СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ» 7 страница

Согнулась западня

Под тяжестью синицы,

И вся ее родня

Кричит и суетится.

И падает затвор

Нехитрого снаряда,

А я стою, как вор,

И не спускаю взгляда

С испуганных пичуг

И, вне себя от счастья,

Разламываю вдруг

Ловушку ту на части.

И в мертвой тишине,

В моем немом волненье,

Я жду, когда ко мне

Приблизятся виденья.

Как будто Васнецов

Забрел в мои болота,

Где много мертвецов

И сказке есть работа.

Где терем-теремок —

Пожалуй, по созвучью —

Назвал тюрьмою Бог,

А не несчастный случай.

Где в заводях озер

Зеленых глаз Алены

Тону я до сих пор —

Охотник и влюбленный.

Где, стоя за спиной

Царевича Ивана,

Объеду шар земной

Без карты и без плана.

Уносит серый волк

К такой стране нездешней,

Где жизнь — не только долг,

Но также и надежда.

В морщинах скрыта грусть,

Но я не беспокоюсь.

Я солнцем оботрусь,

Когда росой умоюсь…

* * *

Замлела в наступившем штиле

Вся в белых рубчиках вода,

Как будто жизнь остановили

На синем море навсегда.

Быть может, это пароходы,

Как паровые утюги,

Разгладили морские воды

В гладильне матушки-тайги,

Чтоб на полночной гофрировке,

Средь мелких складок волновых,

Рыбачьей лодке дать сноровку

Держаться до сих пор в живых.

Перетерпевшая все шквалы,

Вчерашний грохот штормовой,

Девятым вымытая валом,

Она живой плывет домой.

Плывет на некий берег дальний,

Еще невидимый пока,

Ища в ночи причалов скальных

И заезжая в облака.

Похороны

Под Новый год я выбрал дом,

Чтоб умереть без слез.

И дверь, оклеенную льдом,

Приотворил мороз.

И в дом ворвался белый пар

И пробежал к стене,

Улегся где-то возле нар

И лижет ноги мне.

Лохматый пудель, адский дух,

Он изменяет цвет;

Он бел, как лебединый пух,

Как новогодний дед.

В подсвечнике из кирпича,

У ночи на краю,

В углу оплывшая свеча

Качала тень мою.

И всем казалось — я живой,

Я буду есть и пить,

Я так качаю головой,

Что собираюсь жить.

Сказали утром наконец,

Промерзший хлеб деля:

Быть может, — он такой мертвец,

Что не возьмет земля!

Вбивают в камни аммонал,

Могилу рыть пора.

И содрогается запал

Бикфордова шнура.

И без одежды, без белья,

Костлявый и нагой,

Ложусь в могилу эту я,

Поскольку нет другой.

Не горсть земли, а горсть камней

Летит в мое лицо.

Больных ночей, тревожных дней

Смыкается кольцо.

* * *

Здесь первым искренним стихом

Я разжигал костер,

И пепел от людей тайком

В ладонях я растер.

Но, отогревшись, я не мог

Припомнить этих жарких строк.

И если снова тяжела

Рука колючих вьюг,

И если мертвый холод зла

Опять стоит вокруг,

Я снова — в новую пургу —

Костер стихами разожгу.

* * *

К так называемой победе,

Назло медведю и лисе,

Проеду на велосипеде

Вдоль по обочинам шоссе.

И вот земли-стенографистки

Рассказ на глине и песке:

Ее предсмертная записка,

Забытая невдалеке,

Зарытая в дорожных ямах,

В геологических шурфах.

Все, что не высказалось прямо,

Закоченело на губах…

Но кто прочтет иероглифы,

Какой придет Шамполион,

Чтоб разгадать глухие мифы, —

Услышать человечий стон.

Гора

В сияющем известняке,

В граните черно-буром,

Гора спускается к реке,

Зажав подснежники в руке,

Навстречу людям хмурым.

Остановившись над ключом,

Как и во время оно,

Она не грезит нипочем

Ни силикатным кирпичом,

Ни железобетоном.

* * *

Он сменит без людей, без книг,

Одной природе веря,

Свой человеческий язык

На междометья зверя.

Руками выроет ночлег

В хрустящих листьях шалых

Тот одичалый человек,

Интеллигент бывалый.

И выступающим ребром

Натягивая кожу,

Различья меж добром и злом

Определить не может.

Но вдруг, умывшись на заре

Водою ключевою,

Поднимет очи он горе

И, точно волк, завоет…

Еще июль

Ты лжешь, что, запрокинув голову,

Я синий воздух жадно пью, —

Небес расплавленное олово

В июле в глотку льют мою,

Чтобы себя не выдал голосом,

Чтоб удивляться перестал,

Чтобы похожи были волосы

На этот льющийся металл.

* * *

Возможно ль этот тайный спор

Меня с самим собою

Простому сердцу вперекор —

Назвать моей судьбою?

Возможно ль подчиниться мне

Какой-то тяжкой силе,

Чтобы не изнутри — извне

Пришла и воскресила?

Или спасенье только есть

В мечтаниях бродяги,

В оберегаемых, как честь,

Клочках моей бумаги.

Июль[21]

 

 

Все соловьи осоловели

И не рокочут ввечеру,

Они уж целых две недели

В плетеной нежатся постели

На охлаждающем ветру.

 

Колючим колосом усатым

Трясет раскормленный ячмень,

И день малиной ноздреватой,

Черносмородинным агатом

Синиц заманивает в тень.

 

Здесь сущий рай для птиц бездомных,

Для залетевших далеко,

Им от прохлады полутемной

В кустах, достаточно укромных,

Бывает на сердце легко.

 

И я шепчу стихи синицам,

Губами тихо шевеля,

И я разыгрываю в лицах,

В зверях, растениях и птицах,

Что сочинила мне земля.

 

Она к моей спине прижалась

И мне готова передать

Все, что в душе у ней осталось,

Всю нерастраченную малость —

Всю неземную благодать.

 

Жарой коробятся страницы,

Тетрадка валится из рук,

И в поле душно, как в больнице,

И на своих вязальных спицах

Плетет ловушку мне паук.

 

И мотыльки щекочут щеку,

Перебивая мой рассказ,

И на ветру скрипит осока,

И ястреба кружат высоко,

Меня не упуская с глаз.

 

 

Гроза[22]

 

 

Смешались облака и волны,

И мира вывернут испод,

По трещинам зубчатых молний

Разламывается небосвод.

 

По желтой глиняной корчаге

Гуляют грома кулаки,

Вода спускается в овраги,

Держась руками за пеньки.

 

Но, в сто плетей дубася тело

Пятнистой, как змея, реки,

Гроза так бережно-умело

Цветов расправит лепестки.

 

Все то, что было твердой почвой,

Вдруг уплывает из-под ног,

И все земное так непрочно,

И нет путей и нет дорог.

 

Пока прохожий куст лиловый

Не сунет руку сквозь забор,

И за плечо не остановит,

И не завяжет разговор.

 

И вот я — дома, у калитки,

И все несчастья далеки,

Когда я, вымокший до нитки,

Несу за пазухой стихи.

 

Гнездо стихов грозой разбито,

И желторотые птенцы

Пищат, познав крушенье быта,

Его начала и концы.

 

 

Тайга[23]

 

 

Тайга молчальница от века

И рада быть глухонемой,

Она не любит человека

И не зовет его домой.

 

Ей благозвучней вопли сычьи,

Чем нарушающее сон

Крикливое косноязычье

Всех человеческих племен.

 

Но если голосом ребенка

Попросят помощи у ней,

Она тотчас бежит вдогонку

И будет матери нежней.

 

Она заманит чудесами,

Грозы покажет фейерверк

И птиц над черными лесами,

Шутя, подбрасывает вверх.

 

Раскрашенные безделушки

Цветов качает на лугу.

У ней и камни — погремушки…

Алмазы брошены в снегу.

 

А гам, смещая все масштабы,

Со здравым смыслом не в ладу,

Смущает взрослым душу, дабы

Потом не жечь ее в аду.

 

И в этих знаках, в этих жестах

Воинствующей немоты

Я вижу истинное место

Моей ребяческой мечты.

 

Тайга смещает все масштабы

И наши путает пути,

Хотя воистину могла бы

Сердечно к взрослым подойти.

 

И тот, кто, в сущности, не молод,

Кто, безусловно, не юнец,

Тот видит лишь гранит и холод,

Что достигает дна сердец.

 

И в снеговом однообразье

Гора проходит за горой.

Уж лучше б вымазала грязью,

Землей испачкала сырой.

 

А здесь лишь камень известковый

И снег небесной чистоты,

И мы горды такой обновой,

Таким подобием мечты.

 

 

Сосны срубленные[24]

 

 

Пахнут медом будущие бревна —

Бывшие деревья на земле,

Их в ряды укладывают ровно,

Подкатив к разрушенной скале.

 

Как бесславен этот промежуток,

Первая ступень небытия,

Когда жизни стало не до шуток,

Когда шкура ближе всех — своя.

 

В соснах мысли нет об увяданье,

Блещет светлой бронзою кора.

Тем страшнее было ожиданье

Первого удара топора.

 

Берегли от вора, от пожара,

От червей горбатых берегли —

Для того внезапного удара,

Мщенья перепуганной земли.

 

Дескать, ждет их славная дорога —

Лечь в закладке первого венца,

И терпеть придется им немного

На ролях простого мертвеца.

 

Чем живут в такой вот час смертельный

Эти сосны испокон веков?

Лишь мечтой быть мачтой корабельной,

Чтобы вновь коснуться облаков!

 

 

* * *[25]

 

 

Он из окна своей квартиры

С такой же силой, как цветы,

Вдыхает затхлый воздух мира,

Удушье углекислоты.

 

Удушье крови, слез и пота,

Что день-деньской глотает он,

Ночной таинственной работой

Переплавляется в озон.

 

И, как источник кислорода,

Кустарник, чаща и трава,

Растут в ночи среди народа

Его целебные слова.

 

Он — вне времен. Он — вне сезона.

Он — как сосновый старый бор,

Готовый нас лечить озоном

С каких-то очень давних пор.

 

Нам все равно — листы ли, листья —

Как называется предмет,

Каким — не только для лингвистов —

Дышать осмелился поэт.

 

Не грамматические споры

Нас в эти горы завлекли —

Глубокое дыханье бора

Целительницы земли.

 

 

О песне

 

 

Темное происхожденье

Наших песен и баллад —

Давнего грехопаденья

Неизбежный результат.

 

С тем же, кем была когда-то

Жизнь оплодотворена,

В этот властный миг расплаты

Как бы соединена.

 

Что доношено до срока,

До бессонниц января,

Что рождается в потоке

Слез и слов у фонаря

 

На коробке папиросной,

Подстеленной кое-как,

На листке, а то и просто

На газеты уголках,

 

То, что вовсе ждать не может,

Шага не дает шагнуть,

То, что лезет вон из кожи

И чего нельзя вернуть.

 

Ты отрежешь пуповину,

В темноте остановясь,

Станет легче вполовину —

Лишь порвется эта связь.

 

И, покончив с полубредом

Этих самых древних мук,

Втопчешь в снег клочки последа

И оглянешься вокруг…

 

………………………………

 

Много лет пройдет. И песне

Снова встретиться с тобой,

Может быть, нужней и лестней,

Чем наследнице любой.

 

Вот она идет по тропке,

Опустивши долу взгляд,

Неуверенно и робко

И со сверстницами в ряд.

 

Ты глядишь, не понимая,

Кто она в твоей судьбе,

Вся теперь как бы чужая,

Незнакомая тебе.

 

Где-то в давке, в книжной лавке

Разглядишь, в конце концов,

Бывшей золушки-чернавки

Позабытое лицо.

 

И по родинкам, приметам,

По разрезам губ и глаз

Ты узнаешь дочь поэта

В первый и последний раз.

 

 

* * *

 

 

Над трущобами Витима,

Над косматою землей,

Облаков зловещих мимо

Я лечу к себе домой.

 

И во чреве самолета,

Как Иона у кита,

Я прошу у шеф-пилота:

Ради Господа Христа,

 

Донеси меня до юга,

Невредимым донеси,

Пусть меня забудет вьюга

Хоть на месяц на Руси.

 

Я срисовывал бы чащи,

Только в них войдет гроза,

Солнцу б я как можно чаще

Попадался на глаза.

 

В посрамленье злой мороки,

В просветление ума,

Я б успел составить строки,

Что шептала мне зима.

 

Перед аэровокзалом

Горло сдавит тошнота:

Снова — пропасти, провалы,

Под ногами — пустота.

 

У меня сейчас воочью,

А не только между строк, —

Неустойчивую почву

Выбивают из-под ног.

 

Вижу, как, вращая крылья,

Самолетный вьется винт,

С давней раны, с давней боли

Мне разматывают бинт.

 

Открывая, обнажая,

Растревоженная вновь,

Чтоб могла рука чужая

Разодрать ту рану в кровь.

 

Там, в своей пурге-тумане,

Мне не стоило труда

Кровь любой подобной раны

Удержать кусками льда.

 

Я стою, не веря в лето,

И искать не знаю где

Медицинского совета,

Чтоб помочь моей беде.

 

Но твое рукопожатье

Так сердечно горячо;

Птицы ситцевого платья

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!