БОЛЬШЕВИКИ В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ 11 страница
Тем временем массы слушались Исполкома и, при его посредничестве, правительства. В этом контексте становится понятно, почему социалистическая интеллигенция выступала против применения силы. Но толпа переменчива, а основным уроком апреля было не то, что слаба партия большевиков, а то, что ни правительство, ни предводители Советов не были готовы выйти сила на силу. Подводя несколько месяцев спустя итоги апрельских дней, Ленин пришел к выводу, что ошибкой большевиков была «недостаточная революционность» их тактики, а это могло означать только одно: им следовало попытаться захватить власть71. Но все же первая разведка боем его сильно воодушевила: по словам Суханова, в апреле «его надежды окрылились»72.
* * *
Апрельские восстания положили начало первому серьезному правительственному кризису. Всего через два месяца после свержения царизма интеллигенция обнаружила, что страна разваливается прямо на глазах, — но в этом нельзя было больше винить ни царя, ни бюрократию. 26 апреля правительство опубликовало слезное воззвание к стране, в котором заявляло, что не может более управлять и хочет привлечь к руководству «представителей тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством», то есть социалистическую интеллигенцию73. Исполком, все еще боясь скомпрометировать себя в глазах «масс», 28 мая отверг это предложение правительства74.
|
|
|
После отставки Гучкова с поста военного министра, последовавшей 30 апреля, Исполкому пришлось изменить точку зрения. В мемуарах Гучков пишет, что Россия стала неуправляема: единственным средством оставалось привлечение в правительство «здоровых» сил в лице генерала Корнилова и предпринимательских верхов75. Поскольку, по мнению социалистической элиты, это было невозможно, он сложил с себя полномочия. По словам Церетели, отставка Гучкова и, вслед за этим, просьба Милюкова об отставке свидетельствовали о кризисе таких масштабов, который невозможно было преодолеть полумерами76. «Буржуазия» стала покидать правительство. 1 мая Исполком сменил курс и, не испросив мнения пленума Советов, проголосовал (44 голоса — «за», 19 — «против», при двух воздержавшихся) за предоставление его членам права занимать правительственные должности77. Против голосовали большевики и меньшевики-интернационалисты (последователи Мартова), которые хотели, чтобы вся власть перешла к Советам. Церетели пояснил позицию большинства. Правительство, сказал он, признало свою неспособность уберечь страну от надвигающейся катастрофы. В этих условиях «демократические» силы должны вмешаться и спасти революцию. Советы не могут взять власть и руководить страной от своего имени, как того хотят Мартов и Ленин, потому что они таким образом толкнут в объятия реакции ту огромную часть населения (крестьянство), которая, хотя и не стремится к демократии, готова сотрудничать с демократическими силами. Более откровенно ту же мысль высказал другой меньшевик, В.С.Войтинский, выступая за коалицию с «буржуазией» и, косвенно, против лозунга «Вся власть Советам» на том основании, что крестьянство «правее» Советов и не должно признать правительство, в котором само оно не представлено78.
|
|
|
Соглашаясь войти в коалиционное правительство, Исполком выставил ряд условий: пересмотр соглашений с союзниками, скорейшее прекращение войны, дальнейшая «демократизация» вооруженных сил, аграрная политика, создающая условия для распределения земли среди крестьян, немедленный созыв Учредительного собрания. Правительство, со своей стороны, требовало, чтобы Исполком признал его единственной властью в стране, могущей в случае необходимости применить силу, и единственной инстанцией, командующей вооруженными силами. Представители правительства и Исполкома провели несколько дней в начале мая в переговорах об условиях коалиции. Окончательное соглашение было достигнуто в ночь с 4 на 5 мая, и новые члены кабинета вступили в должность. Спокойный и безвредный князь Львов остался на посту премьер-министра; Гучков и Милюков формально ушли в отставку. Портфель министра иностранных дел достался кадету М.И.Терещенко — выбор странный, поскольку Терещенко, молодой предприниматель, был неопытен и никому не известен. Все, однако, знали, что он, как и Керенский, принадлежал к масонам: высказывались подозрения, что он получил назначение благодаря масонским связям. Керенский возглавил военное министерство. Он тоже не обладал достаточным для этой должности опытом, но был в Советах видной фигурой, а его ораторские способности должны были воодушевлять войска при подготовке к летнему наступлению. В коалиционное правительство вошли шестеро социалистов и среди них Чернов, получивший портфель министра земледелия, и Церетели, ставший министром почт и телеграфов. Кабинет этот просуществовал всего два месяца.
|
|
|
Майские соглашения отчасти сгладили ненормальности двоевластия, при котором народ не мог разобраться, кто же осуществляет верховную власть в стране. Принятие этих соглашений указывало не только на растущее чувство безнадежности, но и на возмужание социалистической интеллигенции, и в этом смысле было симптомом положительным. Объединившее «буржуазию» и «демократию», новое правительство обещало стать более эффективным, чем старое, в котором обе группировки противостояли друг другу. Но соглашения создали и новые проблемы. Войдя в правительство, ведущие социалисты лишились возможности находиться в оппозиции. Теперь они, как члены кабинета, автоматически несли ответственность за все, что происходило в стране. Одновременно большевики, отказавшиеся участвовать в коалиции, очутились в положении стражей русской революции. Поскольку же под управлением безнадежно некомпетентных либералов и социалистической интеллигенции дела шли все хуже, большевики казались единственно мыслимыми спасителями России.
|
|
|
Временное правительство оказалось в классически двусмысленном неприятном положении умеренных революционеров, перехвативших бразды правления из рук слабеющей власти. «Мало-помалу, — писал, проведя сравнительный анализ революций, Крейн Бринтон, — умеренные начинают терять то доверие, которое они приобрели как противники старого режима; все более и более недовольства вызывают они как наследники старого режима. Вынужденные стать в оборону, они совершают ошибку за ошибкой, отчасти потому, что не привыкли обороняться». Неспособные вынести самое мысль, что они «отстают в революционном процессе», не в силах порвать со своими противниками слева, умеренные не могут никого удовлетворить и вынуждены уступить дорогу лучше организованным, лучше укомплектованным, более целеустремленным соперникам79.
* * *
В мае и июне 1917 года партия большевиков с трудом могла претендовать на третье место среди социалистических партий: на Первом всероссийском съезде Советов в начале июня ее представляли 105 делегатов против 285 делегатов от эсеров и 248 — от меньшевиков. [Chamberlin W.H. The Russian Revolution. V. 1. N. Y., 1935. P. 159. На Первый всероссийский съезд крестьянских депутатов прибыло более тысячи человек, из них — 20 большевиков (Вопросы истории. 1957. № 4. С. 26).]. Но события начинали складываться в ее пользу.
У большевиков оказалось много преимуществ. Помимо их исключительного положения как единственной альтернативы Временному правительству и наличия целеустремленного, рвущегося к власти руководства, можно отметить еще два.
И меньшевики, и эсеры выдвигали социалистические лозунги, но в следовании им никогда не доходили до логического конца. Это сбивало с толку их избирателей и играло на руку большевикам. И те и другие утверждали, что в феврале 1917 года в России установился «буржуазный» режим, который они контролировали через Советы; но если это было так, почему они не устранили буржуазию и не передали всю власть Советам? Социалисты называли войну «империалистической» — если это так, почему они не призвали сложить оружие и разойтись по домам? В лозунгах «Вся власть Советам» и «Долой войну», несмотря на их непопулярность весной и летом 1917 года, была некая неоспоримая логика — они имели смысл в контексте тех идей, которые социалисты насаждали в сознание народа. В том, с какой смелостью большевики делали из общих социалистических предпосылок очевидные выводы, социалисты никогда не смогли бы с ними сравняться: для них это было бы равносильно самоотрицанию. Раз за разом приверженцы Ленина бросали в борьбе за власть наглый вызов демократическим процедурам, и раз за разом социалисты пытались их от этого отговорить, стремясь в то же время обезоружить и правительство. Невозможно было бороться с большевиками только на том основании, что в стремлении к общей цели они пользуются более откровенными средствами: во многих отношениях Ленин и его соратники являлись истинной совестью революции. Интеллектуальная безответственность и нравственная трусость социалистического большинства создавали психологическую и идеологическую ситуацию, в которой большевистское меньшинство с успехом росло и множилось.
Но самым выдающимся, величайшим преимуществом большевиков перед соперниками было их абсолютное безразличие к судьбе России. Консерваторы, либералы и социалисты по-своему пытались сохранить Россию как единое государство вопреки тем частным, общественным и локальным, высвобожденным революцией центробежным силам, которые раздирали страну на части. Они призывали солдат соблюдать дисциплину, крестьян — терпеливо дожидаться земельной реформы, рабочих — не покидать производство, национальные меньшинства — отложить борьбу за самоуправление. Лозунги эти не вызывали симпатии, так как отсутствие в стране развитого чувства государственности и народности поощряло центробежные силы и приводило к преобладанию частных интересов над интересами целого. Большевики же, для которых Россия была не более чем трамплином для скачка к мировой революции, обо всем этом не думали. Их вполне устраивало, что стихийные силы могли «развалить» существующие институты власти и разрушить Россию. Поэтому они в полной мере поощряли любую разрушительную тенденцию. А поскольку эти силы, высвобожденные в феврале, было трудно сдержать, большевики продвигались вперед на гребне нарастающей волны: отождествляя себя с неизбежным, они, казалось, контролировали ситуацию. Позже, придя к власти, они моментально отреклись от своих обещаний и выстроили такое автократическое централизованное государство, какого не знала ни одна страна; но вначале это безразличие к будущему России оказало им огромную, если не главную, услугу.
Быстро нарастающий развал в России, вызванный отсутствием полновластного руководства, ослабил все государственные институты, включая те, которыми управляли социалисты; это дало большевикам возможность обойти меньшевистское и эсеровское руководство Советов и большинства профсоюзов и выдвинуться вперед. Марк Ферро отмечает, что после формирования коалиционного правительства авторитет Всероссийского Совета в Петрограде стал падать, а авторитет местных Советов — расти. Сходный процесс шел в профсоюзном движении, где все больший вес приобретали местные «фабричные комитеты»80. И местные Советы, и фабричные комитеты находились в ведении политически неопытных людей, которыми с легкостью манипулировали большевики.
Влияние большевиков в ведущих общероссийских профсоюзах было слабее, — там преобладали меньшевики. Но по мере того как разруха затрагивала транспорт и средства связи, центральные профсоюзы, помещавшиеся в Москве и Петрограде, теряли контакт со своими членами, разбросанными по огромной стране. Рабочие стали покидать профсоюзы и переходить в фабричные комитеты. Все это происходило несмотря не небывалый рост профсоюзов в 1917 году. Фабричные рабочие организации, или фабзавкомы, быстро набирали силу и влияние. Впервые они возникли в февральскую революцию на государственных оборонных заводах, после того, как управляющих перестали назначать сверху. Затем эту практику переняли частные предприятия. 10 марта Петроградское общество фабрикантов и заводчиков подписало соглашение с Исполкомом о введении фабзавкомов на всех заводах столицы81. В апреле их официально признало Временное правительство — как полномочных представителей рабочих82. Первоначально фабзавкомы занимали умеренную позицию, сосредоточившись на повышении производительности труда и улаживании конфликтных ситуаций. Затем они радикализировались. Нарастала инфляция, недостаток топлива и сырья приводил к закрытию заводов, и фабзавкомы обвиняли нанимателей в спекуляциях, бухгалтерских махинациях, применении локаутов. То тут, то там они изгоняли владельцев и управляющих и начинали самостоятельно распоряжаться на фабриках. Они требовали большего участия в управлении. Меньшевики смотрели на этот анархо-синдикализм без особого восторга и мечтали о соединении всех фабзавкомов в общегосударственные профсоюзы. Но общая тенденция развивалась в направлении прямо противоположном, поскольку повседневные заботы рабочих теснее связывали их с теми, кто трудился бок о бок с ними, чем с представителями той же профессии на других предприятиях. Большевики нашли в фабзавкомах идеальное средство нейтрализации меньшевистского влияния на профсоюзы83. В целом они не одобряли синдикалистской идеи «рабочего контроля» и ликвидировали фабзавкомы сразу же после прихода к власти, но весной 1917 года их рост сыграл большевикам на руку. Большевики помогали организовывать фабзавкомы по всей стране. На созванной ими Первой петроградской конференции фабрично-заводских комитетов, которая открылась 30 мая, большевики опирались по крайней мере на две трети делегатов. Предложение дать рабочим право решающего голоса в управлении производством и право доступа к ученным книгам было принято подавляющим большинством голосов84. Фабзавкомы стали первым органом самоуправления, на который распространилось большевистское влияние. [Соперничество между профсоюзами и фабричными комитетами возродилось через двадцать лет в США, где заводские профсоюзы, связанные с CIO, бросили вызов профессионально ориентированным союзам AFL. Здесь, как и в России, коммунисты отдали предпочтение первым.].
Поскольку Ленин представлял захват власти как действие насильственное, ему требовались собственные военные отряды, не подчинявшиеся ни правительству, ни Советам и подотчетные исключительно Центральному Комитету. Основным пунктом его программы государственного переворота было «вооружение рабочих». Во время февральской революции толпа разграбила арсеналы: пропали десятки тысяч ружей, часть из них была спрятана на фабриках. Петроградский Совет организовал «народную милицию» взамен разогнанной царской полиции, но Ленин отказался ввести в нее большевиков: ему требовались собственные вооруженные силы85. Желая избежать обвинения в том, что он создал орудие переворота, Ленин придал своей личной армии, вначале названной «рабочей милицией», вид безобидной охраны, защищающей фабрики от разграбления. 28 апреля эта милиция была преобразована в большевистскую «Красную гвардию», перед которой ставились дополнительные задачи «охраны завоеваний революции и борьбы с контрреволюционными попытками». Протесты, заявленные по этому поводу Советом, большевики игнорировали86. В конце концов Красная гвардия не оправдала возложенных на нее надежд, поскольку либо тяготела к роли банальной гражданской полиции, либо мешалась с народной милицией, в любом случае не достигая того боевого классового духа, который Ленин хотел в ней воспитать87. Когда в октябре в красногвардейцах явилась нужда, они предназначенную им роль сыграть не смогли.
Готовясь к перевороту, большевики развернули пропагандистскую кампанию в войсках Петроградского гарнизона и прифронтовых частях. Ответственность за ее проведение была возложена на Военную организацию, у которой, согласно одному коммунистическому источнику, были агенты и ячейки примерно в 75 % частей гарнизона88. От них поступала информация о настроениях в частях, через них велась антиправительственная и антивоенная пропаганда. У большевиков было мало прямых сторонников среди военнослужащих, но они вполне успешно раздували недовольство в войсках, что могло и должно было снизить готовность солдат выступать против них, выполняя приказы правительства или Совета. По словам Суханова, даже самые недовольные среди солдат не поддерживали большевиков, «были равнодушны, нейтральны», но это же делало их восприимчивыми к антиправительственным воззваниям. В таком именно настроении находилось самое большое формирование гарнизона — Первый пулеметный полк89.
Усиленная пропаганда велась большевиками через печать. К июню «Правда» достигла тиража в 85 000 экземпляров. Учреждались провинциальные газеты, издания, адресованные отдельным социальным группам (работницам, национальным меньшинствам), выпускалось множество брошюр. Особое внимание уделялось военнослужащим. 15 апреля вышел первый номер «Солдатской правды», тираж которой достиг со временем 75 000 экземпляров. За ней последовала газета для моряков «Голос правды» и газета для прифронтовых частей «Окопная правда», издававшиеся, соответственно, в Кронштадте и Риге. Весной 1917 года в войска отправлялось 100000 экземпляров газет в день, что означало ежедневную доставку одной газеты в каждую роту — в России в то время под ружьем находились 12 млн человек. В начале июля общий тираж большевистской прессы составлял 320 000 экземпляров брошюр и листовок90. Принимая во внимание, что еще в феврале 1917 года у большевиков прессы не было, одно это уже можно признать поразительным достижением.
Все эти издания разносили ленинские призывы, но в завуалированной форме. Пропагандистская пресса не говорит читателю, что ему нужно делать (это задача «агитации»), но насаждает в его сознании идеи, из которых он сам должен извлечь желательный политический вывод. К примеру, в воззваниях к войскам большевики не подстрекали к дезертирству, поскольку за это их стали бы преследовать по закону. Г.Е.Зиновьев писал в первом выпуске «Солдатской правды», что задача газеты — установить нерушимые связи между солдатами и рабочими с тем, чтобы войска пришли к пониманию своих «истинных» интересов и не позволяли использовать себя в «погромах» против рабочих. Говоря о войне, он высказывался еще осторожнее. «Мы не за то, чтобы сейчас бросить винтовки. Так войны нельзя кончить. Сейчас иная задача: понять и растолковать всем солдатам — из-за чего начата война, кем начата война, кому нужна война»91. Под «кому» подразумевалась, конечно, буржуазия, против которой солдатам следовало обратить оружие.
Бурная организаторская и публицистическая деятельность большевиков требовала больших денег. Если не все средства, то основная их часть поступала из Германии.
Имеется несколько документальных свидетельств подрывной деятельности, которую вела в России Германия весной и летом 1917 года. [В 1918 г. объявился пакет документов, так называемый «Sisson Papers», который призван был доказать непосредственное участие Германии в событиях 1914–1917 гг. в России. Документы эти были опубликованы в США Комитетом по общественной информации (Committee on Public Information) (см.: The German-Bolshevik Conspiracy // War Information Series. 1918. Oct. № 20). Правительство Германии немедленно заявило о том, что документы поддельные: Zeman Z.A.B. Germany and the Revolution in Russia, 1915–1918. Lnd., 1958. P.X. Для дополнительной информации см.: Kennan G. // The Journal of Modern History. V. XXVIII. № 2. 1956. June. P. 130–154. Результатом этих публикаций было то, что сама мысль о финансовой и политической поддержке, оказанной Германией ленинской партии, была дискредитирована на долгие годы.].
Доверенные люди в Берлине, используя надежных посредников, переправляли деньги большевистским агентам через нейтральную Швецию, причем никакие письменные документы — ни запросы, ни чеки — не оформлялись. После окончания второй мировой войны архивы министерства иностранных дел Германии были открыты, и это дало возможность подтвердить, что большевики получали дотации от Германии, и даже приблизительно оценить объем сумм, однако каким именно образом расходовались получаемые из Германии деньги, остается неясным. По словам верховного зодчего пробольшевистской политики Германии 1917–1918 годов, министра иностранных дел Рихарда фон Кюльмана, германские субсидии шли в основном на партийную организационную и пропагандистскую работу. В конфиденциальном сообщении, сделанном 3 декабря 1917 года, Кюльман оценивал вклад Германии в большевизм следующим образом: «Главную цель нашей дипломатии в войне составляло разрушение Антанты и последующее создание приемлемой для нас политической конъюнктуры. Россия, как нам представлялось, была слабейшим звеном во вражеской цепи. Поэтому нашей задачей стало постепенное ослабление и, по возможности, удаление этого звена. Таковы были цели подрывной деятельности, которую мы вели в России в тылу, — развитие сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только получая от нас существенную постоянную помощь (по разным статьям и через разные источники), большевики смогли создать свой главный орган — газету «Правда» — и вести через него энергичную пропаганду, а значит, расширить изначально узкую социальную базу своей партии»92.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 92; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!