I II. «Египетские ночи» или «тьма египетская»

Юрий Соловьев

 

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И АЛИСТЕР КРОУЛИ: НЕЧТО О ПРИРОДЕ ВИДЕНИЙ

Но уже импровизатор чувствовал прибли­жение Бога... Он дал знак музыкантам иг­рать... Лицо его страшно побледнело, он за­трепетал как в лихорадке; глаза его засвер­кали чудным огнем; он приподнял рукою чер­ные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота... и вдруг шагнул вперед, сложил крестом руки на грудь... му­зыка умолкла... Импровизация началась.

 

А. С. Пушкин. Египетские ночи.

 

1875 год отмечен в истории чредою странных событий. В этом году Е. П. Блаватская основала свое Теософское общество; умер один из адептов нового оккультизма Элифас Леви (А.-Л. Констан); в России солидные журналы развернули полемику о спиритизме, в которой приняли участие известный химик А. М. Бутлеров и зоолог Н. П. Вагнер... Еще один энтузиаст «религиозного» спиритизма в духе Аллана Кардека и внимательный читатель Э. Леви - граф А. К. Толстой - умер в тот год. Наконец, в 1875-м в Лондон для изучения древних коптских и еврейских рукописей прибыл 22-летний фило­соф, «доцент и магистр», Владимир Сергеевич Соловьев, который, по непонятной его серьезным лондонским компаньонам причине, отправился в Каир, где 11 ноября 1875 г. получил некое откровение, после которого превратился в проповедника тайного учения - и

ПОЧТИ в бродягу.. Идеи, разбуженные им в ночной египетской пус­ТЫне, позднее угрожали ересью Русской Православной Церкви, бы­ли этой Церковью осуждены2 - но они же вдохновили целое поко­ление литераторов, художников, артистов, музыкантов, сотворив­ших такое явление, как русский «серебряный век».

За месяц до соловьевского экстаза, 11 октября 1875 г. (день смерти Э. Леви) в Лемингтоне близ Стратфорда-на-Эйвоне, в семье проповедника секты «плимутских братьев» родился один из самых знаменитых оккультистов ХХ века, Эдвард Александр (Алистер) Кроули, который позднее не стеснялся именовать себя «Великим

Зверем», «Антихристом», «Бафометом», объявил своим числом «три шестерки», прославился множеством скандалов, связанных с распутством, наркотиками, тайными орденами, «сатанизмом» и «черными мессами»З. В 29-летнем возрасте, имея за плечами Солид­ную школу изучения и применения разнообразных магических практик, Кроули тоже оказался в Каире, где, используя медиумиче­ские способности своей жены (Кроули такими способностями не обладал - чему не одно свидетельство - и пытался их стимулировать магическими ритуалами, галюциногенами и сексом), вступил в кон­такт с демоном Айвасом, от которого получил опять-таки некое «отк­ровение», записанное 8-10 апреля 1904 г. в «Книге закона»5. После этих событий Кроули стал приобретать свой двусмысленный автори­тет, основал то, что считал новой (телемитской) религией, и подобно Соловьеву превратился в бродягу и проповедника. Как и Соловьев в России, он оказал сильное влияние на англоязычную элитарную и массовую культуру 1960-90-х ГГ., посмертно сделавшись объектом почитания многих музыкантов, кинематографистов, литераторов.

Итак, налицо более или менее схожая завязка двух историй. Именно завязка, начало двух «мистических карьер» окажется в фо­кусе нашего внимания. Мы попытаемся восстановить путь Соловье­ва и Кроули к их «египетским ночам» и, по возможности, понять характер тех сил, с которыми оба наших героя вступили в контакт. Соловьев и Кроули так или иначе литературно зафиксировали ви­денное и слышанное - и мы сопоставим эти тексты.

 

Репутация

Впрочем, незаинтересованный (или слишком заинтересован­ный в одном из персонажей) читатель сразу может возразить противопоставления наших героев, усмотрев главный конфликт в несход­стве репутаций. Здесь можно возразить, заметив походя, что как Соловьев заслужил от А. А. Блока эпитет «рыцарь-монах» (название статьи 1910 г.), так и Кроули, полвека «провозившийся» с немецким«Орденом восточных тамплиеров», не менее заслуживал подобного прозвища... Но это, скорее, риторика. В жизни Вл. Соловьева до его каирского путешествия (и после этой поездки) встречается множе­ство странных моментов, складывающихся в любопытную картину.

Внук священника, сын весьма религиозного отца, Вл. Соловьев и сам проявлял с детства крайнее «религиозное возбуждение» (кста­ти, роль отца А. Кроули в секте плимутских братьев также напоми­нала пастырскую миссию). Соловьев вспоминал, что собирался уйти в монастырь, ожидал антихристова пришествия (под этим знаком он прожил весь свой век - впрочем, Кроули тоже), готовил себя к му­кам за веру - вплоть до самоистязания. Отец, дабы ослабить фана­тизм будущего философа, подарил ему в день именин вместе с жи­тиями святых книгу доктора Петинуса «Олимп», «обильно укра­шенную изображениями греческих богов и богинь». «Эти светлые образы, - говорил Соловьев, - сразу пленили мое воображение, расширили и смягчили мою религиозность». Расширили до такой степени, что уже взрослый Соловьев имел смелость кощунственно поминать за богослужением Страстной Седмицы античного демона Адониса8 и, более того, рассказывать об этом в письме к православ­ному и благочестивому человеку - А. Ф. Аксаковой (Тютчевой), ­оправдываясь этимологией, в которой сопоставлял имя греко­сирийского божка с именем Божиим - Адонаи. Завершая эту испо­ведь-похвальбу, Соловьев не преминул «метнуть стрелу» в Отцов Церкви, мало, на его взгляд, ценивших красоту9. Кроули при посе­щении православной Литургии (он дважды побывал в России) тоже приходило в голову нечто, мало вяжущееся со смыслом христиан­ского богослужения. Свидетельством тому - эссе 1913 г. «Сердце Святой Руси» 10, «гностическая месса» (Liber ХV), написанная, как любят подчеркивать современные кроулианцы, под впечатлением от православной Литургии, множество стихотворений, в том числе ­«Гимн Пану», в известном смысле «двойнику» Адониса.

Но вернемся к юному Вл. Соловьеву, у которого «смягчение ре­лигиозности» перешло в агрессивный нигилизм, владевший душой будущего философа с 1865 по 1869 гг. (от 12 до 16 лет). Соловьев вспоминал: «... я не ограничивался охлаждением к церковному бого­служению, к которому прежде имел страсть, но предался практиче­скому иконоборству и - выбросил за окно и в помойную яму некото­рые иконы, бывшие в моей комнате. Когда я додумался, что Бога во­все нет, а есть только материя, я с таким жаром проповедовал эту но­вую веру одному своему приятелю, что он, вместо всяких возраже­ний, заметил: "Я удивляюсь только одному: почему ты не молишься этой своей материи?,,» В этот период Соловьев отрицательно влияет на веру своих друзей. По словам его же племянника, С. М. Соловьева, для них Владимир Сергеевич «являлся "сатаной", опасным соблазни­телем» . Однажды, прогуливаясь вместе с другим будущим филосо­фом, Л. М. Лопатиным и его, Лопатина, братом в Покровском­ Глебове и оказавшись на кладбище, Соловьев «в припадке бурного свободомыслия... повалил на одной могиле крест и стал на нем пры­гать». Было ли это инсценировкой тамплиерских обрядов или вопло­щением катарских идей о Св. Кресте - непонятно, однако соловьев­ских Спутников такое поведение напугало, а увидавший сцену «мест­ный мужик» подбежал и «из последних слов» выбранил компанию «вольнодумцев». «Хорошо, что дело окончилось только этим» ­вспоминал Л. М. Лопатин. В общем, юношей Соловьев не менее чем Кроули заслуживал называться «антихристом»...

Для сравнения: именно в детстве Эдвард Александр Кроули за­получил от своей набожной матушки прозвище «Великого Зверя»(См.: Откр. 13: 11-18; 17: 3-18). Как уже говорилось, отец Кроули верховодил в одной из общин «плимутских братьев» - и позднее в «исповеди» британский маг объяснял свой «сатанизм» и оккультные опыты бунтом против «религии детства», что вполне похоже на Со­ловьева. Бунт Кроули не был спровоцирован авторитаризмом родите­лей - как раз наоборот, «из его автобиографии ясно, что у него были любящие и снисходительные родители, а он был балованным маль­чиком». Точно так же и на Соловьева его знаменитый отец-историк (и, повторим, религиозный человек) никакого давления не оказывал: «Мой отец, хорошо видевший, что происходит в моей голове, воздерживался от прямого противодействия...» Обратим внимание отец не стал противодействовать сыновнему нигилизму, но против христианского рвения посчитал нужным, как мы помним, сделать языческую инъекцию... Тем не менее, порядки в семье и нравы науч­ной интеллигенции заставили Вл. Соловьева в известной мере ми­микрировать под общепринятый стандарт поведения и мысли, чему свидетельством наукообразие его вполне оккультистских сочинений, гладкость визионерских стихов и попытки респектабельного церков­ного реформаторства. Кроули, добавим, в детстве столь «концепту­альных» действий, как Соловьев, не предпринимал, считая секс глав­ным врагом Христианства (этим он напоминает еще одного русско­го мыслителя - В. В. Розанова) и практикуя подобную «вражду» с горничными. Что касается церковного обряда и учения, то англича­нин частенько использовал их, сочиняя разнообразные ритуалы - а, кроме того, принял «сан» в так называемой «гностической католиче­ской церкви», позднее узурпировав власть в одной из ее общин и объ­явив себя «пророком». Любопытно, что сама возможность основать новую религию, заключить с Богом «новый договор», характерная для кроулианских умонастроений, заложена, как ни странно, в док­трине «плимутских братьев» а у другого протестантского движения, американских перфекционистов, встречаем и активную роль челове­ческой воли («Фелима» Кроули), и то, что можно назвать «сексу­альной магией»21 (которой Кроули всю жизнь занимался). Как видим, и в английском варианте нет абсолютного разрыва с «детской верой», навыки сохранены и пущены в дело. К слову, перфекционисты, равно как и сочинения основателя их секты, Дж. Х. Нойеза, весьма интере­совали Соловьева в период лондонского путешествия. В России по­следней четверти ХIХ в. все помянутые здесь секты считались коммунистическими и спиритическими. Последнее, вероятно, весьма важно для Соловьева - о его особенных связях со спиритизмом еще будет сказано. Особые формы спиритизма практиковал и Кроули.

Интересно, что следы сексуальной магии, в которую посвятил Кроули немецкий оккультист, глава Ordo Templi Оriеntis, Теодор Ройс в 1910 г., можно найти в практике, проповедовавшейся в нача­ле XIX в. прусским мистиком Иоганнесом Вильгельмом Эбелем. Эбель, в свою очередь, считал своими предшественниками Иоанна Лейденского (1509-1536), практиковавшего полигамию, и Якоба Беме, подробно .разрабатывавшего в ХVII в. учение о Софии, а это уже соловьевская страсть.

Соловьевские и кроулианские совпадения хотелось бы в этой части сопроводить словами русской антропософки «первой волны» эмиграции Евгении Борисовны Гурвич, автора очень интересной книги «Владимир Соловьев и Рудольф Штейнер».

Е. Б. Гурвич считала, что в антихристе из последней своей книги «Три разговора» Соловьев изобразил собственную «вторую на­туру», словно бы пытаясь излечиться от нее: «Талантливая и теоретически весьма идеалистическая личность антихриста - это пред­ставление того, чем Соловьев мог бы стать...»

Любопытно, что автор тут же предлагает и обратный соловьевскому тип поведения: «Ницше... пытался соглашаться со своим ан­тихристом, и этим идентифицировался со своими собственными не­достатками, ...так что в конце концов он оказался инспирирован тем демоном, которого древние называли Ариманом». Такая «идентификация с недостатками» декларируется в каирском сочинении Кроули, «Книге закона» (гл. 1: 41), написанном отчасти в духе ницшевского «Заратустры»: «Слово грех есть ограничение. О муж! Не отказывай жене своей, когда она хочет!» и т. п.

 

II. Путь в Каир

  Соловьева с детства посещали видения. «Он был очень силь­ным медиумом», - утверждал его племянник' . Философ кн. Е. Н. Трубецкой вспоминал: «Сколько раз с глазу на глаз с ним я ощущал мистический трепет, доводивший до сердцебиения, когда по виду его изменившегося и побледневшего лица (вспомним импровизатора из "Египетских ночей" - Ю. С.) мне становилось ясным, что Со­ловьев что-то видит, что именно, этого я не решался спросить. Ко­гда вдруг, ни с того ни с сего, на лице его изображался мистический ужас, становилось невообразимо страшно. <...> ...вы тут чувствовали себя непосредственно перед бездной и испытывали ощущение какой-то страшной медиумической силы». Видел же Соловьев по преимуществу чертей, «и он просто рассказывал о них, иногда впадая в шутливый тон» ... Между тем, чертей не пугало даже имя Христо­во, звучавшее из уст философа. В эмиграции Ю. Терапиано расска­зывал, «что Соловьев занимался перепиской с чертом», Которую по­сле смерти философа уничтожили близкие. «Черти морские меня полюбили», - начинает Соловьев стихи о «вечной женственности»...

Одно видение особенно волновало философа. Впервые оно по­сетило его в 1862 г. - он был девятилетним мальчиком. В москов­ском храме Вознесения, в открытом алтаре он увидел некое сущест­во, которое позднее назовет «святой Софией» или «Вечной женст­венностью». Воспоминание об этом видении Соловьев зарифмовал в поэме «Три свидания» (1898). Позже мы вернемся к этим стихам.

Видения волновали Соловьева - возможно, он пытался найти им объяснение, слушая курс в Московской Духовной Академии. Впрочем, в ту пору Академия была едва ли не единственным местом в России, где дозволял ось читать студентам философию. В академической биб­лиотеке Соловьев проводил часы над сочинениями Я. Беме и Э. Све­денборга - визионеров-философов, как и он сам. Там же, в Академии, он познакомился с представителями православного духовенства (Д. Ф. Голубинским), по-своему увлеченными образом софии. Здесь, под сенью Свято-Троицкой Сергиевой лавры, Соловьев пишет весьма странную статью - «Мифологический процесс в древнем язычестве» (1873), в которой делит историю мифа на три периода, последний (и высший) из которых в соловьевском описании заставляет нас вспом­нить о фаллоцентрических взглядах Кроули: «Духовный бог вполне сливается с материальною природой, - размышлял Соловьев, - со­вершенно нисходит на землю, исключительно проявляясь в органиче­ской земной жизни - период фаллический»З7. Эта точка зрения близка постулатам о низведении божества на землю, изложенным в гермети­ческих сочинениях - особенно в «Асклепии». Однако, любопытное замечание по поводу интересующих нас мыслей читаем у одного из самых глубоких знатоков и интерпретаторов Вл. Соловьева - А. Ф. Лосева: «Изображая христианство, Вл. Соловьев будет говорить не о фаллической мифологии, но о богочеловечестве. Однако необходи­мость конечного слияния духовного и материального в одно живое и органическое целое одинаково методологически постулируется Вл. Соловьевым и в языческой и в христианской мифологии). Вполне воз­можно, что такие взгляды могли привести Соловьева к чему-то похожему на «сексуальную магию» Кроули, на практику секты Нойе­за или русских хлыстов, на индийскую тантру. Об этом, по крайней мере, заставляют задуматься поиски Соловьевым «воплощения Софию) в женщинах, окружавших его: графине Софии Андреевне Тол­стой, ее племяннице, Софии Петровне Хитрово и в Софии Михай­ловне Мартыновой... Так же примерно Кроули выискивал своих мно­гочисленных «багряных жен).

К теоретическим штудиям нечто добавлял и спиритизм – об этом увлечении Соловьева мы уже вспоминали. Здесь философ ис­кал «зерно действительной магии», которое, правда, оказалось на его взгляд слишком мало. Центром опытного и псевдорелигиозного спиритизма в те времена была Англия... Кроме того, лондонский Британский музей манил Соловьева собранием гностических и каб­балистических рукописей. Итак, получив степень магистра и звание доцента, наш герой испросил себе командировку в Лондон, для изу­чения «в Британском музее памятников индийской, гностической и средневековой философии», а также для самостоятельного обще­ния со спиритами. По прибытии в Лондон, Соловьев быстро разоча­ровался в спиритах, но, впрочем, использовал спиритизм в своих целях. Философ начинает практиковать некую собственную мисти­ку. В библиотеке он «целые часы» сидел «над какой-то книгой о Каббале с курьезными, диковинными рисунками и значками, со­вершенно углубленный и забывающий, что делается вокруг».

«В одной строчке этой книги, - говорил Соловьев своему скеп­тично настроеннoмy русскому компаньону, - больше ума, нежели во всей европейской науке». Конечно, нельзя определить, какие именно книги читал Соловьев в Британском музее. Но сам факт интереса к Каббале (философ определял Софию кроме прочего и каббалистиче­ским термином «эн-соф» - ничто или Бесконечное) также сближает Соловьева с Кроули. Британский маг, как уже говорилось, прошел школу оккультизма в «Герметическом ордене Золотой Зари» (Hermetic Orden of the Golden Dawn), где весьма много внимания уделялось изучению Каббалы, поскольку ее считали ключом к древним (египет­ским, вавилонским, эллинским) мистериям. Практически каждый из числа заметных членов ордена оставил книги по Каббале: С. Л. Ма­зерс, А. Э. Уэйт, Д. Форчун и др. Кроули не был исключением.

Подобные увлечения Соловьева и Кроули могут объяснить еще и редкую доверчивость обоих мистиков к собственным (или «почти соб­ственным» - у Кроули) видениям - и вообще страсть к этим самым ви­дениям: «... каббалисты придавали огромное значение индивидуально­му опыту и претендовали на роль единственно правильного уче­ния...». Впрочем, Соловьевым вдобавок владел охвативший Россию1870-80-х ГГ. дух научного экспериментаторства. Философ, таким об­разом, напоминает нам этакого мистического Базарова, вместо резания лягушек вздумавшего вызывать духов. Но и Кроули неоднократно про­возглашал свою магию наукой.

Отметим еще одну деталь, сближающую в наших глазах Со­ловьева и Кроули - орден «Золотой Зари» основой своих практик считал сочинения Гермеса Трисмегиста (оттого орден и назван «гер­метическим»). Гермес Трисмегист, в свою очередь, традиционно отождествлялся с древнеегипетским божеством Тотом, хранителем мудрости (Софии), что предопределило египетскую символику об­рядов «Золотой Зари» и, вероятно, стремление ее членов к египет­ским путешествиям. Но сейчас речь не об этом.

В бумагах Соловьева была найдена так называемая «Молитва об откровении великой тайны». Она была записана (или сочинена) философом во время путешествия в Лондон и Каир, переплетена вместе с медиумическими записями Соловьева и несла на себе замет­ный, по мнению исследователей, отпечаток гностических и каббали­стических доктрин. (Впрочем, определенного рода молитвы практи­ковали и спириты.) Соловьев начинает интересующий нас текст со слов: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Ain-Soph, Jah, Soph-Jah...» Да­лее в молитве сказано: «Неизреченным, страшным и всемогущимименем заклинаю богов, демонов, людей и всех живущих. Соберите воедино лучи силы вашей, преградите источник вашего хотения и будьте причастниками молитвы моей. Да возможем уловить (курсив наш - Ю. С.) чистую глубину Сиона, да обретем бесценную жемчу­жину Офира и да соединятся розы с лилиями в долине Саронской...»48 Перед нами не что иное, как настоящее магическое заклинание, соз­данное по герметическим канонам, которым в эпоху Возрождения учили М. Фичино или Д. Пико делла Мирандола: «.. .древние мудре­цы, понимавшие природу Вселенной, сводили богов в посвященные им святилища путем притягивания или уловленuя части мировой ду­ши». София в интересующем нас тексте действительно названа «душою миров», а сводится она просьбою: «снизойди в темницу ду­шевную... сама воплотись в нас и в мире...» Позднее, пытаясь ре­формировать православное богословие в соловьевском духе, прот. С. П. Булгаков прямо определил Софию как «душу мира», что священ­ноначалие справедливо сочло пантеизмом...

Соловьев лондонского периода был не чужд герметике (испове­довавшейся позднее Кроули). Подтверждение тому – стихотворение русского философа, сочиненное по пути из Каира в Москву, «Vis eiиs iпtеgrа, si versa, fuerit iп terram» («Сила его цела, когда обратится в землю»); название представляет собой цитату из герметической «Изумрудной скрижали». Позднее Соловьев написал для энцикло­педии Брокгауза и Ефрона статью о Гермесе Трисмегисте.

 

Итак, Соловьев составил и читал заклинание - и то, чего он добивался, произошло. Вот как он описал это:

Моей мечтою был музей Британский,

И он не обманул моей мечты.

              <... >

Пусть там снуют людские мириады

Под грохот огнедышащих машин,

Пусть зиждутся бездушные громады, ­

Святая тишина, я здесь один.

<...>

И вот однажды - к осени то было ­

Я ей сказал: «О, божества рассвет!

Ты здесь, я чую - что же не явила

Себя глазам моим ты с детских лет?»

И только я помыслил это слово, ­

Вдруг золотой лазурью все полно,

И предо мной она сияет снова, ­

Одно ее лицо, - оно одно.

<...>

Я ей сказал: «Твое лицо явил ось,

Но всю тебя хочу я увидать...»

<...>

«В Египте будь!» - внутри раздался голос...

«<Три свидания», часть 2)

Интересная деталь: завязка какого-нибудь мистического при­ключения, случившаяся в Британском музее - не такой уж редкий сюжет для английской литературы рубежа XIX-XX вв. (например «Три самозванца» А. Мейчена (Макена); «Трактат Мидот» и «Под­брошенные руны» М. Р. Джеймса). Наяву нечто подобное произошло с ориенталистом и исследователем египетской магии А. Т. Уол­лесом Баджем, именно из Британского музея отправившимся в 1886 г. в свое первое египетское путешествие...

В XIX в. европейские оккультисты активно стремились в Египет. В 1840-х гг. там побывал Жерар де Нерваль - и как раз в поисках посвящения. В конце 1860-х сюда отправилась Е. П. Блаватская: в Егип­те она «познакомилась с изменяющим состояние сознания воз­действием гашиша, прошла курс обучения у заклинателя змей и обра­щалась за советом к коптскому магу...» «В 1871 году Блаватская вер­нулась в Каир, где, по ее словам, она прошла обучение повышенного уровня по оккультизму в Братстве Лучезарного Света - такое назва­ние носил египетский орден, столь древний и столь таинственный, что никто и никогда еще о нем не слышал». Между тем, Вл. Соловь­ев, если верить его лондонским товарищам, ехал в Египет потому, что«духи сообщили ему о существовании там тайного каббалистическо­го общества и обещали ему ввести в него, т. е. в общество». Итак, по одной версии жажда «свидания» с бесплотной Софией, по другой ­желание получить посвящение в неком тайном обществе привели Со­ловьева в ноябре 1875 г. в Каир...

Посвящение в тайное общество посредством невидимых «Высших неизвестных» также весьма обычный в оккультизме XX в. сюжет. Он стал причиной каирского путешествия Алистера Кроули.

Орден «Золотой Зари» возник в 1888 г. после того, как оккyль­тисты У. У. Уэсткотт и А. Ф. А. Вудворт нашли и расшифровали ма­нускрипт, содержавший запись ритуалов неизвестного розенкрейце­ровского общества. Однако подлинного своего взлета орден достиг тогда, когда один из его адептов, Самуэль Лиддел Мазерс, «установил контакт с Тайными Вождями». Мазерс писал о них так: «...Они очень редко связывались со мной, находясь в своем физическом теле. Если такая встреча была необходима, то время и место оговаривались им астрально». Похоже на общение Соловьева с Софией, не так ли? Вдобавок Мазерс тоже использовал для связи с «Тайными Вождями» некое подобие спиритических инструментов. Одно отличие - он не считал «Вождей» бесплотными или прямо «божественными» сущест­вами, «мировой душой» и т. п. «Лично я верю, - писал Мазерс, - что они - человеческие существа, живущие на этой Земле, но обладаю­щие неимоверной сверхчеловеческой силою). Как уже сказано, че­рез откровение этих существ орден стал что-то значить сам по себе, а Мазерс отважился претендовать на главенство в нем. В такой ситуа­ции для адептов «Золотой Зари» возник соблазн единоличных аст­ральных контактов, результатом которых должны были стать знание и власть. В 1899 г. орден раскололся (в этом году вступил в него Кро­ули) - и все части желали легитимности.

Кроули примкнул к Мазерсу, видимо, в надежде, что тот пред­ставит его «Тайным Вождям». Но Мазерс не испытывал такого же­лания - и Кроули развернул бешеную активность самостоятельно. В Шотландии, в имении Болескин, он практиковал средневековую ма­гию «Абрамелина»; штурмовал Гималаи и взбирался на вершины американского континента; медитировал в тени ацтекских пирам иди цейлонских ступ. Наконец, в 1903 г. Кроули вернулся в Шотлан­дию, женился на Розе Келли, дочери своего товарища по «Золотой Заре», предпринял путешествие на Восток - и в марте 1904 г. мы находим его в Каире.

 

Таким образом, оба наших героя - с разницей в 29 лет - появи­лись в одном и том же месте и примерно с одной целью – снискать откровение о тайном знании.

 

I II. «Египетские ночи» или «тьма египетская»

В письме к матери от 18 ноября 1875 г. Вл. Соловьев описал свою первую неделю в Египте: философ «взлезал» на пирамиду Хе­опса и спускался в подземелье гробницы, спускался также в каир­ский «колодезь Иосифа» осмотрел музей древностей - «великолеп­ный», но не более того. Любопытная деталь - соседом Соловьева по каирской гостинице «Аббат» и столь частым собеседником, что воспоминание о нем закреплено в поэме «Три свидания», был гене­рал Ростислав Андреевич Фадеев (1824-1883), дядя со стороны ма­тери знаменитой Е. П. Блаватской...

я ждал меж тем заветного свиданья,

- говорит Соловьев в последней части «Трех свиданий»,

- И вот однажды, в тихий час ночной

Как ветерка прохладное дыханье:

«В пустыне я - иди туда за мной».

<...>

...без денег, без припасов,

И я в один прекрасный день, пошел...

 

Путешествовал Соловьев на севере Фиваиды, где в III в. н. э. прп. Антоний Великий положил начало христианскому пустынножитель­ству. Главной целью подвижника была борьба «против темных демонских сил». «Конечно, всякий христианин обязан принимать уча­стие в этой духовной войне, монахи, однако, образуют собою аван­гард или ударные части, которые нападают на врага непосредственное его убежище, - в пустыне, которая считалась особенным местом жительства бесов после распространения христианства в населенных местностях», - писал известный православный богослов архиепи­скоп Василий (Кривошеин). Соловьев вряд ли шел в Фиваиду во исполнение христианского долга - он повиновался зову из пустыни, получается, бесовскому зову. Сравните: «Аще убо рекут вам: се в пус­тыни есть: не изыдите» (Матф. 24: 27). Он искал видений, которые искушали св. Антония и которые преподобный воин победил...

По дороге, одетый «в цилиндре высочайшем и пальто», Со­ловьев сам был принят бедуинами за черта и чудом избежал смерти.

Наступила ночь. Голодный и замерзший, философ улегся наземь, прислушиваясь к вою шакала.

И долго я лежал в дремоте жуткой,

И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»

И я уснул; когда, ж проснулся чутко, ­

Дышали розами земля и неба круг...

 

Внешнюю историю этого путешествия Соловьев изложил в письме к матери уже 27 ноября 1875 г. Внутреннюю - в цикле ка­ирских стихов и в написанных гораздо позже «Трех свиданиях»...

Кроули оказался в Каире (средневековое название части этого города - Новый Вавилон, что вполне соответствует апокалипсиче­ской образности кроулианских сочинений; также «каир» означает«город» на древне-британском наречии, а Кроули весьма почитал древнекельтское наследие, даже собственное имя перевел на кельт­ский в марте 1904 г. Он пытался, остановившись в гостинице, раз­влечь свою беременную жену вызыванием «сильфов» (воздушных духов) - и это привело Розу Келли (Кроули) в особое настроение. 18 марта она получила во сне известие, которое передала спешно вер­нувшемуся с раскопок Кроули: «Она поведала ему, что он обидел Гора», о котором, по словам Кроули, его жена ничего не знала. В ка­ирском музее она показала ему статую Ра-Гор-Куита, одной из форм Гора, и Кроули был поражен, обнаружив, что номер экспоната совпал с числом зверя Апокалипсиса 666. Роза, тотчас прозванная мужем в честь героини романа Г. Эберса Уардой (египетская принцесса), нау­чила Кроули ритуалу, которым якобы вызывался древнеегипетский бог Гор. «Ритуал казался бессмысленным», но британский маг попро­бовал - и вполне успешно. Ему удалось поговорить не только с Го­ром, но и со своим «ангелом- (демоном-) хранителем», которого он доселе годами безуспешно вызывал. «Ангел» назвался Айвасом, позднее Кроули изобразил его на стенах своего «телемского аббатст­ва» в Чефалу (Сицилия) как удивительное огромное существо с ше­стью пальцами на руках и ногах.. Этот демон повелел Кроули взять «вечное перо» и писать. Потусторонний голос диктовал из угла гос­тиничного номера три дня подряд (8, 9 и 10 апреля, начиная ровно в полдень) то, что было названо Liber Аl уеl Legis «Книга закона» ­любопытно, что ее латинское название напоминает название книги гностика Вардесана (154-222) «Liber legum regionum»)... Итак, что же за видения открылись нашим героям?

Первая часть кроулианской «Книги закона» названа Nuit. Это, вероятно, игра слов: «Нейт» - древнеегипетская богиня города Саис, соединявшая одновременно мужское и женское начало, обла­давшая функцией демиурга. Ее называли «отец отцов» и «мать ма­терей», она владела магической силой, была богиней охоты, войны, воды и моря, матерью крокодилов. Геродот отождествлял ее с боги­ней-девой Афиной. Но самое главное - Нейт была «открывательницей путей» на запад, в потустороннюю область мертвых, из чего можно сделать вывод и о ее власти над видениями. Когда Вл. Соловьев в стихотворении 1898 г. (в апреле этого года Соловьев снова посетил Египет) «Нильская дельта» отвергает. еги­петскую параллель со своей Софией, он все-таки наделяет Софию тем же качеством «открывательницы путей» - «радужных ВОРОТ», что была у Нейт:

Не Изида трехвенечная

Ту весну им приведет,

А нетронутая, вечная

«Дева Радужных Ворот»...

 

Для штейнерианцев соловьевское отречение было неубеди­тельно: Е. Б. Гурвич главным мотивом путешествия философа в Египет считала то, что «богиней древнего Египта была Изида или Нейд» (курсив наш - Ю.С.). Сам Р. Штейнер говорил в лекциях о«переживании Софии» древними египтянами в образе Изиды... Как видим, между кроулианской Нейт и соловьевской Софией су­ществует символическое тождество. Вдобавок, если само имя объ­екта соловьевского поклонения говорит о возрождении философом гностического мифа (София - последний, тридцатый, эон Полноты­ Плеромы в нескольких гностических доктринах), то и Кроули, пере­водя свою мистику и магию на язык мифа египетского, действует в духе исследований своего современника M. Амелино, утверждавше­го - школа Валентина-гностика берет свое начало «в доктринах Древнего Египта». Соловьев, видимо, считал собственным учите­лем именно Валентина, отождествленного им с офитской сектой. В статье, написанной для энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, Соловьев, пересказывая систему Валентина по св. Иринею Лионскому, называет Валентина «одним из гениальнейших мысли­телей всех времен, родом из Египта».

Но вернемся к Nuit Кроули. Смысл словесной игры британско­го мага в том, что он, видимо, подразумевает здесь еще и значение «ню», «обнаженная» (истина или женственность) - и значение «Ночь», «чернота»... Пример «ню» во 2-м стихе l-й главы «Книги за­кона»: «Вот разоблачение сонма небес...» Еще одно значение восходит к Бернарду Шартрскому (ок. 1150 г.), согласно которому «сверхсущностный Бог» имеет своей интеллектуальной и женской эманацией «Ноис» (от греческого Нуса-Ума).

В 7-м стихе l-й главы читаем: «Внемли! Вот откровение Хоор-­пар-краат» - или Гор-па-Херд - Гор-ребенок египетской мифологии, которого греки считали богом молчания, исказив его имя в Горпо­крата. В видении этого божества уже для язычников эпохи элли­низма было мало хорошего. Артемидор (П в.) в своем «Соннике» (П, 34, 39) относит Горпократа к подземным богам - вместе с Изидой, Гекатой, Страхом и Ужасом... Явления этого божества «означают смуты, опасности, угрозы и трудности... <...> В особенности же предвещают страдание их таинства - ибо даже если природный смысл означает иное, то мифологический и повествовательный ­именно это». К слову, Матери богов (сопоставимой с Нейт и Софи­ей) Артемидор тоже отдает должное: она «сама по себе предвещает смуту, страдание и разоблачение тайн» («открывательница путей», «дева радужных ворот» - Ю. С.), прок от нее - только земледель­цам, ибо «она и есть Земля»82.

Но вернемся к Горпократу. Это имя заставляет нас вспомнить о гностике II. в. Карпократе (так в русской традиции принято писать его греко-египетское имя). Из числа гностиков (а так называли себя в действительности только карпократиане) нет другого персонажа, настолько схожего с Кроули образом жизни и учением. Карпократ исповедовал веру в переселение душ и магию, занимался живопи­сью, изготавливал любовные напитки и вызывал демонов. Его уче­ние относительно собственности и государства напоминало комму­низм (Кроули тянуло в большевицкую Россию).

Ересиологи «приписывают» карпократианам самую безнравст­венную жизнь - действительно, по учению Карпократа, «спасаются души людей путем противления существующим порядкам, нарушая законы мироздателей». Именно такой душой гностики считали Гос­пода Иисуса Христа, но так как они сами весьма отчаянно нарушали законы, то часто в своих глазах выглядели «могущественнее Его». Путь души ко спасению, согласно Карпократу, «это самый разнооб­разный жизненный опыт: душа должна пережить все возможные со­стояния и положения в жизни, чтобы повсюду нарушить законы и разрушить дела мироздателей» (т. е. ангелов-демиургов, «темной си­лы»). «Позволительно иметь в обладании и делать все безбожное и нечестивое, - учил Карпократ, - ибо только по человеческому мне­нию есть худые и добрые дела»... 3десь образцом для гностиков слу­жили животные, не укрощающие ни одного своего желания. Мы не станем детально сопоставлять каждый пункт этой доктрины с жизньюи учением Кроули - хотя сходство, повторяем, очевидно. Между прочим, не расширяет ли приведенная фраза о животных этимологию прозвища «Великий зверь» ? Что же касается карпократианских эти­ческих установок, то здесь красноречиво выглядит замечание био­графа Кроули Дж. Саймоидса: «Он (Кроули) хотел покрыть себя по­зором, стать самым неуважаемым человеком на свете. <...> Он не уважал свое тело...» С карпократианством созвучны и самые знаменитые­ слова из «Книги закона» (1, 40-41): «Что хочешь, то делай ­вот весь закон. Слово грех есть ограничение...» '

Но есть нечто еще более интересное, сближающее британского мага и древнего гностика. Известно, что Кроули был одержим идеей создать «лунного дитятю», своего рода живого бога, зачатого в оп­ределенный час и при соблюдении определенного ритуала. Кроули посвятил этому свое «Лунное дитя» (1917), и С. Моэм в романе «Маг» выстроил сюжет вокруг подобных увлечений мага Хаддо, писанного с Кроули. Кое-кто из собственных детей Кроули, воз­можно, был таким образом и зачат...

У Карпократа же был сын Епифаний, умерший в 17-летнем воз­расте. Этот юноша успел написать книгу, прослыл мудрецом и учи­телем - но, самое главное, в кефалонском городе Самахе он был провозглашен лунным богом еще при жизни. Очевидная, на наш взгляд, параллель с кроулианской целью. Сравните с «Книгой Зако­на» (III, 45): «...тогда я дам родить ей ребенка, могущественнейше­го, чем все цари и земли».

Впрочем, не стоит забывать, что Горпократ - Гор-ребенок, стоящий у истоков нового эона. А то, что у эллинизированных егип­тян он олицетворял молчание, сближает его с Молчанием (гности­ческой четверицей) в учении Марка-гностика, изложенном св. Иринеем Лионским (Против ересей. 1, XIV).

Итак, сущность, диктующая Кроули «Книгу закона», начинает описывать Нейт: «Лазурь Небес - нагая Нейт!» (1, 14); «Цвет мой для слепых - черный, зрячие же узрят синеву и злато» (1, 60); «Я - лазурно­векая дочь Заката» (1, 64); «Синева - это я, и золото в сиянии Невесты моею» (II, 50). А вот описания Софии из каирских стихов Вл. Соловье­ва: «О, как в тебе лазури чистой много / И черных, черных туч!»; «Вся в лазури сегодня явилась / Предо мною царица моя... <...> А вдали, до­горая, дымилось / Злое пламя земного огня»; «Ей туманит печаль свет лазурных очей...»; «И с любовию вечной в лазурных очах». Соответствующие строки из «Трех свиданий»: «Лазурь кругом, лазурь в душе моей. / Пронизана лазурью золотистой... Кивнула мне и скрылася в ту­манн» (1-я часть); «Вдруг золотой лазурью все полно...» (2-я часть); «И в пурпуре небесного блистанья / Очами, полными лазурного огня, / Гля­дела ты...» (3-я часть). Такова внешность соловьевской Софии, не толь­ко символически (о чем уже говорилось), но и обличием схожей с кро­улианской Нейт. Что касается «пурпура» в последней из приведенных цитат, то вот место из 2-й главы «Книги закона» (ст. 50-51): «..наряд мой - пурпур и зелень. И вне пурпура - тоже пурпур...» Сюда же доба­вим цвет «багряной жены» Кроули.

Интересная деталь: три части соловьевских «Трех свиданий» напоминают о трех частях «Книги закона» («То, что ты пишешь, и есть троякая Книга закона» - 1, 35). Это не только композиционное сходство, но и мистическое: три дня сверхъестественного «диктан­та» Кроули, три видения Софии Соловьеву...

Другие эпитеты кроулианской Нейт: (царица неба» (1, 35), «цари­ца космоса» (1, 27), «постоянная средь небес» и т. п. находятся и у Со­ловьева довольно быстро: «У царицы моей есть высокий дворец...» и др.

Далее: у Кроули с Нейт связан офитский мотив поклонения дающему мудрость змею: «О лазурновекая жена, свейся в кольцо над ними!» (1, 19) (иначе: «Возгорись над их челом, о сверкающий змей! О лазурновекая жена, вы гнись над ними!» - 1, 18-19. Пер. А. Чернова); «Есть голубь, а есть змея. Выбирай же здраво!» (1, 57). Во второй главе «Книги закона», названой «Хадит» (мужское космиче­ское начало по Кроули), этот Хадит говорит о себе: «Я - змей даю­щий знание и негу и сверкающий блеск (Зохар - "блеск", книга Каббалы - Ю. С.), я разжигаю хмелем моим сердца людей. Кто же­лает почтить меня, возьмите вина и редких зелий... и захмелейте от них!» (11, 22); «Я - тайный змей, свернувшийся, из готовясь к прыж­ку... я и моя Нейт - одно» (11, 26). Здесь целый ряд любопытных со­фиологических параллелей.

Касательно «жены-змея» - в феврале 1876 г. Соловьев начал в Каире писать по-французски диалог «София», пользуясь, видимо, «подсказками» своей потусторонней учительницы. Этот текст мо­жет считаться эзотерическим учением для соловьевской философии. На полях этого трактата философ исполнил чертеж, отображающий соотношение фигур в его мифологии. Под именем София в скобках стоит пояснение: ofis, т. е. змей. Здесь можно предложить любо­пытную мифологическую параллель. Змея в образе женщины – это библейский змей-искуситель согласно интерпретации талмудистов и каббалистов, а также некоторым православным иконам. В еврей­ской мифологии такая змея ассоциируется с Лилит. В свою очередь Лилит (Лилиту) в шумерской мифологии «представлялась как дьяволица пустыни» - вспомним теперь соловьевскии «зов пусты­ни»... Но это еще не все: как демоница пустыни Лилит отождеств­лялась с царицей Савской (об этом знали Соловьев и гр. Ф. Сологуб, изобразивший царицу Савскую призраком, сотворенным сатаной из песка в пьесе «Соловьев в Фиваиде»). О царице Савской («царице Юга») в алхимическом трактате «Aurora consurgens», приписываемом­

Фоме Аквинскому, сказано: «Это сама Мудрость, царица Юга (regina Austri); которая должна прийти с Востока, подобно восходя­шей утренней заре...» В другом алхимическом трактате царица Савская - «девственница Земля». Для сравнения: «Ех Oriente Lux» - «С востока Свет», название одного стихотворения Соловьева (1890); «Земля-владычица! К тебе чело склонил я...» - другое сти­хотворение философа (1886). И уж коли царица Савская-Лилит обозначена псевдо-Аквинатом как «сама Мудрость», что мешало этой сущности представиться тем же именем Соловьеву?

Что до Кроули, то у него, как мы знаем, присутствует культ Нейт-земли, ночи. «В еврейской демонологии ночная дьяволица Ли­лит играла особую роль. Этому способствовало созвучие имени Лилит с древнееврейским словом "layla" - ночь». К слову, свою дочь, побывавшую в Египте в материнском чреве, Кроули назвал Лолой.

Пожалуй, все это - весьма красноречивые образы, в которых традиционное сознание может объяснить сущность, вступившую в общение с Соловьевым и Кроули.

    Далее: сочетание голубя и змеи - это лейтмотив соловьевской «Песни офитов» (1876), написанной по пути из Каира:

                Нашу голубку свяжите

                Новыми кольцами древнего змея.

 

Вольному сердцу не больно...

Ей ли бояться огня Прометея?

Чистой голубке привольно

В пламенных кольцах могучего змея.

В этом же стихотворении есть своего рода рефрен:

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

В «гностической мессе» А. Кроули (Liber ХV), написанной в 1913 г., также использована символика роз и лилий97, жрица в этом действе наряжена на манер соловьевской Софии - в голубую с золотом тогу. А, кроме того, София призвала Соловьева в пустыне ­жрица в кроулианской «мессе» восклицает: «Но любить меня лучше всего: если в пустыне под ночными звездами ты возжигаешь мои благовония предо мною, вызывая меня с чистым сердцем и змей

воспламенится в тебе, ты пройдешь немного, чтобы оказаться в мо ем лоне» (Liber ХУ). Кажется, будто Соловьев пользовался этим на­ставлением в 1875 г...

Еще несколько совпадений: жрец в том же кроулианском дей­стве обращается к олицетворяющей Нейт (и, что же делать, гности­ческую Софию) жрице: «...поклоняющийся тебе - и есть ты, ты есть то, и то есть я» (Liber ХV). Позже Кроули описал одно свое риту­альное видение: «Увидев алтарь, я пошел вперед к нему и забрался на него, и там я принес в жертву себя, и кровь, бывшая моей жиз­нью, хлынула из моей груди...»

  В каирском стихотворении Соловьева «Близко, далеко, не здесь и не там...» находим нечто похожее:

 

в вольной неволе и в смерти живой,

Я и алтарь, я и жертва, и жрец,

С мукой блаженства стою пред тобой.

 

Полагаем, что в соловьевских стихах лондонско-каирского пе­риода обозначена этапы некого ритуала, может быть, схожего с кроулианской «мессой», но выполнявшегося русским философом в одиночку - и под нашептывания его «царицы».

Еще немного о змее - он у Кроули символизирует и фаллос, и хаос, и огонь Гераклита. Но сюда же можно добавить «огонь Прометея» из соловьевской «Песни офитов» и его же «фаллический период» мифологии (о чем говорилось ранее).

Что касается змея, «разжигающего хмелем» - из «Книги зако­на», то это совпадает не только со строкой «Жемчуг свой в чашу бросайте скорее!» из «Песни офитов». Здесь речь уже об образе жизни Кроули: «Последнюю четверть жизни он был алкоголиком и наркоманом». Но и образ жизни Соловьева подходит сюда: по за­мечанию А. Ф. Лосева, посвятившего в одной из своих книг главу этому щекотливому вопросу, «винопитие у Вл. Соловьева является, конечно, немаловажным актом его жизни».

И, наконец, мистика пола в «Книге закона» Кроули. У Соловьева она также присутствует. Возле Софии так или иначе проявляется и космический мужской принцип. Даже спустя годы после первого путешествия в Египет Соловьев писал в книге «Россия и вселенская Церковь» о сущности Софии: «Мать внебожественного мира соот­ветствует, как идеальное дополнение, вечно актуальному Отцу Божества». Но куда более интересно сказанное об этом в каирском трактате «София»: «Бог любит все, природу, любовью непосредст­венной и реальной, как человек любит женщину (!), в которую влюблен, так как отношение здесь то же: природа является другой половиной самого Бога (!). Таким образом, всеобщая любовь Бога тождественна любви природной, или половой» . Отметим, что текст этот, по замечанию современного публикатора, А. П. Козыре­ва, «написан слитно, как в некоторых случаях медиумического письма». Это значит, что схожие мысли Соловьева и Кроули приходили к ним одинаковым образом, если не от одной и той же сущно­сти. Об этом же говорит известное ритуальное сходство двух маги­ческих систем.

Особенно же любопытен здесь принцип, по которому Соловьев предлагал реформировать воссоединенную из Православия и Като­личества вселенскую Церковь (в 1876 г., в трактате «София»). Ду­ховенство должны были составить несколько родов «избранников человечества», первый из которых - «необходимо мужчины», так как София - женщина. Здесь существует роль, отведенная филосо­фом, очевидно, себе: «Среди избранников первого ряда один находится в наиболее интимных отношениях с Софией и является великим первосвященником человечества» . Кроули, кстати, предлагает в «гностической мессе» один из вариантов таких «интимных от­ношений» - «жрец говорит с царицей космоса, целуя ее прекрасные брови...: О Нейт, простирающаяся из Небес...» и т. д. (Liber XV). Если продолжать аналогии в том же направлении, то можно утвер­диться в следующем гностическом мотиве: постоянное партнерство Кроули с какой-нибудь «багряной женой» (как и соловьевские мни­мые и реальные увлечения) имеет прототип в чете-сизигии Симо­на-волхва и Елены, первых гностиков. И еще одно сближение во взглядах наших героев должно упомянуть: Соловьев и Кроули, каждый по своему, возвели в абсолют один из гностических эонов. По­смотрим, как это происходило.

У Соловьева все вполне ясно: София - один из 30-ти эонов Плеромы в разных гностических учениях, начиная с Досифея. Кроули воспроизводит схему Плеромы и эонов в Liber CDXVIII (418) «О сущности тридцати эфиров, видении и голосе...» (http://www.oto.ru). про пустив ее через каббалистику и «енохиан­скую магию» Джона Ди. Эонам здесь соответствуют эфиры - и, что любопытно, У Р. Штейнера, до 1914 г. работавшего с Т. Ройсом, ко­торый посвятил Кроули в O.T.O., можно прочесть характеристику Софии как «имагинации мировой души» в макрокосме. София один из источников мышления, в оккультизме названный «Klang Aethen» - эфир созвучия. Но дело не в схожей терминологии, вернее - не в этом ее аспекте.

Итак, Соловьев абсолютизировал (на основе' собственных ви­дений) один из эонов. То же сделал и Кроули - в I-й главе «Книги закона» (ст. 39) звучит (и графически обозначается) греческое сло­во: «Вот слово 3акона: Фелима...» И далее (ст. 40): «Зовущий нас телемитами не ошибется, лишь если воистину вникнет в это слово. <...> Что хочешь, то делай - вот весь Закон (Do what thou wilt shall bе the whole of the law». Попробуем вникнуть.

«Фелима» означает «Воля» или, точнее, результат волию После моды на А. Шопенгауэра нет ничего странного в поклонении этому понятmo: если «мир как ВОЛЯ», то воля в известном смысле - синоним вселенной. Вселенная же значит «Все», по-гречески «Пан», весьма почитаемое Кроули божество. Но искать нужно, видимо, не здесь.

Самое известное толкование, обыгранное самим Кроули, связывает Фелиму с Телемом, аббатством, придуманным и описанным Ф. Рабле в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль»; на воротах аббатства помещался девиз: «Делай, что хочешь». Подобие этого аббатства, как известно, Кроули организовал в 1920-х гг. на Сицилии. Но и это - частность.

Главный мифологический смысл Фелимы таится, вероятно, в гностических учениях. Для Кроули, думаем, помимо карпократиан­ства концептуально важна доктрина барбело-гностиков. В «гности­ческой мессе» (Liber ХV) произносится некий «символ веры», где речь идет о «тайном тайных», «Земле, матери всех нас», имя кото­рой Ба6алон. И снова игра слов и смыслов: понятно, что имя указы­вает на вавилонскую блудницу, на землю кроулианского откровения (Каир-Вавилон) - но и на Барбело (Варвело) или Бар6елон. Это по­следнее есть «неименуемый... отец и вечный, не стареющий девст­венный... эон...»113. Из высшего эона Барбелон эманируют четыре низшие сизигии, третью из которых составляют Жизнь Вечная иВоля (30Э Айона и Фелима)1l4. Соловьев, к слову, писал об эоне Во­ли в словарной статье о Валентине и валентинианах, излагая учение Птолемея, для которого Фелима - вечный активный аспект абсо­лютного первоначала, или Глубиныll5.

В каирском стихотворном цикле Соловьева образ воли неоднократно встречается:

Все, что на волю высшую согласно,

Своею волей чуждую творит

И под личиной вещества бесстрастной

Везде огонь божественный горит;

 

В вольной не воле и в смерти живой

Я и алтарь...'

Но пойдем дальше.

«Что хочешь, то делай» (или «Делай, что хочешь») - девиз Фе­лимы в «Книге закона». Возможно, нечто похожее существовало в учении того же Птолемея, о чем писал не без иронии св. Ириней Лионский (Против ересей. Кн. 1, гл. ХХ, 2). У святого ересиолога речь идет о птолемеевом принципе воли и о Владыке вселенной, «Который вместе с тем, как имеет мысль, и совершает то, что восхотел и вместе с хотением имеет в мысли, что восхотел...»

Очевидно, что понятие Фелимы, как и Софии, свойственно раз­ным гностическим учениям. Если углубиться в историю, то можно найти культ Фелимы у Симона-волхва: «...почитание Симона и Елены под образом Юпитера и Минервы (Афина, Нейт, София - Ю.С.) знаменовало сочетание Зиждительной Силы (творческой воли) с Разумным началом». Понятие «творческой воли» присутствует и в гностической Софии: «Премудрость в своем отношении к Богу есть его демиургическая, мироустрояющая воля» . Таким образом, между Софией и Фелимой (как ранее между Софией и Нейт) можно установить известное тождество. Оккультный смысл соотношения Софии-«души мира» и воли-Фелимы раскрыл Элифас Леви (чьим перерожденцем считал себя Кроули): «Душа мира - это сила, которая автоматически ведет к равновесию; или воля будет господ­ствовать над ней, или она завоюет волю». Если угодно, то первый вариант этого соотношения разыграл маг Кроули, а второй - мистик Соловьев. Но имели они дело с одной и той же сущностью – и это главное. Вдобавок, пути достижения этой сущности у обоих на­ших героев не очень различались.

И еще - оба заявили о начале иных времен. Соловьев в трактате о Софии предрек наступление новой эры в 1878-1886 гг. Тогда «разделение мертвых и живых прекращается, два мира соединены. Когда невидимое человечество делается более многочисленным, чем человечество видимое, оно наводняет это последнее», - вот в чем смысл «новой эпохи».

«Невидимое человечество» (очевидно, души мертвых в спирити­ческой религии; увлекавшей Соловьева) с православной точки зрения вообще-то демоны. Как писал свт. Игнатий Брянчанинов: «...духи падшие, увлекшие нас в свое падение, смесились с нами, и чтоб удоб­нее содержать нас в плену, стараются соделать и себя и свои цели для нас Незаметными. Если же они и открывают себя, то открывают для того, чтоб укрепить свое владычество над нами. <...> ...демоны, явля­ясь человекам, наиболее принимают вид светлых Ангелов для удобнейшего обмана... и стараются иногда уверить что они человеческие души…» Строго говоря, это и есть смысл видений Соловьева и Кроули (первый беседовал с «ангелом» Софией, второй - с «ангелом» Айвасом). Но все-таки продолжим о «новых временах».

Соловьев «явился... на свет под знаком Водолея» - еще штей­нерианцы не преминули сопоставить это со столь модной теперь идеей о наступлении «эры Водолея» взамен христианской «эры Рыб». Кроули началом нового эона Гора, наступившего взамен эона Осириса, считал 20 марта 1904 г., время «равноденствия бо­гов», когда британскому магу удалось вызвать дух Гора... Однако, в этом наши герои были не одиноки. В период, указанный Софией Соловьеву (1878-1886), произошло еще несколько событий такого же порядка, что и описанные нами здесь прежде.

 

IV. Catari dicuntura а cato. [Увидел кота - увидел катара (лат.).]

В 1881 г. видная деятельница спиритического движения, леди Кейтнес, вступив в общение с «духом Марии Стюарт», предсказала «революцию в религии». Финалом сей революции должен был стать «новый эон нашей госпожи Святого Духа». Сподвижник леди Кейт­нес, орлеанский библиотекарь, антиквар и масон Юлиус (Жюль)­ Бенуа Станислас Дуанель (Дюанель) дю Валь-Мишель (1842-1903) «в своих многократных попытках связаться с духами... столкнулся с повторяющимся видением божественной женственности в различных ее аспектах. Постепенно у него созрело убеждение, что самой судьбой ему предначертано принять участие в возвращении женскому аспекту божественности надлежащего места в религии». Сущность, вступив­шая в общение с Дуанелем, представилась ему: «... я та, кого Вален­тин называл София-Ахамот. Я - та, кого Симон-волхв называл Елена-­Энойя...» и т. д. По совету этой Софии Дуанель, посвященный во вре­мя спиритического сеанса собором из сорока духов еретическихальбигойских епископов, возродил во Франции гностическую альби­гойскую церковь, разгромленную в ХIII в.. Сам вновь посвященный, призванный Софией в «духовное супружество» (похоже на соловьев­ские «интимные отношения» из церковной реформы, изложенной в трактате «София»), объявил себя патриархом под именем столь лю­бимого русским философом Валентина. «Святой книгой собрания должно было стать Евангелие от Иоанна. Церковь должна управлять­ся епископами-мужчинами и женщинами-софиями, которых следова­ло избирать и посвящать по гностическому обряду». К «церкви» Дуа­неля принадлежали известные в оккультизме люди: Папюс, Поль Се­дир, Р. Генон, Теодор Ройс... Последний, основатель О.Т.О., в 1912 святил Кроули, который, «очевидно, ...был убежден, что гностическая церковь и O<rdo> Т<еmpli>  O<riens> неотделимы друг от друга» 128. Он и реформировал свою ветвь гностической церкви в те­лемитском духе.

Увлечение альбигойством - и предшествовавшей ему ересью бо­гомилов (Болгария, Византия, Босния, Сербия) не прошло мимо Со­ловьева. В 1877 г. он опубликовал главы своей работы «Философские начала цельного знания». По замечанию С. М. Соловьева-младшего, эта книга являлась «связующим звеном между каирской "Софией" и "Чтениями о богочеловечестве". Некоторые страницы дословно сов­падают» 129. В числе прочего, «Философские начала...» содержат идею разделения средневекового европейского общества на три силы: рим­скую церковь, германские дружины и порабощенный ими слой кель­то-славянского населения. Соловьев пишет: «... у этого низшего слоя является своя собственная религия - катар из м или альбигойство, воз­никшая впервые на славянском Востоке под именем богумильства и оттуда распространившаяся по всему кельто-славянскому миру. Но эта религия, возбуждавшая против себя одинаково вражду как рим­ской церкви... так и феодального государства, погибла в потоках кро­ви». Как нам кажется, именно здесь кроются истоки специфичного панславизма Вл. Соловьева и некоторых его современников - славян­ство виделось им единственным и почти прирожденным носителем гностической (богомильской) идеи, которая тем самым становилась славянской  национальной идеей.

Однако если мы вернемся назад и сопоставим предлагавшееся Соловьевым переустройство церковной иерархии (трактат «София») с реально существавшей иерархией средневековых альбигойцев, то увидим, что и с Дуанелем наш философ двигался в одном на­правлении.

  Итак, Соловьев писал: «Поскольку совершенный мужчина вообще выше совершенной женщины, избранники человечества не могут най­ти предмет своей восходящей любви среди женщин и вынуждены лю­бить богиню (т. е. "женский дух высшего порядка" - Ю. С.) <...>

Эти избранники человечества составляют вселенскую иерар­хию, являются истинными священниками человечества. Во вселен­ском обществе они составляют первый класс класс совершенных» . Далее: «Священники первого уровня, или совершенные, образуют высшее духовенство, члены которого управляют расами,

их ветвями, семьями народов, народами» А вот строки русского историка последней четверти XIX в. Н. А. Осокина, посвященные альбигойской высшей иерархии: «.. .центральная сила секты -. "совершенные" (perfectus), получившие "утешение" (главное таинство катаров -- рукоположение) и отрешившиеся от "угождений плот­ских". Власть этих людей в среде еретиков неограниченна». Воз­вращаемся к «Софии» Соловьева: «Смертные женщины, которых они ("совершенные" - Ю. C.) любят непосредственно нисходящей любовью, и мужья этих женщин, которых женщины любят нисходящей любовью [Странное со стороны Соловьева пренебрежение святостью брака - впрочем, Влади­мир Сергеевич и сам создал похожий восходяще-нисходящий треугольник с С. П. Хитрово И ее мужем. Но такие отношения заставляют вспомнить о куртуазной любви средних веков, воспетой трубадурами, принадлежность которых к альбигойской ере­си давно обсуждается в литературе и утверждается Ж. Пеладаном, О. Раном, Д. де Ружмоном.], составляют второй класс - класс посредников. На­конец, оставшиеся составляют сословие верующих» . У альбигойцев «женщины также принимались в число посвященных» ,а кро­ме «совершенных», были еще два класса: верующие (сгеdепtеs) и слушающие (аuditогеs). Очевидное, на наш взгляд, сходство с со­ловьевской системой.

Любопытно, что и форму восходяще-нисходящей любви Соловьев представлял вполне «по-катарски»: «Подразумевается само собой, ­пишет он в "Софии", - что половая любовь (в своем совершенстве) ис­ключает плотское совокупление в его настоящей форме, а тем самым и материальное рождение, хотя телесное единство всегда должно быть необходимо для совершенного единства как осуществление единства духовного». Альбигойцы ХIII в. в свою очередь считали «плотское наслаждение» источником первого и всякого греха, однако, по сло­вам Н. А. Осокина, «воспрещая роскошную жизнь и увеличение насе­ления правильными браками, альбигойская догма не возбраняла даже духовным тайные ласки прекрасных дам, с тем, чтобы они не освяща­лись узами брака. Бесплодие женщины, вопреки обыкновенным поня­тиям, стало считаться священным. Разрушая семейные узы, указывая на бесплодных развратниц как на лучших жен, альбигойство подрыва­ло все основы человеческого общества. Разврат приходилось поощрять, и еретички, удостоенные внимания своих священников и епископов, по грубому пониманию своей веры, считали себя выше прочих женщин и требовали особого почитания».

Еще один, более глобальный момент общности с альбигойцами встречаем у Соловьева. Согласно догматике средневековых еретиков, «ни одна душа со дня творения не погибла, она или мучается и пре­бывает на земле, или уже вернулась в царство неба, если уверовала в альбигойское учение..,» У Соловьева же в «Софии» читаем: «Ре­бяческая идея наказаний и вознаграждений должна быть наконец оставлена теологией... <...> ... каждый индивид в этой или другой жизни должен пройти через ничтожество и боль, чтобы прийти к со­вершенству и счастью...» Здесь уже чувствуется карпократианство, а значит, и кроулианство недалеко. для католического священника даже в XX веке ясно, что «альбигойцы были сатанистам вставшими на путь зла» (М. Саммерс) . и это понятно, поскольку катары признавали сатану самостоятельной силой и твор­цом мира, что предопределило поклонение нечистому в годы ведь­мовских культов. Соловьевская же медиумическая диалектика вполне в альбигойском духе развивает идею всепрощения, попутно отрекаясь (!) от Христианства: «Любовь вселенской религии отличается от любви старого христианства, потому что последнее имеет своя пре­делы: Сатана (везде - орфография Соловьева - Ю. С.) и его царство; тогда как вселенская любовь безгранична, так как она включает само­го Сатану как актуальное состояние души» . Такое вот «сатанолю­бие»...

В связи с этим весьма двусмысленно выглядят прокатолические демарши Соловьева. Современный ему папа Лев ХIII упомянутую здесь неоальбигойскую церковь Франции (Ю. Дуанеля и Ф. дез Эссарта) «немедленно проклял... с соответствующей суровостью как ре­цидив известной ереси...». При том же Льве ХIII «спиритизм был не менее четырех раз осужден Святейшим Престолом, декрет которо­го от 30 марта 1898 года запрещает все спиритические практики...».

И вот Лев ХIII объявляет «прекрасной» идею объединения церквей, принадлежащую гностику и спириту Соловьеву, не особенно заду­мываясь об окончательных целях русского философа...

Связь Кроули с альбигойством более опосредована - но все же различима. Как уже говорилось, трубадуры часто отождествляются с альбигойцами. Первые имели своеобразную «книгу закона»: «Эти законы, leys d'amors (законы любви), были получены первым труба­дуром от сокола, сидевшего на ветке золотого дуба». Это совпа­дает не только с названием кроулианской «Книги закона», но и с образом сокола-Гора, от лица которого произносятся в третьей час­ти этой книги хулы на мировые религии - причем сущность, произ­носящая хулы, вспоминает о своей соколиной голове (III 51), крыльях (52), когтях (53)...

Кроме того, для Кроули, в свою очередь, альбигойцы могли представлять интерес еще и потому, что средневековые ересеологи «чаще других с колдовством связывают... альбигойцев (катаров) и вальденсов»       - из-за их дуализма признания зла самостоятельной силой, владеющей миром. Кроули был связан с современным ведь­мовским культом - и даже написал для него «детально разработанные ритуалы».

У Соловьева, учитывая его офитские симпатии, не могли не вы­звать интереса гипотезы ученых современников, выводивших учение катаров и богомилов из догмы офитoв и гностиков. Соловъев назы­вал «кельто-славянскую церковь» - земской. Не столько, видимо, имея в виду «земство» в общественно-административном смысле, сколько землепоклонничество - как оно проявлено в его стихотворении:

Земля-владычица! К тебе чело склонил я,

И сквозь покров благоуханный твой

Родного сердца пламень ощутил я,

Услышал трепет жизни мировой.

<...>

И в явном таинстве вновь вижу сочетанье

Земной души со светом неземным...

(1886)

 

 

Похожее «явное таинство» инсценирует Кроули в своей «гно­стической мессе»: «Верую в единого тайного и невыразимого Бо­га... И верую в одну Землю...» (Liber ХV). Вполне вероятно, что воплощением именно такой, «земской», церкви представлялась Со­ловьеву София в мистических откровениях.

Наконец, последний сюжет, в котором хотелось бы сопоставить Кроули и Соловьева. Речь пойдет о метемпсихозе. Р. Штейнер в 1920-х гг. медитировал на предмет перерождений души Соловьева и пришел к выводу, что эта душа во время Никейского собора (IV в.) была в теле существа (Штейнер пол не уточнил), уединившегося в пустыне от огорчения, поскольку на соборе победили православные. В средние века та же душа находилась в ясновидящей монахине, склонной к реформаторству. Вполне красноречивые видения; правда - не самого Соловьева.

Итак, монахиня. Кроули же сам описал свои прежние жизни ­он получил о них сообщения во время так называемых «парижских работ» 1914 г. Во время девятого сеанса этих работ, 19 января, он узнал, что был проституткой в древнем восточном храме Солнца, и звали его Астартой. Тогда он был убит жрецами за проникновение в запретное святилище. Потом его душа пребывала в древнегреческой жрице - «и здесь ее погубила страсть к храмовым тайнам». 26 января 1914 г. Кроули узнал, что был еще и восточной жрицей... Итак, вот еще одно сходство, помещающее фигуру женственности прямо в душу обоих мистиков и намекающее на то, что, возмож­но, «абсолютные» видения были частным делом Соловьева и Кро­ули. Но это было бы слишком просто.

 

Биографические параллели между Соловьевым и Кроули при­ведены в начале нашего рассказа не напрасно. К. Г. Юнг описал на примере Ницше феномен, весьма похожий на интересующую нас си­туацию. Речь идет о потере человеком религиозной веры в личного Бога. В этом случае высвобождается значительная энергия, которой такой человек «наделял ранее божественное существование. Энергия может теперь выйти на поверхность под иным именем, например, может называться "Вотаном" или "Государством"...» Или, добавим, Софией. Итог по Юнгу - раскол личности. «Словно одно лицо не в силах нести всю эту энергию, так что части личности, ранее бывшие функциональными единицами, неожиданно откалываются и обре­тают значимость автономных личностей». Отсюда такая абсолю­тизация и без того, видимо, сильной «анимы» (женского начала) у Соловьева - и, как минимум, «растроение» души у Кроули, зафик­сированное в названии частей «Книги закона»: Нейт (жена), Хадит (тец), Ра-Гор-Куит (сын).

И не стоит так уж доверять репутациям. О Вл. Соловьеве В. В. Розанов, по поводу которого А. Ф. Лосев заметил, что «вообще мало кто говорил о Вл. Соловьеве так метко и так проникновенно», пи­сал: «"Демоничен" он был, я думаю, в высшей степени. Это был собственно единственный мною встреченный за всю жизнь человек с ясно выраженным в нем "демоническим началом,,»; «Владимир Соловьев имел нечто в себе и "от Абадонны,,»; «"Демону" покло­нился и Вл. Соловьев в "Розовой тени"...» 162 Последнее, конечно, София, по ассоциации со строкой из З-й части «Трех свиданий»: «Улыбки розовой душа следы хранила»... А «бесноватый» Кроули, скажем, знал о чем-то вроде «прелести» из духовной практики пра­вославных аскетов (Соловьев, православный по рождению, о духов­ной прелести как-то не думал, доверяя любому видению) - и призы­вал «испытывать духов» ...

Вернемся, однако, к Юнгу, который установил массовость похожих на соловьевский и кроулианский опыт явлений в ХХ В., что, Видимо, объясняет и довольно большое число поклонников обоих мистиков на протяжении всего столетия. Юнг считал духовную си­туацию своего времени очень похожей на эпоху гностиков начало эры Христовой. «Современный человек питает отвращение к вере и основанным на ней религиям. Он готов признать их значимыми лишь по мере того, как их познавательное содержание совпадает с его собственным душевным опытом. Он желает знать - на основе своего собственного опыта».

Эта ситуация очень похожа на историю Соловьева и Кроули - и тот, и другой восстали против религии детства, отказы вались ве­рить, пока не сподобились некоего откровения; и согласно этому откровению («свой собственный душевный опыт») Соловьев пытал­ся реформировать вселенскую Церковь, а Кроули создал свою, ма­ленькую, гностическую... То есть оба мистика присвоили себе функции сверхчеловеческие - и знания искали сверхчеловеческо­го. Однако самое ужасное в том, что Юнг поставил свой оконча­тельный диагноз об интересующем нас явлении уже не столько на опыте Ницше, сколько наблюдая за человеком толпы, мещанином, столь презираемым и Соловьевым, и Кроули... А мещанин в новое время и в самом деле демоничен.

То, что за объяснением описанного сюжета мы обратились к пси­хологии - вполне уместно. Ведь в случае Соловьева и Кроули речь идет о демоническом сатанинском начале - которому закрыт доступ к духовности, но предоставлены силы «психической» области. Как пи­сал Рене Генон, «современная психология всегда рассматривает только "подсознательное" . . . и никогда "сверхсознательное"...; не стоит со­мневаться, что в этом выражается проникновение, которое совершается исключительно через низ, то есть с той стороны, которая соответствует здесь, в человеческом бытии... "трещинам", через которые проникают самые "пагубные" влияния тонкого мира, ...которые обладают поисти­не "инфернальным" характером».

Полагаем, необходимо интерпретировать историю Соловьева и Кроули с точки зрения традиционализма - и это будет финалом на­шего исследования. Вспомним, что в числе мотивов путешествия наших героев в Египет указывалось посвящение (инициация) в не­кое тайное каббалистическое общество (Вл. Соловьев) или контакт с незримыми руководителями уже существующего подобного общества (А. Кроули). Р. Генон писал, что «всякая апелляция к Египту на "инн­циатическом" или "псевдоинициатическом" уровне... указывает на прямое или косвенное влияние темных контринииатических сил». эти силы Генон иначе называл «сатанинскими», воплощающими в земном мире «дух отрицаний и противоречия, в который "сатана" метафизически превращается...». (Вспомним приведенные выше слова Розанова о «не признающем властей» Соловьеве). Общества, через которые действуют сатанинские влияния, используют остатки мировых традиций - и в первую очередь египетской, от которой со­хранилась лишь черная магия бога Cema (причем часто эти силы пользуются услугами «ясновидящих», таких же, как медиум Соловьев). Символы Сета - крокодил, порождение Нейт, и змей, столь важный для Соловьева и Кроули символ (о чем здесь много сказа­но). По Генону, «змея в эпохи самые недавние уже сохраняла только свое зловещее значение» (София - ofis Соловьева. ..).

Итак, даже сам факт мистического путешествия в Египет должен настораживать. По поводу Кроули нет сомнений - демона Ай­васа, нашептавшего ему в Каире «Книry закона», Кроули отождествлял с Ceтом; силы, вступившие с магом в контакт, требовали крови «Книга закона», III, 24), человеческих жертв (Обзор' «Па­рижских работ» Алистера Кроули...). Соловьев подобных записей не оставил, зато в «Софии» и других текстах каирского периода откро­венничал: «София - Магия, Идея и Душа»; «Душа есть Сатана – в этом Мудрость»; «София по принципу своему требует действи­тельного существования частных существ; такое существование предполагает их исключительное самоутверждение, предполагает Сатану. <...> София рождает СатаНу»... Могут, правда, возра­зить, что впервые Софию Соловьев увидел в храме «Три свидания», часть 1). Но «контринициация» могла про изойти и в храме ­например, шотландская ведьма Изобель Гоуди в 1647 г. встретила дьявола в церкви, где вступила с ним в договор, отреклась от крещения, получила клеймо и т. д. Самые печальные подозрения под­тверждает и отмеченный нами в начале момент - Вл. Соловьев и А.

Кроули вели практически кочевой образ жизни. А «бродячие маги» по Р. Генону - безусловные дьяволопоклонники.

Таким образом, софиология Соловьева, как и учение Кроули, не есть памятник богоискательства - но итог богоотступничества.

 

декабрь 2001 - май 2002

 

Автор выражает глубокую признательность С. Г Дмитриеву за по­мощь в работе над этим текстом.

 

---

Дата добавления: 2022-11-11; просмотров: 18; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!