В. НИКФОРОВ-ВОЛГИН. ДОБРО И ЗЛО
Почему народ, обладавший такими сокровищами, как православное вероисповедание, русская литература, искусство, архитектура, сам, своими собственными руками это либо разрушил, либо полностью или частично отверг в 1917 году? Как можно было это перечеркнуть и начать новое строительство на голом месте? Почему была нарушена связь с прошлым?
Полный ответ на эти вопросы еще не найден. Его современное русское общество еще должно выстрадать.
Однако неужели и впрямь в начале XX века зло победило добро? Эта тема частично рассматривалась нами в разделах 16 и 17 главы 4. В этом разделе мы затронем лишь нравственную сторону вопроса.
Прочувствовать атмосферу того времени, понять поведение рядового крестьянина, рабочего и солдата помогают рассказы В. Никифорова-Волгина. В недавние времена книги этого автора существовали только подпольно, перепечатанные на списанном нелегальном ротапринте. Эти книги были живыми страницами нашей истории, которая официально излагалась совсем иначе, и заставляли задуматься:
— над тем, что способствовало катастрофическому изменению в отношении человека к Богу, к миру и другим людям;
— над тем, что могло склонить молодых крестьянских парней топить в проруби приходского священника, поджигать храм, который строили их отцы и деды;
— над тем, почему «внук Пашка из иконы покрышку сделал в своем нужнике».
В этой книге мы приводим три небольших рассказа из сборника В. Никифорова-Волгина «Дорожный посох».
|
|
|
Я иду по большой дороге. На мне полупальтишко, солдатские сапоги с подковками, барашковая шапка. За плечами две сумы. В одной - запасные Дары, Евангелие, деревянная чаша, служебник да требник, а в другой - сапожный инструмент.
На груди у меня, в особой ладанке, - антиминс1. В руке березовый посох. Я стал священником-странником. Перед отступлением белых меня убеждали за границу бежать, но я отказался...
В селе Горелово за устройство духовной беседы в лесу меня арестовали и посадили под замок. Поздно ночью приходит ко мне в темницу комиссар. Бравый этакий мужчина, саженного роста! Был он пьянее вина. На ногах чуть держится. Еле володаюшим языком приказал мне:
- Шагом марш, за мною!
Привели меня в большую избу. Вся она полным-полна, и все пьяные. На табуретке сидел гармонист. При виде меня от заиграл плясовую.
Комиссар сгреб меня пятерней за волосы, вытащил на середину избы и приказал:
- Пляши!
Пьяные, что дети али звери...
Я не стал противиться им и пустился в пляс... А когда кончил плясать, то сел на лавку и засмеялся. Вначале ничего смеялся, по-людски, но потом не выдержал и засмеялся с душевным содроганием, с плачем и выкриками... И никак этого смеха не мог удержать...
|
|
|
Когда успокоился немножко, то огляделся я вокруг и вижу: все стоят с опушенными головами и молчат... Есть что-то святое в задумчивости русского человека... первым не выдержал молчания комиссар. Он это как охнет да воскличет! Гляжу... бух! падает мне в ноги:
- Прости меня, Божий человек!
Мы подняли его. Усадили за стол. Я рядом с ним сел. Поуспокоились немножко. Поставили самовар. Стали меня потчевать. И вот кто-то из них и говорит мне:
- Расскажи что-нибудь душевное... только не про нашу жизнь и не про нашу землю... Если Божьего слова недостойны, то расскажи хоть сказку!..
Долго, до петушиных вскликов, беседовал с ними. Слушали меня с опушенными головами и вздохами.
На прощанье сказали мне:
- Иди своею дорогой, батюшка! Не поминай нас лихом... Мы это... ну... одним словом... Ладно! Чего уж там говорить!..
В морозно-солнечный день я направлялся навестить один тайный монастырь. На лесной дороге встречаю трех стариков. В тулупах, бородатые, с котомками через плечо, с лесинами в руках, в валенках... Подошли ко мне под благословение и стали рассказывать:
- Мы, батюшка, в Москву идем!.. О Боге хлопотать!
- Как так?
- Да так, чтобы это Бога нам разрешили и всякие гонения на Него воспретили... А то беда!
|
|
|
Говорят спокойно, по-крестьянски кругло, и только в глазах их как бы блуждание и муть.
- Шибко стали Бога поносить! - сказал сгорбленный старик.
- Ведь до чего дошло!? - перебил его другой, с косыми глазами и впалыми забуревшими щеками. - Миколаха Жердь из нашего посада, анкубатор для выводки цыплят сделал... из дедовских икон! Говорит Миколаха, что оне, иконы-то, подходящия для этого, так как толстыя, вершковыя, а главное - дерево сухое!..
- А внук мой Пашка из иконы покрышку сделал в своем нужнике... - задыхаясь, прошамкал беззубый тихий старик, весь содрогнувшись.
Спрашиваю их:
- Кому же вы жаловаться будете в Москве?
- Как кому? Ленину! Ильичу то исть!.. -Да он помер...
- Это мы слышали, но только не верим! Нам сказывали, что он грамоту такую объявил, чтобы не трогать больше Бога...
Я чуть не заплакал.
Застывшая в глазах моих боль заставила стариков на время задуматься. Что-то поняли они. Растерянно взглянули друг на друга и на меня посмотрели.
- Ну, а ежели не найдем Ленина, так к самому патриарху пойдем, - заявил косоглазый старик. - Пусть он рассудит и анафемой безбожникам пригрозит... Патриаршая-то анафема дело не шуточное... Убоятся!..
|
|
|
- И святейшего патриарха нет в живых!..
Они не удивились, сняли шапки и перекрестились, сказав шепотом: царство ему Небесное!..
Глаза стариков гуще налились мутью.
- А Калинин, староста, жив? Ну, так мы к нему пойдем... Он нас приветит!..
Вначале тихо, а потом все горячее и горячее я стал убеждать их не делать этого, вернуться к себе, терпением препоясаться и ждать Божьего суда.
- Не можем! - с земляным упорством заявили они и даже рассердились на меня.
- Сто верст пешком прошли! - взвизгнул один из них. - Сам Господь идет с нами рядышком... а ты... вернуться!
- На смерть идете! - сказал я в отчаянности.
Только улыбнулись тихо так: «Что нам смерть!», поклонились мне и пошли вперед степенным деревенским шагом. Долго слушал я хрустень морозного снега под их валенками.
Предгрозовой ночью иеромонах Македонии обходил шестисотлетние стены Печерского Успенского монастыря. Вратарь отбивал в старинное било ночные часы. К дрожащим, суровым звукам била откликнулся колокол Печерской звонницы, и за ним густо и важно пробили часы Свято-Никольской церкви.
Над золотыми куполами собора висели тучи с медными отсветами. По земле извивался сухой ветер, шумели старые монастырские дубы. Иеромонах Македонии дошел до монастырских врат, где, по преданию, был обезглавлен Иваном Грозным преподобный игумен Корнилий. Македонию вспомнились слова из одной ветхой монашеской летописи: «По умерщвлении Корнилия преподобного, падоша Иване царь на хладные мощи его, и зело плакася горько». Повторял эти слова и вздыхал.
Около врат стоял человек на коленях. Шаги монаха испугали его. Он встал с колен и хотел броситься бежать.
Монах остановил его и успокоил.
- Вы издалека? - спросил он.
Пристально вглядевшись в тихие сострадательные глаза монаха, незнакомый шепотом ответил:
- Я тайком пришел из России!..
- Горе, наверное, большое заставило вас прийти сюда?
- На душе у меня страшный несмываемый грех! - с отчаянием выкрикнул он, закрыв лицо руками. - Бог оставил меня! Перекрести меня! Страшно мне!
Иеромонах перекрестил его и усадил на камень, рядом с собою.
Пробили монастырские часы. Когда угас в воздухе их ночной перезвон, человек робко и растерянно, в бессвязных словах, рассказал страшную повесть о себе.
- Это было в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Я служил в Красной Армии. Пьяными мы ворвались в этот монастырь. Перед этим у монастырских стен мы расстреляли двух печерских жителей. Со свистом, руганью и песнями мы взломали церковные двери и в шапках, с папиросами в зубах ворвались в храм искать сокровища. Что мы в храме ни делали, - подумать теперь страшно! Плевались, пели песни, хохотали. Я, как сейчас помню, все хотел в уста Спасителя папироску вставить.
...Никаких сокровищ мы не нашли. Пошли в пещеры, где ваши иноки упокоиваются. Могильные плиты штыками да прикладами вскрывали, - все думали, что монахи свои драгоценности в гробы попрятали! Много монашеских гробов раскрыли, осквернили и разрушили. Ничего не нашли.
Стоял в пещере, на месте первоначального алтаря подвижников, образ Богоматери... Мы этот образ на пол опрокинули и сапогами, грязными солдатскими сапожищами... по этому образу!
Взяла меня злоба, что мы ничего здесь не нашли, и в злобе своей я штыком ударил в череп монаха, лежащего во гробе.
Стали мы выходить из пещер. Перед тем как выйти, я почему-то оглянулся назад и увидел, как над чьим-то гробом светилась синенькая лампадка...
Своды, мрак, переходы и этот синий огонь над гробом!
...Взглянул я на эту лампадку и обуял меня такой страх, что я закричал и как безумный выбежал из пещеры. С этих пор, вот уже десять лет, я не нахожу успокоения. Каждую ночь вижу монаха с проколотым черепом, и всюду, куда ни посмотрю, синие лампады перед глазами...
...Чтобы загладить окаянство мое, я стал изнурять свое тело. Вот, посмотрите...
Человек расстегнул рубашку и показал монаху железные вериги.
- Совесть погнала меня из России... сюда... монастырским стенам поклониться и попросить прошения у святых угодников. Услышит ли меня Бог? Простит ли меня, окаянного зверя?
Человек умолк и расплакался.
На прощание он попросил перекрестить его. Иеромонах перекрестил, и рука его коснулась железных вериг.
Долго смотрел ему вслед и думал о таинственных жутких путях русской души, о величайших падениях ее и величайших восстаниях, - России разбойной и России веригоносной.
Грозовые тучи прошли стороной. Далеко-далеко перекатывался гром, и в том направлении, где лежала Россия, вспыхивали молнии.
Т. КАРЛЕЙЛЬ. ТРУД
Выдающийся английский мыслитель и историк Томас Карлейль жил в XIX веке. Каким же образом он попал в главу «Этическая мысль в XX веке»? Дело в том, что, во-первых, его основные труды по этике не переиздавались на русском языке в течение многих десятилетий и, во-вторых, его размышления звучат так живо и современно, как будто написаны недавно, то есть в наше время.
Образно говоря, можно сравнить этическую мысль Т. Карлейля с гранитным олицетворяющим упрек монументом, с презрением и гневом указующим пальцем на современное общество, перепутавшее душевное здоровье с материальным благополучием.
Есть что-то облагораживающее и даже священное в труде. Как бы ни был человек погружен в мрак ночи, как бы мало ни думал он о своем высоком призвании, на него все еще следует возлагать надежды, покуда он действительно серьезно трудится; лишь в праздности - вечное отчаяние. Труд, как бы он ни был низок или корыстен, всегда тесно связан с природой. Уже одно желание трудиться ведет все ближе и ближе к истине, к тем законам и предписаниям природы, которые суть истина.
«Познай самого себя!» - твое бедное я долгие годы промучило тебя, но ты, по-моему, никогда не сумеешь «познать» его. Не считай же своей задачей познание самого себя, потому что ты представляешь собою существо, которого тебе никогда не познать. Познай же, над чем ты можешь трудиться, и работай, как Геркулес! Ничего лучшего не может быть для тебя.
Говорят: «Значение труда не поддается учету». Человек совершенствуется при помощи труда! Пространства, заросшие сорной травой, расчищаются, на их месте появляются чудные нивы, воздвигаются дивные города, и сам человек перестает быть пашней, заросшей плевелами, или бесплодной, чахлой пустыней. Вспомните, что даже самый низменный труд в известной степени приводит душу в состояние истинной гармонии.
Сомнения, страсти, заботы, раскаяние, разочарование, даже уныние - все эти исчадия ада мучительно осаждают душу бедного поденщика точно так же, как и всякого другого человека. Но стоит лишь человеку свободно и бодро приняться за труд, как все они умолкают и, ворча, прячутся по своим конурам. Человек становится воистину человеком. Священный жар труда похож на очистительный огонь, истребляющий любой яд, сквозь самый густой дым дающий светлое, чистое пламя!
Видели ли вы когда-нибудь, как вертится гончарныйстанок? Бесформенные комья глины одним только быстрым вращеньем превращаются в красивые, круглые сосуды. Представите же себе самого прилежного в мире горшечника, но без станка, поставленного в необходимость изготовлять посуду или, вернее, безобразный брак, формуя глину руками и затем обжигая ее!
Таким горшечником явилась бы судьба по отношению к душе человека, если бы та захотела отдыхать, расположиться поудобнее, не работать и не кружиться. Из ленивого, неподвижного человека самая благосклонная судьба, подобно самому старательному горшечнику без станка, не создаст ничего, кроме брака. Сколько бы судьба ни потратила на него дорогих красок и позолоты, он навеки останется лишь браком. Из него никогда не получится сосуд, а выйдет только неустойчивый, безобразный, кривой, косоугольный, бесформенный брак; раскрашенный и позолоченный сосуд бесчестья! Пусть подумают об этом ленивые.
Надо жить, а не прозябать!
В каждой истинной работе, хотя бы то было просто рукоделие, есть что-то божественное. Труд обширный, как земля, упирается вершиною в небо. Труд в поте лица, в котором принимают участие и мозг, и сердце, труд, породивший вычисления Кеплера, рассуждения Ньютона, все знания, все героические поэмы, все совершенные на деле подвиги, все страдания мучеников, до «кровавого пота смертных мук», признанных всеми божественными, о братья! если это - не молитва, тогда молитву надо пожалеть, потому что это - самое высокое, что до сих пор известно нам под Божьим небом.
Что касается вознаграждения за труд, то можно было многое сказать по этому поводу, и многое еще скажут, многое еще напишут об этом...
Мне хочется сделать только одно замечание по отношению к решению этого затруднительного вопроса о вознаграждении: награда за всякое благородное дело дается на небе либо нигде. Ни в каком банке на свете тебе, героическая душа, не учтут твоего векселя.
Но нужна ли тебе, собственно говоря, награда? Разве ты стремился к тому, чтоб за свой героизм набить себе брюхо лакомыми кусками, вести пышную, комфортабельную жизнь и получить в сем мире или в ином то, что люди называют «счастьем»? Я за тебя отвечаю с уверенностью: нет. Вся духовная тайна новой эпохи в том и заключается, что ты со спокойной головой от всего сердца можешь за себя решительно ответить: нет!
Брат мой, мужественный человек должен подарить свою жизнь. Подари ее, советую тебе; или ты ждешь случая приличным образом ее продать? Какая же иена, примерно, удовлетворила бы тебя? Все творения в Божьем мире, все пространство во вселенной, вся вечность времен и все, что в них есть, - вот что ты бы потребовал, и на меньшее ты бы не согласился, в этом ты должен сознаться, если хочешь быть правдивым. Твоя жизнь -всё для тебя, и взамен ее ты пожелал бы себе всё.
Никогда ты жизнь свою или хоть часть своей жизни не продашь за надлежащую иену. Подари же ее по-царски; пусть иеной ее будет ничто. Тогда окажется, что ты в известном смысле получил за нее все! Человек с героической душой (а разве не всякий человек - дремлющий герой?) должен так поступить в любое время и при всяких обстоятельствах.
...В сущности говоря, мы совершенно согласны со старинными монахами: молиться значит трудиться. Во многих отношениях истинный труд на деле оказывается настоящей молитвой!
ВОПРОСЫ
1. Прокомментируйте следующие слова Т. Карлейля: «Глупые люди полагают, что раз наказание за злое дело не последовало тотчас же, то здесь на свете нет справедливости, а если есть, то лишь случайная. Наказание за злое дело задерживается иногда на несколько дней, иногда на несколько столетий, но оно так же верно, как жизнь, так же неминуемо, как смерть!»
2. Согласны ли вы с утверждением, что мужественный человек должен подарить свою жизнь? Подарить кому? А быть может, ее и впрямь лучше приличным образом продать?
Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 423; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!