в колодец или в тот водоём, куда рассчитывают вернуться; под крыльцо сельского дома кладётся железный топор или замок; первые волосы ребенка после стрижки сохраняются, а в одежду закалывается булавка (против «сглаза») — этим и т.п. обычаям несколько десятков тысяч лет.

    Следующая особенность любого настоящего мифа — его синкретичность, т.е. сочетание, даже слияние воедино различных, в том числе несовместимых нигде кроме и после мифологии элементов сознания и практической деятельности человека. Мифы включают в себя одновременно:

· и какие-то эмпирические знания, в общем, правильные догадки или воспоминания;

· и чистой воды вымыслы, но художественно яркие фантазии, эстетически оформленные мечты по разным поводам;

· и наставления неких приличий, заповеди мудрого поведения;

· и много ещё чего найдётся в мифологической котомке бредущего по дорогам истории человечества.

    Всякий миф лукаво или открыто авторитарен в том смысле, что не терпит проверок, доказательств, аргументов своей правоты. Ему просто верят; в противном случае он убежит с пути скептика, равнодушного человека, или же просто испарится на вершинах опытного исследования, разумного верования или авторского сочинительства.

    Существование мифа стихийно — он передается от поколения к поколению с незначительными вариациями с незапамятных времён; им владеет весь народ, а не кто-то в отдельности.

    Миф не отвлечён он непосредственной жизни, а вплетён в неё без остатка. Его структурная единица — наглядный образ, чувственно воспринимаемый сюжет, эмоционально окрашенная метафора. Недаром у тех же греков Нарцисс превратился в прекрасный цветок с надломленной чашечкой, а Геракл несёт на плечах львиную шкуру. Наш Илья Муромец ломает могучий дуб, а Вольга Всеславич ныряет в подводное царство как рыба. Или взять модные сейчас знаки Зодиака, претендующие символически выразить разные типы характеров и дороги судьбы («Рождён в созвездии Весов / Искать созвездье Близнецов...», в стихе Любови Якушевой). Мифология вообще ничего не объясняет, но всё описывает, показывает, рассказывает, на всё имеет примеры — так оно выходит любому понятнее, интереснее. Однако эстетическая форма сама по себе не важна для мифологии — в этом её отличие от авторской литературы и искусства. В мифах важнее содержание — назидание, заповедь, а как и кто их излагает — не существенно.

    Типичные сюжеты мифологизированиясложились еще в древности. Выделяют следующие виды исторических мифов:

    · креационистские (лат. «creatio» — созидание, порождение) — о начале, происхождении всего мира, его природных стихий; первых шагах того или иного народа на исторической сцене; появлении важнейших достижений цивилизации, обычаев и обрядов;

    · наоборот, эсхатологические (греч. «eschatos» — последний, конечный) — о грядущем когда-то конце света; о загробном существовании душ ушедших из жизни людей; для кризисных, переломных моментов истории характерны всплески интереса широкой публики к пророчествам типа центурий (столетий) Нострадамуса — каждая эпоха вкладывает в них своё, новое содержание, хотя суть дела остается той же (войны, правители-тираны, природные катастрофы, эпидемии и т.п.);

     · патриотические — о кульминационных этапах истории народа, его героях-защитниках, их подвигах и победах над врагами;

    · этиологические (греческое «aitia» — причина) — о причинах, обстоятель-ствах происхождения чего бы то ни было (географических названий, человеческих способностей, прочих явлений культуры).

    Здесь уместно повторить вывод, открытый мифологами-структуралистами: основные сюжеты древних мифов похожи или даже целиком совпадают у всех народов Земли, на разных её континентах. Отчасти такое сходство может объясняться заимствованием, но в большей степени — общечеловеческим характером мыслительных ходов и эмоциональных реакций. Чаще всего в мифах повторяются такие темы, как путешествие героя в поисках мудрости, бессмертия и т.п. благ; борьба героя с чудовищем (змеем, драконом и т.п.); благодеяния, совершенные героем ради соплеменников; всемирный потоп (или иного рода глобальная катастрофа); «мировое дерево» (ось мироздания); некоторые другие. Отдельные авторы пытаются трактовать соответствующие мифологемы слишком прямолинейно — как отражение неких реальных событий. На самом деле не совсем так — и миграции, и катаклизмы, и культурные открытия были на самом деле, но в мифах запечатлелись не конкретные случаи того, другого и третьего, а их художественно синтезированные образы, оформленные по канонам эстетики и этики, а не истории. Например, потоп (типа подводного землетрясения-цунами) в мифах древнего Междуречья происходит из-за того, что богам якобы мешал «людской шум», а спасает людей один из тех же богов по своему капризу. Похожий сюжет Библии изображает затопление суши, но уже по причине людских грехов, а спасение Ноя со всеми «тварями»— его праведностью. Здесь видна разница ранних религий многобожия и первой религией искупления вины перед единым Богом-творцом и вседержителем.       

    Встречаются и менее масштабные, не столь оригинальные, обновлённые и смешанные сюжеты для мифологизирования. Искусственные мифы порождаются уже вне примитивного общества, дальнейшим развитием культуры. Ведь после древней мифологиидуховная культура специализируется. Отдельные её формы опираются на те или иные стороны мифологического наследия, но в целом его далеко превосходят.

       Занятный пример относительно новых, книжного происхождения мифов — любимые нами новогодние ритуалы. Ночь на Новый год воспринимается как особое — чудесное время, выходящее за рамки повседневности; время даров и загадывания заветных желаний. Центром новогоднего действа выступает ёлка, организаторами его — Дед Мороз и Снегурочка. Между тем, у восточных славян, а затем на Руси культовыми деревьями служили дуб и берёза, а ель символизировала смерть, ассоциировалась с нечистой силой. Пётр I 20 декабря 1699 г. издал указ, согласно которому день новолетия переносился с 1 сентября на 1 января («по примеру всех христианских народов»). На новый праздник велено было украшать дома (снаружи) «от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевеловых». Внутрь дома их тогда не заносили, а после Петра Великого новый обычай был на время забыт. Ёлки оставались лишь как фасадная примета питейных заведения, кабаков (намек на праздничность пития?). Елка снова пришла в Россию из Западной Европы только в XIX в. Впервые ставить в домах ёлки и украшать их на радость детворе фруктами и сахарными изделиями стали в Германии ещё в XVI в. У немцев и заимствовали постепенно это милый обычай остальные христианские народы. В сочельник зажигали свечи на ёлке, под неё клали подарки и пускали в помещение детей, которые сначала любовались елкой, а потом срывали с неё лакомства, после чего дерево выбрасывалось. У нас немецкая мода только лет полтораста назад быстро вошла в городской обычай и русифицировался. Новогодние деревья стали крупнее, поэтому они ставились на пол, на крестовине. Вокруг ёлки развертывалось новогоднее действо с хороводами, отыскиванием подарков и т.д. Со временем кроме семейных ёлок стали устраивать общественные, для детей и взрослых — в дворянских и офицерских собраниях, гимназиях. Первую публичную ёлку устроили в 1852 г. в Петербурге, в Екатерингофском вокзале. К началу XX в. уже казалось, что новогодняя ёлка в России была всегда и это чисто народный обычай. Хотя ни в деревне, ни в домах духовенства никаких ёлок никогда не ставили. «Мужичок», срубивший ёлочку в детской песенке, делал это на продажу в город. Так постепенно сложилась новогодняя мифология, выделяющая главный праздник года в нашей стране. Праздничное деревце приобрело рождественские черты — звезду (символ Вифлеема), фигурки ангелов, горящие свечи. Поэтому большевики после революции сначала запретили ёлку (и в 1920-е гг. её ставили в интеллигентных домах тайком, завешивая окна одеялами), а разрешив её снова в 1935 г., заменили библейское навершие пятиконечной звездой. К тому времени окончательно сложилась ёлочная программа, отвечающая на детские вопросы: откуда берется ёлка, кто приносит подарки. Так были придуманы новогодние персонажи — дед Мороз, Снегурочка, бабушка Зима, Старый и Новый год и прочие. Их наряды изменились — в соответствии с более суровым климатом, традициями России. С Рождества акцент оказался перенесен на новый календарный год.

В католической Европе, а затем в США прототипом главного новогоднего героя стал Святой Николай Мирликийский, считавшийся в Средние века покровителем детей, в особенности школьников. Он якобы подбрасывал золотые монеты в печные трубы бедняков и эти дары оказывались в башмаках, сушившихся в остывающих очагах. Протестанты отрицали культ святых, поэтому в Германии и в Англии он превратился в Рождественского деда, затем во Франции — в отца Ноэля и, наконец, в Америке в Санта-Клауса (по-голландски Св. Николай). Его современный образ нарисовал в 1860-е гг. Томас Наст, художник популярного еженедельника «Харперс иллюстрейтед уикли».

Итак, праздничный миф о владыке зимнего леса, живущем где-то далеко на Севере (в другом мире) и посещающем грады и веси в момент перехода к новолетию, вобрал в себя в упрощённой форме многие фольклорные мотивы разных народов и времён. На общественных елках он играет роль судьи между добрыми и злыми силами, которые изгоняются или раскаиваются. Вера в Деда Мороза стала важным признаком детства, а её утрата — своего рода инициацией — испытанием на начало взросления. Подарки должны обеспечить семье счастье и благополучие на весь новый год. Разве не мифологична наша игра в Новый год? Разве новогодний миф не симпатичен? Примерно так и творится людьми всё новая и новая мифология.

    Преемники и наследники мифологии в истории духовной культуры разнообразны. Среди них прежде всего выделяется эпос. Эпические произведения в поэтической или прозаической, устной или книжной формах повествуют о начале уже не всего мира и не просто человека, но определённого народа, его предках и их подвигах. Классическими образцами такого — героического эпоса служат греческие поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея»; индийские «Махабхарата» и «Рамаяна», английский «Беовульф»; исландские саги — родовые, королевские, фантастические; германо-скандинавские Эдды; русские былины; финская «Калевала»; казахско-киргизский «Манас»; осетино-вайнахские «Нарты» и т.п. произведения устного народного творчества. Эпос, таким образом, это начало литературы. Им опосредуется переход от первобытного общества с его коллективизмом рода-племени к цивилизации с её государственностью, новыми лидерами, о которых судят не по их происхождению, а по личным способностям. В структурном плане эпические моменты сознания носят столь же общечеловеческий характер, как и миф, только они выражают следующий этап развития самосознания. Ведь миф как таковой отражает не индивидуальное, а коллективное, родовое сознание. Любой мифологический герой — это не самостоятельный индивид, не суверенная личность, а представитель своего племени, народа. За достижения и проступки такого персонажа благодеяние или кара богов постигает всех соплеменников. Скажем, царь Фив Эдип по незнанию убил отца и женился на матери. Наказание за это понёс не только он сам, боги отомстили и его детям, и всем его подданным. А вот эпический герой выступает творцом собственной судьбы, он сам отвечает перед богами и соотечественниками за свои поступки. Примером чему может служить другой древнегреческий герой — хитроумный и поэтому многострадальный Одиссей. А в наши дни — литературные эпопеи вроде тетралогии Д.Р.Р. Толкиена или септологии, затем трилогии А. Сапковского. Героям мифов трудно подражать, тогда как эпическая поэзия и проза вдохновляют нас и сегодня.

    Миф самодостаточен, застыл раз навсегда. Эпос — перерастает и в религию, и в философию, и в литературу. Все эти — уже современные типы мировоззрения по-своему трактуют эпическую идею ответственности человека, добра и зла в его поведении, т.е. вопросы морали. Мифы в таких условиях из «правды» о далеком прошлом превращаются в вечную аллегорию — иносказание-назидание.

    Сказка сюжетно похожа на мифы и эпос, но, во-первых, отличается от них малым форматом своего содержания, а во-вторых, и это главное, — заведомо признается вымыслом и рассказчиком, и слушателями; творится с развлекательными и поучительными целями, прежде всего для детей и, как жанр художественной литературы, — для взрослых. В миф верят, а в сказку нет (кроме самых маленьких детей). В отличие от эпоса, народная сказка неконкретна, внеисторична, её сюжет развертывается в воображаемом «царстве-государстве», с героями-типами (вроде Иванушки дурачка или Василисы премудрой, Бабы-Яги ил Кощея Бессмертного), а не реальными предками.

    Таким образом, многие жанры народного искусства (в первую очередь легенды, саги, сказки, басни, притчи, приметы) сохраняют элементы мифа. Но все они отличаются от настоящих мифов условностью своей фантазии. Настоящий миф всегда серьёзен, ведь он увековечивает открытие человеком самых разных «Ты» в окружающем мире, без которых ему не прожить.

    Как видно, мифология по своему значению в культуре и жизни человека амбивалентна. Польза и вред мифапарадоксально предполагают друг друга. По большому счёту миф обманывает своего обладателя, сообщает ему не то, что было, есть или будет на самом деле. Однако к носителю мифов как нельзя лучше применимы слова поэта: «Ах, обмануть меня не трудно — я сам обманываться рад». Обман становится мифом (и значит, не совсем обманом, потому, что направляет поведение людей) тогда, когда истина по каким-то веским причинам недоступна или непосильна человеку. В этом случае именно миф заполняет пустоты сознания, перебрасывает мостик от желаний к результатам (пусть этот мостик воображаемый, но без него, иллюзорного, путник, идя по узкой тропке над пропастью, не удержит равновесия). Таким образом, миф — постоянный спутник человека в тех условиях, где узнать или сделать что-то необходимое ему не по плечу. Чем примитивнее культура, чем слабее личность, тем больше мифов они порождают. Но поскольку каждый человек уязвим, смертен, постольку никто из нас не свободен от элементов мифологизма в своем сознании и поведении. Просто у одних людей их личные мифы поужаснее, даже в конечном счете губительнее для них и окружающих, а у других они красивые и добрые, возвышающие над прискучившей реальностью данной судьбы. И у тех, и у других мифология служит формой коллективной памяти о далёких предках, без которых не было бы и нас.

* * *

    Итак, миф представляет собой особый способ мышления, при котором выдумка принципиально смешивается с реальностью. В своем оригинальном виде, в полной мере миф присущ только первобытному, глубоко архаичному, либо детскому уму простодушного человека. В сознании взрослого цивилизованного человека фантазия подчиняется реалистичному разуму, по крайней мере, в принципе, как правило. Но и здесь неизменно присутствуют те или иные остатки, переделки мифологии, пропущенной через идейный фильтр более развитых форм духовной культуры — религии, искусства, этики, политики и прочих. Сама по себе логика мифа, те умственные схемы, согласно которым создатель и потребитель мифов решает жизненные задачи, остаются весьма универсальными, общечеловеческими — в силу творческого призвания человека разумного, но и принципиальной ограниченности, уязвимости людского существования. Первым условием мифологизации мышления выступает недостаток объективной информации о мире, незнание, а вторым — победа эмоций над логикой, желаний над реальностью. И то, и другое всегда имеет место в нашей жизни.

    Правда, для наивных верующих в ту или иную религию её мифы — святая истина, а мифы других религий — выдумки. Скажем, Иисус Христос на самом деле ходил по воде и воскрешал покойников, а пророк Мухаммед мог летать на чудесном коне на полсвета. Ближе истине те благоразумные верующие, в глазах которых свои и чужие мифы — ступени в богопознании, просто притчи, наводящие на верные выводы. С точки зрения внерелигиозной философии мифы — шаги на длинном пути познания мира и самопознания человека.  

Отсюда и в современной медицине присутствие мифологических элементов то благотворно (в качестве полезной психотерапии, заменяющей или дополняющей остальные врачебные манипуляции), то реакционно (когда за фальшивой мифологемой рекламы, моды, отчаяния теряется надежда на самом деле помочь страждущему организму и мучащейся личности, либо, на худой конец, по крайней мере, облегчить невыносимые страдания обречённого пациента).    

Образованный представитель современной культуры с интересом знакомится с накопленной человечеством библиотекой мифов, но старается критично оценить старые и новые суеверия, за которые всегда цепляются нищие духом и слабые телом его современники.

Приложение

Слово о походе Игоревом,

Игоря, сына Святославова, внука Олегова

 

       Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами ратную повесть о походе Игоревом, Игоря Святославича? Начаться же этой песне по былям нашего времени, а не по обычаю Боянову! Ведь Боян вещий, если кому хотел песнь слагать, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками, ибо помнил он, говорят, прежних времен усобицы. [...] Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле. Игорь ждёт милого брата Всеволода. И сказал ему Буй-Тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый — ты, Игорь! Оба мы Святославичи! Седлай же, брат, своих борзых коней, а мои готовы, уже осёдланы у Курска. А мои куряне бывалые воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути им ведомы, яруги известны, луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены. А сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы». Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него тенью всё его войско прикрыто. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем пленным быть; так сядем, братья, на своих борзых коней да посмотрим на синий Дон». Страсть князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонила ему предзнаменование. «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона». [...] Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмой путь преграждало, ночь стенаниями грозных птиц пробудила, свист звериный поднялся, встрепенулся Див, кличет на вершине дерева, велит прислушаться земле неведомой [...].

       А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги вещают: «Половцы идут!» — от Дона, и от моря, и со всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи перегородили червлёными щитами. Яр-Тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, осыпаешь воинов стрелами, гремишь по шлемам мечами булатными. Куда, Тур, поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, — там лежат головы поганых половцев, расщеплены саблями каленые шлемы аварские от твоей руки, Яр-Тур, Всеволод! [...] Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились два, а на третий день к полудню пали стяги Игоревы. [...] Тогда Игорь князь пересел из золотого седла в седло невольничье. [...]

       На Дунае Ярославнин голос слышится, одна-одинёшенька спозаранку как чайка кличет. «Полечу, — говорит, — чайкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые раны на горячем его теле». Вспенилось море в полуночи, в тучах движутся вихри. Игорю-князю Бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему золотому престолу. [...] Когда Игорь соколом полетел, то Овлур волком побежал, отряхивая студеную росу: загнали они своих быстрых коней [...]». 

 

       Перевод О.В. Творогова, 1997.

Вопросы для обсуждения текста

       Найдите в тексте литературного памятника христианские и языческие мотивы. Как они, по-вашему, сочетаются в тексте?

       «Слово о полку Игореве», как известно, — единственное светское произведение в обширной библиотеке древнерусской литературы, в остальном церковной по авторству и содержанию. Как объяснить такую пропорцию литературных жанров?

       Какие политические идеи и моральные заповеди заложены в это произведение?:

       Кем мог быть оставшийся для нас загадочным автор «Слова»?

       Как сочетается трагедия и лирика в сюжете и стилистике «Слова»?

       Какие реалии пограничья тогдашней Руси стоят за панегириком «курянам — опытным воинам»?

Патриотично ли это произведение? В чём может состоять его современное значение?

       * См. переведённые у нас учебники, принадлежащие к аналитической традиции философствования: Тейчмен Дж., Эванс К. Философия. Руководство для начинающих / Пер. с англ. М., 1997; Поупкин Р., Стролл А. Философия. Вводный курс / Пер. с англ. СПб., 1997; Рассел Б. Проблемы философии / Пер. с англ. М., 2000.

       ** См., к примеру: Гурина́ М. Философия / Пер. с франц. М., 1998; Нагель Т. Что всё это значит. Очень краткое введение в философию / Пер. с англ. М., 2001; Каратини Р. Введение в философию / Пер. с франц. М., 2003; Стивенсон Дж. Философия / Пер. с англ. М., 2004 («Шаг за шагом»); Бесс Ж.-М. Философия: краткий курс / Пер. с франц. М., 2005.

Для сравнения см. неподражаемый опус в смешанном жанре: Хенкинсон Д. Философия. Притворись её знатоком / Пер. с англ. М., 2001.

Разъяснения разных философских вопросов на простых житейских примерах преподавателем Лондонского университета: Лоу С. Философский тренинг / Пер. с англ. М., 2007; Его же. Философские истории / Пер. с англ. М., 2007.

       * Эссе (франц. essai), согласно «Словарю иностранных слов», — литературный жанр; а именно, прозаический этюд, представляющий в непринужденной форме и, как правило, кратко, общие или предварительные соображения о каком-то предмете или по какому-либо поводу, нередко случайному.

---

Дата добавления: 2018-05-13; просмотров: 279; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!