Размышления школьницы.
Калейдоскоп для взрослых.
Русакова Нелли Валентиновна (р.06 февраля 1937г.)
Из глубины.
Пустая комната – квадрат.
Окно я увидала в клетку.
За ним, на воле – в нежных листьях ветки.
Отец приходу нашему был горько рад:
Свиданье кончится – Сибирь, десятилетка.
Меня, четырех месячную детку,
Обрывочек истерзанной любви,
Прижал отчаянно. И – общие рыданья.
Ведь угрожает гибелью прощание.
И я завыла – громче всей семьи!
Вот ЭТОТ МИГ
Вошел внатуру, мысли, дни мои,
Хоть много лет его скрывало подсознанье.
.
Тихое детство.
Смущенных строк неровный ряд…
Они не всех нас убедят,
Но просто отражает сброд
Девичьих мыслей в тяжкий год,
Где безотрадно мчались дни
В унылых хлопотах родни.
***
Раздумывать и запоминать более осознанно я начала в день, когда по радио объявили: «освобожден город Орел» (1943 год). Мамин отец был Орлов Алексей Николаевич, и весть эта нас обрадовала вдвойне.
По военному времени и детскому понятию моя семья была большая: два деда, две бабушки, я и мама. Правда, не было папы. Он вообще-то был. Но не с нами. Мама сказала мне: Если тебя спросят, где папа, отвечай: «Его взяли». Никто меня не спрашивал. Я видела, как на рынке милиционер взял за мятый, грязный воротник «тирщика» (хозяина тира), увел его, и тира не стало. Но на фотографии у папы нет воротника – за что его могли взять? Потом я немножко поняла, что папу арестовали, и тут уже ничего не поделаешь. Я бродила по садику-огороду, ела малину с куста, нюхала георгины, мальву, царские кудри, и мне было уютно. Дядя Леша, бывший учитель, неустанно трудился в огороде, там растила овощи, поливала и полола, потом готовила обед баба Аня. Мама устремлялась с Луначарского на Советский в школу, а влетние каникулы ходила со мной на рынок и даже – в Соляной. (Там я прокатилась несколько метров на чужой машинке. До сих пор помню, как ехала по аллее!). О чем рассуждали потихоньку бабушка, дед и мама, меня не интересовало. Детство пребывает в своем личном отдалении. А потом начинается переход к кромешной наивности в правде жизни.
|
|
|
Но в памяти глубоко хранилось ТО ВИДЕНИЕ пустой комнаты и всеобщего плача, чтобы выродиться в старости, предварительно повлияв на все мое восприятие мира.
Беда.
Сначала умер от менингита единственный сынок Валечка, ему шел четвертый год. Вскоре (в феврале 1937 года) родилась я, у родителей не стало времени горевать. Баба Аня сломала ногу, лежит в гипсе. Мама пришла из школы молчаливая. «А Валя-то где?»«Он…его арестовали…». «Вера, да ты что говоришь-то?!» Мамина мама никак не могла взять в толк, что за вина у заботливого, чуткого мужа дочери. Только потом она и деда Леша постигли, какая неизбывная беда постигла две семьи, где ну все полюбили друг друга. Для родителей отца – Моисея и Ольги – удар был особенной силы: в их старости (пятеро детей воспитали!) пошатнулась вера в справедливость.
|
|
|
Затемподступила война и уравняла всех в общих и личных несчастьях – «и ныне, и присно» … Оба сына деда Моисея погибли на войне: Леонид умер во время рытья окопов, младший, Помпей, в бою в Белоруссии. Дед пострадал, попал в тюрьму, пытаясь защитить сына Валю в 1937году. Возможно, его спасла любовь к природе, он перенимал опыт Мичурина, а до того был председателем Совета охотников.
В вагоне.
(Отец рассказал матери после первой, 10-летней отсидки).
В вагоне нас, политических, было человек пять-шесть. Сидим, убитые горем, узелки с провизией от родителей. Жен, сестер – на колени. Напротив насуголовники. Среди них выделяется главарь, вожак. Пахан или как там у них? У нас в группе: скрипач, учитель и др. так называемые работники умственного труда, «гнилая интеллигенция», в общем. Теблатнюгипоговорили между собой – у нас душа в пятки ушла. У меня тоже, я даже кошку жалею. Как врачу, приходится умерщвлять, но и тут стараешься снять боль. А здесь нас явно могут убить мучительно. Один встает и подходит к самому робкому. «Ну что жмешься, давай свой узел, поделись!»– вырвал, захохотал, другому из своих передал: «Собирай, что нам дарят!». Пахан наблюдает. Ко мне сразу не подходят, я выгляжу сильным. Думаю: «Ну, Вера, дорогая, твой узелок только с жизнью отдам!». Руки напряглись, отцовская натура заговорила, гнев! Глаза опустил вниз, а сам, как пружина, готов… Подходит, по ногам вижу его нерешительность. «Ну, а ты что замешкался, давай!». Я как двину кулаком в рожу! Тот брык! – и на пол, лежит. Теповставали, не на меня, а на вожака уставились. Молчание. Лицо мое, чувствую, в огне!.. Сбитый мной детина встал, смотрит на главаря. Сейчас или даст приказ меня измордовать или… «Ладно, не трогать!». Что было дальше, не знаю. Я думаю, грабеж потихоньку был продолжен. Раз коллективного отпора не было, победа за уголовниками. Интеллигенция тоже должна уметь себя защищать, спотом заниматься. Но как быть пианистам, дирижерам, балетным мастерам, художникам? Это вопрос. Такие должны быть под защитой государства, или, на худой конец – волонтеров.
|
|
|
Безысходность.
Арестантам было невозможно сообщить домашним пусть пару слов, но правду, что его принуждают подписать, т.е. признать обвинения, граничащие с идиотизмом, в политическом предательстве и вредительстве. «А иначе твою жену с малым ребенком сошлем туда, где Макар телят не гонял, а тебе – знаешь, что будет?»
|
|
|
После второго(окончательного) возвращения к нам пришел старик, он перед смертью просил отца простить его. Он стал на колени(сестра и мама видели это). Мол, его принудили донести на ветврача Русакова, иначе, мол, семью его сошлют, а самого – расстреляют. Отец попросил маму принести бутылку водки, закуски и оставить их вдвоем. Конечно, умный, повидавший всякого папа простил этого человека. Человеку выпало жить в это непростое время, и это время им властно управляет. Но, думаю, что каждая личность отклоняется, все же, в свою сторону, исходя из многих собственных качеств, воспитания в детстве и обстоятельств жизни.
(Отец – моей матери после первой десятилетки тюрьмы):
От такого способен любой из людей
Впасть во гнев – безоглядно, без меры.
Но каков результат?.. «Все скажу на суде!
А суда-то и не было, Вера!»
В аду.
Повез их поезд в новый АД,
В тайге царили ХЛАД и ГЛАД,
И тыкал в спину автомат
За что-то злой на них солдат.
И слышал папа голос тех,
Кто знатьне знал, ну в чем их грех?
Кто утром хлеба с ним поел,
А днем руками ослабел,
Рубить деревья не сумел
И к ночи – вызван на расстрел.
Голая правда.
(Рассказ отца маме после 10 лет ссылки и лагерей.)
Голая правда. Палатка в лесу среди многих. Стужа. Один из нас умирает и очень нужно спрятать тело до получения пайков по количеству живых. Тело умершего застывает. Его «заховали» подальше от входа, а поближе к входу ложится (быстро успеть!) громко храпящий. На всякий случай остальные дышат громче. «Спят», укрыв «жмурика» с головой. Идут! Не подозревают! Лишняя пайка получена. Мертвый дарит пищу живым. Через час один из нас стонет предсмертно, все кричат: «Умер!» конвой забирает труп, а нам – валить лес…
Мама.
Мама работала учителем физики до войны, в военное и послевоенное время, стараясь немного подработать репетиторством, когда подвезет. Дед Алексей трудился учителем математики пятьдесят лет. Сын небогатого купца, он начал работать сразу после окончания училища. Помню, как его провожали на пенсию. Отец вернулся после десяти лет каторги. В то время не комментировали такие возвращения, а после 1953 года можно было сказать, что пострадал, мол, «по культу личности». Помню слова бабушки: «Слава Богу, теперь полегче стало!». Одна пожилая женщина, ученица мамы до войны, рассказала мне в 80-х годах, что мама упала в обморок в коридоре школы, узнав об аресте отца. Потом поседели ее чудесные каштановые волосы… Но была необходимость тогда, в военное время, зарабатывать на семью. Воля к жизни, надежда, вопреки всему победили, мама воспряла духом, и я её видела шатенкой, от природы кудрявой.
Один мальчик из 9-го класса обратился к ней с удивительной просьбой: «У меня мама давно умерла, папа работает, он добрый, он старательный. Вера Алексеевна, выйдите, пожалуйста, замуж за моего папу. Я все по дому буду делать, Вас уважать и любить!». «Но разве ты не знаешь, Петенька, я ведь – замужем!». «Но ваш муж не вернется, Вера Алексеевна! Не ждите напрасно, мы узнавали, оттуда никто не возвращается!». Мама рассказала мне: «Мальчика так было жаль. Но я ведь не могла его обнадежить!».
В школе у неё была «отдушина» – физический кабинет с внутренним выходом в помещение, куда на урок физики приходили ученики любого класса. Лаборантка Шура помогала ей выносить и протирать пособия.Здесь мама чувствовала себя хозяйкой, преподавала она увлеченно, но главное – в этом углу никто не мог её огорчить, туда «не совались». А вот на педсовете директор мог вслух заявить: «Уж вы-то, жена врага народа, что тут делаете замечания? Помолчали бы лучше!»
Скудные новости.
Вполне возможно, что в первой ссылке отца было какое-то ослабление жестокости. Мы не получали от него никаких известий. Мне он рассказывал в 70-х годах, что с начала войны расстреливали «блатных», работавших «с прохладцей». Их мечта – поговорка была: «Где бы не работать, только бы не работать» и ещё «Ешь так, чтобы нос гнулся, работай так, чтобы волос не шелохнулся». Отец осторожно, с опаской полечил одного зека синим йодом, тот страдал расстройством кишечника. Где-то в лесу была лечебница для лошадей, больных белокровием (анемией), но их использовали в работах, пока не подохнут. Продвинуться к работе по своей профессии он сумел лишь в конце первого срока. Максимум внимания, поддержки он получал как ветеринар от сельских тружеников. Они не посоветовали ему не возвращаться домой, предвидя его будущее. Однако он не мог остаться там, как не мог вызвать в тайгу маму, меня и своих старых родителей, даже если он бы имел дом, квартиру и зарплату.
Советы друзей.
Валентин Мосевич, дорогой,
Послушай нас внимательно,
Тогда тебе, и нам с тобой
Так будет замечательно.
Теперь ты дорог нам вдвойне,
С твоим к работе норовом.
Лечи коров, овец, коней,
Ты все умеешь здорово.
Останься здесь, не уезжай,
Не возвращайся в отчий край.
Ведь были там уродины.
Из них вдруг кто-то донесет,
Что будто отравлял ты скот
И изменяешь родине!
А что свободен ты вполне,
Тебе, друг, только кажется.
Неважно, правда или нет.
Отыщут в папках старый след,
Пристанут – не отвяжутся.
11. Домой!
-Нет, мне в Чере́повец – стезя,
Там обветшал отцовский кров.
Наветы вряд ли мне грозят,
Не век закон ко мне суров.
Уж хватит десяти годов,
Напраслины обидных слов.
Их не учесть никак нельзя…
Прощайте, добрые друзья.
Парадокс.
Грустный парадокс: отца признавали «политическим», значит, особо опасным. Но сначала молодая мама, а потом мы, дочки, ясно видели (вернее, наблюдали и делали вывод): политика маячила где-то на задворках интересов отца, зато находить источники и вникать вновые методы лечения домашних животных и птиц было его страстью. Журналы по специальности, переписка с профессорами своего института в Ленинграде, записи, газетные вырезки…Иногда – скорое, энергичное обучение на месте рабочих в (деревне), всех, кто рядом, имеющих интерес к скотоводству. Потом такую склонность стали называть «хобби», если она не имела отношения к основной профессии. Папа был энтузиаст своего ветеринарного дела, а подлинные враги народа – те, кто изъял его из общества надолго, сковали его творческие силы и возможности, обратили в чернорабочего, подорвали здоровье.
Обвинять в легкомыслии принципиальных строгих людей из НКВД, КГБ было небезопасно, оставалось молчать и думать: «Видно, инициатива наказуема! Вернулся,и слава Богу!».
Опять неладно.
И по дороге сельской он в телеге
Днем от одной к другой деревне кочевал.
До темноты трудясь, усталость забывал.
Был позван в чью-нибудь избу к ночлегу.
Случалось – и в стогу прекрасно спал,
Вдыхая дух травы, природного раздолья.
Да, он был счастлив. Но всего-то год, не знал,
Что надвигается опять лихая доля.
Опять – на ТЫ, допрос, тюрьма, неволя…
Кто, ВЛАСТЬ ИМУЩИЙ, светлый быт его украл?
Катастрофа
А ночью маме он шептал
(Что я их слышала – не ведал):
«Конвой второго уж забрал
Из нас. Кто тихо осуждал
Возврата нашего финал…
Такого я не ожидал,
Хоть, правда, друг предупреждал…
Как за волками, мчат по следу!»
Кто-то мне рассказал – не помню. Отец читал доклад или лекцию по ветеринарии, смотрит – в дверях кто-то похожий на конвоира или милиционера. Он сказал: «Что караулите? Не бойтесь, не убегу!»
Обыск.
Взрослея, постепенно узнала я: в 1937 году, и позднее, была опасность, что маму сошлют далеко, а меня в детдом. Я вспомнила обыск в 1950 году и запоздало порадовалась, что «стрелочник» оказался совестливым, не донес омоем плохом воспитании. Меня воспитывала русская литература (Лесков, Аксаков, Яков Полонский, Жуковский…) все из библиотеки деда и Центральной городской. Маме было всегда некогда, никаких советов мне никто не давал. Из современников на меня подействовал Леонов («Русский лес», рассказы). Почему-то сейчас его как бы и не было вовсе, а писатель был замечательный.
Просим свидания.
Мы с мамой – в Вологду скорей!
На улицу Менжинского
Свиданья ждали близкого
У запертых дверей.
Роскошная весна была
И нам, наивным наврала.
Казалось, что по стенам здания
Ударил общий стук сердец:
Вот – сейчас дадут свидание.
Мы улыбаемся заранее…
И – отказали, наконец!
Вечное ожидание.
А мама ничего мне не сказала,
Что воду в ступе без толку толочь?
Так молча шли мы обе до вокзала.
И время будто повернуло вспять.
Теперь – ну кто сочтет до встречи строки?
Нам годы, месяцы привычнождать.
Но утром маму ждут по физике уроки
Ей заниматься предстоит всю ночь.
Ну что ж, дал Бог заботы снова,
Нет времени грустить – переживать.
Заснула с бабушкой меньшая дочь,
Наташа – «Атя, АтенькаРу-у-кова…»
С ней папочка успел поворковать.
Жилец.
(Рассказ отца)
Нас привезли в глушь, велели построиться. Голодные, мы едва стояли на ногах. Подошли старушки, женщины среднего возраста, смотрят молча… «Ну, бабы, выбирайте живенько себе жильца! Ему паек будет, в свободное время поможет дров наколоть, ремонт какой-никакой сделать.» Нас, сравнительно немолодых, осталось двое. Наконец, одна тетка повела меня в избу. В сенях хрюкала свинья, поросенка к ночи хозяйка и дети затаскивали на печь и укладывали рядом, иначе он бы замерз. Я лежу у двери, лоскутное одеяло не греет. Я прикормил их собаку, потихоньку, когда все заснут, запускаю к себе под одеяло. Мы греем друг друга. Блох можно потерпеть (потом я их вывел). Только под утро она залаяла, дуреха, проснувшаяся хозяйка выгнала её в сени…
Неожиданность.
В тайге он лес рубил, из лужи пил.
Понос, озноб его свалил.
Не нужен власти хлипкий арестант,
Старухе – хворый квартирант.
«Одно из двух: иль я умру,
Иль расстреляют поутру.
Я пропадаю, стало быть…»
Но – диво!!! Начали лечить!
«Жилец твой на работы не идет.
Забыл, что ждет лентяев, идиот?»
– «Да это братцу – врач-ветеринар!
Тут, в нашей глухомани Божий дар!»
Спас – к документам интерес
Профессии так нужной вес.
Поворот к лучшему.
«Прощайте, лесорубы-братья
И корчеватели пеньков!
Пришла пора сменить занятье.»
Идет (с конвоем) Русаков
(за ним положено следить,
Вдруг скот задумает травить!)
– В знакомое годами стойло,
Где запах конский, сена, пойла
И даже под ногой навоз
Желанны ветврачу до слез.
Ссыльный.
Он стал теперь –ну, просто ссыльный
И где-то спал вблизи конюшни.
Теперь пот трудовой, обильный
И «аромат» привычно душный
Отца совсем не огорчали,
Сменяясь крепкими ночами.
Ему помощник был представлен –
Простой, вольнонаемный парень.
Успех НАДЕЖДУ окрылил,
К мечте ВЕРНУТЬСЯ путь открыл.
Без защиты.
В сельских условиях, при отсутствии ветеринарного пункта, отцу нужно было иметь минимум двух помощников-специалистов. Ветврач, делающий животному операцию, перевязку, укол всегда подвергается опасности. Отец рассказал мне как однажды он был на волоске от смерти. Однажды внутри скотного двора (сарая) взъярившийся на него бык моментально сломал заграждение и сревом рванул к своему врагу, стремясь поддеть его рогами, подбросить и растоптать! Единственная надежда спастись для отца – широкая дверь-ворота при входе. Он успел метнуться наружу и укрыться за створкой двери. А кругом, кроме грязного бурьяна и крапивы, ни забора, ни какого-либо строения, ни даже канавы, негде укрыться! Тяжело дыша от ярости, с бешеным мычанием бык ищет человека, в страхе застывшего в таком сомнительном укрытии… К счастью, страшный зверь глуп, недогадлив присмотреться к широкой щели у створки. Постепенно оба противника успокоились каждый по –отдельности. Когда отец рискнул выбраться из укрытия – не все ли равно. Главное – спасся. А кстати, где был в это время его помощник?
Размышления школьницы.
Отцу–ветеринару– предстояло ежедневно наставлять своего молодого помощника, далекого от профессии. Это, вероятно, вменялось отцу в обязанность, помимо лечения лошадей. А полагалась ему какая-то зарплата? Я, правда его об этом не спрашивала. Думаю – нет, он трудился за еду, ночной отдых и одежду. Мне, школьнице, приходило в голову что он – как подневольный Павка Корчагин. Но главное, что он остался жив. Сейчас я испытываю все больше уверенности, что отец, будучи формально атеистом был под покровом своего ангела-хранителя.
Воспоминания школьницы: я никому не скажу,но чеховский «человек в футляре» не такой уж трус. Он боится не зря: «Как бы чего не вышло!». Конечно, он неприятный, но по-теперешнему, просто неглупый. А уж у Салтыкова-Щедрина пескарьдействительно премудрый. А был бы он женат, так еще больше бы страху натерпелся! Действительно, жить тихо, незаметно – очень умная позиция.
24. Вернулся!
Отца народов темная кончина
Повергла многих в лютую кручину,
Иных же взволновала – и не зря.
Ведь тех, кто жив, вернули втихаря!
Отец – как в отпуске три года побывал
Иль на морском курорте отдыхал.
Ему ни сожаленья, ни похвал.
Оформлен как-то быстро, без хлопот,
Уж должность прежнею старательно несет,
Опятьрайонный врач-ветеринар
Умел, трудолюбив, еще не стар.
И хорошо, и плохо.
И правду говоря, ему ведь повезло,
Дыханье смерти мимо пронесло,
К семье вернулся он здоров (почти)
Ив звании – по прежнему пути.
Но был ли благодарен он судьбе? – едва ли:
Крутые горки Сивку укатали.
Морщины – след тревог, тоски, заботы.
И взгляд «в себя» почти на каждом фото.
От кого и когда мы узнали «отрадную» весть – не знаю, вряд ли это исходило от официальных органов. Тройка, судившая в 1937 году отца, во главе с Радюповым, была расстреляна. Люди – не ангелы, и мы испытали удовлетворение. Зря они старались, из кожи лезли! Пусть поздно, а справедливость была достигнута. Сколько невиновных погибло по вине таких усердных «стражей порядка!». Семьи жертв не скоро получат хотя бы денежную помощь или все в прошлом и быльем поросло? Пусть бы в будущем такая трагедия не повторилась! Контроль нужен за властью!
Вывод.
Да, труд на каторге безмерный,
Обедов скудных привкус скверный,
Конвойных Тыканье, презренье,
Тоска-любовь к жене и дочкам
Здоровью дважды ставят точку
И награждают ДИАБЕТОМ –
Таким от Родины приветом!
Дата добавления: 2015-12-18; просмотров: 19; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!