ГЛАВА 20. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ УЧЕНИЯ В РОССИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XX В

§ 1. Реформаторы

§ 2. Радикалы

 

Общественный подъем и воодушевление, связанные с крестьянской реформой 1861 г. и последующими реформами в области суда, образования, местного управления и самоуправления, придали новый стимул идейно-политическим течениям и философско-правовым построениям. Произошло дальнейшее идейное размежевание между консерваторами, либералами и радикалами, возникли ранее неизвестные разновидности политических программ и единении, в том числе нелегальных.

В кризисный период накануне крестьянской реформы обозначились три важные позиции в вопросе о крестьянстве: ожидание освобождения, часто нетерпеливое в среде самого крестьянства;

опасение новой пугачевщины в правительственных и консервативных помещичьих кругах; сочувствие крестьянству и обдумывание путей выхода из кризиса со стороны реформистски и радикально настроенных слоев общества, публицистов и политиков. Каждая из этих позиций имела свою предысторию, и каждая из них получила новые очертания на последующих этапах политической и социальной истории – в период первоначального осуществления реформ и затем в период их частичной приостановки.

РЕФОРМАТОРЫ

Первоначально правительственная программа предусматривала лишь право крестьян на приобретение в собственность посредством выкупа только «усадебной оседлости» (т.е. крестьянского дома с прилегающим участком) и на пользование всеми иными землями лишь за повинность, исходя из «местных обстоятельств и обычаев». В последующем было признано необходимым наделение крестьян землей в более широких масштабах и с непременной передачей надельной земли в собственность за выкуп. 18 октября 1858 г. Александр II на заседании Главного комитета по крестьянскому делу перечислил основной круг текущих задач: а) чтобы крестьянин немедленно почувствовал, что быт его улучшен; б) чтобы помещик немедленно успокоился, что интересы его ограждены; в) чтобы сильная власть ни на минуту на месте не колебалась и общественный порядок не нарушался. Две Редакционные комиссии при Главном комитете, которые с марта 1859 г. возглавил Я. И. Ростовцев, включали

555 § 1. Реформаторы

четыре отделения: юридическое, административное, хозяйственное и финансовое. Общее направление усилий этих комиссий и их руководителя были направлены к тому, чтобы «установить самое строгое равновесие между интересами дворянства и интересами освобождаемого народа; оградить первое от несправедливых потерь и учредить последнему возможность достигнуть благоденствия в будущем» (из записки Я. И. Ростовцева).

Деятельность комиссий вызвала большой общественный резонанс и критический анализ. В очерке «Проект действительного освобождения крестьян», написанном Николаем Серно-Соловьевичем (в недалеком будущем он станет организатором первой «Земли и Воли»), утверждалось, что крестьяне должны обрести свободу вместе с землею, причем «всякие обязательные отношения» с помещиками надлежит прекратить. Перестать быть крепостными, в понятиях крестьян, значит платить подати не помещику, а в казну. Помимо этого автор излагает и обосновывает программу из 12 пунктов, в которой есть положения общеустроительного (конституционного) характера: равенство всех перед судом и законом, освобождение судебной власти от административной, ответственность всех органов управления, право контроля над собиранием и расходованием казенных средств и над изданием законов, свобода совести и вероисповедания и др. Среди 12 пунктов имелись и такие требования, как отмена гражданских чинов, полная амнистия всех страдающих за политические убеждения. Сам автор называл свою программу «естественным следствием» главного пункта – отмена крепостного права. Эту программу, замечает он, можно назвать конституцией, если говорить иностранными словами, «по-нашему – это правильное государственное устройство».

Важную часть программных установок Серно-Соловьевича составляли защита, сохранение и упрочение общинного владения. Последнее изображалось «единственным доселе оплотом против порабощающего влияния капитала, развития пролетариата и батрачества, неизменных спутников частной собственности». Как только община освободится от двойного гнета крепостного права и бюрократизма и некоторое время поживет «собственною естественною жизнью», тогда и обнаружится вполне «громадная сила начала, благодаря которому русский народ сохранился вопреки систематическому вековому растлению». Так представитель нарождающегося народничества конца 50-х гг. вносил новые акценты в обсуждение проблем общинного быта, начатый славянофилами 30–40-х гг.

556 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

В некоторых пунктах народническая программа совпадала с позицией радикального крыла дворянских реформаторов, лидером которых по праву считался А. Унковский. «Либеральная партия» в конце 50-х гг. была представлена Кавелиным и Чичериным, которые рассматривали свою партию окруженной с разных сторон «невежественной массой», «тупоумными консерваторами» и «бессмысленной, преступной бюрократией», а себя воспринимали «частью просвещенных и порядочных людей, которые одни только понимают общественные задачи». Они признавали необходимость освобождения крестьян, но «без потрясения всего общественного организма». При этом особая роль признавалась за государственной властью – ее задачу видели в освобождении крестьян сверху. Согласно Чичерину, именно государство явилось на Руси орудием закрепощения сословий, причем одновременно с закрепощением крестьян было наложено общественное тягло на другие сословия – дворянство и купечество, которые были в свое время освобождены от него жалованными грамотами Петра III и Екатерины II.

Алексей Михайлович Унковский (1828–1893/94), выпускник Царскосельского лицея и затем юридического факультета Московского университета, известен как инициатор и разработчик наиболее радикального проекта решения крестьянского вопроса. Проект еще в 1857 г. был представлен Александру II от имени дворянства Тверской губернии. В нем обосновывалось положение о немедленном и обязательном выкупе крестьянами не только усадьбы, но и полевого надела. В своем разборе трудов Редакционных комиссий Унковский проводил мысль о том, что правительственный проект стремится «пройти незаметным образом между защитниками крепостного права и людьми, желающими полного его уничтожения».

Обязательный выкуп земельной ренты, писал Унковский, есть мера вполне законная, справедливая в отношении обеих заинтересованных сторон. «Право капитализации и выкупа бессрочной ренты давно признано за правительствами всех стран и народов. При выкупе ренты обе стороны получают несомненные выгоды; право собственности помещиков нисколько не нарушается, ибо дело состоит в замене одного предмета другим равноценным, а крестьяне получают полное право собственности на землю, не делая для этого никаких особых пожертвований. ...Все знают в чем дело и понимают цель правительства. Совсем другое дело представляет «добровольный» выкуп, предложенный Редакционными комиссиями».

§ 1 Реформаторы 557

Разумеется, что при этом право частной собственности должно почитаться как священное, но есть, отмечал Унковский, и другие права, которые «выше, важнее и священнее права собственности. К числу таких прав принадлежит право жизни и разумно свободной деятельности. Этому праву должно всегда уступать право частной собственности, а в особенности в тех случаях, когда оно служит не только частной жизни, но и государственной».

Таким образом, при всем внешнем разнообразии трактовок существа крестьянского вопроса в критической литературе 50-х гг. обозначились две позиции – либеральная и народническая, причем последнюю можно назвать радикальной версией и развитием славянофильской доктрины.

В Манифесте от 19 февраля 1861 г. Александр II в числе мотивов его принятия отметил и «свой обет обнимать царскою любовию и попечением всех наших верноподданных всякого звания и состояния» и необходимость «изменения положения крепостных людей на лучшее». Первоначально текст Манифеста бьшо поручено подготовить Ю. Ф. Самарину, но с его проектом не согласились, и его проект в виде материала был передан митрополиту Филарету, который и составил окончательный текст. Очевидно, с этим обстоятельством связано присутствие в тексте Манифеста многих торжественных формул и церковноучительной аргументации в пользу «дарованных прав». «Самый благотворный закон не может людей сделать благополучными, если они не потрудятся сами устроить свое благополучие под покровительством закона. Довольство приобретается и увеличивается не иначе как неослабленным трудом, благоразумным употреблением сил и средств, строгою бережливостью и вообще честною в страхе Божием жизнью».

Митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов) прожил долгую жизнь (1782–1867) и стал в силу благоприятных обстоятельств своей многолетней архипастырской деятельности высокоавторитетным выразителем взглядов православной иерархии на государство и право.

В наше время многие народы мало знают о соотношении государства и царства божия, говорил Филарет и давал этому такое объяснение: «Им не нравится старинное построение государства на основании благословления и Закона Божия; они думают гораздо лучше воздвигнуть здание человеческого общества в новом вкусе на песке народных мнений, поддерживать его бурею бесконечных распрей. Их новые построения никогда

558 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

не достраиваются, каждый день угрожают падением, часто действительно рушатся...» В этом обобщении нетрудно обнаружить оценку конституционных перемен («новых построений») в европейских государствах после Французской революции 1789 г.

Устремление европейских народов к представительному правлению он не поддерживал, полагая, что борьба за избирательные права никогда не утихнет, поскольку не имеет четких критериев: это есть «борьба то за расширение, то за ограничение сего права. За неправильным расширением права общественного избрания следует неправильное употребление оного». В обстановке политической жизни при Николае I и затем Александре II до начала реформ 60-х гг. он видел благоприятный контраст. «Не то в отечестве нашем. Самодержавная власть, утвержденная на вековом законе наследственности, некогда в годину оскудевшей наследственности обновленная и подкрепленная на прежнем основании чистым и разумным избранием, стоит в неприкосновенной непоколебимости и действует в спокойном величии. Подвластные не думают домогаться права избирать в общественные должности по уверенности, что власть радеет о благе общем и разумеет, чрез кого и как устроит оное. Власть по свободному изволению и доверию к подвластным дает им право избрания общественного назначения, назначая оному разумные пределы».

Самым важным после самодержавной власти учреждением, обеспечивающим порядок и обретение общего блага, он считал суд и высказывал в этой связи радикальные для своего времени мнения и пожелания. Например, в 1813 г., в бытность свою викарием Санкт-Петербургской митрополии, он высказывался в пользу избрания судей. Суд в его изображении есть ограда собственности и личной безопасности, без суда не было бы другой собственности, кроме добычи хищника, и не было бы другой безопасности, кроме «безопасности вооруженного и бодрствующего воина или безопасности сильного притеснителя, доколе он не встретится с сильнейшим...». Правда, закон поставлен не только для подсудимых, но и для судии – «дабы вразумлял его и управлял им», однако существенным является при этом и то, что закон должен быть мудрым и справедливым. Мудрость и справедливость отверзают судье очи, дабы видел он, что он творит. Судья справедливый изъясняет закон совестью. Одновременно с этими правосудными заботами судья не должен забывать и о том, что он есть «око верховной власти, дабы

559 § 2. Радикалы

 

надзирать благосостояние всего тела государства и каждого из его членов... ее мышца, дабы приводить их в правильное движение, ее руки, дабы простирать ее для охранения их, он есть преемник и сопроводитель животворной силы, текущей от сердца во все тело государства – любви государя к подданным».

Общий вывод о назначении суда и его устроения через избрание сочетает технико-организационные характеристики с нравственными: «Устроение суда чрез избрание важнейших блюстителей общественного порядка и правосудия есть одно из важнейших дел человеческих, от него много зависит благо и зло многих людей, благоустройство или нестроение общества, совершенство или несовершенство союза между государем и государством».

Реформа 1861 г. не оправдала ожиданий крестьян в отношении земельного обеспечения и свободы и вызвала различные нарекания среди сторонников реформы и тем более ее противников.

§ 2. Радикалы

Шестидесятые годы отмечены появлением новых моментов в идейном содержании общественных движений. Этот период изобилует радикальными программами и не менее радикальными общественными акциями. Историки (А. И. Володин и Б. М. Шахматов) называют его периодом образования революционного утопического социализма на российской почве, возникающего из соединения двух потоков – русского утопического («крестьянского») социализма и массового революционного движения в среде разночинной интеллигенции. Действительно, именно в условиях пореформенной России идеи социализма – вначале сен-симонистского и фурьеристского, а затем и марксистского – впервые обрели относительно широкую и заинтересованную поддержку среди части интеллигенции, составленной из так называемых разночинцев – студентов, литераторов, молодых офицеров и других государственных служащих, как правило недворянского происхождения, но были и примечательные исключения. Особенно заметен слой выходцев из семей священнослужителей (например, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов), которых отличала жертвенная устремленность к защите униженных и обездоленных в сочетании с радикальной оппозицией помещичьему и бюрократическому произволу.

Видными представителями русского утопического социализма стали А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский. Характерно, что оба

560 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

они признавали близость свою и уважение к позициям славянофилов. Герцен отмечал, что им «принадлежит честь и слава почина», именно с них начинается «перелом русской мысли». Их сближала с западниками, к которым Герцен причислял и себя, любовь к свободе и чувство любви – «безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу». Чернышевский о славянофилах высказался так: «Они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе».

Интерес русской интеллигенции к социалистической идее пробудился еще в 40-х гг. в связи с обсуждением на Западе новых изданий Фурье, сочинений Консидерана, Л. Блана, П. Прудона, а также близких утопическому социализму писателей (Жорж Санд и др.) Привлекала внимание и книга историка Л. Штейна «Социализм и коммунизм современной Франции» (1842), весьма критичная по отношению к социалистам. А. И. Тургенев, бывший декабрист и один из образованнейших людей своего времени, рекомендовал книгу Л. Штейна с таким комментарием: «...Вообще я весьма мало важности или существенного влияния на настоящее общество приписываю сим социальным и коммунистическим проявлениям, не отказывая, впрочем, социализму в будущем влиянии на общественный быт; но кто это угадать или хоть отчасти определить может? Социализм будет изменять общества или изменяться сам, смотря не по состоянию тех сословий, из коих он возникать будет, а по государствам, в коих эти сословия находятся: иначе в Германии, иначе в Англии, иначе здесь. Меры и приемы борьбы правительств с проявлениями социализма тоже много могут изменить самые направления оного» (заметка «Хроника русского в Париже». 1845).

К идеям и конструкциям общинного (народнического, «крестьянского») социализма одновременно пришли многие социальные философы, однако приоритет здесь принадлежит Александру Ивановичу Герцену (1812–1870). Именно он воспринял сельскую общину как главный опорный элемент в здании будущего русского социализма. Эта тема обсуждалась им одновременно с темой отсталости России, ее самобытности и особой миссии в деле общественных преобразований у себя и других народов. Исторические события как бы пронеслись над русским народом, писал Герцен, во многом повторяя Чаадаева, но, задавленный и забитый, он сохранил свой самобытный характер, свою молодость, не отягощенную, как у народов Запада, вековыми традициями исторической жизни. Именно сохранность самобытного

561 § 2 Радикалы

характера делает его чувствительным к социализму, и более всего это связано с особой ролью сельской общины. «Община спасла русский народ от монгольского варварства, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хотя и сильно потрясенная, устояла против вмешательства власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе». В общинных хозяйственных и административных началах он усматривал зародыши и черты социалистического коллективизма. «...В избе русского крестьянина мы обрели зародыш экономических и административных установлении, основанных на общности землевладения, на аграрном и инстинктивном коммунизме». Однако Герцену были видны и негативные стороны общинных порядков – поглощение личности миром (общиной), как и во всех других случаях «неразвитого коммунизма». Выход он видел в использовании западной науки, призванной оказать на крестьянский быт оплодотворяющее воздействие. Без этого аграрный коммунизм будет пребывать грубым и примитивным, наподобие уравнительного коммунизма Гракха Бабефа на Западе, который практически исключает свободу личности и потому никак не может считаться достойным воплощением социализма. К приобщению русского крестьянина к положительным результатам цивилизации и науки Запада должны быть призваны передовые русские люди, «прошедшие через западную цивилизацию» и впитавшие ее исторический опыт и социалистические представления.

1 ноября 1861 г. Герцен выдвигает лозунг «В народ!», ставший на десятилетия призывом для патриотической молодежи к деятельному участию в освободительном движении.

Социализм Герцена народнический и вместе с тем индивидуалистический – так оценивает взгляды Герцена Бердяев. Его вера в крестьянскую общину во многом объясняется тем, что русский мужик, даже в крепостном состоянии, более личность, чем западный буржуа, поскольку соединяет в себе личное начало с общинным. Правда, он не делает при этом различения между личностью и индивидом, между человеком и гражданином. Однако хорошо чувствует и передает опасность мещанства, торжествующего и угрожающего образованному меньшинству. Первый русский западник пережил глубокое разочарование в западном мещанстве, и это склонило его к сочувствию анархизму, а не демократии.

«Государство и личность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в широком смысле слова) – вот геркулесовы столбы

562 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

великой борьбы, великой революционной эпопеи»,– писал Герцен в период идейных поисков перспективных форм организации человеческого общежития. Он пришел к выводу, что таких форм можно выделить только две – монархию и республику. При этом речь идет не о формах правления, а именно о формах организации общежития, в которых действительно обеспечивается дело народа (республика), общее благо. Поэтому он проводил различение политической и социальной республики, считая подлинной республикой только социальную. Монархия в отличие от республики требует священного и неприкосновенного авторитета, который несовместим со свободой людей и независимостью разума.

На общий ход дискуссий о социальных возможностях общины большое влияние оказали публицистические выступления Николая Гавриловича Чернышевского (1828–1889), особенно две его статьи – «Критика философских предубеждений против общинного владения» (1858) и «Экономическая деятельность и законодательство»(1859).

В первой из них сделан вывод о том, что существование первобытной общины в условиях высокой ступени цивилизации, какая достигнута в текущем столетии, не помеха для ее вхождения в эту цивилизацию, потому что в общинном владении присутствует «высшая форма отношений человека к земле». Более того, общинное владение обеспечивает, писал Чернышевский в другой статье годом раньше, каждому земледельцу обладание землею и «гораздо лучше частной собственности упрочивает национальное благосостояние». Такое владение в состоянии наилучшим образом обеспечить успехи в сельском хозяйстве, поскольку общинная собственность «соединяет собственника, хозяина и работника в одном лице». Все это позволяет сделать вывод о возможности ускоренного социального развития при помощи общины.

В статье «Экономическая деятельность и законодательство» автор дает контрастирующее сопоставление внутриобщинной правовой ситуации и правительственного регламентирования с помощью законов. В общинном поземельном владении отсутствует «вмешательство всякой центральной и посторонней администрации». Здесь внутреннее регулирование, которое можно назвать разумным законодательством, дает бесспорность и независимость правам частного лица. Оно же благоприятствует развитию прямоты характера и качеств, нужных для гражданина. Оно поддерживается и охраняется силами самого общества.

563 § 2. Радикалы

Таким образом, внутриобщинное регулирование самодостаточно, в нем гораздо больше разумности, нежели в правительственной регламентации, поскольку оно вырабатывалось поколениями на основе правового обычая или соглашения.

Право собственности на Западе почти исключительно предоставлено отдельному лицу и ограждено прочными и неукоснительно соблюдаемыми гарантиями. «Юридическая независимость и неприкосновенность отдельного лица повсюду освящена и законами, и обычаями». И тем не менее опора на законы и законность, как и всякое одностороннее стремление, имеет свои невыгоды. Это в равной мере относится к законному и обычноправовому обеспечению «исключительных прав личности», права собственности в первую очередь. Эти невыгоды стали обнаруживать себя как только идеал «приблизился к осуществлению с забвением или сокрушением других, не менее важных условий человеческого счастия, которые казались несовместимыми с его безграничным применением к делу». Имеется в виду итоговый результат «безграничного соперничества» собственников в земледелии и промышленности; оно в конечном счете «отдало слабых на жертву сильным, труд на жертву капиталу».

Выход из такого положения один – в обеспечении союза и братства между людьми. Люди должны соединиться в общества, имеющие общий интерес, сообща пользоваться силами природы и средствами наук. В земледелии братство это должно выразиться в переходе земли в общинное пользование, а в промышленности – в переходе фабричных и заводских предприятий в общинное достояние компании всех работающих на этой фабрике или на этом заводе.

После первых шагов по осуществлению крестьянской реформы Чернышевский приходит к выводу о неспособности самодержавно-бюрократической организации к реформированию и начинает ориентироваться на крестьянскую революцию. В прокламациях к крестьянам, в обращении к русским конституционалистам у него представлен широкий комплекс предложений и рекомендаций относительно необходимых перемен в устройстве общества и государства: свободная от бюрократического гнета и опеки крестьянская община, местное представительное управление и самоуправление, самостоятельный и праведный суд, ограничение царского самовластия, управление на основе законов.

В отличие от Герцена Чернышевский – убежденный демократ. Он вступает по этому вопросу в спор с Чичериным, который

564 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

утверждал, что «демократия похожа на абсолютизм в том отношении, что очень любит бюрократию и централизацию». Чернышевский возражал против этого и полагал, что демократия по своему характеру противоположна бюрократии. Например, администрация в условиях демократии должна находиться в подчинении у жителей того округа, делами которого она занимается, и это связано с тем, что каждое село и город, каждая область независимы в своих делах; подобно тому и каждый гражданин должен быть независимым в делах, касающихся его одного.

Авторитет Чернышевского в освободительном движении начала 60-х гг. был очень высоким, и правительство установило за ним секретный надзор. В 1862 г. вслед за приостановлением журнала «Современник» Чернышевского заточают в одиночную камеру Петропавловской крепости. Здесь он пишет роман «Что делать?», который своим идейным содержанием оказал большое влияние на несколько поколений революционно настроенной молодежи, пытавшейся на практике воплотить принципы разумного человеческого общежития. Особенно притягательным в романе был элемент аскетизма во имя общего дела, который оказался характерным для последующей революционной интеллигенции.

При отсутствии прямых улик Чернышевский был признан виновным «в принятии мер к ниспровержению существующего порядка управления», осужден на семь лет каторги и вечное поселение в Сибири. Его сочинения были запрещены в России до первой русской революции.

Герцена и Чернышевского чаще всего относят к разряду революционных демократов и одновременно таких социалистов-утопистов, которые являются ближайшими предшественниками социалистических (пролетарских по марксистской терминологии) демократов. Однако, если воспользоваться словарем самих аттестуемых, их можно было бы назвать создателями «теории об улучшении народного быта» (выражение Чернышевского, использованное в характеристике учения Сен-Симона), в которой речь шла об улучшении в интересах народа существующей системы отношений и учреждений. Оба мыслителя проявили при этом незаурядную универсальность и представили в обоснование своих радикальных политических и социальных программ развернутую аргументацию не только философского и социологического, но также культурологического, политэкономического и правоведческого характера.

565 § 2. Радикалы

Определение «революционный» более всего подходит к народническому движению 70-х гг., в котором основными разновидностями людей, и теоретизирующих, и действующих в духе радикального «улучшения», стали бунтари-бакунинцы, впередовцы, террористы и конституционалисты.

С именем Михаила Александровича Бакунина (1814–1876) связано зарождение и распространение идей так называемого коллективистского анархизма – одного из распространенных в прошлом и нынешнем столетии движений ультрареволюционного социализма. Формирование политических взглядов русского революционера происходило в общественной атмосфере напряженных размышлений и исканий в период после неудачного восстания декабристов. Уже в первых его самостоятельных работах сквозь контуры гегелевского диалектического метода и философии истории проступало оригинальное и политически ориентированное концептуальное мышление.

Бакунинская политическая программа вырабатывалась в период начальных этапов организованного рабочего движения и работы Интернационала, первых опытов легальной деятельности рабочих партий.

В наиболее упорядоченном виде его взгляды представлены в работах «Федерализм, социализм и антитеологизм» (1868), «Кнуто-германская империя» (1871) и «Государственность и анархия» (1873). Последняя оказала заметное влияние в России, где ряд высказанных в ней идей был использован при формулировании программных целей бунтарского направления в русском народничестве. Воззрения Бакунина нашли приверженцев во многих западноевропейских странах, особенно в Италии, Испании, Швейцарии и Франции. Литература о нем значительна по объему и разнообразна в жанровом отношении. В воссоздании облика революционного активиста и мыслителя наряду с историками и социальными философами приняли участие литераторы: И. С. Тургенев (роман «Накануне»), Ф. М. Достоевский («Бесы»), А. А. Блок и др.

Бакунин одним из первых выставил ряд аргументов против некритического восприятия сложившихся порядков и нравов в русской общине. Солидаризуясь с некоторыми оценками Герцена, он сильно разошелся с ним в характеристике позитивных возможностей крестьянско-общинного быта и традиций: не преобразование общины с помощью прививки результатов западной науки или положительного опыта западной цивилизации, а использование бунтовского и раскольничьего опыта

566 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

русского крестьянства. Перечень несовершенств общинного быта после десяти веков его существования, который был составлен Бакуниным в одном из писем Герцену и Огареву (1866 г.), достаточно красноречив: «...безобразное принижение женщины, абсолютное отрицание и непонимание женского права и женской чести... совершенное бесправие патриархального деспотизма и патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира...»

В истолковании социальных и политических проблем своего времени Бакунин чаще всего использовал естественно-правовую традицию в трактовке прав личности или обязанностей должностных лиц государства, а не формальный догматический анализ существующих государственных законов или иных установлении. Отрицательное отношение к законам и законодательному регулированию у него сложилось под воздействием характерного для анархизма негативистского восприятия любых форм государственной и политической власти и присущих им путей и средств социального регулирования.

Все юридические законы, в отличие от законов природы и заурядного правила общежития, являются, по Бакунину, внешне навязанными, а потому и деспотическими. Политическое законодательство (т.е. законодательство, которое создается «политическим государством») неизменно враждебно свободе и противоречит естественным для природы человека законам. Игнорирование этих естественных законов ведет к подчинению неестественному, «юридическому», искусственно создаваемому праву и тем самым способствует возникновению и распространению олигархии. Всякое законодательство, таким образом, порабощает человека и одновременно развращает самих законодателей.

Свобода человека должна соизмеряться не с той свободой, которая пожалована и отмерена законами государства, а с той свободой, которая есть отражение «человечности» и «человеческого права» в сознании всех свободных людей, относящихся друг к другу как братья и как равные. В противопоставлении человеческого права и государственнь1х законов Бакунин опирался на авторитет и традиции естественно-правовых идей.

Важнейшей гарантией обеспечения дела свободы Бакунин не без основания считал контроль над государственной властью.

567 § 2. Радикалы

Такие гарантии возникают, по его мнению, в каждой стране по мере «эмансипации общества» от государства. Во всех странах, где установилось представительное правление, свобода может быть действительной лишь в том случае, когда имеется действенный контроль и надзор за носителями власти, поскольку власть в состоянии испортить самых лучших людей.

Завоевание свободы и утверждение общечеловеческого права для всех и каждого он связывал с классовой борьбой, однако в будущем социалистическом обществе свобода и право предстают у него уже не атрибутами классового господства в интересах трудящихся, а лишь требованиями высокой нравственности, обращенными к индивидам, коллективам и социальным группам. С того момента, когда рабочий окажется победителем в продолжительной освободительной борьбе, он должен будет проявить по отношению к бывшему хозяину «чувство справедливости и братства свободного человека». Соотношение социализма и свободы он выразил в следующей формуле: «свобода без социализма – это привилегия, несправедливость; социализм без свободы – это рабство и скотство».

Совершить социальную революцию – значит разрушить все учреждения неравенства и насилия, и в первую очередь государство. Социальная революция в отличие от политической совершается не с помощью одной только революционной власти (в том числе нового революционного государства), а более всего с помощью народной силы, причем эта сила сама должна быть организована на выступления путем возбуждения революционных страстей. Движущие силы революции предстают у Бакунина не в технико-организационном, а скорее в абстрактнодоктринальном их восприятии и отображении. Народная сила, революционные страсти, философские принципы с вытекающими из них практическими действиями – все это из словаря утопического социализма, безусловно критического по отношению к существующему строю, но в то же время весьма примитивного и нереалистичного в указании путей и средств его действительного радикального преобразования.

Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921) – последний из плеяды всемирно известных русских пропагандистов анархизма (наряду с Бакуниным и Л. Н. Толстым) – принадлежал к старинному княжескому роду. Вначале он приобрел известность как многообещающий географ и геолог (изучал Сибирь, Финляндию и Швецию), как глубокий исследователь одного из направлений эволюционной теории в биологии, автор монографических

568 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

работ в области истории и теории этики, а затем и как создатель серии трудов по теории и истории анархизма. Он написал интересную книгу о Великой французской революции. Библиография его трудов насчитывает свыше двух тысяч названий, им было подготовлено около 200 статей для Британской энциклопедии.

Кропоткин стремился соединить учение анархии с результатами современной ему науки о природе и обществе и в особенности социально-философским учением о взаимной помощи в животном мире и в человеческих сообществах.

Историческое развитие государства он связывал с возникновением поземельной собственности и стремлением сохранить ее в руках одного класса, который вследствие этого стал бы господствующим. Социально заинтересованными в такой организации стали, помимо землевладельцев, также жрецы, судьи, профессиональные и прославившиеся воины. Все они были настроены на захват власти. «Государство, в совокупности, есть общество взаимного страхования, заключенного между землевладельцем, воином, судьей и священником, чтобы обеспечить каждому из них власть над народом и эксплуатацию бедноты. Таково было происхождение государства, такова была его история, и таково его существо еще в наше время» («Современная наука и анархия»).

Государственная организация властвования находится в тесной взаимосвязи с правосудием и правом. Судебную власть Кропоткин относил к разряду важного основания для самых различных вариантов организации властвования в обществе, однако в отношении суда, назначаемого государством, он полагал, что суд и государство в таком случае становятся «необходимым последствием» друг друга (узаконенная месть, именуемая правосудием).

Главная особенность государственно-властной организации – это «правительственная централизация», или «пирамидальная организация». Это не просто организация в целях налаживания гармонии и солидарности в обществе, как разъясняется в университетских учебниках. Историческая миссия государства свелась на практике к «поддержке эксплуатации и порабощения человека человеком». Государственная организация власти вырабатывалась и усовершенствовалась на протяжении столетий, однако все это делалось ради того, чтобы «поддерживать права, приобретенные известными классами, и пользоваться трудом рабочих масс, чтобы расширить эти права

569 § 2. Радикалы

и создать новые, которые ведут к новому закрепощению обездоленных граждан».

Анархическая критика государственной организации властвования своим острием была направлена против государства как формы приобщения к власти определенных социальных групп, как сверхбюрократизированного средоточия управления местной жизнью из одного центра, как формы «присвоения многих отправлений общественной жизни в руках немногих».

Петр Лаврович Лавров (1823–1900), руководитель журнала «Вперед», основной и важнейшей задачей социалистов в России считал сближение с народом для «подготовления переворота, долженствующего осуществить лучшее будущее». В противоположность бакунистам, делавшим ставку на стихийность и «решение угадыванием» тех сложных и трудных задач, которые возникают при «установке нового общественного строя», Лавров особое значение придавал строгой и усиленной личной подготовке социалиста к полезной деятельности, его умению завоевать доверие народа, его способности оказать помощь народу (в объяснении народных потребностей и в подготовлении народа к самостоятельной и сознательной деятельности).

О моменте готовности народа к перевороту должно «указать само течение исторических событий». И только после такого указания – указания самой минуты переворота – социалисты могут «считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота». Так в начале 70-х гг. среди русских социалистов произошло размежевание на «бакунистов» и «впередовцев» (лавристов). Лавров начинал сподвижником Чернышевского, имел отношение к первой «Земле и Воле», входил в I Интернационал и в число учредителей II Интернационала, участвовал в делах Парижской коммуны и «Народной Воли».

В обширном литературном наследии философа и руководителя политической эмиграции определенный интерес представляет работа «Государственный элемент в будущем обществе» (1875–1876 гг.). Лаврова при этом более всего интересуют различия между государством и обществом, а также вопросы относительно того, «насколько государственный элемент может существовать с развитием рабочего социализма в его окончательной цели и в подготовлении этой цели; насколько этот элемент может быть неизбежен в будущем обществе или в период подготовления и совершения революции, а также насколько привычки личностей, вырабатывающиеся в старом обществе, могут обусловить его напрасное и вредное внесение в

570 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

организацию революционной партии, в окончательную революционную борьбу, наконец, в самый строй общества, которое придется воздвигнуть рабочему социализму на развалинах общественных форм, долженствующих быть разрушенными».

Современное государство, по толкованию Лаврова, один из самых сильных и опасных врагов делу социализма. И против него направлена значительная доля борьбы «организующегося рабочего социализма». Однако, замечает он, среди социалистов нет единого мнения относительно того, в какой мере будущему обществу придется отречься от «современного государственного предания». Лассальянцы свели борьбу с современным государством лишь к тому, чтобы захватить его, как есть, в свои руки и воспользоваться его наличными средствами для своих целей, в том числе и для подавления «врагов пролетариата». Другая проблема связана с тем, что Интернационал и в своих программных целях, и в практической деятельности выглядит чем-то вроде государства, в частности «государством особого рода, именно государством без территории, с центральной властью Генерального Совета, с разветвлениями, ему подчиненными в федеральных советах, в местных советах, в центральных органах союзов однородных ремесел, распространенных на разные страны, наконец, в элементарных социальных клеточках нового строя, в секциях. Этой грандиозной идее всемирного политического союза пролетариата с крепкою организацией) явилась оппозиция с разных сторон».

Самой мощной оппозицией стали организации внутри Интернационала, в особенности тайный альянс, организованный Михаилом Бакуниным и входивший в открытый «Международный альянс социалистической демократии» вплоть до его разоблачения на Гаагском конгрессе Интернационала в 1872 г. Тайный альянс Лавров называет союзом, который предполагал «более централистическую, более государственную власть, чем представлял ее Генеральный Совет (Интернационала), заимствуя у прежнего все средства тайных заговоров, все приемы тайных государственных канцеляций для борьбы против врагов». Таким образом, именно анархисты, так старательно рассуждающие о необходимости «окончательного искоренения принципа авторитета (власти)», уже приступили к созданию самой «энергической власти в среде современного социализма».

Отвечая на главный вопрос своего исследования – насколько государство (государственный элемент) может сосуществовать с рабочим социализмом? – Лавров утверждал, что нынешнее

571 § 2 Радикалы

государство не может сделаться орудием торжества рабочего социализма Поэтому для осуществления общественного строя по своим потребностям рабочий социализм должен разрушить современное государство и создать нечто другое.

Лаврова можно считать также автором одной из ранних версий антиутопии XX в., которая была написана в форме диалога о будущем государстве и описывает модель «государства знающего», где всепроникающий контроль государственной власти обеспечивается всезнающей полицией, использующей новейшие изобретения науки и техники.

Для русских народников 70–80-х гг. не было важнее и одновременно проблематичнее вопроса о путях обретения народом свободы и коренной перестройки старого мира от фундамента до возвышающихся над ним построек. Всеопределяющим, по выражению историка В. Богучарского, стал лозунг «В народ!». Зачем и для чего? Чтобы учить его, чтобы учиться у него, чтобы узнать на месте его нужды и потребности, чтобы на самом себе испытать его страдания, приобрести его доверие, чтобы «довести его до сознания лучшего, справедливейшего социального строя и необходимости бороться за этот строй», чтобы «разжечь существующие в нем революционные страсти и тем возбудить его немедленно же ко всеобщему восстанию». Однако последовали полицейские и судебные репрессии. Уцелевшие разрозненные кружки собрались в 1876 г. в Петербурге и создали общество «Земля и Воля». Через два года это общество разделилось, и возникшая на базе этого разделения партия «Народная Воля» провозгласила в качестве программной цели изменение политического строя отчасти путем завоевания политических свобод, но более всего – при помощи проведения практического политического террора.

Народовольцы считали себя социалистами и указывали в программных документах, что только на социалистическом начале человечество может воплотить в своей жизни свободу, равенство, братство, обеспечить общее материальное благосостояние и полное всестороннее развитие личности, а стало быть, и прогресс. При всем очевидном смешении революционных лозунгов XVIII в. с идеями утопических социалистов послереволюционной поры в программах народовольцев сказывалось новое, по сравнению с народниками 60-х гг., понимание социальных проблем (соединение крестьянского вопроса с рабочим вопросом), осознание ущербности предыдущих программ (бакунинского бунтарского анархизма, нечаевского казарменного дес-

572 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

потизма) и провозглашение задачи более тщательного обсуждения «будущей формы общественного строя».

По-новому стали пониматься и решаться проблемы конституционного устройства России в центре и на местах, а также вопросы борьбы за политическое и экономическое освобождение отдельных сословий и классов в их связи с народной свободой и социализмом как важнейшими целями социальной революции. Видную роль в дискуссии по этим вопросам сыграли «Политические письма социалиста», опубликованные в газете народовольцев известным публицистом Н. К. Михайловским под псевдонимом политического эмигранта, «русского, переболевшего всеми русскими болезнями» и наблюдающего за ходом событий из Швейцарии. Михайловский писал: «У нас политическая свобода должна быть провозглашена прежде, чем буржуазия настолько сплотится и окрепнет, чтобы не нуждаться в самодержавном царе... Конституционный режим есть вопрос завтрашнего дня в России. Этот завтрашний день не принесет разрешения социального вопроса. Но разве вы хотите завтра же сложить руки?Век живи, век борись!»

Наиболее типичной выглядит позиция, которую в этом вопросе защищал Андрей Желябов (1851–1881). Он говорил: «Земля и орудия труда должны принадлежать всему народу, и всякий работник вправе ими пользоваться... Государственное устройство должно быть основано на союзном договоре всех общин. Личная свобода человека, т.е. свобода мнений, исследований и всей деятельности, снимет с человеческого ума оковы и даст ему полный простор. Свобода общины, т.е. право ее вместе со всеми общинами и союзами вмешиваться в государственные дела и направлять их по общему желанию всех общин, не даст возникнуть государственному гнету, не допустит того, чтобы безнравственные люди забрали в свои руки страну, разоряли ее в качестве разных правителей и чиновников и подавляли свободу народа, как это делается теперь».

 

§ 3. Либералы. Б. Н. Чичерин

§ 4. Консерваторы

 

§ 3. ЛИБЕРАЛЫ. Б. Н. ЧИЧЕРИН

Либеральная мысль зарождалась в постоянном противостоянии и преодолении традиций самодержавного и крепостнического произвола, бюрократической безответственности. Она была направлена на поддержку и обоснование дальнейших реформ, на признание за индивидом права на достойное существование. Одной из центральных тем либеральной правовой публицистики стало воспитание уважения к праву.

573 § 3. Либералы. Б. Н. Чичерин

После либеральных начинаний Александра I и обсуждения этой темы в литературе (Сперанский, Карамзин) малочисленная группа российских либералов последующих периодов – «эпохи великих реформ» и «отката реформ» – сочетала свои либеральные устремления с большой дозой просвещенного консерватизма. Эта группа может быть представлена прежде всего именами Чичерина, Муромцева, Коркунова, Ковалевского.

Крупнейшей фигурой в либеральной философской мысли второй половины века был Борис Николаевич Чичерин (1828–1904), автор пятитомника «История политических учений» (1869–1902), а также ряда фундаментальных работ в области государствоведения и философии права – «О народном представительстве» (1866), «Курс государственной науки» (3 части, 1894–1898), «Философия права» (1900). Активный защитник «великих и прекрасных реформ» начала царствования Александра II и сторонник в отдаленной перспективе конституционной монархии, Чичерин – после непродолжительной профессорской карьеры в Московском университете (1861–1867) – оказался в опале и долгие годы провел в уединении родового поместья.

Государство, по Чичерину, предстает в истории союзом народа, связанного законом в одно юридическое целое и управляемого верховной властью для общего блага. Частное благо есть цель не государства, а гражданского общества. Государство обеспечивает безопасность и осуществление нравственного порядка, оно же определяет и защищает права и свободы. При этом государством определяются права гражданские, а не так называемые естественные права.

Сама область естественного права – в отличие от права положительного – это область требований правды, справедливости, это «система общих юридических норм, вытекающих из человеческого разума и долженствующих служить мерилом и руководством для положительного законодательства». Справедливость как общее разумное начало и есть мерило, с помощью которого разграничивается область свободы отдельных лиц и устанавливаются требования законов. Цель социально-политического развития – избежать крайностей индивидуалистического анархизма и механического этатизма и суметь гармонически сочетать личное и государственное начала, индивидуальную свободу и общий закон.

Право не сводимо к пользе или к интересу, его сущность связана со свободой как индивидуалистическим и априорно-

574 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

метафизическим началом. Право с этой точки зрения есть внешняя свобода человека, определяемая внешними законами. Поскольку закон определяет права и обязанности, т.е. «свободу с ее границами» и вытекающими отсюда отношениями, то эти границы и есть основное начало права как идеи, как нормы свободы. Чичерин частично использует гегелевскую трактовку права как развития идеи свободы, но критически относится к ее этатическим и антииндивидуалистическим истолкованиям. Свобода в его трактовке предстает в следующих ступенях развития – внешняя (право), внутренняя (нравственность) и общественная свобода. Другими словами, свобода как субъективная нравственность переходит в объективированную и сочетается с правом как нормой свободы в общественных союзах – семье, гражданском обществе, церкви, государстве.

Либералы конца прошлого века продолжали полемику с утопическими социалистами и первыми русскими марксистами, с консервативно-романтической оппозицией поздних славянофилов и с официозным законничеством юристов-догматистов, отметавших с порога философский подход к праву, политике и государству.

Известные различия были и между либералами. Так, Чичерин представлял неогегельянскую версию классического либерализма, Муромцев стал либералом в рамках «юриспруденции интересов», Вл. Соловьев – либералом религиозно-философской ориентации, Л. Петражицкий был конституционным демократом по партийной принадлежности. П. И. Новгородцев в своем обосновании конструкции правового государства опирался на естественно-правовую традицию, а неокантианец Б. А. Кистяковский обсуждал перспективу превращения правового либерализма в правовой социализм. Более традиционными либеральными теоретиками выглядят М. М. Ковалевский и П. Г. Виноградов, а также более ранний их предшественник К. Д. Кавелин.

Суть либерализма, по толкованию Б. Н. Чичерина, состоит в представлении о человеке как о существе свободном, которое в таком качестве вступает в общество. Он остается свободным даже тогда, когда ограничивает свою волю совместной волей других, подчиняясь гражданским обязанностям и повинуясь власти. Он и здесь сохраняет свое достоинство человеческое и прирожденное право на беспрепятственное развитие разумных своих сил. «Свобода совести, свобода мысли – вот присущий человеку божественный огонь; вот источник всякой духовной силы, всякого жизненного движения всякого разумного устрой-

575 § 3 Либералы Б. Н Чичерин

ства, вот что дает человеку знания бесконечные. Все достоинство человека основано на свободе; на ней зиждутся права человеческой личности» (Собственность и государство. Ч. I. 1882).

И в обыденной жизни, и в общественном мнении либерализм, по Чичерину, предстает в нескольких главных направлениях. Низшую ступень занимает либерализм уличный. Уличный либерал подвержен своеволию, он больше всего любит шум, ему хочется волнения для волнения. У него отсутствует терпимость, уважение к чужому мнению и к человеческой личности «Он даже не предполагает, что чужое мнение могло явиться плодом свободной мысли, благородного чувства. Отличительная черта уличного либерала та, что он всех своих противников считает подлецами».

Другой вид либерализма Чичерин именует либерализмом оппозиционным. Однако в этой категории весьма пестрая смесь типов. «Сколько разнородных побуждений, сколько разнохарактерных типов от Собакевича, который уверяет, что только один прокурор – порядочный человек, да и тот свинья, до помещика, негодующего за отнятие крепостного права, до вельможи, впавшего в немилость и потому кинувшегося в оппозицию, которая снова обратит его к власти».

Если либеральное направление желает получить действительное влияние на общественные дела, оно должно искать иных начал, положительных; оно должно приноравливаться к жизни и искать уроков из истории; оно должно действовать с пониманием природы и необходимых условий осуществления власти и не становиться к ней в систематическое враждебное отношение, оправдывая себя избранием беспристрастной и независимой позиции. Такой либерализм Чичерин называет либерализмом охранительным. Сущность его он усматривает в «примирении начала свободы с началом власти и закона». Свобода не состоит в одном лишь приобретении и расширении прав. «Человек потому только имеет права, что он несет на себе обязанности, и наоборот, от него можно требовать исполнения обязанностей единственно потому, что он имеет права».

В бытность свою профессором Московского университета (до своей опалы и добровольного уединения) Чичерин подготовил обширное исследование «История политических учений» (т. 1–5.1869–1902). Он находит в истории политической мысли повторение одних и тех же воззрений и считает при этом, что человеческий ум, направленный на теоретическое и практическое исследование этого предмета, периодически перебирает

576 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

одну за другой все его разнообразные стороны. Отличие более поздних циклов учений о государстве, законах и судебной деятельности от предшествующих состоит, по его мнению, в большем или меньшем развитии исходных начал, в методе исследования, иногда в примеси посторонних элементов, хотя существенное содержание учений остается прежним.

«Мысль не в состоянии выйти из этих пределов, ибо для нее нет иных элементов, кроме существующих, кроме тех, которые лежат в самой природе государства». Все то, что Гегель считает преходящим моментом в развитии, на самом деле, по толкованию русского философа, суть вечные элементы человеческого духа, сохраняющие свое значение и в дальнейшем движении. Представив это движение из нескольких «вечных» элементов, Чичерин дал типологию конкретно-исторических синтезов вечных элементов. О Гегеле Чичерин высказался так: «Сильный в умозрении, он был слаб в опыте».

Чичерин оставил заметный след также в историческом исследовании русского права и государства. Его магистерская диссертация 1853 г. «Областные учреждения России в XVII в.» явилась новым словом в историографии российской государственности. Эта государственность была охарактеризована как главный фактор не только правовых, но и общественных перемен (например, в деле закрепощения крестьян). Вместе с трудами С. М. Соловьева и К. Д. Кавелина диссертация послужила вехой в зарождении так называемой государственнической школы русской историографии.

Оценивая сложившуюся ситуацию в России накануне XX столетия, Чичерин пришел к довольно мрачному заключению:

вопреки реформаторским начинаниям 60-х гг. она изменилась незначительно и являет собой зрелище всеохватывающего деспотизма. Наибольшее зло отныне исходит из бюрократии (чиновничества), хотя сама по себе бюрократия образует «естественную и необходимую принадлежность всякого государственного быта, в котором потребности управления получают более или менее развернутое развитие» (Вопросы политики. 1904). Особенность бюрократии как организации состоит в том, что она требует дисциплины и исполнительности и менее всего личной инициативы. «В ней господствует механический строй, а не общественный дух... И так как для совокупного действия все должно идти однообразным, заведенным порядком и самые мелкие подробности восходят до самой вершины, которая всеми

577 § 3 Либералы. Б. Н. Чичерин

руководит и все контролирует, то отсюда рождается бесконечное бумажное делопроизводство, в котором исчезает всякая самостоятельная мысль и всякое живое дело». Для подобной деятельности не нужно способностей, достаточно заурядного трудолюбия и гибкости, или, как сказал Бомарше, «быть посредственным и ползать – с этим выскочишь из любой ситуации». Выход из создавшейся ситуации виделся Чичерину в одном – в создании выборных учреждений местного самоуправления. Этому учит также опыт других стран. «Только присутствие независимых общественных сил, облеченных правом голоса, в состоянии внести семена жизни в этот мертвящий механизм».

По своим исследовательским интересам и творческим результатам Чичерин был мыслителем европейского масштаба и традиции. «Самым многосторонне образованным и многознающим из всех русских, а может быть, и европейских ученых» называл его Вл. Соловьев. «Наш единственный теоретик либерализма»,– отозвался о нем Бердяев.

С. А. Муромцеву принадлежит историческая заслуга в деле обоснования социологического подхода к изучению права, в истолковании права как действующего правопорядка и в оправдании свободы судейского правотворчества, способного, по его оценке, содействовать эволюции России в сторону более либерального режима властвования. «Нечего опасаться произвола со стороны судей... Высокий уровень образования, правильное движение по службе (т.е. соблюдение при назначении известной, законом установленной последовательности в должностях), избрание кандидатов на судейские должности самою судейской корпорацией), развитый контроль гласности при действительной независимости и несменяемости членов этой корпорации гарантирует и справедливость, и солидарность судей данной страны». Закон, обычай, наука («право юристов»), общественные воззрения на справедливость и нравственность – все это, отмечал Муромцев, суть авторитеты, которые «неминуемо руководят судьею, но которым он не подчиняется пассивно. Указания различных авторитетов постоянно расходятся, и судье приходится делать выбор между ними» (Суд и закон в гражданском праве. 1880).

Защита правотворческой функции с приведенной аргументацией носит характер преимущественно социально-правовой, социологический. Но существует также аргументация этичес-

578 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

кая, философская, поскольку суд облечен доверием «постоянно и постепенно проводить в жизнь справедливость». В отличие от социологического и этического обсуждения проблем взаимоотношений между судьей и законом, отмечал Муромцев, формальная догматическая теория права, олицетворяющая типичную профессиональную узкодогматическую и техницистскую позицию, проводит между судом и законом резкую грань и особую иерархическую соподчиненность – «закон творит, суд осуществляет волю законодателя».

Новизна социологического подхода Муромцева к правопониманию состояла в том, что в его концепции «вместо совокупности юридических норм под правом разумеется совокупность юридических отношений (правовой порядок). Нормы же представляются как некоторый атрибут порядка» (Определение и основное разделение права. 1879). Эта новая позиция в российском правоведении способствовала усвоению и распространению взгляда на право, который не отождествлял право с велением носителя верховной власти в государстве (короля, царя, парламента) и тем самым содействовал более глубокому пониманию специфики права, его сущности и роли.

В годы преподавания в Московском университете Муромцев зарекомендовал себя сторонником умеренно-либеральных конституционных преобразований (Земский собор, более прочное обеспечение прав личности). В 1881 г. во время студенческих волнений он получил отставку, работал в адвокатуре, в последующем он был избран председателем I Государственной думы. На его могилу студенты возложили венок с надписью: «Первому русскому гражданину – от будущих граждан».

Н. М. Коркунов в своем социально-психологическом истолковании права и государственной власти исходил прежде всего из наработанных Муромцевым характеристик права как правопорядка, а также из учения Иеринга о праве как защищенном интересе (Муромцев также многим обязан Иерингу, лекции которого он прослушал во время стажировки в Германии). Общество, писал Коркунов, есть объективный общественный порядок («психическое единение людей»). Содержание общественной жизни составляет многообразие различных сталкивающихся личных и общественных интересов в политической, экономической, религиозной областях. Чтобы обеспечить возможность совместного сосуществования и осуществления интересов, каждому субъекту правовых отношений должна быть

579 § 3. Либералы. Б. Н. Чичерин

отграничена известная сфера. Эту сферу и отграничивает право, которое, собственно, есть «разграничение интересов» и вместе с тем инструмент обеспечения определенного порядка в процессе возникновения и урегулирования конфликта интересов (Лекции по общей теории права. 1886). Право охраняет не всякий интерес, а только отдельно взятый интерес в его отношении к другому интересу. Оно разграничивает, охраняет и в этом смысле обеспечивает должный порядок общественных отношений.

Коркунов был авторитетным в университетских научных кругах разработчиком социологического и философского (теоретического) приемов изучения права в противоположность доминирующей формалистической ориентации догматической юриспруденции. Основа права – в индивидуальном сознании, в котором Коркунов различает субъективный и одновременно социально-психологический аспекты. Однако в своем внешнем проявлении в качестве регулятора и обеспечителя должного и упорядоченного общественного отношения право действует и воспроизводится объективно (вне индивидуального и иного произвола). «Общая теория права» ставит задачей извлечь общие начала права из накопленного специальными юридическими науками эмпирического материала. В этом смысле она становится близкой к философии права. Философия, считал Коркунов, не есть метафизическое знание, как во времена Канта и Гегеля, она ныне существует как обобщенное знание других дисциплин. Между философией права и философией нет какого-либо разграничения (Лекции по энциклопедии права. 1880). Аналогичным образом в духе социологического и юридического эмпиризма трактовался Коркуновым и предмет всеобщей истории права – как сравнительная история законодательств.

Основной труд Коркунова «Лекции по общей теории права» выдержал 9 изданий (последнее – 1909 г.), в 1903 г. был переведен на французский, а затем и на английский язык. Западноевропейские юристы ссылались на труд Коркунова как на законченное, наиболее полное и вместе с тем оригинальное изложение позитивной теории права. В течение ряда лет «Лекции» были самым ходовым учебником в российских университетах.

Среди обществоведов своего поколения М. М. Ковалевский выделялся разносторонностью исследовательских интересов, большим объемом публикаций, и все это сочеталось с активной общественной деятельностью – публицистической, издательской, депутатской. В отличие от правоведов, находившихся под

580 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

традиционным и сильным влиянием немецкой классической философии и «науки государственного права», он был позитивистским социологом в духе Конта, но с гораздо большим уважением к правовым началам, эволюционистом в духе Спенсера, но с более полным учетом роли борьбы общественных классов, ее связи с ростом населения и с появлением частной собственности. Ковалевский продолжил и развил сравнительноправовые исследования в духе Г. Мэна, сочетая изучение права с анализом его взаимосвязей с учреждениями государственной власти. Он был также крупным авторитетом в зарождающейся этнографии.

Первой его программной работой стал очерк «Историко-сравнительный метод в юриспруденции» (1880), где отчетливо проведена мысль об огромных и все еще мало используемых возможностях в деле воссоздания «естественной истории права» (как важной составной части общественного бытия и перемен). Европейские авторитеты критиковались им за слабое внимание к историческому опыту стран Востока, который он сам к этому времени в значительной мере освоил. На основе эмпирических исследований, в которых он принял участие, им были опубликованы два тома об изученных источниках «правовой эмбриологии»: «Закон и обычай на Кавказе» (1886), «Современный обычай и древний закон» (1886), в которых содержалась, помимо всего другого, одна из первых разработок темы «Родовое право».

Уточненная Ковалевским задача сравнительного метода в правоведении сводилась к следующему: выделив особую группу сходных обычаев и учреждений у разных народов на сходных ступенях (включая, в частности, обычаи и учреждения России и Индии), необходимо тем самым подготовить материал для построения истории прогрессивного развития форм общежития и их внешнего выражения в праве. От сравнительной истории права, согласно Ковалевскому, надо ждать ответа на вопрос, какие правовые порядки отвечают родовой, а какие государственной или всемирной (универсальной) стадии общественности, в какой внутренней связи состоят между собой отдельные юридические нормы в каждом из указанных периодов. Наконец, что может считаться в том или ином законодательстве переживанием прошлого и что зачатком будущего развития, что вымирает, что зарождается, а также что должно быть устранено со временем и что восполнено и усовершенствовано (Социология. Т. I. 1910).

581 § 3 Либералы Б Н Чичерин

Ковалевский был правоведом, государствоведом, социологом и историком одновременно. Для него понимание природы государства и его деятельности немыслимо без выявления и учета его исторических корней. Невозможно обходиться, к примеру, «без материального понимания действующего закона», неразумно ограничиваться при его изучении лишь формальным анализом предписаний о правах, компетенции, обязанностях, ответственности и т.д. Нельзя понять американской Конституции 1787 г., не уяснив себе, что было заимствовано на этой земле из английского конституционного опыта и традиций, что сохранила новая федерация от старой конфедерации и какие исторические прецеденты (например, Нидерланды) уже имела конфедеративная форма объединения.

Одним из магистральных направлений в его исторических исследованиях стало изучение процесса развития европейских государств. «От прямого народоправства к представительному правлению» – так назывался его трехтомный труд (1906 г.), к сожалению, оставшийся незавершенным. В нем была представлена параллельная история государственных учреждений и политико-правовых идей. Новизна этого вида анализа и обобщений состояла в показе более тесной связи и зависимости политической мысли от течения общественной и политической жизни.

В упомянутом труде Ковалевский, в частности, доказывал, что многие варианты доктрины ограниченной монархии и городского республиканского правления нашли себе место в Средние века в памфлетах, проповедях, дидактических виршах и в текстах поспешных манифестов и разного рода деклараций гораздо раньше, нежели в доминирующих течениях политической мысли и ее классических произведениях. Ковалевский не оставлял без внимания и духовную культуру, ее памятники и комментарии к ним. Нередко в обсуждении государственных порядков и политического быта он обращался к авторитетному мнению Шекспира, Лопе де Вега и более древних авторов.

Когда история уходит «в бездонную глубину до-исторического» (выражение С. А. Котляревского), то самые ранние стадии государственной организации и правового общения неизбежно вводят исследователя в мир мифологии, этнологии и археологии. В этой области Ковалевский также сумел стать высоким авторитетом мирового значения и занять почетное место в истории формирования русской этнографической науки.

582 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

§ 4. Консерваторы

Взгляды поздних славянофилов отмечены в целом патриотическим культур-национализмом и возросшей мерой недоверия к европейскому политическому опыту с его представительным правлением, идеей равенства и почтительным отношением к правам и свободам человека и гражданина.

Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) в книге «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому» (1871) развивал теорию культурно-исторических типов человеческой цивилизации. Он считал, что никакие особые гарантии политических и гражданских прав невозможны, кроме тех, которые верховная власть захочет предоставить своему народу. Данилевский высмеивал идею «социального русского парламента», но в отличие от других неославянофилов высоко оценивал значение свободы слова, считая ее не привилегией, а естественным правом.

Данилевский стал зачинателем отечественной сравнительной культурологии, которая органично вмещала в себя не только социальную психологию отдельных народов, но также и определенным образом истолкованную политическую культуру. В полемике с утверждениями западных критиков о неспособности русского народа стать свободным народом он писал: «Едва ли существовал и существует народ, способный вынести и большую долю свободы, чем народ русский, и имеющий менее склонности злоупотреблять ею». Основу для такой уверенности он находил в привычках русского человека к повиновению, в его доверчивости к власти, в отсутствии властолюбия, в его «непритязательности, умеренности в пользовании свободой».

Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) более всего был озабочен опасностью перемен для самобытности и цельности народного организма, и прежде всего – опасностями надвигающегося эгалитарно-либерального прогресса. «Надо просить Царя,– писал Леонтьев,– чтобы он держал нас грознее». Пора перестать бояться страшных слов, раз дело идет о необходимости спасать Россию от грядущего зла. Надо не останавливаться и перед насилием, ибо без насилия нельзя.

Леонтьев разделял позицию автора «России и Европы» в том отношении, что вся история состоит всего лишь из смены культурных типов, причем каждый из них «имел свое назначение и оставил по себе особые неизгладимые следы». Обсуждая вопрос о возможности прогнозировать будущее различных культур (культурно-исторических типов, по Данилевскому), Леонть-

583 § 4 Консерваторы

ев приходил к выводу, что такое прогнозирование может быть обоснованным и осуществимым. Он оговаривался при этом, что государственные организмы и целые культурные миры невозможно мерить несколькими годами, как жизнь организмов животных особей. Эпохи геологические измеряются тысячелетиями, жизнь личная измеряется годами, жизнь историческая тоже имеет приблизительное мерило – век или полвека. Государственные организмы подчиняются циклу, который Леонтьев определяет в 1200 лет (современный философ и историк Л. Н. Гумилев сходный органический возраст обосновал для существования крупных этносов). Таким образом, отмечал он, у таких государств, как Англия, Германия, Франция и тем более Россия, остается еще некоторый срок для завершения этого цикла.

Леонтьев отвергал либеральный эгалитаризм, сближая и часто отождествляя его с анархизмом и с эгалитаризмом социалистов. В обсуждении перспектив последнего он предсказывал появление особого, «нового социалистического феодализма». Вот один из характерных для него приемов рассуждений: «Если... анархисты и либеральные коммунисты, стремясь к собственному идеалу крайнего равенства (который невозможен), своими собственными методами необузданной свободы личных посягательств должны рядом антитез привести общества, имеющие еще жить и развиваться, к большей неподвижности и весьма значительной неравноправности, то можно себе сказать вообще, что социализм, понятый как следует, т.е. не что иное, как новый феодализм, уже вовсе недалекого будущего, разумея под словом феодализм, конечно, не в тесном и специальном его значении романо-германского рыцарства, а в самом широком его смысле, т.е. в смысле глубокой неравноправности классов и групп, в смысле разнообразной децентрализации и группировки социальных сил, объединенных в каком-нибудь живом центре духовном и государственном; в смысле нового закрепощения лиц другими лицами и учреждениями, подчинение одних общин другими общинами, несравненно сильнейшими или чем-нибудь облагороженными (так, например, как были подчинены у нас в старину рабочие селения монастыря)». Современные ему коммунисты и социалисты предстают теми же либералами, только нацеленными на крайние меры и приемы действий – «до бунта и преступлений», что является, по сути дела, доведением либерально-эгалитарного принципа до его «крайности» (в незавершенной работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения», 1872–1884).

584 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

Обсуждая тему «русской государственности», Леонтьев был склонен выводить ее природу из византийского и отчасти европейского наследия. О ее несовершенствах он писал так: «Мы создали великое государство; но в этом Царстве почти нет своей государственности; нет таких своеобразных и на других влияющих своим примером внутренних политических отношений, какие были в языческом Риме, в Византии, в старой монархической (и даже наполеоновской) Франции и в Великобритании». Те же слова могут быть отнесены и в адрес русского права. «Русское право в наше время есть право европейское, слегка окрашенное византизмом там, где государственность соприкасается с религией».

Оценки ситуации в России и Европе строились Леонтьевым на основе анализа тенденций и общих закономерностей жизни государственных организмов, которые они обнаружили в ходе социальной истории. В начале развития государства всего сильнее проявляет себя аристократическое начало, в середине жизни государственного организма появляется тенденция к единоличной власти и лишь «к старости и смерти воцаряется демократическое, эгалитарное и либеральное начало». В российской истории – «великорусской жизни и государственной жизни» – он видел глубокое проникновение византизма, т.е. единства сильной государственности с церковью. «Я хочу сказать, что царизм наш, столь для нас плодотворный и спасительный, окреп под влиянием православия, под влиянием византийских идей, византийской культуры. Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь».

Последующие выводы Леонтьева из этого обобщения были весьма категоричными – «византизм как система византийских идей и институтов, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами», создала наше величие; изменяя этому византизму, мы погубим Россию; перед угрозой надвигающегося западного эгалитаризма следовало бы «подморозить прогресс».

В конце жизненного пути Леонтьев удалился в монастырь (похоронен в усыпальнице одного из монастырей Сергиева Посада). О своем обращении он в одном из писем писал следующее: «...возгоревшейся сердечной верой, еще и долгою политической деятельностью в сфере восточных христиан (имелась в виду дипломатическая служба в Стамбуле. – В. Г.), я понял почти сразу и то, что я сам лично вне православия спасен быть не могу, и то, что государственная Россия без строжайшего охранения православной дисциплины разрушится еще сильнее

585 § 4. Консерваторы

многих других держав, и то, наконец, что культурной самобытности нашей мы должны по-прежнему искать в греко-российских корнях наших.-»

Среди великих русских писателей прошлого века, оставивших заметный след в истории социальной и политической мысли, значительное место принадлежит Ф. М. Достоевскому (1821–1881). Это он произнес слова о том, что «у нас – русских две родины: наша Русь и Европа» (в заметке по поводу кончины Жорж Санд). Позднее Достоевский значительно изменил это мнение, особенно после поездки в Европу, и стал солидаризироваться с Ив. Аксаковым в восприятии Европы как «кладбища», признавая ее не только «гниющей», но уже «мертвой» – разумеется, для «высшего взгляда». Однако его отрицание не выглядело окончательным – он сохранял веру в возможность «воскрешения всей Европы» благодаря России (в письме к Страхову, 1869 г.).

Такой взгляд во многом предопределялся размышлениями над внутренней стороной европейской жизни, над ее цивилизацией. «Цивилизация,– писал он,– вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений... и ничего больше». При этом с ростом цивилизации никак не возрастают нравственные силы человечества и в итоге, отвергнув Христа, европейская цивилизация «оставляет человека с его бессильной и бесплодной свободой, как бы обнажает хаос, который таится в человеке;

цивилизация не в силах справиться с теми трудностями, которые она же сама и создает».

Отсюда глубокое недоверие Достоевского к социализму, базирующемуся на предположении о возможности переделать человеческую природу, создать «нового человека». Поэтому социализм для него всецело покоится на насилии (к этой мысли писатель приходит не сразу). Утопичность и фантастичность социализма он воспринимал как мнимое преодоление европейской нравственной трагедии. Равным образом он критически оценил и русский революционный активизм конца 60-х гг. В романе «Бесы» можно увидеть и осуждение уже имевшего место революционного авантюризма, и предостережение против любой революции, и общий вывод о несовместимости справедливости и братства с революционным социализмом.

Достоевским остро поставлен и освещен вопрос о соотношении материальных и духовных потребностей человека в процессе радикальных социальных перемен, об их противоречивости, которая находит проявление в противоречии между «хлебом и

586 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

свободой». В знаменитой главе «Великий инквизитор» из романа «Братья Карамазовы», об антикатолической и антисоциалистической направленности которой написана целая библиотека философской полемики, наиболее отчетливо выражено осуждение перспективы добровольно-рабского отвержения моральности и свободы (по причине слабосильности человеческого духа) – в пользу получения хлеба насущного. Эта перспектива изложена устами заинтересованного в ней Великого инквизитора, и характеризует она его взаимоотношения с будущими своими подданными: «Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам. лучше поработите нас, но накормите нас. Поймут, наконец, сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики... Но под конец они-то станут и послушными. Они будут дивиться на нас и будут считать нас за богов, за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать,– так ужасно им станет под конец быть свободными».

Русская религиозно-философская мысль в лице Вл. Соловьева, Ф. Достоевского, К. Леонтьева, а позднее С. Булгакова и Н. Бердяева предприняла весьма оригинальную попытку синтезировать все современные им идеи о роли России во всемирно-историческом процессе и об особенностях усвоения ценностей европейской культуры. Осуществление этого замысла на практике все же отмечено печатью односторонности: у Достоевского в силу преобладания почвенных ориентации, у Соловьева в силу утопичности замыслов, у Бердяева в силу обнаруженной им и сильно преувеличенной в своем влиянии «глубокой антиномии» в русской жизни и русском духе.

 

§ 5. Политико-правовые взгляды В.С. Соловьева

§ 6. Политико-правовые идеи начала XX в.

 

§ 5. ПОЛИТИКО-ПРАВОВЫЕ ВЗГЛЯДЫ В.С. СОЛОВЬЕВА

Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) оставил заметный след в обсуждении многих актуальных проблем своего времени – право и нравственность, христианское государство, права человека, а также отношение к социализму, славянофильству, старообрядчеству, революции, судьбе России. В магистерской диссертации «Кризис в западной философии. Против позитивизма» (1881) он во многом опирался на критические обобщения И. В. Киреевского, на его синтез философских и

587 § 5 Политико-правовые взгляды В. С Соловьева

религиозных идей, на идею цельности жизни, хотя и не разделял его мессианских мотивов и противопоставления русского православия всей западной мысли. Его собственная критика западноевропейского рационализма основывалась также на аргументации некоторых европейских мыслителей.

Впоследствии философ смягчил общую оценку позитивизма, ставшего в России одно время не просто модой, но вдобавок объектом идолопоклонства. В итоге «за целого Конта выдавалась только половина его учения, а другая – и по мнению учителя более значительная, окончательная – замалчивалась». Учение Конта содержало, по заключению Соловьева, «зерно великой истины» (идея человечества), правда, истины «ложно обусловленной и односторонне выраженной» (Идея человечества у Августа Конта. 1898).

Вл. Соловьев со временем стал едва ли не самым авторитетным представителем отечественной философии, в том числе философии права, много сделавшим для обоснования мысли о том, что право, правовые убеждения безусловно необходимы для нравственного прогресса. При этом он резко отмежевался от славянофильского идеализма, основанного на «безобразной смеси фантастических совершенств с дурной реальностью» и от моралистического радикализма Л. Толстого, ущербного прежде всего тотальным отрицанием права.

Будучи патриотом, он вместе с тем пришел к убеждению о необходимости преодолевать национальный эгоизм и мессианизм. «Россия обладает, быть может, важными и самобытными духовными силами, но для проявления их ей во всяком случае нужно принять и деятельно усвоить те общечеловеческие формы жизни и знания, которые выработаны Западной Европой. Наша вне-европейская и противу-европейская самобытность всегда была и есть пустая претензия; отречься от этой претензии есть для нас первое и необходимое условие всякого успеха».

К числу положительных общественных форм жизни Западной Европы он относил правовое государство, правда, для него самого оно не было окончательным вариантом воплощения солидарности человеческой, а только ступенью к высшей форме общения. В этом вопросе он явно отошел от славянофилов, взгляды которых поначалу разделял.

По-другому сложилось его отношение к идеалу теократии, в обсуждении которого он отдал дань увлечения идеей вселенской теократии под началом Рима и с участием самодержавной России. В обсуждении проблем организации теократии («бого-

588 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

человеческого теократического общества») Соловьев выделяет три элемента ее социальной структуры: священники (часть божия), князья и начальники (часть активно-человеческая) и народ земли (часть пассивно-человеческая). Такое расчленение, по мнению философа, естественно вытекает из необходимости исторического процесса и составляет органическую форму теократического общества, причем эта форма «не нарушает внутреннего существенного равенства всех с безусловной точки зрения» (т.е. равенства всех в своем человеческом достоинстве). Необходимость личных руководителей народа обусловливается «пассивным характером народной массы» (История и будущность теократии. Исследование всемирно-исторического пути к истинной жизни. 1885–1887). Позднее философ пережил крушение своих надежд, связанных с идеей теократии.

Более плодотворными и перспективными оказались его обсуждения темы социального христианства и христианской политики. Здесь он фактически продолжил разработку либеральной доктрины западников. Соловьев полагал, что истинное христианство должно быть общественным, что вместе с индивидуальным душеспасением оно требует социальной активности, социальных реформ. Эта характеристика составила главную исходную идею его моральной доктрины и нравственной философии (Оправдание добра. 1897).

Политическая организация в представлении Соловьева есть по преимуществу благо природно-человеческое, столь же необходимое для нашей жизни, как и наш физический организм. Христианство дает нам высшее благо, духовное благо и при этом не отнимает у нас низших природных благ – «и не выдергивает из под наших ног той лестницы, по которой мы идем» (Оправдание добра).

Здесь особое значение призвано иметь христианское государство и христианская политика. «Христианское государство, если оно не остается пустым именем, должно иметь определенное отличие от государства языческого, хотя бы они, как государства, имеют одинаковую основу и общую основу». Существует, подчеркивает философ, нравственная необходимость государства. Сверх общей и сверх традиционной охранительной задачи, которую обеспечивает всякое государство (охранять основы общения, без которых человечество не могло бы существовать), христианское государство имеет еще прогрессивную задачу – улучшить условия этого существования, содействующие «свободному развитию всех человеческих сил, которые должны стать носительницами грядущего Царства Божия».

589 § 5. Политико-правовые взгляды В. С Соловьева

Правило истинного прогресса состоит в том, чтобы государство как можно менее стесняло внутренний мир человека, предоставляя его свободному духовному действию церкви, и вместе с тем как можно вернее и шире обеспечивало внешние условия «для достойного существования и совершенствования людей».

Другой важный аспект политической организации и жизни составляет характер взаимоотношений государства и церкви. Здесь у Соловьева прослеживаются контуры концепции, которая впоследствии получит название концепции социального государства. Именно государство должно, по мнению философа, стать главным гарантом в обеспечении права каждого человека на достойное существование. Нормальная связь церкви и государства находит свое выражение в «постоянном согласии их высших представителей – первосвятителя и царя». Рядом с этими носителями безусловного авторитета и безусловной власти должен быть в обществе и носитель безусловной свободы – человек. Эта свобода не может принадлежать толпе, она не может быть «атрибутом демократии» – настоящую свободу человек должен «заслужить внутренним подвигом».

Право свободы основано на самом существе человека и должно быть обеспечено извне государством. Правда, степень осуществления этого права есть нечто такое, что всецело зависит от внутренних условий, от степени достигнутого нравственного сознания. Французская революция имела бесспорный ценный опыт в этой области, что было связано с «объявлением человеческих прав». Это объявление было исторически новым по отношению не только к древнему миру и Средним векам, но также и позднейшей Европе. Но в этой революции было два лика – «провозглашение человеческих прав сначала, а затем неслыханное систематическое попирание всех таких прав революционными властями». Из двух начал – «человек» и «гражданин», бессвязно, по мнению Соловьева, сопоставленных рядом, вместо того чтобы второго подчинить первому, низший принцип («гражданин») как более конкретный и наглядный оказался на деле более сильным и вскоре «заслонил собою высший, а затем и поглотил по необходимости». Нельзя было в формуле человеческих прав добавлять после «права человека» фразу «и гражданина», поскольку тем самым смешивалось разнородное и ставилось на одну доску «условное с безусловным». Нельзя в здравом уме сказать даже преступнику или душевнобольному «Ты не человек!», но гораздо легче произнести «Еще вчера ты был гражданином» (Идея человечества у Августа Конта).

590 Глава 20 Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в

Для правопонимания Соловьева помимо общего уважительного отношения к идее права (праву как ценности) характерно еще стремление выделить и оттенить нравственную ценность права, правовых институтов и принципов. Такая позиция отражена у него и в самом определении права, согласно которому право является прежде всего «низшим пределом или некоторым минимумом нравственности, равно для всех обязательным» (Право и нравственность. Очерки по прикладной этике. 1899).

Естественное право для него не есть некое обособленное натуральное право, предшествующее исторически праву положительному Не составляет оно и нравственного критерия для последнего, как, например, у Е. Н. Трубецкого. Естественное право у Соловьева, как и у Конта, есть формальная идея права, рационально выведенная из общих принципов философии. Естественное право и положительное право для него лишь две различные точки зрения на один и тот же предмет.

При этом естественное право воплощает «рациональную сущность права», а право положительное олицетворяет историческую явленность права. Последнее является правом, реализованным в зависимости «от состояния нравственного сознания в данном обществе и от других исторических условий». Понятно, что эти условия предопределяют особенности постоянного дополнения естественного права правом положительным.

«Естественное право есть та алгебраическая формула, под которую история подставляет различные действительные величины положительного права». Естественное право сводится всецело к двум факторам – свободе и равенству, т.е. оно, собственно, и являет собой алгебраическую формулу всякого права, его рациональную (разумную) сущность. При этом этический минимум, о котором говорилось ранее, присущ не одному естественному праву, но и положительному.

Свобода есть необходимый субстрат, а равенство – его необходимая формула. Цель нормального общества и права составляет общественное благо Эта цель есть общая, а не коллективная только (не сумма отдельных целей). Эта общая цель по существу своему внутренне соединяет всех и каждого. Соединение всех и каждого происходит при этом благодаря солидарным действиям в достижении общей цели. Право стремится осуществить справедливость, но стремление это лишь общая тенденция, «логос» и смысл права.

Право положительное лишь воплощает и реализует (иногда не вполне совершенно) в конкретные формы эту общую тенден-

591 § 6 Политико-правовые идеи начала XX в

цию. Право (справедливость) пребывает в таком соотношении с религиозной моралью (любовью), в каком пребывают государство и церковь. При этом любовь есть нравственный принцип церкви, а справедливость есть нравственный принцип государства. Право в отличие от «норм любви, религии» предполагает принудительное требование реализации минимального добра.

«Понятие права по самой своей природе заключает в себе элемент объективный или требование реализации». Необходимо, чтобы право всегда имело силу осуществиться, т.е. чтобы свобода других «независимо от моего субъективного ее признания или от моей личной справедливости всегда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми». Право в его историческом измерении предстает «исторически-подвижным определением необходимого принудительного равновесия двух нравственных интересов – личной свободы и общего блага». То же самое в другой формулировке раскрывается как равновесие между формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравственным интересом общего блага.

Правопонимание Соловьева оказало заметное влияние на правовые взгляды Новгородцева, Трубецкого, Булгакова, Бердяева, а также на общий ход дискуссий по вопросам взаимоотношений церкви и государства периода «русского религиозного ренессанса» (первое десятилетие XX в.).

§ 6. Политико-правовые идеи начала XX в.

К началу XX в. все застарелые конфликты на политической и идейной почве – незавершенность аграрной реформы и перехода к конституционализму, усиление позиций русского марксизма и новый подъем религиозно-нравственных исканий и дискуссий – получили новое продолжение и истолкование.

Среди революционных радикалов определенный престиж приобрели отечественные марксисты, потеснившие приверженцев идеалов народников 70-х гг. и неонародников начала века (эсеров). Отцом русского марксизма считается Г. В. Плеханов. Марксизм стал известен в России вначале в народнической окраске, затем он стал течением в среде демократической интеллигенции и городских рабочих. Именно Плеханову выпала роль партийного критика идеологии народничества с использованием марксистской социально-политической философии и методологии. Для Плеханова прохождение России через фазу капиталистического развития включало не только фазу полного (буржуазного) капиталистического развития производительных

592 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

сил, но и развитие соответствующей надстройки (в частности, в виде конституции и парламентского правления В этом плане он в споре с народниками защищал «длинный и трудный капиталистический путь развития». Великая миссия рабочего класса виделась ему в том, что именно рабочему классу надлежит завершить дело, начатое Петром,– вестернизацию России.

В августе 1903 г. на II съезде Российской социал-демократической партии Плеханов выступил с якобинским программным лозунгом «Благо революции – верховный закон» и с откровенным оправданием революционного произвола. При этом он одинаково допускал и существование «долгого парламента» (как это имело место в английской революции середины XVII в.), и быстрый разгон его при необходимости. Таким образом, конституционное революционное право в его подходе играло чисто вспомогательную роль, причем диктаторская власть государства была для него выше права и не была связанной его требованиями и предписаниями. Эта мысль была подхвачена Лениным (диктатура вообще и диктатура пролетариата в особенности не может быть стеснена никаким законами) и реализована в первые же годы советского правления.

Самый значительный сдвиг в области правопонимания, в особенности природы общеустроительных (конституционных) законов, произошел после введения в России начал конституционного правления и партийных размежевании в предвыборной борьбе за представительство в Государственной думе и за влияние на общественность. Интенсивная разработка проблем конституционного государства (синоним правового государства) была осуществлена А. С. Алексеевым, С. А. Котляревским, В. М. Гессеном, М. М. Ковалевским. В области философии права в ее соотношении с нравственностью основополагающий характер имели работы П. И. Новгородцева, Е. Н. Трубецкого, а также С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева, Б. А. Кистяковского.

В своем фундаментальном труде о правовом государстве Сергей Александрович Котляревский (1873–1940) писал как об общеизвестном: «.-идея правового государства вошла в обиход современных цивилизованных государств, в совокупности тех ожиданий, которые обращает член государственного союза к руководителям этого последнего. Правовое государство стало одним из политических заданий. Много раз отмечался кризис правосознания, утрата веры во всемогущество права и учреждений. Наличность переживаемых здесь разочарований не отнимет у данных стремлений настойчивости и выразительности:

593 § 6. Политико-правовые идеи начала XX в.

убеждение, что государство должно принять облик правового государства, остается непоколебленным» (Власть и право. Проблема правового государства. 1915).

В лучших традициях отечественного правоведения проблема власти была представлена Котляревским во всем многообразии существующих в литературе подходов. Помимо сравнительно-исторического освещения функциональных и революционньгх аспектов реализации идей господства права автор уделил немало внимания таким очевидным, но не всеми признаваемым аспектам властвования, как процессуальные (можно сказать – ритуальные) аспекты властвования и подчинения. Юристы и социологи, по мнению ученого, не всегда отдавали себе отчет в том, насколько явления властвования сохраняют в себе элемент загадочности, несмотря на их ежедневный и даже ежечасный характер проявления. В этом смысле толкования власти которые мы встречаем у Толстого или Карлейля, оказываются для нас более ценными и интересными путеводителями, чем представления специальной науки о государстве.

Главное назначение правового государства, согласно Котляревскому, быть государством справедливости; ценность его определяется ценностью самого правового начала и при том предположении, что закон в таком государстве всегда справедлив и что «способ его создания есть в то же самое время – при недостатках человеческой природы – обеспечение этой возможной справедливости». Аналогичные идеи высказывали несколько ранее Вл. Соловьев, а также Н. И. Палиенко (Правовое государство и конституционность. 1906), позднее – Н. Н. Алексеев (Основы философии права. 1924).

Первое требование или первый принцип правового государства, считал Александр Семенович Алексеев, недопустимость изменения правопорядка в государстве без участия народного представительства. Другое принципиальное требование к его организации и деятельности – верховенство права (а не закона). «Не закон дает силу праву, а право дает силу закону, и законодатель должен не создавать, а находить право, выработанное в сознании общества» (Начало верховенства права в современном государстве. 1910).

В 1911 г. П. И. Новгородцев и И. А. Покровский обменялись мнениями о содержании «права на достойное существование», о котором в свое время впервые написал Вл. Соловьев. Для многих исследователей начала века это право связывалось с обеспечением общей защиты интересов трудящихся при помощи права

594 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

и признавалось требованием социалистическим. Историк римского права и философ И. А. Покровский считал, что следует вести речь о «праве на существование», подразумевая при этом заботы в области общественного призрения. Разумеется, что у государства есть обязанность спасать от голодной смерти, но «права быть спасенным от голодной смерти лицо не имеет» (Право на существование. 1911). Право на существование – это не обеспечение так называемых необходимых условий существования. Это конечный идеал или минимум того, что государство в настоящий момент должно обеспечить человеку, – это узкое, но более прочное в юридическом смысле понимание проблемы.

Сбалансированный вариант сочетания профессионально-юридического догматизма и философского позитивизма воплотился в концепции власти Габриеля Феликсовича Шершеневича (1863–1912). Государство представляет собой источник права как властного веления.

Власть связана с волей, с умением «заставить других сообразовывать свое поведение с волею властвующих, вводить свою волю одним из существенных мотивов, определяющих поведение другого». В основе власти, как ее трактует Шершеневич, лежит во многом тот же эмоциональный и мыслительный настрой, который так тщательно обсужден в работах Коркунова и Петражицкого. Шершеневич называет его эгоистическим чувством повинующегося, которое составлено у него из страха и веры в то, что послушание может принести известные выгоды (Общая теория права. 1910).

Все власти в государстве опираются на государственную власть с ее изначальным (исторически и логически) авторитетом, из нее же они черпают свои силы, тогда как государственная власть опирается непосредственно на общественные силы. Так государство может характеризоваться с позиции социологии. С юридической точки зрения, государство есть правовое отношение, есть объект или субъект права, но это уже, по Шершеневичу, неправильные, искаженные представления о власти. С методологической точки зрения, подчеркивает он, «юридическое определение не только не способно объяснить реального существа того, что мы называем государством, но оно кроет в себе опасность затемнить пред нами истинную сущность явлений, происходящих в государстве. Понятие о государстве только одно – социологическое».

595 § 6. Политико-правовые идеи начала XX в.

Социологическое понятие о государстве исходит из того, что трудно построить понятие о государстве как силе, государстве как юридическом отношении, но возможно это сделать только с учетом и лишь на основе представления о нем как комбинации силы и воли. Государственная власть предстает в этом случае как основанная на самостоятельной силе воля одних (властвующих) подчинять себе волю других (подвластных).

Богдану Александровичу Кистяковскому (1868–1920) принадлежит инициатива теоретической постановки вопроса о возможной перспективе правового социалистического государства, возникающего в процессе преодоления несовершенств буржуазного правового государства. Он же в 1909 г. стал одним из организаторов и участников сборника «Вехи», который вызвал столь шумные похвалы и не менее шумные осуждения. В статье «В защиту права» из этого сборника раздался едва ли не самый сильный упрек в адрес русской интеллигенции за ее пренебрежение правом и за неразвитость ее правопонимания. Разумеется, что адресатом критики была не вся интеллигенция, а главным образом та ее часть, которая связала свою судьбу с революционными замыслами и делами. Наряду с Герценом и Михайловским в этот разряд попали и российские социал-демократы (в частности, Плеханов). В правовом нигилизме он обвинял и славянофилов.

Кистяковский видел причины слаборазвитости правосознания российской интеллигенции не только в бедности окружающей правовой жизни, но и в слишком большой дани увлечению метафизическими решениями политических и моральных проблем.

У народнической интеллигенции он увидел «ложное предположение» об исключительно этической ориентации сознания нашего народа. Это помешало ей вовремя и по существу «придти на помощь народу»,– например, с учетом своих положений о специальных стадиях прогресса права от обычая к закону способствовать «окончательному дифференцированию норм обычного права, а также их развитию и трансформации в современное законодательство».

Критика славянофильских прегрешений народнической интеллигенции велась с позиции просветительского оптимизма (образованный класс несет естественную ответственность за развитие «организаторских талантов народа»), который уживался с «общинно-артельными» иллюзиями самих народников.

596 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

Философ писал: русский народ отличается присущим ему «тяготением к особенно интенсивным видам организации, о чем, собственно, и свидетельствуют его стремление к общинному быту, его земельная община, артельный труд и т.д.».

В области истолкования природы и назначения права Кистяковский следовал кантовскому определению права и в более современных терминах характеризовал право как совокупность норм, устанавливающих и разграничивающих свободу лиц. Кистяковский при этом отмечал, что это определение имеет философское, а не эмпирическое значение.

С социологической точки зрения он отдавал предпочтение трактовке права как совокупности норм, создающих компромисс между различными требованиями (А. Меркель). Дело в том, поясняет Кистяковский, что всякий сколько-нибудь важный новоиздающийся закон в современном конституционном государстве становится компромиссным документом, вырабатываемым различными партиями, которые выражают требования определенных социальных групп. Более того, современное государство само основано на компромиссе, и конституция каждого отдельного государства есть компромисс, примиряющий стремления наиболее влиятельных групп в данном государстве (Право как социальное явление. 1911).

В обсуждении проблематики правового государства весьма авторитетными были также разработки В. М. Гессена, который к уже привычным его признакам (права и свободы граждан, разделение властей, связанность правительственных и судебных решений правом и т.д.) добавлял в качестве непреложного условия также представительную форму правления и наличие учреждений административной юстиции.

Евгений Николаевич Трубецкой (1863–1920) известен своими фундаментальными разработками истории религиозной философии и исследованиями проблем философии права. Право он определял как внешнюю свободу, предоставленную и ограниченную нормой. Определения права, в которых фигурируют понятия «власть», «государство» или «принуждение», т.е. понимание права как организованного принуждения, имеют, по его мнению, тот недостаток, что всякое государство или власть сами обусловлены правом. Они не принимают в расчет те разновидности права, которые существуют независимо от признания или непризнания их тем или иным государством,– таково право церковное, право международное или некоторые юридические обычаи из разряда предшествующих возникновению государства.

597 § 6. Политико-правовые идеи начала XX в

Схожие несовершенства имеют, согласно Трубецкому, теории права как «силы» и права как «интереса». Особого внимания заслуживают теории права как части нравственности (как минимум добра). Однако и они смешивают право, как оно есть в действительности, с тою нравственною целью, которую оно должно обеспечивать. А между тем есть множество правовых норм, которые не только не представляют собою минимума нравственности, но даже в высшей степени безнравственны. Таковы, например, нормы крепостного права, нормы, устанавливающие пытки, стесняющие религиозную свободу, и др.

Нормы нравственные и правовые не исключают друг друга: поскольку внешнее поведение обусловливаемо внутренним настроением, последнее далеко не безразлично для права. Необходимо различать в нравственности два элемента: вечный закон добра, которым должна определяться конечная цель нашей деятельности; ряд подвижных и изменчивых конкретных задач, целей, которые обусловливаются, с одной стороны, вечными требованиями добра, а с другой – меняющимися особенностями той конкретной среды, где мы должны осуществлять добро.

В подходе Трубецкого присутствует мысль о гармонизации позитивного права с естественным правом, причем естественное право «звучит как призыв к усовершенствованию», играет роль движущего начала в истории. Идея естественного права, по толкованию Трубецкого, дает человеку силу подняться над его исторической средой и спасает его от рабского преклонения перед существующим.

Павел Иванович Новгородцев (1866–1924) с самого начала своей научной и преподавательской деятельности зарекомендовал себя блестящим историком и философом права. Его имя стало известным в связи с подготовкой и изданием сборников «Проблемы идеализма» (1902) и «Из глубины» (1918), ставших крупным событием в духовной жизни российского общества. Самым значительным по замыслу и исполнению трудом стало «Введение в философию права». Первую часть его составили работы «Нравственный идеализм в философии права» и «Государство и право» (1907), в которых было дано обоснование потребности в возрождении философии естественного права. Вторую часть составила работа «Кризис современного правосознания» (1909), где сделан обзор кризисных тенденций в использовании идеалов и ценностей эпохи века Просвещения, в том числе ценностей правового государства. «Если изначально правовое государство имело задачу простую и ясную – когда равенство и свободы представлялись основами справедливой жиз-

598 Глава 20. Политические и правовые учения в России во второй половине XIX – первой половине XX в.

ни, т.е. началами формальными и отрицательными, и осуществить их было нетрудно, то сейчас государство призывается наполнить эти начала положительным содержанием». Трудность последней задачи состоит в том, что государство возлагает на себя «благородную миссию общественного служения, встречается с необходимостью реформ, которые лишь частично осуществимы немедленно», и что, вообще говоря, они «необозримы в своем дальнейшем развитии и осложнении» (Кризис современного правосознания. 1909).

В третьей части «Об общественном идеале» (1917) предметом критического анализа и обобщений стали идеалы социализма и анархизма в их возникновении и исторической эволюции. Свой личный интерес в разработке идеалистического, восходящего к Канту направления философии права Новгородцев связывал с потребностью обосновать «самостоятельное значение нравственного начала» в правоведении. Эта позиция, по его мнению, представляла собой «разрыв с традициями исключительного историзма и социологизма и переход к системе нравственного идеализма». В частности, имелась в виду необходимость «понять и обосновать нравственную проблему как самостоятельную и независимую от всяких исторических и социологических предпосылок». В этом направлении работа велась и в древности, и в Новое время. Современная мысль нашла в системе Канта соответствующий источник поучения. Правоведы, стремящиеся уберечь нравственную основу права «от воздействия мелкой практики и односторонней теории», могут найти надежную опору в возрожденной школе естественного права.

«Естественно-правовые построения являются неотъемлемым свойством нашего духа и свидетельством его высшего призвания. Общество, которое перестало бы создавать идеальные построения, было бы мертвьш обществом; эти построения каждый раз показывают, что в нем есть дух жив, есть движение нравственного чувства и сознания».

Общественная деятельность Новгородцева не ограничилась преподаванием и публицистикой. Он входил в руководство кадетской партии, избирался депутатом Государственной думы от Екатеринославской губернии. В эмиграции при содействии чешского правительства создал в Праге Русский юридический факультет, которым руководил до своей кончины в апреле 1924 г. Он был признанным главой школы возрожденного естественного права. Его непосредственными учениками были И. А. Ильин, Б. П Вышеславцев, Н. Н. Алексеев, А. С. Ященко и др.

§ 7 Политико-правовые взгляды русских философов первой половины XX в 599

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 362; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!