О Боге , который обманывает , и о Боге , который не обманывает

Книга III : Психозы

«Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ОТ КОЛБАСНИКА»

О том, что возвращается в реальном Марионетка бреда Р.С.В. в языке Эротизация означающего

В статьях Потеря реальности в неврозах и психозах и Неврозы и психозы Фрейд дает нам интересные сведения о том, что же различает невроз и психоз. Я постараюсь уделить особое внимание тому, в чем заключается это различие в случае нарушений, которые они привносят во взаимоотношения субъекта с реальностью.

Это также повод тонким и структурированным образом напомнить, что следует понимать под вытеснением в случае невроза.

Психозы, Книга III. Семинар, прочитанный в 1955-56 гг. Опубликовано в издательстве «Le Seuil», Paris, 1981.

Фрейд подчеркивает, до какой степени различны отношения субъекта с реальностью при неврозе и психозе. В частности, клинический характер психотика отличается глубоко извращенным взаимоотношением с реальностью, которое называется бредом. Это значительное различие организации или дезорганизации должно иметь, говорит нам Фрейд, глубокую структуральную причину. Как четко выразить это различие?

Когда мы говорим о неврозе, мы придаем определенное значение уходу, уклонению, в котором конфликт с реальностью играет свою роль. Мы пытаемся определить функцию реальности при возникновении невроза понятием травмы, которое является этиологическим. Это первое; второе - момент невроза, в который у субъекта происходит некий разрыв с реальностью. О какой реальности идет речь? Фрейд сразу подчеркивает: реальность, которая приносится в жертву в неврозе, есть часть психической реальности.

И тут мы подходим к очень важному различию - реальность не является омонимом внешней реальности. В момент возникновения невроза субъект опускает, удаляет из поля сознания часть своей психической реальности, или, говоря иным языком, своего id . Эта часть забыта, но продолжает давать о себе знать. Каким образом? Тем, на который ставит акцент все мое учение - символическим образом.

В первой из цитируемых мною статей Фрейд говорит о складе, который субъект отделяет в реальности и в котором он хранит ресурсы, необходимые для создания внешнего мира - именно там психоз черпает свой материал. Невроз, говорит Фрейд, это нечто другое, т.к. реальность, которую субъект в какой-то момент опускал, он пытается заставить появиться вновь, придавая ей особое значение, секретный смысл, который мы называем символическим. Однако Фрейд не придает этому достаточного значения. И вообще импрессионистская манера, с которой используют термин «символический», до сих пор не определена в действительном соотношении с тем, о чем идет речь.

Замечу между прочим, что у меня не всегда есть возможность давать вам ссылки в подлиннике, как хотели бы некоторые, так как нежелательно, чтобы мое изложение разбивалось ими. Тем не менее, мне думается, я привожу цитаты там, где это необходимо.

В работе Фрейда многое свидетельствует о том, что он чувствовал необходимость полного выражения символического порядка, т.к. именно об этом, по его мнению, идет речь в случае невроза. Этому он противопоставляет психоз, где в определенный момент имеется провал, разлад, разрыв с внешней реальностью. При неврозе во второй стадии, и именно потому, что реальность не полностью выражена символическим образом во внешнем мире, у субъекта наблюдается частичный уход от реальности, неспособность встретить эту тайно сохраняемую часть реальности лицом к лицу. При психозе, напротив, сама реальность несет в себе провал, который впоследствии будет заполнен фантастическим миром.

Можем ли мы удовлетвориться настолько простым определением, таким примитивным противопоставлением невроза психозу? Безусловно, нет, и Фрейд сам уточнил, после чтения текста Шребера, что недостаточно увидеть, каковы симптомы, необходимо также обнаружить механизм их формирования. Начнем с предпосылки, что провал, слабое место, точка разрыва в структуре внешнего мира заполнена содержимым, привнесенным из психотического фантазма. Как это объяснить? В нашем распоряжении имеется механизм проекции.

Сегодня я начну с этого, и особенно на нем настаиваю, по той причине, что до меня доходит мнение некоторых из вас, работающих с фрейдовскими текстами, уже комментированными мною: читая снова отрывок, значение которого я подчеркнул, они колебались - каков смысл отрывка, тем не менее очень ясного, касающегося эпизодической галлюцинации, где показаны параноидальные возможности человека с волками? При прекрасном понимании того, что я подчеркнул, говоря: что было отброшено от символического, вновь появляется в реальном, возникает дискуссия о моем переводе больной ничего не хочет об этом знать в смысле вытеснения. Тем не менее, воздействовать на вытесненное механизмом вытеснения - это значит кое-что об этом знать, т.к. вытеснение и возврат вытесненного являются одним и тем же, выраженным иначе, чем сознательным языком субъекта. Для многих это было трудным, так как они не понимают, что то, о чем идет речь - нечто порядка знания.

Приведу еще одну цитату, позаимствованную из случая Шребера. В момент, когда Фрейд объясняет нам механизм проекции, который мог бы объяснить повторное появление фантазма в реальности, он останавливается, чтобы заметить, что мы не можем здесь говорить только о проекции. Это слишком очевидно, если вспомнить, как функционирует этот механизм, например при бреде ревности, называемом проецируемым, заключающемся во вменении в вину супругу неверностей, в которых сам в воображении чувствуешь себя виноватым. Совсем другое явление - бред преследования, который проявляется в интерпретативных интуициях в реальном. Вот в каких терминах выражается Фрейд: Неверно говорить, что подавленное внутренне ощущение - Verdrangung , есть символизация, и Un - terdruckung лишь указывает, что что-то упало вниз - снова проецируется к внешнему - это вытесненное и возврат вытесненного. Скорее мы должны говорить, что отвергаемое - вы помните может быть настоятельный смысл, который употребление придало этому слову - возвращается извне.

Этот текст необходимо добавить к тем, которые я уже цитировал в том же контексте, и которые являются ключевыми. Именно текст о Verneinung , который нам прокомментировал Г-н Ипполит, позволил нам выразить с точностью, что есть момент, являющийся, если можно так выразиться, первопричиной символизации. Обратите внимание - эта первопричина не есть точка развития, но отвечает тому требованию, что символизации необходимо начало. Но во всякий момент развития может произойти нечто, что является противоположным Bejahung - в некотором роде примитивная Verneinung , продолжение которой есть Verneinung в ее клинических последствиях. Различие двух механизмов, Verneinung и Bejahung , является весьма важным.

Лучше отбросить термин проекции. То, о чем сейчас идет речь, не имеет ничего общего с психологической проекцией, результатом которой является, например, то, что все действия людей, по отношению к которым мы питаем весьма смешанные чувства, мы принимаем по крайней мере с некоторой озадаченностью относительно их намерений. Проекция в психозе вовсе не то; это механизм, благодаря которому возвращается извне взятое в Verwerfung , то есть то, что было взято из общей символизации, структурирующей субъект.

Что это за игра в неосязаемое, жертвой которой мы являемся, эта странная акробатика между символическим, воображаемым и реальным? Мы не знаем акробата, поэтому мы можем задаваться этим вопросом. В этом году я ставлю его на повестку дня. Он позволит нам определить то, что называют отношением к реальности, и одновременно выразить, какова цель анализа, не впадая в вечную путаницу, существующую на эту тему в аналитической теории. О чем идет речь, когда говорят об адаптации к реальности? Никто об этом ничего не знает, и так будет до тех пор, пока не будет определено, что же есть реальность, а это весьма непросто.

Чтобы ввести вас в проблему, я начну с весьма актуального элемента. Действительно, нельзя сказать, что этот семинар является только комментарием к тексту, в том смысле как если бы речь шла о простом толковании - эти вещи живут для нас в нашей каждодневной практике, в наших контролях, в способе, которым мы осуществляем нашу интерпретацию, и в том, как мы действуем по отношению к сопротивлениям.

Так, я позаимствую один пример из моего представления больных в прошлую пятницу.

Те из вас, кто присутствует на моих представлениях, вспомнят, что я имел дело с двумя больными, охваченными одним бредом - тем, что называют бредом на двоих.

Мне было не очень легко представить дочь, также как и и мать, в выгодном свете. У меня есть все основания думать, что она уже была обследована и представлена до того, как я стал ею заниматься, и, учитывая роль, которую играют больные в учебном отделении, - с добрый десяток раз. Несмотря на то, что человек страдает бредом, ему быстро надоедают подобные упражнения, и она была расположена не наилучшим образом.

Тем не менее, некоторые явления могли быть показаны, в частности то, что параноидальный бред, поскольку больная страдала паранойей, не предполагает характерную базу гордости, недоверия, повышенной восприимчивости, как говорится, психологической негибкости. Во всяком случае этой молодой девушкой, чувствовавшей себя жертвой трудно схватываемой цепи интерпретаций, напротив, владело чувство, что такая приятная, добрая особа, как она, пережившая к тому же столько испытаний, могла вызывать только доброжелательность, общую симпатию; и в самом деле, заведующий отделением, в котором она находилась, в своем свидетельстве говорил о ней исключительно как об очаровательной женщине, любимой всеми.

Короче говоря, после невероятных трудностей установив контакт, я приблизился к центру того, что присутствовало со всей очевидностью. Безусловно, ее главнейшей заботой было доказать мне, что нет никаких элементов, о которых она намеренно умалчивала, стараясь в то же время не давать повода к неправильной интерпретации, в которой она была заранее уверена со стороны врача. Она однако открылась мне, что однажды в коридоре, в момент, когда она выходила из своей комнаты, она столкнулась с плохо воспитанным человеком, и его дурные манеры ее не удивили, поскольку этот противный женатый мужчина был постоянным любовником одной ветреной соседки.

Проходя мимо нее, - она не могла скрыть этого от меня, у нее это еще лежало на сердце, - он сказал ей оскорбление, которое она не была расположена мне повторить, потому что, как она выражалась, это уронило бы ее в моих глазах. Тем не менее, некоторая мягкость, которую я вложил в подход к ней, имела результатом то, что через пять минут беседы между нами установилось доверие, и тут она мне призналась со смущенным смехом, что в этой ситуации она была не совсем невинна, т.к. сама сказала кое-что, проходя мимо него. В этом кое-чем она мне призналась скорее, чем в том, что услышала, это было: Я возвращаюсь от колбасника.

Естественно, я такой же человек, как и все, я впадаю в те же заблуждения, что и вы, и я делаю все то, что не рекомендую вам. Я точно также бываю неправ - несмотря на возможную удачу. Правильное мнение - это, с точки зрения науки, всего лишь мнение, см. Спинозу. Если вы поняли, тем лучше, оставьте это при себе - важно не понять, а достичь истины. Но если вы достигаете ее случайно, даже если вы понимаете, вы не понимаете. Естественно, я понимаю - это доказывает, что у нас всех есть что-то общее с охваченными бредом. Во мне, как и в вас всех, присутствует бредовость нормального человека.

Я возвращаюсь от колбасника - если мне говорят, что в этом есть какой-то смысл, то я могу сказать, что во фразе присутствует ссылка на свинью. Я не сказал свинью, я сказал свинину.

Она согласилась со мной, это было именно то, что она хотела дать мне понять. Может быть, она хотела, чтобы тот человек также это понял. Но дело в том, что это именно то, чего не следует делать. Нас должно интересовать, почему именно она хотела, чтобы тот это понял, и почему она не говорила ему этого без обиняков, а намеками. Если я понял, я иду дальше, я не останавливаюсь на этом, потому что я уже понял. Вы видите, что значит участвовать в игре пациента -это значит сотрудничать с его сопротивлением. Сопротивление пациента всегда ваше сопротивление, и если сопротивление удается, то потому, что вы сами находитесь в нем по уши, потому что вы понимаете. Вы понимаете, вы неправы. Необходимо понять, почему присутствует то, что хотят дать понять. Почему она сказала Я возвращаюсь от колбасника, а не Свинья?

Я ограничил свой комментарий, за недостатком времени, замечанием, что это настоящий перл, и провел аналогию с открытием, которое заключалось в наблюдениях за некоторыми больными: они жаловались на слуховые галлюцинации и совершенно явно производили движения горлом, губами, иначе говоря, сами артикулировали эти галлюцинации. Этот случай не таков, это аналог, и он представляет тем больший интерес именно потому, что это не полное подобие.

Я сказала - я возвращаюсь от колбасника, и, продолжает она, что же тот ответил? Он ответил - Свиноматка. Это ответ пастушка пастушке - Нитка, иголка, душа моя, жизнь моя... - в жизни это так и происходит.

Остановимся немного на этом. Он должен быть собой доволен, - говорите вы себе, - вот чему он учит: в слове субъект получает свое сообщение в инверсированной форме. Вы ошибаетесь, это совсем не то. Сообщение, о котором идет речь, далеко не идентично слову, по крайней мере в том смысле, в каком я излагаю его вам как форму посредничества, при котором субъект получает свое сообщение от другого в инверсированной форме.

Прежде всего, кто этот персонаж? Мы уже сказали, что это женатый мужчина, любовник девушки, которая в свою очередь является подругой нашей больной и которая занимает важное место в желании, жертвой которого является больная - она является если не центром, то, я бы сказал, главным действующим лицом этого желания. Отношения нашего субъекта с этой парой весьма двусмысленны. Это, безусловно, преследующие, враждебные персонажи, но они не представлены в столь требовательной форме, как тому могли удивиться присутствующие при беседе. Отношения субъекта с внешним миром характеризуются прежде всего недоумением: каким образом стало возможным - без сомнения, это работа сплетен, коллективной жалобы, - поместить их в больницу? Всеобщий интерес, которым они окружены, имеет тенденцию к повторению. Отсюда едва заметные эротоманские элементы, которые мы отметили при наблюдении. Это, строго говоря, не эротоманки, но они охвачены чувством, что они привлекают к себе интерес.

Свиноматка - что это значит? Действительно, это ее сообщение, но не является ли оно скорее ее собственным сообщением?

В начале всего, что говорится, находится вторжение указанной соседки в отношения этих двух изолированных женщин. Они остались тесно связанными в их существовании, не смогли расстаться после замужества той, что моложе, и внезапно уходят от драматической ситуации, которая, кажется, создалась в супружеских отношениях замужней, вследствие угроз мужа, который, судя по медицинским свидетельствам, хотел ни больше, ни меньше как разрезать ее на куски. Мы видим здесь ощущение, что оскорбление, о котором идет речь - термин «оскорбление» является здесь очень важным, и он всегда подчеркивался в клинической феноменологии паранойи - согласуется с процессом защиты, пути изгнания, который обе пациентки почувствовали необходимость осуществить по отношению к соседке, которую они рассматривали как захватчицу. Она всегда стучала к ним в дверь в тот момент, когда они занимались своим туалетом, или начинали что-либо делать; во время их ужина или чтения. Необходимо было прежде всего удалить эту особу, весьма склонную к вторжению. Проблемы возникли лишь тогда, когда это изгнание, этот отказ, отторжение полностью осуществились - я хочу сказать, в момент, когда они действительно выставили ее.

Следует ли поместить это в плане проекции, как механизм защиты? Вся интимная жизнь этих пациенток проходила вне мужского элемента, они всегда рассматривали его как посторонний, с которым они никогда не гармонировали, для них мир является главным образом женским. Являются ли отношения, которые они поддерживают с особами своего пола, типом проекции, при существовавшей для них необходимости остаться самими собой, замкнуться на самих себе в паре? Приближаются ли они к гомосексуальной фиксации в наиболее широком смысле слова, которая, как учит Фрейд, лежит в основе социальных отношений? Этим можно объяснить, почему в изолированности женского мира, в котором живут эти две женщины, они находятся не в положении получения их сообщения от другого, но сами говорят его другому. Является ли оскорбление способом защиты, который возвращается, в отраженном виде, в их взаимоотношения? Понятно, что эти взаимоотношения, с момента их установления, распространяются на всех остальных, кем бы они ни были. Это можно предположить, и подразумевается, что речь идет именно о собственном сообщении субъекта, а не о сообщении, полученном в инверсированной форме.

Должны ли мы на этом остановиться? Безусловно, нет. Благодаря этому анализу мы можем понять, что пациентка чувствует себя в окружении враждебных ощущений. Но дело не в этом. Важно то, что Свиноматка была реально услышана, в реальном.

Кто же говорит? Поскольку имеет место галлюцинация, говорит реальность. Это следует из наших посылок, если мы полагаем, что реальность состоит из ощущений и восприятий. Нет никакой двусмысленности; она не говорит: У меня было чувство, что он мне ответил - Свиноматка, она говорит: Я сказала: Я возвращаюсь от колбасника, и он мне ответил: Свиноматка.

Мы должны либо удовлетвориться тем, что скажем себе: Вот оно что, у нее галлюцинации. Либо попытаться (что может показаться безрассудным предприятием, но не в том ли и заключалась до сих пор роль психоаналитиков, как пускаться в безрассудные предприятия?) пойти немного дальше.

Прежде всего, идет ли речь о реальности объектов? Кто, по нашему мнению, говорит в реальности? Является ли реальностью, когда кто-нибудь говорит с нами? Интерес замечаний, который я сделал вам в предыдущей лекции, касательно другого и Другого, другого с маленькой буквы и Другого с заглавной -заключался в том, что когда говорит Другой с большой буквы - это не просто реальность, перед которой вы находитесь, т.е. индивидуум, который произносит нечто. Другой с большой буквы по ту сторону этой реальности.

В подлинном слове Другой - это то, перед лицом чего вы даете признать себя. Но вы можете дать себя признать лишь потому, что вначале был признан он. Он должен быть признан для того, чтобы вы смогли дать себя признать. Это дополнительное измерение, взаимность необходима для того, чтобы слово представляло ценность, чему я дал вам типичные примеры: Ты мой хозяин или Ты моя жена; точно также лживое слово, хотя и является противоположностью, но предполагает признание абсолютного Другого, находящегося над всем, что вы можете знать, и для которого признавание должно представлять ценность лишь потому, что он находится над знаемым. Вы утверждаете его в признавании, а не как обычный элемент реальности, пешку, марионетку; это неумолимый абсолют, от существования которого как субъекта зависит само значение слова в котором вы позволяете себя признать. При этом рождается нечто.

Говоря кому-либо Ты моя жена, вы недвусмысленно заявляете: Я твой муж, но вначале вы говорите Ты моя жена, т.е. вы ставите собеседницу в положение, при котором вы признаете ее, посредством чего она сможет признать вас. Это слово таким образом всегда над языком. И такое обязательство, как и любое другое слово, даже лживое, определяет всю последующую речь, и здесь я имею в виду под речью и включаю в нее и действия, поступки, судорожные движения марионеток, участвующих в игре, и в первую очередь вас самих. Начиная со слова устанавливается игра, сравнимая с тем, что происходит в Алисе в стране чудес, когда слуги и другие действующие лица при дворе королевы начинают играть в карты, одеваясь в эти карты и становясь сами королем червей, дамой пик и валетом бубен. Слово обязывает вас поддерживать его вашей речью или отрекаться от него, не признавать его или подтверждать его, опровергать его, но еще в большей степени подчиняться многим вещам, включенным в правила игры. И если бы даже королева меняла каждую минуту правила игры, это ничего не меняет в главном - вступив в игру символов, вы всегда вынуждены поступать согласно правилу.

Другими словами, когда марионетка говорит, это говорит не она, а кто-то за ней. Вопрос заключается в том, какова функция персонажа, встреченного в данном случае. Мы можем сказать, что для субъекта совершенно очевидно, что говорит что-то реальное. Наша пациентка не утверждает, что говорит кто-то, находящийся за ней, она получает свое собственное слово, но не инверсированное; ее собственное слово находится в другом, которое является ею самой - маленький другой, ее отражение в зеркале, ее подобие. Свиноматка дана очень метко как ответ, и неясно, что происходит в первую очередь.

То, что слово выражается в реальном, означает, что оно выражается в марионетке. Другой (с большой буквы), о котором идет речь в данной ситуации, не находится по ту сторону партнера, он - по ту сторону самого субъекта - это структура аллюзии; она указывает сама на себя по ту сторону того, что она говорит.

Попытаемся сориентироваться в этой игре четырех, которую заключает то, о чем я сказал вам в последний раз.

Маленькое а - это господин, которого она встречает в коридоре; нет большого А. Маленькое а' - говорит Я возвращаюсь от колбасника. О ком говорят Я возвращаюсь от колбасника! О S . Маленькое а говорит ему: Свиноматка. Особа, которая говорит с нами, и которая говорила как бредящая, а\ без

сомнения получает где-то свое собственное сообщение в инверсированной форме, от маленького другого, и то, что она говорит, относится к другой ее стороне, которой является она сама в качестве субъекта, и о которой по определению, просто потому, что она является человеческим субъектом, она может говорить, только прибегая к аллюзии.

Есть только два способа говорить об этом S, о субъекте, которым радикально являемся мы: либо действительно обращаться к Другому, большому А, и получать от него сообщение, которое касается нас в инверсированной форме; либо указывать его направление, его существование в форме аллюзии. Эта женщина действительно больна паранойей, потому что для нее цикл содержит исключение большого А. Цепь замыкается на двух маленьких других, которыми являются марионетка, говорящая с ней, и в которой звучит ее собственное сообщение, и она сама, которая, в качестве я (moi), всегда - другой, и говорит при помощи аллюзии.

Вот оно, главное. Она настолько хорошо говорит аллюзиями, что не знает, что же она ими сообщает. Что она говорит? Она говорит - Я возвращаюсь от колбасника. Но кто возвращается от колбасника? Разделанная свинья. Она не знает того, что она это говорит, тем не менее она это говорит. Тому другому, с которым она разговаривает, она говорит о себе самой - Я, свиноматка, я возвращаюсь от колбасника, я уже разъединена, тело расчленено - membra disjecta, у меня бредовые идеи, и мой мир рассыпается в куски, как я сама. Вот что она говорит. Такой способ выражения, каким бы он нам ни казался понятным, тем не менее, мягко говоря, немного странен.

Есть еще и другое, касающееся временности. Исходя из слов пациентки ясно, что мы не знаем, кто заговорил первым. По всей видимости, это не наша пациентка, во всяком случае это не обязательно она. Мы никогда ничего об этом не узнаем, потому что мы не будем хронометрировать лишенные реальности слова; но если развитие, которое я только что показал, правильно, если ответ - это обращение, т.е. то, что на самом деле произносит пациентка, тогда Я возвращаюсь от колбасника предполагает ответ Свиноматка.

В подлинной речи, напротив, обращение есть ответ. На слово отвечает признание Другого как моей жены или моего хозяина, таким образом здесь ответ предполагает обращение. В бредовой речи Другой действительно исключен, за нею нет правды; правды настолько мало, что сам субъект не вкладывает в речь ни малейшей ее доли и находится по отношению к этому феномену (в сущности, сырому) в положении озадаченности. Субъекту необходимо длительное время для того, чтобы попытаться восстановить вокруг этого порядок, который мы называем бредовым порядком. Он восстанавливает его не дедукцией и конструкцией, как думают, а способом, который, как мы увидим дальше, имеет некоторое отношение к самому исходному феномену.

Когда Другой действительно исключен - то, что касается субъекта, реально говорится маленьким другим, тенями другого, или, как выражается наш Шребер для определения всех человеческих существ, которых он встречает, - сделанными или скроенными наспех. Маленький другой представляет, действительно, нереальный характер, с тенденцией к нереальному.

Перевод, который я вам только что дал, не совсем точен, в немецком языке есть оттенки, которые я постарался передать словом скроенный.

После того, как мы заинтересовались речью, перейдем к языку, к чему именно приложимо тройное распределение символического, воображаемого и реального.

Тщательность, с которой Соссюр удаляет из своего анализа языка соображение о моторной артикуляции, безусловно показывает, что он выделяет ее автономию. Конкретная речь - это реальный язык; язык - это то, что говорит. Регистры символического и воображаемого встречаются в двух других терминах, при помощи которых он определяет структуру языка, т.е. означаемом и означающем.

Материал означающего, каким он является, например, на этом столе, в этих книгах - это символическое. Если искусственные языки глупы, то потому, что они всегда созданы при помощи значения. Некто напомнил мне недавно дедуктивные формы, регулирующие эсперанто: если мы знаем бык, то можем вывести корова, телка, теленок и все, что угодно. Я спросил его, как сказать Смерть коровам! [Долой фараонов!] на эсперанто. Это, вероятно, выводится дедуктивным способом от Да здравствует король! Одного этого достаточно, чтобы опровергнуть существование искусственных языков, которые пытались моделироваться при помощи значения, вследствие чего их обычно невозможно употреблять.

Дальше, есть значение, которое отсылает всегда к значению. Конечно, означающее может быть взято из него с того момента, как вы присваиваете ему значение, как вы создаете другое означающее в качестве означающего, нечто в этой функции значения. Именно поэтому можно говорить о языке. Но разделение означающее - означаемое всегда будет вновь появляться. То, что значение происходит от воображаемого, не является сомнительным. Оно, как воображаемое, всегда в конце концов мимолетно, т.к. оно жестко связано с тем, что вас интересует, т.е. с тем, во что вы поглощены. Если бы вы знали, что голод и любовь - это одно и то же, вы обладали бы, как все животные, настоящей мотивацией. Но благодаря существованию означающего ваше маленькое личное значение - которое обладает абсолютно удручающей, человечной, слишком человечной способностью генерирования - увлекает вас слишком далеко. Есть эта проклятая система означающего; вы не можете понять, откуда оно взялось, каким образом оно существует, чему оно служит и куда вас ведет, - и оно увлекает вас за собой.

Когда он говорит, субъект имеет в своем распоряжении полноту материала языка, из чего формируется конкретная речь. Вначале есть синхронный ансамбль, который есть язык в качестве одновременной системы структурированных групп противопоставления; затем имеется то, что происходит диахронно, во времени, и является речью. Мы не можем не помещать речь в определенный смысл времени, в смысл, который определен линейным образом, говорит нам Г-н де Соссюр.

Оставлю ему ответственность за это утверждение. Не потому, чтобы я считал его ложным; фундаментальная истина - нет речи без определенного временного порядка, и следовательно, без некоторой конкретной последовательности, даже если она скрыта. Если я читаю эту страницу, начав снизу и следуя по ней наоборот, это не будет то же самое, как если бы я читал в правильном направлении, и в некоторых случаях это может привести к очень серьезной путанице. Но неточным было бы сказать, что это произойдет в случае одной строчки, вероятно, это верно для совокупности нескольких строчек. В этом диахронизме и размещается речь.

Означающее, как существующее синхронно, характеризуется в бредовой речи изменением, которое я уже указывал, т.е. некоторые его элементы изолируются, утяжеляются, приобретают ценность, особую силу инерции, заряжаются значением. Книга Шребера украшена ими.

Возьмите такое слово, как, например, Nervenanhang , присоединение нервов, слово из базового языка. Шребер четко различает слова, пришедшие к нему при помощи вдохновения, именно путем Nervenanhang , и повторенные ему в их избирательном значении, которого он до сих пор хорошо не понимает. Seelenmord , убийство души, например, - это другое такое слово, проблематичное для Шребера, но о котором он знает, что оно обладает особым смыслом. Обо всем этом он говорит в выступлении, к которому мы можем присоединиться, и его книга, надо признать, написана замечательно, ясным и уверенным языком. К тому же эта книга столь же связна, как и многие философские системы нашего времени, в которых мы вечно видим господина, которого кусает на повороте дороги тарантул, открывающий ему боваризм и длительность как ключ к миру; этот господин реконструирует целый мир вокруг этого понятия, и неизвестно, почему он подобрал именно его. Я не вижу, почему система Шрейбера должна представлять меньшую ценность, чем системы философов, генеральную линию которых я только что набросал. И Фрейд, заканчивая свое изложение, говорит: в сущности, этот тип написал потрясающие вещи, напоминающие то, что описал я, Фрейд.

Эта книга, написанная обычным языком, указывает на слова, которые получили для субъекта совершенно особый вес. Мы назовем это эротизацией и постараемся избежать слишком простых объяснений. Когда означающее несет на себе такую нагрузку, субъект прекрасно отдает себе в этом отчет. Момент, когда Шрейбер использует для определения различных выраженных сил мира, с которым он имеет дело, термин инстанции - у него тоже есть его маленькие инстанции - он говорит: Инстанция - это мое, не другие мне это подсказали, это моя обычная речь.

Что происходит на уровне значения? Оскорбление - всегда разрыв системы языка, любовное слово тоже. Несет ли слово Свиноматка в себе темный смысл, что вполне возможно, или нет - у нас уже есть указание на это разъединение. Это значение, как всякое уважающее себя значение, отсылает к другому значению. Именно это характеризует здесь аллюзию. Говоря Я возвращаюсь от колбасника, больная указывает нам на то, что присутствует смещение к другому значению. Естественно, это немного искривлено, она предпочитает, чтобы именно я понял это.

Не доверяйте людям, которые говорят вам - Вы понимаете. Это делается всегда с целью отослать вас в другом направлении, чем то, по которому необходимо идти. Именно это она и делает. Вы ведь понимаете, - это означает, что она сама не очень уверена в значении, и что оно отсылает не столько к известной и доступной системе значений, сколько к невыразимому значению, к основному значению ее личной реальности, к ее личной раздробленности.

Кроме того, есть реальное, вполне реальная артикуляция, «фокус, который удался» в другом. Реальное слово - я понимаю под ним артикулируемое слово - появляется в другой точке поля, не в какой попало, но в другом, марионетке как элементе внешнего мира.

Большое S, слово которого является медиумом - анализ предупреждает нас: это не то, что считает праздный люд. Перед вами реальная личность, и в качестве таковой она занимает место - это свойство присутствия человеческого существа, оно занимает место; в крайнем случае, вы можете вдесятером расположиться в вашей рабочей комнате, но туда не поместятся сто пятьдесят человек. Есть то, что вы видите, что очевидным образом захватывает вас и может заставить вас внезапно броситься ему на шею - опрометчивый поступок воображаемого порядка; и затем есть Другой, о котором мы говорили. Он также является субъектом, но он не отражение того, что вы видите перед собой, и не только то, что происходит, когда вы видите себя видящим себя.

Если то, что я говорю, неверно, Фрейд никогда не сказал ничего верного, т.к. бессознательное означает именно это.

Есть несколько возможных иностей, и мы увидим, как они проявляются в полном бреде, как например у Шребера. В первую очередь, есть день и ночь, солнце и луна, эти вещи, которые всегда возвращаются на одно и то же место, то, что Шребер называет естественным порядком мира. Есть иность Другого, которая соответствует S, т.е. большого Другого, субъекта, которого мы не знаем, Другого, который имеет природу символического, Другого, к которому обращаются по ту сторону того, что мы видим. В середине находятся объекты. И далее, на уровне S, есть нечто, относящееся к регистру воображаемого: я и тело, расчлененное или нет, но чаще расчлененное.

Сегодня я остановлюсь на этом. Этот анализ структуры подводит к тому, о чем я буду говорить с вами в следующий раз.

Из этой небольшой картины мы постараемся понять, что происходит со Шребером, человеком, одержимым бредом, которому удался полный расцвет и который в конце концов полностью адаптирован. Действительно, Шребера характеризует то, что он никогда не переставал бредить на всю катушку, но так хорошо адаптировался, что директор сумасшедшего дома говорил о нем - Он такой милый.

Нам повезло, мы видим пример человека, который сообщает нам всю свою бредовую систему, и в тот момент, когда она достигает полного расцвета. Прежде, чем задаться вопросом, как он туда вошел, и описать историю Pre - psychotic Phase ; до того, как рассматривать вещи с точки зрения процесса образования, как это всегда делается, и что является источником необъяснимой путаницы, мы взглянем на них такими, какими они даны нам в наблюдении Фрейда, который прочел только эту книгу и никогда не видел пациента.

Вы поймете, как изменяются различные элементы системы, построенной в зависимости от координат языка. Этот подход вполне законен, т.к. речь идет о случае, который дает нам только книга, и это позволит нам эффективно реконструировать его динамику. Но мы начнем с его диалектики.

7 декабря 1955

[Перевод Элены Лаванан]

Жак Лакан

Семинар книга III «Психозы»

Глава V

О Боге , который обманывает , и о Боге , который не обманывает

Психоз — не простой языковый факт. Диалект симптомов. Было бы хорошо быть женщиной....

Бог и наука. Бог Шребера.

На днях на моем представлении мы видели тяжелого больного.

Это был клинический случай, который я, конечно же, не выбирал, но который разыграл бессознательное открытым небу, с трудностью перехода в аналитический дискурс. Оно разыгрывалось открытым небу, потому что по причине исключительных обстоятельств все то, что у другого субъекта могло перейти в вытеснение, у него оказывалось поддержанным другим языком, языком с настолько редуцированным порядком, что его называют диалектом.

В данном случае корсиканский диалект для этого субъекта функционировал в условиях, которые снова акцентировали функцию партикуляризации, присущую любому диалекту. Он жил на самом деле в Париже с детства, единственный ребенок родителей, исключительно замкнутых на своем законе и употреблюящих исключительно корсиканский диалект. Постоянные ссоры этих двух родительских персонажей, амбивалентные проявления их крайней привязанности и их страха увидеть приход женщины, постороннего объекта, происходили открыто, погружая его самым прямым образом в их супружескую близость. Все это на корсиканском диалекте. Ничто из того, что происходило в доме, не воспринималось иначе, как на корсиканском диалекте. Было два мира: мир элитарный, корсиканского диалекта, и затем то, что происходило вовне. Эта сепарация все еще присутствовала в жизни субъекта, и он рассказывал о разнице этих двух связей с миром: между моментом, когда он был перед своей матерью, и моментом, когда он гулял по улице.

Что из этого следовало? Это наиболее показательный случай. Из этого

следовало две вещи. Первая, ясная во время опроса, это - затруднение при припоминании чего бы то ни было из этого старого регистра, т.е., при выражении в диалекте его детства, единственном, на котором он говорил с матерью. Когда я его просил выражаться на этом диалекте, повторить мне, например, те слова, которыми он мог бы обмениваться со своим отцом, он мне отвечал : «Они у меня не выходят». С другой стороны, у него был виден невроз, следы поведения, позволяющие угадать механизм, можно сказать - это термин, который я всегда употребляю с осторожностью - регрессивный. В частности, его особый образ практики генитальности склонялся к смешиванию в воображаемом плане с регрессивной активностью экскрементальных функций. Но все шедшее от порядка того, что обычно вытеснено, все содержание, обычно выражаемое посредством невротических симптомов, здесь было исключительно прозрачно, и мне ничего не стоило заставить его сказать это. Он это высказывал тем более легко, что это поддерживалось языком других.

Я употребил сравнение с цензурой, осуществленной над газетой, не только исключительно лимитированного тиража, но и отредактированной на диалекте, который был бы понятен архиминимальному числу лиц. Установление общего дискурса, я бы даже сказал, публичного дискурса есть важный фактор в функции, присущей механизму вытеснения. Этот последний сам обнаруживается из невозможности придать дискурсу некое прошлое речи субъекта, связанное, как это подчеркнул Фрейд, с миром, присущим его детским отношениям. Именно это прошлое речи продолжает функционировать в примитивном языке. А для этого субъекта именно этот язык, его корсиканский диалект, на котором он мог сказать наиболее экстраординарные вещи, бросить, например, отцу: «Если ты не уйдешь, я тебя вгоню в беду». Эти вещи, которые могли бы быть сказаны с таким же успехом невротиком, вынужденным конструировать свой невроз иным образом, были тут открыты небу, в регистре другого языка: не только диалектального, но и внутрисемейного.

Что такое вытеснение для невротика? Это - язык, иной язык, который он фабрикует своими симптомами, т.е., если это истерик или обсессионел с воображаемой диалектикой его и другого. Невротический симптом играет роль языка, позволяющего выразить вытеснение. Это как раз то, что позволяет нам пальцем присоснуться к тому, что вытеснение и возврат вытесненного - это одно и то же, лицевая сторона и изнанка одного и того же процесса.

Эти замечания не чужды нашей проблеме.

Каков наш метод касательно председателя Шребера?

Бесспорно, именно в общепринятом дискурсе он выражается, чтобы объяснить то, что с ним случилось и что продолжалось еще, когда он писал свой труд. Это свидетельство подтверждает структуральные трансформации, которые, несомненно, должны рассматриваться как реальные, но с доминированием вербального, поскольку именно посредством письменного свидельствования субъекта мы имеем тому доказательство.

Будем действовать методически. Именно от понимания нами важности речи в структурировании психоневротических симптомов мы продвигаемся в анализе этой территории: психоза. Мы не говорим, что психоз имеет ту же этиологию, что и невроз, мы не говорим даже, что он как невроз есть просто-напросто факт языка, вовсе нет. Мы лишь отмечаем, что он очень плодотворен в отношении того, что может выразить в дискурсе. Мы имеем тому доказательство в труде, завещанном председателем Шребером, получившим повышенное внимание через внимание, почти зачарованное, Фрейда, который на основе этих свидетельств и через внутренний анализ, показал нам, как этот мир был структурирован. Именно таким образом мы будем действовать: от дискурса субъекта; и это нам позволит приблизится к конституирующим механизмам психоза.

Разумеется, что нужно будет идти методически, шаг за шагом, не перескакивать через кочки под претекстом, что просматривается поверхностная аналогия с механизмом невроза. Короче, не делать ничего из того, что часто делается в литературе.

Некто Катан, например, особо интересующийся случаем Шребера, считает достижением то, что происхождение его психоза должно быть установлено в его борьбе против мастурбации, угрожающей, провоцированной гомосексуальными эротическими инвестициями в персонаж, сформировавший прототип и в то же время ядро его персекуторной системы, а именно, профессора Флексига. Это то, что могло довести председателя Шребера до ниспровержения реальности, т.е., вплоть до реконструкции, после короткого периода «сумерек мира», нового мира, ирреального, в котором он не должен был уступать мастурбации, рассматриваемой в качестве столь угрожающей. Не почувствует ли каждый, что подобного рода механизм, если верно, что он осуществляется в определенной артикуляции в неврозах, имел бы здесь результаты, совершенно диспропорциональные? Председатель Шребер нам очень ясно повествует о первых фазах своего психоза. И когда он нам дает подтверждение того, что между первым сдвигом психотика, фазой, называемой, не без оснований, препсихотической, и прогрессивным установлением психотической фазы, в апогее стабилизации которой он написал свой труд, у него был фантазм, который выражается этими словами: «Было бы чудесно быть женщиной, испытывающей совокупление».

Эта мысль удивила его; он подчеркивает ее воображаемый характер, одновременно уточняя, что воспринял ее с возмущением. Тут есть определенный моральный конфликт. Мы оказываемся в присутствии феномена, название которого более не употребляют, как и не умеют более классифицировать вещи, и это - феномен предсознательный. Он из того регистра предсознательного, который Фрейд вводит в динамику сновидения и которому он придает такую важность в Толковании сновидений.

Создается впечатление, что это исходит из Я. Акцент, поставленный .этим «было бы хорошо...», имеет характер соблазнительной мысли, и эго далеко от непризнания этого.

В одном отрывке из Толкования сновидений, посвященном снам наказания, Фрейд полагает, что на том же уровне, где вторгаются в сновидение желания бессознательного, может выступить механизм, иной, чем тот, который лежит на противопоставлении «сознательное- бессознательное»: «Механизм формирования ,- говорит Фрейд,- становится более прозрачным, когда противопоставление сознательного и бессознательного замещается противопоставлением Я и вытесненного».

Это написано в момент, когда понятие Я еще не доктринизировано Фрейдом, но, впрочем, вы видите, что оно уже присутствует у него в уме: «Отметим здесь лишь, что сновидения кары необязательно связаны с настойчивостью болезненных сновидений, они рождаются, как кажется, наоборот, чаще всего, когда эти сны дня имеют успокаивающую природу, но выражают внутренние удовлетворения. Все эти запретные мысли замещены в явном замысле сна их противоположностью. Основной характер сновидений кары мне кажется следующим: то, что их продуцирует, это не бессознательное желание, исходящее из вытесненного, а желание противоположного

смысла, реализующееся против этого самого, желание кары, которое, хоть и бессознательное, точнее предсознательное, принадлежит Я.».

Все, кто следуют по пути, по которому я вас мало-помалу веду, привлекая ваше внимание к механизму, отличному от Verneinung-a, который виден все время всплывающим в дискурсе Фрейда, найдут здесь еще раз необходимость различения между тем, что было символизировано, и тем, что не было.

Какая есть связь между внезапным появлением в Я - и неконфликтным, я подчеркиваю, образом мысли, что «было бы хорошо быть женщиной, испытывающей совокупление», и концепцией, где расцветет бред, достигший своей законченности, а именно, что мужчина должен быть постоянной женой Бога? Уместно, без всякого сомнения, сблизить эти два края: первое появление этой мысли, промелькнувшей в голове Шребера, тогда еще, очевидно, здорового, и конечное состояние бреда, который перед лицом всемогущего персонажа, с которым у него постоянные эротические отношения, располагает его самого в качестве совершенно феминизированного существа, женщины, как он говорит. Начальная мысль нам законно кажется предвидением финальной темы. Но мы, впрочем, не должны пренебрегать этапами, кризами, которые заставили его перейти от мысли, такой мимолетной, к таким, как у него, непоколебимо бредовым, поведению и дискурсу.

Изначально не сказано, что механизмы, о которых говорится, были гомогенны механизмам, с которыми мы обычно имеем дело при неврозах, а именно механизму вытеснения. Разумеется, чтобы это заметить, нужно начать с понимания того, что значит вытеснение, а именно, что оно структурировано как языковый феномен.

Возникает вопрос, находимся ли мы перед механизмом, собственно психотическим, который был бы воображаемым и шел от первого предвидения идентификации и поимки в женском образе до расцвета системы мира, где субъект полностью поглощен в своем воображении женской идентификацией.

То, что я говорю и что почти чересчур искусственно, указывает нам, в каком направлении должны мы искать решение нашего вопроса. У нас нет никаких средств сделать это, если только не ухватить его следы в единственном элементе, которым мы обладаем, а именно сам документ, дискурс субъекта. Вот почему я вас в прошлый раз ввел в то, что должно ориентировать наше исследование, а именно в структуру самого этого дискурса.

Я начал с разграничения трех сфер речи как таковой. Вы припоминаете, что мы можем вовнутрь самого феномена речи интегрировать три плоскости: символического, представленного означающим, воображаемого, представленного значением, и реального, которое есть просто-напросто дискурс, реально поддерживаемый в его диахроническом измерении.

Субъект располагает всем означающим материалом, который есть его язык, родной или нет, и он пользуется им, чтобы провести значения в реальное. Это не одно и то же: быть более или менее захваченным, пойманным в значении и выразить это значение в дискурсе, предназначенном для его сообщения, согласовать его с остальными значениями, различным образом полученными. В этом термине «полученные» есть движущая сила того, что делает из дискурса общепринятый дискурс, дискурс, принятый вообще.

Понятие дискурса фундаментально. Даже для того, что мы называем объективностью - мира, объективированного наукой - дискурс существенен, ибо мир науки, который все время теряют из виду, прежде всего коммуникабелен, он

воплощается в научных сообщениях. Преуспей вы в самом сенсационном опыте, если другой не сможет его повторить после сделанного вами о нем сообщения, он ничего не стоит. Именно по этому критерию констатируется, что это не получено научным путем.

Когда я вам сделал картинку с тремя входами, я выделил различные связи, в которых вы можете анализировать дискурс бредящего. Эта схема - не схема мира, это - фундаментальное условие любого раппорта. В вертикальном направлении есть регистр субъекта, речи и порядка инакости как таковой Другого. Опорный стержень функции речи - субъективность Другого, т.е. то, что Другой существенным образом есть тот, кто способен как субъект убеждать и лгать. Когда я вам сказал, что в этом Другом должен быть сектор объектов - совершенно реальных, разумеется - что это введение реальности есть всегда функция речи. Чтобы что бы то ни было могло соотноситься, относительно субъекта и Другого, с каким-либо основанием в реальном, необходимо, чтобы где-то было нечто, что не обманывает. Диалектический коррелят фундаментальной структуры, делающий из речи субъекта к субъекту речь, которая может обмануть, то чтобы было и что-то, что не обманет.

Эта функция, заметьте себе, выполняется очень различно в зависимости от культуральных пространств, в которых вечная функциия речи функционирует. Вы были бы неправы, подумав, что те же элементы, и квалифицированные так же, всегда выполняют эту функцию.

Возьмите Аристотеля. Все то, что он нам говорит, совершенно коммуникабельно, и тем не менее позиция необманывающего элемента существенно различна у него и у нас. Где он у нас, этот элемент?

Ну вот, что бы ни могли подумать об этом умы, которые по видимости на этом остановились,что часто бывает с сильными умами, и даже наибольшие позитивисты среди вас, а именно наиболее переступившие любую религиозную идею, единственный факт, что вы живете в этой определенной точке эволюции человеческой мысли, не освобождает вас от того, что откровенно и последовательно сформулировано в размышлении Декарта о Боге, как том, кто не может нас обмануть.

Это настолько верно, что такая провидящая личность, как Эйнштейн, когда речь шла об управлении того символического порядка, который был его- порядок, напомнил: "Бог, ~ говорил он, - злобен, но честен". Понятие, что реальное, каким бы деликатным оно ни было, чтобы в него проникнуть, не может с нами играть в гнусность, не введет нас нарочно внутрь, - хоть никто совсем на этом не останавливался - существенно для установления мира науки.

Это значит, я полагаю, что ссылка на необманывающего Бога, единственно допущенный принцип, основана на результатах, полученных наукой. Мы, фактически, никогда не констатировали ничего, что нам показывает в основе природы демон-обманщик. Но это не препятствует тому, чтобы акт веры был необходим для первых шагов науки и установления экспериментальной науки. Для нас само собой разумеется, что материя не обманчива, что она не разрушает нарочно наши опыты и не взрывает наши машины. Это случается, но это мы сами ошибаемся, речи быть не может о том, чтобы она нас обманывала. Этот шаг, это еще сыро, нужно нечто не меньшее, чем иудейско-христианская традиция, чтобы он мог бы быть преодолен уверенным образом.

Если внезапное появление науки, такой, как мы ее установили, с упорством, с настойчивостью и храбростью, характеризующими ее развитие, произошло внутри этой традиции, это потому, что она положила в основу единственный принцип, не только универсума, но и закона. Не только универсум был создан ex nihilo , но и закон - тут именно разыгрываются все дебаты определенного рационализма и определенного волюнтаризма, которые мучали, продолжают еще мучить теологов. Критерий добра и зла, исходит ли из того, что можно бы назвать капризом Бога?

Это радикальность иудейско-христианской мысли по этому пункту позволила тот решительный шаг, для которого выражение акта веры не смещено, который заключается в установлении, что есть нечто, абсолютно не обманывающее. То, что этот шаг сведен к этому акту, есть существеннейшая вещь. Поразмыслим только о; том, что случилось бы при том ходе вещей, которому теперь следуем, если бы мы заметили, что есть не только протон, мезон и т.д., но элемент, который не был сочтен, на один член больше в атомной механике, персонаж, который обманул бы. Тут было бы вовсе не смешно.

Для Аристотеля все иначе. Что его убеждало в природе в не-лживости Другого в качестве реального, если не вещи, которые возвращались всегда на то же место, а именно небесные сферы. Понятие небесных сфер как того, что в мире неподкупно, в другой основе, божественной, жило долго в самой христианской мысли, в средневековой христианской традиции, унаследовавшей эту античную мысль. Речь шла не просто о схоластическом унаследовании, ибо это понятие, можно сказать, естественно для человека, и это мы находимся в исключительной позиции, чтобы более не заботиться о том, что происходит в небесной сфере. До времени, совсем недавнего, мысленное присутствие того, что происходит в небе как существенная ссылка подтверждается нам во всех культурах, вплоть до тех, астрономия которых подтверждает весьма продвинутое состояние их наблюдений и размышлений. Наша культура составляет исключение, с тех пор как она, очень поздно, согласилась принять в буквальном смысле иудейско-христианскую позицию. До этого было невозможно отклеить мысль философов, как и теологов, и, следовательно, физиков, от идеи о высшей сущности небесных сфер. Мера ее - материализованный в себе знак - но это мы так говорим - мера есть свидетельство того, что не обманывает.

В самом деле, лишь наша культура представляет эту черту, общую для всех, кто здесь присутствует, я думаю, за исключением некоторых, которые могут иметь некоторую астрономическую любознательность; ту черту, что мы никогда не думаем о регулярном возврате звезд и планет, и даже затмений. Это для нас не имеет никакой важности, известно, что это происходит само собой. Есть целый мир между тем, что называют словом, которое я не люблю, "менталитетом" людей как мы, для которых гарантией всего, что происходит в природе, есть простой принцип, а именно, что она не смогла бы нас обмануть, что где-то есть что-то, что гарантирует истину реальности, что Декарт утверждает в форме своего необманывающего Бога, и, с другой стороны, нормальной, естественной позицией, наиболее обычной, той, что появляется в умах наибольшего числа культур и заключается в установлении гарантий реальности в небе, каким бы образом это себе не представляли.

Развитие, которое я вам только что представил, не без связи с нашей речью, ибо мы сразу же оказываемся в первой главе "Мемуаров" председателя Шребера, которая трактует систему звезд как основной пункт, что скорее неожиданно, борьбы против мастурбации.

Доклад прерывается чтением из "Мемуаров одного невропата", гл.1, стр. 23-27.

Человеческая душа содержится в нервах тела; будучи профаном, я не могу сказать больше о их физической природе, кроме того, что это формирования исключительной тонкости, сравнимые с шелковыми нитями, наиболее тонкими, и на их способности стимулироваться впечатлениями внешнего происхождения зиждется духовная жизнь человека в ее совокупности.Нервы тогда приведены к вибрационным частотам, которые продуцируют ощущения удовольствия или неудовольствия образом, который невозможно объяснить глубже; они обладают способностью сохранять воспоминание о полученных впечатлениях (человеческая память) и способностью в то же время подготовить мускулы тела, в котором находятся, к любой активности напряжением их произвольной энергии. Они развиваются с самых ранних времен (как человеческого эмбриона, так и детской души) в очень сложную систему (душа зрелого человека), охватывая самые широкие области человеческого знания. Одна часть нервов служит лишь регистрации чувственных впечатлений (нервы зрения, слуха, тактильные, сладострастия и т.д.), и, следовательно, способна передавать лишь ощущения света, шума, тепла и холода, голода, сладострастия и цвета и т.д.; другие нервы (нервы понимания) получают и хранят мысленные впечатления, и в качестве органов воли дают совокупности организма человека импульс, необходимый для проявления его овладения внешним миром. Кроме того, кажется, что ситуация такова, что каждый нерв понимания, взятый отдельно, мог бы представлять совокупность духовной индивидуальности человека, что на каждом нерве понимания находится, так сказать, записанной,¹ вся целостность воспоминаний и что большее или меньшее число нервов понимания влияет лишь на длительность времени, на протяжении которого эти воспоминания могут быть сохранены.

Пока человеческое существо остается живым, оно одновременно тело и душа. Тело, функционирование которого соответствует в основном таковому высших животных, питает нервы (душу человека) и поддерживает их в их живости. Если тело теряет свою жизненность, нервы переходят в то бессознательное состояние, которое мы называем смертью и которое уже есть в зародыше во сне. Но не то, чтобы душа была бы реально растворена; полученные впечатления остаются, скорее, фиксированными в нервах; душа, так сказать, проходит лишь, как многие низшие животные, через зимнюю спячку, и способна быть пробужденной к новой жизни, согласно процессу, который мы рассмотрим далее.

Бог прежде всего лишь нерв, а не тело; он, значит, как сказали бы, родственен человеческой душе. Нервы Бога, однако, не ограничены в количестве, как в человеческом теле, но они бесчисленны, если не бесконечны. Они обладают качествами, присущими человеческим нервам, но в степени, превосходящей ту, что может постичь человек. Они в особенности обладают способностью превращаться во все возможные вещи сотворенного мира. В этой роли их называют лучами; на этом зиждется сущность мощи божественного творения. Между Богом и звездным небом существует интимная связь. Я не осмелюсь решать, можно ли полагать себя вправе сказать, в сацом деле, что Бог и звездный мир одно и то же, или же нужно представлять себе целостность нервов Бога, как распространяющуюся по ту сторону и за звездами, и рассматривать, значит, звезды, и в частности, наше солнце, как простые станции, на которых чудотворная энергия Бога-творца переключается, чтобы пересечь

'Если эта концепция верна, проблема наследственности и изменчивости, т.е. что в определенном отношении дети похожи на своих родителей и прародителей и в определенном отношении от них отличаются, оказывается сразу решенной. Мужское семя содержит нерв отца и соединяется с нервом, взятым от тела матери, в новую единицу. Эта новая единица - будущий ребенок - заставляет заново появиться отца и мать, в зависимости от случая - скорее первого или скорее вторую; он получает в течение жизни новые впечатления и, в свою очередь, передает своим потомкам эту заново приобретенную индивидуальность. Тезис нерва индивидуальной судьбы, представляющего духовную единицу человека такой, как, по моему знанию, она находится в основе труда Дю Преля, оказался бы тогда рассыпавшимся в прах.

расстояние до нашей земли и, быть может, до других обитаемых планет. Я не буду утверждать, что небесные тела (планеты, фиксированные звезды и т.д.) были тоже сотворены Богом. Божественное творение, не касается ли оно исключительно органического мира, и на долю существования Бога живого, ставшего для мет непосредственной уверенностью, не нужно ли сохранить гипотезу примитивной туманности Канта-Лапласа? Полная истина заключается скорее (немного наподобие четвертого измерения) в человечески неуловимой диагонали этих двух направлений представления. Как бы то ни было, нужно рассматривать солнечную энергию, распределительницу света и тепла, как чистое и простое непрямое проявление живого Бога, посредством чего он является причиной жизни на земле; вот почему божественный культ солнца, которому всегда поклонялось так много народов, даже если он не заключает, конечно, всю истину, заключает, впрочем ядро, весьма значимое, которое не слишком отклоняется от самой истины.

Наши астрономические теории о движении, о расстояниях и физических состояниях небесных тел и т.д., могут быть точны в целом. Тем не менее, я основываюсь на своих личных внутренних переживаниях, чтобы высказать свое убеждение, что наша астрономия не ухватила пока всю правду о власти звезд, а именно солнца, как распределителя света и тепла, и что, возможно, нужно прямо или косвенно рассматривать его как просто участника этой стороны чудесной власти Бога-творца, который поворачивается к земле. Я этому привожу предварительное доказательство в том единсвенном факте, что солнце многие годы говорит человеческими словами и отличает себя, таким образом, как живое существо или как орган находящегося за ним высшего существа. Бог решает так же дождь и солнце: в основном это происходит, так сказать, само по себе, в зависимости от теплового излучения солнца, большего или меньшего; но Бог может в особых случаях, по своему желанию располагать этим, согласно целям, которые преследует в своих, определенных намерениях. Я собрал, например, достаточно верные указания того, что суровая зима 1870-71 годов была решена Богом, чтобы благодаря определенным обстоятельствам, случайность войны обернулась в пользу немцев, и гордая речь, сказанная по поводу уничтожения непобедимой Армады Филиппа II в 1588 году: " Dem affavit et dissipati suun " (Бог дунул, и они развеялись) ",- содержит, весьма вероятно, историческую истину. Я говорю лишь о солнце по случаю, потому что оно -инструмент, наиболее близкий к земле, через который могла бы выразиться божественная воля; в реальности нужно считаться также с ролью всех других планет в установлении атмосферной ситуации. В частности, ветер или буря поднимаются, когда Бог удаляется на большее расстояние от Земли; в случае положения вещей, противоположном порядку вселенной, который установлен на настоящий момент, коньюктура оказывается расшатанной, я должен это сказать сейчас же, поскольку само время зависит в определенной степени от моей собственной активности и моей мысли; как только я позволяю себе не думать ни о чем или, что возвращается к тому же, как только я отмечаю паузу в течении какой-то активности, которая свидетельствует о бодрствующей мысли, на протяжении партии в шахматы в саду, например, тотчас же поднимается ветер. Я могу дать тому, кто сомневается в этом утверждении, конечно, отважном, повод, почти обыденный, убедиться в его точности, совсем как недавно я это смог многократно сделать для некоторых личностей (г-н приват-советник, моя жена, моя сестра и т.д.) по поводу воя. Причиной тому то, что Бог верит, что может отхлынуть от меня, как только я себе позволю ни о чем не думать, как он это сделал бы с истинно слабоумным.

Бог наслаждается при помощи света, испускаемого солнцем и другими звездами, способностью воспринимать, человек сказал бы, видеть, все то, что происходит на земле (и, возможно, на других обитаемых планетах). Именно в этом смысле люжно говорить о солнце и свете звезд, употребляя образ глаза Бога. Он радуется всему, что видит в качестве свидетельства своей созидательной власти. Так же, как человек находит удовольствие в представлении того, что создал своими руками или умом. Вплоть до кризиса, о котором будет вопрос далее, все разворачивалось таким образом, что Бог оставлял, в общем, предоставленными им самим мир, им сотворенный, и организованные существа (растения, животных, людей), которые там находятся, а он только заботился, чтобы поддерживать необходимое солнечное тепло для их сохранения, для их продолжения и т.д. Бог, в общем,- я говорю здесь о времени завершенном, где порядок вселенной не был нарушен,- прямо не вмешивался в судьбы индивидов и народов. Возможно, это случалось в виде исключения время от времени, это не должно было и не могло происходить слишком часто, ибо приближение к живому человечеству слишком близко могло бы содержать для Бога опасности, что мы объясним позже.

Именно таким образом, например, особо горячая молитва могла быть для Бога поводом, чтобы вмешаться в особом случае с помощью чуда¹ или направить с помощью чудес судьбу целых народов (например, на войне). У Бога была также возможность войти в связь с исключительно одаренными людьми (поэты и т.д.), "подключить соединение нервов"^> на этих людей " (это те самые термины, употребляемые голосами, которые разговаривали со мной изнутри, чтобы описать этот процесс), чтобы им воздать (особенно во сне) какой - либо мыслью или определенными плодотворными идеями о потустороннем. Но не подобает, чтобы подобное "нервное соединение " было бы правилом, ибо по причинам, которые не могут быть прояснены ранее, нервы живых личностей, особенно в состоянии гиперэстезии, имеют такую власть притяжения над божественными нервами, что Бог не мог бы освободиться от нее и вследствие этого почувствовал бы угрозу самому своему существованию².

Не могло быть, в силу вселенского порядка, регулярных модальностей обмена между Богом и человеческими душами, кроме как после смерти. Тогда Бог мог без риска для себя подойти к трупам, чтобы извлечь и, благодаря власти лучей, притянуть их нервы, где далеко не уничтоженное сознание себя было только в состоянии сна, и чтобы их разбудить к новой, небесной жизни: сознание себя возвращалось к ней под действием лучей. Эта новая жизнь, по ту сторону, это состояние благодати, к которой может быть призвана человеческая душа. Все это было отобрано из очищения и предварительной сортировки человеческих нервов — операций, предписывающих

¹ Бог также, к примеру, должен удалить любой зародыш болезни, который проник бы в человеческое тело, послав несколько чистых лучей; это то, что я испробовал бесчисленное число раз на своем собственном теле и что я еще испытываю в настоящем ежедневно.

² Заметка от 5 ноября 1902 г. Идея силы притяжения, которая была бы присуща некоторым человеческим телам или была бы присуща единственному человеческому телу - это мой случай - и которая могла испытываться на настолько фантастических расстояниях, могла бы показаться совершенно абсурдной, если ее рассматривать абсолютным образом, т.е., если удовольствоваться присвоением ее чисто механическиму агенту, и если рассуждать по аналогии с натуральными силами, которые мы, впрочем, знаем. В любом случае, будь сила притяжения в действии, вот для меня факт, совершенно неоспоримый. Феномен стал бы более доступным и более ухватываемым для человеческого понимания, если представить,что лучи - живые существа и речь идет, говоря об этой силе притяжения, не о механически действующей силе, но о чем-то аналогичном психологическим пружинам. "Притягивающий" - означает, фактически, то, что интересно для лучей. Вещь, следовательно, напоминает то, о чем поет Гете в своем "Рыбаке": "Половину она утащила через днище и половину он утопил".

^al Nervenanhang: соединение нервов. Термин соединения, напоминающий материализованное включение передающих нитей, оказался здесь особенно подходящим. Позже (см. Дополнение IV в конце) Шребер определенно разовьет аналогию с соединениями в телефонной сети.

Подготовительную стадию, более или менее длительную в зависимости от относительного состояния человеческих душ, и, быть может, некоторые другие промежуточные стадии. Только чистые человеческие нервы служили Богу, только они использовались на небе, если хотите, ибо их предназначением было быть сочлененным с самим Богом и стать в качестве "небесных вестибюлей"¹ частями, в некотором смысле интегрирующими, Бога. Нервы морально развращенны! (испорченных) личностей черны; морально чистые личности имеют белые нервы. Чем больше человек при своей жизни достиг высоких моральных качеств, тем больше качество его нервов приближается к совершенной белизне или чистоте, тому, что изначально присуще божественным нервам.

Согласно этой теории, каждый нерв интеллекта представляет полную духовную индивидуальность человека, несет записанной, так сказать, совокупность воспоминаний. Речь идет об исключительно разработанной теории, положение которой нетрудно найти, под заголовком этапа дискуссии в принятых научных трудах. Механизмом воображения, вовсе не исключительным, мы касаемся связи понятия души с таковым беспрерывности впечатлений. Здесь ощутимо основание понятия души в требовании сохранности воображаемых впечатлений. Я бы сказал, что тут почти фундамент, я не говорю доказательство, веры в бессмертие души. Есть нечто непресекаемое, когда субъект считает самого себя - не только он не может не воспринимать, что он существует - но, более того, что некое впечатление участвует в его непрерывности. До сих пор наш бредящий бредит не более, чем весьма распространенный сектор человечества, чтоб не сказать, что он ему коэкстенсивен.

# Продолжение чтения.

Мы недалеко от спинозовского универсума, поскольку он основан на сосуществовании атрибута мысли и атрибута протяженности. Измерение очень интересное для определения места воображаемого качества определенных этапов философской мысли.

Продолжение чтения. #

Мы позже увидим, почему Шребер отправился от понятия Бога. Это отправление, очевидно, связано с его более свежим дискурсом, тем, в котором он

' Это не я нашел выражение "небесный вестибюль" и как все другие выражения, поставленные в этой работе в кавычки (так, например, выше "образы людей, скроенные на 6-4-2","онирическая жизнь" и т.д.), оно лишь восстанавливает деноминации, которые голоса, говорящие со мной, употребляют, чтобы поддерживать этот процесс. Это выражения, к которым я один никогда бы не пришел, что я никогда не слышал из ничьих уст; они, с одной стороны, научного употребления, в частности, медицинского характера, я не знаю даже, обиходного ли они употребления в соответствующем секторе человеческой науки.

У меня будет повод привлечь еще внимание к этому особому положению вещей по поводу некоторых случаев, особенно примечательных.

систематизирует свой бред, чтобы нам его сообщить. Вы его уже видите охваченным этой дилеммой: кто притянет к себе больше лучей: он или Бог, с которым у него эта непрерывная эротическая связь? Шребер ли, который завоюет любовь Бога вплоть до того, чтобы подвергнуть опасности свое существование, или Бог, который будет обладать Шребером и затем его бросит? Я вам обрисовал проблему юмористическим образом, но это не смешно, поскольку это текст бреда больного.

Есть расхождение в его опыте между Богом, который для него обратное миру - и если это не совсем тот, о ком я вам только что говорил, тот, кто связан с определенной концепцией уравнения Бога и протяженности, это все-таки гарантия того, что протяженность не иллюзорна - и, с другой стороны, тем Богом, с которым в опыте, наиболее сыром, у него отношения, как с живым организмом, как он выражается.

Если противоречие между этими двумя терминами ему является, имейте в виду, что это не в плоскости формальной логики. Наш больной не там, не более, чем кто-либо, впрочем. Знаменитые противоречия формальной логики не имеют причин быть более оперантными у него, чем у нас, заставляя прекрасно сосуществовать у нас в уме, вне моментов, когда нас провоцируют на дискуссию и когда мы становимся очень чувствительными к формальной логике, системы, наиболее гетерогенные, даже наиболее дискордантные в симультанности, где эта логика кажется полностью забытой - каждый ссылается на свой личный опыт. Нет логического противоречия, есть противоречие переживаемое, живое, серьезно поставленное и живо переживаемое субъектом между Богом, почти спинозовским, которого он удерживает тень, воображаемый эскиз, и тем, кто поддерживает с ним эту эротическую связь, которую он ему постоянно свидетельствует.

Вопрос, вовсе не метафизический, чтобы знать, что есть тут реально от пережитого психотиком. Мы не созрели, чтобы на него ответить, и он для нас, быть может, не имеет смысла вообще. Наша работа - установить структурно дискурс, свидетельствующий об эротических отношениях субъекта с живым Богом, который также и тот, кто посредством божественных лучей и всей последовательностью форм и эманации говорит с ним, выражаясь этим, с точки зрения общепринятого, деструктурированным языком, который, однако, также реструктурирован на отношениях, более фундаментальных, и который он называет фундаментальным языком.

Продолжение чтения #

Мы тут входим во внезапное появление - захватывающее в связи с ансамблем дискурса - наиболее старых верований: Бог - хозяин солнца и дождя.

Продолжение чтения. #

Мы не можем не отметить здесь связь воображаемого отношения с божесттвенными лучами. И у меня есть впечатление, что у Фрейда есть буквальная ссылка, где он настаивает по поводу вытеснения на том, что есть двойная полярность: несомненно, нечто подавлено, оттолкнуто, но также привлечено тем, что было предварительно уже вытеснено. Мы не можем не признать захватывающую

аналогию этой динамики с чувством, выраженным Шребером в артикуляции своего опыта.

Я вам только что указывал на расхождение, которое он испытывает между к двумя требованиями божественного присутствия: того, что подтверждает удержание и вокруг него декора внешнего мира - вы увидите, до какой степени это выражение е обосновано - и требование Бога, которое он испытывает как партнер этой э осцилляции живой силы, которая станет измерением, в котором отныне он будет н страдать и трепетать. Этот разрыв разрешается для него в следующих выражениях: с "Полная истина, возможно, находится в виде четвертого измерения, в форме и диагонали этих линий представления, которое непостижимо для человека ".

Он из этого выпутывается, как обычно действуют в языке коммуникации, слишком неравной своему объекту, называемому метафизикой, когда совершенно не знают, как примирить два термина, свободу и трансцендентную необходимость, к примеру. Довольствуются, сказав, что где-то есть четвертое измерение и диагональ, или дергают каждый из двух концов этой цепи. Эта диалектика, совершенно явная во всяком экзерсисе дискурса, не может от вас ускользнуть.

Продолжение чтения. #

В конечном счете, у Бога есть полное, аутентичное отношение лишь с трупами. Бог ничего не понимает в живых существах, его вездесущность схватывает вещи лишь снаружи, никогда изнутри. Вот предложения, которые не кажутся ни идущими от себя, ни требуемыми когерентностью системы, такой, какой мы могли бы предвосхитить сами.

Я вернусь в следующий раз к этому пункту с большим ударением. Но посмотрите, психотическая связь в вышей степени своего развития содержит введение фундаментальной диалектики обмана в измерении, если можно сказать, трансверсальном по отношению к измерению аутентичного отношения. Субъект может говорить с Другим, поскольку с ним есть вопрос веры или притворства, но именно здесь в измерении претерпеваемого воображаемого, фундаментальной характеристике воображаемого, продуцируется как пассивный феномен, как опыт, пережитый субъектом, этот постоянный опыт обмана, который перевернет весь порядок, каким бы он ни был, мифическим или нет, в самой мысли. От чего мир, как вы его увидите развиваемым в дискурсе субъекта, трансформируется в то, что мы называем фантасмагорией, но что для него более всего достоверно в пережитом, это - та игра обмана, которую он ведет, не с другим, который был бы подобен ему, но с этим первым существом, самим гарантом реального.

Шребер сам очень хорошо замечает, что он далеко не был подготовлен своими предшествующими категориями к этому опыту живого бесконечного Бога, до того эти вопросы для него никоим образом не существовали; и даже более, чем атеист, он был безразличным.

Можно сказать, что в этом бреде Бог - существенным образом полярный термин по отношению к мегаломании субъекта, но это постольку, поскольку Бог тут вовлечен в свою собственную игру. Бред Шребера, фактически, разовьет, что Бог, захотевший завладеть его силами и сделать из него отброс, мусор, падаль, объект всех экзерсисов разрушения, которое он позволил осуществлять посредническим образом своих действий, вовлечен в свою собственную игру. Большая опасность Бога - это, в конечном счете, слишком сильная любовь к

Шреберу, этой поперечно перекрываемой зоне.

Мы должны структурировать связь того, что гарантирует реальное в другом, т.е. присутствие и существование стабильного мира Бога, с субъектом Шребером в качестве органической реальности, расчлененного тела. Мы увидим, позаимствовав несколько ссылок из аналитической литературы, что большая часть его фантазмов, его галлюцинаций, его чудотворной или чудесной конструкции сделана из элементов, где ясно узнаются все виды телесных эквивалентностей. Мы увидим, например, что галлюцинация маленьких человечков представляет органически. Но стержень этих феноменов - это закон, который тут полностью в воображаемом измерении. Я его называю поперечным, потому что он диагонально противоположен связи субъекта с субъектом, оси речи в ее эффективности.

Мы продолжим в следующий раз этот анализ, здесь только наживленный.

14 декабря 1955 г.

Глава VI Психотический феномен и его механизм ^

Достоверность и реальность.

Шребер не поэт.

Значенние защиты .

Verdichtung, Verdrängung.

Verneinung et Verwerfung.

Всегда хорошо не давать возможности суживаться своему горизонту. Вот почему я хотел бы сегодня вам напомнить, какова кроме моего главного намерения в отношении случая Шребера основная цель моих семинаров. Если продолжать движение, шаг за шагом, в течение некоторого времени, в конце концов всегда обнаруживаешь перед носом стену. Но в конце концов, поскольку я вас'веду за собой по трудным местам, мы, может быть, обнаружим немного больше требуемого в другом месте. Мне кажется, в равной степени, необходимым напомнить вам замысел, который определяет место этого движения.

Надо бы выразить цель этого семинара различными способами, которые пересекаются и которые все обернутся одним и тем же. Я мог бы вам сказать, прежде всего, что я здесь для того, чтоб напомнить, что подобало бы принять всерьез наш опыт, и что тот факт, что вы психоаналитики не освобождает вас от того, чтоб быть умными и чувствительными. Не достаточно того, что вам было бы дано некоторое количество ключей, выгода от которых для вас в том, чтоб больше ни о чем не думать, и вас принудить- то что является главной склонностью человеческих существ- все оставить на месте. Существ уют определенные способы употребления таких категорий как бессознательное, влечение, пре-эдиповское отношение, защита, которые заключаются в том, чтоб не выводить из них ни одного из аутентичных значений, которые они содержат, и в том чтоб считать, что это дело, которое касается других, но которое не затрагивает основу ваших отношений с миром.

Нужно также сказать, что чтобы быть аналитиками, вы нисколько не принуждены, если только слегка не встряхнуть вас, сохранять в памяти, что мир вовсе не таков, каким его понимает каждый, но что он схвачен в механизмах, предположительно известных вам.

А теперь речь тем более не идет о том - не заблуждайтесь - что бы я занимался здесь метафизикой открытия Фрейда, что бы я выводил следствия, которые она содержит в том, что касается того, что можно назвать, в самом широком смысле, бытием. Это не входит в мои намерения. Это не было бы бесполезным, но я полагаю, что это может быть оставлено другим, и что то, что мы делаем здесь, наметит путь подхода. Не думайте, что вам будет запрещено сделать в этом смысле несколько взмахов крыльями - вы ничего не теряете, спрашивая себя о метафизике человеческой жизни, такой, какой она нам была выявлена через открытие Фрейда. Но наконец, это не самое главное, так как эта метафизика, вы ее получаете по голове; можно оказать доверие вещам такими, как они структурированы-они там, и вы - внутри.

Не зря именно в наши дни было сделано фрейдовское открытие, и посредством серии очень запутаных случайностей, вы лично оказываетесь их хранителями, Метафизика, о которой идет речь, может целиком записаться в отношении человека к символическому. Вы погружены туда на уровень, который значительно превосходит ваш опыт техников, и, как я вам это отмечал несколько раз, мы находим их следы и присутствие в разного рода дисциплинах и вопросах, которые соседствуют с психоанализом.

Вы техники. Но техники вещей, которые существуют внутри этого открытия. Поскольку эта техника развивается через речь, мир, в котором вы должны перемещаться в своем опыте, искривлен в этой перспективе. Попытаемся, по меньшей мере корректно, его структурировать.

Именно этому требованию отвечает мой маленький квадрат который идет от субъекта к другому, и, в некотором роде здесь, от символического в направлении к реальному, субъекту, Я, телу, и в обратном смысле, в направлении Большого Другого межличностных отношений, Другого, которого вы не воспринимаете, как субъекта, то-есть того, кто может обмануть; Другой, который, напротив, всегда находится на своем месте; Другой небесных светил, или, если вам будет угодно, стабильная система мира, объекта, и, между двумя, речи вместе с этими тремя этапами: означающего, значения и дискурса.

Это не система мира, это система ориентирования нашего опыта - об структурируется так, и это внутри этого мы можем расположить различные манифестации, с которыми мы имеем дело. Мы ничего не поймем, если не примем всерьез эту структуру.

Разумеется, эта история серьезного сама находится в центре вопроса. То, что характеризует нормального субъекта, это именно никогда не принимать совершенно серьезно некоторую часть реальностей, существование которых он признает. Вы окружены разного рода реальностями, в которых вы не сомневаетесь, некоторые из которых являются особенно угрожающими, но вы не принимаете их полностью всерьез, так как вы думаете, вместе с подзаголовком Поля Клоделя, что худшее не всегда наверняка, и вы сохраняете себя в обычном состоянии, фундаментальном в том смысле, что речь идет об основе, которая есть счастливая неопределенность, и делает для вас возможным достаточно спокойное существование. Конечно, уверенность - вещь очень редкая для нормального субъекта. Если он спросит самого себя по этому поводу, он заметит, что она строго коррелятивная с действием, в которое он был вовлечен.

Я не стану распространяться об этом, поскольку мы здесь не для того чтобы

заниматься психологией и феноменологией самого ближнего. Мы должны, сообразно тому что происходит все время, достичь этого через поворот, через самое отдаленное, которое сегодня -сумасшедший Шребер.

Сохраним определенную дистанцию, и мы заметим, что Шребер имеет общий с другими сумасшедшими, признак, который вы всегда обнаружите в самых непосредственных данных - вот причина, по которой я делаю вам представление больных. Психологи, в действительности не часто встречая сумасшедшего, ставят себе ложную проблему понять, почему он верит в реальность своих галлюцинаций. Все-таки видят, что это не клеится, и утомляют тогда свой темперамент, чтоб измышлять происхождение веры. Надо бы прежде ее определить, эту веру, ибо, в действительности, сумасшедший не верит в реальность своих галлюцинаций.

Этому имеются тысячи примеров, о которых я сегодня не стану распространяться, поскольку я хочу остаться перед текстом сумасшедшего Шребера. И он, наконец, в пределах досягаемости людей, которые не являются психиатрами. Случайность заставила меня раскрыть недавно Феноменологию восприятия Мориса Мерло-Понти на стр.386 на теме вещи и естественного мира, к которой я вас отсылаю; вы там найдете великолепные ремарки об этом, а именно, что нет ничего проще, чем добиться у субъекта признания , что то, что он слышит, никто другой не слышит. Он говорит: "Да, согласен, что я один это слышу!"

Реальность - вопрос не в ней. Субъект допускает, через все вербально развернутые изъяснительные повороты, которые ему под силу, что это - феномены иного порядка, чем реальное; он хорошо знает, что их реальность не подкреплена; он допускает даже их ирреальность, до некоторой степени. Но, в противоположность нормальному субъекту, которому реальность подается на его тарелке, у него есть уверенность, которая заключается в том, что то, о чем идет речь-от галлюцинации до интерпретации его касается.

Это не о реальности идет речь у него, но об уверенности. Даже когда он выражается в смысле того, что то, что он испытывает, не из разряда реального, это не затрагивает его уверенности, что его это касается. Эта уверенность радикальна. Даже естественность того, в чем он уверен может очень хорошо оставаться совершенной двусмысленностью, во всей гамме, простирающейся от недоброжелательности до благожелательности. Но это означает нечто непоколебимое для него.

Вот что образует то, что называют, справедливо или нет, элементарным феноменом; или еще феномен, более развитый, бредовое верование.

Вы можете затронуть один пример, бегло перелистывая чудесное сгущение Шребера, которое нам дает Фрейд, одновременно анализируя его. Через Фрейда вы можете иметь с ним контакт, измерение.

Центральный феномен бреда Шребера, можно даже сказать инициальный в концепции, которую он создает этой трансформацией мира, который конструирует его бред, это то что он называет Seelenmord , убийство души. Но он сам представляет его совершенно загадочным.

Конечно, глава III Мемуаров, которая давала доводы его невропатии и развивала это понятие убийства души, была цензурирована. Мы знаем, тем не менее, что она включала ремарки касавшиеся его семьи, что могло бы нас, вероятно,просветить относительно его начального бреда в отношении его отца или его брата, или кого- то из его близких, и относительно того, что обычно называют

значимыми трансференциальными элементами. Но эта цензура, в конце концов, не столь достойная сожаления. Порой, излишек деталей мешает видеть основные формальные характеристики. Сущность не в том, что мы утратили из-за этой цензуры оказию понять какую-то часть его аффективного опыта по отношению к близким, а в том, что он, субъект, его не понимает, но, тем не менее, он его формулирует.

Он его различает, как решающий момент этого нового измерения, к которому он доходит, и о котором он нам сообщает своим отчетом о различных формах связей, перспектива которых ему постепенно была дана. Это убийство души, он его рассматривает, как некую пружину, но которая сохраняет при этом свой загадочный характер. Чем еще это может быть, как не убийством души? С другой стороны, уметь отличать душу от всего того, что привязывается к ней, дано не каждому, но этому бредящему, и с характером уверенности, который придает его свидетельству существеннейшую выпуклость.

Мы должны остановиться на этих вещах, и не упустить отличительных особенностей, если мы хотим понять, что происходит в действительности, и не просто с помощью нескольких слов-ключей или этой оппозиции между реальностью и уверенностью освободиться от феномена сумасшествия.

Эта бредовая уверенность; вы должны приобрести навык находить ее везде, где она есть. Вы сами заметите тогда, например, до какой степени феномен ревности отличен, когда он представлен у нормального субъекта и когда он представлен у бредящего. Не нужно вам пространно напоминать то, что имеет юмористического, даже комического, ревность нормального типа, о которой можно сказать, что она отказывается самым естественным образом от уверенности, какими бы ни были реалии, ему преподносимые. Это известная история ревнивца, который преследовал свою жену до дверей комнаты, где она запиралась с другим. Она достаточно контрастирует с фактом, что бредящий себя освобождает от каких либо реальных ссылок. Вам это должно было бы внушить некоторое недверие: когда нормальные механизмы, как проекция, переносят, чтоб объяснить происхождение бредовой ревности. Это все же обычно: то, что вы будете осуществлять эту экстраполяцию, Достаточно прочесть текст Фрейда о президенте Шребере, чтоб заметить, что, хотя он не имел времени приступить к рассмотрению вопроса во всем его объеме, он показал по отношению к паранойе все опасности, которые там имеются при опрометчивом вмешательстве: проекция, отношение от Я к Я, от Я к другому. Хотя все эти меры обеспечения были записаны черным по белому, пользуются без разбора термином проекция, чтоб объяснять бред и его происхождение.

Я скажу больше - бредящий, по мере того, как он взбирается вверх по лестнице бреда, все более и более уверен в вещах, выступающих как все более ирреальные, Это то что, отличает паранойю от шизофрении: бредящий их артикулирует с избытком, с богатством, которое именно и является одной из наиболее существенных клинических характеристик, которая не должна оставляться без внимания, Дискурсивные продукции, которые характеризуют регистр параной, расцветают, впрочем, чаще всего как литературная продукция, в том смысле, где литературная значит попросту листы бумаги покрытые писменами. Этот факт, заметим, активно работает в пользу сохранения в силе некоего единства между формами бреда, которые могут быть преждевременно изолированы, как параноические, и образованиями, называемыми в классической нозологии парафреническими.

Подобало бы вам, тем не менее заметить, что чего-то здесь не хватает сумасшедшему, каким бы писателем он не был, и даже этому президенту Шреберу, который представляет нам труд, столь захватывающий по своему совершенному,

закрытому, полному, завершеннному характеру.

Мир, который он нам описывает, артикулирован в соответствии с концепцией его существования, в которую он выстроен после момента необъяснимого симптома глубокого расстройства, жестокого и мучительного. Согласно этой концепции, которая, к тому-же, дает ему, определенное овладение его психозом, он есть - женское соответствие Бога. В силу этого все понятно, все улажено, и я сказал бы больше, все уладится для всех, поскольку он играет тут роль посредника между человечеством, подвергнутым опасности до самой сокровенной глубины его существования, и тем божественным могуществом, с которым у него есть особые связи. Все было улажено в Vers ö hnung , в примирении, которое его определяет как женщину Бога. Его отношение к Богу, такое, о каком он нам сообщает, богато и сложно, и тем не менее, мы не можем не быть поражены фактом, что его текст не содержит ничего, что нам указывает на малейшее присутствие, малейшее излияние, на малейшее реальное общение, что могло бы нам дать идею,что здесь действительно есть связь двух существ.

Не прибегая - что было бы несоответствующим относительно текста подобного этому - к сравнению с великим мистиком, если доказательство этого вас позабавит, окройте на любой странице св. Жана де Ла Круа. Он также, в опыте вознесения души, предстает в состоянии принятия и приношения, и доходит даже до того, что говорит о свадьбе души с божественным присутствием. Итак, нет тут ничего общего между акцентами, которые нам были даны с одной и другой стороны. Я сказал бы даже, что в отношении наименьшего свидетельства аутентичного религиозного опыта вы увидите всю разницу. Скажем, что длинный дискурс, которым Шребер нам свидетельствует, что он его наконец решился допустить в качестве решения своей проблематики, нигде нам не дает ощущения подлинного опыта, в который субъект сам был включен - это свидетельство, можно сказать, действительно объективированное.

О чем речь в этих свидетельствах бредящих? Не будем говорить, что сумасшедший - это тот, кто обходится без признания другого. Если Шребер пишет этот огромный труд, то именно для того, чтобы все знали о том, что он испытал, и также, чтобы при случае ученые начали бы изучать на его теле наличие женских нервов, которыми он был постепенно пронизан, с целью объективировать принадлежащую ему уникальную связь с божественной реальностью. Это именно напрашивается как усилие, чтоб быть признаным. Поскольку речь идет об опубликованом дискурсе, вопросительный знак поднимается о том, что могла значить у столь изолированного от своего опыта персонажа, как сумасшедший, потребность в признании. Сумасшедший, кажется, на первый взгляд, отличается тем, что он не нуждается быть признаным. Но эта достаточность, которую он имеет от своего мира, само-понятность, которая, как кажется, его характеризует, не обходится без присутствия некоего противоречия.

Мы могли бы вкратце резюмировать позицию, где мы находимся по отношению к его дискурсу, когда мы с ним знакомимся, говоря, что он конечно же писатель, но не поэт. Шребер не вводит нас в новое измерение опыта. Поэзия есть всякий раз там, где сочинение вводит нас в иной мир, нежели наш; и давая нам присутствие другого бытия, определенного фундаментального отношения, делая его также нашим. Поэзия служит тому, что мы не можем сомневаться в подлинности опыта святого Жана де Ла Круа, так же как и Пруста либо Жерара Нерваля. Поэзия-творение субъекта, принимающего на себя ответственность за новый порядок символического отношения к миру. В мемуарах Шребера нет ничего подобного.

Итак, что мы скажем в конечном счете о бредящем? Один ли он? Это уже и не

чувство, которое мы имеем, поскольку он населен всеми определенно невероятными видами существования, но значительный характер которых очевиден, артикуляция которых становится все более и более усовершенствованной по мере того как продвигается вперед его бред. Он насилуется, манипулируется, трансформируется, говорится всеми способами, и, я бы сказал, трещится без умолку. Вы прочтете в деталях то, что он говорит о том, что он называет небесными птицами и их чириканьем. Именно об этом идет речь, он - местонахождение целого вольера феноменов, и этот факт его вдохновил на это огромное сообщение; эта его книга в какие то пять сотен страниц - результат долгого строительства, которое было для него решением его внутренних приключений.

Сомнение в начале, и в этот момент, касается того, к чему отсылает значение, но то, что оно к чему-то отсылает, у него не вызывает никаких сомнений. У субъекта, подобного Шреберу, вещи идут так далеко, что целый мир принят в этот бред значения и таким образом, что можно сказать, что не то чтобы он один, из того, что его окружает нет почти ничего, чем бы он не был.

Напротив, все то, что он делает существующим в этих значениях, некоторым образом очищено от него самого. Он это артикулирует тысячью способами, и особо, например, когда он отмечает, что Бог, его воображаемый собеседник, ничего не понимает в том, что находится внутри, в том, что есть эти живые существа, и что он имеет дело только с тенями либо трупами. Так-же весь его мир трансформирован в фантасмагорию теней мужчин, склепаных на шесть-четыре- два, как это переведено на французский.

В свете аналитических перспектив мы имеем множество путей, которые открываются нам, чтоб понять, как такая конструкция продуцируется у субъекта.

Самые простые пути те, что уже известны. Сегодня на переднем плане одна категория - защита, которая была очень рано введена в анализ. Считают, что бред

- это защита субъекта. Таким же образом, кстати, объясняются неврозы.

Вы знаете, как я настаивал на неполном и скабрезном характере такой ссылки, который потакает всем видам поспешных и вредных вмешательств. Вы знаете также, как трудно от этого избавиться. Эта концепция столь упорна, столь соблазнительна

- именно потому это затрагивает что-то объективируемое. Субъект защищается, ну хорошо, поможем ему понять, что он только и делает, что защищается; покажем ему то, от чего он защищается. Как только вы входите в эту перспективу, вы оказываетесь перед многочисленными опасностями, и сразу же перед опасностью утратить плоскость, на которой должно делаться ваше вмешательство. На самом деле вы должны строго различать порядок, где проявляется сопротивление.

Допустим, что это сопротивление явно символического порядка, и что вы могли бы разъяснить это в смысле речи в полном смысле, то есть того, который, в субъекте, касается означающего и означаемого. Если субъект представляет вам оба, означающее и означаемое, тогда, на самом деле, вы можете вмешаться, показав ему соединение этого означающего и этого означаемого. Но только если оба присутствуют в его дискурсе. Если вы не имеете их обоих, если у вас есть чувство, что субъект защищается против чего-то, что видите вы, и чего не видит он, то есть, что вы ясным образом видите, что субъект отклоняется от реальности, понятия защиты вам будет недостаточно, чтоб позволить вам поставить субъекта перед лицом реальности.

Вспомните, что я вам говорил давно по поводу очень красивого наблюдения

Криса над персонажем, преследуемого идей, что он плагиатор, и исходящим чувством виновности. Именно под именем защиты Крис оценивает свое вмешательство как гениальное. Уже некоторое время мы не имеем ничего, кроме этого понятия защиты, и как Я, которое должно вести борьбу на три фронта, то-есть против Оно, против сверх-Я, и против внешнего мира, так и полагают что разрешено вмешиваться на какой-либо из этих трех плоскостей. Когда субъект намекает на труд одного из своих коллег, у которого он, вдобавок, сделал плагиаторские заимствования - позволяют себе прочесть эту работу, и заметив себе, что у этого коллеги нет ничего, что заслуживает быть оцененым как оригинальная идея, которую субъект мог бы заимствовать, это ему отмечают. Считают, что такое вмешательство составляет часть анализа. Мы, к счастью достаточно честны и достаточно слепы, чтоб давать в качестве хорошо обоснованного доказательства нашей интерпретации факт, что субъект нам приносит в следующий раз эту маленькую веселую историю: выйдя с сеанса, он был в ресторане и отведал свое любимое блюдо, свежие мозги.

Мы очарованы: оно ответило. Но что это значит? Это значит, это субъект, сам, ничего не понял в этом, и что он так же ничего не понимает в том, что он нам приносит, так что не очень-то видно, где здесь осуществлен прогресс. Крис нажал на хорошую кнопку. Не достаточно нажать на хорошую кнопку. Субъект, попросту совершает тут acting- out.

Я утверждаю acting- out, как эквивалент галлюцинаторного феномена бредового типа, который проявляется, когда вы символизируете преждевременно, когда вы приступаете к чему-то из области реальности, а не внутри символического регистра. Для аналитика приступать к вопросу плагиата в регистре символического должно быть центрировано на идее, что плагиата не существует. Нет собственности на символическое. Спрашивается: если символ принадлежит всем, почему вещи символического порядка принимают для субъекта такой акцент, такой вес?

Именно тут аналитик должен ждать то, что субъект ему представит, прежде чем ввести в игру свою интерпретацию. Поскольку речь идет о великом невротике, который сопротивляется аналитической попытке, несомненно не ничтожной (прежде чем придти к Крису, он уже имел аналитка) у вас есть все шансы, что этот плагиат был фантазматическим. Напротив, если вы вмешиваетесь на плоскости реального, то есть если вы возвращаетесь к очень примитивной психотерапии, что делает субъект? Он отвечает в очень ясной форме, на более глубоком уровне реальности. Он свидетельствует, что из реального назойливо что-то возникает, что ему навязывается, и что все то, что можно было бы ему сказать ничего не меняет в основании проблемы. Вы ему доказываете, что он больше не плагиатр, он вам показывает о чем идет речь, скармливая вам свежие мозги. Он обновляет свой симптом и на точке, которая ни более основательна, ни более существенна, чем та, на которой он его показал с самого начала. Показывает ли он сам что-то? Я пойду дальше - я скажу что он совсем не показывает, что это нечто показывает себя.

Мы находимся тут в самом сердце того, что я пытаюсь вам показать в этом году относительно президента Шребера.

Наблюдение президента Шребера показывает микроскопические вещи в расширенной форме. Это именно то, что позволит мне вам осветить то, что Фрейд сформулировал в очень ясной форме относительно психоза, не доходя до крайностей, поскольку в его время проблема не доходила до такой степени остроты,

неотложности, касательно практики анализа, какова она в наше время. Он говорит - важная фраза, которую я уже неоднократно цитировал - что-то, что было отброшено изнутри, появляется извне. Я сюда вернусь.

Я вам предлагаю артикулировать проблему в следующих терминах. До всякой символизации - это первенство не хронологическое, но логическое - имеется этап, психозы это доказывают, где возможно, чтобы часть символизации не делалась. Этот первый этап предшествует всякой невротической диалектике, которая происходит от того, что невроз - это речь, которая артикулируется, поскольку вытесненное и возврат вытесненного являются одним и тем же. Может, таким образом, случиться, что это что-то из примордиального, что касается существа субъекта, не входит в символизацию, и будет не вытеснено, а отброшено.

Это не доказано. И это, так же, не гипотеза. Это - артикуляция проблемы. Первый этап не является этапом, который вы могли бы расположить где-то в генезисе. Я не отрицаю, разумеется, что то, что происходит на уровне первых символических артикуляций - сущностное явление субъекта - ставит нам вопросы, но не позволяйте себя гипнотизировать этим генетическим моментом. Маленький ребенок, которого вы видите в игре, когда он заставляет появляться и исчезать объект, и который осуществляет этим восприятие символа; вам маскирует - если вы остаетесь загипнотизированным им-факт, что символ уже там, огромный, охватывающий со всех сторон, что язык существует,что он наполняет библиотеки, что он переполняет, что он окружает все ваши действия, что он ведет их, что он их порождает, что вы обязаны, что он может ежеминутно заставлять вас двигаться и вести вас куда-то. Все это вы забыли перед ребенком, в процессе вхождения его в символическое измерение. Итак, разместимся на уровне существования символа, как такового, поскольку мы туда погружены.

В отношении субъекта к символу, существует возможность примитивного Verwerfung , а именно, что что-то не было символизировано, что проявится в реальном.

Категория реального - это главнейшая категория, которую нужно ввести, ею невозможно пренебречь во фрейдовских текстах. Я ей даю это имя, поскольку она определяет поле, отличное от символического. Только отсюда возможно осветить психотический феномен и его эволюцию.

На уровне этой чистой, примитивной Bejahung , которая может иметь место или нет, устанавливается первая дихотомия: то, что будет подвергнуто Bejahung , примитивной символизации, будет иметь различную судьбу, то,что падет под ударом примитивного Verwerfung , будет иметь другую.

Я сегодня иду вперед и зажигаю свой фонарь, для того, чтоб вы знали куда я иду. Не принимайте то,что я вам представляю ни как произвольную конструкцию, ни как просто плод подчинения тексту Фрейда, даже если это точно то, что мы прочли в этом экстраординарном тексте V ê rneinung -а, который два года назад господин Ипполит согласился любезно комментировать для нас. Если я говорю то, что говорю, то это потому, что это единственный способ ввести строгость, когеррентность и рациональность в то, что происходит в психозе, и именно в том, о котором здесь идет речь -председателя Шребера. Я вам укажу впоследствии на трудности, составившие все наше понимание случая, и необходимость этой изначальной артикуляции.

Итак, есть изначально Bejahung , то-есть, утверждение того, что есть; либо Verwerfung .

Очевидно, не достаточно, чтобы субъект выбрал в тексте, из того, что он должен сказать, часть, только часть, отталкивая остальное, чтоб хотя бы с этой

частью склеилось. Всегда есть вещи, которые не клеются. Это очевидный факт, если мы не исходим из идеи, которой руководствуется вся классическая, академическая психология, а именно, что человеческие существа - это существа приспосабливающиеся (адаптирующиеся), как говорят, поскольку они живут, и значит все должно клеиться. Вы не психоаналитик, если вы признаете это. Быть психоаналитиком, значит попросту открыть глаза на ту очевидность, что нет ничего более путанного, чем человеческая реальность. Если вы полагаете, что имеете хорошо адаптированное, разумное Я, которое умеет избегать опасности, распознавать то, что нужно делать и что не нужно делать, учитывать реальности, то больше ничего другого не остается, как отправить вас отсюда подальше. Психоанализ, присоединяя к этому общий опыт, показывает вам, что нет ничего более глупого, чем человеческая участь, а именно - быть всегда обманутым. Даже когда происходит что-то успешное, это вовсе не то, что хотели. Нет никого более разочарованного, чем господин, который достиг, так сказать, вершин желаний -достаточно поговорить с ним три минуты откровенно, как позволяет это, быть-может, только уловка психоаналитического дивана, чтоб узнать, что в конечном счете этот трюк - это именно трюк, которым он насмехается, и что он,к тому же, раздосадован в частности, всем. Анализ - это замечать это и считаться с этим.

Это не случайно - поскольку это могло быть иначе- что странным образом мы проживаем жизнь, встречая только лишь несчастных людей. Говорят себе, что счастливые люди должны где-то быть. Так вот, если вы не можете убрать это из своей головы, то значит вы ничего не поняли в психоанализе. Вот то, что я называю принимать вещи всерьез. Когда я говорю, что нужно принимать вещи всерьез, это для того, чтоб вы приняли всерьез именно тот факт, что вы их никогда не принимаете всерьез.

Итак, внутри Bejahung случаются всякого рода несчастные случаи. Ничто нам не указывает, что примитивное отсекание было сделано чисто. Впрочем, тут есть большой шанс, что отсюда мы бы долго ничего не узнали о своих мотивах, как раз потому, что это расположено по ту сторону всякого механизма символизации. И если однажды кто-то об этом что-то узнает, тут мало шансов, что это будет аналитик. Всегда с тем остатком субъект составляет себе мир, и тем более, что он находится внутри, то-есть, что он устраивается так, чтоб быть почти тем,что он допускает быть; мужчиной, когда он оказался мужского пола,или, наоборот, женщиной.

Если я ставлю это на передний план, то это потому, что анализ особо подчеркивает, что тут одна из основных проблем. Не забывайте никогда, что ничто из того, что не касается поведения человеческого существа как субъекта, каким бы ни было то, в чем он реализуется, в чем он попросту есть, не может избежать подчинения законам речи.

Открытие Фрейда учит нас, что естественные соответствия у человека глубоко расстроены. Это не просто потому, что бисексуальность играет у него основную роль. Эта бисексуальность с точки зрения биологии не удивительна, поскольку пути достижения к регуляции и нормализации у него сложны и отличны, в сравнении с тем, что мы наблюдаем у млекопитающихся и у позвоночных вообще. Символизация, иначе говоря Закон, играет тут примордиальную роль.

Если Фрейд так настаивал на Эдиповом комплексе, вплоть до создания социологии тотема и табу, это явно потому, что для него Закон присутствует тут ab origine . Следовательно, речь не идет о постановке вопроса о происхождении - Закон присутствует тут именно изначально, всегда; и человеческая сексуальность должна реализоваться через и сквозь него.Этот фундаментальный Закон - попросту закон символизации.Вот, что значит Эдип.

Итак, внутри этого будет происходить все то, что вы можете вообразить, под тремя регистрами - Verdichtung , Verdr ä ngung , и Verneinung .

Verdichtung -это просто закон недоразумения, благодаря которому мы выживаем; или еще благодаря которому мы разом осуществляем множество вещей; или еще благодаря которому мы можем, например, когда мы мужчины, полностью удовлетворить наши противоположные тенденции, занимающие в символических отношениях женскую позиицию, все еще оставаясь вполне мужчиной, обладающим своей вирильностью, в плоскости воображаемого и в плоскости реального. Эта функция, которая, с большей или меньшей интенсивностью женская, таким образом может найти себе удовлетворение этой основной восприимчивости - одной из существующих фундаментальных ролей. Это не метафора - мы принимаем что-то, когда мы принимаем речь. Участие в речевой связи может иметь множество смыслов разом, и одно из заинтересованных значений может быть именно удовлетворение в женской позиции, присущей, как таковой, нашему существу.

Verdr ä ngung , вытеснение - это не закон недоразумения, это то, что происходит, когда что-то не клеится на уровне символической цепочки. Всякая символическая цепочка, с которой мы связаны, содержит внутреннюю когеррентность, что нас заставляет в некий момент вернуть то, что мы получили в другой . Но случается, что мы не можем отдавать по всем плоскостям сразу, и что, говоря иными словами, закон нам невыносим. Не то чтобы он таким был сам по себе, но потому что позиция, в которой мы находимся, содержит жертву, которая оказывается невозможной в плоскости значений. Итак, мы вытесняем из нашх действий, из нашего дискурса, из нашего поведения. Но цепь, тем самым не перестает бежать снизу, выражать свои требования, отстаивать свою веру, и это - посредством невротического симптома. Вот почему вытеснение - побудительная причина посредством невроза.

Verneinung , оно из регистра речи, и касается того, что мы способны вызвать на свет посредством артикуляции. Так называемый принцип реальности выступает именно на этом уровне. Фрейд его выразил в очень ясной форме, в трех или четырех местах, которые мы в его труде просмотрели в различные моменты нашего комментария. Речь идет об атрибуции не значения символа, Bejahung , но значения существования. От этого уровня, который Фрейд помещает в своем словаре как суждения о существовании, он дает, с глубокой, тысячу раз предвосхищающей то, что говорили в его время, следующую характеристику: речь идет всегда о том, чтоб снова найти объект.

Всякое человеческое восприятие реальности подчинено этому примордиальному условию - субъект находится в поисках объекта своего желания, но ничто его туда не ведет. Реальность, поскольку она натянута желанием, вначале галлюцинирована. Фрейдовская теория рождения объектного мира, реальности такой, как она была выражена в Traumdeutung , например, и берущаяся заново всякий раз, как речь идет в сущности о ней, содержит, что субъект остается во взвешеноы состоянии в отношении того, что есть его фундаментальный объект, объект его основного удовлетворения.

Это та часть фрейдовских трудов, мыслей, которая широко привлекалась для всех тех развитии, делаемых теперь относительно пре-эдиповых отношений, и которая заключается, в конечном счете, в том, чтобы сказать, что субъект ищет всегда удовлетворения примитивной материнской связи. Другими словами, там, где Фрейд представляет диалектику двух неразделимых принципов, которые не могут быть мыслимы один без другого - принцип удовольствия и принцип реального - выбирается один из них - принцип удовольствия, и именно на него делают весь акцент, утверждая, что он доминирует над принципом реальности.

Однако этот принцип реальности - он не признается в своей основе.Он выражает именно это: субъект не должен найти объект своего желания, его туда не ведут естественные каналы, рельсы инстинктивной адаптации, более или менее установленной; и к тому же, более или менее препятствующие, такие, какие мы видим в животном мире; он должен, напротив, вновь найти объект, возникновение которого фундаментально галлюцинирование. Разумеется, он его никогда не находит, и как раз в этом состоит принцип реальности. Субъект, пишет Фрейд, всегда снова находит лишь другой объект, который более или менее удовлетворительным образом отвечал бы нуждам, о которых идет речь. Он находит всегда лишь объект отличающийся, поскольку он, no-определению, должен найти нечто, что одолжено. Тут основной пункт, вокруг которого вертится во фрейдовской диалектике введение принципа реальности.

То, что необходимо понять, поскольку нам это было дано клиническим опытом, так это то, что то, что появляется в реальном - это иное, чем то, что подвергнуто испытанию и поиску субъектом, это иное, чем то, к чему субъект ведется аппаратом рефлексии, овладения и поиска, которым является его Я, со всем тем что содержит от фундаментального отчуждения, что-то другое, что может возникнуть либо в спорадической форме этой маленькой галлюцинации, которая принята во внимание в отношении Человека с волками, либо, намного более экстенсивным образом, как то, что продуцируется в случае председателя Шребера.

Что такое психотический феномен? Это внезапное появление в реальности огромного значения, которое не кажется пустяковым - и это, поскольку его невозможно ни с чем связать, поскольку оно никогда не входило в систему символизации - но которое может, при некоторых условиях, угрожать всему сооружению.

В случае председателя Шребера есть явно одно значение, касающееся субъекта, но которое отброшено, и вырисовывается очень затушеваным образом на его горизонте и в его этике - и внезапное возникновение которого предопределяет психотическое вторжение. Вы увидите до какой степени то, что его предопределяет, отличается от того, что предопределяет невротическое вторжение - это условия строго противоположные. В случае председателя Шребера это отброшеное значение имеет самое тесное отношение к этой примитивной бисексуальности, о которой я вам только что говорил. Председатель Шребер никогда никоим образом - мы попробуем увидеть это в тексте - не интегрировал никакой женской формы.

Трудно представить, чтобы, всего-навсего, подавление такой тенденции, отбрасывание и вытеснение такого влечения, более или менее трансферного, которое он должен был бы испытывать в отношении доктора Флексига, могли бы привести президента Шребера к конструированию его огромного бреда. Здесь должно быть что-то более пропорциональное результату, о котором идет речь.

Я вам отмечаю заранее,что дело касается женской функции в ее основном символическом значении, и что мы можем ее найти только на уровне порождения; мы увидим почему. Мы не скажем ни эмаскулинизация, ни феминизация, ни фантазм беременности, так как все это идет до самого зачатия. Вот то, что вовсе не в момент дефицита, но напротив, в момент вершины его существования, открывается ему в форме вторжения в реальное чего-то, что ему никогда не было известно, в форме внезапного появления полнейшей странности, которая постепенно принесет радикальное потопление всех его категорий, вплоть до принуждения его к истиной

переделке своего мира.

Можем ли мы говорить о процессах компенсации, и даже об излечении, как некоторые не колебались бы это делать, под претекстом, что в момент стабилизации своего бреда субъект обнаруживает более спокойное состояние, чем в момент вторжения бреда? Излечение это или нет? Это вопрос который стоит того, чтоб быть заданым, но я полагаю, говорить здесь об излечении было бы чрезмерно.

Что происходит, таким образом, в момент, когда то, что не было символизировано, вновь появляется в реальном? Не бесполезно по этому поводу привести термин защиты. Ясно, что то, что появляется, появляется в регистре значения, и значения, которое не приходит ниоткуда, и которое не отсылает ни к чему, но значения основного, которое касается субъекта. В этот момент несомненно сдвигается с места то, что вмешивается каждый раз, когда есть конфликт порядков, а именно, вытеснение. Но почему здесь вытеснение не клеится, иначе говоря, не приводит к тому, что продуцируется, когда дело касается неврозов?

Прежде чем узнать почему, необходимо изучить как. Я хочу поставить акцент именно на то, что делает структурное различие между неврозом и психозом.

Когда влечение, скажем, женское, или умиротворяющее, проявляется у субъекта, для которого вышеупомянутое влечение уже было введено в игру в различных точках его предварительной символизации, например в его инфантильном неврозе, оно находит свое выражение в некотором числе симптомов. Таким образом, то что было вытеснено выражается, тем не менее, поскольк вытеснение и возвращение вытесненного являются одним и тем же. Субъект имеет возможность, внутри вытеснения, распутаться с тем новым, что случается. Тут имеется компромис. Это то, что характеризует невроз, это нечто, одновременно совершенно очевидное миру, и то, что не хотят видеть.

Verwerfung не того же уровня, что Verneinung . Когда в дебюте психоза несимволизированное вновь появляется в реальном, то со стороны механизмов Verneinung есть ответы, но они не адекватные. Что такое-дебют психоза? Имеет ли психоз предысторию, как невроз? Существует или нет инфантильный психоз? Я не говорю, что мы ответим на этот вопрос, но, по меньшей мере, мы его поставим.

Все позволяет обнаружить, что психоз не имеет предыстории. Оказывается только, что когда, в особых условиях, которые должны быть уточнены, проявляется что-то во внешнем мире, что не было примитивно символизировано, субъект оказывается абсолютно лишенным чего-либо, не способным осуществить Verneinung в отношении этого события. Все, что производится таким образом, имеет характер существования, абсолютно исключенного из символизирующего компромиса невроза, и переводится в другой регистр, путем подлинной цепной реакции на уровне воображаемого, а именно, на контрдиагонали нашего магического квадратика.

Субъект, из-за отсутствия возможности каким-либо образом восстановить пакт субъекта с другим, из-за отсутствия возможности осуществить какое-либо символическое опосредование между тем ,что есть нового и им самим, входит в другой вид опосредования, совершенно отличающийся от первого, заменяя символическое опосредование кишением, воображаемой пролиферацией, в которые вводится в деформированной форме глубоко асимволический центральный сигнал возможного опосредования.

Само означающее подвергается глубоким переделкам, которые придадут столь особенный акцент интуициям, наиболее значимым для субъекта. Фундаментальный язык председателя Шребера на самом деле - знак, что внутри этого воображаемого мира существует потребность означающего.

Отношение субъекта к миру - это зеркальное отношение. Мир субъекта, будет составлятся существенным образом из отношения с этим существом, которое для него - другой, то есть, сам Бог. Что-то из отношения мужчины к женщине тут было предположительно реализовано. Но вы увидите, когда изучим в деталях этот бред, что совсем наоборот: два персонажа, то-есть Бог вместе со всем тем, что он включает - вселенная, небесная сфера, и сам Шребер, с другой стороны, в качестве буквально разложившегося на толпу воображаемых существ, которые продолжают свои хождения взад-вперед и различные трансфикции - это есть две структуры, которые прямо релируют. Они развиваются очень привлекательным для нас образом; то, что всегда лишь элидировано, завуалировано, приручено в жизни нормального человека - а именно, диалектика тела, раздробленного по отношению к воображаемой вселенной- что подлежит в нормальной структуре.

Изучение бреда Шребера имеет исключительный интерес, позволяя нам уловить развернутым образом воображаемую диалектику. Ее л и она явно отличается от всего того, что мы можем допустить в некой инстинктивной, естественной связи, то это в соответствии с родовой структурой, которую мы отметили с происхождеия и которая является структурой стадии зеркала. Эта структура изначально делает из мира человека нечто разложенное. Мы находим это здесь в своем развитом состоянии, и это один из интересов анализа бреда, как такового. Аналитики это всегда подчеркивали - бред нам показывает игру фантазмов в ее характере абсолютно развитой двуличности. Двое персонажей, до которых сведен мир для председателя Шребера, сделаны один по отношению к другому, один предлагает другому свой перевернутый образ.

Важно увидеть каким образом это отвечает запросу, сделанному окольным путем для интеграции того, что внезапно появилось в реальном и что представляет для субъекта что-то от него самого, что он никогда не символизировал. Требование символического порядка, из-за невозможности быть интегрированым в то, что уже было введено в игру в диалектическом движении, по которому жил субъект, влечет цепную дезагрегацию, изъятие ткани из ковра, что называется бредом. Бред не обязательно будет без связи с нормальной речью, и субъект очень даже способен нас к нему причастить, и удовлетвориться им, внутри мира, где не прервана вся коммуникация.

Именно с соединения Verwerfung и Verdr ä ngung с Verneinung мы продолжим в следующий раз наше исследование.

11 января 1956 г.

Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

Мы поможем в написании ваших работ!