Что вы думаете об интервенции в Корее, чем она может кончиться? 57 страница
В 1953 г., как вспоминал тогдашний министр финансов Зверев, дефицит бюджета, даже при условии сохранения на прежнем уровне расходов на оборону
626
должен был составить не менее 50 млрд. рублей, то есть его десятую часть8. Маленкову, дабы сдержать свое обещание повысить жизненный уровень населения, обеспечить приоритет мирной экономики, предстояло получить согласие узкого руководства на полный пересмотр уже сверстанного народнохозяйственного плана и его финансового эквивалента — бюджета, заставить Берия и Булганина пойти на ущемление собственных интересов. И он сумел этого добиться, потому-то оказался единственным докладчиком на блиц-сессии, продолжавшейся всего два часа. Маленков выступил 15 марта с третьей но счету речью, где коротко подытожил результаты пленума, о котором большинство депутатов узнали только неделю спустя, 21 марта, из газет.
Маленков попытался объяснить предложенную перестройку отнюдь не последними событиями, а давней, сугубо практической необходимостью. «Мероприятия по укрупнению ныне существующих министерств, — сказал он, — по объединению в одном министерстве руководства родственными отраслями народного хозяйства, культуры, управления назрели не сегодня. Они уже длительное время, при жизни товарища Сталина, вместе с ним, вынашивались в нашей партии и правительстве. И теперь, в связи с тяжелой утратой, которую понесла наша страна, мы лишь ускорили проведение в жизнь назревших организационных мер...»
|
|
|
Вскользь коснулся он и вопроса «коллективного руководства», возникшего буквально накануне как результат очередного раунда борьбы за власть: «Сила нашего руководства, — объяснил Маленков, — состоит в его коллективности, сплоченности и монолитности. Мы считаем, что строжайшее соблюдение этого высшего принципа является залогом правильности руководства страной, важнейшим условием нашего дальнейшего движения вперед, по пути строительства коммунизма в нашей стране». Такая формулировка, к тому же высказанная именно Маленковым, должна
627
была означать одно. Он не просто принимает свершившееся — передел полномочий, ограничение собственных прав, но и предупреждает соперников, что не позволит кому-либо из них в будущем попытаться стать единоличным лидером. И далее он нарочито подчеркнул свое, первое место — хоть и среди равных: «Правительство во всей своей деятельности будет строго проводить выработанную партией политику во внутренних и внешних делах. Мы уже заявили об этой позиции Советского правительства. Я имею в виду свое выступление, выступление товарища Берия Лаврентия Павловича, выступление товарища Молотова Вячеслава Михайловича на траурной церемонии 9 марта». Но скупо, в нескольких фразах, докладчик повторил только собственную программу9.
|
|
|
Лишь теперь, после пленума, на котором впервые обозначилось очередное по составу ядро власти, на этот раз «четверка» — Маленков, Берия, Молотов, Хрущев, после сессии, утвердившей правительство в составе двадцати восьми человек, стало возможным завершить то, что начал делать «триумвират», — формирование коллегий укрупненных министерств, создание их внутренних структур, утверждение в должностях руководителей подразделений как в центральном аппарате, так и на местах — в союзных республиках, краях и областях. Осуществление всего этого проводилось с 15 марта — постановление СМ СССР, а с 17 марта — Президиума и возобновившего в тот день свою работу Секретариата ЦК.
С каждой прошедшей неделей, с каждым новым назначением и решением позиции и интересы членов «четверки» расходились все больше и больше. Единственно общим для них оставалось одно: стремление прекратить войну в Корее, та цель, которую наметили Маленков, Берия и Булганин еще весной 1951 г. и против которой не возражали теперь Молотов и Хрущев.
Для троих из «четверки» мир на Дальнем Востоке позволял выйти из того тупика, в котором оказа-
|
|
|
628
лись оба блока. Для одного, Маленкова — несоизмеримо большее: решение первой из многих промежуточных задач при проведении в жизнь своего курса, который он на сессии советского парламента изложил в новом, более конкретном варианте. «В настоящее время, — заявил Георгий Максимилианович, — нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных сторон. Это касается наших отношений со всеми государствами, в том числе и наших отношений с Соединенными Штатами Америки»10.
Более ясно призвать США к переговорам было невозможно. Уверенность же Маленкову в том, что разрядка не только необходима всем, но и возможна, придало только что произошедшее событие. 12 марта посол Великобритании в Москве А. Гайскон по своей инициативе посетил Молотова и буквально в пятиминутной беседе сумел сообщить чрезвычайно важное. Выражая отнюдь не свое, а министра иностранных дел Идена, а может быть, и премьер-министра Уинстона Черчилля мнение, сказал, «что он сможет оказать помощь в деле ослабления напряженности отношений между двумя странами»11.
|
|
|
И все же, опасаясь возможной негативной реакции США, советское правительство отказалось от весьма выгодной с пропагандистской точки зрения роли инициатора мирного процесса. Право сделать первый ход оно предоставило союзникам, да и то на уровне командующих северо-корейской армией и китайских «добровольцев».
28 марта Ким Ир Сен и Пын Дехуай неожиданно сочли необходимым все-таки ответить согласием на предложение, направленное им еще месяц назад главнокомандующим объединенными силами ООН в Корее генералом Марком Кларком. На то самое, в котором предлагалось провести скромную, чисто гуманную и ни к чему не обязывающую акцию —
629
обмен ранеными и больными военнопленными. Казалось, и этим можно было бы и ограничиться, не торопить развитие событий. Однако для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в конечной цели коммунистического блока, переписку военачальников тотчас же подкрепили и вполне официально, на государственном уровне.
30 марта министр иностранных дел КНР Чжоу Эньлай призвал обе воюющие стороны «приступить к поискам полного решения вопроса о военнопленных». В тот же день Ким Ир Сен, на этот раз как премьер-министр КНДР, развил инициативу и предложил возобновить в Паньмыньчжоне прерванные полгода назад переговоры, но не ограничивать их важной, однако частной проблемой, а сосредоточить внимание на главном — «немедленном прекращении войны в Корее»12.
После того как в Москве стало известно о согласии Кларка направить делегацию в Паньмыньчжон, с далеко идущим по смыслу заявлением выступил Молотов. Он не только приветствовал намеченную встречу двух сторон: «Советское правительство выражает свою полную солидарность с этим благородным актом правительства КНР и правительства КНДР и не сомневается в том, что этот акт получит горячую поддержку со стороны народов всего мира». Счел он теперь возможным объявить и о решающем: «Советское правительство выражает уверенность, что это предложение будет правильно понято правительством Соединенных Штатов Америки. Советское правительство неизменно поддерживало все шаги, направленные на установление перемирия и на прекращение войны в Корее»13.
Столь однозначно выраженную позицию СССР по самой острой, хотя и одной из многих нерешенных, международной проблеме Запад не мог рассматривать без учета выступлений Маленкова 9 и 15 марта. Следовало признать, что в отношениях между блоками
630
действительно наметилась новая эра. И чтобы окончательно убедиться в этом, проверить, насколько далеко Кремль готов идти по пути переговоров, была применена старая, многократно испытанная дипломатическая тактика зондажа.
Первым начал действовать министр иностранных дел Великобритании Идеи. Воспользовавшись благоприятной ситуацией, он обратился к Молотову за содействием в освобождении нескольких британских подданных, случайно оказавшихся в зоне боевых действий в первые дни войны и интернированных в Северной Корее. Кремлевское руководство с пониманием отнеслось к такой просьбе, и вскоре все британцы (небезынтересно, что среди них находился и будущий известный советский разведчик Чарлз Блейк) оказались в Москве.
11 апреля посол Гайскон в очередной раз посетил Молотова. Формальной причиной визита явилась необходимость передать личное послание Идена, которое он только что доставил из Лондона. Вместе с тем Гайскон устно сообщил и оценку развития событий главой Форин оффис. «Идеи неоднократно подчеркивал, — отметил посол, — свое стремление к улучшению отношений с Советским Союзом, которое, по его мнению, также наблюдается и с вашей стороны. Способ достижения этого Иден видит в разрешении сначала небольших проблем в наших отношениях». И к тем вполне решаемым проблемам о которых шла речь в послании, посол добавил еще одну — просьбу вывезти бывших интернированных самолетом королевских ВВС. Иными словами, разрешить посадку и взлет в столице СССР британского военного самолета. Согласие на это Молотов дал сразу же14.
Сходную позицию выжидания занял и Дуайт Эйзенхауэр. 16 апреля на традиционном заседании Американского общества редакторов газет он выступил с речью «Шанс для мира». В ней, ставшей своеобразным ответом Маленкову, президент США выразил
631
свой взгляд на происшедшие за последнее время перемены и связанные с ними ожидания.
«Теперь к власти в Советском Союзе пришло новое руководство, — сказал, в частности, Эйзенхауэр. — Его связи с прошлым, какими бы сильными они ни были, не могут полностью связать его. Его будущее в значительной мере зависит от него самого. Новое советское руководство имеет сейчас драгоценную возможность осознать вместе с остальным миром, какая создалась ответственность, и помочь повернуть ход истории.
Сделает ли оно это? Мы еще этого не знаем. Недавние заявления и жесты советских руководителей в известной мере показывают, что они, быть может, признают возможность этого момента.
Мы приветствуем каждый честный акт мира. Нас не интересует одна лишь риторика. Нас интересует только искренность миролюбивой цели, подкрепленная делом. Возможности для таких дел многочисленны...»
На том и кончалось сходство и общность позиций Эйзенхауэра и Идена. В отличие от последнего, президент США счел возможным для себя оговорить как непременное предварительное условие, бесспорное доказательство миролюбия советского правительства разрешение не частных вопросов двухсторонних отношений, а глобальных проблем, что зависело не только от воли Кремля и его устремлений.
Среди «конкретных дел» Эйзенхауэр назвал такие, завершения которых добивалась, и притом весьма давно, именно Москва, а не Вашингтон: подготовка мирных договоров с Австрией и единой Германией; органически связанное с ними освобождение немецких военнопленных, все еще остававшихся в СССР; заключение «почетного перемирия» в Корее. Вместе с тем президент США потребовал почему-то от советского руководства и то, к чему Кремль тогда еще не имел ни малейшего отношения, — «прекращения прямых и косвенных посягательств на безопасность Ин-
632
докитая и Малайи». Наконец, он даже вышел за допустимые рамки межгосударственных отношений, возжелав, чтобы Советский Союз обеспечил «полную независимость народов Восточной Европы».
В обмен на уступки со стороны СССР по этим пунктам Эйзенхауэр готов был заключить соглашение об ограничении вооружений и по контролю за производством ядерной энергии, чтобы обеспечить «запрет ядерного оружия»15.
Познакомившись с подобным текстом, даже неискушенный в вопросах международных отношений человек понимал: речь все еще ведется с позиции силы. Программа американского президента более напоминает ультиматум поверженному противнику, нежели конструктивный и равноправный диалог. И все же советское руководство, решившее любой ценой добиться разрядки, не только не отказалось от миролюбивого курса, но и продолжало подтверждать верность ему.
20 апреля при вручении верительных грамот новым послом США в Москве Чарлзом Э. Беленом Ворошилов многозначительно подчеркнул: «Советская внешняя политика является политикой мира и зиждется на неукоснительном соблюдении договоров и соглашений, заключенных Советским Союзом с другими государствами»; выразил уверенность, что «все вопросы, требующие урегулирования между Соединенными Штатами Америки и Союзом Советских Социалистических Республик, могут быть разрешены дружественным образом»16.
22 апреля все советские газеты опубликовали принятые неделей раньше Президиумом ЦК «Призывы к 1 Мая». Первой в них шла традиционная, обязательная именно как начало, здравица в честь самого праздника трудящихся. Второе же место занимал призыв в формулировке Маленкова: «Нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных сторон».
633
1 мая, выступая с речью перед началом военного парада, то же положение повторил и Булганин: «Что касается внешней политики, то наше правительство, как известно из его официальных заявлений, считает, что при доброй воле и разумном подходе все международные разногласия могли бы быть разрешены мирным путем»17.
Наконец, о твердой решимости кремлевского руководства придерживаться избранного курса, несмотря ни на что, говорили и чисто пропагандистские меры.
25 апреля «Правда» на третьей полосе опубликовала полный, без каких-либо купюр, текст речи Эйзенхауэра, не побоявшись откровенно антисоветских выпадов, содержавшихся в ней. В предпосланной же речи редакционной статье, а точнее, комментарии «К выступлению президента Эйзенхауэра», занявшем всю первую полосу, пункт за пунктом были даны ответы на все предложения и обвинения. Советской общественности, да и не только ей, были продемонстрированы надуманность позиции главы американской администрации, предвзятость подходов, ложность оценок. Но завершалась статья «Правды» не сожалением о невозможности равноправного диалога, а обратным:
«Как известно, советские руководители свой призыв к мирному урегулированию международных проблем не связывают ни с какими предварительными требованиями к США или к другим странам, примкнувшим или не примкнувшим к англо-американскому блоку. Значит ли это, что у советской стороны нет никаких претензий? Конечно, не значит. Несмотря на это, советские руководители будут приветствовать любой шаг правительства США или правительства любой другой страны, если это будет направлено на дружественное урегулирование спорных вопросов. Это свидетельствует о готовности советской стороны к серьезному деловому обсуждению соответствующих
634
проблем как путем прямых переговоров, так и, в необходимых случаях, в рамках ООН».
Своеобразным подведением первых итогов обмена мнениями о возможности и путях достижения разрядки стало выступление Черчилля в палате общин 11 мая. В отличие от Эйзенхауэра, премьер Великобритании избегал пропагандистской риторики, выдвижения явно неприемлемых для СССР требований. В то же время он сразу же обозначил рамки и темы возможных переговоров — главным сделал заключение мира в Корее, оговорив при этом, что «в данный момент я был бы весьма доволен даже перемирием или прекращением огня». На столь же реалистических позициях он остался и при оценке перспектив решения европейских проблем.
«Каким бы сильным ни было наше желание достигнуть дружественного урегулирования с Советской Россией, — твердо заявил Черчилль, — или даже лучшего модус вивенди, мы никоим образом не намерены отказаться от выполнения обязательств, которые мы взяли на себя по отношению к Западной Германии». Но вместе с тем он продемонстрировал возможность компромисса даже и тут: «Я не верю, что серьезнейшая проблема совмещения безопасности России со свободой и безопасностью Западной Европы неразрешима».
Столь же прагматично подошел британский премьер и к самому поиску сближения с СССР. «Было бы ошибкой, — признал он, — пытаться сделать слишком подробные наметки и ожидать, что серьезные кардинальные вопросы, разобщающие коммунистическую и некоммунистическую части мира, могут быть урегулированы одним махом, при помощи одного всеобъемлющего мира... Не следует пренебрегать решением отдельных проблем по частям... Я очень хочу, — добавил Черчилль, — чтобы ничто в изложении внешней политики держав НАТО не помешало и не лишило силы то, что, быть может, является глубоким измене-
635
нием чувств русских. Мы все желаем, чтобы русский народ занял подобающее ему видное место в международных делах, не испытывая тревоги насчет своей безопасности». И как первый практический шаг для достижения общих целей он предложил созвать «без долгих отлагательств» «конференцию в самых высших сферах между ведущими державами»18.
Несколько дней спустя столь неожиданное, но вместе с тем и многообещающее предложение Черчилля поддержали во Франции — в комиссии по иностранным делам Национального собрания.
Первая же реакция США последовала значительно позже, 21 мая. Эйзенхауэр, не без основания опасаясь усиления «бунта Европы» — сопротивления некоторых стран-участниц НАТО американскому плану вооружения ФРГ, высказал мнение, что в подобном вопросе торопиться нельзя. А для начала следует провести совещание лидеров лишь трех, западных держав, чтобы согласовать их позиции перед грядущей конференцией с советским руководителем.
Теперь становилось очевидным: несмотря ни на что, призыв СССР к переговорам, впервые — в декабре 1952 года — изложенный в воззвании и обращении Венского конгресса народов в защиту мира19, медленно, но все же находил понимание и отклик. И его общая формулировка, позднее дословно повторенная Маленковым — «нет таких разногласий между государствами, которые не могли бы быть решены путем переговоров», и конкретные предложения — о прекращении войны в Корее, о встрече лидеров пяти великих держав, включая КНР. Потому-то, даже после весьма сдержанного заявления Эйзенхауэра, в «Правде» 24 мая была опубликована очередная обширная, на всю первую полосу, лишь по форме редакционная статья «К современному международному положению». Откровенно выражая взгляд Кремля, она по смыслу сводилась к одной четкой фразе: «Советский Союз всегда готов с полной серьезностью и добросо-
636
вестностью рассмотреть любые предложения, направленные на обеспечение мира и возможно более широких экономических и культурных связей между государствами».
Это был однозначный ответ и на выступления Черчилля и Эйзенхауэра, и на любые решения трех лидеров, которым еще только предстояло собраться — в декабре на Бермудских островах.
Тем временем без какого-либо промедления решался самый острый, самый болезненный для мирового сообщества вопрос — корейский. Еще 26 апреля в Паньмыньчжоне возобновились переговоры. Спустя всего месяц удалось максимально сблизить позиции обеих сторон, а потому уже 8 июня подписать соглашение об обмене военнопленными и 27 июля — о перемирии.
Не дожидаясь саммита, советское руководство начало форсировать разрешение и второй, столь же важной международной проблемы — германской. Ни в малейшей степени не отступая от изначальной позиции — создать единую, демократическую, вооруженную, но нейтральную Германию, из которой тотчас после подписания мирного договора будут выведены все оккупационные войска, — оно начало кардинально менять форму присутствия там СССР. 29 мая ликвидировало Советскую контрольную комиссию, а главнокомандующего избавили от необходимости заниматься гражданскими делами. Эти вопросы передали в ведение B.C. Семенова, должность которого отныне стала называться не политический советник СКК, а верховный комиссар. Чуть позже, 5 июня, аналогичные меры провели и в Австрии, где, правда, спустя всего неделю И.И. Ильичева, верховного комиссара, возвели в ранг посла20. Наконец, 26 июня СССР официально объявил о досрочном освобождении и возвращении на родину немецких военнопленных2'.
Дата добавления: 2021-04-07; просмотров: 115; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!