Воинства Небесныя (Понедельник)

Иеромонах Киприан

 

"Взгляните

на лилии полевые...”

Курс лекций по литургическому богословию

 

Предисловие к третьему изданию

 

Милость Божия да пребудет с тобою, дорогой читатель!

Среди множества выходящих сегодня православных книг ты сделал прекрасный выбор! Знакомые Евангельские слова коснулись твоего сердца, и ты взял в руки свои эти прекрасные полевые лилии для того, чтобы украсить ими храм своей души. Надеемся, что свежее благоухание наполнит твою сердечную келлию молитвенным покоем и благодатной тишиной.

Иеромонаху Киприану, автору книги, удалось мастерски осуществить чудесный замысел: рассказать о смысловой части Богослужения Православной Церкви прежде всего как о дивной поэзии, сокрытой, к сожалению, от многих воцерковляющихся гранью клиросной перегородки, которая в какой-то мере представляет собой определенное препятствие видению, слышанию и чувствованию красоты и глубины церковного слова.

Видению — потому что люди, которые воспринимают действительность в основном зрительно, не могут воспринять на слух основную смысловую часть богослужебных текстов, ведь книги, по которым совершается Богослужение, являются достоянием только находящихся на клиросе.

Слышанию — ввиду того что дикция чтецов во многих храмах оставляет желать лучшего, а слова, наложенные на ме­лодию церковного напева, еще более, чем читаемые, осложняют восприятие.

Чувствованию — потому что без удовлетворительного восприятия первого или второго ощутить значение этих смыслов и их глубинную красоту становится вовсе невозможно.

Отдельные главы труда иеромонаха Киприана были впервые опубликованы в №1 журнала белградских студентов-богословов «Странник» за 1924 год и в №1 журнала «Хри­­стианская жизнь» за 1925 г. (на сербском языке) с общим названием «Крины Молитвенные».

Второе издание (репринтное) было предпринято издательством «Свет Печерский», Киев, в 1991 году с тем же названием.

В настоящем третьем издании наша редакция сделала существенную стилистическую корректуру текста. Дерзнуть на такой поступок нас побудила следующая особенность авторского текста: будучи русским эмигрантом в дружественной нам Сербии, он вынужден был как бы «жить в двух языках», имеющих общие славянские корни, ввиду чего в авторском тексте оказались размытыми семантические смыслы значительной части слов и понятий. Ввиду этого мы вынуждены были устранить указанные недостатки, оставив без изменения основную авторскую идею.

 

Редактор издательства

«Свет Православия»

Игумен Евмений

Предисловие

 

Настоящая книга представляет собой сборник статей по литургическому богословию и является результатом нескольких лет работы в Белградском литургическом кружке, в Белградском Братстве преподобного Серафима Саровского и преподавания в Битольской Духовной Семинарии святого Иоанна Богослова. Он представляет собой скромную попытку подойти к толкованию православного богослужения, хотя бы некоторых его моментов.

Необходимость систематического толкования нашего богослужения ощущается уже давно. Под влиянием сложных и запутанных исторических причин свою жизнь мы отделили от веры, предоставили Господу Богу ничтожнейший и маленький кусочек нашей жизни — несколько кратких минуток. Даже те, кто в наше безбожное время еще не потерял свою веру окончательно, те, кто в наши апокалиптические дни снова пришли к Богу и Церкви, все же не знают и не могут знать Православия, его неисчетных богатств и неизмеримых глубин.

Когда-то, во времена Вселенских Соборов и святых отцов, богословские споры выносились даже на улицу и базарные площади, жаждой богословствования была пропитана вся повседневная жизнь христианина. Богословие и религиозные знания были предметом не только избранных людей так же, как и обязанность жить по Христовым заветам не ограничивалась узким кругом подвижников, как в наши дни. Все не только интересовались богословием, но жили этим. Богословие воплощалось в жизнь, в действительность. И даже тогда, когда начал ослабевать порыв деятельной, религиозной жизни, когда богословская наука сконцентрировалась в духовной школе и келлии монаха, в средние века Византии и в века расцвета Святой Руси народ был действительно живым хранителем благочестия. Не разделенные на чуждые друг другу по духу классы и сословия, не отделенный от Бога и Церкви народ наш православный даже в тяжелые годы своего исторического бытия, при всех трудностях своего культурного развития все же тяготел к Свету и Истине Православия, строил свою жизнь в Церкви.

В глазах образованного и высокоцивилизованного человечества, всех современных мудрецов, почитающих себя по слову Апостола «чем-нибудь, будучи ничто» (Гал. 6, 3), образованность того времени и высокая, истинная духовная культурность кажется мраком, грубым невежеством, отсутствием тяготения к прогрессу и цивилизации. Наши историки, либеральствующие профессора и ученые-нигилисты всегда именно так и представляли нам в школе и в литературе жизнь и духовно-культурный облик старого византийца и русского. Богатейшие сокровища духовной культуры, вся литература и искусство того времени почитались у нас результатом культурного упадка, умственного оскудения, отсталости в сравнении с западной, романо-германской культурой.

Между тем, предки наши черпали глаголы вечной жизни и единственно ценное в самом Источнике Знания, приобщались плодам истинного просвещения. И все это: духовная культура, богословская начитанность и византийца и гражданина Святой Руси, кажущаяся сынам гордой европейской культуры чем-то диким и мрачным, — приобретались ими в Церкви, в храме, в богослужении, в литургическом богословии как живом опыте Церкви. Не было тогда Семинарий, Академий и теологических факультетов. Боголюбивые иноки и благочестивые христиане пили живую воду боговедения из стихир, канонов, седальнов, прологов, Четьих-Миней. Церковный клирос и амвон заменяли тогда профессорскую кафедру. За время всенощных, заутрений, повечерий, под умилительное пение сладкогласных «подобнов» (а не концертных рулад и солирований), под звуки древнего знаменного и греческого распевов воспитывалось благочестие крепкое, незыблемое, вырабатывалось православное мировоззрение, воплощаемое в жизнь, а не только остающееся туманной философской теорией. Собирали в церквах эти молитвенные крины и, переживая их благоговейно, строили по ним свой быт и уклад.

А потом наступило время, когда стали отравлять народную душу, приобщать ее к чуждой европейской духовной культуре, пленили Церковь, отделили интеллигенцию неверующую от еще верующего народа, уводили народ на другие, чуждые, пути и тропинки, и, как следствие — блуждание впотьмах без Бога и веры. А теперь, после десятилетий горьких разочарований, кровавого кошмара революции, мучительного отрезвления от пьяного угара неверия и европейского материализма, изломанные и больные, искалеченные душой, мы вернулись к Богу и Церкви. Снова зазвучал обращенный к исстрадавшемуся русскому человеку нежный, материнский голос Церкви, отверзлись «Отчие объятия» и «Бог Милосердный, якоже Отец чадолюбивый» приял его к Себе. И снова зазвучали забытые мотивы песнопений, снова с клироса зажурчал живой поток благодатных слов, заструилась в душе теплота, воскресла вера, открылись очи к лицезрению потерянного, забытого небесного и вечного. Но отвыкли мы от этих непонятных слов и образных наречий византийского и печерского инока. Стоим и не понимаем, внимаем и не разумеем. Разучились понимать божественный язык церковных песнопений, разучились отличать под вековым слоем копоти и пыли на иконах их дивные орнаменты, разуметь смысл иконного писания. Все это скрыто, непонятно, чуждо нашему слуху и зрению. Привыкшие к реализму передвижничества и академизма, мы не понимаем больше истинной красоты неземных образов наших икон и божественных откровений из другого мира; воспитанные на современной поэзии декадентства, мы не понимаем поэзии церковной, ее глубокого неизреченного смысла. Мы не можем понять даже того, что в храме может быть вообще что-то жизненное, реальное, что есть смысл в нашем богослужении. Внутреннего богатейшего содержания нашего литургического богословия мы не разумеем. Богослужение перестало быть для нас источником боговедения. Вернулись в Церковь, а того, что поют в церкви, не понимаем. Надо растолковать, объяснить.

С необходимостью толкования богослужения, раскрытия нашего литургического богословия мы и столкнулись в работе Белградских студенческих Братства и кружков, а также в своей педагогической деятельности в семинарии. Перед служителем церкви, пастырем, преподавателем литургики, проповедником, непочатый край работы, огромный материал для исследования. Здесь каждая молитва, каждый праздник, обряд и служба требуют своего объяснения и раскрытия. Пришедшая к вере и Церкви интеллигенция пытливо ищет, жаждет и требует разъяснения того, что происходит в храме, толкования благодатной жизни церковной, раскрытия нашего богослужения как источника боговедения.

В богослужении сокрыто все наше богатство, вся ризница наших духовных сокровищ. Глубины догматических истин, величайших откровений Божьих, как и нравственные заповеди, прикровенно содержатся в стихирах, тропарях, канонах. Ключевский говорил: «Люди, слышавшие проповедь Христа на горе, давно уже умерли и унесли с собой пережитое ими впечатление; но и мы переживаем долю того впечатления, потому, что текст этой проповеди вставлен в рамки нашего богослужения» (Курс русской истории, том III, стр. 366).

Наша литература не особенно богата в этой области. Круг годичного богослужения, двунадесятые праздники исключительно полно, прекрасно и со всех сторон (и исторически, и догматически, и таинственно) объяснены профессором Киевской Духовной Академии М. Скабаллановичем в его серии «Христианские праздники». Толкованиями Гоголя, Дмитревского, «Письмами о богослужении» А.Н. Муравьева и еще несколькими новейшими трудами в этой области можно, пожалуй, ограничить всю нашу литературу по литургическому богословию, объясняющую суточный, годичный и отчасти седмичный круг богослужения.

Предлагаемый сборник представляет собой слабую попытку дать некоторое толкование нашего седмичного круга богослужения («Шестоднев»). Остальные три статьи представляют собой разработку литургического понимания отдельных вопросов богословия: личности Богоматери (в очерке «Не рыдай Мене Мати»), общего подхода к нашему богослужебному материалу.

Наш сборник отнюдь не представляет собой чего-либо законченного. Ни в цикле «Шестоднев», ни в остальных статьях мы не смогли, да и не пытались дать что-либо цельное и систематическое. Рассматривая литургическую концепцию отдельных догматических вопросов (Ангелы, Крест, Богоматерь, творение), мы и не предполагали дать совершенную и систематическую разработку. Наша задача главным образом состояла в том, чтобы дать общую литургическую характеристику данного вопроса, вскрыть перед читателем-христианином наиболее яркие, красивые и глубокие по содержанию места православного богослужения.

Может показаться странным, что, пытаясь дать объяснение седмичного круга богослужения, мы ограничились только Шестодневом, оставив толкование главного и первого дня — воскресения, его смысла, внутреннего содержания недельного богослужения. Но этого вопроса нередко касались и ранее. Воскресная служба Октоиха в богословской литературе и современной печати была раскрываема неоднократно. Считаем нужным указать на последнее, прекрасное толкование богослужения именно этого дня в книжке проф. Н.А. Арсеньева. «Душа Православия. Радость Воскресения и преображение твари» (Новый Сад. 1927 г.). Наш очерк «Новая тварь радуется» мог бы, может быть, несколько развить основные мысли г. Арсеньева и посему в некоторой мере восполнить и недостающее седьмое место к Шестодневу, так как вопрос преображенной твари стоит в тесной зависимости со смыслом Воскресения Христова.

В нашем объяснении седмичного круга богослужения и других затронутых вопросов мы пользовались литургическим материалом Октоиха, Миней, Триодей, Часослова и других книг, дополняя его и объясняя соответствующими выдержками из творений святых отцов, древних литургий, житийной литературы, прологов и, конечно, нашим изумительным, неоценимым богатством: древней православной иконографией, живым, неумирающим памятником нашего боговедения. Мы не решались посягать на сладкозвучный церковно-славянский язык наших молитв и песнопений, но где это было нужно для большей доступности запутанного, подчас, славянского текста, прибегали к объяснению на русском языке, сверяя при этом перевод с греческим подлинником.

Задачей наша состояла в том, чтобы дать верующему, православному, благочестивому христианину возможность хотя бы вкратце познакомиться с красотой и глубоким смыслом нашего богослужения и с помощью его ближе подойти к боговедению и познанию «великой тайны благочестия» — воплощения Божия Слова нашего ради спасения, воскресения, преображения. Если нам это удастся, хотя бы отчасти, мы сочтем свою задачу выполненной. Мы призываем русского православного христианина подойти со страхом Божиим, верою и любовью к Источнику Жизни в Господе, к благодатному бытию в Церкви.

Считаем своим долгом и особым удовольствием сердечно поблагодарить членов Братства преподобного Серафима П.С. Лопухина и Н.А. Плотникова за все их труды и заботы по изданию, корректированию и печатанию книги, как и всем, оказавшим помощь советом и указанием.

Крины молитвенные

«Велий еси, Господи,

и чудна дела Твоя

и ниединоже слово будет довольно

к пению чудес Твоих».

 

Как-то летом, бродя по сербским монастырям, я зашел помолиться и к святой Параскеве. С чувством особого благоговения и некоторого волнения подходил я с котомкой за плечами, с посошком в руке к холмистому Церу по извилистой, пыльной дороге.

Вот мелькнул красный купол, еще поворот дороги, и белая, яркая церковка встала передо мной. Калитка, забор и тропинка к церкви... Остановился, перекрестился и с трепетом вошел. В трапезной небольшой монашек в белом подрясничке, с рыжей бородкой и такими лучистыми глазами встретил меня и указал, как пройти к храму. Я перешагнул порог церкви, и передо мной открылась та картина, которую я иначе не назову, как отрывок из Пролога, дивный рассказ из Четьих-Миней, ибо все мое недолгое пребывание там стало жизнью в какой-то чудесной, иконописно житийной обстановке.

Две мерцающие лампадки у местных икон, тьма в церкви, и лишь на клиросе несколько свечек в руках у певцов. Кое-где серые пятна кланяющихся фигур — жители соседних деревень. Высоким голосом читает монашек кафизму, и гулким эхом в церкви тонут концы стихов. Тихо вздыхает рядом со мной старушка в большом платке. Огромная тень ее головы от мерцающей свечки прыгает по стенке. Из алтаря выходит в мантии служащий иеромонах и перед царскими вратами произносит ектению. Тягучий голос канонарха, отрывистое, уставное пение хора, поклоны, мерцающая игра лампад. В алтаре пономарит старый-старый схимник, с длинной бородой и смуглыми глазами из-под надвинутого на лоб кукуля.

Каждодневные службы, стояние на клиросе с братией, чтение, общая молитва вечером, поклоны и тихий, вздыхающий шепот: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!»

И вот среди всей этой братии, среди этих русских иноков стоит маленькая, черная фигура святителя. Трудно говорить о таких людях, трудно даже подойти. С особым благоговейным трепетом склоняешься в земном поклоне перед ним, прося его благословения. И, не смотря в его лицо, принимаешь широкое, немного отрывистое и резкое, осенение его маленькой, суховатой рукой. И особенное благоговение касается души, если взглянуть в его лицо: немного припухшая, точно детская, верхняя губа, черная, маленькая бородка, длинные, волнистые волосы почти до пояса, слегка раскосые глаза, надвинутый клобук. Великий постник, молитвенник, человек особой духовной жизни, уже увидевший те высоты и лазурные, светлые дали, которые видимы им, этим полуземным людям, этим ангелам во плоти, живущим уже не здесь.

Особое настроение созидалось у меня. Светлой, лунной ночью на винограднике, в шалаше, лежа на скамейке и отдыхая от службы в церкви и дневного зноя, задумывался я над этой особой тихой жизнью. Истосковалась душа, в изгнании сущая, по этим нашим белым русским обителям, по ските, пустыньке, по старцам и схимникам, по ночной службе и сладкопению, по аромату монастырского жития. Здесь, вдали от полей и лесов Святой России, среди хоть и братского, православного народа, но не знающего этой красоты, не ведавшего ее, не видавшего этих белых оград и темных келлий, — здесь особенно остро чувствовалась тоска по русской святости, возможность хоть приблизительного, хоть далекого воспоминания о ней. Среди сербских монастырей, среди пустых келлий и заглохших, запыленных церквей особенно ярко ощущалось это настроение, эта монастырская, тихая жизнь. Виделось, конечно, только светлое, недочеты почти не замечались.

Ранним утром, до солнечного восхождения, шел я из шалаша, сбивая росу, в церковь к заутрене. Иеромонах сутулой походкой приближается к колокольне и мерными ударами созывает братию в храм. Тянутся черные тени, раскланиваются по сторонам и уже стоящему святителю, и идут на клиросы. Вникая звучащим с клироса, читаемым из толстых книг канонам, поучениям, псалмам, вслушиваясь в эту неизреченную глубину православной сокровищницы, взирая своими немощными, худыми очами в лик Православия душа моя озарялась тихим благодатным светом богодухновенных молитв и песнопений, переживая особое чувство полноты церковности.

И часто за время моего пребывания в монастыре, зайдя в церковь ранее службы или оставаясь там после службы, я видел стоящего на клиросе с опущенными ресницами и надвинутым клобуком святителя, который долго просматривал и перекладывал эти толстые книги в желтых переплетах. Его маленькие руки переворачивали страницы плотной, шершавой бумаги, глаза пробегали по строкам черного и красного письма. Подолгу, упиваясь стилем и образностью этих слов, он взирал на эти много-много раз перечитанные и пропетые строки, пересыпал из руки в руку полные пригоршни самоцветных камней.

Я думал: «Вот я, приподнимая эту златотканную завесу из потемневшей от времени парчи божественных слов, заглядывая в эти глубины, трепетно, прикровенно познаю и принимаю в себя эти лучи неземной красоты, несмотря на свое неведение, немощь, полную приверженность к тяжелой мирской, земной жизни. Это — для меня, далекое, знакомое, но почти забытое, почти неведомое, таинственное откровение божественных глаголов, для меня, для моей ничтожности. Но он?... Этот святитель, постник, молитвенник, подвижник, этот маленький сутуловатый монах, что ищет он в этих книгах? Неужели же он, в своих молитвенных подвигах внимающий неземной ангельской песни, неужели и он ищет того же, неужели же и ему эти книги — откровение?»

Вспоминается рассказ об одном разговоре с отцом Иоанном Кронштадтским. На вопрос отцу Иоанну, откуда у него такая вера, он ответил: «От частого служения литургии и вседневного чтения Миней», не Четьих-Миней, а богослужебных книг, служб нашим святым и нашим праздникам. Вот откуда такая вера! Вот откуда то особое настроение! И эти, сколь близкие и родные еще издавна, толстые книги, стали еще ближе, еще дороже. Стали нужнее. В них виделся не только труднопонимаемый славянский текст витиеватых и простых молитв, но и источник крепости, источник веры, радость подлинного жития о Господе.

 

*     *     *

Святая Параскева... В ее монастыре, в глуши холмов и перелесков русские иноки-изгнанники собрались для служения православной Красоте. Созданная их трудом и молитвами обитель засияла светом на всю округу. В возгласах канонарха, в сладкопении стихир и канонов воссияла огоньком православная церковность, о которой сказал кто-то, что она дает судить о том, что православно и что нет, открылась сокровищница, полная драгоценных алмазов и изумрудов.

Я начал с этой русской обители. С нее именно потому, что в ней впервые после нескольких лет изгнанничества я снова обрел потерянную красоту православного русского богослужения. Стояние на клиросе в храме Святой Петки[1], чтение этих дивных книг, поучения из патериков, прологов, звуки последних стихов, вечерняя молитва, рокочущий голос чтеца — все это вернуло меня к русской богослужебной красоте наших обителей. Все это напомнило мне столь многое из потерянного в России.

И главное — эти толстые книги. Они вернули мне некоторые забытые мысли. Как это странно: иногда случается, часто совершенно неожиданно, некоторые вещи заставляют начать снова думать о том, о чем раньше не удавалось и не умелось подумать. Так вот и теперь явилось то особое настроение в переживании церковного богослужения и особенно в отношении к церковным песнопениям, явились, казалось, забытые чувства, о которых хочется сказать несколько слов.

 

*     *     *

«У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа» (Быт. 4, 26). Какими странными, и в тоже время простыми, кажутся эти слова: «тогда начали призывать имя Господа».

До этого первые люди не призывали Господнего имени, после грехопадения впервые при Еносе началось общественное прославление Бога. При нем, быть может, родились первые молитвы, впервые возникло богослужение. Нам страшно это простое повествование Библии. Если мы не отрешимся от нашей теперешней обстановки, от нашего религиозного сознания, то, обладающие богатством молитв и обрядов, мы себе с трудом можем представить это первое призывание имени Господнего. Сознание оцерковленного человека не может себе ясно представить мертвой, нецерковной жизни. На всем протяжении ветхозаветной истории мы находимся под этим гнетом мертвенной, нецерковной религиозности Церкви не творческой, не имеющей в себе силы, не обладающей живительным Источником. И так до Христа Спасителя.

«Процвела есть пустыня, яко крин, Господи, языческая неплодящая Церковь пришествием Твоим, в нейже утвердися мое сердце»[2].

«Жезл во образ тайны приемлется, прозябением бо предразсуждает священника, неплодящей же прежде Церкви, ныне процвете древо Креста в державу и утверждение», [3] — так поет песнописец. За мертвой неплодящей Церковью явилась Церковь Христова, которая «столп и утверждение Истины», Невеста Христова, «утвержденная на камени заповедей», на «камени, Иже бысть во главу угла» и «Иже есть Христос, паче Коего несть ни свята ни праведна», Единая, Святая, Соборная, Апостольская Церковь, Тело Его, залог спасения всех нас. В ней, и только в ней, веруем мы, наше спасение, только в переживании церковности. Церковность есть жизнь, и, как всякая жизнь, недоступна рассудку, жизнь в Духе, и критерий правильности этой жизни — Красота. «Да, есть особая красота, — говорит отец Павел Флоренский, — духовная, и она, неуловимая для логических формул, есть в то же время единственно верный путь... Знатоки этой красоты старцы духовные, мастера художества из художеств»...

Наши святые угодники, преподобные и святители, просиявшие подвигами своего жития у Господа, создали нам эту красоту. Они наполнили церковную ризницу этим богатством, этими бесценными дарами, возрастили молитвенные крины сего духовного вертограда.

«Отцы пустынники и жены непорочны»...

От них у нас это дивное наследие через длинный ряд веков, через всю историю нашей Церкви, сохраненное нам это богатство, дерзновенное, самое большое и святое, что у человека есть, — это его обращение к Богу, это те слова, которые он наедине говорит Самому Господу, это те несовершенные и бледные словесные изображения своей веры и любви к Богу, которые он смиренно, но и дерзновенно преподносит Престолу Всевышнего и полагает подножию Его. И они, эти словеса чистые, сохраненные нам, грешным Самим Богом внушенные и навеянные тихим помаванием Голубиных крил Духа Жизни Подателя и Утешителя, словеса, сложенные из самых глубин сердца — эти святые слова сохранены в чудных, таинственных книгах.

Не с нашей человеческой логикой подходить надо к ним, к этим хранилищам Духа Истины, а с чувством особой смиренной веры.

«Не мудростию и богатством да хвалится смертный своим, но верою Господнею православно взывая Христу Богу»...

Не как к простой книге надо подходить к ней, не как к простому печатному слову, не мимоходом, как ко всякой книге. Не так, а смиренно, со склоненной головой... С огарочком яркой восковой свечи, трепетной рукой раскрываю я огромную толстую книгу, лежащую на потертом, кожей обтянутом, аналое. В голове мрачные мысли, в сердце тоска по чему-то неизведанному, в душе выжженная житейской заботой и смутой пустота. С трудом различаю я перед собой бледноватый от времени текст. Руки трепетно перелистывают лист за листом... Мысль остановилась... Не думается ни о чем. Я не воспринимаю смысла читаемого. Непонятный славянский текст. Прыгают жирные, черные и красные строки и мелькают завитые начальные заставки. Толстый кожаный переплет с тиснением, полустертая медная застежка.

Красной киноварью мелькают надписи: «Канон, творение Кир-Иоанна», «стихира», «слава», «подобен Доме Ефрафов», «и ныне» и так далее; и все мелькают на каждой странице без порядка, кажется, и без счета. И непонятен мне этот язык, страшна мне эта Минея с шершавыми листами, закапанными воском. Сколько рук перелистывало эту святыню, сколько глаз пробежало по этим строкам, сколько служб было пропето по ней!..

Подымаю кверху голову и смотрю сквозь тусклое окно на загорающиеся на небе звезды. Перед окном качается ветка с золотыми листьями; на небе вспыхивают огоньки. Тихое полудремотное состояние. Полузакрыв глаза, смотрю на огромный лик Спасителя, темный, с большими-большими глазами, старого письма, огонек от лампады и солнечный луч играют на нем. Тихо-тихо... Со старинных икон, с покоробившихся досок смотрят лики. Наклоненные в сторону фигуры, большие выпуклые лбы, завитые бороды, яркие краски, крестчатые ризы. В святительских омофорах, в мантиях и схимнических аналавах, в простом иноческом одеянии угодники Божии, постники, подвижники, молитвенники и скорые заступники, «сограждане ангелов», святые, создавшие для нас богослужебную письменность, творцы этих песнопений и молитв, вписавшие свои богатые дары Духа в эти толстые книги и сами сподобившиеся молитв и служб. Изо дня в день, число за числом, на каждой странице этой Минеи, стоят эти службы святым. Озаренные благодатью Духа Святаго, укрепившие себя в постнических и молитвенных подвигах, они, движимые Божественной силой, слагали из сердца своего эти словеса разумения.

«Слова молитвенные суть молитвенные излияния из сердец святых мужей и жен. Исторгавшиеся, когда Духом Божиим движимы, они изрекали перед Богом желания сердца своего. В них заключен дух молитвенный; сим же духом преисполнишься и ты, если будешь прочитывать их как должно, подобно тому, как дух какого-нибудь писателя сообщается тому, кто читает его с полным вниманием», — так говорил епископ Феофан, затворник Вышинский. И дальше поучает он: «Внезапные порывы значат, что молитва начала водворяться в сердце и наполнять его»...

Слова этих книг не простые слова — они навеяны Духом Святым, Им вдохновлены. И страшно становится при этой мысли, страшно своей немощи и ничтожности. Вникая в слова сии, не умом, конечно, не мудростью, не тщанием ума своего, а порывом сердца, душою дерзаешь проникать в Божественные глаголы.

*     *     *

Переворачиваю листы. День за днем мелькают перед глазами праздники, дни святых, преподобных, мучеников, чтимых икон Божьей Матери, и каждому дню посвящены свои песнопения. Все они перед глазами, все житие их отпечатано в этих страницах. Вся творческая жизнь, результат созидательной работы всей красоты церковного духа, запечатлелась в этих подобнах, стихирах, тропарях как в длинной нити прекрасных жемчужин, нанизанных благоговейной рукой студийского инока, подобранных по оттенку, цвету, красоте, одна к другой, сверкающих матовым блеском.

И дальше идет какой-нибудь канон, творение Кир-Косьмы с замысловатым «краестрочием»; и представляется греческий дивный текст, написанный стихами так, что начальные буквы каждой строки дают акростих, полный глубокого смысла, — «краестрочие» или «краегранесие» канона, — текст в таком виде, к сожалению, не сохранившийся в славянском переводе. И дальше, как некие изумруды, сияют загадочным, бездонным светом «догматики», полные бездонного догматического смысла, подобно алмазам, отточенные тропари...

Всматриваюсь в службу святому (11 октября). Святительское облачение, на его иконе старинного письма горящий взгляд устремлен к Источнику Жизни Вечной. Лицо его заклеймено позорными стихами, выжженными нечестивыми иконоборцами за его стойкость и приверженность к поклонению святым иконам, за что он и прозван «Начертанным». Феофан Исповедник и творец канонов митрополит Никейский. Еще иноком лавры св. Саввы Освященного начавший подвизаться в сложении стихов духовных, возлюбивший паче всего писание канонов и создавший их дивные образцы.

«Положи, Господи, Твоей Церкви утверждение, пребывати в век века непреложной от смятения ересей»[4], — так взывает Начертанный святитель после водворения мира в Церкви по низложении иконоборческой ереси. Тот же Феофан–творец написал дивный канон Благовещению. Кто не знает этого прекраснейшего канона, этого умилительного диалога Пречистой Девы с Гавриилом? Он же написал канон на погребение, и из его уст мир впервые услышал кондак «Со святыми упокой».

Еще несколько страниц, и дальше идет служба другому святому, великому поэту Православия, святителю, узревшему Пречистую Деву и сложившему Ее Божественную Похвалу.

«Украшен добродетельми, Косьмо,» — поет ему Церковь и взывает: «радуйся, отче пребогате»... Отче пребогате! Есть ли точнее и вернее определение ему? Он также был иноком лавры св. Саввы, совоспитанник величайшего Дамаскина и его сподвижник, иерусалимский инок и Маиумский епископ, «сосуд божественной благодати».

Кир-Косьма. Его имя заставляет трепетно сжиматься сердце и с особым благоговением читать творения его духа. Косьма, написавший каноны почти на все двунадесятые праздники, каноны многим величайшим святым, сложивший дивную песнь, выше коей по простоте и глубине нет, да и не создать: «Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, Сущую Богородицу Тя величаем», — возносится песнь от наших несовершенных словес пречистому имени Всесвятой Девы и Матери. На каждой утрени пред иконой Богородицы мы поем эту песнь, ибо в ее величии наивысшая похвала Богородице и Матери Света. Сама Пречистая явилась Косьме и указала на эту песнь как наиболее Ей приятную и Ее любимую.

Именно божественный Косьма, понимая всю немощь своих слабых слов и понятий, смиренно поет Богоматери в день Рождества Ее Бесплотного Сына: «Любити убо нам яко безбедное страхом удобие молчание, любовию же, Дево, песни ткати спротяженно сложенныя неудобно есть; но и Мати силу, елико есть произволение даждь»[5].

Особенно трогательно звучит преклонение и благоговейное почитание памяти Честнейшей Херувим у Косьмы Маиумского. Смиренно, со сладкопением Церковь наша поет Ей в день Святых Богоявлений: «Недоумеет всяк язык благохвалити по достоянию, изумевает же ум и премирный пети Тя, Богородице»...[6]

В каноне Успения сколько дивных мест, сколько сыновнего рыдания слышим мы у Косьмы вместе с осиротевшими апостолами. Раз как-то летом, в день Успения, стоял я в алтаре Хоповской церкви. Кончалась утреня. Монахини запели светилен, на подобен: «Небо звездами»: «Апостоли от конец совокупльшиеся зде, в Гефсиманийстей веси погребите тело Мое; и Ты, Сыне и Боже Мой, приими дух Мой»...

Переливчато и грустно, морем бездонной тоски, скорби за оставляемый мир звучали эти слова в стройном киевском распеве. Монашеские голоса тонули в родном хоповском храме. Замолкло сопрано: «и Ты, Сыне и Боже Мой, приими дух Мой...» — тонули последние слова...

Мелькают страницы, пестрят строки и имена, чередуясь одно с другим, венчают божественные глаголы. Длинный ряд их, сонм их: Иоанн монах, Леонтий маистр, Павел Аморейский, Анатолий и так далее. Все просиявшие угодники, сослужащие Господу с ангельскими воинствами, постническое сословие, воспевающее Ему и Царице Небесной славословные песни.

 

*     *     *

Служба Покрову Пресвятой Богородицы, и в этот же день память одного из дивных и пречудных святых. Воистину «красота церковная», как его величает в кондаке Святая Церковь, громадный Царьградский храм Святой Софии, Божией Премудрости, горит освещенный огнями. Иконы, мозаики, лики святых и Богоматери сияют со стен. Идет вечернее богослужение. Василевс, Патриарх, двор, весь сонм правителей присутствуют и внимают сладкопению певцов с клироса. Там, среди певцов и чтецов, смиренно стоит юный чтец, невидный, безгласный, преследуемый и гонимый всеми зазнавшимися придворными Святейшего Патриарха, терпящий насмешки и постоянные укоры от своих злобствующих сотоварищей. Его, не знающего пения, ради посрамления перед всеми выталкивают они на середину амвона и заставляют петь одного перед всем собравшимся людом и царем. Смущенно стоит он один посреди и молча переживает свой позор. Над храмом Святой Софии нависла давящая тишина. И посрамленный, поруганный всеми, кроткий Роман, любимец Патриарха Евфимия, под град насмешек, укоров унижения, закрыв лицо руками, старается скорее спрятаться на клиросе среди своих недоброжелателей. Всю ночь в своей келлии, в давящей, душной тишине патриаршего дворца, перед иконой Пречистой стоит юный Роман и в горячей молитве к Владычице умоляет Ее и заливает молитвенным плачем всю горечь незаслуженной обиды и боль сегодняшнего позора.

И вот изможденному и во сне забывшемуся Роману является Пречистая Дева, держа в руках Своих длинный свиток с божественными глаголами, который вручает юному чтецу, влагая его ему во уста. Проглатывает Роман длинный свиток (греческое житие называет его «кондакион») и исполняется дивной силы.

На следующий день в громадном храме Святой Софии совершается утреня. Синклит и священство стоят, внимая искусству патриарших певцов. И снова под град насмешек и злорадных выпадов принужден идти с клироса чередной певец, юный Роман. Тишина повисла под громадным, как небо, куполом храма. И, о чудо!.. дивный, грудной голос запел божественную мелодию, и слова, переливаясь звоном серебряных колокольчиков, тают в полумраке громадного храма:

«Дева днесь Пресущественнаго раждает и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог».

О предивный и пречудный сладкопевче Романе! В память этого события во дворце Василевса при царской трапезе долгое время сохранялась традиция пения этой песни.

 

*     *     *

За этим скромным и смиренным образом встает другой, величайший художник, столп истинной веры, святой Иоанн Дамаскин. По значению своему это фигура затмившая своим величием многих. Это тот, кого Церковь уподобляет Давиду, «наставник Православия», «учитель благочестия и чистоты», «светильник вселенной», тот, кто Церковь Святую «уяснил песнями».

Ecclesiae Sanctae lumen, как выражается латинская церковная поэзия. Так же, как и Косьма, он ушел от мира и прелестей его, расточил богатство, дал Богу взаймы, как говорит песнь церковная, и в лавре св. Саввы слагал свои песни на берегах Кедронского потока, украшая творениями своими церковную сокровищницу. Святой Иоанн сложил весь круг седмичного богослужения, создал осьмогласное пение. Великий художник слова и духа, борец за святые иконы и Веру Православную, обличитель «Несториева разделения», «Севирова слияния, единовольнаго пребезумия» (т.е. монофилитства), сопротивник ересей и врагов Христовых навеки связал себя с пречудным именем Богоматери Троеручицы. В его дивных «догматиках», поемых на вечерне, заключена вся полнота церковного учения. По ним лучше, нежели по ученым догматическим трактатам кабинетных богословов, постигается сокровенный смысл божественной тайны воплощения.

Вся история Христовой Церкви, все течение православной красоты связано с ними, этими угодниками и житиями их. И проходят перед мысленным взором эти лики, целые сонмы духоносных иноков, схимников и святителей. Из Фивейской и Нитрийской пустынь, из Иерусалима, Синая, Палестины, из Студийского монастыря. Те, что «проидоша в милотех и козиих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени; их же не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных». (Евр. 11, 37–38). От радостей мира сего ушедшие для познания немирской жизни, для лицезрения не этого, не земного света, ушедшие для молитвы за этот мир; «от мирской жизни к мировой», ушедшие туда, где стирается граница между небом и землею, между ангелами и человеками, туда, где «всяческая веселятся, небесная вкупе и земная, Ангели и человецы смешаются, идеже бо Царево пришествие, и чин приходит»[7], в молитвах и песнопениях познавшие невещественную красоту и нам ее завещавшие. Возрастившие своими благоговейными трудами вертоград истинного богопознания, дивные «молитвенные крины», отражение невещественного мира горней славы.

«Радуйся, Египте верный, радуйся, Ливие преподобная, радуйся, Фиваида избранная; радуйся, всякое место и граде и страно, гражданы Царства Небеснаго, воспитавшая и сих в воздержании и трудех возрастившая, и совершенныя мужи желаний Богу показавшая. Сии светила душ наших явившася; сами чудес зарею и дел знаменьми, просиявшие мысленно во вся концы; к тем возопим: отцы блаженные, молите спастися нам.»[8]

Из загадочной Византии, обвеянной пряным и тяжелым ароматом своих дворцов и монастырей, веет дух православности и церковности. Византия, чья история представляет собой сплошную златотканую парчу из дивных цветов и шелков, усеянную камнями, насыщенную сгущенным воздухом богословских споров, самых ужасных богоотступных ересей и самого чистого, адамантового Православия. Византийская колыбель Православия возрастила дух чистого Христова учения и создала эту сокровищницу красоты. Византия — второй Рим, после которого будет всего лишь один, третий, а четвертому не быти! Третий Рим, Царственный Град, Москва, Святая Русь! После Палестины, где все обвеяно атмосферой святости и святыми воспоминаниями Христовых страданий, и справедливо носящей имя Святой Земли, после нее всего лишь одна Земля — Русь — дерзнула назваться Святой. Она выносила в себе, в сердце своем выстрадала и сохранила православное сияние учения Христова. Последний Рим!... На всем протяжении Святой Руси создавалось и воспитывалось почитание этой красоты, дух настоящей православной церковности. Киевские пещеры, Соловки, Валаам, Макарьев, Саров, Оптина, Глинская, Софрониева пустыни. Какие все имена-то! Отсюда — знаменитые и вековые «знаменные», «киевские», «греческие» распевы. Здесь, по этим обителям, продолжилось нашими боголюбивыми иноками собирание и украшение сокровищницы Слова и Духа. К принятым из Византии стихам и молитвам добавлялись все новые и новые молитвы. Русская музыкальная душа переработала заунывный, воющий напев греков, создала свою церковную музыку. Честные отцы, «собеседники ангелов», боголюбезные иноки, стяжавшие в сердце своем Бога, оставили нам творения духа своего, дополнили эти толстые книги, трудолюбивою рукою вписывая в них сокровенные словеса своих молитв Богу, навеянных Самим Утешителем. Церковь каждодневно на протяжении целого года, вспоминая их светлую память, возносит их Богу. Оживают черно-красные строки, и от закапанных воском славянских букв возносятся, как дым кадильный, ко Господу слова хваления: «Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила!...»

*     *     *

...Я оторвался от книги. Поднял глаза и снова встретился с испытующим взглядом Спасителева Лика. Красная лампадка бросала отблеск на Него. Хотелось молча, долго-долго смотреть на Него и в этом порыве забыть все, замолкнуть, застыть. За окном качалась золотая ветка. Душа была переполнена такими разнообразными чувств...

Непросто писались эти слова. С особой громадной подготовкой, с духовным напряжением приступал инок к своему подвигу стихосложения. Упорным постом и молитвой доходил он до особого состояния озарения духа своего и только тогда с полнейшим смирением и сознанием своей греховности начинал свое послушание о Господе. Упорным постом начинали Рублев, Дионисий и Прокопий Чирин свои иконописные подвиги, и после сокрушенной молитвы из-под их кисти выходили эти дерзновенные изображения лика Спасителя, Богоматери и Бесплотных Сил, целые философские системы, целые догматы в красках. Икона — это уже не искусство, это иная действительность. Подобно ей, песнопения, вышедшие из глубины иноческого сердца — уже не простые слова. Церковь их считает своими, повторяет их сокровенный смысл на каждом богослужении. Устами Церкви возносимые к Богу, они являются словами не этого мира, содержание их — не обычная человеческая истина, а богодухновенная полнота церковного познания. Они — материал и средство для нашего изучения богословия. Это особенно ясно видно в так называемых «анатолиевых» стихирах на «Господи, воззвах», создавшихся в период наижестчайшиых христологических споров, в божественных догматиках, написанных Иоанном Дамаскиным. «В Церкви все чудо, — говорит отец Павел Флоренский, — и таинство — чудо, и водосвятный молебен — чудо, и каждая икона — чудо, и каждое песнопение — не что иное, как чудо. Да, все чудо в Церкви, ибо все, что ни есть в Ее жизни — благодатно, а благодать Божия и есть то единственное, что достойно наименования чуда».[9]

Верно! И правы те наши богословы, которые говорят о необходимости разработки нашего «литургического богословия», то есть систематизации богословских идей нашего богослужения; ведь именно тут — живое самосознание Церкви, ибо «богослужение есть цвет церковной жизни и вместе с тем корень и семя ее».[10]

Какая бездонная глубина, какое широкое поле для исследования и изучения нашего Православия. Создаваясь в противовес протестантским и латинским ученым трудам, наша богословская наука в большинстве случаев была построена сообразно с этими системами. Подлинные глубины церковной жизни, плоды православного богопознания, неотравленные западным ядом, свободные от схоластики, которые выражены в этих книгах, лежат под спудом и неизвестны нам. Они похоронены в неизвестных и непривычных современному человеку, непонятных светским людям толстых Минеях и Триодях на клиросах церквей и монастырей. И только боголюбивым инокам они открыты, и токмо в душе, смиренно ищущей света и красоты, они распускаются дивными кринами неизреченного по глубине смысла.

Не знаем мы их, не хотим знать. Не понимаем мы славянского языка и не разумеем читаемого в Церкви. Смиренно, со тщанием постараемся проникнуть в чудесную глубину этих книг и искать в них те прекрасные «глаголы вечной жизни».

«Не мудростью и богатством да хвалится смертный своим, но верою Господнею, православно взывая Христу Богу».

И мы верим и надеемся, что сумеем познать и понять красоту наших богослужебных песнопений и что наши старинные и непонятные, на первый взгляд, книги станут нам ближе, станут источниками познания подлинного бытия о Господе и любви к Православию и нашему церковному искусству.

Хочется приникнуть в глубоком земном поклоне перед ликом Нерукотворенного Спаса с горячей, смиренной и дерзновенной молитвой о том, чтобы сподобиться всем нам войти в этот вертоград духовный и, своими несовершенными очами лицезрев эти взращенные боголюбивыми старцами молитвенные крины, пережить радость хотя бы отдаленного отблеска и сияния немеркнущего Света.

Мы немощны, и дай Бог сподобиться нам хоть в немощи нашей взывать: «Велий еси, Господи, и чудна дела Твоя и ниедино же слово довольно будет к пению чудес Твоих!»

«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь...»

 

Всякий раз, когда священник совершает Божественное священнодействие, после таинственных слов призывания Святого Духа, Святые Дары силою благодати божественной прелагаются в истинное Тело и истинную Кровь Спасителевы, вспоминаются тогда все лики святых, приносится предлежащая всемирная Жертва о всех и за вся, о торжествующей на небесах Церквии «изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии». Хор воспевает Ей хвалебную песнь. Во дни раннего весеннего пробуждения земли, в воскресные дни Великой и святой Четыредесятницы, на Василиевой литургии Церковь Христова устами св. Иоанна Дамаскина возносит к Божией Матери и Царице Небесной эту дивную песнь:

«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь,

Ангельский собор и человеческий род,

Освященный Храме и Раю Словесный,

Девственная похвало. из Неяже Бог воплотися

И Младенец бысть, прежде век Сый Бог наш.

Ложесна бо Твоя Престол сотвори.

И чрево Твое пространнее небес содела.

О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, слава Тебе».

 

В своих молитвенных воспоминаниях Церковь Православная часто обращается к памяти Девы Богородицы. Многое множество песнопений, стихир, кондаков, тропарей часто-часто к Ней воссылается. На вечерне дивные догматики говорят о воплощении от Нее Божественного Ее Сына; всякий ряд стихир и тропарей канона заканчивается «Богоро­дичным» песнопением; на утрени перед иконой Ее словами св. Косьмы Маиумского возвеличивается в песнях «Богородица и Матерь Света»; девятая песнь канона воспевает Ей, «Горе несекомой», славу и хвалу; на первом часе воспоминаем мы словами Патриарха Сергия Взбранную Воеводу; на литургии иерей, совершая проскомидию, вынимает отдельную частицу из особой просфоры в честь Той, Кто Честнейшая всей твари, и в самый важный момент литургии снова молимся мы Ей. А сколько трогательных и непередаваемых по оттенкам грусти стихов поет Церковь во дни Поста, вспоминая в особых «Крестобогородичных» о Пречистой у Креста Сына Ее. А в Великую Субботу, когда земля надрывается от рыданий по Уснувшем Плотию Спасителе, мы, грешные и недостойные, воспеваем похвалы Божией Матери в ранний предрассветный час, творя память чудесного погребения вместе с Иосифом, Никодимом и святыми женами.

Память и переживание личности Девы Богородицы тесно и неразрывно сплелось и вплелось в самую жизнь православного человека. Восток православный сохранил в своем сознании верное учение о Матери Божией, выносил в сердце своем истинное и богоразумное переживание Ее. На всем протяжении христианской истории именно на Востоке сохранилась эта верная любовь к Богоматери, чувство, не извращенное рационалистическим обоготворением латинства, не испорченную еретической гордыней. Восток анафематствовал Нестория и не соблазнился лживым суемудрием так называемого «непорочного зачатия». И Сама Пресвятая и Пречистая Дева не покинула своих людей и постоянно пребывает с ними Своим покровом.

От Сионской горницы, где Дух Святой «огненные языки раздаяше в соединение всех призва»[11] видимым огоньком сошел и на главу Матери Божией, от горницы этой и Гефсиманийской веси, где погреблась Она, через Ее град Ефес, куда «поял Ю восвояси» любимый ученик Сына Ее, ко Святой Горе, земному Ее уделу, к Константинову граду, где во Влахернах пояс Ее, к Иверской земле и к Святой, Православной, Богоносной Руси, где столько храмов Ее воздвигнуто и столь часто являлась Она в чудотворных Своих иконах и святым угодникам Сергию, Серафиму и другим молитвенникам за землю Русскую и за весь мир, во гресе погрязшем, Она помнит о своих православных сиротах. И посему столь много песен Ей посвящено и столь многое множество святых Ее икон сохранилось, являя нам живую память о Ней. А что ни песнь — то догмат; что ни икона — то дивный, в сказочных цветах рассказ о Всеблаженной.

В каждой службе Богородичного праздника, во всей концепции Ее памяти отобразилось все понимание и переживание Ее личности; отобразилось все Божественное промышление, все домостроительство Божие, которое, как в одной точке, соединилось в Ней и расцвело из Нее цветом нашего спасения. И переживания Нового Завета, Ее воспоминающего, и Ветхого, Ее во тьме грядущих веков прозревающего и чающего, все это вплелось в наше богослужебное пониманием Личности Богоматери. Необходимость связи этих ветхозаветных пророчеств со всем последованием службы составляет важную ее часть. Не понимать их — значит не понимать всего ветхозаветного подготовительного воспитательного (педагогического) пути к христианству. Ветхий Завет — «пестун [12] во Христа» (Гал. 3, 24). Отрицать Ветхий Завет — значит не понимать Нового. Новозаветная литургия имела своим прообразом ветхозаветные подготовительные службы. В вечернем полумраке и предрассвете утрени заложено семя будущего христианского древа.

Душа сама требует этого библейского подхода к Богу. Вслушаемся в Библию, попробуем-ка пережить ее, переселиться в нее, пожить немного ее настроениями. Вспомним совершенно особую обстановку Ветхого Завета. В этом спокойном, немного фаталистическом отношении к жизни, в устремленных из-под густых бровей неподвижных взорах вдаль, взорах, полных грусти и плача, в длинных патриархальных бородах, в ометах длинных одежд, в шатрах, раскинутых в пустыни — во всем этом аромат библейского старозаветного древнего духа. В раскаленном пустынном воздухе с мерцанием тихих южных звезд слышен гортанный, отверженный, воющий крик прокаженного, видны судороги беснующегося лица. В обстановке загадочных начертаний восточных букв, этих почти магических символов, слышатся звуки старческого голоса пророка, голоса, быть может, единственного праведника, ради которого еще милуется род земной; он один в этом раскаленном воздухе звучит о правде и будущем спасении.

Ветхий Завет!.. Прекрасная фигура Израиля, Рахили, плачущей о детях своих, избранного Божиего народа. Ему давались знамения и сказывались пути, и он их сохранил в своих пророческих вещаниях.

В ветхозаветных чтениях устами богобоязненных мужей древности напоминается нам о предощущениях явления Божией Матери. Так, в первой паримии вспоминается нами Иаков, уснувший по дороге в Харан и увидевший лествицу, «утверждену на земли, еяже глава досяжаше до небес» (Быт. 28, 10–16). Ангелы Господни, и восходившие и нисходившие по ней, и глас Господень к Иакову, убоявшемуся этого видения, сама лествица, как бы в далеком будущем проображавшая соединение двух миров, «тварного и славы горней», человечества и Божества, земли и неба — все это слабое предуказание немощному уму ветхозаветного Израиля о грядущем избавлении и спасении, об образе Пречистой Богородительницы, о Которой еще в раю предуказалось изгоняемому Адаму.

Премудрый Соломон в Притчах своих, предвидя грядущее избавление от ига закона, предрек о Пречистой Владычице в словах сих: «Премудрость (София, т.е. Ипостасное Слово Отчее) [13] созда Себе Дом и утверди столпов седмь, закла Своя жертвенная и раствори в чаше Своей вино и уготова Свою трапезу»... (Притч. 9). Здесь пророческое указание и на Самую Матерь Божию, Которую песнь церковная называет «храмом Божьей Премудрости»[14], «кивотом Слова», и на будущее таинственное избавление и спасение всего мира в Божественном Таинстве Евхаристии.

То, что Моисей на горе Хориве увидел в таинственном явлении ему Неопалимой Купины (Исх. 3) — прообраз будущего избавления в догмате Приснодевства Богородицы (паримия на Благовещение), то, что пророк Иезекииль явственнее указал в своем пророчестве, которое мы теперь тоже воспринимаем, как ветхозаветное чтение на Богородичный праздник. Он узрел врата Скинии, «зрящи на восток и сия бяху затворена» и рек ему Господь; «сия врата затворена будут и не отверзутся и никтоже пройдет ими, яко Господь Бог Израилев внидет ими и будут затворена». В этом прообразном видении весь догмат Приснодевства Богородительницы. «Девственная похвало», «девство и рождество сочетавшая»[15] то, что православный иконописец изобразил в трех звездах: на челе и на персях Богородицы: [16] «до рождества Дева, в рождестве Дева, и по рождестве Дева». «Дева родила еси и Дева пребыла еси», ибо «идеже бо хощет Бог, тамо побеждается естества чин. [17] И то спасение, исшедшее от Девы, которое не могло уразуметь одебелевшее сердце ветхозаветного человечества, провидели смутно и неясно пророки, провидели Духом Святым и запечатлели в своих символах. А в их словах — зачатки будущего православного учения о Матери Божией.

Сквозь кадильный дым несется и тает вместе с ним в воздухе этот великопостный задостойник: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь: Ангельский собор и человеческий род». В этих немногих словах сказано почти все наше богословствование о Божией Матери. Стоит лишь вслушаться в переливы слов, и раскроется таинственный смысл догмата Богоматери. В этих словах заключен весь Ее образ и вся Ее сущность.

Она названа «Благодатной» и о Ней радуется всякая тварь. Тайной непостижимой и великой представляется учение о Ней для немощного человеческого разума. Благодатная — значит обрадованная, то есть сделавшаяся причастной радости, причастной благодати больше, чем все творения Божии.

Трогательно, до наивности трогательно в Прологе и Четьях-Минеях рассказывается о разговоре Господа Бога с Гавриилом Архангелом, прежде нежели сойти ему на землю и в шестой месяц благовестить Деве радость велию:

«Глаголи: радуйся, Благодатная, яко помилую озлобленную Еву», и далее повествуется: «идеже обрадованная прииде, тамо вся исполнишася радости».[18]Мир лежит во зле, грех в нем царствует, и посему в нем нет радости. Не может быть радости в этом безрадостном мире, и только по благодати, свыше данной, может кто-нибудь причаститься радости и стать обрадованным. А Дева Богородительница снискала Себе благодать у Бога и облагодатствована. Предочищенная от греха и Духом Святым к сему предуготованная, причастилась Она радости. И тогда послан бысть «Ангел предстатель рещи к Богородице: радуйся, и со бесплотным гласом воплощаема Тя зря Господи ужасашеся, и стояше зовый к Ней таковая: радуйся, Еюже радость возсияет, радуйся, Еюже клятва исчезнет»...[19] И человечество восклицает со Ангелами: «радуйся, Радосте наша, покрый нас от всякого зла честным Твоим омофором.»[20]О Ней радуется всякая тварь, приветствует Ее все сотворенное, все созданное руками Творца, — «Ангелов собор и человеческий род.» И Бесплотные Силы Небесные, никогда не согрешившие и в своем безгрешном состоянии пребывшие от первого дня творения и до последнего дня таковыми имеющие остаться, непрестанно славословящие святость Триединого величия Божия, предстоящие тьмами и тысящами Престолу Господню, радуются о Ней, о Той, Которая Честнейшая Херувимов и Славнейшая Серафимов. Дивно и предивно!... Непричастные греху и плоти радуются о Той, Кто есть выше их, но все же не была чужда первородного греха и носила эту тленную плоть.

О Ней радуется человеческий род, собрание всей разумной твари, как во плоти живущие и грешные, страждущие в безрадостном мире, так и препрославленные в сиянии святости, в светлых одеждах праведности. Все они радуются о Ней, Обрадованной, и взывают Ей о радости.

В Божественном Совете Триединого величия сотворен мир, Премудростью Его сотворена тварь. Ради большего прославления любви Его, хотящей всем спастись и в разум истины прийти, ради полнейшего осуществления свободы человеческой мир не погиб. Человек пал, но не оставлен Богом. На протяжении всей ветхозаветной истории человечества Бог часто снисходил к людям, глаголал пророческими устами, являлся им в различных образах для того, чтобы не дать окончательно угаснуть вере и надежде на Свое милосердие. И вот по истечении времени, указанного в Божественном Совете, времени исполнения седмин Данииловых, случилось величайшее космическое событие: воплощение Слова Божия в утробе Девичьей, осуществление всех пророчеств от века бывших: Моисея, Гедеона, Давида, Соломона, Исаии, Иезекииля, Даниила и всех других и тем самым исполнение «великой тайны благочестия» (1Тим. 3, 16.), центральный момент в христианстве: «Слово Плоть бысть», соединение Творца и твари, начальный момент Нового Завета, «главизна нашего спасения».

Это первый значительный момент жизни Божией Матери, ставшей уже не только Девой и Приснодевой, но и Матерью Создавшего вся, всю тварь и Ее Самую в том числе. Это тайна, недоведомая нам по немощи нашего рассудка. Какой бунт для разума! Как трудно гордому уму «человека мыслящего» сказать это слово: Богородица.

Если Рожденное — не Бог, если Рожденное не единосущно во всем, кроме ипостасных свойств Своих, Богу Отцу Безначальному, если при рождении случилось умаление, истощение Божества значит Дева родила не Бога, а лишь только человека, помазанника, мессию. И поэтому еретическому уму в его гордости легче сказать «Христородица», но только не Богородица. Где же тогда Божие Всемогущество, величие и абсолютность, если Он рожден, и рожден Своим же созданием и, рождаясь, истощился? Но Церковь немолчно поет и славит Богородицу, Матерь и Деву, Соединившую тварь с Творцом.

Истощание сие — тоже тайна. Сын Божий умаляет Себя, «принимая образ раба» (Флп. 2. 7), «истощает» Себя ради вочеловечения относительно той премирной славы, которую Он имел у Бога еще до создания мира (Ин. 17, 5). Он снисходит до человеческой плоти, но все же в полноте остается таким же, как и до воплощения. Церковь так это объясняет: «Плотию, еже из Тебе, Слово, Пренепорочная, одеявся, воплотився же поживе в мире, яко Милосерд, пребыв не хуждши. Иже прежде Бесплотный.»[21]

Соединение сие совершается в месяц шестый, когда был послан Архангел Гавриил. И о нем говорится в наших дивных книгах богослужебных: Минеях и Триодях и в Четьях-Минеях, Прологах и Поучениях, которые дополняют и разъясняют красоту нашего богослужения и его таинственного смысла. В этих книгах так много указано и дополнено боголюбивыми святыми отцами к тому, что кратко записано в евангельском повествовании.

Нельзя в этом же смысле обойти вниманием и наши иконы с их глубиной. Конечно, не те, что пишутся на немецкий манер, портреты и картинки из Священной Истории, полные земного, чувственного и человеческого реализма, почти ничего не содержащие и не выражающие, а тех старинных новгородских, московских, строгановских писем, на которых выведен дивный догматический смысл праздника или события, на которых каждая линия имеет смысл, каждый оттенок цвета содержит глубокое символическое значение.

Вслушаемся в эти чтения на Благовещение в монастыре на утрени или в трапезной... Устами св. Иоанна Златоуста повествуется о том величайшем событии Благовещения и воплощения.

Событие Благовещения произошло в Назарете. В грешном языческом Назарете, а не в иудейском святом граде Иерусалиме. «Неславный Назарет Христа Господа нашего зача; славный же Иерусалим Его распя. Мал Вифлием Его роди, Великий Иерусалим на смерть искаше». По исполнении этого срока посылается Архангел от Бога. Трогателен разговор между Богом и Гавриилом, разговор, о котором не упоминает евангелист Лука, но который так ясно угадывает св. Иоанн Златоуст.

«Иди убо в Назарет град Галлилейский и тамо приидеши, первее Деве радость благовещения принести, еже Ева иногда погуби». И увещает Бог Ангела, как сей должен себя вести и что должен говорить Деве, чтобы не смутить Ее чистой души, чтобы не искусить, как иногда смутил и искусил праматерь Ее змий. И се вот посылается Ангел бесплотный на землю. «Свободный от греха к Непознавшей истление», «послан Гавриил, да между созданием и Создателем уневещение совершит». «Глаголет ко Деве Ангел, да не к тому беседует с женой змий, якоже в раи иногда». И он благовествует Ей величайшую радость, которою должен спастись весь грешный мир.

Все богослужение дня Благовещения преисполнено двух моментов: радости о грядущем спасении и соединения тварного мира с горним, твари с Творцом, ибо в этом весь смысл празднуемого события.

«Бог человекам соединяется, да радуется тварь»,.. [22]

«Да веселятся Небеса и радуется земля, ибо, о чудесе, Бог в человецех»... [23] Невместимый в ложеснах, Безлетный в лета»... «Сын Божий — Сын Девы бывает»...

В нашем богослужении образ Божией Матери отображается со всей чистотой и ясностью вселенского, апостольского учения. Он чужд болезненной мистики средневековья, нездорового обожествления западной схоластики и преклонения перед Мадонной, неизбежно приведшего к «догмату» непорочного зачатия и воздвигшего Божию Матерь на высоту, равную Богу и принадлежащую по достоинству только Ему. Мадонна, чуждая первородного греха, дерзостно названная «перво­рож­денной дщерью Бога», достойная не только молитвенного призывания, но и равного Богу поклонения могла явиться под влиянием только насыщенной атмосферы средневековой мистики. В таком случае получается: или Христос Спаситель нам чужд, неединоприроден по человечеству, если Он рожден от безгрешной Девы, или Сама Божия Матерь совершила задачу искупления, восстановила род людской, и тогда всуе пришел Спаситель. Впрочем, подобные рассуждения в наши дни вызывают попытки несколько неудачного подкрепления и редакционных поправок к новому догмату со стороны не только латинских догматистов. Само понятие и слово «мистика» противно и чуждо православному религиозному сознанию, его здоровому, ровному, устремлению духа и совершенно исключается целомудренной любовью к Богу, без всяких вывертов, хлыстовства и надрыва. Православие совершенно не нуждается в ссылках и заступничестве всевозможных латинских и прочих западных авторитетов, к которым любят прибегать в наши дни.

В православном сознании живет образ Девы Матери, рожденной, как и все человеки, естественным путем от обычных людей, испытывавшей нападения различных искушений и подверженной общему закону первородного греха, но снискавшей у Бога благодать смирением, чистотой и любовью, предочищенной Духом Святым к приятию благовестия и к вмещению в Себя Невместимого. Божия Матерь так близка нам по рождению, по Своему образу, по жизни между людей, Она вышла из этой мирской, грешной, человеческой среды, Она одновременно и Божия Матерь и Человек, что так сродняет нас с Ней, приближает Ее к нам, делает нашей близкой Ходатаицей, Заступницей, нам родной, нас понимающей и к нам снисходящей.

Таким понятным в Православии становится частое явление Царицы Небесной праведникам и в чудотворных иконах с такими для нас трогательными названиями: «Слово Плоть бысть», «Утоли моя печали», «Скоропослушница», «Умягчение злых сердец», «Всех скорбящих Радосте», «Нечаянная Радость» и многих-многих других. Так, по особому близок нам праздник Покрова Божией Матери.

В нашем православном богослужении удивительно изображен этот момент Благовещения; весь праздник полон такого глубокого понимания воплощения. Весь утренний канон представляет собой поразительный диалог между Архангелом, слетевшим в Назарет град, и Пречистой Девой, приемлющей радость Благовещения. Обыкновенно принято читать этот канон на два голоса ради большего уподобления этого диалога тому божественному разговору небожителя с Богородицей.

То, что Благовещение чаще всего совпадает с Великим постом, еще более способствует оттенению момента смирения, покаяния, греховности. Часто в этот канон вплетается великопостный трипеснец покаянного содержания, полный плача о грехе. Удивительная картина раскрывается в литургическом сознании того дня.

Ангел приносит на землю весть благую о том, что Дева снискала благодать у Бога и что Она бессеменно зачнет и родит Безлетнаго. И смиренно недоумевает Отроковица о сем чудесном явлении, о неизъяснимом образе рождения, ведь Она не знает мужа. В сколь нежных тонах и оттенках передается в этом божественном разговоре смущение Девическое, чистое и, с другой стороны, настоятельное от Ангела Ей увещание. Словами не передать этой чудесной беседы, не пересказать языком человеческим тех богодухновенных слов. На протяжении всего канона безплотный Посланец настаивает, а Дева смиренно недоумевает...

И вот, когда на восьмой песни воспевается Богу хвала во веки и когда в обычные непраздничные дни мы в песнях возвеличиваем Богородицу и Матерь Света, в этот момент на настоятельное увещание Архангела Гавриила, на обещание того, что Дух Святой найдет и осенит, отвечает Дева слова, преисполненные всякого смирения, кротости и любви: «Являешися мне Истины вещатель, радости бо общия пришел еси благовестник! Душу убо очистих с телом и по глаголу твоему буди мне, да вселится Бог в Мя, к Немуже вопию с тобою: благословите вся дела Господня, и превозносите Его во веки»... [24]В этих словах — сильнейший довод против наших, «православных» богословов, тяготеющих к латинскому «непорочному зачатию». Интересно бы узнать, отчего считает себя очищенной Богородица, если Она уже ранее того была изъята из общего закона греха?

Этими словами канона окончен диалог. Отлетает Посланец высших Сил, и «купно со словом архангеловым зачатся в чистой утробе Ея Сын и Слово Божие, благоволением и советом Отчим и содействием Святаго Духа»[25]

Тотчас же хор превозносит песнь ликования:

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!» — и заливаются все колокола малиновым переливающимся, заливающимся, захлебывающимся от радости звоном, и песнословит вся церковь девятую песнь — ирмос и припев — и снова ликует хор:

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!»

Звенят колокола, могучий благовест несется по стогнам градов, по полям, по лесам, по горам и рекам и действительно точно в сонном полузабытьи, дремала вся земля, и мучительно и томительно ожидал весь людской род этого момента смиренного признания Своего величия: «се раба Господня, по глаголу твоему буди Ми»...

«Благовествуй, земле, радость велию!»... и радуется всякая тварь: ангельский собор и человеческий род... Вся земля, вся тварь, весь мир, все-все!.. Все преисполнено радости и без конца звучит этот припев то с одного, то с другого клироса, раздается в душе, в сердце, звучит в ушах, наполняет собой все.

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!»...

Как все дивно продумано и скреплено воедино в нашем православном богослужении. Еще на вечерне, в полумраке мерцающих лампад, после обетования Грядущего Мессии, в пении «Свете тихий», слышен из мрака веков и забытого далекого Ветхого Завета голос пророчества о Жене, от Которой родится Спас миру. Боясь смутить не­утвержденность и слабое религиозное сознание Израиля, боясь его склонности к языческому заблуждению, робко, в неуверенных образах рисует бытописатель этот грядущий образ Девы. В аллегориях и символах является Ее образ. То это Лествица, то Врата, то Купина, то Дом Премудрости. И к исполнению времен, ко времени, предреченному для искупления, на протяжении всей всенощной благо­вество­вана эта радость спасения от Девы.

В блеске свечей и светильников, лампад, паникадил, в клубах благовонного кадильного дыма, в перезвонах колоколов, несущихся над всей землей, уже дышащей зачатком весенней жизни, льется это пение всего человечества, радость всего рода:

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!».

И исполняется славы дом Господень, вся земля, весь мир.

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!».

Это один из особенных моментов в жизни Пресвятой Девы. Та икона, на которую молился преподобный Серафим, — «Умиление», Божия Матерь, еще не зачавшая Предвечного, до Благовещения, написанная без звезд Приснодевства, являет собой соответствие этому смиренному ожиданию утреннего богослужения перед девятой песнью, этому еще молчаливому созерцанию. Церковь молчит. Мерно струится рокочущий голос чтеца, читающего канон, перерывается изредка столь знакомым пением ирмосов богородичного канона: «Отверзу уста моя». Церковь в полумраке, свечи редко теплятся, лампады мерцают перед иконостасом. Все в напряженном ожидании, в какой-то натянутости. И вот после признания Богородицею Своего смирения, то есть после зачатия, как только Церковь это в своем богослужении осознала, тотчас же мощными ударами разливается малиновый звон, льется благовест над землей своими переливами, гамма насыщается благодатным многоцветием жизни. Загорается вся церковь огнями, и перекатывается, льется, переливается, звучит с клироса на клирос всецерковный восторг:

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу!»

Весна пришла, земля дышит, пар идет от полей, от чернозема, клейкий запах почек струится над деревьями. Вся земля благовествует, всякая березка и цветок участвует в общей радости всей твари. Благовещение — это праздник благословенной твари. В одном рождественском песнопении говорится о том, какие дары принесли Творцу, кто чем Его благодарил: «Ангели — пение, небеса — звезду, волсви — дары, пастырие — чудо, земля — вертеп, пустыя — ясли, мы же (то есть люди, человечество) — Матерь Деву».[26]

Она — венец твари. Она ближе всего к этой твари, и поэтому-то мы так близко чувствуем, воспринимаем Ее. Вспомним-ка, как наш народ относится к Ней, как близко и по-родственному переживает всякий богородичный праздник. Ведь сколько с историей Руси связано чудотворных икон Божией Матери. Богородичный монастырек, церковка во имя Ее.

Невольно вспоминается такая картина. Яркий день, душный нестерпимый жар висит и давит. Месяц не было дождя, все побурело и сохнет и чахнет. Овсяные колоски редкие, жидкие... Как камень пересохла земля. И решил «мир» служить молебен Владычице. На поле за деревней приготовился народ. Даль колеблется от жары и волной трепещет. Разноцветными кусками, точно шахматная доска, пестрят вдали деревенские земли: черный, сереющий пар, зеленые хлеба, яркая картошка. Все стоят и ждут. И вот где-то вдали послышалось пение. Идет старенький священник, а за ним в пестрой толпе мужиков и баб, две старые женщины в черных платках и темных поневах несут икону. Колышутся хоругви, кресты, иконы... «Владычица идет!..» «Царица Небесная!» Как близко в такие минуты ощущается соединение отринувшегося нашего естества с Богом, молитвами Матери Его. Как Она близка нам, земле, всей твари, которая радуется Ей. Молитвы и пение будто бы исходят из самой пересохшей земли, от этих чахлых овсов и пшеницы. От самой матери — земли — к Матери Божией.

Раз, помню, ехал вдвоем с одним старым крестьянином весенним, ранним днем. Снег уже сошел, и земля, после сна проснувшись, дышала, и пар клубами шел от нее, и все поля были точно дымом покрыты. Ехали мы молча и наблюдали это плодородное дыхание матери-земли. И вот, смотря на этот пар от земли, указал я старику. Он посмотрел этак умно, по-мужицки умно, и в пространство сказал:

«Да, земля, стало быть, матушка родит. Господи, Царица Небесная, Владычица!»... и опять повторил с особым ударением: «земля-матушка родит!»

 

*     *     *

А на склоне лета, в августе, когда уже свезены хлеба и готовы, распаханы пары под посев, по-особенному радуется вся тварь и псаломски поет земля. Успение Богородицы. Завершение, венец Божией Матери, а с Нею — и всей твари. Завершение нашего спасения, ликование преображенного тела. Вникнем-ка в смысл праздника.

«Источник Жизни во гробе полагается»...[27] Умирает Матерь Безсмертного. Возможно ли? Вместимо ли? Понятно ли? Разумеет ли это гордый разум человеческий? Богородица сегодня усыпает.

«Днесь бо небо простирает недра, приемля Рождшую всеми Невместимаго; и земля источник живый отдающи благословение, украшается благолепием. Ангелы лик составляют со апостолы, ужасно взирающе, от живота в живот преставляему, Рождшую Начальника Жизни. Вси поклонимся Ей молящеся: сроднаго присвоения не забуди, Владычице, верно празднующих всесвятое Твое Успение.»[28] А вот Четьи-Минеи повествуют, что все деревья на Елеонской горе, где молилась Божия Матерь пред успением Своим, купно с Ней кланялись до земли, и слава Господня «с небесе идяше». Даже бездушные дерева — и те благодарили с Нею Творца. И уснувшая Богородица «Всесвятую душу Свою в пречистыя длани, Иже из Нея воплощся без семени, предает»... [29] В Себя приявшая без семени Рожденного, Ему же и Свою душу отдает.

На иконе Успения стоит в небесных облаках Спаситель, приемля Ее чистую душу в виде младенца. Венец Твари, лучшая из всех людей, Честнейшая небесных воинств, от земли к небу Лествица, ныне усыпает сном и отходит к Своему Творцу. Любовью Божией созданные, по своей гордости от Бога отринутые, из человеческого же тварного естества мы увидели спасение и приняли его. Мы дали рождшемуся Христу Его Матерь-Деву — лучший из всех даров земли, в день Ее успения получаем снова залог нашего вечного спасения. В Благовещении — как бы благословение твари, ибо Христос не погнушался воплотиться в человеческий, тварный облик, а ныне в Успении — окончательное утверждение, венец нашего спасения, обожение нашей человеческой природы, прообраз нашей будущей жизни во образ преображенного на Фаворе тела... В теле жили на земле, с ним же спасемся, в преображенном теле вкусим плоды вечной жизни, в преображенном теле будем славословить Бога. В Успении залог и нашего общего воскресения, ибо в Успении Божией Матери было и Ее воскресение, дабы оправдались слова Царя-псалмопевца: «Воскресни, Господи, в покой Твой, Ты и кивот святыни Твоея»... (Пс. 131, 8).

Ангелы в этот день говорят один к другому: «возмите врата ваша [30], приимите Рождшую Творца». Ангелы славословеньми воспевают честное и святое Ее Тело. Ангелы бесплотные радуются о преображенной плоти, Рождшей плотью Творца.

На девятой песни канона, на которой воспевается Богородица, в этот день вместе с ликующим благовестом, тающем в августовском чистом воздухе полей, вместе с переливами колоколов ангелы воспевают Всечестную Деву и, восприняв Тело Ее, возносят на небеса к вознесенному Телу Сыну Ее и Богу. И песнь говорит, что ангельские воинства «священными крылами, трепетом и радостью Тело Ея покрываху», [31] вознося его от земли в Небесные обители. Колокола льют свою медную песнь, а люди в церквах славословят: «Ангелы, успение Пречистыя видевше, удивишася, како Дева восходит от земли на небо,» — и снова колокол гудит и гудит, и свечечки мерцают перед иконой праздника. Народ стоит в церкви густо и тесно. «Ангелы, успение Пречистыя видевше, удивишася...» Радуется земля. Отверсты врата в небо. Виден Сам Господь, приемлющий душу Богоматери, зрима и Она, Чистая, ангелами на небо возносимая. Успение есть воскресение. Завершено дело нашего спасения. Венчается плоть наша, венчается тварь.

Мы особенно остановились на этом моменте нашего литургического сознания, девятой песни канона и моменте приношения предлежащей Жертвы о Божией Матери, моменте завершения ветхозаветной истории, который сосредотачивается в конце канона. В течение всей вечерни и утрени проходит вся история человечества от творения мира и грехопадения, вплоть до момента славословия Того, Кто показал нам Свет, Кто Сам есть Свет. В каноне это постепенное нарастание события просматривается особенно ясно. Воспевается песнь освобожденного Израиля девицы Мариам после перехода через море, воспевается в прообразах Анны, Матери Самуила «языческая неплодящая церковь», воспеваются пророческие обетования Аввакума, Исаии, Ионы, трех отроков в пещи, Даниила, «мужа желаний» и, наконец, после их восторженной песни мы возвеличиваем в песнях Богородицу и Матерь Света и в девятой песни поем Ей славу. А в великие праздники венчается канон величаниями и припевами в Ее честь.

В колокольном звоне и блеске свечей, которые вновь возжигаются в этот момент [32], в кадильном дыму мы слышим эти восклицания:

«Ангелы, успение Пречистыя видевше, удивишася, како Дева восходит от земли на небо»... [33]

«Величай, душе моя, от земли на небо честное преставление Божия Матери»... [34]

«Благовествуй, земле, радость велию, хвалите, небеса, Божию славу»... [35]

«Величай, душе моя, преславное рождество Божия Матери»... [36]

«Ангелы вхождение Всечистыя зряще, удивишася: како со славою вниде во святая святых»...

«Ангелы, взыграйте со святыми, девы, сликовствуйте: Богоотроковица бо вниде во святая святых»... [37]

«Величай, душе моя, Честнейшую и Славнейшую горних воинств, Деву Пречистую Богородицу»... [38]

Переплетается в предрассветном утреннем воздухе, или в раннюю весну Благовещения, или летом на Успение, или в морозном холодке ноябрьского праздника Введения, переплетается гул колоколов с пением людей, а людское пение с пением ангелов.

 

*     *     *

На Божественной Литургии после таинственного преложения, после того, как Дух Святой сошел на Дары и совершил таинство, подобно тому, как когда-то сойдя на Деву Марию, содействовал воплощению, после момента, в который как бы повторяется воплощение,[39] особо значительно важно призывание имени Божией Матери и пение Ей особой песни «Достойно есть» или Задостойника.

«Твоя от Твоих, Тебе приносяще, о всех и за вся!»...

От тварного мира Творцу приносится жертва за весь тварный мир. И прежде всего вспоминается Честнейшая ангельских воинств, венец твари, и мы все поем:

«О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, слава Тебе!...»

Новая тварь радуется

 

Прославляя схождение Господне во ад и память неверующего ученика Его, Фомы Близнеца, Церковь на утрени поет этот светилен:

«Днесь весна благоухает и новая тварь радуется»

 

*     *     *

В начале всенощного бдения при каждении всего храма под умилительное пение предначинательного псалма воспоминается нами сотворение Богом вселенной. Как некогда Дух Божий носился над бездной, так и ныне в полумраке вечернего сияния лампад при еле освещенных ликах святых икон Божиих угодников возносится благовонный кадильный дым под темными, почти черными сводами храма.

С клироса раздается величественный поэтический рассказ о творении мира, рассказ, поэтичнее которого трудно представить. Все творение вселенной встает в нашей памяти и мы слышим повторяющееся утверждение псалмопевца: «вся Премудростию сотворил еси»... В вечернем полумраке ежедневно повторяется дивный рассказ о шестодневе. Вспоминаются богомудрые и величественные слова святителя Василия Великого, Амвросия Медиоланского, встают в памяти характерные контуры старинных икон того же содержания — «шестоднев». Каждый вечер дано нам вспоминать об этом, удивляясь милости, величию и благости Творца.

«Яко возвеличишася дела Твоя, Господи... Вся Премудростию сотворил еси» (Пс. 103. 24).

«И виде Бог, яко добро»... (Быт. 1, 12).

Все добро, все красиво, все прекрасно и премудро, все, что вышло из рук Преблагого и Премудрого Творца. Именно в умиренной, тихой (после уличного шума) обстановке вечерни так особенно ощущается премудрость создания и совершенное блаженство Творца при виде созданного из любви Творения рук Своих. Бог в покое Своем созерцал неизреченную гармоничную красоту совершенного творения, не нарушаемого никаким злом, никакой порчей, ибо вся добро зело...

Земля, плывущая в лазурном мировом просторе среди стройного хоровода небесных светил, земля, купающаяся в золотых ручьях прекрасного, яркого солнца. Обширные водяные пространства, отражающие в себе лучи незапятнанного еще солнца, яркого, сияющего, огненного... Зеленая, бархатная трава, свежая зелень деревьев дышат и наслаждаются паром, исходящим от земли и орошающим лице ее (Быт. 2. 6). И «животные малые с великими», и птицы в беспредельной лазури, летящие, и ныряющие, и кувыркающиеся, и высоко-высоко в небе парящий жаворонок, и рыбы в водах и под водою, и вся тварь видимая наслаждается прекрасным и премудрым устроением вселенной. Бог, по любви Своей создавший все это, будучи Сам Любовь, любит всю тварь, с любовью наблюдает ее в покое и блаженстве Своем, любуется ею, наслаждается ею, ибо вся добро зело и вся Премудростию Он сотворил.

С высоты Своего великого Престола славы, седяй на Херувимех, Господь Вседержитель созерцает находящуюся под Ним вселенную. Это так реально выражено в Священном Писании прекрасным греческим словом «сложение» мира или лучше «бросание» мира; как будто Господь, творя мир, бросил его в пространство.

Церковь Православная в своем богослужебном сознании всегда переживала это блаженное созерцание Богом прекрасной картины творения. Не только в дивных псалмах-апологиях Давида и песнопениях ветхозаветных, воспринятых нами, но и в молитвах святой Божественной Евхаристии вспоминает Церковь это созерцание прекрасного творения. В дивной молитве литургии Апостольских Постановлений, в молитвенных фрагментах II и III века, в уникальных по силе, величию поэтического чувства словах говорится об этом. В молитвенных переживаниях совершенств Божиих, подробно описывается и сотворенная красота мира с гражданином мира — человеком, который явлен украшением мира. Во всех древних молитвах этих литургий, в молитвах литургии святителя Василия Великого слышится это молитвенное переживание Церковью красот тварного бытия.

Тварь и ее состояние нашло себе верное отражение в Церкви и в Ее литургическом понимании и переживании. В живом сознании Церкви, в Ее молитвах, все сознается и все сплетается в стройную и гармоничную систему действенного православного мировоззрения.

Посему и падение Адамово и последовавшее изменение твари нашло себе выражение в нашем богослужебном понимании. Грехопадение человека — явление космическое, сопровождается и изменением всей твари. Грехопадение — не только внутренний сдвиг в человеке, не только нарушение его личной душевной гармонии, но и изменение всего стройного, гармонического облика вселенной, до некоторой степени искажение всего тварного. Богослужебный материал Триоди Постной отмечает эту космичность явления в неделю сырную, посвященную воспоминаниям Адамова падения:

«Солнце лучи скры, луна со звездами в кровь преложися, горы ужасошася, холми вострепеташа, егда Рай заключися. Исходя Адам, руками бия в лице, глаголаше: Милостиве, помилуй мя, падшаго». [40]

И с такой же силой и реальностью сострадание твари отображается при описании другого космического явления — искупления.

Это сострадание твари с момента падения длится и до днесь. Ибо по воле Создателя вся тварь вместе с человеком подпала закону тления, произошло внутреннее, органическое изменение ее. Наиболее ярко выражено это в учении святого Апостола Павла. Это измененное со дня падения состояние тварного мира выражено Апостолом (Рим. 8, 20–22) в словах о совоздыхании и соболезновании твари даже доныне. В толкованиях своих на послания Апостола Павла Затворник Вышинский Феофан видит в этом соболезновании твари ощущение болезни рождения: то есть что будущее состояние твари уже зачато и зреется в глубине самой твари, как плод во чреве матери; тварь это предчувствует и оттого-то состраждет и совоздыхает.[41]

Бог не отвергся земли, не возненавидел мира и не презрел твари. Даже в проклятии не было ненависти. Отверженная земля проклята Богом через человека,[42] но Господь не возненавидел, не отверг и не оставил твари. Он продолжал и далее премудрое промышление о ней. Он продолжал и дальше вести ее ко дню искупления и избавления. Земля проросла волчцы и терния, но Господь не отринул ее от Себя. Как в предвечном совете Божием во исполнение Божественной любви создался мир, как Господь любил прекрасный мир, Им созданный, так Он и дальше продолжал любить землю грешную и тварь падшую и измененную. Домостроительство Божие не преткнулось о момент падения, в совете Божием предусмотрено было и спасение мира и искупление от греха. Всенощная не кончается после предначинательного псалма закрытием царских дверей и ектенией, возвещающей и проображающей падение человека, закрытие райских врат и тленное, полное забот житие. После нее следует предречение о Тихом Свете с Востока и все ветхозаветное домостроительство от исхода из Египта вплоть до Марии Девы, до утреннего сияющего Света, до радостного утра Христова Пришествия.

Центральным моментом любви к твари и миру является воплощение Слова, ибо «так возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный. Не посла Бог Сына Своего в мир да судит мирови, но да спасется Им мир». (Ин. 3, 16–17). Центральный момент православного богословия — «Слово плоть бысть» (Ин. 1, 14). И в этой истине столько захватывающего, столько глубины и безграничных далей открывается для нашего религиозного сознания, ибо, как сказал Великий Афанасий: «Бог вочеловечился, чтобы мы обожились». От воплощения Слова протянулась эта яркая, светлая нить: Воплощение, Воскресение, Преображение.

Православию чуждо гностическо-манихейское отвержение твари. Православие — религия аскетизма и преображенной плоти; наряду с аскетизмом, с чисто апостольской свободой духа уживается принятие твари, любовь к природе, красоте мироздания. Потому-то наши подвижники наиболее строгой жизни и аскетической напряженности уходили в дремучие леса и в единении с природой находили себе утешение и укрепление в своем подвижническом молитвенном делании. Природа, тварь была им близка и родна, была для них источником боговедения. Ее они не чурались, а в благоговейном ее созерцании умно приобщались Божественному Разуму. Человек мыслящий и живущий вблизи с природой не может быть атеистом. Атеизм (равно как и безвкусная теософия) есть бесплодная выдумка безумца (Пс. 13. I.) Отдельные ярко проявляющиеся в жизни последствия изменения твари, дикость привычек, озлобленность зверей сглаживались перед лицом людей святых. Герасим кормил льва, преподобный Серафим кормил медведя, преподобному Науму Охридскому медведь пахал вместо вола, и таких примеров немало в житийной литературе. И сам сорокадневный Пустынник «бе в пустыни и бе со зверями и Ангели служаху Ему». (Мк. 1, 13).

Естественная жизнь природы во всех своих проявлениях близка Православию и освящена Церковью, ее молитвами, ее обрядами. История Церкви знает специальные соборы, которые создавались по вопросу о неумеренном, извращенном, сектантском аскетизме, как, например, III поместный Гангрский собор 340 года, чьи постановления признаны общеобязательными для всей Церкви, на основании которого еретическое гнушение мяса, вина, брака анафематствовано Церковью.[43] Целибат в основе своей чужд и противен Православию. Будучи колыбелью аскетизма и величайшего подвижничества, Православный Восток с редкой свободой совмещает брак духовенства, и, что замечательней всего, на I Вселенском Соборе в защиту брака духовенства встал святой Пафнутий, величайший подвижник своего времени. Вся жизнь благословлена Богом, природа освящена, ожидая в своем страдании и воздыхании своего конечного прославления.

 

*     *     *

Ветхозаветное человечество, оставшееся верным среди многих искушений, отступничеств и падений своему Богу, Творцу и Промыслителю, с любовью в простоте сердца принимало всю землю и природу, по повелению Божию приносило Ему начатки плодов земли, возносило Ему жертву от всего, что было самого ценного и дорогого, красивого и насущного в земледельческом быту, ибо Богу это было приятно. От чистого сердца приносилась жертва. Господь принимал ее с любовью в воню благоухания. Золотая пшеница с плодородных, тучных полей и искрящиеся, темные, сочные грозди винограда, первенцы мужского рода от всякого скота — все неслось Богу. И из далеких аравийских пустынь, из финикийских портов, из сказочных сирийских городов неслись Богу в Его храм воскурения фимиама из душистых смол, ладана и смирны, ценнейшие плоды аравийские... И все сие с верою, любовью и страхом Божиим приносилось, и Бог принимал.

И когда царь Давид решил построить дом Богу, храм Иерусалимский, и передал святое сие и великое дело сыну своему Соломону, собрал он собрание и всем им объявил об этом и благословили все Господа, и тогда пред всем собранием он сказал:

«Благословен Ты, Господь Бог Израиля, отца нашего от века и до века. Твое, Господи, величие и могущество, и слава, и победа, и великолепие, и все, что на небе и на земле Твое; Твое, Господи, Царство и Ты превыше всего как владычествующий... И ныне, Боже наш, мы славословим Тебя и хвалим величественное имя Твое». (I Пар. 29, 10 –13).

И принес Давид Господу для храма Его все, что собрал и имел: тысячи талантов серебра офирского, и золота, и меди, и железа, и драгоценных, самоцветных камней и оникса — все это от чистого сердца принес царь-псалмопевец к Престолу Господню, принес в жертву всесожжения Господу и воскликнул:

«От Тебя все, от руки Твоей полученное мы отдали Тебе». (ст. 14).

Не напоминает ли это нам ежедневное нами слышимое:

«Твоя от Твоих Тебе приносяще»...

Наибольшее приближение Творца к твари произошло в момент воплощения, когда Слово стало плотью, Глагол Божий стал человеком, Божия Матерь собрала расстоявшееся естества, «совокупила небесным отринувшееся естество нашего рода».[44]Тогда точно небо и земля соединились, точно стерлась кажущаяся нашим несовершенным очам тонкая линия горизонта. От момента рождения, встреченного землей лучшими ее дарами с богатейшего Востока и до дня погребения Его в земле, в новом гробе с ароматами — вся жизнь Его была беспредельной любовью к твари, в добровольно принятом облике раба.

Не мог Посланный ради спасения мира из любви к миру не любить его, не любить красот этого тварного мира, не любоваться этой природой, не наслаждаться ею. Господь Спаситель не уходил от красот этого мира. Проведя в пустыне 40 дней, искушаемый князем мира сего, Он пошел в мир, чтобы спасти его от власти князя сего. Он пошел к людям, в жизнь, в природу, к твари, пошел их любить, их спасать, их преобразовывать. С любовью Содержащий все в Своей руке смотрел на восходы и заходы солнца, «одевающийся светом яко ризою» смотрел на стройные хороводы светил над Иорданской пустынею, «Повесивший землю на водах» смотрел на зеленые масличные деревья, на виноградники, Насадивший Своею десницей виноград сей — Церковь Свою, взирал на желтеющие нивы — на все, созданное Творцом во славу Его. Он любил все сие, ничего не отвергал, ничего не проклинал, ничего не гнушался, как не гнушался и не отвергал рода людского, валяющегося в пучине грехов и чающего избавления и любви...

Он пошел к людям не для того, чтобы отучить их есть и пить, не для того, чтобы обречь их на постоянный пост и бесплотное житие, но чтобы накормить голодных и напоить жаждущих, благословить их радостные вечери. Он пошел к людям не для того, чтобы проклясть брак и проповедовать целибат, но для того, чтобы благословить брак и претворить на нем воду в вино — и это было Его первое чудо. Он пошел к людям, чтобы научить их любить друг друга, чтобы избавить их от греха, чтобы взять их грех на Себя, сораспять его с Собою. Избавить от греха и прославить плоть, а не проклясть ее. И в струях Иорданских Он принял на Себя грех всего человечества, принял грех Адама и понес тот грех к Своему Кресту. От Иордана Он понес его к Голгофе. На Великую Пятницу в последовании Страстей поется «заушение прият, Иже во Иордане свободивый Адама»...[45] Бог, разверзая небеса, явился в тварном облике; Дух в виде голубине снизошел на воды Иорданские, как сходит и теперь на освящаемую в Церкви Своей на день св. Богоявлений воду. Безгранична любовь Божия... Сын не возгнушался облика человека плотского, рабьего, Дух не возгнушался явиться миру в чистом облике белого голубя.

Бог не отвернулся ни от чего Им сотворенного и, продолжая все любить, нам заповедует то же. Так и святой Апостол Павел поучал святого Тимофея, говоря, что «всякое создание Божие добро, и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо, освящается бо словом Божиим и молитвою. Сия вся сказуя братии добр будеши служитель Иисуса Христа», (1Тим. 4, 4–6). Этими словами побивается в корне всякая еретическая попытка лжеучения и мудрствования паче же подобает мудрствовать. Все в простоте и веселии сердца приемлется все как добро, ибо вышло из рук Преблагого, Премудрого и Совершенного Творца и сотворено все идеально, без погрешки, без порчи. Не материя, не тварь согрешила, а человек, его наклонность к разумничанию, рационализму; и вслед уже за человеком вся тварь изменилась, подверглась порче и греховному влиянию. Сама по себе природа не зла, мы же ее на зло себе употребляем. А св. Исповедник Максим так вещает: «Приснобытие или небытие разумного и мысленного естества состоит в воле Создавшего вся добра зело, но быть благим или злым по произволению состоит в воле созданий сих»[46] и далее: «зло созерцается не в естестве созданий, но в погрешительном и неразумном их движении»[47]. По словам сего святого отца[48] не может быть злом само бытие, жизнь, дарованная Богом самому существу человека, тогда как нравственные способности человека, которым Бог сообщил свойства благости и премудрости, могут и не соответствовать своему высокому назначению, но из этого не следует, что само существо человеческое, сама материя зла.

И чтобы совершенно приблизиться людям, даже больше, чтобы их причастить Своего Божественного Тела, Господь снова обратился к чистым плодам матери-земли. В ночь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирский живот [49], Он взял от плодов золотой пшеницы и от искрящегося, душистого лозного плода и пожелал в них, в этих плодах, переложить Свое Тело и Кровь.

Он возвел очи к небу, к Творцу и Богу, чтобы принести эту жертву от твари Творцу за тварный мир.

 

*     *     *

Во всем богослужебном переживании Православной Церкви, в обрядах, обычаях и сознании народа (особенно у нас, русских) ощущается это освящение твари, проникновение Церкви во все моменты человеческой жизни, благословение ее.

Православный Требник исполнен разнообразных чинопоследований, заключающих в себе идею освящения отдельных моментов жизни. От рождения человека и до смерти его, от молитвы «по внегда родити жене отроча» и до последования елеосвящения и последнего погребального напутствия, вся жизнь, со всеми «мелочами» и заботами освящена молитвой, благословлением Церкви соприкосновения человека с природой.

На Преображение благословляется гроздие и начатки овощей, в Пасхальную ночь церковные дворы по всей Руси уставлены горящими свечечками, совершается благословение мяса, яиц, сыра и «огустевшаго млека», читаются молитвы над солью, над гумном, над сеянием, освящаются рыбарские мрежи, освящается новый колодец и новый дом, освящается вода, вино, елей в случае их осквернения. На день св. Богоявлений освящается естество водное. На каждой праздничной вечерне совершается торжественное освящение хлебов в храмовом притворе. При чтении дивных молитв, пении праздничных или храмовых стихир, при каждении алтаря и икон спрашивается у Господа умножение плодородия, благословение земных плодов. Для благословения выносится хлеб, золотая пшеница, вино от чистого лозного плода и янтарный, прозрачный елей.

«Господи, Иисусе Христе, Боже наш... Сам благослови и хлебы сия, пшеницу, вино и елей и умножи сия в граде сем и во всем мире Твоем, и вкушающия от них верныя освяти»...

И Сам Господь Спаситель, призываемый в молитве, невидимо Своей десницей благословляет с высоты темной алтарной абсиды предложенные плоды, как некогда благословил хлеб среди тысяч голодных людей в пустынных местах на зеленеющей траве Галилеи. В этом воспоминании первохристианских вечерей любви, апостольских агап [50] Церковь Господним именем благословляет жизнь, ибо Господь есть «благословляяй и освящяяй всяческая».

Центрально и велико место праздника Преображения в православной христологии. Нищенствующая и бесплодная философия протестантизма не поняла и не приняла Преображения. Изуродованная догматика папского латинства не почувствовала его глубины и смысла. Они отвергли Царствие Божие, открытое человекам в этом дивном празднике, не поняли пророческих слов псалмопевца царя: «Фавор и Ермон о Имени Твоем возрадуетася», они не поняли глубины и величия Воскресения, то есть прославления, показанного в Преображении. Преображение есть праздник прославления или обожения нашей человеческой плоти, что является конечным моментом, целью нашего спасения. Отделять свое спасение от прославления невозможно. Стремясь к своему спасению и спасая себя, мы участвуем в спасении и прославлении всей жизни и всей твари. Верующие призваны для прославления Господа. Затворник Феофан так говорит об этом: «Когда получим славу, тогда вполне откроется, что спасены и какова сила спасения. Слава со спасением неразлучны. Но здесь слава сия сокрыта внутри, как сокровище в скудельных сосудах, а там она просияет и вовне».[51]

В православном переживании Преображения важен для нас не только главный центральный момент праздника, не только «преображение Спасителем нашего смешения и отдание первейшего достояния нетления»,[52] не только наше «облистание» (вследствие этого) «Божественным изменением»,[53] не только то, что «Спаситель Адамово пременив очерневшее естество»[54] тем показал нам будущее состояние наших прославленных телес после Суда и воскресения, но и тем, что на всю тварь распространил Он значение Преображения. Если до Преображения тварь страдала как проклятая ради человека, то после Преображения она сострадает и совоздыхает, как уже заченшая свое будущее прославленное и преображенное качество, ибо в Преображении Господа на Фаворе показано нам будущее прославление, просветление новой твари.

«Просвещается тварь ясно Твоим Преображением, Христе...»

«Неприступною славою, на горе явлься неизреченно Фаворстей, незримый и незаходимый Свет, Отчее сияние, тварь уяснив, человеки обожи»...[55]

И Церковь поет Богу на утрени, прославляя Духа Святого, «Светом наставльшего всю тварь»[56] и зовет землю ликовать, «светло сиять небесною зарею», [57]и все Ангелы поют и «служат страхом и трепетом и небеса боятся»...[58]

В Преображении зачаток нового состоянию твари, совоздыхание в измененном виде и сострадание, как бы ожидая нового рождения или будущего конечного прославления. Святой Мефодий Олимпийский рассуждает о том, что вся тварь, обновившись для лучшего будущего, возрадуется о чадах Божиих, о которых в настоящее время она воздыхает, ожидая их освобождения от тления, ибо Бог создал все для вечного бытия.[59]

 

*     *     *

Участие в деле нашего спасения Пречистой Девы Богородительницы отмечено православным богослужебным сознанием всесторонне и подробно. Участие Ее «таковей страшней таине послужившей», показано как подарок Богу от лица человечества.[60] Великим Постом в пятую субботу читается в церкви неседальная песнь [61] Патриарха Сергия, дивный златотканый узорный гимн Богородице. Замысловаты, смелы, красивы сравнения святейшего песнописателя. И в седьмом икосе, говоря о воплощении Бога Слова, указывает он на новую тварь, показанную Творцом, и, чтобы воспеть Божию Родительницу, он вплетает в свою златотканую, византийскую парчу дивный узор, весь целиком срисованный с натуры, взятый из тварной природы (ибо и она достойна того, чтобы прославить Честнейшую Херувим), и дивными шелками вышивает он по голубому, Богородичного цвета, фону узор к прославлению Пречистой, наилучшими эпитетами и сравнениями из тварного мира:

«Радуйся, цвете нетления, радуйся, венче воздержания»...

«Радуйся, древо светлоплодовитое, от него же питаются вернии, радуйся, древо благосенолиственное, имже покрываются мнози»...

Уже нет больше проклятых деревьев, уже благословлены дубравы лесные. Когда-то тварь стала проклятой через человека, с воплощением же Христовым она обновилась и совоздыхает нам, предчувствуя свое конечное прославление. На Фаворе лишь предпоказалось нам это прославление твари, которого все мы чаем, но чаем не как хилиастическую возможность наших дней, а как проявление действия Божия благоволения. Ибо говорит «теплейший» Апостол Петр: «нынешняя небеса и земля темже словом сокровенна суть огню блюдома на День Суда», (2Петр, 3, 7) и тогда охваченные и измененные огнем небо и земля, которые по слову Спасителеву «мимоидут» (Мф. 24, 35), по свидетельству псалмопевца царя, «яко риза обветшают и изменятся» (Пс. 101, 26–27). Все, созидаемое здесь нашими усилиями, все пропадет, «земля же и яже на ней дела сгорят» (2Петр. 3,10). Не мы, а Сам Господь по совету воли Своей изменит, преобразит и прославит всю тварь. Мы бессильны сами по себе в прославлении и преображении твари и жизни сей.[62] Нам надлежит лишь спасаться, и мы лишь «новаго небесе и новыя земли по обетованию Его чаем, в нихже правда живет» (2 Петр. 3, 13), а «первое бо небо и земля первая преидоша», по словам тайнозрителя Иоанна (Откр. 21, I).

Посему Церковь со всеми верующими лишь чает и уповает с верою на это конечное прославление всего сущего на земле, зная, что ничего вечного создать своими силами, прославить и преобразить в жизни человечество не можем. Церковь лишь зовет нас ко спасению, то есть подготовить себя к изменению в той жизни в ограде Единой Православной Церкви, ибо христианство — религия личного спасения и через то прославления жизни. Церковь зовет спасать себя не гнушаясь ни твари, ни природы, ни всего, что Господь сотворил, ибо все сие добро зело, Господом возлюблено, благословлено и показано к прославлению Им, Его силой и волей.

С праздником Преображения связан и обычай благословения гроздьев и плодов, которое совершается по отпусте литургии. Средь церкви на зеленых сочных листьях лежат зрелые сочные плоды: румяные яблоки, груши, покрытые матовым налетом сливы, и затаивающие в себе искрящийся огонек виноградные гроздья, омытые летними дождями, согретые и взрощенные солнечными лучами, впитавшие в себя живительные соки матери-земли, из которой все, и в которую все возвратится. Песнь церковная на день Успения Пречистой с особой нежностью молитвенно говорит о земле как источнике жизни, говорится в тот день, когда Истинный Источник Жизни во гробе полагается.[63]

Вот и слова молитвы:

«Благослови, Господи, плод лозный, новый, иже благорастворением воздушным и каплями дождевыми и тишиною временною в сей зрелейший час приити благоволивый. Да будет в нас от того рождения (гроздия) лознаго причащающихся в веселие и приносити Тебе дар в очищение грехов, священным и святым Телом Христа Твоего»...[64]

И в другой молитве молим мы Бога, «благоволившаго Сына Своего Единороднаго нарещи виноградом, благословить ныне сей виноград, и нас, вкушающих от него, истиннаго винограда причастники сотворить.[65] Ибо в ночь «в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше», Господь, преложив Свое Тело и Кровь в хлебе и вине виноградном, кровью от плода лозного омывает наши грехи...

В России же, в северных областях, где не произрастает виноград, читается молитва над яблоками и другими плодами:

«Владыко, Господи, Боже наш, Твоя от Твоих приносити Тебе по предложению коемуждо повелевый, и вечных Твоих благ воздаяний сим даруй... Даруй и мирских Твоих благ обильное восприятие со всеми полезными»...[66]

Церковным повелением запрещено вкушение плодов ранее дня Преображения. Народное же предание и сказание восприняло это по-своему: «нельзя есть яблоки до второго Спаса, иначе там, на том свете у кого деточки умершие есть, Ангелы им золотых яблок на Преображение не дадут».

На Вербное воскресение с ветвями пушистой вербы стоим мы в церкви и мысленно встречаем Царя Славы, во образе раба идущего на вольную смерть спасать род людской. Полна церковь вербы, всюду пушистые «барашки» особенно ярко напоминают весну... и эту вербу освящает иерей, как знамение Воскресения, и молит: «нас, ваии и ветви древес в руках носящих, соблюсти и сохранить».[67]

А на Троицу народ говорит: «земля именинница»...

Веселый, праздничный, солнечный, лазурный день, вся земля Духом Святым освящается, точно языками очищается. Коленопреклоненный священник с цветами в руках призывает Святаго Духа на всех людей, на всю землю, как и на каждой литургии призывает Его на Дары Святые, Дары от земли. А земля в церковь несет свой дар, украшает ее плодами своими. Душистое сено, полевые цветы, белые, чистые, молодые, девственные березки. И потому березки, потому древеса, что больше нет уже в мире проклятых деревьев, все они освящены страданиями и смертью на Древе Крестном Самого Господа.

От райского древа причастился Адам смерти, распятый же Господь Христос даровал всем нам жизнь Крестом Своим. Церковь поет:

«Да кропит вся земля радование, да веселятся древа дубравныя, днесь обожена Всечестным Крестом»...[68]

«Да возрадуются древа дубравныя вся освятившуся естеству их, от негоже изначала насадишася Христу, Распростершуся на древе».[69]

Древом умертвились и древом вкушаем мы приобщение вечной божественной жизни, и посему-то поет Церковь: «Песньми да взыграют вся древа дубравныя, тезоименитое Древо Креста зряще облобызаемое днесь».[70]

А на Рождество, когда мы соединяемся у символического зеленого дерева елки, сербы собираются под традиционным «бадняком».[71] На Фомино воскресенье весна благоухает и новая тварь ликует. «Ликует» лучше перевести, нежели «радуется», хотя и это слово не выражает точного перевода с греческого. Там это буквально звучит как «плясать в хороводе, плясать пляскою».

В Великий и Святой Четверток, когда вспоминается установление первой жертвы Евхаристии, когда над всеми совершается таинство елеосвящения, когда в Древней Руси в вольном Новгороде омывался престол, в тот день совершается на литургии великое таинство — освящение мира. Собранное со всего света из душистых и драгоценных веществ, из лучшего янтарного елея, чистейшего и драгоценного вина, смешанного с благовониями всех стран Востока, приготовляемое при беспрерывном чтении святого Евангелия, в древней мироваренной палате Московского Кремля освящается святое миро на литургии после освящения Даров. Сила и благодать Святаго Духа сообщается драгоценному и благовонному соединению лучших и редчайших веществ, плодов земли для освящения и утверждения всех верных христиан и укрепления на царский ПОДВИГ Благочестивых Царей Всея Великия, Малыя и Белыя Руси, наследников великих и славных византийских василевсов. Дух Святой, сила его сообщается снова тварным плодам, снова соединяется Он, как некогда соединился с обликом белого голубя в переливах сияний опаловых облаков, разверзающихся над водами Иордана.

 

*     *     *

Но наибольшая радость земли и твари в том, что Христос Господь Свою Плоть и Кровь пожелал дать нам ради приобщения бессмертия под видом плодов матери-земли. Не каким-либо другим способом восхотел Господь причастить нас бессмертию и Своему Божественному естеству, обожив наше человеческое, как освятив, благословив и преложив (а не пресуществив), чистые плоды земные.

В самом приношении проскомидии, в самой молитве, в ходе всей Божественной Евхаристии освящается тварный плод земли и становится Плотью и Кровью Господними. И тогда приносится бесценная Бескровная Жертва Творцу, жертва твари, жертва за весь тварный мир.

«Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся»...

Природа служит Богу, тварное приносится Ему в жертву. Господь не отверг твари, не возненавидел ее. Церковью Он ее освятил и благословил в каждом обряде, в каждом празднике, в дивных молитвах и словах песнопений. И тварь вместе с человеками совоздыхая и сострадая ждет своего прославления, просветления и полного обновления.

«Днесь весна благоухает и новая тварь ликует».

Шестоднев

 

Все богослужение Православной Церкви подразделяется на три круга: суточный, седмичный и годовой. К первому относятся те службы, которые совершаются ежедневно и приурочены к тому или иному времени дня или ночи. Каждая из них имеет особое историческое происхождение и по содержанию своему отвечает известным воспоминаниям и моментам нашего религиозного сознания. Так в полунощнице мы подражаем бдению Ангелов, воспоминаем восстание Христа и будущее Второе Его Пришествие. В богослужении третьего часа вспоминается сошествие Святаго Духа на апостолов, в шестой час — Распятие, в девятый — смерть Спасителя и так далее.

В годичный круг входят службы и молитвословия, которые меняются каждый день в зависимости от дня, месяца или недели поста или пятидесятницы и так далее.

К седмичному кругу принадлежат молитвенные воспоминания и службы, меняющиеся в зависимости от дня недели. Так в каждый понедельник Церковь прославляет Бесплотные Силы Небесные. В каждый вторник — святого Иоанна Предтечу. По средам и пятницам Церковь переживает память печальных событий предания и Распятия Христа, тесно связанных с Крестом и личностью Богоматери. По четвергам всего года мы мысленно и молитвенно соединяемся с апостолами и чудотворцем Николаем, как первоиерархом, «свя­щен­но­началь­ни­ком», представителем всего святительского сонма. На протяжении всего года в субботы мы особо молимся мученикам и всем святым и совершаем нарочитую память всех усопших, выделяя, впрочем, в году некоторые субботы для особливого поминовения всех усопших, так называемые «родительские».

Службы этого круга находятся преимущественно в богослужебной книге «Октоих» и содержат в себе драгоценный материал и глубокое развитие вложенных в них догматических мыслей и истин, помогающих в значительной мере уяснить православное понимание ряда вопросов, связанных с Богоматерью, Крестом, Ангелами, Церковью, смертью, страданиями. Но для большей полноты и разносторонности их освещения интересно богослужебный материал Октоиха сопоставить с соответствующими местами из других богослужебных книг, Триоди и Минеи. Не только богослужебный материал раскрывает и разрабатывает интересующие нас вопросы: они весьма полно и глубоко продуманы и в иконописном искусстве, дающем строго православное понимание и освещение в своих изумительных памятниках древних икон и фресок. Известны дивные «Шестодневы» — иконы, содержащие в себе толкование каждого дня недели в красках и линиях согласно разумению древнего философа-иконографа, воспринимавшего всю жизнь, все бытие и весь мир в особом, несколько застывшем, немного изогнутом, неземном по настроению и божественном по вдохновению, преломлении и понимании. Иконы Шестоднева и книга Октоих в толковании ряда богословских вопросов взаимно дополняют друг друга.

Вот и мы в настоящем ряде статей и хотим дать раскрытие некоторых сторон в богослужении каждого дня недели, помочь верующему немного разобраться в том, что читается и поется в каждый день. Так, в понедельник мы останавливаемся на богослужебном понимании догмата Бесплотных Сил, во вторник — личности Иоанна Предтечи, в среду — значения Креста, в четверг — апостолов, в пятницу — Божией Матери у Креста, Ее страданий и переживаний, в субботу — на объяснении заупокойной службы. Как и указывалось выше, в предисловии к настоящему сборнику, мы совершенно не претендуем на исчерпывающе полное толкование, на какую-либо систематичность или дословное объяснение всех молитв и служб. Наша задача — только раскрыть наиболее примечательное и значительное в богослужении будничных дней седмицы.

 

Воинства Небесныя (Понедельник)

 

Богата и разнообразна прекрасными молитвенными воспоминаниями богослужебная жизнь Православной Церкви. Глубина религиозного сознания сочеталась в наших молитвах и песнопениях с совершенством художественного исполнения. При их чтении перед нашим мысленным взором проходят воспоминания всех событий земной жизни Спасителя, всех важнейших моментов домостроительства нашего спасения, память всех святых, Богу угодивших житием, любовью, верою, всех важнейших событий жизни церковной: явления икон Божией Матери, обретения и перенесения мощей угодников, чудеса и все прочие проявления Божия милосердия и благопопечения о нас.

Дивно в нашем Уставе соединилось гармоническое единство суточного, недельного и годичного богослужебных кругов. И в этом богослужебном распределении так ощутительна память Святых Бесплотных Небесных, коим уделено специальное место, первое по порядку и счету, служба первого седмичного дня — понедельника. Вступление в трудовую жизнь каждой седмицы ознаменовано поклонением и молитвенным почитанием Святых Бесплотных небожителей.

Богатый иконописный материал сохранила Церковь в ризнице своих духовных сокровищ. Темные доски старых икон, покрытые вековым слоем копоти и пыли, намоленные слезными возношениями сотен верующих, пропитанные сердечными воздыханиями, содержат в себе откровение другой Жизни, представляя собой прорывы в вечное бытие надземного мира, подобно тому, как прорывается солнечный луч сквозь густую и темную толщу напитанных дождем и грозой облаков. И самый богослужебный материал содержит в себе многочисленные молитвенные сокровища, посвященные Святым Силам. Каждый понедельник в кругу седмичном посвящен памяти их, два дня в году (8 ноября и 26 марта) празднуются нами Соборы их. Церковь призывает и почитает святого Ангела-Хранителя души христианской, воспевая ему каноны, службы и акафисты. Но полней всего, торжественней всего и таинственней всего в Церкви чтятся и вспоминаются святые Бесплотные Силы в самой страшной и таинственной службе христианской: в Святой великой Евхаристической Жертве. Здесь святые Силы Небесные почитаются не только поэтическими и святыми песнопениями и молитвенными возгласами, здесь мы сами, священник и все верующие, должны уподобиться и уподобляемся Бесплотным духам и сопредстоя с ними. Идея этого сопредстояния наиболее полно, согласно с древним преданием апостольским, сохранилась в литургиях святой Православной Церкви.

Характерно для нашего Евхаристического богослужения уподобление человечества Бесплотным Силам и длительная аскетическая подготовка к самому моменту Евхаристии путем отрешения и постепенного отложения ума своего и чувств своих от всего земного и тленного. Не говоря уже о Серафимской песни Господу Саваофу («Свят, Свят, Свят»), сохранившейся во всех древних литургиях (Апостольской, святого Апостола Иакова, святого Апостола Марка и др.) необходимо указать, что в подготовительной части (литургия оглашенных) испрашивается в молитвах уподобление нас Ангельским Силам. Наиболее ясно и законченно это выявляется в антиохийских литургиях и особенно в наших современных, православных.

Так, например, в начале греческой литургии святого Апостола Иакова возносится молитва Богу об уподоблении верных Серафимам и об освящении тела и души и обращении помыслов к благочестию. Еще ясней это выражено в сирийской редакции той же литургии[72] «...ибо Он (Господь) сделал нас равными им (Бесплотным духовным Силам)»... и далее «...мы стоим на месте страшнем и предстоим с Херувимами и Серафимами, мы сделались братьями и общниками стражей (Небесных) и Ангелов и вместе с ними совершаем служение огненное и духовное. Никто да не останется в узах греховных»...[73]

В сирийской редакции литургии святителя Василия Великого, перед Серафимской песнью, в самом начале евхаристического канона в молитве над завесой[74] поминается слава Ангелов окрест Престола Божия, и мы, жители земли, призываемся почитать Бога служением. В 483 году при Патриархе Прокле вводится в богослужение Трисвятая песнь, составляющая центральный момент литургии оглашенных. В конце VI века вводится Херувимская песнь как подготовление к самому канону, и в литургиях православных (Царьградско-Анти­охийского типа), и в Александрийских (святого Апостола Марка) она сопровождается соответствующими по содержанию молитвами. Даже в наиболее поздней по своему конечному оформлению римско-католической мессе славословие в начале литургии (Gloria en exceisis Deo) как бы сохраняет тот же смысл и значение. Но полнее всего и яснее все это сохранилось в современных православных литургиях и подготовлении к ним и вылилось в гармоничную и прекрасную цепь молитвенных воспоминаний и смиренно-сокрушенного уподобления себя святым Бесплотным Воинствам.

В аскетической настроенности православного богослужения, составляющей неотъемлемую часть всего аскетического мировоззрения нашего, это стремление к отрешенности от земного и плотяного выражается в длительной подготовке к литургии обязательным участием во всех семи суточных службах и воздержании. В конце утрени, по 9 песни канона слышен возглас священника: «Яко тя хвалят вся Силы Небесныя»...[75]и по хвалитных стихирах великое славословие Ангельских Ликов уносит мысль далеко, к Престолу Триединаго Величия Божией Славы и по теперешнему греческому обычаю именно здесь совершается переход к самой литургии. Последование литургии прекрасно и премудро подготавливает нас к страшному моменту Безкровного Жертвоприношения. После совершения проскомидии по греческому богослужебному уставу на третьей «девятичной» просфоре поминаются святые Бесплотные Силы. Через еще закрытые в Царство Отца и Сына и Святаго Духа царские врата мы воссылаем молитвы о ниспослании нам свышняго мира. На малом входе, когда во образе святого Евангелия проображается шествие Самого Господа на общественное служение, мы молим Бога... «сотворить со входом нашим входу святых Ангелов быти, сослужащих нам и славословящих Его благость».

Прекрасен в восточном, православном богослужении момент Трисвятого. Восток выносил в своем уме и сердце всю непостижимость и захватывающую трепетную глубину догмата Святой Троицы и воплотил его в литургическом понимании своем с особой красотой и осмысленностью. Седмикратное восклицание трисвятой песни (4 раза с клироса и 3 раза в алтаре), торжественность службы в этот момент (особенно архиерейской) и молитвенное напряжение духовных сил уносят нас далеко над земной юдолью печали и греха. В молитве Трисвятого пения мы снова молим Господа отрешить нас от уз тела, греха и плотяности. Торжественное восхождение архиерея, окруженного сонмом священников, на свой трон сопровождается благословением с горнего престола всех служащих — трикирием — символом Святой, Животворящей и Нераздельной Троицы. И пред Евангелием молится служащий: «вложить в нас страх блаженных заповедей и попрать плотския похоти для прохождения духовнаго жительства».

И вот настает момент Херувимской песни... Священник молится «Архиерею и Жертве», Тому, Кто есть «Приносяй и Приносимый, Приемляй и Раздаваемый»... молится о сподоблении нас предстать страшному таинству, ибо «никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити или приближатися или служити Тебе»... Весь алтарь и храм наполняется голубыми клубами благовонного кадильного дыма, тает в них непередаваемо нежный и величественный, стройный и неземной по красоте «софрониевский» или «старо-симоновский» напев Херувимской: «Иже Херувими тайно образующе и Животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение[76]». Тает альт в сизом тумане ароматного дыма под голубым куполом, там, где витают шесто­кри­латии Серафимы, замирает дискант, и виден сквозь раскрытые царские врата священник, повторяющий с воздетыми руками эти божественные слова: «Иже Херувими, тайно образующе»... Алтарь, полный дыма, звуков и благоухания, наполняется присутствием святых Бесплотных Сил Божиих. Херувимов, Серафимов, Ангелов, сослужащих иерею и нам, соприсутствующим уподобляющимся им.

Приносится Жертва Тайная. Сам Господь Спаситель является снова и снова среди нас и там, горе, на Престоле Славы Отчей, певаемый и служимый от них ОН; и здесь, на престоле церковном, окружается невидимым предстоянием Ангельских Сил. Священнослужителями переносятся Дары, сопровождаемые вещественным изображением Серафимов на рипидах и невещественным присутствием их самих, небесных служителей святаго и мысленнаго жертвенника Господней Славы.

И снова в евхаристическом каноне вспоминаются в молитвах бестелесные Духи, окружающие Престол Славы и приносящие Богу свою словесную и умную службу и в то же время невидимо присутствующие тут же в алтаре, сослужащие иерею и сославословящие с ним величие Божией благости. Святый отец Церкви, преподобный Исидор Пелусиот говорит о том, что если иерей недостойно совершает литургию, таинство все же совершается, но уже не руками священника, а святыми Ангелами, невидимо ему сослужащими. В страшных и таинственных молитвах этого момента иерей непосредственно умно общается с этими Силами Божиими. В дивных словах, оставшихся лишь как сокращение и малая доля древних прекрасных молитв, вспоминается все величие и совершенство Божие.

...«И кто доволен возглаголати силы Твоя, или поведати вся чудеса Твоя во всякое время, Владыко всех, Господи небесе и земли, и вся твари видимыя же и невидимыя, седяй на Престоле славы и презираяй бездны»...

...«Тебе бо хвалят Ангелы, Архангелы, Престолы, Господствия, Начала, Власти, Силы, и многоочитые Херувимы. Тебе предстоят окрест Серафимы, шесть крил единому: и двема убо покрывают лица своя, двема же ноги, и двема летающе, взывают един ко другому, непрестанными усты, немолчными славословеньми, победную песнь вопиюще, взывающе и глаголюще...»[77] И хор земной человеческий отвечает словами неземной ангельской песни: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф»... Алтарь полон невидимых Ангелов, крылами своими реющими над Дарами, и от престола церковного до Престола Господа Сил, через отверстые небеса Ангелы Божии восходят и нисходят и участвуют в вечной Жертве Любви, предуказанной еще в Предвечном Совете Божией Премудрости и имеющей совершаться всегда, ныне и присно и во веки веков.

И «с сими и мы блаженными силами... вопием и глаголем: свят еси яко воистину и пресвят», и, воспомянув величие и славу Божию, молитвенно переживаем всю тайну Искупления нашего, внимая Христовым словам о том, что на престоле сем предлежит Жертва Тела и Крови Его, за оставление грехов всех верных православных христиан. И, горе имея сердца, умно причащаемся Божественному величию и «смотрению искупления, совершенному Кровью Креста Христова» (св. Герман Царьградский, «Тайнозрение вещей церковных») приносим Творцу жертву твари за тварь. Не только вспоминая память Бесплотных Духов, но и сами уподобляясь им мысленно и входя в непосредственное молитвенное общение и сослужение с ними, в литургии умно приобщаемся огненному, безгрешному и нетленному их существу. Но, кроме того, в своих песнопениях и иконах Церковь многократно вспоминает ангельский мир и раскрывает нам о них многое, лишь слегка предуказанное, но не до конца открытое в священных словах Писания.

 

*     *     *

«Творяй Ангелы Своя и слуги Своя пламень огненный»... (Пс. 103. 4).

Многократно на всем протяжении истории человечества посылал Бог Своих вестников людям для объявления Своей воли, для исполнения различных служб, как знак Своей милости и всегдашнего, неусыпного промышления о роде людском. «Творяй Ангелы Твоя, якоже писася духи, и служащия Тебе пламень огненный, посреде первенствующа показал еси, Господи, Твоих Архангельских Михаила Архистратига, Твоим мановением повинующася, Слове...[78]

Многие великие и святые, угодные Богу люди удостаивались видеть безтелесных посланцев Божиих, а некоторым в тайнозрении открывались великие и страшные тайны служения Бесплотных духов Престолу Господней славы. В службах Ангельским воинствам вспоминает Церковь все главнейшие случаи Божьего благоволения и молитвенно славословит духов бестелесных. Пред нашим умным взором вся история этого благопопечения о нас в утреннем каноне службы 8 ноября. Так, вспоминаются «страннолюбивые Авраам боговидец и Лот славный... обретшие общение с Ангелом [79](Быт. 18 и 19).

Когда Иисус Навин подошел с избранным народом к Иерихону и после чуда с остановившейся водой Иордана стоял у самых городских стен (Нав. 5,13–16) «явися силы Господней Архистратиг... Михаил великий Бесплотных начальник сый [80]. Это краткое замечание канона вспоминается подробнее на вечерне, накануне, в чтении первой паримии на день Михаила Архангела. Когда «Маною доблественному»[81]сказалось о рождении сына Сампсона, снова явился Ангел как свидетель от Бога данного откровения (Суд. 13), и также «премудрому Товиту» посылает Господь Ангела своего Рафаила. И новое чудо являет Господь, вспоминаемое всегда на седьмой песни всякого канона, когда мы чтим память трех отроков: «Росодательную убо пещь содела Ангел преподобным отроком»... (Дан. 3, 49). Вторая паримия в тот же Михайлов день возвещает явление Ангела Гедеону пред битвой с Мадианитянами. Таинственно попаляет Ангел огнем жертву Гедеонову, и воскликнул тот: «Увы мне, Господи, яко видех Ангела Господня лицем к лицу» (Суд. 6, 6). И наконец в третьей паримии чтется Исаино проречение о спадении с неба денницы и о победе над адом. (Ис. 19). Великому Даниилу, «мужу желаний», является снова Архангел Гавриил, посланник Вышних Сил и «изложив явление недоведомое духом»,[82] раскрывает ему дивную тайну седмидесяти седмин, по истечении коих надлежало прекратиться ветхозаветной жертве и прийти избавлению от Мессии. (Дан. 9, 21–27). И паки посылает Господь Своего посланца Гавриила — начальника Безплотных Сил, «нося чада благовещения»[83]благовещать Захарии радость рождения «пу­стыннолюбной горлицы» и затем Пречистой Деве Самого Агнца Божия.

И рождается в Вифлеемской пещере Спаситель мира, и Ангели поют Ему славу и возвещают мир, как у страшного Престола Славы Господней воспевают немолчными устами Трисвятую песнь. Некогда «сорокадневный Пустынник» искушаем был падшим ангелом, когда-то прекраснейшим из всех созданий Господних — Денницей... «И остави Его диавол, и се Ангели приступиша и служаша Ему» (Мф. 4, 11). И снова сострадая нам «во днех плоти Своея моления же и молитвы к Могущему спасти Его от смерти принес» (Евр. 5, 7) «и явися Ему Ангел с небесе, укрепляя Его, и быв в подвизе, прилежне моляшеся; бысть же пот Его яко капли крове, падающия на землю». (Лк. 22, 43–44).

В Новом Завете совершилась «велия благочестия тайна», когда «Бог во плоти явися «, но в Ветхом Завете немногим дано было лицезреть славу Божию — окружающим Престол Господень воинствам светлых Духов. «Ангельские чины в различном зраце увидев Иезекииль, предсказуя проповедаше: в нихже шестокрыльнии Серафимы предстояху и Херувими многоочитии окружаху, с ними же Архангели пресветлые зряще Христа славословяще во вся веки»[84] (Иез. 1; 9, 3; 10, 1–20; 11, 18–25). И другой великий тайновидец, «ветхозаветный Евангелист» Исаия, приоткрывая нам величие славы Господней, повествует о шестокрылых Серафимах (Ис. 6, 1–7), непрестанно славословящих Господа Саваофа. И на каждой литургии слышится по всей земле, во всех православных храмах, как бы отображая и слабым эхом повторяя величественное славословие тех, что предстоят окрест Престола Славы, «шестокрилатии, многоочитии, возвышающиеся, пернатии, победную песнь поюще, вопиюще, взывающи и глаголюще: Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф»...

 

*     *     *

Велико и необъяснимо, премудро и дивно смотрение Божие о нас, малых, грешных, недостойных, об этом мире тленном и о земле страждущей. «В начале сотвори Бог небо и землю», повествует «медленноязычный и гугнивый Моисей». В самом начале творения, в момент создания материи, из коей надлежало произойти видимому миру, создал Бог Небо, то есть мир невидимый, жилище Горних Сил. Создает, сотворяя из ничего Ангелов и материю, призывая из небытия в бытие. И с того времени Господь, благоволивший по безмерной Своей любви сделать сопричастными Триединого Своего блаженства и других, привлечь к любви Своей и излить ее и на тварь, окружается славой Ангелов Своих, предстоящих Ему умных воинств.

В службе 8 ноября многое раскрывается и объясняется. Церковь щедро предлагает верующим то, что она хранит в своем догматическом сознании. Только трудно отрешиться нам от всего земного и тленного, чтобы приблизиться к пониманию этих дивных тайн.

Очистив ум и чувства своя, постараемся мысленно представить себе великую и несказанную красоту и страшную тайну Божией Славы, Престол Того, Кого мы назвать не можем, Того, Кому имени нету, ибо все имена наши ничего не выражают, Того, Кто источник всякой жизни, всякого бытия. Он Сам назвал Себя в разговоре с Моисеем Боговидцем — Аз есмь СЫЙ, (jahwe) — own, — три греческие буквы, начертаемые на крестчатом нимбе православных икон Господа Вседержителя.

«Невещественный Престол окружающе, умныя существа, божественнии, безтленнии, трисвятую песнь Правителю Богу [85] пламенными устами поете: Святый Боже, Отче Безначальне, Святый Крепкий, Сыне Собезначальне, Святый Безсмертне, Единосущне Душе, Отцу и Сыну спрославляемый».[86] «Михаил же Архистратиг вышних сил победную песнь непрестанно приносит славе Твоей».[87] «Трисолнечного Божества предстатель светлейший, Михаиле являяся Архистратиже, с горними силами зовеши, радуяся: свят еси Отче, свят еси Собезначальное Слово, свят еси и Святый Душе, едина слава, едино царство и естество, едино Божество и сила».[88]

Вот что повествует нам хранитель древнего благочестия, Четьи-Минеи — неизменный спутник нашего уставного, монастырского богослужения о том, как и когда во времени началось это славословие Триединого Бога:

«Во время пагубнаго сатанина в гордость возношения... воззва (Михаил): «вонмем, встанем добре пред Сотворшим ны, и не помышляем противная Богу... вонмем, как спаде с небесе Денница, восходящая заутра и сокрушися на земли. Тако бо Ангельскому собору глаголя, нача, яко на первом месте, стоя, с Серафимы и Херувимы, и со всеми небесными чинами славити Пресвятую, Единосущную и Неразделимую Троицу Единаго Бога, торжественную песнь поюще: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь небо и земля славы Твоея».[89] С момента, следовательно, отпадения в гордость Денницы, верный Господу Архистратиг Михаил возгласил ныне уже никогда не перестающую песнь в честь и славу Триединого Бога.

Как огонь и свет, видится слава Господня, и предстоят Ему тьмы тем, и служат Ему тысящи тысящ (Дан. 7, 10; Откр. 5, 2) и как небо украшено звездами, так и вся вселенная просвещена Ангелами.

«Уму великому же и первому, невещественне, Архангеле, соединяяся, усты огненными твоими поеши песнопение страшное, еже поют вси ангельстии лицы».[90]Близкое и непосредственное предстояние Свету Вечному и Невечернему придает и особый характер самому существу Бесплотных Сил. Они бесплотны по сравнению с нами, но вещественны по сравнению с Богом. Существо их эфирно и огнеобразно, как о том повествуют святые отцы наши, тайнозрители, толкователи Писания и боговдохновенные богословы св. Григорий Богослов, св. Иоанн Дамаскин и другие. Соответственно этому и темные духи злобы поднебесной, адово исчадие, демоны не имеют плоти. О них повествует святой отец, преподобный Исихий, пресвитер Иерусалимский:... «Демоны, не имея тел дебелых, лишь помыслами, кознями, и обольщениями и себе и нам уготовляют муку; но если бы эти непотребнейшие не были лишены дебелого тела, то грешили непрестанно и делами, всегда содержа в себе злое произволение, готовое нечествовать» (О трезвении и молитве, гл. 173) и далее: «ассирианин, то есть враг, будучи сам умной силой, не иначе может прельщать, как пользуясь чем-либо привычным для нас, чувственным» (там же, гл. 180).[91] А вот что слышим мы с церковного клироса об ангельской природе:

«Бесплотнии Ангели, Божию Престолу предстояще и отонудными светлостьми облистаеми, и светолитии вечно сияюще, и свети бывающе втории, Христу молитеся, даровати душам нашим мир и велию милость».[92]

«Ум предвечный, свет состави вторый, Гаврииле, Тебе просвещающаго всю вселенную»...[93]

«Ангелов первейший, и Троицы свет вторый явился еси нам, Михаиле, начальник»...[94]

«Ума причастием перваго, просвещаем, вторый виден был еси свет»...[95]

В объяснение этого святой Назианзин Богослов говорит нам об Ангелах как об «отблесках Совершенного Света»[96] или «вторичных светах».[97] Так и Октоих устами догматиста св. Иоанна Дамаскина возглашает:

«Первии невещественных лицы преподавают божественныя светлости,»[98] а Начертанный Феофан именует Безплотные Силы «зерцалами световидными»[99], как бы показуя, что они, принимая в себя непосредственный свет от Самого Света-Бога, отражают его нам, как зеркала, и «подают нам божественныя светлости»[100], просвещают тайно чистым приближением и богоначальным Твоим осиянием[101]. Богослужебные книги многократно называют Ангелов вторыми светами:

«Просвещаем причастием, Архистратиже, перваго света тайно, вторый свет воистину виден был еси... [102]

«Ум предвечный, свет состави вторый, Гаврииле, тебе причастием божественным просвещающаго всю вселенную... [103]

«Свету богодетельному Серафимы непосредственно приближающеся многогубо им насыщаеми, перводатными яве сияньми перводельно светятся и яко светии втории бывают Божеством обожаеми... [104]

Можно найти указания и во многих других песнопениях.[105]

Но несмотря на постоянное и непосредственное предстояние Божию Престолу, Ангелы все же не видят Самого Бога и не познают Его совершенно, ибо «Бога никтоже виде нигдеже, Единородный Сын, сый в лоне Отчии, Той исповеда» (Ин. 1, 18). Ангелам же дано лишь умное лицезрение Бога, или видеть Его в том, чем благоугодно Ему проявлять Свое невидимое присутствие,[106] что и выразил Господь в словах: «Ангели... выну видят лице Отца Моего Небеснаго» (Мф. 18, 10). Бога же никто в Его сущности никогда не мог увидать. Святый Максим Исповедник поясняет это так: «Божество и Божественное в некотором отношении познаваемо, а в некотором непознаваемо. Познаваемо созерцаниями о том, что есть окрест Его; непознаваемо в том, что Он есть Сам в Себе».[107] Посему-то Апостол языков, божественный Павел, повествуя своему любимому ученику Тимофею о великой тайне благочестия — воплощении, говорит о Господе Иисусе Христе — «показася Ангелом» (1Тим. 3, 16), ибо до сего они Бога не видали и лишь воплощением Слова Божия увидали они Самого Бога и то во образе раба и служили Ему в пустыни и в Гефсиманском саду.

И много есть других «от века утаенных и Ангелам несведомых таинств» Божьего великого и премудрого смотрения, но, тем не менее, Ангелы являются свидетелями величайшего события из всех когда-либо бывших и имеющих быть — воплощения Божия Слова. И, о, преславного чудесе, вестник Божий, предивный Гавриил посылается к Деве Чистей и является свидетелем дивного, безмужного зачатия Слова от Девы. Зачатия и воплощения Бога-Сына, Которого Отца он никогда не видал, предстоя вместе со всеми остальными ангельскими воинствами Престолу Неразделимой Троицы — Отца, Сына, и Святаго Духа.

«Послан бысть с небесе Гавриил Архангел благовестити Деве зачатие и, пришед в Назарет, помышляше в себе, чудеси удивляяся. О, како, в высших непостижим сый, от Девы раждается, имеяй престол небо и подножие землю, во утробу вмещается Девичу. На Негоже шестокрилатии и многоочитии зрети не могут, словом единым от сия воплотитися благоизволи. Божие есть Слово настоящее, что убо стою и неглаголю Деве: радуйся, Благодатная, Господь с Тобою, радуйся, Чистая Дево; Радуйся, Невесто Неневестная, радуйся, Мати Живота, благословен плод чрева Твоего». [108] Так служит Архангел Гавриил в воплощении Слова.

«Радуйся, Гаврииле, тайновидче Божия воплощения,»[109] поет Церковь собеседнику Богоматери и Захарии, «Гавриилу, таиннику благодати и Девы обручителю честному».[110]

«Великое таинство, первое Ангелом неведомое и прежде века соблюдаемое, единому уверися тебе» (Гавриилу).[111] И на следующий день по Благовещении Церковь возносит хваление и мольбы Гавриилу Архангелу, празднуя его Собор и отличает особенными литургическими тонкостями наш устав в этот день. На вечерни на «Господи, воззвах» поется 11 стихир, то есть больше, чем когда-либо,[112] даже больше, чем в воскресенье, и присоединяется к 11 стихире стих: «Творяй Ангелы своя духи и слуги своя пламень огненный», ибо духа Своего служебного Гавриила посылает вестником и слугой к Деве Чистой, благовещать велию радость и тайну.

 

*     *     *

Безчисленно воинство Небеснаго Царя, величественней во много-много крат любой земной рати, тьмы тем их и тысящи тысящ. Как небо украшено звездами в ясную июньскую ночь, когда коростель поет среди колосьев, сверкают зарницы и пахнет цветущей рожью и пылью, так подобно мириадам звезд и Царство Славы украшено предстоящими Богу воинствами небесными, оставшимися послушными Господу духами.

Сияет неизреченным блеском и светом Престол Царя Славы, и предстоят Престолу Мария Дева и Иоанн Предтеча, — се дивный «Деисус», — возносящие молитвы за весь мир и предстательствуют честные небесные Силы Бесплотные за человеческий род. Кто изочтет их? Кто опишет их? Никто! Разве может кто из мудрейших звездочетов переписать и сосчитать все звезды на ризе Господа Царя? Разве может кто из ученейших богословов исчести воинство Небесного Владыки?

В дивной гармонии, порядке и стройности предстоят Богу Небесные Силы. Божественный Дионисий Ареопагит тайнозритель, повествует нам о девяти чинах ангельских, и все они, упомянутые в Священном Писании, имеют свое назначение и цель, не до конца, впрочем, откровенные нам:

1 ряд: Серафимы (Ис. 6, 2), Херувимы (Иез. 9, 3), Престолы (Кол. I, 16).

2 ряд: Господствия (Кол. I, 16), Силы (Еф. I, 21), Власти(Еф. I, 21).

3 ряд:Начала (Кол. I, 16), Архангелы (1 Сол. 4, 16), Ангелы (I Петр 3, 22).

И богослужебные книги, разделяя небесную иерархию, воздают каждому чину по его значению и славе так:

«Престоли, первое исполняюще удобрение (т.е. построение войска, первые в рядах войска небесного) и «Херувимы и Серафимы Божественными зарями несредственно светятся, Богодетельная священноначалия приемлюще поют: Слава силе Твоей, Господи».[113]

«Любовию божественною распаляема Господствия, Власти и Силы, чинови втории, немолчными усты Богоначальное песнословят Едино Существо и Силу.»[114]

«Управляются Архангельстии Чинове Духом и Ангелов и Началов со безчисленными воинствы: Едино Триипостасное Просветительное Существо почитати, светло учими суть».[115]

Непосредственно все они предстоят Престолу Божию, исполняя великое служение любви, и все же каждый чин соблюдает свое служение. Так,

«Серафимы — пылают божественныя любве пламенем и иных к любви Божией разжизают».

«Через Херувимов и иным изливается премудрость, и поддается разумных очес просвещение к Боговедению и Бога познанию».

«Престоли и Богоноснии имеют Бога в самих себе несказанно и недоведомо».

«Господствия — так именуются, потому что, иже под ними Ангелом господствуют, сами свободне суще... учат же обладати чувствы, смиряти безчинныя в себе вожделения и страсти, плоть порабощати духу, господствовати над волею своею».

«Силы — помогают человеком труждающимся и обремененным, укрепляют всякого человека в терпении, да не изнемогает в скорбех».

«Власти —имут область на диавола, еже укрощати бесовскую власть, борющимся же со страсти и похотьми помогают в день брани их».

«Началам — вручена есть вселенная, управление и хранение всех царств и княжеств, земель же и всех народов, племен и языков».

«Архангелов — же служение есть пророчеств откровение».

«Ангелы — же от всех чинов нижайшии суть и человеком ближайшии... тии меньшая таинство Божия и Его хотения возвещают человеком, добродетельно и право по Бозе жити наставляют.»[116]

Во всех своих службах Ангелам Церковь останавливается более или менее подробно на этой гармоничной стройности и строгой распределенности небесной иерархии.

Ангельский собор славословит пришествие Слова на землю (Лк. 11, 14) Ангелы возвестили Его Воскресение и победу над смертью (Мф. 6, 28). При вознесении Христа на Небо ко Отцу Ангелы объявили ученикам Его о будущем Его Втором Пришествии во славе (Деян. 1, 10–11), когда они явятся на землю и архангельской трубой возвестят Его грядущую славу и Суд. От вечности предназначены они служить Ему, Ангелу Великого Совета. На иконе таинственно прообразуется Собор Ангельских Бесплотных Сил и посреде их, в круге, Предвечный Младенец, Ангел Великого Совета, десницей благословляющий и в шуйце держащий Евангелие, Слово Божие, Божию Премудрость.

Устами Начертанного Феофана Церковь говорит: «Престолу предстояще светло Владычнему всесвятии Ангели, Отцу Собезначальна и Того Великого Совета Ангела, слово ми вдохнути вас поющу молитеся».[117]

«Совета Великаго Ангела Отца благоволением и Святаго Духа наитием во утробе Твоей имела еси, Богородице». [118]

«Вся Премудростию сотворил еси Господи»... «И виде Господь яко вся добра зело»... Все прекрасно и совершенно сотворено Господом Богом; и видимый и невидимый мир, вся тварь. И все Ангелы сотворены Им по премудрому и прекрасному совершенному плану. Все сотворено Господом; «яко тем», говорит Апостол, «создана быша всяческая, яже на небеси и яже на земли, видимая и невидимая, аще Престоли, аще Господствия, аще Начала, аще Власти всяческая тем и о Нем создашася». (Кол. 1, 16).

По существу своему совершенные создания Божии все же относительно бесплотны, относительно чисты духовно и все же не абсолютно совершенны, ибо абсолютно совершенен лишь Сам Бог. Так сказано, что Бог и «во Ангелах Своих стропотно что усмотре»... (Иов, 4, 18) и названы Ангелы «служеб­ными духами». (Евр. 1, 14). Ум их ограничен, ибо они не знают тайн Божьего домостроительства, им неведомо многое, ибо все знает Один только Бог. Но все же мудры они и совершеннее и святей нас. Ибо говорит царь-псалмопевец о человеке: «Умалил еси его малым чем от Ангел, славою и честию венчал еси его» (Пс. 8, 6).

Итак, великое служение совершают святые Безплотные Силы.

Служение мудрости. Предстоя Божию Престолу, Первоисточнику всякой Мудрости, они приемлют от Него все: и бытие, и свет и духовные совершенства и качества. Книги богослужебные так о сем говорят:

«Яко уми чистии Ангели, Великому и Первому предстояща Уму и божественнаго сияния насыщаеми»[119]

Если только слабый и землеретный наш ум может вознестись от земли до представления о величии и совершенстве Божия Ума, Вечной Премудрости, Абсолютного Духа, то пусть вникает в эти слова. Божественный Ум, от вечности знающий все, предвидящий все и предустроивший от века все, весь план домостроительства нашего спасения, предрешивший все величайшие тайны: воплощения, искупления, преображения, — изливает Свой ум, Свое разумение, сначала чистым духам, Ангелам, а они, подобно зеркалам, принимают его; «Отонуду разумение восприемлюще»,[120]передают, когда нужно Божия повеления и откровения нам; открывают то, что становится ведомо им из Божиих тайн, приоткрывают тем, кто достоин знать Божию волю. Так, например, говорит песнь:

«Ум предвечный, свет состави вторый, Гавриила тебе, причастии божественными просвещающаго всю вселенную и юже от века открывающаго нам божественную и великую истинно тайну: во утробе воплощаемого девственней суща безтелеснаго, и бывша человека, во еже спасти человека».[121] Как совершалось это просвещение Гавриила божественной и великой тайной, не дано нам знать, не открыто, но ведь этого уже все равно нам и не понять. Это уже такие тайны Божия величия, которые нам недоступны. Такова, значит, сущность ангельских умных сил и их способностей. Мудры они, и совершенней их ум, чем наш, ибо сказано: «мудр Ангел Божий, чтобы знать все на земле» (2 Цар. 14, 20), но не знают всего, что на небесах, неведома им Божия воля и «многоразличная премудрость Его» (Еф. 3, 10–11).

Служение святости. Предстоя Престолу Божию, Первоисточнику истинной святости и чистоты, они приемлют в себя и святость Божию и отражают ее нам, подобно отражению света.

«Лица Твоего доброту красную зрети сподобишася, служительныя Твоя светлости»...[122] ибо предстоять Самому Лицу Божию, еже есть святость. «От Святаго Духа освящаеми Ангельстии Собори, на зло пребывают недвижными, еже к первому благому восхождению обожаеми»[123] Да и как могут они быть подвизаеми (готовы) на зло, когда они принимают только доброе, только святое, ибо предстоят Самому Источнику Святости, Которому и поют: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф». Посему и велика радость Ангелов на небеси о кающемся грешнике (Лк. 15, 7–10). Такова воля их — свята. Ибо и Господь называет Ангелов святыми (Мф. 25, 31; Мр. 8, 38) и Писание свидетельствует о кротости их (Иуд. 1, 9).

Великий Каппадокийский святитель Василий вещает: «совершение Ангелов святыня и пребывание в святыне». (Книга о Святом Духе, гл. 16) [124] и далее... «но святыня возможна не без Духа. Ибо Небесныя Силы не по природе святы, иначе они не имели бы никакой разности со Святым Духом». Поясняя это, святой отец говорит о совершенстве Ангелов чрез утверждение Духом (гл. 19), общение Духа и сравнивает это общение с возжиганием огня, напоминая таким образом богословствования своего великого современника св. Назианзина Григория.

Служение любви. Предстоя Престолу Божию — Первоисточнику Истинной Любви, они принимают в себя эту любовь, становятся сами полны любви и несут людям ее. Песнь так говорит:

«Отнюдь (то есть совершенно) к Богу преклонишася любовью (то есть пламенной любовью) и божественными добродетелями воображаеми яве, о, Архангели славнии, стоянием прилежным обстоите, зовуще победную песнь Зиждителю».[125]

«Любовью теплою привезанием рачительным причащающееся первому Источнику, служительне предстоите, поюще немолчно едино существо Божества Безначальнаго, божественнии Архангели».[126]

Вот в чем великое нравственное значение догмата почитания Бесплотных Сил. Предстоя и служа Богу Любви, они и верным помогают спастись, научая их любви и благодатно изливая им эту любовь. Сами они отражение Божественной Любви и, преподав ее нам, содействуют совершенству нашему, спасению и добродетельной жизни, сообщая благостное действие Божие нам через посредство Ангела Хранителя, нашего лучшего друга, побуждая нас уподобляться им.

«Первии невещественных лицы, богоначальствия зари, исходатайственными сияньми подъемлюще по чину их, прочим преподавают божественныя светлости и приносят нам сия любовным законом, по достоянию такожде, к сердечной комуждо чистоте с прилежанием».[127] «сия (Ангели) преставил еси всем верующим православно поющим Тя»[128]...

Вот что вещают нам святые отцы, столпы Православия и благочестия: преподобный Исихий побуждает нас уподобляться духовному совершенству Серафимов, ради вкушения Божественной любви.[129] А святой Максим Исповедник поведает нам в своих «Сотницах о любви»: «Святыя Силы, передавая между собою друг другу просвещение, передают и человеческой природе и сущую в них добродетель и сущее в них ведение; добродетель, т.е. Богоподражательную благость, по которой благодетельствуют и сами себе и между собой друг другу и низшим их существам, соделывая их боговидными; видение как то, или о Боге нечто выше»[130]. И еще говорит: «Святаго Бога, — разумею, Его благости и премудрости, причащается разумное и мысленное естество и самым бытием, и способностью к благобытию и благодатию приснобытно. Сею благодатию признает оно Бога»[131]. О том же богомудренно вещает Симеон Новый Богослов, говоря: «Как мысленные чины Небесных Сил освещаются Богом по порядку ,так что Божественное светолитие проникает из первого чиноначалия во второе, из этого в третье и так во все: так и святые, будучи освящаеми святыми Ангелами, связуемы и соединяемы союзом Святаго Духа, делаются равночестными с ними и подобными им»... И также указывает святой отец и на великое нравственное значение догмата: «...святые все последовательно составляют таким образом, некоторую златую цепь, каждый будучи особым звеном этой цепи, соединяющимися с предыдущим посредством веры, добрых дел и любви, цепь, которая утверждаясь в Боге, неудоборазрываема есть».[132] О той же помощи во спасении говорит святая церковная песнь: «Престолу предстоя Трисолнечнаго Божества, и богатно осияемь божественными светлостьми, испущаемыми непрестанно оттуду, сущия на земли радостно ликующия и благохвалящия Тя, страстей мглы избави и просвещением уясни, Гаврииле Архистратиже, молитвенниче о душах наших».[133]

Но, кроме этого, попечение Божие о нас видится и в ниспослании Ангелов Своих со специальным назначением хранения и соблюдения. Каждому человеку от рождения дается Ангел хранитель, до смерти блюдущий его и ведущий по пути спасения. Мы молимся ежедневно утром и вечером о ниспослании нам ангела, просим об этом в ектинии, ему чтем канон перед причащением Святых Тайн, дабы он, тихий Хранитель наш, сохранил нас до конца. Он — лучший друг наш.

«В мир посылаются к хотящим веровати Тебе якоже хранителие спасения благочестивых Ангели, соблюдающе, Спасе, рабы Твоя»...[134]

Даются от Бога и Ангелы-покровители церквей. «Велия Ангел Твоих сила, Христе; безтелесни бо суще, мир протичут, сохраняюще церкви силою, яже от Тебе, Владыко, и Тебе молятся о вселенней». [135]

«Да посылаеши мирного Ангела, соблюдающа Вседержителю, стадо Твое». [136]

О сих Ангелах хранителях Церквей говорит тайнозритель, сын Грома в своем Откровении (Апок. 1, 20; 2, 8–12, 18; 3, 1‑14).

И хотя совершенны Ангелы и совершеннее чем люди (Пс. 8, 6) и хотя бестелесны и духовны и причащаются непосредственно Божьего Света, Премудрости и Любви, все же не должно им воздавать божеского поклонения (Кол. 2, 18; Откр. 19, 10), ибо Ангел сказал сыну Грома (Откр. 22, 8–9) поклонившемуся ему: «виждь ни; клеврет во твой есмь и братии твоея пророков и соблюдающих словеса книги сея: Богу поклонися». Ангелам не должно воздавать божеского поклонения, и Лаодикийский собор (343 г.) своим 35 правилом изрек анафему тем еретикам, которые именовали и призывали Ангелов и воздавали им поклонение наравне с Богом, ибо сие есть идолослужение.

Ангелы бессмертны (Лк. 20, 36) и бесплотны.

Люди тоже бессмертны, но облечены в плоть.

Ранее то было тело греха и смерти, ныне это тело обожено Господом Спасителем, и нам дано всегда приобщаться Телу Его в невечернем Дне Царствия Его. Не только Свету, Уму, Светлости, Любви, но и самому Божественному Телу, ибо воплотился чтобы люди обожились. «Христос обожает мя, воплощаяся, Христос мя возносит, смиряяся».[137] «...Велия благочестия тайна: Бог во плоти явися, оправдася в дусе, показася Ангелом, проповедан бысть во языцех, веровася в мире, вознесеся в славе». (1Тим. 3, 16). И, о преславнаго чудесе, нам дано стать превыше ангелов, ибо мы единой плоти и единой крови, соплотяны и единокровны Христу, как говорят святые отцы.[138]

Так в день Вознесения, когда Церковь как бы сиротеет, когда Бог Сын возносится в лоно Бога Отца, Духа же Он еще не послал в мир. В этот день Вознесения Господня, вознесения нашей плотью, завершается спасение наше Иисусом Христом, Церковь поет:

«Взятся превыше Ангелов естество наше, древле отпадшее, и на престоле посажено бысть Божественном, паче смысла».[139] В течение же 9 дней от Вознесения до Троицы, по церковному преданию, к Вознесшемуся Христу Спасителю приходили все девять чинов Ангелов, чтобы в каждый день, каждый чин поклонился обоженной плоти.[140]

Ранее мы были умалены мало чем от Ангелов, теперь же дается нам возможность каждому вознестись выше Ангелов, ибо Господь Спаситель принял образ человека, а не Ангела, ибо пришел спасти и дух и плоть. Христианство есть проповедь освобожденного духа и обоженного тела. Нам надо лишь, прибегая к предстательству Небесных Сил Бесплотных, просить их просветить нас Божественным Светом, Любовью, Святостью, Премудростью, чтобы нам добродетельное житие пожить, а самим почаще, как можно чаще, прибегать к спасительной тайне, к приобщению себя Божественному Телу и Крови.

Во время Евхаристической вечери, отрешившись от мира, «всякое житейское отложив попечение», уподобившись мысленно им, мы должны помнить, что тайно изображаем Херувимов, предстоящих Престолу Божией Славы, которому предстоят «тысящи Архангелов и тьмы Ангелов, Херувимы и Серафимы, шестокрилатии, многоочитии, возвышающиеся, пернатии, и победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще: Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф»...

Предстательством чесных небесных Сил Бесплотных, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, аминь.

 

---

Дата добавления: 2018-05-09; просмотров: 178; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!