Киев: наукова думка, 1996. – 240 С. 8 страница
балкон вот-вот отвалится и понесется вниз, словно оборвавшийся лист. А
иногда -- со страху, видимо -- возникает жутковато-сладостное желание самому
ступить в раскинувшуюся под ногами бездну. Чур меня, чур!
Неизвестно, откуда берется столь странное желание. Может быть, это
какая-то болезнь, или врожденный страх, или инстинкт живого существа,
привыкшего ступать по земле? Не знаю, но только свойство это совершенно
безотчетное и врожденное. А у высокомерного такая же болезнь, только иной
направленности. Он любит высоту и не переносит ничего низкого. Даже
величайшую подлость творит он с видом благородства. Если случается ему
солгать, то при непременном убеждении в собственной честности. И на
неблаговидное действие он решится лишь тогда, когда уверится в полной своей
невинности. Эти особенности поведения проистекают из того, что нет для
высокомерной личности ничего страшнее, чем "себя уронить". Поскольку обычно,
в силу своей природы, она стоит высоко и возносится еще выше, то такое
падение всегда чрезвычайно болезненно и даже смертельно опасно. Все низкое,
приземленное, обыкновенное для высокомерной натуры, словно микроб холеры или
чумы. Соприкоснувшись с зараженным, того и гляди отдашь концы.-- Однако,
постойте, что же это я? Какое неприличное выражение, нимало не подходящее к
высокомерной персоне, вырвалось у меня невольно! Конечно же, высокомерный
|
|
|
может только почить. Иная смерть проходит мимо него.
Он также не ест. Да-да, совсем нисколечко. Он исключительно вкушает. И
не спит. Представьте себе, ни минуты! Вместо сна у него отдохновение.
Кажется, я завидую высокомерному человеку. Так хочется являться на свет,
взирать, выказывать благосклонность, внимать, испытывать услады, дарить
восхищением, ощутить волнение души и трепет тела, знать радость молодых лет
и входить в преклонные лета. И почить, наконец! Не скончаться, не сыграть в
ящик, не гигнуться, не врезать дуба, не помереть, не быть убитым, не
гробануться, ни -- тем более -- не сдохнуть. А: по-чи-ть! Словно печальный
колокольчик прозвенел. Нет, как хотите, а высокомерному человеку есть в чем
позавидовать.
Беспринципность выражает чрезвычайный динамизм человеческой натуры.
Жизнь постоянно налагает на личность ограничения, делая ее в итоге косной,
неповоротливой, малоподвижной. Напротив, в жизни беспринципного человека
никогда не бывает этой рутины. Он всегда свеж, как сорванный с грядки
огурчик, и столь же непосредствен, как детский смех.
Обычно человека в его поступках, мыслях и желаниях что-нибудь вечно
останавливает, тормозит, укрощает. Иногда таким тормозом становится робость,
|
|
|
неуверенность в себе, страх наказания, стыд, а то и вовсе пустячное --
какое-нибудь неудобство в одежде, общественная обязанность или воспоминания
детства. Все эти сознательные и бессознательные границы своей жизни мы
обычно именуем принципами -- так поступить проще, ибо это сразу избавляет
нас от малоприятного анализа самих себя и могущих последовать из него
беспокойных выводов.
Беспринципный человек, напротив, по натуре отважен. Он окунулся в свое
"я", проанализировал все основания своих поступков, все окружающие его нормы
-- и не обнаружил в них ни последовательности, ни прочности. Главный девиз
беспринципности: "Не остаться в дураках!" Кто, скажите мне, решится осудить
такой девиз в нескончаемую эпоху всеобщего поклонения перед разумом, еще
недавно выражавшегося в громком восхвалении разумных потребностей -- этой
попытки общества оставить всех при том, что они имеют? На подобный шаг
осмелится, пожалуй, лишь человек... беспринципный!
Беспринципный человек, в отличие от принципиального, исходит не из
отвлеченного правила, а из своеобразия натуры каждой личности, из конкретных
обстоятельств ситуации и соизмерения различных мотивов поступка. Оттого в
|
|
|
беспринципном человеке мы зачастую находим куда больше живой и теплой
человечности, чем в ригоризме человека принципиального.
С естественностью дикаря -- этого "дитяти природы" -- беспринципный
человек отдается наиболее сильным побуждениям. За это и еще более от
проистекающих из этой установки последствий, он нередко получает имя
"негодяя", тогда как нам более справедливым представляется закрепить за ним
репутацию "человека искреннего". Он не воспринимает всерьез общество, в
котором живет, а также сложившиеся нормы отношений между людьми; разве этим
он не заставляет нас задуматься над "природой вещей"? разве не выполняет он
тем самым достойную просветительскую миссию?
Однако остановимся на этом; и сказанного, думается, достаточно, чтобы
увидеть обаяние беспринципности.
Неблагодарность приучает нас к важнейшей нравственной норме, суть
которой выражена в словах: доброе дело противится расчету.
Благодарность окружающих невольно приучает нас ждать воздаяния за
добрые дела, отчего все ростки великодушия и бескорыстия в нашей душе
незаметно глохнут. Теперь уже мы притязаем на ответное добро; на собственный
|
|
|
дар мы ждем подобного ответа. Так наше наивное, но возвышенное стремление
творить благо постепенно вырождается в простые отношения обмена. И приходит
день, когда не найдя в таком обмене эквивалентности, мы вскипаем благородным
негодованием, считая себя обманутыми. Мы вздорим, обижаемся и делаемся
неприступны и холодны. Словом, душу нашу охватывают низменные чувства. Так
благодарностью иссушаются возвышенные порывы, великодушные поступки и все
поведение становится подчиненным расчету.
Напротив, проявления неблагодарности охраняют нас от этой опасности.
Неблагодарные поступки окружающих настраивают нас на возвышенный лад. Они
приучают нас к простой мысли: мы живем сами для себя, и то, что совершаем,
совершается нами в конечном счете для себя самих. В самом поступке мы должны
найти всю полноту жизненного содержания, и ждать вдобавок от мира
какого-либо дополнения в виде одобрения и сочувствия -- излишняя и даже
пагубная роскошь.
Быть самим собой -- в этом заключено высшее благо. Крайне наивно
ожидать, что к этому великому счастью будет добавлена поддержка и радушие
окружающих. Гораздо естественнее счастливому человеку вызвать раздражение и
зависть тех, кто рядом. И скажите: разве эти недобрые чувства чрезмерная
плата за подлинное счастье7 Да, конечно, неблагодарность вызывает душевную
боль. Но это -- целительная боль, освобождающая нас от шор и ложных надежд,
внушающая истинную меру ценностей.
Только не рассчитывающий на благодарность -- благодарен. Лишь когда мы
с неблагодарностью смирились и приняли за норму, тогда формируется истинное
благородство души. И разве появление в нас этого замечательного качества --
великодушия -- не стоит того, чтобы мы с благодарностью отнеслись к тому,
кто был к нам неблагодарен. Человек живет, себя отдавая и даря: как этот
великий закон жизни осознать, исчезни неблагодарность?
Тупица -- это великий хранитель мироздания, неприметный Атлант,
поддерживающий на своих плечах сложившееся строение жизни. Не будь тупости,
действительность подверглась бы страшной опасности погибнуть. Представим
себе: все общество устремилось бы в едином порыве... куда? не знаю "куда",
да это и неважно. Существенно, что это стремление к новому образу жизни
разом вырвало бы людей из прежних устоявшихся форм существования, и
наступила бы сумятица, и ни в чем нельзя было бы найти опору.
А если цель, к которой устремились, на поверку оказалась пустой? Если
идеалы показали себя несостоятельными, а упования -- напрасными? Тогда и
вовсе гибельным стало бы положение общества, и разрушилось бы оно до
основания, оставив по себе руины и печальные воспоминания в помутившемся
сознании одичалых людей.
Но никогда, при самых решительных поворотах общественной жизни не
случается этаких живописных трагедий. И все потому, что существуют тупые
люди. Они -- сберетатели и спасители мира. Оттого, что нормы поведения и
способы действий, знания и стремления входят в их косное сознание с
величайшим трудом, от этого они усваивают самые простые, чаще всего
повторяющиеся, наиболее устоявшиеся элементы общей жизни. Тем самым они
впитывают и сохраняют именно те человеческие проявления, которые прошли
суровейший естественно-исторический отбор и всеми сменявшимися формами
человеческими общежития признаны за необходимые. А что тупица усвоил, тем не
в силах пренебречь; от своего он не откажется никогда. Всем творцам, в каких
бы областях человеческой деятельности они ни дерзали, хочется мне сказать:
овладейте симпатией тупого человека, снищите его признание. И только тогда
радуйтесь, только тогда восклицайте: "Я добился многого, меня не забудет
мир!" Да, только в этом случае он вас не забудет.
Когда я смотрю на тупицу, умиление охватывает меня. Это чувство,
разливаясь в душе теплой волной, быстро гасит то естественное раздражение,
которое вызывает тупость. "Господи, -- думаю я, -- есть все-таки в этом мире
островок незыблемой, неколебимой тверди", и разумею под этим островком жизнь
и сознание тупого человека. Как утомленный путник приходит в оазис, так мы
возвращаемся к тупому, ограниченному, примитивному существованию после
странствий по нетореным дорогам к манящим целям. Если на этом пути мы
добились успеха, то хочется погордиться достигнутым, сравнивая его с
примитивностью предшествующего. Ну а если, мы потерпели поражение, то,
гонимые и измученные, спасаемся в прежнем существовании, как в надежной
гавани. Слезы раскаяния и растроганности выступают на наших глазах, и нет
тогда ничего милее прошлой незатейливости нашей жизни. И при успехе, и в
случае неудачи нуждаемся мы в тупом, ограниченном, косном, пережитом, но
именно поэтому знакомом, ясном и спокойном существовании. В тупости и
незатейливости бытия вечная наша надежда и вечное утешение.
Нелегко, натужно усваивает тупой человек жизнь и ее законы. Но уж что
усвоил -- то неистребимо. Можно жуткой пыткой выдавить клевету у героя,
можно честнейшего человека вынудить к неблаговидному поступку, можно мать
настроить против своего дитя. Но нельзя, совершенно невозможно выбить из
тупого человека однажды усвоенный им навык. Пытайте и жгите его,
расставляйте ему коварные ловушки, погружайте его в трясину нищеты и
ничтожества -- тупой человек лишь будет оглядываться в недоумении, не
понимая, чего от него хотят. Он не властен над своей натурой, и то, что
стало его содержанием, стало таким навсегда, до скорбного момента его
кончины.
Да, тупица -- неуничтожимая надежда наша. Пусть рушится вокруг мир,
пусть возвещают новое социальные реформаторы, пусть изгаляются тираны --
тупой человек будет неукоснительно продолжать раз начатое существование.
По-моему, тупицу даже убить нельзя, поскольку смерть не присутствует в его
душе и сознании; ведь там есть лишь то, что многократно повторялось в его
жизненном опыте. Приди смерть, и с ней, кажется, обойдется тупой человек
по-свойски. И оттого начинаю думать я, что тупость -- бессмертна, так же как
тупица -- посланец вечности!
Нахальство подобно пене на гребнях волн. Как пена образуется на
поверхности бурлящей стихии, так и нахальство выдает чрезвычайную
жизнерадостность личности и кипение в ней жизненных соков. Но так же, как
пена быстро лопается и сходит на нет, так и нахальство нестойко. Впрягите
человека в круг житейских обстоятельств, заставьте его непрестанно
трудиться, подчините его стабильному ритму и распорядку -- и не останется в
нем ни сил, ни возможностей для нахального поведения. При том условии,
конечно, если вам удастся его поймать в перечисленные ловушки. А это не
так-то просто.
Ведь нахальная личность ускользает от всего стесняющего с такой же
легкостью, с какой менял свои обличья вещий старец Протей -- морское
божество античных мифов. Коль скоро возникала нужда, он мгновенно
превращался в рыбу, скалу, водоросли; в льва, в человека, в божество. И во
всяком образе чувствовал себя прекрасно. Нахал не менее ловок. И коль уж он
получил сравнение с пеной, то вспомним: пена быстро исчезает, не оставляя
следа; однако она так же быстро появляется, стоит стихии заволноваться.
Заволнуется море -- и вот уже снова вспениваются волны, пенные клочья
разносит ветер: торжествуй, стихия! Пока будет она -- пена неистребима. ***
В нахальстве заключена способность не смущаться ничем (и ничего не
стесняться). Там, где всякий здравомыслящий и благовоспитанный человек
отступает -- там нахал действует. Каждый ощущает определенные рамки своего
поведения, мыслей и желаний. Нахалу же подобные ощущения неведомы и он с
непосредственностью ребенка творит все, что ему заблагорассудится. И что
самое удивительное -- часто добивается своего. Нахальство, коротко говоря --
это достижение успеха без достаточных к тому оснований.
К чести нахала надо отметить, впрочем, что он не склонен уязвлять
окружающих. В нем нет злобы и болезненных амбиций, и оттого он
"осаживается", отступает, если всерьез заденет кого-либо. Нахал инстинктивно
уклоняется от неприятностей. В отличие от наглеца нахал редко наносит
оскорбление, обиду или вызывает гнев. Гораздо чаще проявления нахальства
возбуждают удивление, недоумение и, самое большее, досаду. Причем она тем
сильнее, чем удачливей оказался нахал. В досаде на нахала благоразумный
человек старается потопить собственное разочарование тем, что "вот мог бы, а
не решился; так просто, но не сделал". Нахалу многие чуть-чуть завидуют.
Нахальство -- это поведение без задней мысли, скрытых мотивов и
таинственных целей. Нахал -- весь здесь; в том, что он делает, говорит,
желает, он явлен сполна, во всем содержании своей натуры. Это не всегда
приятно, но, как правило, безобидно, ибо у нахала натура легкая, воздушная,
порхающая. Ведь иначе он не смог бы обращаться с жизненными
обстоятельствами, людьми и проблемами с той непринужденностью, с какой он
это делает.
Нахальный человек готов увильнуть от малейшего давления, он не вступает
в противоборство, но как-то очень ловко занимает место победителя. И
приходится недоумевать: как он туда попал?
Чрезвычайная подвижность нахала -- подвижность, разумеется, души и
поведения, а не обязательно тела -- делает его похожим на ртутный шарик. Он
всегда выскользнет из рук, пытающихся его удержать, Однако, выскользнув,
непременно окажется именно там, где он хотел быть. Нахал склонен играть с
жизнью в прятки, и бывает чрезвычайно забавно наблюдать за этой веселой
игрой. Будем же радоваться, глядя на нахала, а если он вам надоел и нужно
подействовать на него, то не напрягайте мускулы и не срывайте голос. Он не
обратит внимания, а если будете слишком допекать и "принимать меры", то
извернется и снова будет вас игнорировать. Не нужно, право, тратить столько
сил; тем более впустую. Я дам добрый совет, как избавиться от нахальства,
если оно станет Вам невыносимо. Просто подуйте на него, и дело с концом! Не
верите? Попробуйте!
Печальной жизни лучше всего соответствует угрюмое состояние души. Даже
если погруженный в печаль человек воспламеняет себя безудержным весельем, то
и в этом веселье видится угрюмая тоска.
Все в мире для угрюмого человека утяжелено. Даже свет кажется ему
блеклым, сероватым, льнущим к земле. Все трудно. Сделать шаг -- трудно,
вымолвить слово -- трудно; ответить на улыбку -- невозможно. Свинцовая
тяжесть хмурости все придавливает к почве; для угрюмой натуры жизнь
протекает в поле тяготения, в несколько раз превосходящем обычное. Оттого
неохотно и через силу проявляет угрюмец активность. Оттого не откликается он
на живость и радость других людей. Он, хоть и находится рядом с ними, живет
в другом мире, в котором сила притяжения много больше: и потому малейшее
движение дается большим усилием, и любое падение опасно.
В душе угрюмого человека лежит камень. Бывают камни в почках, в желчном
пузыре. А угрюмость -- камень в душе. Иногда люди рождаются с этой тяжестью,
но чаще она образуется вследствие трагических и горестных событий жизни.
Беды и тревоги, заботы и печали никогда не уходят в прошлое. Они
скапливаются в душе человеческой, слепляясь в единый ком и окаменевая. Так
возникает угрюмость.
Внешность угрюмого человека лучше всего характеризуют неторопливость и
неподвижность. Кажется, что его душа не подвержена никаким колебаниям, что
вечно он остается одним и тем же. Его поступки, мысли, чувства непроницаемы
для постороннего взгляда. И он сам столь же нелюбопытен. Замкнутость
освобождает от назойливости. Но напрасно думают, что угрюмец по натуре
равнодушен. Нет, в угрюмости проявляется особая форма душевной деликатности.
Человек замыкается в себе и становится угрюм, чтобы собственным унынием и
тяготами не обременять других. Все печальное он несет в себе -- отчасти из
гордости, отчасти из неверия в других.
Видимая отчужденность угрюмого человека от забот и радостей остальных
людей вовсе не означает, что душа его пуста и окружающие безразличны.
Напротив, угрюмая душа способна раскрыться, как створки раковины, и тогда
удивленному взору предстанет переливающаяся светом жемчужина. Согласимся,
что такое случается редко, ибо разочарование, боль и горечь, породившие
угрюмое состояние души, не склонны отпускать ее. Угрюмость выдает
способность личности глубоко переживать события жизни, ее травмированность
ими. Не очень счастливая, очевидно, способность. Но если кого-то и следует
обвинять за неприятные последствия угрюмого характера, то не самого угрюмца,
а горестные обстоятельства бытия, которые внушили ему столь печальное
восприятие мира. Рассеются сумерки существования, и вся страстность души
угрюмого человека выкажет себя. Прекрасным в своей жажде жизни предстанет
он... Но что разгонит ненастье? Что сильнее горести и печали?...
Ложь возникла в первобытные времена, когда наши пращуры, убив зверя,
творили торжественные заклинания, песнопения, ритуальные пляски в
причудливых масках, что должно было внушить убитому, будто он пал жертвой
кого угодно, но не этих любящих его и благоговеющих перед ним людей. С тех
пор смысл лжи, в сущности, не переменился. Все так же, как в древности, ложь
возникает из страха и трепета перед более сильным. Как и в давние времена,
ложь остается молением, заклинающим и отводящим от человека могущественные,
опасные силы.
Тот, кто не способен справиться с людьми и обстоятельствами своими
силами, непременно лжет. Ложью спасаются, в ней открывают магический способ
приращения собственных сил, в ней живет способность оборотничества и
превращений. Благодаря лжи человек уклоняется от того естественного течения
событий, которое они приобрели бы, не стань им поперек лживость. Ложь -- это
первое, древнейшее достояние человеческой культуры, шаг на пути из дикости в
цивилизацию. Многие считают, что лгун отстоит от истины дальше, чем кто-либо
из людей. Величайшее заблуждение. Напротив, именно тот, кто лжет, лучший
знаток истины. Лжец изведал все заблуждения -- ведь он сам творец их. Он
изучил природу всех ошибок и слабостей разума. Он, усердно протаптывающий
ложные тропы, хорошо знает истинный путь. Нельзя обманывать, не ведая
правды: а ну как промахнешься ложью своей и угодишь в самое истину! Но зная
истину, вовсе не обязательно ее раскрывать.
Нетрудно представить, сколь многие события и процессы, предоставленные
собственной воле, привели бы к итогам печальным и пагубным. Что случилось
бы, например, начни люди искренне и честно относиться хотя бы к своим
гражданским обязанностям? Пришло бы время братства и процветания, полагаете
вы? Нет, скажу я Вам, пошел бы всеобщий разлад, порвались бы связи между
людьми, и началась бы в итоге война всех против всех. Так непременно
случилось бы, ибо до сих пор человечество не придумало и тем более не
создало совершенного общества. Гражданские же обязанности заключают в себе
требования вполне совершенного социального устройства, а значит
добросовестное исполнение их обнажает ущербный характер строя. Закономерно,
что из этого рождается недовольство людей обществом, растет их желание
переменить порядок жизни. В конце концов, людское негодование достигает
такой остроты, что озверелые граждане начинают чинить насилия и впадать в
буйство. Так возникает гражданская война.
Лгущий бессознательно и инстинктивно совершает мудрое и горькое
открытие существа жизни. Он постигает, что не может человек стать
ответственным за весь свет, не в силах его дать всему верное основание и
правильный ход. Мир сильнее человека, и жестоко наказывает всякого,
стремящегося быть мироустроителем. В минуту высшего торжества, он готовит
победителю скорбный яд поражения, который безудержно честным человеком будет
выпит до дна. И поделом, добавлю л, ибо в честности и искренности, ни с чем
не соизмеряющихся, есть нечто безумное. В этих неистовых благородных
стремлениях заключена такая жестокость, такое немилосердие к человеческой
природе, что никакая подлость, кажется мне, не способна столь бесповоротно
уничтожить и унизить личность, как не знающее сомнений чистосердечное
стремление к честности.
Догмат абсолютной честности есть не что иное, как перенос в сферу
нравственности заветной мечты упорного рационализма, в соответствии с
которой все в мире покоится на единых основаниях и согласуется с ними.
Достаточно выяснить эти основы бытия, полагает рационалист, и все дальнейшее
станет, как говорится, "делом техники", или "метода". С нравственной точки
зрения честность и представляет собой правильный метод надежно держаться
определенных оснований -- того должного, истинного, доброго, на чем зиждется
человеческая жизнь. И все было бы хорошо, если бы прихотливое течение жизни
не обманывало всякую моральную систему, возомнившую себя абсолютной.
Только-только философ, политик, проповедник, моралист, изощрив свою мысль,
установит некоторые надежные и бесспорные основы человеческого общежития,
как тут же в чем-нибудь случится изъян. Так уж странно выйдет, что
где-нибудь неминуемо обнаружится вопиющее несоответствие между моралью и ее
последствиями. Словно дьявол ворожит!
Однако нечего припутывать нечистого там, где он даже кончиком хвоста не
касался. Это жизнь выказывает свой подлинный нрав, разоблачая заключенные в
слепой, чистосердечной, безапелляционной честности жестокость,
несправедливость и тайную злобу. Рядом с такой честностью ложь выглядит
просто способом самосохранения человека, избегающего посредством лжи насилия
над собственным "я".
Еще Сократ выявил разницу между множеством прекрасных вещей и сущностью
прекрасного. С тех пор человеческая мысль напряженно пыталась постигнуть
сущность красоты, одновременно собирая тайную коллекцию проявлений
прекрасного. Вряд ли мне удастся внести вклад в разрешение первой проблемы,
но вот на один из странных случаев любования прекрасным хочется обратить
внимание. Речь идет о человеческой натуре, способной пленяться и
очаровываться... рабством; будто оно художественный шедевр, замечательное
лицо или выдающийся подвиг.
Поистине удивительно разнообразие человеческих страстей и эта --
раболепие -- одна из наиболее вычурных, но и широко распространенных. В
раболепии заключено умиление и восхищение рабством, причем не со стороны
господина, а, как это ни покажется странным, со стороны раба. Глубокая
униженность стала нормальным самоощущением этой натуры, а безропотная
покорность -- вторым ее естеством.
Напрасно думают, будто рабское состояние -- примета давно ушедших
древних времен. В моральном смысле рабом становится всякий, кто отрекся от
свободы, беспрекословно и полностью передав свою волю в распоряжение другого
лица, которое отныне получает имя господина. Однако человеку, по природе
обладающему свободной волей, в рабстве жить противоестественно.
Следовательно, его необходимо облагородить хотя бы своим чувством, сделав
приемлемым и нормальным. Лишь раболепие, любовь к своему рабству спасает от
смерти рабское "я".
Известно, что крайности сходятся. Это правило действует и в отношении
любви. Это чувство, принято считать, возвышает личность, сообщает ей
ощущение собственного достоинства. Но рабство, угнетение, уничтожение
личности также способно внушить любовь жертве рабства и насилия. Раб, чье
достоинство сломлено, падает в любовь к своему господину. Он, разбитый и
униженный, самосохраняется в этом извращенном чувстве. Никакое действие --
свое или чужое -- раболепный человек не может представить без указки
господина, и оттого всякое проявление самостоятельности тревожит, возмущает
и раздражает его. В независимости других людей он чувствует молчаливый укор
собственному ничтожному состоянию, и оттого такие люди вызывают его
неукротимую злобу и ненависть. Нет для него ничего сладостнее, чем
подтвердить, что все люди -- рабы. Единственно, в чем раболепный человек
оказывается смел и инициативен, так это в повсеместном насаждении рабства.
Эта обуянная раболепием личность -- "холоп", составляет основной ингредиент
верноподданного, обескураживающе бескорыстного в своей преданности.
Но разве способен человек жить, нисколько не любя своей жизни? А если
жизнь такова, что не оставляет иной возможности, как быть рабом? Отказаться
от нее? Умереть, уничтожить себя? Вероятно, именно так поступают герои. Но
будь все люди героями -- обезлюдел бы мир. Не будем же хвалить раболепие,
нет. Однако и осуждая его, не забудем -- именно оно помогало человечеству
выжить в условиях, в которых выжить -- нельзя!
Мне неловко оправдывать глупость, ибо я сам неразумен, о чем искренне
поведал в предисловии к этой книге. Преодолевая себя, начертал я название
"Глупость". Неловко и стыдно мне. Ведь имей я разум оправдать глупость, то
солгал бы, назвавшись дураком. И в то же время, зная о малых силах своих, не
могу оставить глупость без утешения, а глупцов, родных братьев своих, --
неприкаянными. Хорошо ведаю, сколь печально быть глупым, как часто причиняют
неумному унижение и как горько оно для личности с убогим сознанием, лишь
много спустя после нанесения обиды понимающей, что с ней в самом деле
стряслось.
Эта горечь, в которой мне мало кто сочувствовал, а чаще насмехались,
побуждает меня произнести добрые слова о глупости. Прошу у людей умных
снисхождения к тем, кто глуп. Ведь глупец не проницает истину, он игрушка
внешних сил. Любое обстоятельство или чье-то намерение может оказать на него
фатальное действие и повлечет с прямого пути в чащу. Словно утлый челн в
бурном море, движется по жизни глупец. Однако странность: этот прохудившийся
челн, колеблемый малейшим движением морской или воздушной стихии, редко
когда идет ко дну.
Истинно сказано: познание умножает скорбь. Слишком многое открывается
умному, и что? Лишь возрастает уныние, обозленность и отчаяние. Человек
Дата добавления: 2015-12-18; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!