Пусть близость ваша не будет чрезмерной 7 страница

Рабби сказал: «Это просто, доллары я понимаю. Вы можете идти».

Но все же епископ продемонстрировал ему двух исповедующихся. Одному он сказал: «Пять долларов — внести церковному казначею».

Другому он сказал: «Десять долларов».

И рабби сказал: «Я понял. Что касается бизнеса, то никто не превзойдет нас. Можете идти — собирайтесь поскорей, а я тем временем отпущу всю эту очередь исповедующихся. Это не займет много времени — зачем? Настоящий смысл в долларах. К чему суетиться, выслушивать ненужные истории?»

Пришел первый человек и сказал: «Отче, мне очень стыдно. Прошлый раз я изнасиловал женщину и пообещал не делать этого впредь, но челове­ческие слабости... я сделал это опять».

Рабби сказал: «Довольно, — тридцать долларов».

Человек сказал: «Но прошлый раз вы наказали меня только на десять долларов».

Рабби сказал: «Не беспокойся, вноси тридцать долларов, — двадцать долларов авансом. Проваливай».

Это и есть посредники между вами и Богом. Их Бог — величайший обман. Они не что иное, как паразиты. Всякий раз как вы видите священника, ищите самый сильный порошок от насекомых — они просто москиты Пуны.

Если бы эту землю больше не обременяли жрецы... Я не отношу сюда жриц, потому что жрецы убили их всех. В средние века тысячам жриц... им просто изменили название, назвали их ведьмами и сожгли. Поэтому сейчас есть только жрецы.

Но это просьба жрецов и жриц: Не дай волнам морским разлучить нас теперь... Сейчас все совершенно иначе. Мы не признавали тебя, мы даже не утруждались подумать о тебе. Мы просто игнорировали тебя — человека, беседующего со стеной, говорящего, что подходит корабль, который заберет его на другой берег, в настоящий дом, к истокам жизни и сознания, к Богу.

Но сейчас, когда мы признали тебя, будь милосердным, будь сострада­тельным.

Годы, которые ты провел среди нас... не дай им стать просто воспоми­нанием. Мы хотим тебя здесь, живого — ведь воспоминание будет угасать, и скоро мы усомнимся: видели мы сон или на самом деле был такой человек Алмустафа.

Такова была позиция западного историка. Для них потребовалось три столетия, чтобы признать, что такой человек, как Гаутама Будда, возможен. Посмотрите старые исторические книги, написанные западными учеными, — в них Гаутама Будда просто миф, мифология. Как мог такой человек быть реальным? И они говорили это не только о Гаутаме Будде, они говорили то же самое об Иисусе Христе. Три столетия тому назад историки писали книги, говорящие, что Иисуса Христа никогда не существовало, что зто была древняя драма, которая мало-помалу становилась реальностью в человеческом уме. Ну как поверить в такого человека, как Иисус, — необразованного, бедного плотницкого сына, который говорит так автори­тетно?

Никто не сказал слов столь значительных, как Иисус Христос. Простые, обычные слова в его руках превращались в бриллианты, становились крыла­тыми. Даже враги Иисуса признали как факт, что он, может быть, ошибает­ся, он, может быть, безумец, но одна вещь несомненна — никто еще не говорил так, как говорит он. Никто не обладает способностью говорить так авторитетно. Ему не нужны другие доказательства, довольно просто его утверждения — такой огромной энергией оно наполнено. Однако историки говорили: «Не может человек говорить так, как говорит Иисус. Не может человек жить так, как жил Гаутама Будда. Ни у кого нет такого присутствия, сияния, какое было у Заратустры. Несомненно, эти люди — создания великих поэтов, они не реальны».

Вот почему жрецы и жрицы просили: «Не становись просто воспомина­нием для нас. Мы могли не признавать тебя при жизни, когда ты кричал нам в уши, живя среди нас. В миг, когда ты уйдешь, мы начнем думать, что наверное видели сон».

Иначе, где найти вам человека, подобного Алмустафе?

Ты блуждал среди нас, дух, и твоя тень была светом на наших лицах.

Теперь, в момент ухода, они видят его не как физическое тело, а как духовный феномен: Ты был для нас дух... прости нас; вот почему мы не могли видеть тебя. Мы просто видели твое тело. Теперь нами завладел твой дух, а ты уходишь. И вот мы признаем, что даже твоя тень была светом на наших лицах.

Даже твоя тень была светом на наших лицах — что сказать о тебе сейчас? Ты больше не тень. Ты лишился своей тени, ты превратился в чистый свет для нас. Возможно, ты был всегда светом, а тень была нашим творением.

Я был студентом в университете и всегда жил по-своему, совершенно не заботясь об остальном мире. На мне обычно был длинный халат без каких-либо пуговиц. И в те дни у меня тоже было тело — я разрушал его целых тридцать лет, потому что теперь тело для меня бесполезно. Где-то здесь должна быть Сохан. Она видела меня в те дни, и она часто говорила: «Твое тело выглядит как мраморная статуя».

Я ездил на все дискуссии в стране — где бы они ни происходили, в любом университете, — представляя свой университет. Я собрал столько грамот и кубков, что единственной проблемой моей матери было: «Куда складывать весь этот ненужный хлам, который ты продолжаешь приносить домой? Тебе нужен отдельный дом только для хлама!»

Мои профессора были счастливы, мое начальство было счастливо — их учреждения становились известны, грамоты целой страны приходили в их школы. Начальник сам проводил меня в студию к фотографу, потому что они хотели дать публикацию в газеты и журналы, чтобы показать, что, наверное, нет студента, собравшего столько грамот и кубков.

Он был очень правильным человеком. Все у него было правильным — он даже брился дважды в день.

Когда мы приехали в студию и фотограф все приготовил, начальник взглянул на меня и сказал: «Без пуговиц?»

Я сказал: «Вы хотите мое фото или свое собственное? Я очень неправильный человек».

Но он сказал: «Мы можем немедленно найти пуговицы для вас... пиджак или что-нибудь, чтобы прикрыть это».

Я сказал: «Тогда почему бы вам не сесть тут — кто меня знает? — и не сделать свое фото. Мое фото должно быть моим фото, а я никогда не пользовался пуговицами».

Он сказал: «Вы странный. Почему же вы не пользуетесь пуговицами?»

Я сказал: «Я обожаю прохладный ветерок проходящий по моей груди. Я терпеть не могу пуговиц!»

Я сказал: «Решайте быстро; иначе я ухожу».

Он сказал: «Нет, не уходите, — будь по-вашему. Однако вы странный парень».

Я сказал: «Я не странный парень, я — просто я. Это вы — странный парень, навязывающий свою идею пуговиц мне! Приберегите ваши пуговицы для себя, своих детей и их потомков».

 

Времена изменились. Люди, у которых есть авторитет, у которых есть хоть какая-нибудь власть, стараются вам что-то навязать. Но эти невинные крестьяне, садовники, мужчины и женщины сказали Алмустафе:

Мы так любили тебя. Но мы бессознательные люди, и только сейчас мы вспоминаем, что любили тебя всегда, однако это было глубоко в бессознательном. Мы не могли высказать тебе этого, ведь мы и сами не осознавали. Пришел твой отъезд — и столько всего всплыло на поверхность в наших существах. Твоя реализация — это не только твоя реализация; что-то произошло со всеми нами.

Мы так любили тебя.

Но молчалива и скрыта покровами была наша любовь.

Покровы за покровами — мы сами не осознавали. И вот когда мы осознаем, мы можем вспомнить, что даже если бы мы осознавали прежде, то не смогли бы облечь нашу любовь в слова — Но молчалива была наша любовь...

А сейчас она громко взывает к тебе и открыто встает пред тобою. Только подожди чуть дольше, задержись совсем немного среди нас, так чтобы ты стал для нас зеркалом и мы смогли увидеть себя и свои скрытые сокровища, а наша любовь могла быть выражена. Если не в словах, то в действиях, но дай нам время проявить ее к тебе; иначе что ты подумаешь? Двенадцать лет ты жил среди нас, и никто даже ни разу не сказал: «Я люблю тебя». Но теперь все переменилось.

Всегда было так — глубина любви не познается раньше часа разлуки.

Это слова такого огромного значения:

Всегда было так — глубина любви не познается раньше часа разлуки.

Есть прекрасная история. Гаутама Будда объявил, что собирается умирать — то же самое, его корабль прибыл. И он спросил: «Прежде чем я оставлю вас, есть ли у вас какие-нибудь вопросы?»

Только один человек среди десяти тысяч саньясинов задал вопрос — со слезами на глазах — и это был его собственный брат, его старший брат Ананда. Аианда прожил с ним сорок два года, днем и ночью, почти как тень следуя за ним. Он спал в его комнате, он гулял с ним. Никто не был так близок ему, как Ананда, и только у него был вопрос. Другие сказали: «Ты давал нам так много, мы не будем беспокоить тебя вопросами в этот миг разлуки. Просто позволь нам тихо посидеть».

Но Ананда спросил: «А как же я? Сорок два года я был с тобой. Другие, пришедшие позже и не прожившие так долго с тобой, стали просветленными, а я до сих пор не просветлен. И вот ты уходишь».

Будда сказал: «Не беспокойся. Как только я оставлю тело, в течение двадцати четырех часов ты станешь просветленным».

Ананда сказал: «Мне непонятна такая арифметика — сорок два года с тобой, и я не стал просветленным, а двадцать четыре часа без тебя, и я стану просветленным?»

Гаутама Будда рассмеялся и сказал: «Ананда, из-за того что ты был так близок ко мне, и к тому же мой старший двоюродный брат, ты начал воспринимать меня как само собой разумеющееся. Только разлука, только моя смерть сможет пробудить тебя. Меньшее чем это — не даст результата. Я испробовал все, но ты думал: он со мной, он мой брат и безусловно позаботится о моем просветлении!., и будучи рядом столь долго, ты совер­шенно забыл. Очевидное всегда забывают, это человеческая склонность — забывать то, что имеешь. Ты вспомнишь только в момент разлуки».

Всегда было так — глубина любви не познается раньше часа разлуки.

Мастер дает вам свою жизнь — как благоприятную возможность пробудиться. Он к тому же дает вам свою смерть — вторую и последнюю благоприятную возможность для вас стать пробужденными.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

5

Открой нам нас самих

10 января 1987

 

Возлюбленный Мастер,

И пришли также другие и умоляли его, но он не отвечал им.

Он только склонил свою голову; и те, что стояли

 рядом, видели его слезы, падающие ему на грудь.      

Вместе с людьми пошел он к большой площади перед храмом.

 И вышла из святилища женщина по имени Алмитра, Была

 она прорицательницей.

Он взглянул на нее с глубокой нежностью, ибо это она  

 первая нашла его и поверила в него, когда он пробыл всего день

в их городе.

И она приветствовала его, сказав:

«Пророк Божий, разыскивая окончательное, долго искал ты в  далях свой корабль.

И вот корабль твой прибыл, пора тебе отправляться.

Глубока твоя тоска по земле твоих воспоминаний и обители твоих сокровенных желаний; и любовь наша не свяжет тебя, и не удержат тебя наши нужды.

Однако об одном мы просим, прежде чем ты оставил нас: поведай нам и дай нам от твоей истины,

А мы передадим нашим детям, они своим детям, и это не погибнет.

В одиночестве ты взирал на наши дни, и, бодрствуя, слышал плач и смех нашего сна.

Поэтому теперь открой нам нас самих, и расскажи нам все известное тебе о том, что есть между рождением и смертью».

 И ответил он:

«Люди Орфалеса, о чем еще могу я сказать, как не о том, что и сейчас шевелится в ваших душах?»

 

Калил Джебран охватил в этих немногих словах весь спектр духовного роста. Сначала мы увидели простых людей, идущих к нему, — крестьяне, садовники, покинув работу на своих полях, устремились к нему.

Всякий раз как достигнута истина, невинные — вот те блаженные, кто узнает ее. Размышляли вы когда-либо над этим? — ни один рабби никогда не приходил послушать Иисуса. Это может показаться странным — ведь дни, когда жил Иисус, были высшим пиком еврейской мудрости, и в Иерусалиме были более знающие, ученые рабби, чем в любом городе мира.

Люди, которые приходили слушать Иисуса, были необразованными, некультурными — крестьяне, рыбаки, садовники, плотники. Среди его апостолов не было никого из высших слоев общества. Никто не был брамином, никто не был пандитом, никто не был профессором.

Иерусалим был местом еврейской высшей школы, люди приходили из дальних земель в Иудею, чтобы получить образование в Иерусалиме. Иерусалим был в самом расцвете своей юности. Однако никто из этих ученых людей не приходил слушать Иисуса. Почему? — потому что они полагали, что им известно все это. Они прочли все писания, они знакомы со всеми мудрыми изречениями прошлого. Их память была полной, но память — это не разум.

На самом деле чем более осведомленными вы стали, тем меньше у вас возможность стать когда-либо достаточно разумными, чтобы обнаружить самих себя. Ваше познание не дает вам вашу реальную сущность, оно только создает псевдо-эго — а эгоист не может пойти к сыну плотника, Иисусу, — который не знает ничего, ведь у него нет удостоверений.

Только один человек... и из-за того, что он был единственным, его имя помнят до сих пор. Он был профессором университета; звали его Никодимом. Но даже он не смог набраться достаточно смелости, чтобы прийти к Иисусу в свете полудня. Он боялся: «Что скажут люди?» Он профессор религии, а идет и задает вопросы необразованному молодому человеку, который никог­да не видел писаний. Поэтому он пошел среди ночи, когда все до одного спали; спали даже близкие апостолы Иисуса. Он разбудил Иисуса, предста­вившись: «Я профессор религии в университете; мое имя Никодим. Пожа­луйста, прости меня, что потревожил твой сон».

Иисус сказал ему: «Не беспокойся об этом, ибо я нарушу твой гораздо более глубокий сон. Но ты трус, а по этому пути трусы не могут двигаться. Он требует мужества, и первый шаг отважного человека — признаться в своем незнании, признать, что все его познание заимствовано, что он повторяет слова других, что он никогда не входил в безмолвия своей собственной души, что он слеп».

Само признание — великое начало. В миг, когда вы признаете, что не знаете, вы уже движетесь по пути, ведущему к знанию. В писаниях только мертвые слова, истинный искатель не может быть удовлетворен ими. Ему хочется войти в контакт, пока слово еще живое, кровь и плоть.

Писания необходимы тем, кто избегает столкновения с человеком, подобным Иисусу, потому что он даст сильный толчок для их пробуждения: «Все, что ты выучил, было узнано во сне, и все, что ты повторяешь, механично. Это не твое собственное переживание».

Истина может быть лишь пережита. Только ложь можно изучить. Миллионы библиотек полны лжи — прекрасной лжи. Не всегда это было ложью... однажды оно тоже было живым, однажды оно тоже было произне­сено кем-то, кто нашел. В этот миг слово крылато. В этот миг слово наполнено безмолвием, любовью, красотой, истиной.

Но все это благоухание живого слова скоро пропадет — цветок умрет, лепестки исчезнут в земле. Даже следа не останется. Но далекое эхо будет все отражаться и отражаться в писаниях, собранных учеными, прокомменти­рованных исследователями. Однако все, чем они занимаются, — это анато­мирование трупа, а посредством анатомирования трупа вам не найти душу.

То, чем продолжает заниматься медицинская наука, с самого начала делали идиоты. В каждом медицинском колледже они анатомируют трупы, чтобы найти — что же это такое, то, что мы называем жизнью. Вы можете вообразить людей более слепых? А они наиболее ученые. И из-за того что они не в силах найти в трупе живое начало жизни, они отрицают это начало.

Очень легко отрицать, очень легко говорить нет. Вы можете делать это сидя на своем стуле, паломничество не нужно. Но чтобы раскрыть, найти и исследовать, вам придется двигаться в неведомое без всякого предубеждения. А все заимствованные познания создают лишь предвзятость, и ничего другого.

Разумный человек откладывает все свои познания в сторону и становит­ся невинным ребенком, который не знает ничего, но который открыт, доступен, восприимчив; его глаза полны удивления, он озадачен незначи­тельными вещами. Морская раковина на пляже, дикий цветок, который не привлекает никого, — для него окружены таинственностью. Он живет в стране чудес. Не только Алиса вошла в страну чудес, каждый ребенок живет в стране чудес.

Это и есть то, что Иисус сказал Никодиму. Если ты не рожден снова в этой самой жизни, если ты не стал ребенком опять, для тебя нет надежды.

Когда Алмустафа увидел приходящих людей... это все были невинные люди — не рабби, не папы, не профессоры, не шанкарачарья, не айятоллы, _ простые люди, которые знали, что они не знают. Но это начало бесконечного путешествия, в котором постепенно исчезаешь. Однажды на­ходишь истину, но не обнаруживаешь себя. Искатель утрачен, а искомое найдено. Знающего нет больше, но знание, осознание расцвело.

Пришли также другие... Кто же эти «другие»?

Пришли также другие и умоляли его. Но он не ответил им.

Эти «другие» — президенты, премьер-министры, губернаторы, поли­цейские уполномоченные — все виды слепых и глухих людей. Они увидели, что целый Орфалес устремился к тому безумному парню Алмустафе, эти так называемые лидеры людей, а на самом деле последователи толпы, ведь это толпа дает им власть. Куда бы ни двигалась толпа, лидер претендует на то, что это он показывает им путь. Он продолжает подсматривать — есть ли позади него толпа или нет. Все лидеры — просто последователи своих собственных последователей. Из-за этих глупых людей мир остается жалким, безумным, глупым.

Пришли также другие... Алмустафа отвечал невинным людям, которые говорили ему: «Прости нас: мы знали тебя, и все же мы увидели твое лицо в первый раз. Какое несчастье, что это день твоего ухода; ты был среди нас двенадцать лет, а мы считали тебя просто создателем грез. Прости нас. Не уходи, побудь с нами еще немного. Раздели твою истину с нами; сейчас мы готовы».

Но потом прибыли слепые, глухие, всезнающие. И из-за того, что все простые люди, толпы их, были под таким сильным впечатлением от самого присутствия Алмустафы, они тоже умоляли его — но это было лицемерием. Те проблемы не были подлинными; они не исходили из их собственных сердец. Они просто показывали людям: «Не только вы признали его, мы тоже признали его». Они всегда хотят убедить людей: «Мы впереди вас».

Но Алмустафу не обманешь, невозможно обмануть.

...Но он не отвечал им. Напротив: Он только склонил свою голову; и те, что стояли рядом, видели его слезы, падающие ему на грудь.

Те слезы — его ответ этим людям, которые все еще притворяются. В момент отъезда — когда бескультурные, нецивилизованные, необразованные и бедные признали — они все еще не могут признать, они не могут увидеть. Сильные слепы. Знающие слепы.

Он плачет, слезы падают ему на грудь, — от сострадания: «Что за люди правят миром?»

Губернатор Калифорнии захотел встретиться со мной. Он прислал по­сыльного. Я сказал: «Я доступен. Он должен был прийти сам, а не присылать вас. Что мешает ему? Если бы я захотел увидеться с ним, я пошел бы и постучал в его дверь; именно так надлежит поступать. Он должен прийти и постучать в мою дверь. Каждому добро пожаловать». Женщина, приходив­шая с поручением, сказала: «Но он губернатор».

Я сказал: «Он может быть Богом — и тогда, если ему захочется встретиться со мной, он должен прийти». Однако власть, престиж, респекта­бельность... Один президент Индии, Джакархуссейн, прислал поручение с одним из старейших членов парламента, Сетхом Говинддасом, — и я принял Сетха Говиндаса. Он попытался убедить меня.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 275; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!