О БЛАГОДАТИ И О РОЖДАЕМОМ ЕЮ ДОГМАТИЧЕСКОМ СОЗНАНИИ

⇐ ПредыдущаяСтр 14 из 20Следующая ⇒

В ПИСАНИЯХ Блаженного Старца постоянно повторяется слово – благодать. Для лучшего понимания, что должно разуметь под эти словом, позволим себе остановиться на том, как понимает благодать православный монах.

В русском слове Благодать выражена отчасти богословская идея о ней, понимание ее природы, а именно: благой дар Бога, или дар благодати Божией; несозданная надмирная сила (энергия) Божества.

Человек создан по образу Бога‑Творца. В существе тварного человека нет ничего несозданного. Сей тварный образ Бога не может быть причастным Божественной сущности, но он наделен способностью вступить в общение с несозданным Божеством чрез причастие Его благодати. И хотя не причастен человек Божественной сущности, однако, чрез благодать он становится общником Божественной жизни.

Благодать, как несозданная энергия Бога, по православному пониманию, есть – «Божество». Когда Божество благоволит соединяться с человеческим существом, тогда человек видит, ощущает в себе действие Божественной силы, преображающей его, делающей его богоподобным уже не только потенциально, «по образу», но и актуально, «по подобию» бытия. Благодать‑Божество освящает человека, обожает его, т. е. творит его богом.

Заповедь Христа не есть, как уже мы говорили, этическая норма, но она сама в себе есть вечная божественная жизнь. Естественный человек этой жизни в своем тварном существе не имеет, и потому творить волю Божию, т. е. жить по заповеди Божией, человек своею силою не может; но ему свойственно стремиться к Богу, к блаженной вечной жизни. Стремления естественного человека так и оставались бы только стремлением без возможности их реального осуществления, если бы не приходила навстречу Божественная сила – благодать, – которая сама в себе и есть искомое, т. е. вечная божественная жизнь.

В своем опыте христианский аскет убеждается, что благодать, по ее действию, может быть только божественного происхождения. В опыте он убеждается, что в самом естестве человека нет этой силы. Чрез опыт, далее, он удостоверяется, что не только человек ищет Бога, но и Сам Бог ищет человека, и даже в несравненно большей мере. Бог постоянно ищет человека, и потому как только человек проявляет свое стремление к добру и осуществлению его, так благодать уже предваряет. Однако, действия или воздействия благодати ни в какой мере не подлежат произволу человека. Благодать приходит и уходит по воле непонуждаемого, абсолютно свободного Бога. Что бы ни делал сам человек, если не благоволит Бог, человек пребудет вне подлинной жизни, вне божественного света, во «тьме кромешной».

Познав это в своем опыте, православный монах весь смысл своей жизни полагает в стяжании благодати Святого Духа.

Вопрос стяжания благодати был центральным и в жизни Старца Силуана; это выражалось в его постоянном стремлении к ней, в его постоянных беседах о том, как стяжается она и почему теряется нами.

* * *

Исходя из данных Истории Церкви и общения со многими подвижниками, мы пришли к заключению, что опыт благодати у тех, которые удостоились великих посещений и видений, лишь по прошествии многих лет подвижничества, усваивается более глубоко и принимает форму духовного ведения, что мы предпочитаем определить, как догматическое сознание, но не в академическом смысле этого слова.

Исторический опыт Церкви, в который мы включаем Святых Апостолов и великих древних и новых Отцов, дает возможность определить этот срок, начиная с 15 лет. Так первое послание Апостола Павла (к Фессалоникийцам) было написано им по прошествии, приблизительно, 15 лет после явления ему Господа на пути в Дамаск. У многих он длится 20, 25, 30 и даже более лет. Евангелисты и другие Апостолы написали свои свидетельства и послания по прошествии многих лет после Вознесения Господа. Святые Отцы поведали о своих видениях и о своем опыте, в большинстве случаев, в конце своего подвижнического пути. В жизни Старца Силуана, мы видим, прошло более 30 лет прежде, чем он излил свой опыт письменно с законченным и зрелым догматическим сознанием. Так длителен процесс усвоения благодати.

То догматическое сознание, которое мы здесь имеем в виду, рождается из духовного опыта помимо рассудочной деятельности нашего ума. Выражение опыта в слове у Святых не имеет характера схоластических построений, а есть – раскрытие души. Слово о Боге и жизни в Нем приходит без раздумывания, просто; само рождается в душе.

Подвижническое догматическое сознание не есть рассудочная рефлексия на пережитый внутренний опыт, которая вообще психологически естественна. Подвижники отстраняются от путей рассудка, потому что рассудочная рефлексия не только понижает интенсивность созерцания Света, но и приводит к прекращению подлинного созерцания; и тогда душа погружается во мрак, оставаясь с одним лишь отвлеченным рациональным знанием, лишенным жизненной силы.

Что пользы рассуждать о природе благодати, а действия ее не ощущать в себе? Что пользы витийствовать о Фаворском свете, не пребывая в нем бытийно? Есть ли смысл тонко богословствовать о Троице, не имея в себе святой силы Отца, кроткой любви Сына, несозданного света Святого Духа?

Догматическое сознание, понимаемое, как духовное ведение, даруется Богом, как и всякая подлинная жизнь в Боге, возможная не иначе, как чрез пришествие Бога. Оно далеко не всегда изливалось в слове устном или написанном. Когда нисходит Божие благоволение на человека, тогда отсутствует в душе стремление к изъяснению опыта в рациональных понятиях и логических истолкованиях. Душа не имеет в них никакой необходимости, ибо она достоверно знает недоказуемым, но и не требующим доказательств знанием, что живет истинным Богом. И если есть еще в ней сила, то стремится к большей полноте; если же действие Божие превышает ее силы, то молчит в блаженном изнеможении.

Невозможно духовный опыт облечь безупречно в слова; не может человеческое слово равновесно выразить жизнь духа. Невыразимое и непостижимое в порядке логического мышления – постигается бытийно. Верою и живым общением познается Бог; а когда вступает человеческое слово со всею своею условностью и текучестью, тогда открывается поле для бесконечных недоумений и возражений.

Можно с уверенностью сказать, что никто из Святых не стал бы искать словесного выражения своего духовного опыта, и навсегда пребыл бы в молчании, этом «таинстве будущего века» ^{^[31]}, если бы не стояла пред ним задача – научить ближнего; если бы любовь не порождала надежды, что хоть кто‑нибудь, «хотя бы одна душа», как пишет Старец, услышит слово и, восприняв покаяние, спасется.

Основы догматического ведения без ущерба даются уже в первом опыте благодати, и если этот аспект единого и нераздельного духовного бытия не сразу выявляется ясно, то это не потому, что дар Божий имеет недостаток в самом себе, а потому, что усвоение этого дара человеком сопряжено с длительным внутренним процессом.

Человек, впервые созерцающий несозданный Божественный свет, впервые вводимый в мир вечного бытия, в силу новизны видения и несоизмеримости, несовместимости его со всем окружающим нас миром вещей, поражается недоумением и пребывает в блаженном удивлении. Он не в силах выразить его словами. Он будет немотствовать или говорить нечто, почти нелепое. Если он не призван на служение благовестника, то услышанные им, невыражаемые на человеческом языке глаголы он скроет в сердце своем.

Но как ни велик первый дар Божественной благодати, доколе он не усвоен, человек снова может подвергнуться не только колебаниям, но и падениям. Прекрасный пример тому мы имеем в лице Апостола Петра. На Фаворе – он в блаженном недоумении; после, во время страданий Христа, он отрекается; а много лет спустя, в своем послании, ссылается на свое фаворское видение, как на свидетельство истины.

Длительность процесса усвоения благодати не у всех одинакова. Нормальный же путь этого усвоения в общих чертах таков. Первый опыт Божественного посещения глубоко поражает всего человека и увлекает его всецело во внутреннюю жизнь, в молитву, в борьбу со страстями. Этот период богат чувством сердца и изобилует переживаниями настолько сильными, что ум весь привлекается к соучастию в них. Последующий период, потери благодати, погружает человека в великую скорбь и недоуменное искание причин потери и путей к возвращению Божьего дара. И лишь по прошествии многих лет смены духовных состояний, сопровождающихся обычно чтением Священного Писания и творений Святых Отцов Церкви, беседами с духовными наставниками и другими подвижниками благочестия, после долгой борьбы со страстями, человек обнаруживает в себе свет познания путей духа, пришедший таинственно без наблюдения (Лк. 17, 20). Это познание, названное нами догматическим сознанием, есть глубокая жизнь духа, и никак не отвлеченный гносис.

* * *

Бог не завистлив. Бог не самолюбив и не честолюбив. Он Сам смиренно и терпеливо ищет всякого человека на всех путях его, и потому каждый может в той или иной мере познавать Бога не только в Церкви, но и вне Ее, однако, совершенное познание Бога помимо Христа или вне Христа – невозможно (Мф. 11, 27).

Вне Христа никакой духовный (мистический) опыт не дает человеку познать Божественное Бытие, как Единую непостижимую абсолютную Объективность в Трех непостижимых абсолютных Субъектах, т. е. как Троицу единосущую и нераздельную. Во Христе же это откровение, это ведение становится светом вечной жизни, изливающимся на все проявления человеческого бытия.

В писаниях Старца Силуана ясно видно, как он без всяких противоречий жил Единым Богом в Трех Лицах. Одни и те же имена: Отец, Господь, Владыка, Царь, Создатель, Спаситель и другие, он в своих молитвах относит то отдельно к каждому Лицу Святой Троицы, то к Единству Трех Лиц.

По категорическому свидетельству Старца – Духом Святым познается Божество Иисуса Христа. Познавший таким образом Божество Христа, чрез духовный опыт постигает в Нем неслиянное соединение двух естеств и двух воль. Также Духом Святым, в духовном опыте, познается несозданная природа Божественного Света и другие догматы нашей веры. Но здесь необходимо заметить, что то догматическое сознание, которое приходит чрез опыт благодати, качественно отличается от подобного ему по внешности догматического сознания, когда таковое является следствием или «веры от слуха», или академической учебы, или в порядке философского убеждения, как отвлеченно идеальные представления.

«Иное веровать в Бога, и иное – знать Бога», говорит Старец.

Отвлеченно идеальные представления могут соответствовать истине бытия, но даже и в этом случае, в своей отдельности от положительного опыта благодати, они не являются тем ведением Бога, которое по существу своему есть вечная жизнь (Иоан. 17, 3). Однако и они драгоценны, потому что во всякий момент могут послужить человеку и в плане подлинной духовной жизни.

* * *

Богослов‑интеллектуалист о писаниях Старца, возможно, скажет: я не нахожу здесь богатства богословской мысли; я не вижу здесь догматического ведения. Так скажет он потому, что его духовность принадлежит иному плану религиозной жизни.

Богослов‑рационалист занят множеством проблем и ищет разрешения их на путях рассудочного умозрения. Его подлинный религиозный опыт невелик; главный опыт его принадлежит сфере рассудка, а не живого богообщения. Свою научную эрудицию и рассудочный опыт он считает духовным богатством, и ставит его настолько высоко, что всякий другой опыт в его глазах отступает на второстепенный план.

Для человека подлинно религиозного, ищущего живого богообщения, живущего Богом, очевидна наивность увлечений рационалиста. Он недоумевает, в каком‑то смысле – не понимает, как может умный человек удовлетворяться своими домыслами и отвлеченными построениями? Рационалисты, для примера, веками бьются над разрешением проблемы соотношения благодати и тварной свободы. Они словно забывают, что есть иной путь к разрешению этих вопросов: путь бытийного познания взаимодействия Божественной благодати и человеческой свободы. Этим путем шел Старец Силуан. Это есть вообще путь Церкви. Церковь сильна и богата не Своею научною эрудициею, а, прежде всего, действительным обладанием дарами благодати. Церковь живет Духом Святым, дышит Им, и из факта общения знает, как Он действует, знает также и то, как и в каких пределах проявляется человеческая свобода.

Взаимодействия благодати и свободы бесконечно разнообразны. Разнообразие это является следствием с одной стороны меры, или степени, или силы благодати, с другой – духовного состояния каждого отдельного человека. По свидетельству Отцов Церкви и Старца, когда Господь приходит в душу человека, когда Свет Божий объемлет всего человека, когда весь человек в Боге, тогда он как бы теряет свободу; тогда свобода его проявляется лишь в том, что он всецело отдается Богу и уже не действует от себя, а только воспринимает даруемое Богом. В этом состоянии человек не спрашивает ничего (Иоан. 16, 23). Выражаясь иными словами: тогда отпадают все вопросы, всякая «проблематика».

Говоря так, мы вовсе не помышляем отвергнуть законность и естественность недоуменных исканий и вопрошаний души. Нет. Но мы говорим о различных путях. В то время, как один удовлетворяется или требует ответа в плане рациональном, другой ищет его в порядке подлинного бытия. Рационалист, чтобы удовлетворить запросы своего ума, строит сложнейшие богословско‑философские системы; проделывает колоссальную работу, чтобы диалектически, если не доказать, то, по крайней мере, развить и показать положение вещей, как оно ему представляется. Нередко этому посвящаются все силы, богатые дарования, вся жизнь. И странным образом от взора его точно ускользает беспочвенность такого искания.

Разве возможно решение стоящих пред нами вопросов вечной жизни на этих путях? И если бы было возможно, – то, все равно, отвлеченное знание есть ли подлинная жизнь? Разве может дух человека удовлетвориться таким наивным разрешением?

Блаженный Старец с молодых лет ощутил нужду в подлинном бытии; он горячо искал ту реальность, которая сама в себе несет неопровержимое свидетельство нашему духу о вечном бытии, подобно тому, как неопровержимо непосредственное свидетельство нашего сознания о факте нашего земного существования.

История человеческой мысли и духовного опыта знает один замечательный момент, когда были сказаны слова: «Я мыслю, значит я существую» (Декарт). Другой философ, нашего времени, иначе осознал жизнь: «Я бы сказал: я люблю, значит я существую; потому что более глубоким основанием для осознания нашего бытия считаю любовь». Иные говорили: «Я ем, хожу, значит я существую», то есть: «всякое действие и проявление моего я – есть показатель моего бытия».

Все эти выражения носят в себе элементы рассудочной рефлексии на вопрос: существую ли я? Но и вне этой рефлексии, в сфере иррационального самосознания всякий человек сознает себя существующим.

Так есть духовные состояния, когда человек с достоверностью знает непосредственным знанием, что он не умирает, что он причастен вечной жизни; когда Дух Святой, по выражению Старца, свидетельствует душе спасение. И искание такого разрешения стоящих пред нами проблем – воистину достойно мудрого мужа. Этот путь – есть путь бытия, которым идет Церковь Христова. Богатство Церкви составляет подлинный опыт Божественного бытия. И Блаженный Старец богат именно этим опытом вечного бытия, даруемого Духом Святым, и из него исходит.

Старец говорит:

«О, Душе Святый… Ты открыл мне непостижимую тайну».

И если сказать ему: – раскрой же нам эту тайну, которую дал тебе познать Дух Святой, то следует ответ не такой, какого мы искали. Он говорит:

«Дух Святой невидимо дает душе знание».

«Он дал мне познать Господа – Создателя моего. Он дал мне познать, как много нас любит Господь… Объяснить этого невозможно»…

Так беден Старец диалектически. Однако, было бы ошибкою думать, что это есть следствие его необразованности. Но и человек, исключительно одаренный интеллектуально и способный к рационалистическому мышлению, так же будет немотствовать, когда соприкоснется с тем бытием, о котором говорит Старец. Тут не может быть «богатства» мыслей и богословских концепций. Слово человеческое не в силах выражать того бытия, к которому мы призваны, которое дарует Бог. Даже Сам Господь уклонился от описания его словом, но сказал: «Когда приидет Дух истины, то Он наставит вас на всякую истину… и в тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Иоан. 16, 13; 23).

ДУХОВНЫЕ ИСПЫТАНИЯ

ЧЕЛОВЕКУ с Богом не всегда легко. В период отнятия благодати, который обычно весьма продолжителен, Бог иногда может представляться душе беспощадным мучителем. Не достигая милости Божией, несмотря на предельно доступный для него подвиг и труд, человек страдает настолько тяжко, что, если бы было возможно, отказался бы вообще от всякого бытия.

В чем же его страдания? Ответить на этот вопрос – задача нелегкая.

Испытав Бога, познав жизнь во свете Лица Божия, душа уже ни в чем в мире не находит себе ни покоя, ни удовлетворения и ни на чем не может остановиться, и вместе все, кроме Бога, окружает ее. Все, что познала она, как зло, как тьму, всякое демоническое действие обуревает ее, и мучительство страстей по временам доходит до последнего напряжения, а Бог словно отвратился от человека и не внимает никаким призывам его. Как самое беспомощное существо повисает он над страшною бездною, и кричит к Богу о помощи, но все крики остаются неуслышанными. Богу как бы безразлично до всех его страданий. Душа знает о своем отступлении от любви Божией и терзается сознанием своей неправды и измены Богу, но вместе она взывает к Нему о помиловании, и не находит его. Лишь как обличитель в беззакониях предстает Бог душе, и она истлевает от этих обличений. Она сознает правду суда Божия, но страдания ее от этого не умаляются. Не воображением, но действительно погружаясь в сень смертную, и не обретая с собою Бога, Которого зовет день и ночь, душа страдает невыносимо. Встает вопрос: зачем же все это? Во время самого испытания душа не может воспринять его, как проявление милосердия Божия, или доверия Бога к ней; как желание Его приобщить человека святости и полноте бытия в Себе. Душа знает только одно, что Бог оставил ее после того, как явил ей Свой Свет, и тем безмерно умножил ее страдания. И когда обессиленная в конец, она не видит Бога, склоняющегося к ней Своим милосердием, тогда приходят такие мысли и чувства, о которых хранится молчание. Душа нисходит во ад, но не так, как нисходят не познавшие Духа Божия, не имеющие в себе света истинного богопознания и потому слепые; нет – она нисходит туда способная к осознанию созерцаемого ею мрака.

Так бывает лишь с теми, кто познал Божественную благодать и затем потерял ее. Семя любви Божией, которое несет в глубине своей душа, порождает тогда в ней покаяние, которое по силе и полноте своей превосходит меру обычного религиозного сознания. Человек с великим плачем обращается к Богу всем существом своим, всею силою, и так научается подлинной молитве, которая исторгает его из мира сего в иной мир, где слышит он неизрекаемые на человеческом языке глаголы. Неизрекаемые, потому что как только облекутся они в готовые слова и понятия, так каждый слышащий его будет видеть и разуметь в них только то, что познал в опыте своем и не больше. Когда же пройдет душа чрез весь этот ряд тяжелых испытаний, тогда она ясно видит в себе, что нет в мире такого места, такого страдания, такой радости, такой силы, такой твари, которые могли бы оторвать ее от любви Божией; и света этой жизни уже не может поглотить тьма.

* * *

С Богом человеку не всегда легко. Так же и со святым жить не всегда легко. Многие наивно думают, что со святыми приятно и радостно; жалеют, что они окружены грешными, и мечтают встретить святого. Из отдельных встреч, которые исполняют нередко прежде печальную душу светлой надеждою и новыми силами, они готовы сделать заключение, что пребывание со святыми всегда так окрыляюще действует на душу. Это заблуждение. Никакой святой не может освободить от необходимости борьбы с живущим в нас грехом. Он может содействовать молитвою, помогать словом и поучением, укреплять своим примером, но освободить от труда и подвига он не может. И когда святой призывает и влечет нас жить по заповедям, тогда он может показаться «жестоким». Ведь сказали же некоторые, и до ныне говорят, о Самом Христе, что «жестоко слово Его; кто может Его слушать» (Иоан. 6, 60). Так и слово святых, когда они требуют от нас хранения заповедей в чистоте, становится непосильным и «жестоким».

Старец Силуан всегда был кроток, снисходителен, мягок, но по существу никогда не отступал от того, чему был научен Богом. Его подход был прост и ясен: «Господу всех жалко… Он так возлюбил людей, что взял на Себя тяготу всего мира… И от нас Он хочет, чтобы мы любили брата». Когда слушаешь Старца, то всею душою сознаешь, что он говорит истину, но следовать за ним непосильно тяжело. И многие отходили от него. Его духовное благоухание порождало в душе глубокий стыд за себя, и чувство собственного зловония и гадости. Если вы жалуетесь ему на обидчиков, то он хотя и понимает вашу скорбь и печалится вместе с вами, но гнева вашего не разделит. Если вы думаете воздать злом за понесенное вами зло, то он опечалится уже на вас. Если вы считаете вредным ответить злому человеку добром, то он недоумевает, как вы, именуя себя христианином, считаете, что поступок, согласный с заповедью Христа, может принести какой‑либо вред. Заповеди Христа для него были законом абсолютного совершенства, и единственным путем к преодолению зла в мире и к вечному свету. Хранение их может быть только полезно; полезно и для того, кто им следует, и для того, по отношению к кому они исполняются. Нет, и не может быть такого случая, когда следование заповедям Христа могло бы причинить вред, если о вреде судить не по временному внешнему ущербу, а в плане подлинного и вечного бытия, ибо заповедь Христа есть выявление абсолютного блага.

Был случай, когда один иеромонах сказал Старцу, что если действовать, как он говорит, то этим воспользуются враги, и зло восторжествует. Старец в тот момент остался безмолвным, потому что возражавший ему был неспособен воспринять слово, но после сказал, не ему, а другому: «Разве дух Христов может замышлять кому‑нибудь зло? Разве мы к этому призваны Богом?»

Лукавство совести у страстного человека – велико и тонко. В религиозной жизни, человек, одержимый страстью, часто выставляет ее, как искание правды и пользы, и нередко, как борьбу за славу Божию. Во имя Христа, предавшего Себя на смерть за врагов, люди иногда готовы стоять даже до крови, только крови не своей, а «брата‑врага». Так бывало во все времена, но жизнь Старца совпала с таким моментом истории, когда подобное извращение выявлялось с особенною силою. «Это ли путь Христа?», говорил он со скорбью.

* * *

«Жестоко» слово Старца. Кто может его слушать? Жить по нему – значит предать себя на мучение не только в исключительном смысле этого слова, но и в повседневности.

Не помним сейчас, где повествуется об одном благочестивом человеке, который всю жизнь просил у Господа – дать ему мученическую смерть; и когда приблизился час его мирной кончины, то он с печалью сказал: «Господь не услышал моей молитвы». Но едва произнес он эти слова, как получил извещение, что вся жизнь его была мученическою, и принята, как мученичество.

Старец говорит, что благодать, которую он получил в начале, была «как у мучеников», так что он думал даже, что ему, быть может, Господь положил мученическую смерть; но подобно тому благочестивому человеку, он скончался мирно. Старец был в высшей степени трезвым во всем. Он не предавался мечтательности о совершенстве; но, познав совершенную любовь Христову, он всю жизнь крепко подвизался, чтобы стяжать ее. Он больше, чем кто‑либо знал, что «дух бодр, а плоть немощна», и потому говорит, что иногда встречается у людей желание пострадать за Христа, но если нет благодати и в теле, то человек может не вынести мук. Поэтому не должно дерзать на такой подвиг, но если Господь призовет, то надо просить у Него помощи, и Он поможет.

Старец не искал мученичества, хотя и познал «мученическую» благодать. Однако, жизнь его была подлинным мученичеством. Возможно сказать даже большее. Мученик иногда за короткий период своего мужественного исповедания платится жизнью. Но десятилетиями подвизаться, как подвизался Старец, и десятилетиями молиться за мир, как он молился, – «молиться за людей – это кровь проливать», – выше простого мученичества.

Путь христианина вообще есть мученичество; и кто проходит его должным образом, с трудом решается на проповедь. Душа его полна желания видеть брата своего причастным вечного света, но страдания хочет понести лишь он сам, и потому прежде всего и больше всего обращается он к молитве за мир.

* * *

В пределах земной жизни, в этой сфере, предоставленной Богом для выявления не только положительных, но и отрицательных возможностей свободы, никто и ничто не может совершенно остановить проявлений зла; однако, молитва любви сильна весьма многое изменить в ходе событий и сократить размеры зла.

«Жизнь есть свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Иоан. 1; 4–5). Тьма небытия не может поглотить свет жизни. Все благое, что исходит от Бога и возвращается к Богу, – не уничтожило. Молитва есть одна из высочайших форм благого бытия, неуничтожимого, вечного. Это та «благая часть, которая не отымается» никогда (Лк. 10, 42).

В искании спасения, своего и ближних, подвижник, сосредоточенный на своем внутреннем человеке, в самом себе видит силу «закона греховного» (Римл. 7, 23). Видя, как грех убивает, умерщвляет его (Римл. 7, 11) при всем напряжении делать добро, он нередко доходит почти до отчаяния и в этом тягостном состоянии молится.

Помним замечательное посещение. К нам пришел один монах‑пустынник. Ему тогда было около семидесяти лет. Жил он в глухом месте, лежащем на пути от Монастыря к Скиту, в овраге, у потока воды, среди леса. Измученное, покрытое морщинами, бледное, давно неумытое, сероватого цвета лицо; неопрятные, седые, темно‑серые волосы на голове и бороде; ввалившиеся серо‑голубые глаза. Мы долго беседовали. Он рассказал о себе следующее:

«Много лет болит душа моя от мысли, что вот мы, монахи, отреклись от мира, покинули и родных, и родину, оставили все, что составляет обычно жизнь людей; дали обеты пред Богом, и святыми ангелами, и людьми жить по закону Христа; отказались от своей воли и проводим, в сущности, мучительную жизнь, и все же не преуспеваем в добре. Много ли из нас спасающихся? Я первый погибаю. Вижу и других, что страсти обладают ими. А когда встречаю мирских, то вижу, что живут они в великом невежестве, нерадиво и не каются. И вот понемногу, незаметно для себя, я втянулся в молитву за мир. Я много плакал от мысли, что если мы – монахи, отрекшиеся от мира, не спасаемся, то что же вообще творится в мире? Так постепенно скорбь моя росла, и я стал плакать уже слезами отчаяния. И вот, в прошлом году, когда я так в отчаянии, усталый от плача, ночью лежал на полу, явился Господь и спросил меня: «Ты почему так плачешь?»… Я молчу… «Разве ты не знаешь, что Я буду судить мир?»… Я опять молчу… Господь говорит: «Я помилую всякого человека, который хотя бы однажды в жизни призвал Бога»… Во мне пробежала мысль: «Тогда зачем мы так мучаемся на всякий день?» Господь на движение моей мысли отвечает: «Те, что страдают за заповедь Мою, в Царствии Небесном будут Моими друзьями, а остальных я только помилую». И отошел Господь».

Это произошло с ним наяву. Тогда же он рассказал еще о двух видениях, бывших ему в легком сне после скорбной молитвы за мир.

Мы не называем имени этого монаха, потому что он еще жив, и от оценки видения мы укланяемся. Мы слушали его без малейшего проявления своего отношения к рассказанному им, следуя суровому правилу Афонских отцов – быть особенно осторожным, когда речь идет о видениях. Возможно, что наша сухая бдительность, возможно что‑либо другое нелепое в нас оттолкнуло этого старца‑монаха, но только после он уже не приходил к нам. У нас, правда, была нескромная мысль: испытать его больше. Может быть это оскорбило его? Не знаем.

За время нашего общения с монахами Святой Горы, мы встретили девять человек, которые любили молиться за мир, и молились с плачем. Однажды мы слышали беседу двух монахов. Один из них сказал:

– Не могу понять, почему Господь не дает мир миру, если Его умоляет в том хотя бы один человек?

Другой на это ответил:

– И как возможен полный мир на земле, если останется хотя бы только один человек с злой волей?

Но возвратимся к своей основной теме.

* * *

С Богом человеку не всегда легко.

Мы повторяемся, но предмет нашей беседы таков, что этого не избежать. Не богат и не разнообразен круг мыслей подвижника, но они касаются того бытия, которое совсем нелегко усваивается. Проходят века, и в долгом течении их все тот же опыт повторяется почти неизменно, и несмотря на это, немногие знают последовательность христианского подвига и теряются на этом пути. Господь сказал: «Тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немного таких, которые обретают его» (Мф. 7, 14).

Мы снова хотим говорить о том, что было также предметом долгих бесед Старца Силуана с Отцом Стратоником. Путь христианина, в общих чертах, таков. Сначала человек привлекается к Богу даром благодати, и когда он уже привлечен, тогда наступает длительный период испытания. Испытывается свобода человека и его доверие к Богу, и испытывается, подчас, «жестоко». В начале обращения к Богу и малые и большие, едва высказанные просьбы, обычно скоро и чудесно исполняются Богом; но когда наступает период испытания, тогда все изменяется, и небо словно закрывается и становится глухим ко всем молениям. Ревностному христианину все в жизни становится трудным. Отношение к нему людей ухудшается; его перестают уважать; что прощается другим, ему не прощают; труд его, почти всегда, оплачивается ниже нормы; тело становится легко подверженным болезням; природа, обстоятельства, люди – все обращается против него. При всех естественных дарованиях, не меньших, чем у других, он не находит применения им. Ко всему этому он терпит многие нападения демонических сил. И последнее, самое тяжкое и несносимое страдание – Бог оставляет его. Тогда страдание достигает своей полноты, ибо им поражен весь человек во всех планах своего бытия.

Бог оставляет человека?.. Разве это возможно?.. И, однако, в душе на смену испытанному чувству близости Бога приходит другое, – что Он бесконечно, недостижимо далек, дальше звездных миров, и все призывания Его погибают беспомощно в пространствах. Душа внутренне усиливает свой крик к Нему, но не видит ни помощи, ни даже внимания. Все тогда тяжело. Все достается несоразмерно многим трудом, сверхсильным. Жизнь становится страдальческою, и у человека появляется сознание, что над ним тяготеет клятва и гнев Божий. Но когда пройдут эти испытания, тогда увидит человек, что непостижимо чудесный промысл Божий внимательно хранил его на всех путях.

Опыт тысячелетий, передаваемый из рода в род и из поколения в поколение, говорит, что когда Бог видит верность Ему души подвижника, как видел Он верность Иова, тогда поведет его по недоступным никому другому безднам и высотам. Чем полнее и крепче верность и доверие человека к Богу, тем большею будет и мера испытаний и полнота опыта, могущего достигнуть степеней, когда очевидным становится достижение тех пределов, которые вообще доступны человеку.

* * *

Доколе в человеке сильна гордость, дотоле он может подвергаться приступам особо мучительного, адского отчаяния, которое извращает все представления о Боге и о путях Его промысла. Гордая душа, пребывая в тягостном страдании и мраке ада, виновником своих мучений считает Бога и мыслит Его, как безмерно жестокого. Лишенная подлинного бытия в Боге, она все оценивает из своего болезненно‑страдальческого состояния, и начинает ненавидеть и свою жизнь и вообще все бытие мира. Пребывая вне Божественного света, в своем отчаянии она доходит до того, что и бытие Самого Бога начинает ей представляться, как безнадежная бессмыслица, в силу чего отталкивание от Бога и ненависть ко всякому бытию становятся все большими и большими.

Подобного отчаяния и ненависти избегают люди веры, ибо верою спасается человек; верою в любовь и милосердие Бога, верою слову Его, верою свидетельству Отцов Церкви. Большинство благочестивых христиан в течение своей жизни, быть может, не переживали своего воскресения, но вера в него хранит их. Об этой вере многажды говорит Старец, ссылаясь на слова Господа: «Блаженны не видевшие, но верующие» (Иоан. 20, 29). Придет час, когда вера эта изведет человека из мрака и тесноты рабства на просторы истинной, нетленной жизни, великолепие которой совершенно особое, непохожее на обычную человеческую идею о великолепии и красоте.

* * *

Иначе действует враг‑дьявол с теми, кто принимает его, и иначе по отношению к тем, которые борются с ним. Иное – страдание гордого отчаяния, и иное – души благочестивой, когда Бог позволяет сатане сотворить брань с душою. Это последнее искушение чрезвычайно тяжело и попускается редко.

Когда впервые промыслительно Богом оставленный человек испытывает приближение сатаны, тогда все его существо, и душа и тело, подавляется великим страданием и страхом, который нельзя сравнить со страхом от преступников и убийц, потому что в нем есть мрак вечной гибели. Душа тогда познает, ЧТО есть дьявол; познает силу его жестокости; и пораженная колоссальностью стоящего пред нею зла – вся сжимается. От ужаса, отчаяния и трепета, она приходит в такое изнеможение, что не находит в себе силы молиться. Она не чувствует с собою Бога‑Заступника, а враг говорит: «Ты в моей власти… А на Бога не надейся и забудь Его; Он не умолим». В эти минуты душа, не желая принять дьявола, или безмолвно, без слов замирает с мыслью о Боге, или же, в лучшем случае, находит в себе силы призвать имя Божие. После уже она познает, что именно в этой борьбе Бог исключительно внимает ей.

* * *

Из писаний Старца вы увидите, что он дважды испытал такую брань с сатаною. В первый раз был спасен тем, что произнес молитву Иисусову, которую не успел еще докончить, как явился ему Господь; во второй раз он был уже более крепким и мужественным, и нашел в себе силы сесть и обратиться к Богу с молитвою, и тогда получил в ответ необычные и странные слова: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся».

Тогда он познал, каким оружием побеждается дьявол, при всяком приближении которого душа всю силу ненависти обращает на себя и как своего последнего врага осуждает себя на вечную муку, добавляя: «Бог же свят, истинен и благословен во веки».

Вооруженная таким оружием, душа освобождается от всякого страха и становится неприступною для врага. Такая «опытная» душа, при каждом приступе врага с великим гневом бросает себя в бездну вечной тьмы, как достойную того, и враг отступает от нее, не выдерживая силы встречаемого огня, и душа, уже свободная от него, чистым умом может обратиться к Богу с молитвою.

* * *

«Враг пал гордостью». Гордость – начало греха; в ней заключены все виды зла: тщеславие, славолюбие, властолюбие, холодность, жестокость, безразличие к страданиям ближнего; мечтательность ума, усиленное действие воображения, демоническое выражение глаз, демонический характер всего облика; мрачность, тоска, отчаяние, ненависть; зависть, приниженность, у многих срыв в плотскую похоть; томительное внутреннее беспокойство, непослушание, боязнь смерти или наоборот – искание покончить жизнь, и, наконец, что нередко, полное сумасшествие. Вот признаки демонической духовности. Но доколе они не проявятся ярко, для многих остаются незамеченными.

Не все указанные признаки могут характеризовать того, кто «прельстился» демоническими помыслами, или видениями, или «откровениями». У иных преобладает мегаломания, славолюбие и властолюбие; у иных – тоска, отчаяние, скрытое беспокойство; у иных – зависть или мрачность и ненависть; у многих – плотская похоть. Но у всех непременно будут воображение и гордость, могущая скрываться под видом даже последней приниженности.

* * *

Когда человек «прельщается» врагом и следует за ним, не разумея ЧТО есть враг, он не познает силы прямой с ним борьбы, и страдает потому, что уводится врагом от света истинной жизни во мрак, в котором тот пребывает. Страдания эти носят на себе печать духовной слепоты. В некоторых случаях враг приносит беспокойное услаждение гордым сознанием своего мнимого величия; в других, породив в душе сильную болезнь, возбуждает ее против Бога; и она, не разумея подлинной причины своих страданий, ненавистью обращается к Богу.

Благочестивая же душа, познавшая любовь Божию, страдает от прямой борьбы с врагом, от направленной на нее в этом противоборстве великой силы зла дьявола, и человек ясно видит, что эта сила может поразить его всего до конца.

В первом случае, обычно, долго бьется душа, не обретая исхода к Богу; во втором – Бог в великом свете является человеку, лишь только истечет время испытания, долгота и сила которого измерены Богом. У некоторых оно длится каких‑нибудь три минуты; у других – час или более; а один подвижник пребывал в нем три дня. Длительность срока может зависеть, с одной стороны, от меньшей силы напряжения борьбы, с другой – от большей выдержки человека, ибо не равна сила душ.

Нет искушения более сильного, чем описанное выше борение души с сатаною. Это горе, сильнейшее всех бедствий, возможных на земле. Но есть одно страдание, мучительность которого превышает и его. Это страдание души, до глубины уязвленной любовью к Богу, и не достигающей Искомого.

Непостижимо, как Бог общается с душою. Породив в ней горячую любовь, Он странным образом скрывается от нее, и когда душа изнеможет от этого оставления, тогда Он снова тихо приходит со Своим невыразимым утешением. В отдельные моменты мука богооставленности превышает всякое адское страдание, но она отличается тем, что в ней заключена животворящая сила Божия, прелагающая скорбь в сладкое блаженство любви Божией.

* * *

Человек, живущий в этой дебелой плоти, не может пребывать непоколебимым. В отдельные моменты чистой молитвы душа подвижника прикасается к подлинному вечному бытию, которое является ее последнею и единственною целью, но когда кончается та молитва, то снова нисходит она в состояние или среднего богоощущения, или даже чувственного мироощущения, вместе с которым возвращается мрак плоти и ослабляется сила внутреннего извещения.

У многих людей чувственное мироощущение настолько постоянно, что они почти не знают иного, и тогда становятся «плотью», не принимающею закона Божьего. Но подвижник возврат от чистой молитвы к дебелости плотского мироощущения воспринимает, как удаление от Господа. Апостол Павел говорит: «водворяясь в теле, мы удаляемся от Господа… дерзаем же и благоволим лучше выйти из тела, и водвориться у Господа» (2 Кор. 5, 6–7). Лишь непрерывным подвигом удерживается подвижник от того снижения, к которому своею тяжестью постоянно влечет его плоть. И чем чаще и длительнее его духовные состояния, тем тягостнее переживает он схождение в плотское мироощущение.

* * *

Когда подвижник, движимый духом любви Божией, молится с глубоким плачем, то достигая некоторого состояния, свыше которого в данный момент не имеет сил подняться, он испытывает покой духа от близости к Богу; но когда кончается молитва, то покой этот удерживается в душе лишь некоторое время, иногда большее, иногда меньшее, и затем снова начинает она обуреваться. Смена этих состояний приводит к различным результатам. Одни в каком‑то месте своего духовного пути достигают той меры молитвы, которая приводит их душу в страх и трепет, и затем постепенно снижаются и ослабевают в молитве. Другие, мужественные души, наоборот, неустанно возрастают, ища все большей полноты молитвы, и так доколе не укоренится в душе их желание и даже потребность – не щадить себя до конца, как бы «возненавидеть и погубить» свою душу. Но и это, как видим из писаний Старца, не есть еще последняя любовь, которую дает Господь познать Своим рабам, и от сладости которой человек легко переносит всякое страдание и даже смерть.

* * *

Блаженный Старец знал до последней очевидности, что та любовь, которой учил его Дух Святой, есть Истина, стоящая в своей онтологической, бытийной подлинности выше всякого сомнения. Эту степень познания он испытал при явлении ему Господа. Он говорил, что когда Сам Господь является душе, тогда не может она не познать Своего Творца и Бога. Действием Святого Духа ему было дано созерцать совершенную святость Бога, и он стремился к приобщению и стяжанию этой святости всем сердцем, всем существом своим.

Стоящий на этом пути не может отдаваться отвлеченному рассудочному мышлению даже о таинствах веры.

Душа его отклоняет всякое «мысленное рассуждение», вносящее своеобразный распад в целостность и единство жизни молитвенно устремленного к Богу духа. От постоянного пребывания в молитве – слабеет память на все внешнее, и если бы не приходила на помощь привычка прежних лет, освобождающая от необходимости обдумывать действия повседневной жизни, то он не мог бы и их совершать.

«Душа, познавшая Господа и сладость Духа Святого, стала как бы безумною; сидит, молчит, говорить не хочет; и как бы безумная смотрит на мир, и не хочет его, и не видит его. И люди не знают, что она созерцает любимого Господа, и мир остался как бы позади и забыт, и не хочет мыслить о нем душа, потому что нет в нем сладости».

«ДЕРЖИ УМ ТВОЙ ВО АДЕ, И НЕ ОТЧАИВАЙСЯ»

В ДУХОВНОМ созерцании подвижник становится зрителем вещей, которые для подавляющего большинства людей являются тайною, но он стоит пред невозможностью поведать об этой тайне, потому что переводимая на человеческий язык, она предстает слышащему о ней совсем иною. Язык человеческих слов и понятий дает очень ограниченную возможность передавать внутреннее состояние одного – другому. Непременное условие взаимного понимания – общность или торжество опыта. Нет этой общности, не будет достигнуто и понимание, потому что за каждым нашим словом сокрыта вся наша жизнь; во всякое понятие каждый из нас влагает объем своего опыта, почему все мы неизбежно говорим на разных языках. Но в силу единосущия рода человеческого возможно и чрез слово вызывать новый опыт в душе слышащего, и тем как бы порождать в нем новую жизнь. И если это так при нашем человеческом взаимообщении, то тем более это происходит при Божественном действии. Слово Божие, при известном внутреннем расположении души, восприемлющей его, своим явлением действительно приносит новую жизнь, и ту жизнь, которая заключена в нем, т. е. вечную.

Имея в виду не только несовершенство нашего средства – языка, но и свое невежество и неспособность, все же позволим себе возвратиться к той странной по форме беседе‑молитве, о которой мы говорили выше, а именно, к словам: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся».

Кто читал Евангелие, не мог не обратить внимания на своеобразие бесед Христа. Внешне, формально, в них нет, кажется, никакой последовательности. Возьмите, например, беседы с Никодимом, с Самарянкой, с Учениками на Тайной Вечере. Внимание Христа обращено не столько на то, что говорит человек, сколько на то, что есть в глубине его и что способен он воспринять от Бога.

Так и в этой молитве‑беседе Старца Силуана внешне как будто немного смысла, а некоторым она может показаться просто нелепым бредом. Но если бы нам открылось ее действительное содержание и сила данного в ней Силуану откровения, то, с уверенностью можно сказать, все наше существо было бы потрясено до последней глубины.

Старец Силуан десятилетиями рыдал «до великих слез» о том, чтобы мир познал Бога. Он сознавал, что если бы народы, – он мыслил о народах, нося их в молитвенной любви сердца своего, – познали любовь и смирение Божие, то оставили бы они, подобно Апостолу Павлу, как сор (Фил. 3, 7–8), как детские игрушки, свои увлечения, все то, чем поглощено их существо, и стали бы гнаться за этим смирением и этой любовью день и ночь всеми силами своей души. И если бы это совершилось, то изменилось бы лицо земли, и судьбы всех людей, и весь мир преобразился бы, как говорил Старец, «в один час». Так велика эта сила.

Вам, быть может, странно услышать, что Силуану открылась тогда тайна падения и искупления, и все духовные пути человека? Божественному Петру на Фаворе и в день сошествия Святого Духа открылось с последнею очевидностью, что «нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежит спастись». И не только еврейские старейшины и книжники удивлялись категорическому заявлению Петра и Иоанна, людей простых и некнижных, как повествует Писание (Деян. Ап. 4, 12–13), но и доныне удивляемся все мы. Невольно возникает вопрос: «О, Петре, откуда ты, простой и некнижный, знаешь какие имена даны под небом? Разве тебе была известна история культур и религий Китая, Индии, Вавилона, Египта и проч.?»

«Некнижному и простому» Силуану также открылись тайны, скрытые «от мудрых и разумных», и ночь, когда произошла та вышеестественная молитва‑беседа, в его жизни имеет чрезвычайное значение. Мир погружен во тьму духовного неведения. Путь к вечной жизни не преставая проповедуется на всех языках, но подлинно познавшие этот путь едва обретаются, единицы на поколения.

* * *

«Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Непонятное выражение. Что значит – держать ум во аде? Не значит ли это – воображать себе что‑то подобное тем, нередко лубочным, картинам, которые рисует наивное человеческое воображение?.. В данном случае – нет. Отцу Силуану, как и некоторым великим Отцам, например, Антонию Великому, Сисою Великому, Макарию и Пимену Великим, и другим, дано было за время жизни реально переживать состояние адских мучений. Повторение этого состояния, в результате, глубоко отпечатлевается в их сердце, так что они по своей воле уже могут возобновлять его в душе своей, возвращаться к нему посредством соответствующего внутреннего движения Духа. И к этому деланию они прибегали, когда в душе их начинала так или иначе проявляться какая‑либо страсть, и особенно самая глубокая и самая тонкая из них – гордость.

Борьба с гордостью – последний этап борьбы со страстями. В первый период подвижник борется с грубыми плотскими страстями, затем с раздражительностью, и, наконец, с гордостью. Последняя борьба есть, несомненно, самая трудная. Познав в долгом опыте своем, что гордость приводит к потере благодати, подвижник особым внутренним движением сходит душою во ад, и адским огнем выжигает в себе действие всякой страсти.

Старец замечал, что большинство людей, приближаясь к этим граням, малодушно ужасаются и не выдерживают. Вот почему Великий Сисой и говорил об этом вопросительно: «Кто может носить помысл Антония? Впрочем я знаю человека (это он сам – Сисой), который может носить его».

Старец Силуан объяснял, что Сисой имел в виду тот помысл, которому научился Великий Антоний у Александрийского сапожника. Преподобный Антоний молился, чтобы Господь открыл ему, в какую меру он достиг. И было ему указание, что в меру Сапожника он не пришел. Придя к Сапожнику, Преподобный спросил его, как он живет. Тот отвечает, что треть заработка отдает он на храм, треть – нищим, остальное удерживает на свои нужды. Антония, который бросил все свое имение и жил в пустыне в большей, чем Сапожник, нищете, сие делание не удивило. Не в нем было его превосходство. Тогда он говорит Сапожнику: «Господь послал меня к тебе узнать, как ты живешь?» Смиренный Сапожник почитал Антония и, испугавшись такого слова, говорит: «Ничего я не делаю, а лишь работая, смотрю на проходящих мимо людей и помышляю: все спасутся, один я погибну».

Антоний, Богом посланный научиться у Сапожника; Антоний, приготовленный к правильному восприятию услышанного им слова долгим и чрезвычайным подвигом, удивившим весь Египет, по дару Божьему почувствовал силу помысла Сапожника, и действительно понял, что в меру Сапожника не достиг. Возвратившись в пустыню, он стал учиться этому деланию.

Великому Антонию, основателю восточного монашества, дана была вместе с разумением и сила носить этот помысл. Сему деланию он учил отшельников, способных принимать не молоко, а твердую пищу. От него это делание восприняли и другие великие Отцы пустыни, и, как бесценное сокровище, передали в наследство последующим векам. Делание это у каждого принимает свою словесную форму; так Пимен Великий говорил ученикам: «Поверьте, чада, где сатана, там и я буду»; но по существу оно сводится к тому же.

Блаженный Старец Силуан говорил, что многие подвижники, приближаясь к этому состоянию, необходимому для очищения от страстей, отчаиваются, и потому не могут пойти дальше. Но тот, кто знает, что «Господь много нас любит», избегает губительного действия последнего отчаяния и умеет мудро стоять на грани его, так что и силою адского пламени поджигает в себе всякую страсть, а вместе и жертвою отчаяния не становится. «И не отчаивайся».

Рассказ Старца прост, как просто было и слово Александрийского сапожника, как просто говорил Преподобный Сисой, или Преподобный Пимен и другие Отцы, но сила слова и глубина тайны делания сего неведомою останется для всякого, не имевшего подобного им опыта адских мучений, с одной стороны, и великих благодатных даров, с другой.

* * *

Вся долгая подвижническая жизнь Старца, особенно после той ночи, была горячим исканием смирения. И если бы мы захотели познать образ и тайну его борьбы за стяжание смирения, то должны будем остановиться на странных его словах;

«Моя любимая песня: – скоро я умру, и окаянная душа моя снидет во ад, и там буду один я страдать в мрачной темнице и горько рыдать: скучает душа моя о Господе и слезно ищу Его. Как мне Его не искать? Он прежде взыскал меня и явил мне грешному Себя».

Когда он говорил: «окаянная душа моя снидет во ад», то это не были только слова, но и подлинное переживание адских страданий, которые привились его сердцу, так что он мог сознательным внутренним движением духа возобновлять их в себе иногда в большей, иногда в меньшей степени. И когда огонь адского мучения производил искомое действие, т. е. убивал страстный помысл, тогда общей губительности этого огня он противопоставлял спасительное действие любви Христовой, которую тоже знал и носил в сердце своем.

Этому деланию он научился, получив ответ: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». Первою частью своей «любимой песни» он погружался во ад, второю, возвращаясь к памяти любви Божией, он избегал отчаяния. «И не отчаивайся».

Делать так, как делал Старец, могут лишь немногие. От постоянного пребывания в этом подвиге, душа приобретает особую привычку и выносливость, так что память об аде настолько усваивается душой, что становится почти неотходною. Необходимость такого постоянства вызывается тем, что человек «в мире живущий и плоть носящий» непрестанно подвергается влияниям окружающего его греха, от которого, как бронею, защищается душа тем, что смиряется даже до ада преисподнего.

Старец говорит: «Господь Сам научил меня, как надо смиряться: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся». И этим побеждаются враги; а когда я умом выхожу из огня, то помыслы снова приобретают силу».

Из бледных и несвязных наших речей невозможно получить настоящего понятия об этой дивной и невыразимой жизни, где совмещаются предельное, выносимое естеством человеческим страдание, с предельным, выносимым человеческим естеством блаженством. Одно сопутствует другому странным образом. И если бы только страдание, то невозможно было бы его понести ^{^[32]}

И если бы только блаженство, то тоже невозможно было бы его понести ^{^[33]}.

XII

Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 332; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!