И. Алексеевой И. Гаврилюк С. Кондратова И. Патрушевой О. и Ю. Черевко 6 страница

— У нее зубы выбиты, как у футболиста, — выкрикнул он, истерически хохоча.

Мое смущение не поддавалось описанию. От раздра­жения и досады колени мои подогнулись, я сползла на мо­стовую, как тряпичная кукла, и, как ни странно, потеряла сознание.

Придя в себя, я обнаружила, что сижу в пикапе. Мариано Аурелиано гладил меня по спине. Улыбнувшись, он несколько раз провел рукой по моим волосам, а потом обнял меня.

Меня удивило полное отсутствие переживаний: я не была ни смущена, ни раздражена. Мне было легко и сво­бодно. Это было спокойствие и безмятежность, которых я никогда прежде не знала. Впервые в жизни я поняла, что никогда не пребывала в мире ни с собой, ни с другими.

— Ты нам очень нравишься, — сказал Мариано Аурелиано. — Но тебе надо будет излечиться от своих припадков. Если ты этого не сделаешь, они убьют тебя. Сей­час это была моя вина. Я должен перед тобой извиниться. Я провоцировал тебя намеренно.

Я была слишком спокойна, чтобы как-то реагировать. Я выбралась из машины, чтобы расправить ноги и руки. По икрам пробежали болезненные судороги.

Помолчав немного, я извинилась перед обоими мужчинами. Я рассказала им, что мой нрав стал хуже с тех пор, как я стала пить очень много колы.

—А ты ее больше не пей, — предложил Мариано Аурелиано.

Затем он резко сменил тему и продолжал говорить так, словно ничего не произошло. Он сказал, что чрезвычайно рад тому, что я к ним присоединилась.

— Вы рады? — непонимающе спросила я. — Вы уве­рены, что я к вам присоединилась?

— Ты сделала это! — сказал он с особым ударением. — Когда-нибудь ты сама все поймешь. — Он указал на стаю ворон, с карканьем пролетавшую над нами. — Вороны — это хорошее предзнаменование. Видишь, как чудесно они смотрятся. Словно картина на небесах. То, что мы их сейчас видим, — это обещание, что мы еще увидимся.

Я не сводила глаз с этих птиц, пока они не скрылись из виду. А когда я оглянулась на Мариано Аурелиано, его уже не было. Пикап совершенно беззвучно укатил неведомо куда.

Глава 5

Не обращая внимания на колючий кустарник, я мчалась вслед за собакой, которая с беше­ной скоростью неслась через заросли полыни. Ее золотистая шерсть, то и дело мелькавшая меж диких благоухающих кустов, вскоре совсем пропала у меня из виду, и мне приходилось ориентироваться лишь на ее лай, который ста­новился все тише и тише, замирая в отдалении.

Я с тревогой заметила, что вокруг меня сгущается ту­ман. Он плотной стеной окружил то место, где я стояла, и в считанные секунды небо совсем пропало из виду. После­полуденное солнце, напоминавшее тлеющий огненный шар, едва можно было различить. И величественный вид на залив Санта Моника, сейчас уже скорее воображаемый, чем видимый с горного хребта Санта Сьюзана, исчез с неве­роятной скоростью.

Меня не беспокоило то, что я потеряла из виду собаку. Однако я понятия не имела, как разыскать то скрытое от людских глаз место, которое мои друзья избрали для наше­го пикника. Да и где проходит та тропа, по которой я рину­лась вслед за собакой?

Я сделала несколько неуверенных шагов примерно в том направлении, куда убежала собака, и тут меня что-то остановило. Сквозь некоторый просвет в тумане я увидела, как вверху вдруг возникла и стала спускаться ко мне кро­шечная светящаяся точка. За ней последовала еще одна, и еще, — словно маленькие огоньки, нанизанные на невидимую нить. Огоньки мерцали и колебались в воздухе, а затем, как раз когда они уже должны были достичь меня, — исчезли, будто их поглотил окружавший меня туман.

Поскольку они пропали передо мной всего лишь в не­скольких футах, я двинулась вперед, поближе, полная же­лания исследовать это необычное явление. Напряженно вглядываясь в туман, я увидела темные человеческие силу­эты, парящие в воздухе на высоте двух-трех футов от земли. Они перемещались так, словно ходили на цыпочках по облакам. Я сделала еще несколько нерешительных ша­гов и остановилась, поскольку туман сгустился и поглотил

Я стояла неподвижно, не зная, что делать, меня охватил какой-то совершенно необычный испуг. Это не был обычный знакомый испуг, — он был какой-то телесный, как будто находился у меня в животе. Должно быть, такой испуг ощущают животные. Я не знаю, как долго я там сто­яла. Когда туман достаточно рассеялся и я снова смогла видеть, я заметила слева от себя на расстоянии пятидесяти футов двух мужчин, которые сидели, скрестив ноги, на зем­ле. Они негромко говорили друг с другом. Впечатление бы­ло такое, что их голоса долетали отовсюду, подхваченные напоминавшими мягкие комки хлопка клочьями тумана. Я не понимала, о чем они говорят, но почувствовала себя спокойнее, уловив несколько слов из их беседы — говорили они на испанском.

— Я заблудилась! — прокричала я по-испански.

Оба медленно повернулись, на их лицах была видна нерешительность и удивление, словно их взору предстал призрак. Я поспешно оглянулась в надежде увидеть позади себя то, что вызвало у них такую необычную реакцию. Но там ничего не было.

Рассмеявшись, один из мужчин поднялся, потянулся, расправляя свои конечности, пока в суставах не раздался хруст, и преодолел разделявшее нас расстояние быстрыми широкими шагами. Он был невысокого роста, молодой, крепкого сложения, с широкими плечами и крупной голо­вой. Его темные глаза светились веселым любопытством.

Я рассказала ему, что бродила с друзьями по окрестно­стям и заблудилась, погнавшись за их собакой.

— Я понятия не имею, как теперь к ним вернуться, — закончила я свой рассказ.

— В этом направлении дальше идти нельзя, — предуп­редил он меня. — Мы стоим на краю обрыва.

Он уверенно взял меня за руку и подвел к самому краю пропасти, который был не далее чем в десяти футах от того места, где я остановилась.

— Мой друг, — продолжал он, указав на другого мужчину, который по-прежнему сидел, уставившись на ме­ня, — как раз закончил рассказывать мне, что здесь под нами внизу находится древнее индейское кладбище, и тут возникла ты, едва не напугав нас до смерти.

Он изучающе поглядел на мое лицо, на мою длинную светлую косу и спросил:

— Ты шведка?

Все еще сбитая с толку тем, что этот парень сказал о древнем кладбище, я неподвижно вглядывалась в туман. При обычных обстоятельствах я как студент-антрополог го­рела бы желанием разузнать поподробнее о древнем индей­ском кладбище. Однако в данный момент мне это было со­вершенно безразлично, даже если оно в этой туманной пустоте действительно скрывалось. Моя мысль вертелась вокруг одного — если бы меня не отвлекли те огоньки, то я вполне могла бы быть погребена там сама.

— Ты шведка? — переспросил парень.

— Да, — соврала я и тут же об этом пожалела, но не знала, как поправить положение, не потеряв при этом свое лицо.

— Ты великолепно говоришь по-испански, — заметил он. — У шведов необыкновенные способности к языкам.

Я почувствовала себя ужасно виноватой, однако не смогла удержаться, чтобы не добавить, что жителям Скандинавии приходится по необходимости учить разные языки, если они хотят общаться с остальным миром.

— К тому же, — созналась я, — я росла в Южной Америке.

Непонятно почему, но эта информация, кажется, сбила с толку молодого человека. Он покачал головой, словно не веря, затем надолго замолчал, погрузившись в раздумья. Затем, как будто он пришел к какому-то решению, он про­ворно ухватил меня за руку и повел к тому месту, где сидел его приятель.

У меня не было желания попадать в чье-либо общество. Я хотела поскорее вернуться к своим друзьям. Но рядом с этим парнем мне было так легко, что вместо того, чтобы попросить его отвести меня к тропе, я рассказала ему во всех подробностях об огоньках и человеческих силуэтах, ко­торые я только что видела.

— Как странно, что дух уберег ее, — пробормотал сидевший мужчина, словно обращаясь к самому себе. Он нахмурился, сдвинув свои темные брови. Однако обращался он, конечно же, к своему товарищу, который буркнул что-то ему в ответ, — мне не удалось уловить, что именно. Они обменялись конспиративными взглядами, усилив тем са­мым мое чувство неловкости.

— Прошу прощения, — сказала я, обращаясь к сидя­щему, — я не поняла, что вы сказали.

Он уставился на меня мрачным, вызывающим взгля­дом.

— Ты была предупреждена об опасности, — ответил он низким звучным голосом. — Эмиссары смерти пришли тебе на помощь.

— Кто? — вопрос вырвался помимо моей воли, хотя я прекрасно поняла его слова. Я пригляделась к нему повнимательнее. На какое-то мгновение у меня возникла уверенность, что я этого человека знаю, но когда я стала всматриваться дольше, то поняла, что никогда раньше его не видела. И все же полностью отделаться от чувства, что он мне знаком, я не могла. Он был не столь молод, как его товарищ, однако старым его тоже нельзя было назвать. Он, конечно же, был индеец. У него была темно-коричневая ко­жа, черные волосы с синеватым отливом — прямые и толстые, словно стебли травы. Но почти знакомы мне были не только внешние его черты — он был угрюм, причем так, как только я могу быть угрюмой.

Похоже, мой изучающий взгляд заставил его почувст­вовать себя неловко, и он резко встал.

— Я доставлю тебя к твоим друзьям, — буркнул он. — Следуй за мной и не вздумай падать вниз. Ты упадешь мне на голову и погубишь нас обоих, — добавил он грубовато.

Прежде чем мне предоставилась возможность сказать, что я не какой-нибудь неуклюжий мешок, он уже двигался вниз по весьма крутому склону горы с противоположной от обрыва стороны.

— Вы знаете, куда идете? — прокричала я ему вдогон­ку. Мой голос от волнения прозвучал излишне резко.

Я не представляла себе, где мы находимся, — не могу сказать, что обычно это у меня хорошо получалось, — но я и не думала, что преследуя собаку, взобралась на холм.

Мужчина обернулся, на его лице на мгновение вспых­нула лукавая белозубая улыбка, однако глаза его не сме­ялись. Он взглянул на меня мрачным каменным взглядом.

— Я веду тебя к твоим друзьям, — это было все, что он сказал в ответ.

Он мне не нравился, однако я ему поверила. Он был не слишком высок — где-то пять футов десять дюймов — и не широк в кости, но фигура его своей массивностью и ком­пактностью производила впечатление коренастого челове­ка. В тумане он передвигался с исключительной уверенно­стью, легко и грациозно ступая там, где, как мне казалось, был вертикальный обрыв.

Тот, что был помоложе, спускался позади меня, помо­гая мне всякий раз, когда я оказывалась в затруднительном положении. Своими заботливыми манерами он походил на старинного джентльмена. У него были сильные, красивые и невероятно мягкие при касании к ним руки. Сила его поражала. Он несколько раз с легкостью поднимал меня в воздух и проносил над своей головой. Возможно, это был не столь уж великий подвиг, учитывая мой ничтожный вес, однако, если принять во внимание то, что он стоял при этом на глинистых ступеньках и был всего лишь на два-три дюй­ма выше меня, то выглядело это весьма впечатляюще.

— Ты должна поблагодарить эмиссаров смерти, — на­стойчиво заявил мужчина, который вел нас, как только мы добрались до ровной земли.

— Да ну? — спросила я насмешливо.

Мысль о том, что нужно говорить «спасибо» каким-то «эмиссарам смерти», показалась мне смешной.

— И что, мне теперь на колени становиться? — поинте­ресовалась я, не удержавшись и хихикнув.

Мужчина и не думал, что для меня это шутки. Он положил руки на пояс и посмотрел мне прямо в глаза. На его узком скуластом лице не было и тени улыбки. Что-то угрожающее было в его позе, в его раскосых темных глазах, в его мохнатых бровях, которые мостом сходились над его точеным носом. Он резко повернулся ко мне спиной, отошел и уселся на ближайший камень.

— Мы не покинем это место, пока ты не поблаго­даришь эмиссаров смерти, — заявил он.

Внезапно меня словно громом поразило — я осознала, что я одна нахожусь невесть где в тумане в компании двух странных людей, один из которых, возможно, опасен. Я поняла, что он не двинется с места, пока я не выполню его нелепое требование. К моему изумлению, вместо того, что­бы испугаться, я почувствовала, что готова рассмеяться.

Всепонимающая улыбка на лице молодого парня ясно свидетельствовала, что он знает, о чем я думаю, и это нема­ло его забавляет.

— Пожалуй, на колени можно и не становиться, — сказал он мне, а затем, не в силах дальше сдерживать ве­селье, расхохотался.

Его смех звучал ясно и отрывисто, он словно камеш­ками рассыпался повсюду вокруг меня. У него были снеж­но-белые, совершенно ровные, как у ребенка, зубы. Его лицо выглядело озорным и в то же время мягким.

— Достаточно просто сказать «спасибо», — подсказал он мне. — Скажи. Что ты при этом потеряешь?

— Я чувствую себя глупо, — сказала я ему доверчиво, намеренно пытаясь склонить его на свою сторону. — Я не стану этого делать.

— Почему? — спросил он меня без всякого осуждения. — На это уйдет какая-то секунда, к тому же, — улыбаясь, подчеркнул он, — это совершенно не больно.

Я невольно хихикнула.

— Мне жаль, но я не могу этого сделать, — повторила я. — Такая уж я есть. Всякий раз, когда кто-то настаивает, что я должна что-то сделать, я не хочу этого делать, злюсь и упираюсь.

Парень задумчиво кивнул; его глаза глядели в землю, подбородок покоился на кулаках.

— Однако факт, что нечто помогло тебе избежать увечья, а возможно, и гибели, — промолвил он после длинной паузы. — Нечто необъяснимое.

Мне пришлось согласиться с ним. Я даже призналась, что для меня все это выглядит совершенно непостижимым, и попыталась сказать что-то о явлениях, которые происхо­дят случайно в нужное время и в нужном месте.

— Все это очень правильно, — ответил он, затем улыб­нулся и весьма смело коснулся моего подбородка. — Но это ничего не объясняет в твоем случае. Ты получила дар. На­зывай того, кто его тебе его дал, случайностью, стечением обстоятельств, цепью событий или как угодно еще, но факт остается фактом — тебя уберегли от увечий и боли.

— Возможно, вы и правы, — согласилась я кротко. — Мне следовало бы проявить большую благодарность.

— Не проявлять большую благодарность, а чувствовать себя более гибко и раскованно, — сказал он и расхохотался.

Заметив, что я начинаю злиться, он широко развел руки, словно пытаясь охватить окружающие нас заросли полыни.

— Мой друг считает, что виденное тобой связано с индейским кладбищем, посреди которого мы сейчас и на­ходимся.

— Я не вижу никакого кладбища, — возразила я, защищаясь.

— Его непросто разглядеть, — объяснил он, глядя на меня прищуренным взглядом, будто у него что-то случилось со зрением. — И не туман мешает его увидеть. Даже в ясный солнечный день здесь ничего не видно, кроме зарослей полыни. — Он стал на колени и улыбаясь посмот­рел на меня снизу вверх. — Однако опытный глаз приметит, что эти заросли имеют необычную форму. Он лег на землю плашмя, голову наклонил влево и жестами пред­ложил мне сделать то же самое.

— Только так это можно разглядеть отчетливо, — пояснил он, когда я улеглась рядом с ним на землю. — Я бы этого ни за что не узнал, если бы не мой друг, который знает множество разных интересных и увлекательных ве­щей.

Поначалу я не увидела ничего; затем один за другим моему взору стали открываться камни, спрятанные в хитросплетении травяных зарослей. Они были темные и блестящие, словно их умыл туман, и выстроились в круг, больше напоминая собой некие существа, чем просто камни.

Я едва не вскрикнула, когда поняла, что круг камней представляет собой точное подобие круга человеческих фигур, которые я видела ранее в тумане.

— Теперь я и вправду напугана, — пробормотала я, тревожно поеживаясь. — Я рассказала вам, что видела че­ловеческие силуэты, выстроившиеся в круг, — я глянула на него, чтобы посмотреть, не сквозит ли в его лице насмеш­ка или неодобрение, а затем добавила: — Это полный аб­сурд, но я почти что могу поклясться, что эти камни и есть люди, которых я видела.

— Я знаю, — прошептал он так тихо, что мне пришлось придвинуться к нему поближе. — Все это очень таинственно, — продолжал он. — Мой друг, который, как ты уже, должно быть, заметила, по происхождению индеец, говорит, что на некоторых индейских кладбищах имеется ряд или круг из каменных валунов. Эти валуны — эмисса­ры смерти. — Он изучающе посмотрел на меня, словно же­лая убедиться, что приковал к себе все мое внимание, и уверенно добавил: — Они — это эмиссары, имей в виду, а не символы, изображающие эмиссаров.

Я продолжала смотреть на парня широко раскрытыми глазами, но не только потому, что не знала, какие выводы делать из его утверждений, — дело в том, что когда он го­ворил и улыбался, его лицо непрерывно менялось. Не то чтобы менялись черты его лица, но оно то было лицом шестилетнего ребенка, то лицом семнадцатилетнего юноши, а иногда — лицом старика.

— Это какое-то странное поверье, — продолжал он, похоже, не обратив внимания на мой пристальный взгляд. —И я не слишком-то серьезно к нему относился, пока ты не свалилась с неба как раз в тот момент, когда мой друг рассказывал мне об эмиссарах смерти, — и не поведала о том, что только что видела. Если бы я был по своей природе недоверчив, — добавил он, и в его голосе вдруг появились угрожающие нотки, — я бы решил, что вы с ним сго­ворились.

— Я его не знаю! — бросилась я защищать себя, возму­щенная одним лишь его намеком, затем тихо прошептала, так, чтобы только он один мог меня слышать: — Если чес­тно, то от вашего друга у меня по коже мурашки бегают.

— Если бы я был по своей природе недоверчив, — пов­торил молодой человек, не обращая внимания на то, что я его перебила, — я решил бы, что вы с ним на самом деле пытаетесь меня напугать. Однако недоверчивость мне не свойственна. Поэтому все, что мне остается, — оставить в покое свои суждения и полюбопытствовать насчет тебя.

— Незачем обо мне любопытствовать, — ответила я раздраженно. — К тому же, я все равно ничего не понимаю в той чепухе, что вы тут мелете.

Я гневно взглянула на него. Его выбор не внушал мне никакой симпатии. Теперь и от него у меня по коже побе­жали мурашки.

— Он говорит о благодарности эмиссарам смерти, — вме­шался тот, что был старше. Он подошел к нам и уставился на меня сверху вниз чрезвычайно странным взглядом.

Полная страстного желания поскорее убраться с этого места и от этих двух сумасшедших, я вскочила и прокрича­ла слова благодарности. Мой голос эхом отозвался в зарос­лях, словно они обратились в скалы. Я вслушивалась, пока отзвуки моего голоса совсем не затихли. А затем, словно одержимая, совершенно наперекор собственному здравому смыслу, я стала выкрикивать «спасибо» снова и снова.

— Я уверен, что эмиссары более чем довольны, — ска­зал младший из двух, легонько похлопав меня по икре.

Расхохотавшись, он перевернулся на спину. Удивительная сила была в его глазах, в очаровательной мощи его смеха. Я ни на мгновение не усомнилась, невзирая на такое веселье, что и в самом деле поблаго­дарила эмиссаров смерти. И что самое странное, я чувство­вала, что нахожусь под их защитой.

— Кто вы такие? — я адресовала свой вопрос молодому парню.

Он одним быстрым плавным движением вскочил на ноги.

— Я — Хосе Луис Кортез, но друзья зовут меня Джо, — представился он, приготовившись пожать мне руку. — А это мой друг — Гумерсиндо Эванс-Притчард.

Из опасения, что от такого имени я громко расхохо­чусь, я прикусила губу и принялась чесать воображаемый укус на колене.

— Наверное, блоха, — сказала я, поглядывая то на одного из них, то на другого. Они в свою очередь уставились на меня, лишив возможности потешиться этим именем. На их лицах было такое серьезное выражение, что мой смех тут же пропал.

Гумерсиндо Эванс-Притчард взял мою руку, вяло свисавшую вдоль тела, и энергично потряс ее:

— Я рад с тобой познакомиться, — сказал он на чистей­шем английском языке с первоклассным британским ак­центом. — Я уж было подумал, что ты — эдакая зазнавша­яся п.... (Грубая брань. В оригинале — «cunt». Выражение грубое, но заменить или смягчить его не удалось. Гумерсиндо этим словом изрядно шокировал Флоринду (поэтому выражение должно быть крепким), видимо, этого он и добивался (см. контекст). Так что остается надеяться на понимание и крепкие нервы читателей (прим. перев.)).

Мой рот раскрылся, а глаза вылезли из орбит. И хотя что-то во мне подметило, что его слова означали скорее комплимент, чем оскорбление, мой шок был столь силен, что я стояла, словно парализованная. Особым пуританст­вом я не отличалась — при соответствующих обстоятельст­вах я могла переплюнуть кого угодно, — но в самом зву­чании слова cunt для меня было что-то столь потрясающе обидное, что оно лишило меня дара речи.

Джо пришел мне на выручку. Он извинился за своего друга, объяснив, что Гумерсиндо — непримиримый борец с общественными предрассудками. И прежде чем мне пред­ставилась возможность сказать, что по моим понятиям он явно перешел все рамки приличия, Джо добавил, что Гу­мерсиндо вынужден быть борцом с общественными пред­рассудками, и это связано с тем фактом, что он носит фамилию Эванс-Притчард.

— Это не должно никого удивлять, — заметил Джо. — Его отец был англичанином, который бросил его мать, индейскую женщину из Джелиско, еще до рождения Гу­мерсиндо.

— Эванс-Притчард? — повторила я, все еще защища­ясь, затем повернулась к Гумерсиндо и поинтересовалась, кажется ли ему нормальным, что Джо выдает первой встречной фамильные секреты, бросающие на него тень.

— Нет никаких бросающих тень секретов, — ответил за своего друга Джо. — И знаешь почему? — Он сковал меня взглядом своих сияющих темных глаз, которые не были ни карими, ни черными, но скорее цвета спелых вишен.

Я беспомощно покачала головой, желая сказать «нет», мое внимание было приковано к его непреодолимому взгля­ду. Казалось, что один глаз смеется надо мной, другой же был чрезвычайно серьезен, в нем сквозило что-то зловещее и угрожающее.

— То, что ты называешь секретами, бросающими тень, — это для Гумерсиндо источник силы, — ответил Джо на свой собственный вопрос. — Известно ли тебе, что его отец — ныне знаменитый английский антрополог? Гумерсиндо ненавидит его лютой ненавистью.

Гумерсиндо едва заметно кивнул, словно этой не­навистью гордился.

Я едва могла поверить, что мне подвернулась такая удача. Они имели в виду никого иного как Е. Е. Эванс-Притчарда, одного из самых значительных социальных ан­тропологов двадцатого века. И как раз в этом семестре я занималась в стенах УКЛА (в оригинале «UCLA» - Univercity of California in the Los Angeles (прим. перев.)) изучением работ по истории социальной антропологии и биографий исследователей, внесших наиболее значительный вклад в эту область.

Вот это да! Мне пришлось сдержать себя, чтобы не закричать во весь голос и не запрыгать от возбуждения. Появиться с таким интригующим секретом! Знаменитый антрополог соблазняет и впоследствии бросает индейскую женщину. Меня ни капли не беспокоил тот факт, что Эванс-Притчард не проводил никаких исследований на территории Мексики, — он, в основном, был известен своими работами в Африке, — поскольку я была уверена, что непременно обнаружу, что в один из его визитов в Со­единенные Штаты он заезжал в Мексику. Подтверждение тому стояло прямо передо мной.

Радостно улыбаясь, я поглядывала на Гумерсиндо; мысленно я пообещала себе, что, конечно же, не стану обна­родовать факты без его разрешения. Ну разве что только расскажу что-нибудь одному из своих профессоров,— дума­ла я. В конце концов, не каждый день попадает в руки такая информация.

В моем уме вертелись разные возможности. Это могла бы быть, скажем, небольшая лекция для нескольких избранных студентов дома у одного из профессоров. Мыс­ленно я уже выбрала профессора. Нельзя сказать, что он мне особенно нравился, но мне импонировало то, что он старался произвести впечатление на своих студентов в ка­кой-то немного детской манере. Время от времени мы собирались у него дома. И каждый раз, когда я там бывала, то обнаруживала на его рабочем столе как бы по ошибке забытую там записку, написанную ему знаменитым антро­пологом Клодом Леви-Строссом.

— Ты не сказала нам как тебя зовут, — вежливо поинтересовался Джо, мягко дергая меня за рукав.

— Кармен Гебауэр, — ответила я без колебаний, на­звавшись именем одной из подруг детства.

Чтобы облегчить дискомфорт и чувство вины от того, что я вновь с такой легкостью сказала неправду, я спросила Джо, не из Аргентины ли он. Получив в ответ удивленное выражение лица, я поспешила добавить, что у него опреде­ленно аргентинская интонация в голосе.

— Даже несмотря на то, что внешность у тебя не ар­гентинская, — добавила я.

— Я мексиканец, — ответил он. — А судя по твоему акценту, ты выросла либо на Кубе, либо в Венесуэле.

У меня не было желания продолжать дальше эту линию разговора, и я быстро переменила тему.

— Знаешь ли ты, как мне снова выбраться на тропу? — спросила я, внезапно озабоченная тем, что мои друзья уже, пожалуй, волнуются.

— Нет, я не знаю, — признался с детской непосредст­венностью Джо. — Но Гумерсиндо Эванс-Притчард знает.

Гумерсиндо повел нас через густые заросли вверх по узкой тропинке на другой стороне горы. И вскоре до нас донеслись голоса моих друзей и лай их собаки.

Я почувствовала сильное облегчение и в то же время была разочарована и озадачена тем, что ни один из мужчин не попытался выяснить, как меня можно будет найти.

— Я уверен, что мы еще встретимся, — небрежно бросил Джо на прощание.

Гумерсиндо Эванс-Притчард удивил меня тем, что га­лантно поцеловал мою руку. Он сделал это так естественно и грациозно, что мне даже не пришло в голову над ним посмеяться.

— Это у него в генах, — пояснил Джо. — Несмотря на то, что он лишь наполовину англичанин, его изысканность безукоризненна. Он исключительно галантен!

Не сказав больше ни слова и не оглядываясь, оба они растворились в тумане. Я очень сомневалась, что когда-нибудь снова их увижу. Переполненная чувством вины за то, что солгала по поводу своего имени, я была готова броситься им вдогонку, но в эту минуту меня едва не повалила на землю собака моих друзей, которая прыгнула на меня, пытаясь лизнуть в лицо.

Глава 6

Онемев, я уставилась на приезжего лектора. В ко­стюме-тройке, с коротко постриженными вьющимися волосами и гладко выбритым лицом Джо Кор­тез выглядел пришельцем из другого времени среди длинноволосых, бородатых, как попало одетых студентов в одной из больших аудиторий Калифорнийского Университета.

Я поспешно плюхнулась на свободное место в заднем ряду набитой до отказа аудитории, место, которое заняла для меня та самая подруга, с которой мы были на прогулке в горах Санта Сьюзана.

— Кто он? — спросила я ее.

Она удивленно покачала головой, окинула меня нетер­пеливым взглядом, затем на клочке бумаги написала: Кар­лос Кастанеда.

— А кто, черт возьми, такой Карлос Кастанеда? — спросила я снова и непроизвольно хихикнула.

— Я давала тебе его книгу, — прошипела она в ответ, затем добавила, что он достаточно известный антрополог, который проводил обширные исследования в Мексике.

Я уже было хотела сказать своей подруге по секрету, что приезжий лектор — это тот самый парень, которого я повстречала в горах в тот день, когда заблудилась. Однако по каким-то очень точным соображениям не сказала ниче­го. Этот парень был в ответе за то, что едва не погибла наша дружба, которой я невероятно дорожила. Моя подруга была непреклонна в своем мнении, что история с сыном Эванс-Притчарда — чистая выдумка. Я же настаивала на том, что тем двоим незачем было кормить меня баснями — они от этого ничего не приобретали. Я просто знала, что они чисто­сердечно рассказали мне всю правду. Моя подруга, разозлившись, что я им поверила, обозвала меня легковер­ной дурой.

Поскольку никто из нас не хотел уступать, страсти в нашем споре стали накаляться. Ее муж, чтобы несколько охладить наш пыл, высказал предположение, что, возмож­но, мне сказали правду. Раздраженная тем, что он не на ее стороне, моя подруга закричала, чтобы он заткнулся.

По дороге домой над нами витала мрачная атмосфера, наша дружба явно дала трещину. Потребовалось две не­дели, чтобы загладить следы взаимной обиды. Тем време­нем я опробовала информацию насчет сына Эванс-Притчар­да на нескольких людях, более сведущих в антропологических делах и причастных к ним ученых, чем я и моя подруга. Стоит ли говорить, что я при этом оказы­валась полной идиоткой. Однако из упрямства я вцепилась в свою слепую уверенность, что лишь мне одной известно истинное положение вещей. Я была приучена смотреть на все с практической точки зрения: если кто-то лжет, то тем самым он должен приобрести что-то такое, чего иначе не получил бы. И я терялась в догадках, что же могли приобрести те двое.

На лекцию, которую читал Карлос Кастанеда, я внимания почти не обращала. Я была чересчур поглощена поисками причины, заставившей его сказать мне неправду о своем имени. Склонная выводить мотивы тех или иных людей из простых утверждений или наблюдений, я немало времени потратила, пытаясь подыскать ключ к его мотивам. Но потом вспомнила, что я тоже назвалась при нем не своим именем. И мне никак не удавалось опре­делить, почему я так поступила.

После длительных размышлений я решила, что обма­нула его, поскольку он автоматически вызвал во мне недо­верие. Он был слишком самоуверен, слишком петушился, чтобы ему можно было доверять. Моя мать приучила меня не доверять латиноамериканским мужчинам, особенно если они не были несколько ниже по своему положению. Она любила повторять, что латиноамериканские мужчины — словно бойцовые петухи, их интересы сводятся к тому, что­бы драться, есть и заниматься сексом, в таком вот именно порядке. И я полагаю, что я поверила ей, даже не задумы­ваясь.

---

Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!