Введение. Зачем нужна социология? 5 страница
Мое решение быть зависимым еще более проявляется в случае со сравнительными референтными группами, членом которых я не являюсь, поскольку остаюсь, так сказать, за пределами их влияния. Я наблюдаю за этими группами, будучи не замечен ими. Присвоение соответствия (значения) в данном случае одностороннее: я считаю их действия и стандарты значимыми, хотя они едва ли придают какое-то значение моему существованию. Из-за дистанции, существующей между нами, они зачастую физически неспособны проследить за моими действиями и оценить их; поэтому они не могут ни наказать меня за отклонения, ни вознаградить меня за послушание. Сегодня все мы, благодаря средствам массовой информации, особенно телевидению, вовлекаемся в постоянно расширяющийся поток информации о самых разных стилях жизни, поэтому роль сравнительных референтных групп в формировании современной личности возрастает. Средства массовой информации сообщают нам сведения о господствующей моде и новейших стилях одежды с невероятной скоростью, и эти сведения достигают даже самых отдаленных уголков мира. Точно так же они придают авторитет тем образцам, которые могут представить визуально: это, конечно же, те стили жизни, которые заслуживают быть показанными в средствах массовой информации и увиденными миллионами людей во всем мире, которые стоит обсуждать и которым, если это возможно, стоит следовать.
|
|
|
Полагаю, наше обсуждение до сих пор создавало верное впечатление о том, что процесс социализации не ограничивается детским опытом. Фактически он никогда не прекращается, длится всю жизнь, постоянно приводя в сложное взаимодействие свободу и зависимость. Социологи иногда говорят о вторичной социализации с тем, чтобы отличать трансформацию личности в более поздний период от процесса усвоения ею элементарных социальных навыков в детстве. Они сосредоточивают внимание на ситуациях, когда вдруг отчетливо обнаруживаются и тяжело переживаются недостаточность или неадекватность первичной социализации в изменившихся условиях: когда, например, человек эмигрирует в далекую страну с непривычными обычаями и чужим языком и когда он, таким образом, должен не только приобрести новые навыки, но и забыть старые, которые теперь превращаются в препятствие; или когда человек, выросший в сельской глубинке, переезжает в большой город и чувствует себя там потерянным и беспомощным в напряженных потоках уличного движения, вечно куда-то спешащих толпах народа, среди безразличия прохожих и соседей. Предполагается, что подобного рода радикальные изменения могут служить причиной сильного беспокойства, частых нервных срывов и даже психических заболеваний. Отмечается также, что ситуация вторичной социализации с не менее существенными последствиями может наступить скорее в результате изменения внешних социальных условий, чем индивидуальной мобильности. Внезапная экономическая депрессия, рост массовой безработицы, развязывание войны, полное обесценение накапливающихся в течение всей жизни сбережений в результате резкого роста инфляции, потеря безопасности вследствие лишения права на прибыль или, наоборот, резкий рост благосостояния и перспектив продвижения, раскрытие новых, доселе немыслимых возможностей — все это примеры именно таких случаев. Они «обесценивают» то, что было усвоено в процессе предшествующей социализации, и требуют радикальной перестройки индивидуального поведения, для которого необходимы новые навыки и новые знания.
|
|
|
Приведенные примеры помогают нам в наиболее острой и резкой форме представить проблемы, обусловленные вторичной социализацией. С менее очевидными проблемами каждый из нас сталкивается практически ежедневно; вероятнее всего, мы испытаем нечто подобное, когда нам придется срочно поменять школу; если мы, поступив в университет, вынуждены будем оставить его; если перейдем на новую работу, вступим в брак, приобретем собственный дом, переедем на новое место жительства, станем родителями, превратимся в пенсионеров и т. д. Вероятно, точнее представлять социализацию как непрерывный процесс, а не делить ее на две отдельные стадии. Диалектика свободы и зависимости начинается для человека с рождения и заканчивается только с его смертью.
|
|
|
Соотношение между обеими частями, или сторонами, этого непрерывного диалектического взаимодействия подвижно. В раннем детстве у ребенка очень мало свободы (если она вообще есть) в выборе группы, от которой он зависит. Каждый рождается в определенной семье, в определенном месте, в конкретном соседском окружении, представителем определенного класса или страны. Предполагается, что каждый, независимо от его желания, является представителем определенного народа и одного из двух социально приемлемых полов. С возрастом (т. е. с увеличением накопленных навыков и ресурсов действия) выбор расширяется; некоторые зависимости могут быть поставлены под сомнение и отвергнуты, другие — приняты добровольно. И все же свобода никогда не бывает полной. Вспомним такой факт: все мы зависим от наших прошлых действий, из-за них мы каждый раз оказываемся в положении, когда некоторый выбор, несмотря на всю его привлекательность, оказывается для нас невозможным, а издержки в случае изменений непомерны и неприемлемы. От слишком многого приходится «отучаться», от слишком многих привычек приходится отказываться. И если какими-то навыками и ресурсами, которые можно было приобрести только на ранней стадии, мы тогда пренебрегли, то теперь уже очень поздно восстанавливать упущенные возможности. Достигнув определенного возраста, мы чаще всего обнаруживаем, что вероятность и возможность «нового прорыва» неизмеримо далеки и ничтожны.
|
|
|
Соотношение свободы и зависимости неодинаково у всех людей. Вспомним, например, о той роли, которую играют доступные ресурсы в преобразовании выбора в ясное, реалистическое утверждение. Вспомним также о роли очерченных изначальным социальным местоположением «горизонтов», которую они играют в формировании дальнейших жизненных планов и выборе наиболее привлекательных целей. Достаточно иметь в виду роль этих двух факторов, чтобы понять: хотя все люди свободны и не могут не быть свободными (т. е. они вынуждены брать ответственность за все, что бы они ни делали), тем не менее некоторые из них свободны больше, чем другие; их «горизонты» (спектр выбора) шире, и, приняв однажды решение относительно своих жизненных целей, они получают максимум ресурсов (денег, связей, образования, утонченных манер и т. п.) для их достижения; они более свободны, чем другие, в своих желаниях, в действиях, направленных на исполнение желаний, и в достижении желаемых результатов.
Можно сказать, что соотношение свободы и зависимости служит показателем относительного положения в обществе личности или целой категории людей. То, что мы называем привилегией, при более тщательном рассмотрении оказывается большей степенью свободы и меньшей степенью зависимости. Обратное верно для тех, кого называют лишенными привилегий.
Глава 2
Мы и Они
Адам Смит, чуткий наблюдатель парадоксов социальной жизни, заметил однажды, что в цивилизованном обществе человек во все времена нуждается в сотрудничестве и помощи огромного количества людей, тогда как всей его жизни едва хватает на то, чтобы приобрести дружбу лишь нескольких из них.
Представьте себе неисчислимое множество не известных вам людей, чья деятельность необходима, чтобы сделать вашу жизнь такой, какова она есть (и тех, благодаря труду которых вы ежедневно имеете тарелку каши; и тех, кто следит за состоянием шоссе, чтобы вы могли развить скорость 70 миль в час, не опасаясь попасть в яму за углом; и тех, кто, подчиняясь правилам общежития, дает вам возможность гулять по улицам, не опасаясь нападений, или вдыхать воздух, не боясь быть отравленным токсичным дымом). Представьте себе все множество людей, не знакомых вам, но тем не менее налагающих ограничения на вашу свободу выбора предпочтительного для вас образа жизни (тех, кто хочет иметь те же вещи, что и вы, но тем самым позволяет торговым компаниям поддерживать высокие цены; тех, кто считает роботов более выгодными, чем живые работники, но тем самым уменьшает ваши шансы найти подходящую вам работу; те, кто, будучи занят своими собственными делами, загрязняет воздух, производит шум, забивает дороги, отравляет воду, и вы не можете избежать этого). Сравните эти огромные массы людей с кругом ваших знакомых, которых вы можете узнать в лицо и чьи имена помните. Вы, конечно же, обнаружите, что среди всех, кто оказывает влияние на вашу жизнь, люди, которых вы знаете или о которых вы слышали, составляют лишь малую часть тех, кого вы никогда не встречали и о ком никогда не слышали. Насколько мала эта часть, вы никогда не узнаете…
Когда я думаю о них, представители человеческого рода (в прошлом, настоящем или будущем) являются предо мной в самых разных качествах. Некоторых я встречаю довольно часто и потому, как мне кажется, знаю близко; мне думается, я знаю, чего от них можно ожидать, а чего нельзя; знаю, как мне удостовериться в том, что я получаю от них именно то, чего жду и хочу; знаю как мне убедиться в том, что они реагируют на мои действия так, как я того хочу. С этими людьми я взаимодействую, я вступаю с ними в общение, коммуникацию: мы говорим друг с другом, делимся знаниями и обсуждаем интересные для нас вещи в надежде на взаимопонимание. Некоторых других я встречаю лишь изредка; мы видимся главным образом при особых обстоятельствах, когда я или этот другой человек хочет получить или обменяться особыми, специфическими услугами (например, я редко встречаю своего учителя помимо лекций и семинаров; я вижу определенного продавца, только когда покупаю соответствующие продукты; я встречаюсь со своим дантистом, по счастью, очень редко, когда мои зубы нуждаются в лечении). Мои отношения с этими людьми можно назвать функциональными. В моей жизни эти люди исполняют какую-либо функцию; наше взаимодействие сводится к определенным аспектам моих (и, как мне кажется, их) интересов и деятельности. В большинстве случаев меня вовсе не интересуют стороны личности другого, не связанные с выполнением функции, которую я от него ожидаю. Поэтому я не спрашиваю, например, о семейной жизни продавца, об увлечениях дантиста и о художественном вкусе моего преподавателя политологии. Но и сам, в свою очередь, рассчитываю на подобное отношение с их стороны. Любые расспросы на посторонние темы я буду расценивать как бесцеремонное вмешательство в мои личные дела, которые их не касаются. А если бы такое вмешательство и произошло, то я счел бы себя вправе сопротивляться ему, поскольку это было бы оскорблением и нарушением неписаных правил наших взаимоотношений, которые являются не более чем обменом особыми услугами. Наконец, некоторых людей я вообще едва ли встречаю. Я знаю о них, об их существовании, но поскольку они не имеют прямого отношения к моим повседневным делам, я не воспринимаю всерьез возможность непосредственного общения с ними. Фактически, я крайне редко вспоминаю о них.
Альфред Шутц, немецко-американский социолог, основатель так называемой феноменологической школы в социологии, предположил, что с точки зрения любого индивида всех других людей можно представить в виде некоего непрерывного (связанного) множества — континуума, измеряемого социальной дистанцией, которая возрастает по мере того, как социальное взаимодействие сокращается по содержанию и интенсивности. Принимая себя («эго») за отправную точку в этом континууме, я могу сказать, что те, кто расположен ко мне ближе всех, — это мои сотоварищи (сообщники) — люди, с которыми я действительно нахожусь в непосредственном взаимодействии, что называется, лицом к лицу. Они — лишь небольшая частичка огромного сектора, который занимают мои современники — люди, живущие в то же время, что и я, и с кем я, по крайней мере, потенциально могу устанавливать непосредственные отношения. Конечно, мой практический опыт общения с современниками может меняться. Он все время варьирует от персонализированного (персонифицированного) знания отдельных людей до знания, ограниченного моей способностью относить людей к определенным типам, самое большее — к некоторым категориям людей (пожилым, черным, евреям, латиноамериканцам, богатым, футбольным фанатам, солдатам, бюрократам и т. п.). Чем дальше отстоит от меня данная точка континуума, тем более обобщенным, типизированным является мое представление о людях, обозначенных ею, равно как и моя реакция на них, т. е. мое мысленное отношение к ним, если мы не встречаемся непосредственно, или мое практическое поведение, если я с ними общаюсь. Кроме моих современников, однако, есть еще (по крайней мере на моей мысленной карте человечества) мои предки и мои потомки. Они отличаются от современников тем, что мое общение с ними неполно, односторонне, и ему суждено остаться таким, возможно, навсегда. Предки могут передать мне послания (мы склонны называть такие послания традицией, сохраненной исторической памятью), но я не могу на них ответить. С потомками, напротив, все обстоит иначе: вместе с моими современниками я оставляю им послания, содержащиеся во всем, что мы совместно или индивидуально построили или написали, но я не жду ответа от них. Заметим, что ни одна из названных категорий людей не закрепляется раз и навсегда. Они имеют «пористые» (как губка) границы: отдельные люди могут менять и меняют свое местоположение, перемещаясь из одной категории в другую, двигаясь ближе к моей точке континуума или дальше от нее, превращаясь из современников в предков или из потомков в современников.
Два типа близости — духовная и физическая — не обязательно пересекаются. В густо населенных районах, подобных городским центрам, мы на какое-то время оказываемся физически близкими к огромному количеству людей, с которыми, однако, не чувствуем почти никакой духовной связи; как мы увидим в главе 3, в спрессованном пространстве города физическая близость существует одновременно с духовной отдаленностью (действительно, жизнь в городе требует владения сложным искусством «нейтрализации» влияния физической близости, иначе она повлечет за собой духовную перегрузку и навяжет нам моральные обязательства, слишком обременительные для нас; все городские обитатели прекрасно владеют этим искусством). Духовная или нравственная близость заключается в нашей способности (и готовности) испытывать чувство товарищества: воспринимать других людей как субъектов наравне с собой, с их собственными целями и правом добиваться этих целей, с их эмоциями, подобными нашим, и такой же способностью испытывать наслаждение и страдать от боли. Чувство товарищества обычно предполагает эмпатию, т. е. способность и готовность поставить себя на место другого человека, посмотреть на вещи глазами другого. Она также сопровождается способностью к сочувствию — умению радоваться удачам других и печалиться их бедами. Этот тип чувства товарищества является наивернейшим признаком (а фактически — смыслом) духовной и моральной близости, которая угасает, иссякает по мере отдаления.
Из всех различий и разделений, позволяющих мне наблюдать «перерывы постепенности», воспринимать различия там, где иначе мог быть плавный переход, подразделять людей на категории в зависимости от их отношения и поведения, одно различие проявляется сильнее и больше влияет на мои отношения с другими, чем все остальные, которые я представляю себе и воспроизвожу в своем поведении, — различие между «мы» и «они». «Мы» и «они» — это не определения двух отдельных групп людей, а названия различия между двумя совершенно разными отношениями: эмоциональной привязанностью и антипатией, доверием и подозрительностью, безопасностью и страхом, общительностью и неуживчивостью. «Мы» — группа, к которой я принадлежу. Я хорошо понимаю, что происходит внутри группы, и поскольку я это понимаю, я знаю, как мне действовать дальше, чувствую себя уверенно, как дома. Группа является, так сказать, моим естественным окружением, местом, где мне нравится бывать и куда я возвращаюсь с чувством облегчения. «Они», напротив, — это та группа, к которой я не могу или не хочу принадлежать. Мое представление о происходящем в ней весьма смутно и отрывочно, я плохо понимаю ее поведение, поэтому ее действия для меня большей частью непредсказуемы и отпугивают. Я склонен думать, что «они» отплатят мне за мое недоверие и опаску той же монетой, ответят на мою подозрительность тем, что затаят на меня не меньше обиды, чем я могу затаить на них. Поэтому я ожидаю, что они будут действовать вопреки моим интересам, будут стараться причинить мне вред и содействовать моей неудаче, что они порадуются моему несчастью.
Различие между «мы» и «они» в социологии часто представляется как различие между внутригрупповыми и межгрупповыми отношениями. Эта пара противоположных отношений неразделима: не может быть внутригрупповых чувств без межгрупповых отношений, и наоборот. Две стороны, два участника данной концептуально-поведенческой противоположности дополняют и обусловливают друг друга: только благодаря ей они вообще имеют какой-либо смысл. «Они» — это не «мы», и «мы» — это не «они»; что такое «мы» и «они», можно понять, только рассматривая их вместе, во взаимном конфликте. Я рассматриваю мою группу как «мы» только потому, что некоторую другую группу рассматриваю как «они». Две противоположные группы размещаются на моей мысленной карте мира на разных полюсах антагонистических отношений; этот антагонизм делает обе группы «реальными» для меня, а также удостоверяет их внутреннюю согласованность, которую я у них предполагаю.
Противостояние (оппозиция) — прежде всего орудие, используемое мною для того, чтобы очертить мой мир (мой принцип классификации, схему, приписывающую другим их места на моей карте разделенной вселенной). Я использую его для того, чтобы отличить мою школу от соседней; «мою» футбольную команду от команды соперников; зажиточных и, следовательно, почтенных налогоплательщиков, вроде меня, от «паразитов», которые норовят жить за чужой счет; моих миролюбивых друзей, которые не хотят ничего, кроме развлечений, от полиции, которая всячески препятствует этому; нас, законопослушных, уважаемых граждан от «всякого сброда», отвергающего все правила и пренебрегающего порядком; нас, надежных, работящих взрослых от диких, несуразных подростков; нас, молодежь, которая хочет найти свое место в жизни и сделать этот мир лучше, от стариков, хватающихся за свои устаревшие принципы; моего великодушного и доброжелательного народа от его агрессивных, злых и коварных соседей.
Из этой взаимной неприязни мы и они, наша группа и другая группа каждый раз получаем соответствующие характеристики и особую эмоциональную окраску. Можно сказать, что противостояние определяет обоих его участников. Можно также сказать, что каждая его сторона устанавливает свою тождественность на основании того факта, что мы рассматриваем ее как участника антагонизма. Из этих наблюдений мы можем сделать весьма любопытный вывод: другая группа является той самой воображаемой противостоящей стороной, тем противовесом, который необходим нашей группе для самоидентификации, для ее согласованности, внутренней сплоченности и эмоциональной безопасности. Готовность к сотрудничеству внутри группы требует как бы подтверждения в форме отказа от сотрудничества с кем бы то ни было другим. Можно даже сказать, что действительное присутствие группы, поведение которой предположительно было бы таким же, как и у другой группы, нигде не обнаруживается; если бы такой группы не существовало, ее следовало бы придумать ради сплоченности и целостности данной группы, которая должна определить врага, чтобы обозначить и охранять свои границы, а также обеспечивать лояльность и сотрудничество внутри. Это все равно, что мне надо испытать страх перед дикими зверями, чтобы почувствовать себя в безопасности где-то дома. Для того чтобы на самом деле ощутить, что такое «внутри», должно быть нечто «вне».
Чаще всего образцом взаимной симпатии и взаимопомощи, которые мы приписываем, требуем или ожидаем получить от своей группы, служит семья (не обязательно та, которую мы знаем по собственному, не всегда счастливому опыту, но и та, которую мы представляем себе как «идеальную семью», как желаемое). Идеалы, идеальные чувства, окрашивающие отношение к большинству своих групп, — это солидарность, взаимное доверие и «общая связь» (т. е. обязательство помогать сотоварищу, даже в ущерб себе, всегда, когда эта помощь требуется). Так предположительно должны вести себя по отношению друг к другу члены одной семьи. Идеальные отношения между родителями и детьми представляют собой идеальную модель отношений любви й заботы, согласно которой верховная власть или сила употребляются только в интересах слабой стороны. Идеальные отношения между мужем и женой показывают пример взаимодополняемости: только вместе, делая то, что каждый из них делает лучше другого, они могут достичь цели, которой оба желают и добиваются. Идеальные отношения между родными братьями и сестрами являются прототипом бескорыстного сотрудничества, соединения усилий для общего дела, солидарного поведения типа «один за всех, все за одного». Вы, наверное, замечали, что люди, желающие сформировать чувство взаимной преданности у своих слушателей или собеседников, любят использовать метафору братства и обращаться к ним как к «братьям и сестрам». Чувства национальной солидарности и готовность пожертвовать собой ради народа побуждаются обращениями к родине как к «матери» или «отечеству».
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 102; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!