Оцифровка книги: Боромир, 2005 г. 7 страница
– Что это у вас?
– Это э-э-э... нечто наподобие каталога, классификация лозунгов по историческим эпохам и странам света.
Я смотрю на забавное название на гигантском кляссере в сафьяновом переплете с золоченым конгревом.
Книга царств
Человек с дряблой кожей принимается листать каталог, и под его пальцами с калейдоскопической быстротой мечутся уменьшенные копии плакатов, таблиц, лозунгов, листовок. Во всей этой круговерти размашистых цифр и режущих глаза букв, неуемной чехарде восхвалений и карикатур я успеваю схватить лишь частицу одного хлесткого призыва: «Товарищи рабы!..»
Инстинктивно дергаюсь к кляссеру, чтобы прекратить этот бесноватый коллаж букв и цветов и пристально разглядеть один из фрагментов, но белая рука, увитая фиолетовыми венами, отстраняет меня, а немного гнусавый голос, вновь набирающий надменность, будто ладонь паруса остатки ветра, поучительно разъясняет:
– Это не то, что вам нужно, это надпись над входном одного из шумерских концлагерей.
Перебивая химически активный голос и бряцание огромных запонок, взорвались граммофонные всплески марша с неимоверным треском затертой пластинки, мучительно рожающей его. Заношенный марш и едкая пыль лозунгов, состарившихся в злопыхательстве, вызвали во мне оскомину и понизили умственный тонус. Огромный раздел кляссера был заполнен воинствующей пропагандой двух некогда враждовавших стран. Плакаты одной стороны изобиловали красным цветом, плакаты другой – чёрным. Все в них было различно: символика и манера. Только лишь воинственный оскал солдат был на удивление единообразен, словно поверхностную идеологическую мишуру малевали разные умельцы, а бесчувственное лицо главного воина-героя для обеих воюющих сторон изобразил один и тот же художник.
|
|
|
– Обратите внимание, здесь широко представлена матримониальная тематика. Вот обширный раздел материанства. Здесь – агитация к безбрачию, а это – аргументы христианства, тут – язычество. Так, здесь у нас проповедь аскетизма, тут весь гедонизм. А вот – прославление физкультуры. Это – агитация в пользу науки, а вот это – борьба с сиротством. Тут – космополитизму это – национализм, здесь – почвенничество, в том числе и наше, средиземноморское. А здесь уже разное, – говорил мне человек, занятый любимым делом, легко пробегая по каталогу вертлявыми пальцами.
– Скажите, и давно вы этим занимаетесь?
– Порядочно, лет десять, – отвечал мне он, крайне неживописно поглаживая мясистую переносицу.
– А откуда взялось такое престранное увлечение? Почему было не выбрать привычные марки, монеты, фантики или что-то иное, столь же элементарное.
|
|
|
– Это уже экскурс в тайны моей психологии. Но я отвечу, так как, кроме лозунгов, люблю собирать ни к чему не обязывающие вопросы и ответы на сокровенные темы. Марки – это маленький срез эстетической, политической и экономической жизни общества, монеты – это кое-что о финансах, фантики – об искусстве торговли. Но все вышеперечисленные виды коллекционирования – это собирание прошедшего времени, это собирание свершившихся дел и дат. А лозунги – это амбиции, это – устремления в будущее, это чаяния, убеждения, квинтэссенция рвущейся человеческой сущности. Ни одна марка не способна послать в бой миллионы бойцов. Ни одна, даже самая драгоценная монета, не в силах возродить или обуздать массовый фанатизм. Ни в один фантик не поместится прошлое или будущее нации. Так что, делайте выводы сами. Без ложной скромности скажу, что моя коллекция самая-самая. И ничего подобного в мире нет, потому что за каждым лозунгом, призывом, карикатурой, угрозой, здравицей кроются подчас миллионы человеческих судеб. А вы говорите – марки...
Человек грузно уселся на стул, возложил ногу на ногу, демонстрируя нечищенную обувь, и мечтательно принялся повествовать, явив мне ни с чем не сообразные в его внешности чистые здоровые зубы.
|
|
|
– Примерно десять лет назад я начал читать лекции по политологии в одном престижном гуманитарном заведении и впервые столкнулся на практике с тем эффектом, который производят на людей лозунги... Непередаваемое ощущение рождается в душе каждого лектора, сталкивающегося с преподаванием психоделических дисциплин, а я читал тогда курс «Истории лозунга». Какой там психоанализ! Начинаешь чувствовать себя Наполеоном или Чингиз-Ханом. Ощущаешь, что за считанные часы лекций вторгаешься в самую сердцевину подвижной человеческой воли и веры, лепишь массовое мнение, стоишь у истоков общественной морали, создаешь собственными руками то, что впоследствии облекается в тяжелые одежды проходной фразы: «Принято считать». Я проводил семинары по моделированию диктатуры и демократии. Это непередаваемое ощущение!!! Я занялся позже историей и психологией идеологии и преуспел настолько, что начал внушать страх руководству, и оно вскоре нашло удачный повод избавиться от меня. Компетентность – большой грех в нашем ветхозаветном обществе. И теперь я – вольный собиратель лозунгов! – он хлопнул себя ладонями в грудь и развел руки, обводя меня телеметрическим взглядом.
|
|
|
– У вас есть мечта? – спросил я, неожиданно загрустив.
– Конечно. Подыскать визитную карточку для всей истории рода людского. Да! Чуть не забыл, так вы будете что-нибудь покупать?
– Найдите мне, пожалуйста, что-нибудь тенденциозное, агрессивное, лаконичное и эгоистическое.
Человек немного помялся, придавая своему телу неряшливые позы, неудобные даже для постороннего глаза, высунул длинный язык и принялся вновь волхвовать над огромным кляссером.
– Это не подходит для детской комнаты. Но, если вы и впрямь отважный человек, повесьте это над входом в жилище и вы защитите себя от многих напастей, – и он указал грязным скрюченным пальцем в середину листа кляссера, приглашая меня любоваться своим предложением, будто полотном даровитого живописца:
Принимаю всю мораль на себя
– Чудесно, я покупаю у вас это гениальное творение.
– Тогда благоволите отсчитать тридцать серебреников в неконвертируемой валюте, – лукавил бывший лектор, демонстрируя белоснежную улыбку. Я забрался в свой кошелек из крокодиловой кожи, а человек вынес из своего хранилища свёрнутое красное полотнище с синими буквами. Мне на ресницы попала оппортунистически настроенная моль.
– Успехов! – протянул руку.
– Лозунгов вам! – ответил я, пожав руку и катая по глазу идеологизированную моль (...)
«Мы все, даже дети, являемся моральными философами». [Л. Кольберг.]
«Язык – величайший деспот; он является вождем того полчища «навязчивых идей», которое выступает в поход против нас. И язык так же, как и мысль, должен стать твоей собственностью». [Макс Штирнер.]
Я подумал и вспомнил еще нечто, отчего сделалось легче и просторнее.
«Время – это побочный продукт желаний. Чем больше вы желаете, тем больше вам нужно времени». [Шри Раджнеш.]
«Раскаяние очень часто является аффектом, гложущим и связывающим душу; аффектом, который в тот самый момент, когда он указывает необходимость изменения, отнимает силы, нужные для этого». [Георг Зиммель.]
Чем ты грязнее, тем приятнее отмываться.
Ничто так не сдерживает нашего развития, как наши принципы.
Если бы в мире в один прекрасный день установилась абсолютная справедливость, то мир перестал бы существовать как явление.
Слово «нравственность» всегда возникает там, где один человек стремится обуздать другого и не имеет для этого физических возможностей.
Я не против морали. Просто я всегда хочу точно знать, откуда она рождается и как приходит в мир.
К правде стремятся, как правило, те, кто не умеет обращаться с ложью или воспринимать последнюю как явление эстетического порядка.
Все великие народы выродились из-за недостатка величия в самых элементарных вопросах, чаще всего – связанных с личной жизнью.
Наше счастье – это всего лишь представление о нем (...)
Привкус съеденного каннибала исчез, но появилась резь в желудке, как будто меня насильственно накормили толчеными алмазами. Я помял в руке сверток с лозунгом с такой силой, будто надеялся выдавить сок из этого материализованного
§ 10
неверия, а удовлетворение своей афористической потребности я окончательно канонизировал до уровня физиологического акта.
Мое занимательное двуцветное сине-красное путешествие сквозь язык в поисках драгоценного Слова продолжается.
«Возможность вреда от истины не служит возражением против нее». [Гарнак.]
Сегодня в красном углу ринга наступательные глаголы, а в синем – оборонительные.
Все сфабрикованные ощущения, однако, моментально растворились, едва я вновь не угодил под автомобиль скорой помощи, который, наверное, с самого утра возил искалеченных на утренней демонстрации. Едкая ругань коснулась ушей, и я посмотрел на себя как бы со стороны, маленькой кляксой затерявшегося меж кордонами скучающих полицейских. Их прозрачные пластиковые забрала и щиты гнали меня прочь из одной толпы в другую. Жуткий запах краски в предвестии листовок со множеством грамматических ошибок заставил меня обернуться на чумазых безумцев с какими-то революционными лицами, подкрашенными румяным исступлением. Меня за что-то агитировали две насекомообразные женщины, страдающие приторными акцентами, но моя высокомерная улыбка и витиеватые речи отогнали их прочь. Бунтари никогда не любили людей с хорошими манерами, ни вчера, ни сегодня. Поперек улицы, будто натянутые на бельевую верёвку, стояли глашатаи, демагоги и поэты, облепленные с головы до ног неряшливыми буквами плакатов, призывающих «За...». Я никак не мог разглядеть, за что именно. Воззрившись на гадкий внешний вид агитаторов и их прокламаций, содержащих максимум язвительных выпадов против всех утопических концепций, я явственно услышал, как заворочались в гробу создатели оных.
При слове «революция» мне всегда видятся грязные нижние юбки, элегантно отороченные свежей кровью.
Я шествовал от одного оратора к другому, внимая каждому в течение одного и того же отрепетированного промежутка времени, необходимого для краткого лингвистического анализа речей. Разогнав шагами живой настил грязных площадных голубей, сопутствующих, кажется, любым человеческим бдениям, убедился в нижеследующем: каждый из крикунов страдал персональным дефектом речи, уродуя определённый звук или букву. Я бодро шел сквозь искалеченный произношениями алфавит, который качался от ветра в такт гроздьям некалиброванных зевак, свисающих с балконов ближайших домов. Каждое растение имеет своего паразита, и каждая буква тоже. Я проворно втянул голову в плечи, боясь лингвистической инфлуэнции от гуляющего на улице сквозняка правдолюбцев. Простудишься – и начнёшь изъясняться как вульгарный бунтарь. А я не бунтарь.
Бунты – это форма эмоционального досуга всех диких людей. Тысячи одинаковых занавесок на окнах, тысячи одинаковых лиц, поглощенных одной секундой настоящего, тысячи одинаковых страниц человеческой истории, тысячи тысяч одинаковых голов из-под тысяч одинаковых топоров.
Человечество достойно своих страданий. Человечество героически сносит страдания, причиненные им самому себе, и кичится этим героизмом, пользуясь лживыми устами гуманистов и моралистов. Человечество всегда героично ровно настолько, насколько ему не достает ума и такта не причинять себе эти страдания. То же в равной степени справедливо и для отдельно взятых народов и индивидов. Если народ или отдельные личности героически выносят голод, нищету, несправедливость, то не следует восхищаться их героизмом. Нужно дивиться недостатку их элементарного здравого смысла. Можно быть героем и в быту, если больше негде.
Люди, терпите и дальше! Терпение – это оглушающий животный атавизм, укрепленный христианскими догмами.
То была самая длинная улица в городе, которая заканчивалась на огромной круглой площади в старой его части, где давно уже возводился монумент и где жил я...
Не замечаю пестрого нервозного варева нынешнего дня, потому что всю оставшуюся жизнь я проживу 1 июня 1992 года.
Мне чертовски надоело таиться в смирении, и я оттолкнул от себя очередного прихлебателя демократии, лицо которого в своей невыразительности походило на ртутную каплю. Беспомощно копошась в карманах дешевого костюма, он агитировал меня помочь деньгами и теплыми вещами каким-то дикарям, которые плодились в количествах, пропорциональных геометрической прогрессии.
– Выживание народа должно беспокоить только его самого! – крикнул я, ударив ладонью по деревянной копилке, висевшей у него на груди так, что некоторые черты лица агитатора отвалились. Несчастный иллюминат современной эпохи! Почему все агитаторы имеют откровенно гадкий вид, независимо от того, за что они агитируют? Очевидно, это особая порода людей, живущая соками разницы нравственных курсов.
Они кричат: «Свобода, Равенство, Братство!..» По-моему, просто кто-то из них подсмотрев эту надпись над входом в ад.
Широкоформатный пульсирующий карнавал звуков, красок, огней, слов и порывов мчался мимо меня, распирая улицу, похожую на грандиозное ущелье, увитое взбунтовавшейся растительностью. Я вижу, как на моих глазах, продираясь сквозь камень, штукатурку и стекло витрин, откуда-то из глубин домов прорастают мемориальные траурные доски со скороспелой позолотой новых имен и дел. Подобно хищным побегам гигантского растения, они множатся с пиротехнической быстротой, образуя целые твердокаменные гнездовья. А позолота старых мраморных досок стремительно тускнеет, чернеет и осыпается, мешаясь с плевками и тротуарной грязью. Каменными почками набухают статуи в просторных уличных перекрестьях, и, будто песочные колоссы, рассыпаются старые монументы отслужившим вождям, забытым делам и износившимся нравственным категориям. На противоположных сторонах улиц множатся общества, ассоциации, комиссии и союзы по борьбе и защите, претворению и пресечению, уничтожению последствий и реабилитации неких феноменов.
Помогаю подняться из перламутровой лужи добродушному толстому снобу.
– Я нашел, нашел! – кричит он, путаясь в одышке и длинном клетчатом плаще. Я стряхиваю с него грязь. Душевный человек, он прославился газетными репортажами о жизни падших женщин, беспризорных стариков, половых извращенцев, кудесников теневого бизнеса, инвалидов войны, лидеров неприсоединения и иных злободневных явлений. Толпа осипших крикунов с неподъемными транспарантами уронила в грязь преуспевающего газетного репортера, и тот вспомнил про...
...Бога.
Безумный вопль ликования переполнил улицу. Про Бога вспомнили так кстати, что вмиг богословские статьи в бульварных журналах стали самым популярным чтивом.
– Я нашел, нашел новый сюжет! – кричал он, утопая в водовороте голов и поднятых к пустоте рук...
Растолкав пестрые юбки и перепачканные пиджаки, поскользнувшись на засаленном флаге неопределенного цвета и получив освежающий удар под ребра, я прошел улицу, точно перекрестие снайперского прицела. Подгоняемый барабанной дробью сердцебиения, я вновь удержался от искушения посетить заведение с ядовитой размашистой надписью:
Этическая консультация
И протиснулся в соседнюю дверь с не менее примечательной надписью:
Комиссия по частному предпринимательству
Оказавшись по горло в теплом шепоте, что исповедовался в доходах, и разглядев на стене тарифы на частный извоз, подошел к канцелярскому столу. Прервал беседу ярко одетой надушенной дамы и конторщика, не имевшего никаких внешних персональных отличий, так как весь с головы до ног был в опечатках. Я громко хлопнул каблуками и, опершись рукой на скрипящий стол, кровожадно улыбнулся маленькому функционеру.
– Здравствуйте, хочу получить патент на юродство, – сказал я по слогам. Смутившаяся дама с ужасом посмотрела на меня и уселась на стул плотнее, подобрав многочисленные юбки. Конторщик переспросил, отводя от себя мой пристальный взгляд. Я повторил чуть громче. Он принялся перебирать бумаги, запутавшись в номерах циркуляров и стоически ёрзая на стуле.
– Видите ли, впервые слышу... У вас такое необычное дело. Нужно бы отложить.
– Юродство нигде официально не запрещено. Следовательно, я имею право получить бумагу о том, что я узаконенный юродивый. Можно то, что не запрещено.
– Это что-то очень новое...
– Это что-то очень старое...
– Ну, что ж, если вы так настаиваете... Пожалуйста, вот ваши документы, – согласился конторщик, заслышав новые вопли, скрежет и хруст, доносившиеся с улицы.
За небольшую плату и символический ежемесячный налог я сделался обладателем патента на юродство (!!!)
Моя забористая улыбка усилила страхи дамы, забившейся в стул с видом кроткой послушницы, а конторщик выразительно посмотрел на меня и, прощаясь, добавил:
– Пожалуйста, не забывайте своевременно уплачивать налог.
Я вышел на улицу, приятно ощущая во внутреннем кармане пиджака еще теплый документ, и, забравшись на первый попавшийся заваленный газетный киоск, произнес, копируя голос диктора телевидения. При этом тысячи голов моментально обратились ко мне, очевидно, приняв мою персону за официальное лицо.
– Государство смотрело ошалелыми глазами цензуры на ВСЕ им содеянное и топталось на месте, продолжая чудодействовать в области сельского хозяйства и по старинке запускать ракеты в космос. Ни идеологии, ни финансов, ни экономики, ни искусства, ни морали! Ни нового человека, ни религии, ни будущего, ни здоровья, ни прошлого! Одна лишь печаль в глазах у всех, от дворника до министра. Материализованное торжество самой светлой идеи Человечества. Спи спокойно, друг человечества Томас Мор, и остальные тоже. Нищета уравняла всех!
Тут я склонил голову, будто на гражданской панихиде, и услышал гулкую тишину над улицей, какой не слышал никогда.
Сделав паузу, я поднял руку, как истый руководитель масс, и оживился вновь:
– Серую жизнь создают только серые люди. Все сетования на серую жизнь есть напраслина на жизнь как таковую. Серая жизнь не оправдание серых людей, а их законное детище.
Тут опомнившийся краснолицый полицейский стащил меня с трибуны, вцепившись в запястье, и нервно спросил:
– Кто вы такой?
– Юродивый, – ответил я, манерно поправляя пестрый галстук, и протянул патент. Полицейский осмотрел бумагу, предельно вывернул голову при изучении круглой печати и, просияв, отдал мне ее назад, выкрикивая в толпу:
– Все в порядке! Это юродивый!
Толпа тут же забыла обо мне, занявшись своим привычным бесцельным времяпрепровождением.
«Безнравственно требовать от человека быть нравственным, если нет минимума жизненных условий для того, чтобы от человека можно было требовать нравственности». [А. А. Зиновьев.]
Мой еретический триумф был отмечен динамичной композицией в стиле рок. Музыка вылилась на улицу из какого-то окна, будто кипяток. Эта музыка вдыхает в меня жизнь, обостряя и оттачивая инстинкты даже тогда, когда по логике вещей жизни уже нечего делать в моем теле, затравленном обстоятельствами и злыми чудесами. Всего несколько унций музыки, и я снова жив.
Триумфальный симбиоз тотальной идеологии, сексуальной революции, рок-музыки и средств информатики навечно оторвал нас от всех эпох. Отныне нас больше не с кем сравнивать. Мы поколение обособленных, и все премудрые любители исторических аналогий должны быть преданы анафеме.
Я посмотрел в глаза небритому разбойнику, который грабил хорошо одетого человека, и, пощупав бицепсы мошенника, галантно улыбнулся, сказав:
– Здравствуй, Дарвин, спасибо за теорию.
Грабитель совершенно опешил, вперив в меня трапециевидные очи, и выронил краденый кошелек в грязь. А несчастный, воспользовавшись замешательством обидчика, бежал прочь, кутаясь в интеллигентные угрозы.
– Будешь там, пожалуйста, передай от меня привет Ломброзо и Мальтусу, – добавил я, поправляя одной рукой засаленный ворот сорочки окаменевшего вора, а второй показывая на неровно разбросанные пыльные облака.
Дата добавления: 2022-11-11; просмотров: 24; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!