LAW AS A LINGUISTIC PHENOMENON: TO THE PROBLEM STATEMENT
А. Б. Дидикин
Институт философии и права Сибирского отделения РАН
(Новосибирск)
ПРАВО КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
Аннотация. Статья посвящена реконструкции основных подходов к интерпретации правовой реальности в контексте аналитической философии права. Рассмотрены аргументы о влиянии «лингвистического поворота» на философию права, и концепции натурализованной эпистемологии права. Обосновывается позиция о том, что право является лингвистическим феноменом, и социальный контекст может учитываться лишь при анализе юридических понятий и применении юридических правил.
Ключевые слова: юридический язык, следование правилу, правило, правовая норма, интерпретация, значение термина.
Существующие дискуссии в аналитической философии права, обусловленные общими тенденциями «лингвистического поворота» в философии науки и их влиянием на методологию научного познания, оказывают пока слабое влияние на современную отечественную философию права и теорию права. Сложившиеся классические представления о праве как социальном феномене, который либо обусловлен экономическими отношениями, либо социальным контекстом функционирования правовой системы, а также разделением процессов правотворчества и правоприменения, кажутся неизменными при любых трансформациях, как в доминирующих философских концепциях, так и в отраслевых юридических науках[1]. Тем не менее, необходимость возвращения к осмыслению исходных теоретических постулатов и допущений, а также ключевых понятий философии права, сегодня определяется новыми возможностями философской рефлексии по поводу сущности права и границ правовой реальности. Такое переосмысление будет наиболее аргументированным при использовании аналитического подхода к праву[2].
|
|
|
Каковы последствия «лингвистического поворота» для философии права?Бурное развитие аналитической традиции в философии права в 40-60-е годы XX столетия в значительной степени обусловлено как спецификой анализа соотношения правил юридического языка и применения юридических терминов на практике, так и общей проблемой взаимоотношения языка и мира. Наибольшее влияние идей и принципов аналитической философии в этот период наблюдается в трудах Г. Харта, что неоднократно было предметом глубоких исследований[3]. Ключевой аспект состоял в том, каким образом ввести критерии, позволяющие отличать юридические феномены (и в целом правовую реальность) от неюридических феноменов. Такая попытка ранее была представлена Г. Кельзеном, сформулировавшим знаменитый тезис об отсутствии традиционных причинно-следственных связей в сфере правовых отношений, которые во многом «конструируются» уполномоченными субъектами при юридической квалификации фактов, отсюда следовала невозможность применения к правовой реальности принципов традиционной методологии науки об изучении явлений с помощью методов наблюдения и эксперимента. Г. Кельзен стремился максимально дистанцировать юридическое познание от влияния неюридических методов путем выстраивания логической иерархии правовых норм и введения метафизических оснований такой правовой системы в нормативизме, но отсутствие его интереса к анализу языка и логики правовых норм не позволяло аргументировать тезис о специфике правовой реальности до его логической завершенности.
|
|
|
Г. Харт в ранний период его творчества продвинулся значительно дальше в этом вопросе, но сконцентрировал внимание на особенностях системы юридических правил, которые могут подлежать исследованию эмпирическим путем, и по своей сути выдвинул ряд аргументов, дополнивших аргументацию правового позитивизма о праве как системе принудительных нормативных предписаний. Не выходя существенно за рамки традиции правового позитивизма, Г. Харт стремился по аналогии с нормативизмом Г. Кельзена дать обоснованные ответы на основные вопросы философии права, но в конечном итоге столкнулся с рядом противоречий, характеризующих юридический язык.
|
|
|
Первое противоречие состояло в том, что к юридическим терминам неприменимы в полной мере лингвистические методы и грамматические конструкции. Проблема следования правилу Л. Витгенштейна, ставшая критерием расхождения мнений философов права в вопросе о сущности правил и социального контекста их употребления, выводила на первый план важный вопрос – можно ли считать юридические правила разновидностью лингвистических правил, и действительно ли соблюдение правил грамматики будет определять эффективность правоприменения?
Второй аспект состоял в том, что право само по себе – специфический регулятор поведения субъектов права, несводимый в полной мере к другим способам регулирования поведения в обществе. Тем самым только путем анализа оснований для осуществления юридически значимых действий можно понять контекст применения юридических правил[4]. Такие основания в значительной степени - продукт интерпретации, даже в случае существования системы непротиворечивых и достаточно определенных законов. Каждый юридический термин, следуя аргументации Л. Витгенштейна, при его использовании зависит от «контекста употребления» и тех конвенций словоупотребления, который существуют в данный момент. Отсюда следует, что интерпретация правил не может основываться только на принципах логики и иметь абсолютно нейтральный характер. С одной стороны, «мы следуем правилу слепо», утверждает Л. Витгенштейн, но в то же время повторяемость поведения других людей и возможность наблюдать за ними (по аналогии с применением математических правил сложения, умножения, вычитания) способствует «обучению» и следованию правилам[5]. Но достаточно ли такого анализа для учета специфики юридических правил? Применяются ли юридические правила точно так же, как и другие виды правил?
|
|
|
Третий аспект проблемы состоит в методологической характеристике действий, которые могут выступать объектом правового регулирования. С эмпирической точки зрения каждое действие как физическое перемещение объектов в пространстве, или обращение людей с вещами, может быть «вписано» в юридический контекст. Но каким образом действия получают юридическое значение? Достаточно ли для этого простого подбора необходимых юридических понятий, либо их толкования?
Обозначенные аспекты представляют собой скорее следствия известных дискуссий второй половины XX столетия в философии науки, обусловленные «лингвистическим поворотом» (от метафизического постижения мира к языку, отображающему этот мир), и способствовавших переосмыслению аргументов классических концепций философии права. Однако эти аспекты будут выглядеть неполными, если не уделить внимание популярной в последние десятилетия концепции «натурализации юриспруденции» Б. Лейтера, ставшей результатом интерпретации взглядов У. Куайна применительно к правовой реальности.
У. Куайн и натурализованная эпистемология права.Философский натурализм У. Куайна, как и упомянутая выше проблема следования правилу Л. Витгенштейна, при буквальной интерпретации к праву прямого отношения не имеют. Однако известные аргументы У. Куайна против априорного знания и классической эпистемологии, ориентированной на использование абстрактных философских понятий, а также обоснование им необходимости развития философии в контексте эмпирических наук, стали поводом для рассуждений о построении натурализованной эпистемологии[6]. Суть натурализации эпистемологии в общем виде состоит в том, чтобы философские выводы опирались на эмпирически проверяемые факты, которые могут быть использованы лишь из материала естественных наук. Тем самым если право и правовые явления рассматриваются в социальном контексте, то с точки зрения натурализованной эпистемологии необходимо анализировать саму социальную среду, порождающую правовые явления, а не «изолировать» право в самодостаточную систему правовых норм.
Аргументация Б. Лейтера в значительной степени обусловлена некритическим и произвольным переносом методологических аргументов У. Куайна в область права: «в то время как каждое из важнейших направлений философии – метаэтика, философия языка, эпистемология, философия науки, философия сознания – претерпели натуралистический поворот за последнюю четверть века, англо-американская философия права осталась нетронутой этим интеллектуальным течением»[7]. Поскольку объектом критики должна выступать классическая эпистемология (у У. Куайна это эпистемология, эволюционирующая со времен Р. Декарта), то в философии права наиболее удачным примером становится правовой позитивизм, хотя аналогичные пункты критики могли бы быть представлены и в отношении теории естественного права (часто именуемой метафизической).
Так, например, в концепции Г. Харта первичные правила выполняют регулятивную функцию и формулируются из практики существующих правовых отношений, то есть возможно их эмпирическое обоснование, которым могут пользоваться судьи при разрешении споров. В то же время вторичные правила, как, например, правила признания, закрепленные в Конституции и конституционных законах, эмпирическими по своей природе не являются. Для признания их легитимными необходимо достижение политического компромисса, как правило, отраженного в нормах Конституции, и подтверждения должностными лицами соблюдения таких конституционных правил в повседневной практике. Такой компромисс является фактором, влияющим на формирование правовой системы, но при этом учитывается как неюридический фактор. Без применения на практике, как отмечает Дж. Раз, определить, какие правовые нормы являются правилом признания, невозможно, но именно этот методологический аспект в концепции Г. Харта и правовом позитивизме часто игнорируется как несущественный[8].
В проекте натурализованной эпистемологии права неслучайно такое позитивистское рассуждение о вторичных правилах рассматривается как проявление традиционной эпистемологии, в которой априорное знание редко опирается на эмпирические данные отраслевых юридических наук как средство обоснования философских и научных выводов. Отсюда сформулированное по аналогии с аргументом У. Куайна предложение о замене классической нормативной теории права на иные дескриптивные теории, способствующие успешному изучению практики правоприменения. Философия права в представлении Б. Лейтера должна в своем развитии опираться на отраслевые юридические науки как с точки зрения преемственности знаний, так и преемственности методов познания. Также ключевыми тезисами концепции Б. Лейтера является попытка переосмыслить традицию правового реализма сквозь призму «натурализации эпистемологии», что с точки зрения истории философии права выглядит сомнительным (учитывая хронологию появлений первых концепций правового реализма и его философских оснований).
Следует отметить, что натурализованная версия эпистемологии права «растворяет» правовые феномены в социальной среде. Аналогия с тезисом У. Куайна о неопределенности перевода учитывается Б. Лейтером при обосновании тезиса о неопределенности правовых норм и невозможности предсказания судебных решений с использованием правовых норм[9]. В правовом реализме обосновывается отказ от традиционных способов философско-правового обоснования, когда судебное решение объясняется анализом фактов судьей на основе действующих юридических правил (концепция Г. Харта), которые по содержанию неопределенны и расширяют возможности судейского усмотрения[10].
Б. Лейтер полагает, что эпистемологическая основа правового реализма базируется на философских представлениях о натурализации, когда процесс научного исследования правовых феноменов должен опираться на эмпирические данные, которыми могут являться реальные процедуры принятия решений судьями и практика деятельности административных органов государства. Б. Лейтер отмечает, что «юриспруденция, или, точнее, теория судебных решений является «натурализованной», поскольку становится для реалистов разделом психологии (или антропологии и социологии)»[11].
Аналогия с аргументом У. Куайна об эпистемологии как части психологии и необходимости эмпирического обоснования наших убеждений и интуиций проявляется и в утверждении Б. Лейтера о фундаментальной неопределенности законов. Если содержание закона не позволяет достоверно предсказывать одинаковые судебные решения в сходных фактических случаях, то, по мнению Б. Лейтера, нужно исследовать и находить иные основания, позволяющие объяснить, как судьи принимают решения.
Таким образом, обозначенные аргументы Б. Лейтера являются результатом прямого применения философской аргументации У. Куайна как к истории правовый идей реалистов, так и к методологии познания права. Эти аргументы могут быть восприняты как направленные против юридического формализма, но по существу они игнорируют общеизвестные факты о реальной практике судопроизводства. В частности, процессуальная форма судопроизводства и необходимость строгого соблюдения процессуальных норм определяет законность и обоснованность судебного решения. Представления о судье, обладающем множеством альтернатив при принятии решения и неограниченным усмотрением, не только противоречит конституционным принципам судебной власти, но и в дальнейшем может стать основанием для отмены такого «волюнтаристского» судебного решения.
Кроме того, критическое рассмотрение натурализованной версии правового реализма, которая формулируется Б. Лейтером на основе критики правового позитивизма и нормативизма (подлежащих «натурализации»), ставит под сомнение возможность «растворения» права в социальных отношениях (власти, ритуалов, корпоративных правил и т.п.). Если в рамках «лингвистического поворота» предпринималась попытка «приблизить» содержание правовых норм к «обыденному» языку и анализу механизмов «следования» правилу, что позволяет более глубоко осмыслить правовую реальность, «натуралистическая» аргументация опирается на отрицание сущности права как особого феномена и регулятора поведения.
Понятия «аскрипции» и «вменения» в аналитической философии права.Следует отметить,что известный тезис Г. Кельзена об отсутствии традиционных причинно-следственных связей в правовой сфере способствовал обоснованию им нового термина, более точно, по его мнению, отражающего специфику правовой реальности. Поскольку именно действие выступает связующим звеном между бытием и долженствованием, юридическая интерпретация действий основывается на понятии «вменения», то есть определенная совокупность фактов может иметь значение только при наличии решения уполномоченного субъекта[12]. Тем самым система правовых норм становится более гибкой и является средством обоснования правовых решений.
Г. Харт при внимательном анализе нормативистской концепции Г. Кельзена двигается дальше, и в ранний период своего творчества утверждает, что существует особый вид языковых выражений, основная функция которых состоит не в описании конкретных ситуаций, а в выражении правовых требований и в юридической квалификации событий, состояний и действий, придающей природным и социальным явлениям юридическое значение. Тем самым философский анализ человеческого поведения в правовой сфере осуществляется с помощью аскриптивных высказываний, которые выражают юридические акты, возлагают ответственность за действия и в широком смысле приписывают юридическое значение эмпирическим фактам[13].
Фактически Г. Харт через понятие аскрипции переинтерпретирует проблему следования правилу Л. Витгенштейна: приведение в соответствие с правовым правилом означает «приписывание» юридического смысла определенным действиям, что характеризует конструктивно-прагматическую сторону юридической деятельности. Г. Харт характеризует судебное решение как смесь эмпирических фактов и правовых норм. Например, при определении юридической действительности договора функция судьи состоит не в установлении правильной интерпретации фактов, а в признании существования такого договора через квалификацию действий сторон, исполняющих обязательство. И «применительно к судебным решениям договор имеет место во вневременном смысле слова «иметь»»[14]. То есть судья не делает дедуктивных умозаключений, поскольку из эмпирических фактов юридические решения не выводятся.
Является ли право социальным феноменом?Нужно отметить, что аскриптивность юридического языка и принцип «вменения», выступающие условием юридической интерпретации фактов, позволяют сформулировать важный тезис о том, что за пределами языковых конструкций правовая реальность не существует. Выше было отмечено, что попытки анализировать неюридические факторы как факторы влияния на развитие права часто обозначают рассуждения не о праве, а о других явлениях. Если специфика юридических терминов как терминов искусственного языка состоит в том, что они не просто описывают эмпирические факты, но и побуждают к совершению действий, то методологически корректно не выходить за рамки этого рассуждения и анализировать, каким образом эмпирические факты могут приобрести юридический смысл. Проиллюстрируем этот тезис на конкретном примере.
Так, при составлении завещания мы можем быть наблюдателями того, как человек составляет текст, совершая физические движения (эмпирический факт). Если при совершении такого действия присутствуют свидетели и соблюдена юридическая форма документа, то соответствующим эмпирическим фактам (составлению документа) нотариус как уполномоченное должностное лицо «приписывает» юридическое значение (текст с момента нотариального удостоверения становится завещанием со всеми его юридическими последствиями). Устное произнесение человеком слов будет иметь аскриптивный характер, поскольку одновременно он будет совершать действия, имеющие юридическое значение. Он будет высказываться о судьбе своего имущества, о тех субъектах, которым оно будет передано. Он может оговорить определенные условия, при которых наследство будет передано конкретному наследнику, либо может в завещании использовать процедуру наследования по закону, и прописать очередность передачи имущества, входящего в наследство. Его свобода усмотрения формирует правовую реальность такой односторонней сделки как завещание, и государство признает правовые последствия такой сделки.
С точки зрения аналитической философии в данном примере мы видим лишь преображение реальности благодаря языковым формам, но с точки зрения юридического языка правовая среда наследственного отношения определяется не социальным контекстом (не уровнем благосостояния наследодателя, и не его социальным положением на момент составления завещания), а теми языковыми формами, которые интерпретируют его физические действия в процессуальном правовом смысле. Такая интерпретация обуславливает и правовые последствия совершенных действий. Таким образом, лингвистическая природа права и применение языковых средств анализа правовых отношений (и их конструирования в процессе коммуникации субъектов) позволяет более глубоко переосмыслить базовые проблемы философии права.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Leiter B. American Legal Realism // Public Law and Legal Theory Working Paper. 2002. Vol. 042. Доступно в SSRN: http://papers.ssrn.com
2. Leiter B. Legal Realism and Legal Positivism Reconsidered // Leiter B. Naturalizing Jurisprudence: Essays on American Legal Realism and Naturalism in Legal Philosophy. Oxford University Press, 2007. 275 pp.
3. Leiter B. Naturalism and Naturalized Jurisprudence // Analyzing Law. Oxford, Oxford University Press, 1999. P. 79-104.
4. Raz J. Authority, Law and Morality // The Monist. 1985. № 68.
5. Дидикин А.Б. Следование правилу и юридический язык: аргументы реализма и антиреализма // Известия Уральского федерального университета. Серия «Общественные науки». 2015. №4. С. 66-72.
6. Касаткин С.Н. Как определять социальные понятия? Концепция аскриптивизма и отменяемости юридического языка Герберта Харта. Самара, 2014. 472 с.
7. Касаткин С.Н. Методология определения социальных (правовых) понятий в лингво-аналитической концепции Г. Харта 1949 года // Проблемы методологии и философии права: сборник статей. Самара, 2015. С. 67-81.
8. Касаткин С.Н. Приписывание прав и ответственности в концепции Герберта Л.А. Харта // Вектор науки ТГУ. 2010. № 3(3). С. 83-88.
9. Кельзен Г. Причинность и вменение // Schole. Философское антиковедение и классическая традиция. 2015. Том 9. Вып. 2. С. 273-283.
10. Куайн У.В.О. С точки зрения логики. 9 логико-философских очерков. М., 2010.
11. Лапаева В.В. Концепция права Р. Дворкина с позиций либертарно-юридического подхода // Труды Института государства и права РАН. 2013. №4. С. 142-168.
12. Оглезнев В.В. Г.Л.А. Харт и формирование аналитической философии права. Томск, 2012. 216 с.
13. Оглезнев В.В. Некоторые замечания к теории об основаниях для действия // Вестник Томского государственного университета. Серия Философия, социология, политология. 2015. №2. С. 214-221.
14. Оглезнев В.В., Суровцев В.А. Аналитическая философия, юридический язык и философия права. Томск, 2016. 236 с.
15. Оглезнев В.В., Тарасов И.П. Аскриптивность как онтологическое свойство юридических понятий // Вестник Томского государственного университета. Философия, социология, политология. 2010. № 4. С. 101-111.
LAW AS A LINGUISTIC PHENOMENON: TO THE PROBLEM STATEMENT
Abstract. The paper is devoted to the reconstruction of the main approaches to the interpretation of the legal reality in context of analytical legal philosophy. Arguments on the influence of “linguistic turn” to the legal philosophy and arguments of naturalization of legal epistemology conception. Author justify the position that law is a linguistic phenomenon and social context can be applied in analysis of legal notions and legal practice.
Key words: legal language, rule following, rule, legal norm, interpretation, meaning of word.
Дидикин Антон Борисович – кандидат юридических наук, магистр философии, старший научный сотрудник отдела социальных и правовых исследований Института философии и права Сибирского отделения РАН (г. Новосибирск, Россия) abdidikin@bk.ru
[1] Характерным примером для отечественной теории права в этом плане является попытка осмысления философско-правовых взглядов Р. Дворкина в контексте либертарно-юридической теории (а не аналитической философии права, как это происходит за рубежом) в трудах В.В. Лапаевой. См.: Лапаева В.В. Концепция права Р. Дворкина с позиций либертарно-юридического подхода // Труды Института государства и права РАН. 2013. №4. С. 142-168.
[2] Детально суть аналитического подхода раскрыта в трудах В.А. Суровцева и В.В. Оглезнева. См.: Оглезнев В.В., Суровцев В.А. Аналитическая философия права: юридический язык как предмет исследования // Оглезнев В.В., Суровцев В.А. Аналитическая философия, юридический язык и философия права. Томск, 2016. С. 88-105.
[3] См.: Оглезнев В.В. Г.Л.А. Харт и формирование аналитической философии права. Томск, 2012; Касаткин С.Н. Как определять социальные понятия? Концепция аскриптивизма и отменяемости юридического языка Герберта Харта. Самара, 2014.
[4] См.: Оглезнев В.В. Некоторые замечания к теории об основаниях для действия // Вестник Томского государственного университета. Серия Философия, социология, политология. 2015. №2. С. 214-221.
[5] См. подробнее: Дидикин А.Б. Следование правилу и юридический язык: аргументы реализма и антиреализма // Известия Уральского федерального университета. Серия «Общественные науки». 2015. №4. С. 66-72.
[6] См.: Куайн У.В.О. С точки зрения логики. 9 логико-философских очерков. М., 2010. С. 21-45.
[7] Leiter B. Naturalism and Naturalized Jurisprudence // Analyzing Law. Oxford, Oxford University Press, 1999. P. 80.
[8] См.: Raz J. Authority, Law and Morality // The Monist. 1985. № 68. P. 297.
[9] См.: Куайн У.В.О. О причинах неопределенности перевода // Куайн У.В.О. С точки зрения логики. М., 2010. С. 252-261.
[10] См.: Leiter B. Legal Realism and Legal Positivism Reconsidered // Leiter B. Naturalizing Jurisprudence: Essays on American Legal Realism and Naturalism in Legal Philosophy. Oxford University Press, 2007.
[11] Leiter B. American Legal Realism // Public Law and Legal Theory Working Paper. 2002. Vol. 042. P. 36.
[12] Кельзен Г. Причинность и вменение // Schole. Философское антиковедение и классическая традиция. 2015. Том 9. Вып. 2. С. 273-283.
[13] См.: Харт Г.Л.А. Приписывание ответственности и прав // Оглезнев В.В. Г.Л.А. Харт и формирование аналитической философии права. Томск, 2012. С. 159-184. Нужно отметить, что анализ указанной концепции Г. Харта стал предметом дискуссий в отечественной литературе, см.: Касаткин С.Н. Приписывание прав и ответственности в концепции Герберта Л.А. Харта // Вектор науки ТГУ. 2010. № 3(3). С. 83-88; Касаткин С.Н. Методология определения социальных (правовых) понятий в лингво-аналитической концепции Г. Харта 1949 года // Проблемы методологии и философии права: сборник статей. Самара, 2015. С. 67-81; Оглезнев В.В., Тарасов И.П. Аскриптивность как онтологическое свойство юридических понятий // Вестник Томского государственного университета. Философия, социология, политология. 2010. № 4. С. 101-111.
[14] Харт Г.Л.А. Приписывание ответственности и прав // Оглезнев В.В. Г.Л.А. Харт и формирование аналитической философии права. С. 171.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 867; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!