Предварительные замечания 12 страница

Природа вовсе не гарантировала сверхчеловека. Она таит в себе все возможности, включая самые мрачные. Человек не может быть произведён в сверхчеловека за выслугу лет, или

за безупречное поведение, или за его страдания, которые он ненароком вызвал своей глупостью и неприспособленностью к жизни — или даже намеренно, ради награды, на которую

рассчитывал.

Ничто не приведёт к сверхчеловеку, кроме понимания идеи сверхчеловека, но именно это понимание становится всё более и более редким.

При всей своей неизбежности идея сверхчеловека далеко не ясна. Психологический образ сверхчеловека сопровождает современного человека, как тень. Люди создают сверхчеловека по своему образу и подобию, наделяя его своими особеннос­тями, вкусами и недостатками в преувеличенном виде.

Сверхчеловеку приписывают такие черты и свойства, ко­торые ему принадлежать никак не могут, черты совершенно противоречивые, несовместимые, обесценивающие друг друга и саму идею сверхчеловека. К этой идее вообще часто при­ходят с неверной стороны, берут её слишком просто, в од­ной плоскости, или слишком фантастично, отрывая от реаль­ности. В результате, и сама идея искажается, и отношение-к ней людей становится неправильным.

Чтобы правильно подойти к этой идее, мы должны прежде всего создать себе гармонический образ сверхчеловека. Не­ясность и неопределённость ни в каком случае не являются непременной принадлежностью образа сверхчеловека. Мы мо­жем узнать о нём гораздо больше, чем думаем, если только захотим это. У нас есть ясные и точные линии мысли для суждений о сверхчеловеке и совершенно определённые пред­ставления: одни, связанные с идеей сверхчеловека, другие — противоположные ей. Всё, что требуется, — это научиться не смешивать их; тогда понимание сверхчеловека, создание его гармонического образа перестанет быть такой недосягаемой мечтой, какой оно иногда кажется.

Внутренний рост человека идёт по вполне определённым путям. Необходимо эти пути выяснить и понять. Иначе идея сверхчеловека, не связанная живыми нитями с жизнью чело­века, приобретает странные, подчас карикатурные и уродливые формы. Наивно мыслящие люди рисуют себе сверхчеловека каким-то преувеличенным человеком, в котором и положитель­ные, и отрицательные стороны человеческой природы разви­вались одинаково. Это совершенно невозможно. Элементарное знакомство с психологией (с той психологией, что нацелена на понимание законов внутренней сущности человека) пока­зывает, что развитие некоторых черт может происходить только за счёт других. В человеке есть много противоположных свойств, которые параллельно развиваться не могут.

Фантазия первобытных народов рисовала сверхчеловека великаном, богатырём, долгожителем. Мы должны пересмо­треть приписываемые сверхчеловеку свойства и определить, не могут ли эти свойства развиться в человеке. Если сверхчело­веку приписывают свойства, способные существовать помимо него, ясно, что эти свойства соединены с ним неправильно. В сверхчеловеке должны развиваться свойства, присущие толь­ко ему. Например, гигантский рост ни в коем случае не является абсолютно ценным свойством для сверхчеловека. Деревья, дома, башни, горы могут быть выше самого огромного великана, какого только способна вынести земля. Таким образом, рост не может служить целью эволюции сверхчеловека. Кроме того, современной биологии известно, что человек не может быть выше определённого роста, так как его скелет не выдержит веса, значительно превышающего вес человеческого тела. Точно так­же не представляет абсолютной ценности огромная физическая сила. Человек своими слабыми руками может создать машину, которая сильнее любого гиганта, — не говоря уж о природе, о «земле», для которой самый могучий богатырь и гигант — лишь жалкий пигмей, не заметный на её поверхности. Дол­говечность, какой бы она ни была, также не есть признак внут­реннего роста. Деревья живут тысячелетия, любой камень существует десятки, сотни тысяч лет. Всё это в сверхчеловеке не ценно, потому что может проявляться и вне него. В нём долж­ны развиться свойства, не присущие ни дереву, ни камню, свойства, с которыми не могут соперничать ни высокие горы, ни землетрясения.

Развитие внутреннего мира, эволюция сознания — вот абсо­лютная ценность, развивающаяся в известном нам мире толь­ко в человеке и не способная развиться вне него. Эволюция сознания, внутренний рост — это и есть «восхождение к сверх­человеку». Но внутренний рост идёт не по одной, а по несколь­ким линиям одновременно. Необходимо эти линии выявить, ибо среди них замешалось немало ложных путей, уводящих в сторону, возвращающих вспять, заводящих в тупики...

Разумеется, невозможно установить какие-то догмы отно­сительно формы интеллектуального и эмоционального развития сверхчеловека. Но некоторые его аспекты можно показать с совершенной точностью.

И первое, что необходимо сказать, — это то, что нельзя ду­мать о сверхчеловеке на обычном «материалистическом» плане. Сверхчеловек непременно должен быть связан с чем-то таин­ственным, магическим, волшебным.

Следовательно, интерес, направленный в сторону «таин­ственного» и «необъяснимого», тяготение в сторону «оккульт­ного» неизбежно связаны с эволюцией в направлении к сверх­человеку. Человек вдруг чувствует, что не в состоянии боль­ше проходить мимо того, что до сих пор казалось ему не заслуживающим внимания. Он как бы начинает смотреть но­выми глазами на всё то «сказочное», «магическое», «колдов­ское», «мистическое», что ещё вчера с улыбкой отвергал как суеверие; и неожиданно для него всё это приобретает какой-то новый и глубокий, то символический, то реальный смысл. В вещах открывается новый смысл, какие-то неожиданные и необычные аналогии. У человека возникает интерес к изучению древних и новых религий. Он вдумывается во внутреннее зна­чение аллегорий и мифов, обнаруживает глубокий и загадочный смысл в том, что раньше казалось ему понятным и неинтере­сным.

Этот интерес к таинственному, чудесному и оккультному служит, пожалуй, главным паролем для объединения людей

новой расы. И здесь же происходит испытание людей. Человек, готовый поддаться на легковерие или суеверие, непремен-но попадёт на один из подводных камней, которыми полно Море «оккультизма», соблазнится какими-нибудь миражами, — и так или иначе потеряет из вида свою цель. Вместе с тем, сверхчеловек не

может быть просто «крупным деятелем» или «великим завоевателем», знаменитым политиком или выдающимся учёным. Он неизбежно должен быть магом или святым. Русские героические легенды непременно припи­сывают своим героям черты магической мудрости, т. е. «тайного

знания».

Идея сверхчеловека непосредственно связана с идеей скрытого знания. Ожидание сверхчеловека есть ожидание

какого-то нового откровения, нового знания. Но, как было установлено раньше, ожидание сверхчеловека связано иногда с обычными теориями эволюции, т. е. с идеей эволюции вообще, и сверхчеловек рассматривается в данном случае как возможный продукт эволюции человека. Любопытно, что такая теория, кажущаяся вполне логичной, совершенно уничтожает идею сверхчеловека. Причина этого — неправиль­ный взгляд на общую эволюцию. По некоторым причинам, как уже говорилось выше, сверхчеловека нельзя также рассмат­ривать как более высокий зоологический тип по сравнению с человеком, этим продуктом общего закона эволюции. В по­добном взгляде есть принципиальная ошибка, которая явственно ощущается во всех попытках создать образ сверх­человека в отдалённом и неизвестном будущем. Картина по-

лучается слишком туманной и расплывчатой, а образ сверх­человека теряет всякую окраску и становится почти отталки-вающим, уже из-за того, что он закономерен и неизбежен. Сверхчеловек должен иметь в себе нечто незаконное, нечто нарушающее общий порядок вещей, нечто неожиданное, непредвиденное, неподвластное никаким общим законам. Эта идея выражена Ницше:

Я хочу учить людей смыслу их бытия; этот смысл есть сверх­человек, молния из тёмной тучи человека.

Ницше понимал, что сверхчеловека нельзя рассматривать как результат исторического развития, осуществляемого в далёком будущем, как новый зоологический тип. Молнию нельзя рассматривать как результат «эволюции тучи».

Но чувство «незаконности» сверхчеловека, его «невозмож­ности» с бычной точки зрения заставляет приписывать ему совершенно невероятные черты: сверхчеловека нередко изобра­жают в виде колесницы Джаггернатха, в своём движении сокрушающей людей.

Злоба, ненависть, гордыня, обман, эгоизм, жестокость — всё это считается сверхчеловеческим, но при одном условии: чтобы оно доходило до последних возможных пределов, не останавливаясь ни перед чем, ни перед какими препятстви­ями. Полная свобода от любых нравственных ограничений считается сверхчеловеческим или приближающимся к сверх­человеческому. «Сверхчеловек» в вульгарном и фальсифици­рованном понимании этого слова значит — «всё дозволено». Этот предполагаемый аморализм сверхчеловека связывают с именем Ницше, в чём Ницше совершенно не повинен. На­оборот, возможно никто не вкладывал в идею сверхчеловека так много жажды истинной морали и истинной любви. Он разрушал только старую окаменевшую мораль, которая давно уже стала антиморальной. Он восставал против готовой морали, против неизменных форм, которые теоретически яв­ляются общеобязательными, а на практике всегда и всеми нарушаются.

Заратустра говорит:

Поистине я отнял у вас сотню слов и самые дорогие вам погремушки вашей добродетели, — и теперь вы сердитесь на меня, как сердятся дети.

Они играли у моря, и вдруг пришла волна и смыла в пучину их игрушки и пёстрые раковины, и теперь плачут они... И дальше:

Когда я пришёл к людям, я нашёл их сидящими на старом предубеждении: все они давно верили, что знают, что для чело­века добро, и что для него зло. Эту сонливость стряхнул я,

стал учить: никто не знает ещё, что добро, и что зло, — если сам он не есть созидающий.

Очевидно,эти слова были обречены на непонимание и на неверное истолкование. Жестокость ницшеанского сверхчело-века считают его главной чертой, принципом, лежащим в глу-бине его обращения с людьми. Подавляющее большинство Нкритиков Ницше не желает видеть, что жестокость сверхчело-века направлена против чего-то внутреннего, находящегося в нём самом, против всего, что является «человеческим, слиш-ком человеческим», мелким, вульгарным, буквальным, инерт-ньм, что делает из человека труп, который Заратустра тащил

на спине.

Непонимание Ницше — один из любопытных примеров почти преднамеренного непонимания. Идея сверхчеловека Ницше ясна и проста. Достаточно взять начало «Заратустры»: Великое светило! в чём было бы твоё счастье, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь?

Десять лет поднималось ты над моей пещерой, ты пресыти-лось бы своим светом и этой дорогой без меня, моего орла и моей змеи.

Но мы ждали тебя каждое утро, брали от тебя твой избыток и благословляли тебя за это.

Смотри! Я пресытился теперь своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны простирающиеся

.

Я хотел бы одарять и наделять.

Для этого я должен спуститься вниз, как делаешь ты каж-

дый вечер.

Благослови же чашу, которая переполнилась выше краев, чтобы золотая влага лилась из неё и несла всюду отблеск твоего сияния.

И дальше:

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вышел он из леса, перед ним неожиданно пред­стал старец. И так говорил старец Заратустре:

«Мне не чужд этот странник. Несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой звали его. Но он изменился.

Тогда нёс ты свой пепел в горы; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Разве ты не боишься наказания для поджигателя?

Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет

отвращения».

Заратустра отвечал: «Я люблю людей».

И после этого идеи Ницше рассматривались как одна из причин немецкого милитаризма и шовинизма!

Это недопонимание Ницше любопытно и характерно, по­тому что его можно сравнить лишь с непониманием идей христианства и Евангелий со стороны самого Ницше. Ницше понял Христа по Ренану: христианство для него — религия слабых и несчастных. Он восстал против христианства, противопоставляя Христу сверхчеловека — и не желая видеть, что сражается против того, что создало его и его идеи*.

Главной особенностью сверхчеловека является сила. Идею «силы» очень часто связывают с идеей демонизма. И тогда на сцене появляется демонический человек.

Многие люди относятся к демонизму с энтузиазмом; тем не менее, эта идея глубоко ложна и по своей сущности совсем не высока. Дело в том, что «красивый демонизм»—фактически одна из тех «псевдоидей», которыми живут люди. Настоящего демонизма, каким он должен быть по существу идеи, мы не знаем и знать не желаем. Всё зло очень мелко и очень пошло. Зла сильного и великого быть не может. Зло непременно связано с превращением чего-то великого во что-то мелкое. Но как людям примириться с этим? Им обязательно нужно «великое зло». Зло — одна из тех идей, что существуют в умах людей в фальсифицированной форме, в форме их собственных «псевдо­образов». Вся наша жизнь окружена такими псевдообразами. Существует псевдо-Христос, псевдорелигия, псевдоцивилиза­ция, псевдонаука и т. д. и т. п.

Но, вообще говоря, фальсификация бывает двух родов: обыкновенная, когда вместо настоящего продукта дают заме­нитель — «вместо хлеба — камень, и вместо рыбы — змея», и более сложная, когда «низкая истина» превращается в «нас возвышающий обман». Это случается, когда какое-то явление, какая-то идея, постоянная и обычная в-нашей жизни, нечто мел­кое и незначительное по природе, расписывается и разукра­шивается с таким усердием, что люди начинают наконец видеть в нём некую беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию.

Именно путем такой фальсификации ясной и простой идеи «дьявола» создан очень красивый «печальный демон, дух из-гнанья».

* Ницше не понял или не пожелал понять, что его сверхчеловек в значи­тельной степени — продукт христианского мышления. Кроме того, Ницше не всегда был откровенным, даже с самим собой, относительно источников своего вдохновения. Я не смог найти ни в его биографии, ни в письмах указаний на то, что он знаком с современной ему «оккультной» литературой; в то же время он, очевидно, хорошо ее знал и использовал. Интересно, например, провести па­раллель между некоторыми главами «Заратустры» и главой IX первого тома «Догм и ритуалов высшей магии» Элифаса Леви.

«Демон» Лермонтова или «Сатана» Мильтона — это псевдо­дьявол. Идея «диавола», или «клеветника», духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом миропонимании. Но такой «дьявол» лишён привлекательных черт; между тем, «де­мон» или «Сатана» обладает многими красивыми и положитель­ными свойствами: силой, умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Всё это совсем не «дьявольские» черты.

Демон или Сатана — это приукрашенный, фальсифициро­ванный дьявол. Настоящий дьявол, напротив, есть фальсифи­кация всего светлого и сильного; он — подделка, подмена, опо­шление, вульгаризация, «улица», «бульвар».

В своей книге о Достоевском А. Л. Волынский обращает внимание на то, как Достоевский рисует чёрта в «Братьях

Карамазовых».

Чёрт, которого видит Иван Карамазов, — приживаль­щик в клетчатых штанах, с ревматизмом и недавно привитой оспой. Чёрт — воплощённая вульгарность и пошлость; всё, что он говорит, мелко и дрянно; это — сплетня, грязненькая инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого характера. В лице чёрта говорит с Ива­ном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы склонны забы-вать настоящую природу чёрта и охотно верим поэтам, которые приукрашивают чёрта и превращают его в оперного демона. Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом.

Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме всё, противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме чёрта в клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорошо из­вестный тип, совмещающий в себе всё то, что в человеке проти­воположно сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времён Иисуса — Понтий Пилат.

Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно харак­терна и многозначительна; если бы эта роль была сознатель­ной, она была бы одной из самых трудных. Но странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог «сделать ошиб­ки», не мог поступить так или иначе, и потому он взят в своём естественном состоянии, как часть своего окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху, как толпа, которая кричала: «Распни его!» Роль Пилата оди­накова с ролью Пилатов в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил — это не отражает сущности его природы. Глав­ное здесь в том, что он был почти единственным", кто понял Иисуса. Понял, конечно, по-своему, по-римски. И всё же,

несмотря на то, что понял, отдал на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек, образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не преступник, «развращающий народ», как заявляли ему «истин- но еврейские люди» того времени, не претендент на иудейский престол, а просто «философ», как мог бы он определить для себя Иисуса.

Этот «философ» возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови невинного, были ему противны. Но серьёзно бороться за него, создавать себе неприятности, — это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат предал Иисуса.

У него была вероятно, мысль, что он служит Риму и в дан­ном случае охраняет спокойствие правителей, поддерживает по­рядок и мир среди покорённого народа, устраняет причину воз­можных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным челове­ком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создаёт одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идёт так далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная философия: всё относительно, всё условно, ничто не представляет особой ценности. Это применение на практике «принципа относительности» — Пилат вообще удивительно современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных трудностей.

Иисус даже помог ему, сказав:

«Я... на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине».

«Что есть истина?» — иронически парировал Пилат.

И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам: напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать.

Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей. Чтобы не следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он не может уже в глубине души считать их преступ-никами, но он должен выработать определённое, слегка иро-ническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае необходимости жертвовать ими.

Пилат пошёл так далеко, что даже пытался освободить Иисуса; но, конечно, он не позволил бы себе поступков, кото­рые компрометировали его — он не хотел выглядеть смеш­ным в собственных глазах. Когда его попытки не удались,

что, вероятно, можно было предвидеть, он вышел к народу и умыл руки, показывая этим, что слагает с себя всякую ответ­ственность.

В этом весь Пилат. Символическое умывание рук нераздель-связано с образом Пилата. Он весь в этом символическом

жесте.

Для человека подлинного внутреннего развития никакого

«умывания рук» быть не может. Этот жест внутреннего обмана

не может ему принадлежать.

«Пилат» — это тип, выражающий собой то, что в культур-

ном человечестве препятствует внутреннему развитию человека

создаёт главную помеху на пути к сверхчеловеку. Мир полон

больших и малых Пилатов. «Распятие Христа» никогда не совершается без их помощи. Они прекрасно видят и понимают истину, но любая «печаль­ная необходимость», или политические интересы, как они их по­нимают, или интересы собственного положения могут заста­вить их предать истину и затем умыть руки.

По отношению к эволюции духа Пилат — это остановка. Действительный рост заключается в гармоническом развитии ума, чувств и воли. Одностороннее развитие далеко идти не может — без соответствующего развития чувств развитие ума и воли никуда, как в данном случае, не приведёт. Чтобы предать истину, Пилату необходимо сделать её условной. Эта при­нятая Пилатом условность истины помогает ему выбираться из трудных положений, в которые загоняет его собствен­ное понимание истины. Вместе с тем, эта самая условность истины останавливает его внутреннее развитие, рост его идей. С условной истиной далеко не уйдёшь. «Пилат» обречён, на то, чтобы вращаться по замкнутому кругу.

Другой замечательный тип в евангельской драме, также противоположный тому, что в современном человечестве ведёт к сверхчеловеку, — это Иуда.

Иуда — очень странная фигура. Нет ни одного человека, о котором было бы написано столько, сколько написано об Иуде. В современной европейской литературе существуют попытки изобразить и истолковать Иуду с самых разно­образных точек зрений. В противоположность обычному «церковному» толкованию Иуды как низкого и алчного «жида», который продал Христа за тридцать сребрен-ников, его изображают порой в виде фигуры более великой, чем сам Христос, человеком, который принёс в жертву себя, своё спасение и свою «вечную жизнь» ради того, чтобы совер­шить чудо искупления; или он выступает как человек, вос­ставший против Христа, ибо Христос, по его мнению,

окружил себя негодными людьми, поставил себя в смешное положение и т. п.

Однако в действительности Иуда — это даже не роль и, конечно, не романтический герой, не заговорщик, желающий укрепить союз апостолов кровью Христа, и не человек, ко­торый борется за чистоту какой-то идеи. Иуда — всего-навсего маленький человек, который оказался не на своём месте, самый обычный человек, полный недоверия, страхов и подоз­рений, человек, которому не следовало бы находиться среди апостолов, который ничего не понимал из того, что говорил ученикам Иисус, — но этот человек по какой-то причине ока­зался среди них, причём ему было даже предоставлено ответ­ственное положение и некоторая власть. Иуда считался одним из любимых учеников Иисуса; он ведал хозяйством апос­толов, был их казначеем. Трагедия Иуды — в том, что он боялся раскрытия своей сущности; он чувствовал, что нахо­дится не на своем месте и страшился мысли, что в один прекрасный день Иисус раскроет это другим. Наконец, он не смог более выносить своё положение; он недопонял неко­торых слов Иисуса, возможно, почувствовал в них угрозу или намёк на нечто, известное только ему и Иисусу. Взвол­нованный и напуганный, Иуда бежал с вечери Иисуса и учеников, решив предать Иисуса. Знаменитые тридцать среб-ренников не играли в этом никакой роли. Иуда действовал под влиянием оскорбления и страха; он хотел разрушить и уничтожить то, чего не мог понять, то, что превышало и унижало его уже тем, что превышало его понимание. Чтобы почувствовать себя правым, ему нужно было обвинить в преступлениях Иисуса и учеников. Психология Иуды — это вполне человеческая психология, психология ума, который чернит то, чего не понимает.

Пилат и Иуда, поставленные рядом с Иисусом, это уди­вительная особенность евангельской драмы. Больших контрас­тов нельзя найти, трудно себе представить. Если бы можно было рассматривать Евангелие как литературное произведение, сопоставление Христа, Пилата и Иуды указывало бы на руку великого писателя. В коротких сценах и немногих словах здесь показаны противоречия, не только не исчезнувшие в человечестве за две тысячи лет, но с большой пыш­ностью выросшие в нём и развившиеся.

Вместо приближения к внутреннему единству человек всё дальше и дальше отходит от него; но вопрос о достижении единства — самый существенный вопрос внутреннего развития человека. Если он не достиг внутреннего единства, человек не может иметь никакого «я», лишён воли. Понятие «воли»

b отношении человека, не достигшего внутреннего единства, — совершенно искусственно.

Большая часть наших поступков определяется непроизволь-ными мотивами. Вся жизнь слагается из мелочей, которым мы непрерывно поддаёмся и служим. Наше «я» непрерывно, как в калейдоскопе, меняется. Любое внешнее событие, поражающее нас, любая внезапно возникшая эмоция стано-вится калифом на час, начинает строить и управлять, и, в свою очередь, неожиданно свергается и заменяется чем-то другим. А внутреннее сознание, не стремясь рассеять ил­люзорность этого калейдоскопа и не понимая того, что сила, которая решает и действует, вовсе не оно само, ставит на всём свою подпись и говорит о разных моментах жизни, в которых действуют самые разные силы: «это я, и это я». С этой точки зрения волю можно определить как «равнодействующую желаний». Следовательно, пока желания не стали постоянными, человек — это игрушка настроений и внешних впечатлений. Он никогда не знает, что он скажет или сделает. Не только завтрашний день, но даже следующее мгновение скрыто для него за стеной случайностей.

То, что кажется последовательностью действий человека, находит своё объяснение в бедности его мотивов и желаний, или в искусственной дисциплине, привитой «образованием» и «воспитанием», или, прежде всего, в том, что люди подражают друг другу. Что же касается людей с так называемой «сильной волей», то обычно у них господствует одно желание, в котором все прочие исчезают.

Если мы не понимаем отсутствия единства во внутреннем

мире человека, то не понимаем и необходимости такого

единства в сверхчеловеке, так же как не понимаем и многие

другие его черты. Сверхчеловек кажется нам сухим рациона-

листом, лишённым эмоций, тогда как на самом деле эмоцио-

нальность сверхчеловека, т. е. его способность чувствовать,

далеко превосходит эмоциональность обычного человека.

Психология сверхчеловека остаётся для нас неуловимой,

ибо мы не понимаем того, что нормальное психическое

состояние сверхчеловека — это экстаз в самых разнообразных

значениях этого слова.

Экстаз — нечто настолько высшее среди всех возможных человеческих переживаний, что у нас нет ни слов, ни средств для его описания. Люди, переживавшие экстаз, много раз стремились описать то, что они испытали, и эти опи­сания разных людей, не знавших друг друга, из разных веков, удивительно похожи, а главное, заключают в себе одинаковое постижение Непознаваемого. Кроме того, описание экстаза,

если это подлинный экстаз, содержит в себе некую внутрен­нюю истину, в которой нельзя обмануться и отсутствие которой немедленно чувствуется в случае ложного экстаза, как это бывает в описаниях переживаний «святых» формальных религий.

Но, вообще говоря, описание экстатических переживаний простыми словами представляет собой почти непреодолимые трудности. Только искусству — поэзии, музыке, живописи, — доступна, хотя и очень слабая, передача реального содержания экстаза. Всякое подлинное искусство, фактически, и есть не что иное, как попытка передать ощущение экстаза. И только тот понимает искусство, кто чувствует в нём этот привкус экстаза.

Если мы определим «экстаз» как высшее эмоциональное переживание (что, вероятно, вполне правильно), нам станет ясно, что развитие человека к сверхчеловеку не может сводиться к росту одного интеллекта. Должна развиваться и эмоциональная жизнь — в некоторых нелегко постижимых формах. И главная перемена в человеке как раз и дол­жна произойти благодаря эволюции эмоциональной жизни.

Если теперь представить себе образ человека, приближаю­щегося к новому типу, необходимо понять, что он будет жить какой-то своей особой жизнью, мало похожей на жизнь обыкновенных людей и трудной для нашего понимания. В его жизни будет много страдания — будет и такое стра­дание, которое очень слабо касается нас, и наслаждение, о котором мы не имеем никакого понятия, слабый отзвук которого лишь изредка доходит до нас.

Но для человека, который сам не меняется от со­прикосновения с идеей сверхчеловека, в этой идее есть одна сторона, придающая всему очень мрачный колорит. Это — дальность идеи, отдалённость, отрезанность сверхчеловека от нас, от нашей жизни. Мы занимаем одно место в жизни, он —. совсем другое; он не имеет никакого отношения к нам, кроме того, что мы некоторым образом создаём его. И когда люди начинают рассматривать своё отношение к сверхчеловеку с этой точки зрения, в них начинает закрадываться сомнение, постепенно переходящее в более определённое неприятное чув­ство, которое выливается в отрицательный взгляд на всю идею в целом.

Люди могут рассуждать и часто рассуждают так: до­пустим, сверхчеловек на самом деле будет именно таким, каким мы рисовали его себе — просветлённым и новым, и будет он в некотором смысле плодом всей нашей жизни. Но что нам до этого, если это будет он, а не мы? Что

такое мы по отношению к нему? Почва, на которой со вре­менем вырастет прекрасный цветок? Глина, из которой. вылепят прекрасную статую? Нам показывают свет, которого мы никогда не увидим. Почему мы должны служить этому свету, которым будут наслаждаться другие? Мы — нищие, нам темно и холодно, а нас утешают, показывая огни в доме богача. Мы голодны, а нам говорят о пире, где нас не будет. Мы тратим всю жизнь, чтобы собрать жалкие крохи знания, а нам говорят, что всё наше знание — иллюзия, что в душе сверхчеловека загорится огонь, при свете которого он увидит то, что мы так жадно искали, к чему стремились и чего не могли найти.

---

Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 11; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!