ПРЕДАНИЕ СМЕРТИ БОЖЕСТВЕННОГО ВЛАСТИТЕЛЯ

Глава XVIII ОПАСНОСТИ, УГРОЖАЮЩИЕ ДУШЕ

Душа как маленький человек. Из вышеприведенных приме­ров явствует, что отправление должности священного царя или жреца нередко опутано сетью обреме­нительных ограничений и табу. Основной их целью является сохранение жизни божественного человека на благо его народа. Каким же образом соблюдение запретов приводит к этой цели? Для понимания этого нужно знать природу опасности, которая угрожает жизни царя и для предохра­нения от которой изобретены курьезные ограничения. Нужно спросить, что дикарь понимает под смертью? Каким причинам он ее приписьшает? И каким путем считает возможным от нее оградиться?

Дикарь объясняет стихийные силы природы действиями живых существ, присутствующих в них или стоящих за ними; так же он объяс­няет и явления самой жизни. Если животное живет и двигается, это, полагает он, происходит только потому, что внутри его сидит человек

174

или зверек, который им движет. Этот зверек в животном, этот человек внутри человека есть душа. Деятельность животного или человека объяс­няется присутствием этой души, а его успокоение во сне или в смерти объясняется ее отсутствием; сон или транс представляют собой времен­ное, а смерть — постоянное отсутствие души. Так как смерть является постоянным отсутствием души, предохраниться от нее можно, либо за­крыв душе выход из тела, либо, если она его покинула, добившись ее возвращения. Меры предосторожности, принимаемые дикарями для достижения одной из этих целей, выступают в виде запретов, или табу, являющихся не чем иным, как правилами, предназначенными до­стигнуть постоянного присутствия или возвращения души. Короче говоря, они стоят на страже жизни. Проиллюстрируем эти общие положения конкретными примерами.

Обращаясь к австралийским аборигенам, один европейский миссионер сказал: „Я не один, как вы думаете, а двое". На это они рассмеялись. ,3ы можете смеяться сколько вам угодно, — продолжал миссионер, — я говорю, что являюсь двумя в одном. Одно — это большое тело, которое вы видите; а внутри его есть другое, невидимое малень­кое тело. Большое тело умирает, и его хоронят, а маленькое тело после его смерти улетает". На это один из аборигенов ответил: „О, и нас тоже двое, и в нашей груди есть маленькое тело". На вопрос, куда маленькое тело ушло после смерти, некоторые ответили: оно ушло за кусты, дру­гие — оно ушло в море, а третьи сказали, что не знают. Индейцы-гуроны считают, что у души есть голова, тело, руки и ноги, короче, что она яв­ляется уменьшенным подобием самого человека. У эскимосов бытует верование, согласно которому „душа обладает такой же формой, как и тело, частью которого она является, только более тонкой и воздушной природы". Согласно верованиям индейцев-нутка, душа имеет вид крошечного человечка; его местонахождением служит макушка; пока она держится прямо, владелец его крепок и здоров; когда же она по какой-то причине выходит из вертикального положения, тот теряет сознание. Племена индейцев, живущие в нижнем течении реки Фрейзер, считают, что у человека есть четыре души; главная из них имеет форму человечка, а три другие являются ее тенями. Малайцы рассматривают человеческую душу как маленького человечка, величиной с большой палец, большей частью невидимого; по форме и по сложению он явля­ется копией человека, в чьем теле обитает. Человечек этот сделан из очень тонкой материи, не настолько, впрочем, неощутимой, чтобы при вхождении в материальный предмет не вызвать сдвига; он может быстро перелетать с места на место; во время сна, транса и в случае болезни он временно, а в случае смерти навсегда уходит из тела.

Сходство этого человечка с человеком, то есть души с телом, явля­ется полным; как есть полные и худые тела, так есть полные и худые души; как бывают тяжелые и легкие, длинные и короткие тела, так и души бывают тяжелыми и легкими, длинными и короткими. Обита­тели острова Ниас верят, что каждого человека до рождения спрашива­ют, какой длины и какого веса душу ему хотелось бы иметь, и отмери­вают ему душу подходящего веса и длины. Самая тяжелая из когда-либо выданных душ весит примерно 10 граммов. Длина человеческого тела соразмерна длине его души; умершие в детстве люди имеют низко­рослые души. На островах Фиджи представление о душе как о крошеч-

175

ном человечке находит выражение в обычаях, соблюдаемых на похоро­нах вождя племени накело. Когда вождь умирает, наследственные пла­кальщики-мужчины обращаются к смазанному маслом и покрытому татуировкой телу со словами: ,Доднимись, вождь, и пойдем. Над стра­ной уже взошел день". Потом они несут тело к реке, откуда дух-паром­щик переправляет через поток души накело. Провожая вождя в послед­ний путь, они прикрывают его тело огромными веерами, объясняя это тем, что ,душа его пока еще только младенец". Народности Пенджаба, покрывающие свое тело татуировкой, верят, что после смерти их души — миниатюрный мужчина или женщина" в телесной оболочке, покрытой татуировкой с тем же рисунком, который украшал тело при жизни, -вознесутся на небо. Но в дальнейшем мы убедимся, что иногда душа облекается не только в человеческую, но и в животную форму.

Уход и вызывание души. Как правило считается, что душа покидает тело через отверстия, чаще всего через рот или через ноздри. Поэтому на острове Целебес к носу, пупку и ногам больного иногда прицепляют рыболовные крючки, чтобы душа его при попытке бегства попадала на крючок и осталась с человеком. Один член племени турик с реки Барам (остров Борнео) не желал расстаться с крючковидными камнями, так как, по его утверждению, они прицепляли его душу к телу и таким об­разом не давали духовной его части отделиться от телесной. Примор­ские даяки считают, что пальцы колдуна или шамана должны быть снаб­жены рыболовными крючками, которыми он в момент отлета челове­ческой души будет захватывать и возвращать ее в тело больного. Крючки могут быть использованы для ловли душ как друзей, так и вра­гов. Руководствуясь этим принципом, охотники за головами на острове Борнео вешают рядом с черепами убитых ими врагов деревянные крючья в уверенности, что это поможет им в предстоящих набегах до­быть новые головы. Одним из инструментов, которыми пользуется знахарь племени гайда, является полая кость, в которую он закупори­вает отлетающие души, с тем чтобы потом возвратить их владельцам. Когда в присутствии индуса кто-нибудь зевает, тот щелкает пальцами, чтобы помешать душе выйти через открытый рот. Жители Маркизских островов зажимают рот иное умирающего, чтобы сохранить его в живых и не дать ускользнуть его душе; сообщают, что так же поступают жители Новой Каледонии. С той же целью багобо на Филиппинских островах надевают на кисти и лодыжки больных латунные кольца. Индейцы-итонама из Южной Америки запечатывают глаза, рот и нос умирающего, чтобы его душа не вышла наружу и не увлекла за собой другие души. По той же причине островитяне Ниаса, которым внушают страх души недавно умерших людей - они отождествляют душу с дыханием, — стремятся заточить дух в его земной оболочке; для этого они, напри­мер, затыкают нос и связывают челюсти трупа. Прежде чем оставить труп, австралийские аборигены племени вакельбура закладывали ему в уши горячие уголья, чтобы удержать дух в теле до тех пор, пока жи­вые не удалятся на достаточное расстояние и их нельзя будет настичь. Чтобы душа женщины не выскользнула во время родов, сиделка на юге острова Целебес возможно туже завязывает вокруг тела роженицы повязку. Тот же обычай соблюдают минангкабау на острове Суматра: моток ниток или веревку обматывают вокруг талии роженицы, так что душа, которая во время родов стремится выскочить, находит выход

176

закрытым. Альфуры на Целебесе перед началом родов, чтобы душа младенца при рождении не выскользнула и не потерялась, стараются заткнуть все отверстия в доме, даже замочную скважину, трещины и щели в стенах. В то же время затыкают рты всем животным внутри и вне дома из опасения, чтобы ни одно из них не проглотило душу ребен­ка. По той же причине все присутствующие в доме люди, включая роже­ницу, обязаны во время родов держать свои рты закрытыми. На вопрос, почему они не закрывают и свои носы, альфуры ответили, что через ноздри воздух втягивается и выпускается и душа будет вытолкнута наружу до того, как успеет там поселиться. Простонародные выраже­ния в языках цивилизованных наций, такие, как „держать сердце во рту" или „иметь душу на губах или в носу", показывают, насколько естественной является мысль о том, что жизнь (или душа) может вы­скользнуть через рот или через ноздри.

Часто душа представляется птицей, готовой улететь. Такое представ­ление, вероятно, оставило следы в большинстве языков и продолжает сохраняться в качестве поэтической метафоры. Множеством странных способов это представление о душе-птице проявляется у малайцев. Если душа готова взлететь птицей, можно воспользоваться рисом как приманкой, чтобы либо помешать ей улететь, либо возвратить из опасного полета. Например, на острове Ява, когда ребенка впервые ставят на землю — этот момент кажется первобытным людям особен­но опасным, - его помещают в клетку для кур, и мать начинает кудах­таньем созывать цыплят. Когда в Синтанге (округ на острове Борнео) кто-либо — будь то мужчина, женщина или ребенок — падает с дерева и его приносят домой, жена или другая родственница с максимальной поспешностью прибегает на место происшествия и, разбрасывая там выкрашенный в желтый цвет рис, приговаривает: ,,Кудах, кудах, душа! Такой-то снова у себя в доме. Кудах, кудах, душа!" После этого она собирает рис в корзинку, приносит ее пострадавшему и, роняя зерна ему на голову,,повторяет: ,Дудах! Кудах! Кудах! Душа!" Делается это, очевидно, с целью вернуть птичку-душу на свое место в голову вла­дельца.

Считается, что душа погруженного в сон человека на самом деле вылетает из тела и посещает те места, видит тех людей и совершает те действия, которые видит спящий. Например, когда бразильский или гвианский индеец пробуждается от глубокого сна, он твердо убежден, что душа его взаправду охотилась, ловила рыбу, рубила деревья или делала еще что-то привидившееся ему, в то время как тело в неподвиж­ности лежало в гамаке. Целое селение индейцев-бороро пришло в пани­ку и чуть не покинуло место своего обитания из-за того, что кому-то при­снилось, будто к ним украдкой приближаются враги. Один индеец пле­мени макуши был слаб здоровьем, и ему привиделось во сне, что хозяин заставил его волоком поднять каноэ через каскад крутых водопадов. Следующим утром индеец горько упрекал хозяина в бессердечии к бед­ному больному, которому всю ночь пришлось тяжело работать. Индейцы Гран-Чако часто рассказывают самые невероятные истории и вьщают их за сущую правду. Поэтому несведущие европейцы утверждают, что эти индейцы — лгуны. На самом же деле индейцы глубоко убеждены в прав­дивости рассказываемого: ведь они не отличают сна от яви.

Отсутствие души во время сна чревато опасностями, поэтому если

177

по какой-либо причине душа надолго оторвется от тела, человек, лишив­шись своего жизненного начала, умрет. У немцев бытует верование, согласно которому душа выскальзывает изо рта спящего в виде белой мыши или птички; преградить птице или животному путь к возвраще­нию — значит вызвать смерть спящего. Поэтому жители Трансильвании утверждают, что не следует позволять ребенку спать с открытым ртом; в противном случае душа его выскользнет в виде мыши, и ребенок ни­когда не проснется. Задержаться душа спящего человека может по ряду причин. Она может, к примеру, встретить душу другого спящего, и они подерутся. Если гвинейский негр утром просыпается с ломотой в костях, ему кажется, что душа другого человека во сне поколотила его душу. Кроме того, душа может встретить душу недавно умершего человека, и та увлечет ее за собой. Поэтому туземцы на островах Ару не останутся в доме на ночь после того, как кому-то случится в нем умереть, так как считается, что душа умершего еще пребывает в доме, и они опасаются повстречаться с ней во сне. Далее, возвратиться в тело спящего человека душе может помешать несчастный случай или прямое насилие. Если во сне даяку привидится, что он упал в воду, ему кажется, что случай этот действительно приключился с его душой; он посылает за колдуном, который сеткой ловит душу в водоеме до тех пор, пока не поймает и не возвратит ее владельцу. Санталы рассказывают такой случай. Одному уснувшему человеку очень захотелось пить, и душа его в виде ящерицы покинула тело и вошла в кувшин с водой. Как раз в этот момент владе­лец кувшина прикрыл его крышкой; поэтому душа не смогла вернуться в тело, и человек умер. Пока друзья усопшего готовили его тело к сожжению, кто-то открыл кувшин, чтобы набрать в него воды. Тут ящерица выскользнула и возвратилась в тело, которое тотчас же ожило. Человек встал и спросил друзей, почему они плакали. Те сказали, что считали его мертвым и готовились сжечь его тело. Человек объяснил друзьям, что спустился в колодец за водой, но выбраться оттуда ока­залось делом трудным и он только что вернулся. Тогда они все поняли.

Все первобытные народы соблюдают запрещение будить спящего; ведь душа его отсутствует и может не успеть возвратиться, и человек, если он проснется без души, заболеет. Если разбудить спящего абсолют­но необходимо, делать это следует постепенно, чтобы у души было время вернуться. Житель одного из островов Фиджи (Матуку), на которого кто-то наступил во время сна, поднял истошный крик, умоляя свою ду­шу вернуться. Ему как раз снилось, что он был далеко, на острове Тонга, и он пришел в большое беспокойство после неожиданного пробуждения на острове Матуку. Если бы ему не удалось побудить душу быстро пере­сечь море и вернуться в покинутое обиталище, ему грозила смерть. Туземец, вероятно, умер бы от страха, если бы его не успокоил оказав­шийся под рукой миссионер.

Еще более опасно, по мнению примитивного человека, передвигать спящего или изменять его внешний облик: в таком случае по возвраще­нии душа не сможет узнать тело, и человек умрет.У минангкабау строго запрещается пачкать лицо спящего черной краской или грязью; в про­тивном случае отсутствующая душа может не пожелать войти в изменив­шееся до неузнаваемости тело. Малайцы-патани воображают, что-, если разрисовать лицо человека во время сна, отошедшая душа его не узнает и сон будет продолжаться до тех пор, пока с лица не смоют краску.

178

В Бомбее изменить вид спящего, например раскрасить лицо в причудли­вые цвета или пририсовать усы женщине, считается равносильным убийству.

Но душа покидает тело не только во сне. Она может покинуть его и во время бодрствования, и тогда последует болезнь, безумие или смерть. Один австралийский абориген племени вурунджерри лежал при послед­нем издыхании из-за того, что его дух отделился от него. Знахарь пустил­ся на поиски и поймал душу как раз в тот момент, когда она готовилась погрузиться в пурпур заката, место, где души входят в подземное царство и выходят из него. Знахарь возвратил пойманную душу, при­крыв ее полостью из меха опоссума, лег на умирающего и вложил в него душу; по прошествии некоторого времени тот ожил. Живущие в Бирме карены пребывают в постоянной тревоге за свои души; ведь если они выйдут из тел на волю, владельцы душ умрут. Когда у кого-то есть основания опасаться, что душа его готова совершить этот роковой шаг, для ее удержания или возвращения совершается обряд, в котором принимает участие вся семья. Приготовляется блюдо из мяса петуха и курицы, особого сорта риса и связки бананов. После этого глава семьи берет в руки сосуд, в котором толкут рис, и, трижды стукнув им по верху домашней лестницы, говорит: „Пррроо! Вернись, душа, не задер­живайся там снаружи! На дожде ты вымокнешь. На солнце тебе будет жарко. Комары и пиявки будут кусать тебя, тигры — пожирать тебя, гром — сокрушать тебя. Пррроо! Вернись, душа! Тебе будет хорошо с нами. Ты ни в чем не будешь знать нужды. Приди и поешь под кровом, защищенная от ветра и бури". После этих слов семья приступает к при­нятию пищи. Обряд кончается тем, что все обматывают запястье правой руки веревкой, которую заговорил колдун. Лоло в юго-западной части Китая¹ также верят, что душа при хронической болезни покидает тело. В этом случае они устраивают нечто вроде сложного молебствия; при этом душу называют по имени и заклинают вернуться с холмов, долин, рек, лесов, полей и вообще отовсюду, где она может скитаться. Для того чтобы освежить уставшую от странствий душу, у двери выставляют чаши с водой, вином и рисом. По окончании обряда лоло обвязывают вокруг груди больного красную бечевку, чтобы привязать душу, и носят ее до тех пор, пока она не сгниет и не отпадет.

У некоторых конголезских племен бытует поверье, что, когда чело­век заболевает, его душа покидает тело и блуждает на просторе. Для поимки бродячего духа и его возвращения больному прибегают к услу­гам знахаря. Обычно знахарь объявляет, что успешно загнал душу на ветку дерева. После этого все жители собираются и в сопровождении знахаря отправляются к дереву, где сильнейшим мужчинам поручают сломать ветку, на которой, как предполагается, поселился дух боль­ного. Они вносят ветку обратно в селение, показывая жестами, что ноша очень тяжела. Когда ветку приносят в хижину больного, он встает с ней рядом, и знахарь произносит заклинания, с помощью которых душа возвращается ее владельцу.

Б атаки Суматры считают отлучение души из тела причиной иссы­хания, болезни, великого ужаса и смерти. Сначала они пытаются зама­нить беглянку назад разбрасыванием рисовых зерен, как будто душа —

¹ Лоло - устаревшее название народа ицзу (носу, и).

179

курица. Затем обычно повторяют следующие фразы: „Вернись, душа, где бы ты ни замешкалась: в горах, в лесу, или в долине. Смотри, я при­зываю тебя силой toemba bras, яйцом курицы — раджи moelija, один­надцатью целебными листьями. Не задерживайте ее, пусть идет она прямо сюда, не задерживайте ее ни в лесу, ни на горе, ни в долине. Чтобы этого не было! О, иди прямо домой!" Когда однажды известный путешественник покидал селение кайанов, матери из боязни, как бы за ним не последовали души их детей, принесли ему доски, на которых они носили своих младенцев, и просили его помолиться о том, чтобы души детей возвратились на свои обычные доски, а не пошли за ним в далекую страну. К каждой доске была прикреплена веревка в виде петли, чтобы зацеплять бродячие души; каждый ребенок должен был продеть в петлю большой палец, чтобы появилась уверенность, что крошечная душа не проскочит наружу.

В одной индийской сказке душа раджи входит в труп брахмана, а душа горбуна-брахмана — в покинутое тело раджи. Горбун становится раджей, а раджа - брахманом. Но горбуна удалось уговорить продемон­стрировать свое искусство, переселившись в тело мертвого попугая, а раджа воспользовался этим для того, чтобы снова овладеть своим телом. Аналогичная малайская легенда отличается лишь деталями. Правитель по неосмотрительности перенес свою душу в обезьяну, после чего визирь хитростью поместил свою душу в царственное тело и овла­дел женой правителя и царством, в то время как настоящий правитель томился при дворе в обличье обезьяны. Но однажды лжеправитель, бывший завзятым игроком, присутствовал на бое баранов, и случилось так, что баран, на которого он поставил деньги, пал мертвым. Все уси­лия оживить его оканчивались неудачей до тех пор, пока лжеправитель, влекомый инстинктом истинного спортсмена, не перенес свою душу в тело павшего барана и не возобновил схватку. Настоящий правитель в обличье обезьяны воспользовался случаем и, сохраняя присутствие духа, стрелой влетел в собственное тело, которое опрометчиво освобо­дил визирь. Так он снова стал самим собой, а самозванец в образе барана получил по заслугам. Греки также рассказывали, как душа некоего Гермотима из Клазомен нередко покидала пределы тела и блуждала вдалеке, а потом делилась с друзьями воспоминаниями об увиденном во время своих странствий. Но когда однажды душа путешествовала, враги Гермотима схватили покинутое тело и предали его огню.

Душа не всегда отлетает добровольно. С помощью привидений, демонов или колдунов душу можно извлечь из тела и против ее воли. Поэтому, когда похоронная процессия проходит мимо дома, карены при­вязывают детей к определенной части дома специальной веревкой; иначе души детей выйдут из своих тел и войдут в труп. Детей держат на привя­зи до тех пор, пока процессия не исчезнет из виду. Когда тело опущено в могилу, но еще не засыпано землей, каждый из стоящих рядом с моги­лой плакальщиков и друзей держит в одной руке расщепленный во всю длину ствол бамбука, а в другой — небольшую палку. Бамбуковые стволы опускают в могилу и, проводя палкой по желобам, указывают душе путь, которым та легко может выбраться. После того как могилу засыпают, бамбуковые трости вытаскивают, чтобы оказавшиеся в них души не были по оплошности засыпаны землей; уходя, люди уносят с

180

собой бамбуковые трости, умоляя души последовать за ними. При возвращении с погребения каждый карен запасается тремя маленькими деревянными крючками и, приглашая душу последовать за ним, с не­большими перерывами совершает зацепляющее движение, а затем вты­кает крючок в землю. Делается это с целью помешать душе живого остаться с душой мертвеца. У каро-батаков во время погребения кол­дунья размахивает палкой, чтобы отгонять души живых, потому что, если одной из них случится проскользнуть в могилу и быть погребенной, умрет и ее владелец.

На одном из островов Лойялти, острове Уса, душам умерших, види­мо, приписывается способность похищать души живых. Когда кто-либо заболевал, знахарь в сопровождении большой толпы мужчин и женщин отправлялся на кладбище. Там мужчины принимались наигрывать на флейтах, а женщины — нежно насвистывать, чтобы приманить душу обратно. Через некоторое время они выстраивались и двигались по на­правлению к дому; игра на флейтах и насвистывание продолжались в течение всего пути: с их помощью увлекали назад заблудшую душу, нежно подталкивая ее раскрытыми ладонями. По приходе в жилище больного они громким голосом приказывали душе войти в тело.

Похищение души часто считается делом рук демонов. Китайцы, например, обыкновенно приписывают припадки и судороги действию неких злобных духов, которым доставляет удовольствие извлекать ду­шу из человеческого тела. Духи, таким образом обходящиеся с детьми и младенцами, носят в Амое титулы „воинства небесного, галопом не­сущегося на конях" и „ученых, обитающих на полпути к небу". Когда ребенок корчится в судорогах, испуганная мать спешит взобраться на крышу дома и, размахивая бамбуковым шестом, к которому прикреп­лена одежда ребенка, выкрикивает несколько раз: ,.Ребенок мой по име­ни такой-то, вернись, возвратись домой!" В то же время другой обита­тель дома колотит в гонг в надежде привлечь внимание заблудшего духа, который якобы узнает свою одежду и войдет в нее. Содержащую душу одежду надевают на ребенка (или кладут рядом с ним): если душу удалось заманить, ребенок непременно выздоровеет. Некоторые индейцы ловят потерянную душу человека в башмаки и, надевая их на ноги, возвращают душу в тело.

На Молуккских островах в случае болезни считается, что какой-то злой дух унес душу человека на дерево, в гору или на холм, где он оби­тает. После того как колдун обнаружил пристанище злого духа, друзья больного приносят туда приготовленный рис, фрукты, сырые яйца, курицу, цыпленка, одежду из шелка, золотые браслеты и пр. Выставив по порядку эти припасы, они обращаются к нему со следующей молит­вой: „Мы пришли к тебе, о злой дух, и принесли в подарок эту пищу, одежду, золото и т. д. Возьми их и выпусти на волю душу больного, за которого мы молим. Пусть она возвратится в его тело и он выздоро­веет". Затем они съедают немного пищи и в качестве выкупа за душу больного отпускают на волю курицу. Оставляют они также сырые яйца, а шелковую одежду, золото и браслеты забирают с собой. Сразу же по возвращении домой они ставят плоскую чашу с подарками, которые они принесли обратно, в изголовье больного и говорят: „Теперь душа твоя свободна, ты будешь чувствовать себя хорошо и проживешь до седых волос".

181

Особенно опасаются демонов те, кто только что переселился в новое жилище. Поэтому на праздновании новоселья у альфуров из Минагасы на острове Целебес жрец, чтобы обезопасить души новоселов, совершает особый обряд: он вывешивает мешок на месте жертвоприно­шений, а затем зачитывает весь список богов. Список этот так велик, что его непрерывное чтение занимает всю ночь. Наутро он приносит в жертву богам яйцо и немного риса. Считается, что к этому времени все души собрались в мешок. Жрец берет мешок и, держа его над голо­вой хозяина дома, говорит: „Вот здесь твоя душа. Завтра, душа, выходи вновь". То же самое проделывается с женой и другими домочадцами. У тех же альфуров есть такой способ возвращения души больного: они на ремне спускают чашу из окна и, как на удочку, ловят душу до тех пор, пока она не попадется в чашу и не будет поднята наверх. Когда жрец того же племени возвращает завернутую в кусок материи душу больно­му, впереди него идет девушка, держа в руках широкий лист определен­ной пальмы, и, как зонтиком, прикрывает им жреца и душу, чтобы в случае дождя они не намокли; за жрецом следует мужчина, размахиваю­щий мечом для того, чтобы удержать другие души от попыток спасти плененный дух.

Иногда потерявшуюся душу возвращают в тело в видимой форме. Индейцы-селиш (штат Орегон) верят, что временное отделение души человека от тела не влечет за собой смерть и может даже пройти незаме­ченным для самого человека. Но потерявшуюся душу нужно быстро отыскать и вернуть владельцу, иначе он умрет. Имя потерявшего душу человека открывается во сне знахарю, и тот спешит сообщить больному об этой потере. Как правило, душу одновременно теряли несколько людей; все они обращались к знахарю с просьбой вернуть душу. На про­тяжении всей ночи потерявшие душу люди с пением и танцами бродят по деревне от хижины к хижине. На рассвете они входят в отдельную закрытую хижину, в которой совершенно темно. В крыше проделыва­ется дырочка, и через нее знахарь пучком перьев сметает души - в виде обломков костей и тому подобного хлама - и складывает их в кусок циновки. Потом зажигают огонь, и при его свете знахарь рассортировы­вает души. Во-первых, он откладывает в сторону души умерших: таких обычно оказывается несколько штук. Стоит дать живому человеку душу мертвого, и он тут же умрет. Во-вторых, он отбирает души всех присут­ствующих и, рассадив их перед собой, берет душу каждого в виде об­ломка кости, дерева или раковины, кладет ее на голову владельца и с молитвами и судорогами хлопает по ней до тех пор, пока она не опустит­ся в сердце и не займет свое место.

Извлекать, души из тел или препятствовать их возвращению могут не только привидения и демоны, но и люди, в особенности колдуны. Если на островах Фиджи преступник отказывается признаться, вождь посыла­ет за тюрбаном, который „захватывает душу мошенника". При виде этого тюрбана (даже при упоминании о нем) преступник обычно чисто­сердечно все выкладывает. В противном случае тюрбан обвивают вокруг его головы до тех пор, пока он не захватит душу; затем его аккуратно складывают и прибивают к корме каноэ вождя. Лишившись души, пре­ступник зачахнет и умрет. Колдуны с острова Дэнжер обычно ставили на души ловушки. Делались ловушки из крепких веревок от 15 до 30 фу­тов длиной; к ним со всех сторон приделывались петли разной величи-

182

ны, пригодные для душ разных размеров. Длинные петли ставились на толстые души, короткие — на тонкие. Когда человек, против которого колдуны имели зуб, заболевал, те устанавливали ловушки на душу рядом с его домом и подстерегали вылет его души. Если душа в виде птицы или насекомого попадалась в ловушку, человек неизбежно уми­рал. В некоторых частях Западной Африки колдуны ставят западни на души, которые покидают тело во время сна. Если удается поймать душу, они привязывают ее над огнем: по мере того как она сморщивается под действием огня, ее владелец чахнет. Делается это не из недоброже­лательства по отношению к больному, колдуна не интересует то, чей дух попался в ловушку, и он охотно возвращает его владельцу за соот­ветствующее вознаграждение. Некоторые колдуны содержат настоящие приюты для Заблудших душ, и всякий, у кого потерялась или заблуди­лась душа, может за обычное вознаграждение получить в приюте душу. Никто не порицает содержателей таких частных приютов и ловцов про­ходящих душ; ведь это их ремесло, заниматься которым их побуждает отнюдь не грубая недоброжелательность. Но есть негодяи, которые из чистой злобы или ради выгоды ставят западни на души людей. Наживка скрывает ножи и острые крючья, находящиеся на дне горшка, которые либо тут же разрывают несчастную душу на части, либо, если ей удастся сбежать и возвратиться к владельцу, истерзают ее и нанесут вред ее здоровью. Мисс Кинг ели знала одного крумана, который стал очень беспокоиться о своей душе, потому что на протяжении нескольких ночей обонял во сне приятный запах копченых раков, приправленных красным перцем. Очевидно, какой-то недоброжелатель, вознамерив­шись нанести серьезный вред его телу или, скорее, его душе, поставил на его душу наживленную этим лакомством западню. В течение нескольких ночей он принимал величайшие предосторожности, чтобы во время сна его душа не вышла наружу. В знойные тропические ночи, обливаясь потом и сопя, он лежал под одеялом, заткнув платком нос и рот, чтобы не дать драгоценной душе выскользнуть наружу. На Гавайских островах были колдуны, которые ловили души живых людей, запирали их в тык­венные бутылки и отдавали людям на съедение. Сжимая плененные души в руках, они узнавали места, в которых тайком были похоронены люди. Вероятно, нигде искусство умыкания человеческих душ не практи­ковалось столь ревностно и не достигало такого совершенства, как на Малайском полуострове. Колдуны там навязывают свою волю разными средствами и по разным мотивам. В одних случаях они стремятся погу­бить врага, в других завоевать любовь холодной или стыдливой красави­цы. Возьмем в качестве примера любовные колдовские средства. До­биться того, чтобы душа желанной женщины потеряла рассудок, можно такими приемами. Когда на востоке багровая луна только что взошла над горизонтом, выйди из дому и при свете луны, положив большой палец правой ноги на большой палец левой, сложи в виде рупора правую руку и продекламируй следующие слова:

Ом. Я выпускаю стрелу, я выпускаю ее — и она затмевает луну, Я выпускаю ее - и солнце уходит в туман, Я выпускаю ее - и свет затемняется звезд. Не целил я ни в звезду, ни в солнечный диск, ни в луну, Целил ведь в стебель души милой мне дочери я Такой-то и такой-то.

183

вение эскимосы исчезли в хижинах. Смертельный страх перед фотоаппа­ратом испытывали тепехуаны Мексики; чтобы уговорить их позировать, потребовалось пять дней. Когда они наконец согласились, у них был вид осужденных перед казнью. Они были уверены, что с помощью сним­ков фотограф может унести их души и на досуге проглотить их. Тепехуа­ны утверждали, что, когда он привезет их фотографии в свою страну, они умрут или с ними приключится какое-нибудь несчастье. Когда доктор Ката со своими сотрудниками исследовал область Бара на западном берегу острова Мадагаскар, туземцы вдруг стали относиться к ним враждебно. За день до этого путешественникам не без трудностей удалось сфотографировать семью вождя, и теперь их обвиняли в умы­кании душ туземцев для того, чтобы по возвращении во Францию про­дать их. Все уговоры ни к чему не привели. Тогда в соответствии с су­ществовавшим в этой области обычаем исследователям пришлось „поймать" души, „сложить" их в корзину и, по приказанию доктора Ка­та, „возвратить" владельцам.

Деревенские жители в Сиккиме испытывали неподдельный ужас и скрывались, когда на них направляли объектив фотоаппарата, „дурной глаз коробки", как они его называли. Им казалось, что вместе со сним­ками фотограф унесет их души и сможет воздействовать на них маги­ческими средствами. Они утверждали, что даже снимки пейзажа причи­нят вред ландшафту. Вплоть до времени правления последнего владыки Сиама¹ ни на одной монете не чеканилось его изображение, „потому что в то время существовало сильное предубеждение против изготов­ления любых изображений. Даже в настоящее время достаточно путеше­ствующим в джунглях европейцам направить на толпу фотоаппарат, чтобы она вмиг рассеялась. Когда с лица снимается копия и уносится от владельца, вместе со снимком от него уходит часть жизни. Поэтому суверен - если он не был наделе» долголетием Мафусаила — едва ли мог допустить, чтобы его жизнь вместе с монетами мелкими кусочками рас­пылялась по его владениям".

Такие верования сохраняются и в разных частях Европы — старухи с греческого острова Карцатос . очень сердились, когда их рисовали, полагая, что вследствие этого они зачахнут и умрут. На западе Шотлан­дии живут люди, которые, „чтобы не навлечь на себя несчастья, отказы­ваются отдавать свои изображения и приводят в пример своих друзей, которые не знали ни одного светлого дня после того, как их сфото­графировали".

Глава XIX ЗАПРЕТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

Табу на общение с иноплеменниками. Выше рассмотрены пер- вобытные представления о ду­ше и подстерегающих ее опасностях. Они не ограничиваются одним на­родом или одной страной; в различных вариантах они встречаются по всему свету, а их пережитки, как мы видели, сохраняются в современ-

js   Сиам - прежнее название Таиланда.   „

188

ной Европе. Столь глубоко укоренившиеся и распространенные верова­ния должны были отразиться на институте верховной власти первобыт­ного общества. Ведь если каждый человек прилагал значительные усилия, чтобы спасти свою душу от угрожающих ей со всех сторон опасностей, то в неизмеримо большей мере в охране нуждается тот, от кого зависит благосостояние и само существование целого народа и в чьей охране заинтересованы все. Поэтому следует ожидать, что жизнь верховного вождя находится под защитой еще более изощренной системы предосто­рожностей и запретов. Действительно, как мы уже видели, жизнь власти­телей в ранних обществах регулируется весьма строгим кодексом пред­писаний. Не являются ли эти предписания теми самыми мерами предо­сторожности, к которым прибегают для того, чтобы сохранить жизнь правителя? Анализ такого рода правил подтверждает это предположе­ние. Некоторые из предосторожностей, соблюдаемых правителями, иден­тичны тем, которые соблюдаются частными лицами из стремления к бе­зопасности своей души. Другие изобретены специально для правителей; многие из них (если не все) являются не более как средствами сохране­ния жизни правителя. Сейчас мы перечислим некоторые из царских пред­писаний, или табу, и сопроводим их такими комментариями и объясне­ниями, которые помогут выявить их первоначальную направленность.

Так как целью царских табу является оградить правителя от все­возможных опасностей, они в большей или меньшей мере принуждают его жить в состоянии затворничества. Из всех источников опасности дикарь страшится более всего магии или колдовства, и всех иноплемен­ников он подозревает в причастности к этому искусству. Предохранение от пагубного воздействия, которое намеренно или невольно оказывают иноплеменники, является поэтому элементарным предписанием дикар­ского благоразумия. Прежде чем допустить иноплеменников в страну, по крайней мере прежде чем позволить им свободно общаться с ее насе­лением, местными жителями часто выполняются определенные обряды, цель которых — лишить иностранцев магических способностей, нейтра­лизовать пагубное влияние, которое якобы от них исходит, так сказать, дезинфицировать зараженную атмосферу, которая их окружает. Когда посольство, посланное императором Восточной Римской империи Юсти-ном II для заключения мира с тюрками, прибыло на место назначения, оно было принято шаманами, которые подвергли послов обрядовому очищению, чтобы удалить их дурные намерения. Сложив на открытом месте привезенные послами товары, эти чародеи обносили вокруг них кадящие благовония; при этом они звонили в колокол и били в бара­бан, пыхтя и впадая в неистовство от усилий рассеять злые чары. Затем и послы подверглись очищению, пройдя сквозь пламя костров.

На острове Нанумеа (южная часть Тихого океана) новоприбывшим европейцам и жителям других островов не разрешается вступать в об­щение с населением до тех пор, пока они (или их представители) не по­бывали во всех четырех храмах острова, где были вознесены молитвы о том, чтобы бог отвратил любое вероломство или болезни, какие могли принести с собой эти чужеземцы. Затем в честь бога на алтари с песнями и танцами возлагались жертвы мясом. До истечения всех этих церемоний население острова, за исключением жрецов и их подручных, держалось поодаль. У от-даномов на острове Борнео имеется обычай, согласно ко­торому вступающие на землю племени иностранцы должны уплатить

189

местным жителям определенную сумму денег; она тратится на прине­сение духам земли и воды в жертву буйволов и свиней для того, чтобы примирить божества с присутствием чужестранцев и побудить их не лишать население страны своей благосклонности, даровать обильный урожай риса и т. д. Мужчины другой области на острове Борнео, боясь европейцев, предупреждали жен и детей, чтобы те не подходили к ним близко. Те же, кто не сумел преодолеть любопытство, для умиротворе­ния злых духов убивали домашнюю птицу и вымазывались ее кровью. „Чужеземных злых духов, — рассказывает путешествовавший по цент­ральной части острова Борнео европеец, — которые сопровождают пу­тешественников, боятся больше, чем злых духов, обитающих по сосед­ству. Когда в 1897 году во время пребывания у кайанов меня посетила группа туземцев с реки Махакам,ни одна женщина не выходила из дому без горящей связки из коры дерева plehiding, чей зловонный запах отго­няет злых духов".

Во время путешествия по Южной Америке Крево¹ вошел в селение индейцев-апалаев. Через несколько минут после его прибытия индейцы принесли на пальмовых листьях несколько больших черных муравьев (укусы этой разновидности муравьев довольно болезненны). Затем пе­ред ним в полном составе предстали жители селения без различия возрас­та и пола, и путешественник должен был посадить муравьев им на лица, бедра и на другие части тела. В тех случаях, когда он прикладывал их недостаточно плотно, индейцы выкрикивали: „Еще! Еще!" — и не удов­летворялись до тех пор, пока кожа их не покрывалась мелкими опухоля­ми, как если бы их отстегали крапивой. Цель этого обряда становится ясной из соблюдаемого на островах Амбоин и Улиас обычая опрыскива­ния больных едкими специями, такими, как мелко растолченный им­бирь, гвоздика, чтобы ощущение жжения прогнало демона болезни, ко­торый может к ним пристать. На Яве народным средством против по­дагры и ревматизма является втирание испанского перца под ногти паль­цев рук и ног; считается, что едкость перца слишком сильна для подагры и ревматизма, которые, следовательно, незамедлительно исчезнут. Мать больного ребенка на Невольничьем Береге верит, что ее ребенком овла­дел злой дух; для изгнания его она делает на теле маленького больного небольшие надрезы и кладет в ранки зеленый перец или другие специи в уверенности, что тем самым причиняет боль злому духу и принуждает его уйти. От боли, естественно, бедный ребенок визжит, но мать успо­каивает себя мыслью, что вместе с ним страдает и демон.

Тот же страх перед иностранцами, а не желание оказать им почести лежит, вероятно, в основе обрядов, которые иногда совершаются при их встрече, но цель которых четко не выявлена. На населенном полинезий­цами острове Онгтонг-Джава жрецы и колдуны пользуются большим влиянием. Их основное занятие - вызывать и заклинать духов, чтобы предотвратить или изгнать болезнь, получить благоприятный ветер, хо­роший улов рыбы и т. д. Когда на островах высаживаются иностранцы, первыми их принимают колдуны; они опрыскивают их водой, смазы­вают маслом и опоясывают сушеными листьями пандануса. Одновре­менно во все стороны обильно рассыпают песок и разливают воду; сам

¹ Крево Жюль Никола (1847-1882) - французский путешественник по Лашн-ской Америке.  ;

190

новоприбывший и его лодка протираются зелеными листьями. После этой церемонии колдуны представляют иностранцев вождю. В Афгани­стане и в некоторых районах Персии по случаю прибытия путешествен­ника, прежде чем он войдет в селение, нередко приносят в жертву жи­вотное и пищу или жгут огонь и воскуряют благовония. На афганской границе миссию часто встречали огнем и курениями. Иногда со словами ,Добро пожаловать!" под копыта лошади путешественника бросают поднос с тлеющими головнями. При въезде Эмина-паши в одно селение в Центральной Африке были принесены в жертву две козы, их кровью была окроплена дорога, и, наступив на кровь, вождь приветствовал Эмина. Временами ужас перед чужестранцами и их магией достигает та­ких размеров, что их вообще отказываются принимать. Когда Спик¹ прибыл в одну деревню, местные жители захлопывали перед ним двери своих домов, „потому что никогда до этого они не видели белого чело­века и его оловянных ящиков, которые несли люди. Кто его знает, -говорили они, — может быть, это грабители Ватута превратились в эти ящики и пришли нас убивать? Мы не можем вас впустить. Ничто не мог­ло разубедить их, и отряду пришлось отправиться в другую деревню".

Страх перед чужаками бывает взаимным. Вступая в незнакомую страну, дикарь испытывает чувство, что идет по заколдованной земле, и принимает меры для того, чтобы охранить себя как от демонов, кото­рые на ней обитают, так и от магических способностей ее жителей. Так, отправляясь в чужую страну, маори совершают обряды для того, чтобы сделать ее ,мирской" (как будто до этого она была „священной"). Ког­да Миклухо-Маклай приближался к деревне на Берегу Маклая в Новой Гвинее, один из сопровождавших его туземцев сорвал с дерева ветку и, отойдя в сторону, некоторое время что-то ей нашептывал; затем он по­очередно подходил к каждому участнику экспедиции, выплевывал что-то ему на спину и несколько раз ударял его веткой. В заключение он пошел в лес и в самой чаще зарыл ветку под истлевшими листьями. Эта церемо­ния якобы ограждала экспедицию от предательства и опасности в дерев­не, к которой она приближалась. Основывалась она на представлении, что дурные влияния отвлекаются от людей на ветку и вместе с ней зарыва­ются в чаще леса. Когда в Австралии племя получает приглашение посе­тить своих соседей и приближается к их стоянке, „пришельцы держат в руках зажженную кору или головни; делается это, по их словам, для разряжения и очищения воздуха". Когда тораджи находятся на охоте за головами в стане врага, они не имеют права отведать ни одного поса­женного врагом плода, ни одного выращенного им животного, не совер­шив перед этим какой-либо враждебный акт, например не подпалив дом или не убив человека. Считается, что, если они нарушат этот запрет, в них проникнет часть духовной сущности врага, и это уничтожит магическую силу их талисманов.

Существует также поверье, что вернувшийся из путешествия чело­век может быть заражен от общения с иноплеменниками зловредной ма­гией. Поэтому, прежде чем вновь быть принятым в своем племени и в обществе друзей, вернувшийся из путешествия должен пройти через очи­стительные обряды. Бечуаны, например, очищаются после путешествия тем, что бреют себе головы и т. п. из боязни заразиться колдовством

Спик Джон Хенниг (1827-1864) - английский путешественник по Африке.

191

от чужеземцев. В некоторых районах Западной Африки, когда человек после долгой отлучки возвращается домой, прежде чем получить раз­решение войти к жене, он должен омыться особой жидкостью, чтобы обезвредить магические чары, которыми женщина другого племени могла опутать его во время отлучки и которые от него могут перейти к женщинам селения. Когда два индуса были направлены местным прин­цем в Англию послами и возвратились в Индию, было сочтено, что они настолько осквернили себя соприкосновением с англичанами, что только второе рождение могло вернуть им чистоту. „В целях восстановления было приказано сделать ради них из чистого золота статую плодородя-щей природы в виде женщины (или в виде коровы), затем поочередно заключить их в статую и пропустить через обычное отверстие, символи­зировавшее родовые пути. А так как статуя из чистого золота в полный человеческий рост - вещь^ слишком дорогостоящая, решили изготовить изображение священной Йони¹, через которое должен пройти возрож­дающийся". По приказу принца такое изображение было изготовлено, и, выйдя из него, послы считались вновь рожденными.

Раз меры предосторожности против дурного влияния иностранцев принимаются ради простых людей, нет ничего удивительного в том, что для предохранения правителя от опасности осквернения принимаются особые меры. В средние века послы, прибывавшие к татарскому хану, были обязаны пройти между огнями костров; той же процедуре подвер­гались и привезенные ими подарки. Этот обычай основывался на том, что огонь устраняет магическое влияние, которое пришельцы могли оказать на хана. Когда подчиненные вожди со своими свитами впервые или после распри приходили навестить Каламбу — могущественного вож­дя башилангов в бассейне реки Конго, они должны были два дня под­ряд совместно, мужчины и женщины, купаться в двух ручьях и прово­дить ночи на рыночной площади под открытым небом. После второго купания они нагишом отправлялись к дому Каламбы, который помечал грудь и лоб каждого из них длинным белым знаком. После этого они возвращались на рыночную площадь и одевались. Затем следовало ис­пытание перцем. В глаза каждого вождя насыпали перец; одновременно испытываемый должен был признаваться во всех прегрешениях, отвечать на все задаваемые вопросы и давать обеты верности. На этом обряд заканчивался; отныне пришельцы вольны были располагаться в городе на постой на какой угодно срок.

Табу на пищу и питье. Акты принятия пищи и питья связаны, по мне­нию дикаря, с особой опасностью. Ведь в это время душа может выскольз­нуть через рот или быть извлечена с помощью враждебной магии. Среди говорящих на языке эве народностей Невольничьего Берега распростра­нено поверье, что дух покидает тело и возвращается в него через рот. Поэтому человеку следует проявлять осторожность, открывая рот, что­бы бездомный дух не воспользовался представившейся возможностью и не вошел в тело. Считается, что это скорее всего может иметь место во время принятия пищи. Для того чтобы избежать этой опасности, при­нимаются меры предосторожности. Б атаки, например, во время пиршест­ва плотно закрывают двери жилища, чтобы душа осталась на месте и на­сладилась выставленными перед ней яствами; зафиманелы острова Ма-

Йони - священный символ женского полового органа в индуизме.

192

дагаскар во время еды закрывают двери на замок, поэтому очень редко кому удавалось застать их за этим занятием. Туземцы варуа¹ никому не позволяют подсматривать за ними во время еды и питья, особенно это касается лиц противоположного пола. „За то, чтобы мужчина раз­решил мне посмотреть, как он пьет, я должен был заплатить ему. Но я не мог уговорить его разрешить то же женщине". Когда варуа предлага­ют выпить, они обыкновенно просят, чтобы на время питья их прикры­ли куском ткани.

Таковы меры предосторожности, принимаемые рядовыми людьми. Применительно же к верховным правителям эти меры достигают чрез­вычайной степени. Ни один человек и ни одно животное под страхом смертной казни не смеют посмотреть на правителя Лоанго во время еды или питья. Когда в комнату, где обедал этот правитель, вбежала его лю­бимая собака, вождь приказал, чтобы ее убили на месте. Однажды соб­ственный сын вождя, мальчик двенадцати лет, по оплошности застал его за питьем. Отец незамедлительно приказал пышно одеть, на славу уго­стить, а затем... четвертовать его и носить части тела по городу с объяв­лением, что он видел правителя за питьем. Когда правитель имеет жела­ние выпить, ему приносят чашу с вином. Виночерпий держит в руке ко­локольчик, и, как только он передал чашу правителю, отворачивается от него и звонит в колокольчик; при этом все присутствующие расплас­тываются ниц на земле и пребывают в этом положении до тех пор, пока правитель не допьет вино. Примерно так же обстоит дело с едой. Для этой цели у правителя имеется специальный дом; в нем на столе рас­ставляются кушанья. Верховный вождь входит туда и закрывает за со­бой дверь; по окончании еды он стучит в дверь и выходит наружу. Так что никто никогда не видел его за едой и питьем. Считается, что, если бы кому-нибудь это удалось сделать, правитель умер бы в тот же миг. Остатки пищи зарываются для того, чтобы они не попали в руки колду­нов и те с их помощью не околдовали бы монарха роковыми чарами. Сходным правилам следует соседний правитель Каконго. Он, как ут­верждают, умер бы, если бы кто-нибудь из подданных увидел его за питьем. Увидеть за приемом пищи царя Дагомеи является уголовно наказуемым преступлением. Когда в исключительных случаях царь пьет на людях, он скрывается за занавесом, или вокруг его головы со­оружается шатер из платков, а все присутствующие припадают к земле. Когда царь Буньоро (Центральная Африка) приходил на маслобойню выпить молока, все мужчины должны были покинуть ее пределы, жен­щины же должны ходить с покрытыми головами до тех пор, пока он не возвратится. Никто не смеет увидеть его пьющим. Одна из жен со­провождала царя и подавала ему кувшин с молоком, но отворачивала лицо, когда тот его осушал.

Табу на обнажение лица. В некоторых из этих примеров целью строгой изоляции при принятии пищи, вероятно, было не столько отвра­тить дурные воздействия, сколько не дать душе покинуть тело. Ту же цель преследует обычай, связанный с употреблением напитков, соблюда­емый в районе Конго. Об этих народностях нам сообщают: „Едва ли хоть один местный житель осмелится выпить жидкость, не закляв предвари-

¹ Варуа - народ в юго-восточной части бассейна Конго (область Уруа), язы­ковая семья банту.

193

7 Д. Фрэзер

тельно духов. Один в продолжение всего акта питья звонит в колоколь­чик, другой падает ниц и кладет левую руку на землю, третий покрыва­ет голову, четвертый вплетает в волосы стебелек травы или лист или проводит глиной черту на лбу. Этот фетишизм имеет огромное множест­во форм. Для объяснения чернокожим достаточно того, что это-де для заклинания духов. В этом регионе вождь при каждом глотке пива обыч­но звонит в колокольчик; и в то же мгновение стоящий перед ним ту­земец потрясает копьем для того, „чтобы удерживать в страхе духов, которые могут прокрасться в тело старого вождя тем же путем, что и пиво". Стремлением отвратить злых духов объясняется, вероятно, и обычай закрывать лицо, соблюдаемый некоторыми африканскими султанами. Султан Дарфура прикрывает лицо куском белого муслина, который несколько раз оборачивается вокруг головы, закрывая сначала рот и нос, потом лоб, так что открытыми остаются одни глаза. Обыкно­вение покрывать лицо в знак обладания верховной властью, по сообще­ниям, наблюдается и в других областях Центральной Африки. Султан Ва-даи всегда подает свой голос из-за занавеса; кроме ближайшего окруже­ния да нескольких фаворитов, никто не знает его в лицо.

Табу на выход из жилища. По тем же причинам верховным правите­лям иногда совсем запрещается покидать свою резиденцию; по крайней мере, их подданным запрещается видеть их во время отлучек. Правитель Бенина, которого подданные почитают как божество, не имеет права по­кидать свой дворец. Король Лоанго после коронации заточается в своем дворце. Вождь народа онитша „выходит из дому в город только в том случае, если богам приносится человеческая жертва; поэтому он никог­да не выходит за пределы ограды". Он может оставлять свое жилище лишь с риском для собственной жизни или для жизни одного или нес­кольких рабов. А так как богатство у этого народа исчисляется коли­чеством рабов, вождь старается не преступать этот запрет. Но один раз в год на праздник ямса обычай позволяет вождю — и даже требует от него — танцевать перед народом за пределами высокой земляной насы­пи его дворца. Во время танца ему на спину водружают мешок с землей или другой тяжелый предмет, чтобы тем самым доказать, что он еще способен нести бремя государственной власти. В случае неспособности исполнить танец его бы немедленно низложили и, возможно, закидали камнями. Правителям Эфиопии поклонялись как богам, но и их боль­шей частью держали взаперти во дворцах. На гористом побережье Понта обитал в древности грубый и воинственный народ мосинов или мосси-нойков¹. По этой угрюмой стране прошло 10 тысяч греков во время своего знаменитого отступления из Азии в Европу. Моссинойки держа­ли своего царя в заточении на вершине высокой башни, с которой ему после избрания не разрешалось спускаться. Оттуда он вершил суд над народом. Но если он чем-нибудь прогневил своих подданных, в отместку те на целый день прекращали поставку продовольствия, были случаи, когда царь умирал голодной смертью. Правителям аравийской страны пряностей Сабеи, или Шебы, запрещалось покидать пределы дворца;

Моссинойки, обитавшие близ южного побережья Черного моря (западнее Трапезунда), не раз упоминаются в античных источниках. Название народа бук­вально означает „обитатели башен", что напоминает об обычае, еще недавно сохра­нявшемся среди народов Кавказа, строить сторожевые и жилые башни. См.: Ксено- фонт . Анабасис. М. - Л., 1951, с. 135-139, 277.

194

в противном случае толпа забрасывала их камнями до смерти. К окну на вершине дворца была приделана цепь; и если кто-то считал, что с ним поступили несправедливо, он дергал эту цепь; услышав звон, правитель впускал его и выносил приговор.

Табу на остатки пищи. С помощью магии зло можно причинить чело­веку через оставленные им пищевые отходы или посуду, на которой по­давалась пища. В согласии с принципом симпатической магии, между пищей, находящейся в желудке, и несведёнными ее остатками продол­жает сохраняться связь, и поэтому нанесение вреда объедкам вредит и едоку. Взрослые члены племени нарриньери (Южная Австралия) выискивают кости зверей, птиц или рыбы, мясо которых было кем-то съедено, чтобы приготовить из них очень сильные колдовские снадобья. Поэтому всякий старается сжигать кости съеденных им животных, что­бы они не попали в руки колдуна. Однако очень часто колдуну удается овладеть такой костью, и ему начинает казаться, что жизнь мужчины, женщины или ребенка, которые съели мясо этого животного, находится в его власти. Он приготовляет раствор из красной охры и рыбьего жира, кладет в него тресковый глаз или небольшой кусок мяса и, скатав смесь в комочек, насаживает его на острие кости. После этого магическое сред­ство на время помещается во внутренности трупа, чтобы набраться гу­бительной силы от соприкосновения с гниющей мертвечиной, и ставится на землю рядом с огнем. Как плавится комок, так чахнет от болезни тот, против кого это средство направлено; когда комок совсем растает, жертва гибнет. Если околдованный узнает о насланных на него чарах, он пытается выкупить у колдуна кость и, когда это ему удается, разру­шает чары тем, что бросает кость в реку или в озеро. На одном из ново­гебридских островов, острове Тана, жители закапывают остатки съеден­ной пищи или выбрасывают их в море, чтобы они не попали в руки зло­умышленников. Если же насылатель болезни найдет объедки, к приме­ру кожуру банана, он их подберет и сожжет на медленном огне. По мере их сгорания человек, съевший банан, заболевает и посылает к наславше­му болезнь гонца с обещанием подарков, если тот прекратит поджари­вать кожуру банана. Жители Новой Гвинеи с крайней тщательностью уничтожают или прячут шелуху и другие пищевые отбросы, чтобы вра­ги не обнаружили их и не воспользовались ими для того, чтобы их погу­бить. Поэтому они сжигают остатки пищи, бросают их в море или обез­вреживают каким-то другим способом.

Боязнь колдовства не позволяет никому прикоснуться к пище, ко­торую оставляет на блюде верховный правитель Лоанго, и она закапы­вается в яму. Никто не имеет права пить из его чаши. В древности римля­не тут же разбивали яичную скорлупу и раковины съеденных улиток, чтобы лишить врагов возможности изготовить колдовское средство. На­ша привычка раздавливать скорлупу, съев яйцо, возможно, берет свое начало в этом предрассудке.

Благотворным следствием суеверного страха магических чар, кото­рые можно наслать на человека через пищевые отходы, было то, что мно­гие первобытные народы начали уничтожать отбросы. Если бы они остав­ляли их гнить, их разложение стало бы не воображаемым, а настоящим источником заболеваний и роста смертности. Но это суеверие оказало ус­лугу не только санитарии. Интересно, что безосновательный страх и лож­ное понимание причинности косвенным образом укрепили у дикарей

195

нормы гостеприимства, чести и доверия. Ведь тот, кто намеревается по­вредить человеку путем магического воздействия на пищевые отбросы, сам этой пищи пробовать не станет, в противном случае, по принципам симпатической магии, он пострадал бы от причиненного объедками вре­да наравне со своим врагом. В силу этого связи, возникающие через сов­местное принятие пищи, окружаются в первобытном обществе ореолом святости. Принимая участие в совместной трапезе, двое людей на деле дают залог доброго расположения друг к другу; один гарантирует дру­гому, что не будет злоумышлять против него; ведь совместная еда физи­чески объединила их и всякий вред, причиненный сотрапезнику, рикоше­том с той же силой ударит по злоумышленнику. Строго говоря, симпати­ческая связь длится ровно столько времени, сколько переваривается пища в желудках договорившихся сторон. В силу этого заключенный путем совместной трапезы союз (covenant) менее торжествен и прочен, чем союз, достигнутый через перемешивание крови: ведь пролитая кровь связывает людей на всю жизнь.

Глава XX ТАБУ НА ЛЮДЕЙ

Табу, распространяющееся на вождей и правителей. Мы уже знаем, что пища микадо ежедневно приготавливалась в новых сосудах и подавалась на новых блюдах. Делались эти сосуды и блюда из простой глины, чтобы их можно было разбить или выбросить после одноразового использования. Обычно они разбивались, потому что считалось, что, если кто-то еще отведает пищу из этой священной посуды, его рот и горло воспалятся и распух­нут. То же самое ожидало того, кто стал бы носить одежду микадо без его позволения: все его тело покрылось бы опухолями. На островах Фиджи есть особое название (кана лама) для болезни, проистекающей якобы от приема пищи из посуды вождя и ношения его одежды. Путе­шественник рассказывал: „Горло и тело раздуваются, и нечестивец умирает. Один туземец подарил мне красивый коврик, которым не решался воспользоваться сам, потому что на нем сидел старший сын Та-комбау¹. Но была одна простая семья или клан, члены которых не были подвержены этой опасности. Как-то раз я беседовал об этом с Такомбау. „О да, — сказал он. — Эй, такой-то, подойди и потри мне спину". Этот человек выполнил приказание. Он был одним из тех, кто мог делать это безнаказанно. Наделенные такой высокой привилегией люди назывались На ндука ни — грязь вождя".

В дурных последствиях, проистекающих от пользования посудой или одеждой микадо и фиджийского вождя, проявляется еще одна грань богочеловека, который привлек наше внимание. Божественная личность является источником как благодеяний, так и опасности; ее надлежит не

Такомбау (Чакомбау) - вождь одного из сильнейших племен на архипелаге Фиджи, объединивший около 1850 года большую часть архипелага под своей властью. В 1874 году под нажимом колонизаторов передал остров Фиджи под власть британской короны.

196

только оберегать, но и остерегаться. Священный организм вождя столь хрупкий, что может прийти в расстройство от малейшего прикосновения, вместе с тем содержит в себе мощный заряд магической и духовной силы, разряжение которого может иметь фатальные последствия для всякого, кто приходит с ним в соприкосновение. Вследствие этого изо­ляция богочеловека необходима не только для его личной безопасности, но и для безопасности других. Божественная личность подобна огню. При соблюдении надлежащих запретов из него можно извлечь много полезного, но опрометчивое прикосновение или пренебрежение грани­цами обжигает или губит нарушителя. Поэтому считалось, что наруше­ние табу повлечет за собой губительные последствия: преступник сунул руку в божественное пламя, которое охватит его и пожрет на месте. Негры нуба, населяющие лесистую и плодородную область Джебел-Нуба в Восточной Африке, верят, что их поразит смерть, если они войдут в дом вождя-жреца. Правда-, обнажив левое плечо и попросив вождя возложить на него руку, они могут избежать кары за вторжение. А слу­чись кому-то посидеть на камне, который вождь избрал для личного . пользования, и он умрет в течение года. Вождь племени казембе из Анго­лы кажется своим подданным столь священным, что никто не может дотронуться до него без того, чтобы его насмерть не поразила магическая сила, пронизывающая божественную личность. Но так как в отдельных случаях соприкосновения с вождем избежать невозможно, казембе при­думали приемы, с помощью которых согрешивший может остаться в живых. Став перед вождем на колени, такой человек тыльной стороной ладони прикасается к тыльной стороне царственной руки, после чего кладет свою ладонь на ладонь вождя и ловит его пальцы. Этот обряд после четырех-пятикратного повторения отвращает опасность неминуе­мой смерти. На островах Тонга бытует верование, что если кто-то после прикосновения к священной особе верховного вождя (или к его вещи) дотронется руками до своей пищи, то распухнет и умрет: святость вождя подобно сильно действующему яду заражает руки подданного и, перей­дя на него через посредство пищи, оказывается фатальной. Подвергший­ся такой опасности простолюдин может очиститься, прикоснувшись к подошве вождя ладонью и тыльной стороной обеих рук; после этого руки споласкиваются водой. Если воды поблизости не оказывалось, очистившийся натирал руки сочным листом подорожника или банана. После этого он мог брать пищу руками, не подвергаясь опасности за­болеть (ведь болезнь связана с принятием пищи табуированными ру­ками). Ощутив желание поесть до совершения искупительной дезин­фекции, он должен был либо найти кого-то, кто бы его накормил, либо опуститься на колени и, как животное, брать пищу с земли ртом. Он не имел права даже пускать в ход зубочистку, а мог лишь направлять руку другого человека, держащую зубочистку. Тонганцы были подвержены затвердению печени и некоторым видам золотухи. Эти заболевания они часто приписывали небрежности в исполнении необходимых искупи­тельных обрядов за неосторожное прикосновение к вождю или принад­лежащим ему предметам. В силу этого они периодически подвергали се­бя обрядовому очищению из предосторожности, не будучи уверенными в том, совершили они нечто такое, что его требует, или нет. Верховный вождь с Тонга не имел права отказаться участвовать в этом обряде и подставлял свою ногу тому, кто желал к ней прикоснуться, даже если

197

обращались к нему в неподходящее время. Нередко можно было видеть, как жирный, неуклюжий вождь, который совершал прогулку, со всех ног убегал с дороги, чтобы избежать назойливого и не свободно­го от корысти проявления знаков уважения. Если кому-то показалось, что он нечаянно взял пищу табуированными руками, он усаживался перед вождем и, взяв его за ногу, прижимал ее к своему животу, чтобы находящаяся в желудке пища не причинила ему вреда и не привела к распуханию и смерти. Итак, золотуха рассматривалась на острове Тонга как результат принятия пищи табуированными руками. Можно предпо­ложить, что страдающие золотухой лица прибегали к прикосновению к царственной ноге как к лекарству от болезни. Напрашивается очевидная аналогия с древним английским обычаем излечивать больных золоту­хой прикосновением руки короля. Это позволяет допустить, что своим названием — „королевская болезнь" - золотуха как у англичан, так и у тонганцев обязана верованию, что ею заражались (и от нее вылечива­лись) путем контакта с его королевским величеством.

В Новой Зеландии страх перед священными особами вождей был столь же велик, как на островах Тонга. По принципу заражения их ду­ховное могущество, унаследованное от духов предков, распространялось на все, к чему они притрагивались, и могло насмерть поразить всякого, кто по оплошности или недосмотру оказывался на их пути. Однажды, например, случилось так, что новозеландский вождь высокого ранга и великой святости оставил на обочине дороги остатки своей пищи. После его ухода подоспел раб, дюжий голодный малый, увидел оставшуюся еду и, не спросив, съел ее. Не успел он покончить с обедом, как ему с ужасом сообщили, что съеденная им пища принадлежала вождю. „Я хорошо знал несчастного преступника. Это был человек замечатель­ного мужества, покрывший себя славой в межплеменных войнах", — рассказывал путешественник, но „как только роковая весть достигла его ушей, у него начались исключительной силы судороги и спазмы в животе, которые не прекращались до самой смерти, последовавшей на закате того же дня. Это был сильный мужчина в самом цвете лет, и, если какой-нибудь вольнодумец — пакеха (то есть европеец) посмел бы утверждать, что причиной его смерти была не топу вождя, которая перешла на него через пищу, его выслушали бы с чувством презрения к его невежеству и неспособности понимать очевидные и прямые доказа­тельства". Случай этот не единичный. Женщина маори, до которой после съедения какого-то фрукта дошло известие, что этот плод был взят в табуированном месте, воскликнула, что дух вождя, чью святость она осквернила, поразит ее. Это случилось в полдень, а к двенадцати часам следующего дня она была мертва. Однажды причиной смерти несколь­ких людей явилось огниво вождя, которое тот потерял. Найдя его, несколько мужчин зажгли с его помощью свои трубки, а узнав, кому оно принадлежало, умерли от ужаса. И одеяние верховного вождя Новой Зеландии приносит смерть всякому, кто решится его надеть. Один миссионер был свидетелем того, как вождь бросил в пропасть шерстяное одеяло, которое показалось ему слишком тяжелым. На воп­рос миссионера, почему он не оставил одеяло на дереве для какого-нибудь прохожего, тот ответил, что „именно страх за то, что его кто-то возьмет, заставил его выбросить одеяло в пропасть. Ведь так как он (вождь) покрывался им, его тапу (то есть духовная сила, переданная

198

через прикосновение одеялу, а от него — к человеку) убила бы этого человека". Из тех же соображений вождь маори не станет раздувать огонь ртом. В противном случае его священное дыхание сообщило бы святость огню, которая с него перешла бы на стоящий на огне горшок, с того — на варящееся в горшке мясо, с него — на человека, съевшего мясо, варившееся в горшке, который подогревался на огне, раздутом вождем. Так что отведавший мяса, конечно, умер бы от заражения ды­ханием вождя, передавшимся ему через этих посредников.

Итак, у полинезийских народностей, к которым принадлежат маори, суеверие воздвигло вокруг священных особ вождей барьер одновремен­но реальный и воображаемый. Переход через этот барьер влек за собой смерть, как только преступник узнавал, что он натворил. Роковая сила фантазии, одержимость суеверными страхами характерна не только для полинезийцев. По всей вероятности, она присуща всем дикарям. Так, австралийский абориген умрет от'пустяковой царапины, если ему пока­жется, что оружие, которым она нанесена, заговорено и наделено, таким образом, магической силой. В этом случае он просто-напросто ложится, отказывается от пищи и чахнет. Если знахарь у индейских племен Бра­зилии предрек скорую смерть тому, кто чем-то его обидел, „бедняга тут же укладывался в гамак; уверенность в своей близкой кончине была столь сильна, что он отказывался от еды и питья. Предсказание служило приговором, который приводила в исполнение вера".

Табу носящих траур. Рассматривая священных вождей и прави­телей как существа, наделенные таинственной духовной силой, которая, так сказать, разряжается при соприкосновении с ними, примитивный человек, естественно, причисляет их к особо опасным группам лиц и налагает на них те же запреты, что и на убийц, женщин во время менст­руаций и других лиц, на которых он взирает с суеверным ужасом. К примеру, вождям и жрецам в Полинезии не разрешалось притраги­ваться руками к пище, поэтому кормить их обязаны были другие. Мы знаем, что их посуда, одежда и другие принадлежности не могли использоваться другими людьми под страхом болезни и смерти. Соблю­дения таких же предосторожностей в первобытных обществах требова­ли по отношению к девушкам во время первой менструации, к женщи­нам после родов, человекоубийцам, лицам, находящимся в трауре, и всем тем, кто приходил в соприкосновение с покойником. Остановим­ся на этом последнем разряде людей. У маори всякий, кто имел дело с мертвецом — помогал доставить его на место захоронения или прика­сался к костям умершего человека, — оказывался почти в полной изоля­ции от окружающих. Он не мог ни войти в дом, ни вступить в контакт с тем или иным лицом, ни прикоснуться к какому-либо предмету без того, чтобы не навести на него порчу. Он даже не мог дотронуться до пищи руками, которые были столь сильно табуированы и нечисты, что делались бесполезными. Еда ставилась для него на землю, он должен был садиться или становиться на колени и со сложенными за спиной руками, как мог, поедать ее. В некоторых случаях его кормление возлагалось на другого человека: последний старался, протянув руку, делать свое дело так, чтобы не дотронуться до табуированного. Впрочем, кормящий могильщика в свою очередь был подчинен массе строгих запретов, почти таких же обременительных, как те, которые налагались на могильщика. Почти во всяком большом селении был свой опустив-

199

шийся бедняк, который добывал себе скудное пропитание обслужива­нием табуированных людей. Одетый в тряпье, вымазанный с головы до ног красной охрой и дурно пахнущим жиром акулы, всегда одино­кий и молчаливый, обычно старый, измученный и сморщенный, неред­ко полоумный, он мог без движения просиживать целые дни в стороне от дорог и оживленных улиц, глядя потухшими глазами на деловую суету, в которой он не мог принять участия. Дважды в день бросали ему как милостыню скудную пищу, и он ел ее, как только мог, без помощи рук. А ночью, обмотав вокруг тела засаленные лохмотья, он вползал в жалкое логовище из листьев и хлама. Там он, грязный, го­лодный и озябший, в прерываемой мучительными сновидениями дре­ме проводил жалкую ночь, преддверие грядущего жалкого дня. Таково было единственное человеческое существо, которому на расстояние протянутой руки разрешалось приближаться к тому, кто отдавал умершему последний долг уважения и дружбы. А когда срок изоля­ции подходил к концу и могильщик готов был вновь вернуться к своим соплеменникам, посуда, которой он пользовался в заточении, разби­валась вдребезги, носимая им одежда выбрасывалась, чтобы заразная скверна не распространялась на других (то есть по той же причине, по которой разбивалась посуда и выбрасывалась одежда священных пра­вителей и вождей). Вот сколь полную аналогию проводит дикарь между духовным воздействием, которое источает божество и которое оказы­вает мертвец, между ароматом святости и зловонием разложения.

Предписание, которое запрещает людям, находившимся в контакте с мертвецом, прикасаться к пище руками, видимо, распространено по всей Полинезии. Так, на островах Самоа „те, кто ухаживали за покойником, тщательнейшим образом избегали иметь дело с пищей, и их, как беспо­мощных младенцев, целыми днями кормили другие. Считалось, что в случае нарушения этого правила бог домашнего очага наказывал винов­ных облысением и выпадением зубов". На островах Тонга „никто не смел притронуться к мертвому вождю без того, чтобы не стать табу на десять лунных месяцев; исключение составляли вожди, которые в таком случае в зависимости от ранга умершего вождя становились табу на три, четыре или на пять месяцев. Но в случае погребения тела Туи-тонги (великого божественного вождя) даже вождь самого высокого ранга становился табу на десять месяцев... Во время действия табу человек не должен прикасаться к пище собственными руками. Кормить его должен кто-то другой, сам он не может пользоваться даже зубочист­кой, а может лишь направлять руку того, кто зубочистку держит. Если он голоден, а накормить его некому, он обязан стать на четвереньки и хватать пищу ртом. Если же он преступит хоть один из этих запретов, можно наверняка ожидать, что он распухнет и умрет".

Индейцы-шусвап (Британская Колумбия) изолируют вдовцов и вдов во время ношения траура и запрещают им дотрагиваться до своей головы и тела; чаши и сосуды для приготовления и подачи пищи, кото­рыми они пользуются в это время, не могут использоваться никем дру­гим. Они должны построить рядом с водоемом парильню и потеть там всю ночь, регулярно мыться, после чего растирать свое тело еловыми ветками. Ветки могут использоваться лишь один раз. Затем их втыкают в землю внутри хижины. Мимо людей в трауре не пройдет ни один охотник, так как считается, что они приносят несчастье. Даже тот.нако-

200

го упадет их тень, сразу же почувствует себя дурно. Для постели и поду­шек они используют ветви колючего кустарника, чтобы держать на рас­стоянии от себя дух умершего. Постели их также обложены колючим кустарником. Последняя предосторожность ясно показывает, какого рода духовная опасность требует исключения таких лиц из нормального общения: существует страх перед привидением, которое будто бы нахо­дится в непосредственной близости от них. В районе Мекео (Британская Новая Гвинея) вдовец теряет все гражданские права и становится в социальном отношении изгоем, которого все сторонятся. Он не имеет права возделывать сад, появляться на людях, проходить через селение, прохаживаться по дорогам и тропинкам. Подобно дикому зверю, он должен скрываться в высокой траве или в кустах. Если он видит или слышит, что кто-то приближается — особенно если это женщина, — он обязан скрыться за деревом или в чаще леса. Если у него возникает желание половить рыбу или поохотиться, он должен заниматься этим в одиночестве и ночью. Если ему нужно попросить у кого-то (пусть даже у миссионера) совета, он приходит ночью, и тайком. Присоединись он к отряду рыболовов или охотников, его присутствие оказало бы губительное влияние, - рыбу и добычу распугал бы призрак умершей жены. Для самообороны он постоянно держит при себе томагавк: не только от диких кабанов, с которыми он может повстречаться в джун­глях, но и от страшного духа покойницы-жены, готового при случае сыграть с ним злую шутку - ведь души умерших зловредны и един­ственную радость находят в том, чтобы вредить живым.

Табу на женщин во время менструаций и родов. Запреты и послед­ствия, которые, как предполагается, вызовет нарушение их, одинаковы как по отношению к особам, которых почитают священными, так и относительно тех, кто считается нечистыми. Одеяние священного вождя убивает тех, кто им пользуется. То же воздействие оказывают вещи, к которым прикоснулась, например, женщина во время менструаций. Один австралийский абориген, застав жену, у которой были месячные, лежащей на его одеяле, убил ее и той же ночью сам умер от страха. Поэтому австралийским женщинам в этот период под страхом смерти запрещено прикасаться к вещам, которыми пользуются мужчины, и даже проходить с мужчинами по одной тропинке. Во время родов их так­же изолируют, и вся посуда, которой они пользуются в этот промежуток времени, сжигается. В Уганде горшки, к которым женщина притраги­вается, будучи нечистой (во время родов или месячных), подлежат уни­чтожению. Однако оскверненные ее прикосновением копья и щиты не ломаются, а только очищаются. „Едва ли у индейцев-дени и у других американских племен найдется существо, которое вызывало больший страх, чем женщина в период месячных. Как только давали о себе знать признаки этого состояния, девушку или женщину тщательно отделяли от всякого общения с мужчинами и заставляли жить в маленькой хижине вдали от взоров мужчин. Она должна была воздерживаться от прикосно­вения к принадлежащим мужчине вещам, а также к добытой на охоте оленине или мясу другого животного. Считалось, что своим прикосно­вением она оскверняла добычу и, приводя этим животное в ярость, обрекала охотников на неудачу. Ее меню состояло исключительно из сушеной рыбы, а единственным напитком, который она втягивала в себя через трубку, была холодная вода. Так как сам вид ее был опасен

201

для общества, то даже некоторое время после того, как она возвраща­лась в нормальное состояние, особый кожаный капор с ниспадающей на грудь бахромой скрывал ее лицо от взоров окружающих. У индейцев-брибри (Коста-Рика) женщина в период месячных тоже считается не­чистой. Единственная посуда, которой она может пользоваться, — это листья бананового дерева. После употребления они забрасываются в какое-нибудь пустынное место: ведь если корове случится набрести на них и съесть, она неминуемо зачахнет и умрет. Пьет женщина в это время из особого сосуда, из которого под угрозой смерти не должен пить никто другой.

У многих народов аналогичные запреты по тем же причинам накла­дываются на рожениц. Считается, что женщины в послеродовой период находятся в опасном для окружающих состоянии и своим прикоснове­нием могут заразить человека или вещь. Поэтому до восстановления сил и исчезновения якобы существующей опасности их держат в каран­тине. Так, на островах Таити родившую женщину на две или три недели помещают во временный шалаш, построенный на священной земле. В течение этого срока ей воспрещается дотрагиваться до пищевых про­дуктов, и кормить ее должны другие. Если в этот период к ребенку при­коснулось другое лицо, то оно подвергалось до совершения обряда очи­щения тем же запретам, что и мать. На острове Кадьяк неподалеку от Аляски женщина перед родами удаляется в жалкую лачугу из трост­ника, где она независимо от времени года должна пребывать в течение двадцати дней после рождения ребенка. Она считается столь нечистой, что никто не решится к ней прикоснуться, и пищу ей подают на палках. Индейцы-брибри считают загрязнение при родах куда более опасным, чем при менструации. Женщина, предчувствующая приближение родов, сообщает об этом мужу, который строит для нее хижину в уединенном месте. Там она должна жить в одиночестве, не вступая в общение ни с кем, кроме матери или другой близкой женщины. После родов знахарь очищает ее своим дыханием и тем, что кладет на нее животное (все равно какое). Однако даже после этой церемонии она в течение лунного месяца должна жить отдельно от родственников и соблюдать в отноше­нии еды и питья те же правила, что и на период месячных. В наихудшем положении оказывается женщина, у которой произошел выкидыш или родился мертвый ребенок. В этих случаях она не смеет проходить рядом ни с одной живой душой. Даже простое прикосновение к пище, которую она ела, представляет собой якобы крайнюю опасность. Пищу ей подают на конце длинной палки. Это обычно продолжается три неде­ли, после чего женщина возвращается домой и там подвергается огра­ничениям, связанным с нормальными родами.

Некоторые племена банту имеют еще более преувеличенные пред­ставления о силе инфекции, которую распространяет вокруг себя женщина, имевшая выкидыш и скрывшая это. Один крупный спе­циалист по этим народностям сообщает, что родовая кровь „в глазах южноафриканских негров представляется связанной с еще более опас­ным загрязнением, чем кровь, выделяющаяся при менструациях. В послеродовой период мужчину в течение восьми дней не допускают в хижину из страха, что кровотечение у роженицы окажет на него па­губное влияние. Он не решается взять на руки своего ребенка на про­тяжении трех месяцев после его появления на свет. Но особый ужас

                                   202    

вызывают выделения, когда они происходят от выкидыша, особенно выкидыша скрытого. В таком случае опасность (или гибель) угрожает не только мужу, она нависает над всей страной и даже над небом. Курьезная ассоциация идей приводит здесь к уверенности, что физиоло­гический акт причиняет космические бедствия!".Я процитирую слова ша­мана и вызывателя дождя племени бапенде относительно тех губитель­ных последствий, которые выкидыш может возыметь для всей страны. „Того, что у женщины произошел выкидыш и она дала крови вытечь, а ребенка скрыла, достаточно, чтобы подули горячие ветры и земля по­трескалась от зноя. Дождь больше не падает, так как страна осквернена. Дождь не посмеет приблизиться к тому месту, где пролилась ее кровь. Он побоится и не подойдет. Женщина эта совершила великий грех. Она разорила страну вождя, она скрыла кровь, которая недостаточно хорошо сгустилась, чтобы сформировать человека. Такая кровь — табу. Она ни в коем случае не должна попадать на землю. Вождь соберет своих под­чиненных и спросит их: ,,В ваших селениях все в порядке?" И кто-нибудь из них ответит: „Такая-то женщина была беременна, а мы до сих пор не видели рожденного ею ребенка". Тогда женщину эту арестуют. Ей ска­жут: „Покажи нам, где ты его спрятала". В указанном месте вырывают яму и окропляют ее отваром из двух видов корней, приготовленным в особом горшке. Из этой могилы берут немного земли и бросают ее в реку. Затем из реки приносят воду и разбрызгивают ее там, где жен­щина пролила кровь. Сама женщина обязана каждый день омываться специальным лекарством. Тогда страну снова увлажнит дождь. Поэто­му мы (знахари) собираем женщин страны и призываем их изготовлять комки из земли, на которую упала их кровь. Однажды утром они нам его приносят. Если мы хотим приготовить лекарство для того, чтобы окропить всю страну, мы измельчаем эту землю в порошок. По исте­чении пяти дней мы собираем маленьких мальчиков и девочек, таких маленьких, что им еще неизвестны все эти женские дела. Мы заклады­ваем лекарство в рога быка, и дети направляются с ним ко всем бродам, ко всем входам в страну. Девочка выкапывает мотыгой в земле ямку, а другие обмакивают в рога ветку и окропляют внутренность ямки, приговаривая: ,Дождь! Дождь!" Так мы отводим несчастье, которое женщины принесли на нашу землю. Дождь снова сможет выпасть.

Страна очищена!"

Табу, налагаемые на воинов. Дикарям также кажется, что души воинов находятся, так сказать, в атмосфере опасности, которая принуж­дает прибегать к ритуалам, по природе своей радикально отличным от тех рациональных мер предосторожности, которые они как нечто само собой разумеющееся принимают против действительных врагов. Все эти обряды преследуют цель подвергнуть воина — как до, так и после победы — чему-то вроде духовного карантина или затворничества, кото­рому первобытный человек подвергает богов в человеческом образе и другие опасные существа ради их же собственной пользы. Воины-маори, вступившие на тропу войны, становились чем-то в высшей степени свя­щенным или табуированным. Они сами и их оставшиеся дома друзья сверх многочисленных обычных табу должны были строго соблюдать некоторые курьезные предосторожности. Говоря непочтительным язы­ком европейцев, которые знали маори во времена прежних войн, они покрывались слоем „табу в дюйм толщиной", а вождь экспедиции ста-

203

новился абсолютно неприкасаемым. Вступавшие в войну древние изра­ильтяне также были связаны определенными правилами ритуальной чистоты, идентичными тем, которые во время походов соблюдают мао­ри и австралийские аборигены. Используемые ими сосуды становились священными; они должны были воздерживаться и особо соблюдать правила личной гигиены. Эти предписания первоначально мотивиро­вались — если судить по признаниям дикарей, которые их придержи­ваются, — боязнью того, как бы в руки врага не попали частицы их тела и как бы они из-за этого не нашли смерть от колдовства, у некоторых племен индейцев Северной Америки молодой воин во время своей пер­вой кампании должен был следовать определенным предписаниям, два из которых ничем не отличаются от тех, которые должны были вы­полнять девушки в период первой менструации. Никто не смел при­касаться к посуде, из которой ел и пил молодой воин; ему запрещалось чесать голову или другую часть тела своими пальцами (если уж ему ста­новилось невтерпеж от зуда, то он должен был чесаться палочкой). Приведенный выше запрет, как и правило, которое запрещает табуиро-ванному лицу есть своими руками, видимо, покоится на предполагае­мой святости или оскверненности (в зависимости от способа выраже­ния) табуированных рук. Кроме того, мужчины-индейцы, находясь на тропе войны, всегда обязаны были ночью спать лицом к своей стра­не. И сколь неудобной бы ни была для них эта поза, изменить ее они не имели права. Им запрещалось сидеть на голой земле, мочить ноги, идти по проторенной дороге, если этого можно было избежать. Когда они вынуждены были нарушать эти запреты, они старались уравновесить дурные последствия такого поступка тем, что смазывали ноги лекар­ственными или магическими средствами, которые с этой целью носи­ли при себе. Участникам экспедиции не разрешалось перешагивать через ноги, руки или туловище своего товарища, лежащего или сидя­щего на земле. Запрещалось им также перешагивать через плащ, ружье, томагавк или какую-либо другую часть вооружения. Если кто-нибудь по оплошности нарушал это правило, долгом того, через кото­рого — или через собственность которого — переступили, было сбить нарушителя с ног, а долгом последнего было перенести это спокойно и не оказывать сопротивления. Сосудами, из которых воины прини­мали пищу, были обычно небольшие чашки из дерева или березовой коры с отметинами для различения краев. На пути от дома индейцы неизменно пили из чашки с одного края, а на обратном пути — с другого. На обратном пути, когда они находились в одном переходе от своего селения, они развешивали свои чашки на деревьях или выбрасывали их в прерии. Делалось это, несомненно, с целью избежать того, чтобы их священность (или оскверненность) не передалась друзь­ям и не возымела губительных последствий. Как мы уже убеждались, по той же причине уничтожали или прятали посуду и одежду священ­ного микадо, женщин во время месячных и родов и лиц, осквернив­ших себя соприкосновением с покойником. Индеец-апач в первых четырех военных походах обязан воздерживаться от почесывания голо­вы пальцами и от прикосновения губами к воде. Голову он почесы­вает палочкой, а воду пьет через полый тростник или прут. Палочка и тростник прикрепляются к поясу воина и друг к другу кожаным ремнем. Обычай не чесать голову пальцами, а пользоваться вместо

204

этого палочкой, как правило, соблюдался во время похода и индей-цами-оджибве.

Относительно индейцев-кри и родственных им племен нам известно, что во время войны они „не общаются с женщинами". За три дня и три ночи до выступления на войну и такое же время после возвращения домой они суеверно воздерживаются от любых отношений даже с соб­ственными женами, потому что должны очиститься. У племени бапенде и батонка (Южная Африка) от сношений с женщинами должны воздер­живаться не только воины; оставшиеся в селениях мужчины также должны соблюдать воздержание. Всякая невоздержанность с их стороны приведет, как они считают, к тому, что путь воинов будет тернистым и экспедиции не будет сопутствовать успех.

Мы не можем с уверенностью сказать, почему многие дикие племена взяли себе за правило не приближаться к женщинам во время войны. Но можно предположить, что это было мотивировано суеверным стра­хом перед тем, как бы, по принципам симпатической магии, тесный контакт с женщинами не заразил воинов женской слабостью и трусостью. Равным образом дикари воображают, что контакт с роженицей расслаб­ляет воинов и ослабляет силу их оружия. Кайяны с острова Борнео идут еще дальше: по их мнению, прикосновение к ткацкому станку или к женской одежде ослабило бы мужчину настолько, что он не имел бы ус­пеха ни в охоте, ни в рыбной ловле, ни на войне. Поэтому воины у диких народов избегают не только половых сношений с женщинами. Они ста­раются избегать слабый пол вообще. Например, у горных племен Ассама мужчинам запрещается не только сожительствовать с женами во время и после похода — им не разрешается также есть приготовленную женщи­ной пищу, говорить с ней. Одна женщина, которая нечаянно нарушила это табу, заговорив со своим мужем в период военных действий, узнав о совершенном ею „ужасном преступлении", заболела и умерла.

Табу на убийц. Если читатель продолжает сомневаться относитель­но того, основываются ли рассмотренные нами правила поведения на суеверных страхах, или же они продиктованы разумной осторожностью, его сомнения, вероятно, рассеются, когда он узнает, что еще более строгие запреты распространяются на воинов, одержавших победу над врагом. Поводом для обременительных ограничений, налагаемых на победителей в час их триумфа, возможно, является боязнь гнева духов убитых ими врагов. Страх перед мстительными духами, оказываю­щими влияние на поведение убийцы, часто выражается недвусмыслен­ным образом. Общей целью табу, которым подвергают священных вож­дей, плакальщиков, рожениц, мужчин на тропе войны и других лиц, является изолировать табуированных лиц от общения с обычными людьми. Достигается эта цель установлением множества правил, пред­писывающих мужчинам жить отдельно от женщин, избегать полового общения с ними, употреблять используемую другими посуду и т. д. Теми же средствами добиваются изоляции и воинов-победителей, особенно тех, которые действительно пролили вражескую кровь. Когда на острове Тимор отряд воинов возвращается с победой и приносит головы побежденных врагов, обычай запрещает предводителю отряда возвращаться непосредственно к себе домой. В его распоряжение предо­ставляется особая хижина, в которой он с целью телесного и духовного очищения должен провести два месяца. В этот период он не имеет права

205

ни навещать жену, ни прикасаться к пище своими руками; кормить его должно другое лицо. Эти ритуалы, очевидно, продиктованы страхом пе­ред духами убитых. Из другого сообщения об обрядах, отправляемых на том же острове по возвращении удачливого охотника за головами, мы узнаем, что по такому случаю для умиротворения души человека, чью голову он отрубил, приносят жертвы. Местные жители полагают, что, если жертвоприношений не совершить, на победителя обрушится какое-нибудь несчастье. Более того, часть обряда составляет танец, сопровож­даемый песней, в которой оплакивается смерть убитого и испрашивает­ся прощение за нее. „Не обижайся, - говорится в ней, — что голова здесь у нас; наши головы, будь мы менее удачливы, могли бы сейчас на­ходиться в твоей деревне. Сейчас дух твой может успокоиться и оставить в покое нас. Зачем стал ты нашим врагом? Не лучше ли было нам оста­ваться друзьями? Тогда кровь твоя не была бы пролита и не слетела бы с плеч голова". Народность палу в центральной части острова Целебес, захватив на войне головы врагов, в храме умилостивляли души убитых.

У племен устья реки Ванигела в Новой Гвинее „человек, который отнял у другого жизнь, считается нечистым до свершения подобающих обрядов. Убив человека, он должен как можно скорее очистить себя и свое оружие. После того как это исполнено с надлежащим тщанием, он направляется в деревню и усаживается там на деревянном жертвен­ном помосте. Никто не приближается к нему и не обращает на него вни­мания. Для него строят дом, который отдается на попечение двух или трех мальчиков-слуг. Есть он может только жареные бананы, и то лишь их середину (концы он выбрасывает). На третий день заточения друзья устраивают в его честь небольшое пиршество и изготовляют для него новые набедренные повязки. На четвертый — этот человек надевает свои лучшие украшения, берет скальпы убитых им врагов и в полном вооружении шествует по деревне. На следующий день устраивается охота. Из добытой дичи отбирают кенгуру. Его разрезают, извлекают селезенку и печень и натирают ими спину убившего. После этого он тор­жественно спускается к ближайшему источнику и, стоя в нем с широко расставленными ногами, умывается. Юные необстрелянные воины про­плывают между его ногами. Считается, что это придаст им мужества и силы. На рассвете следующего дня он в полном вооружении выбегает на улицу и громким голосом выкрикивает имя своей жертвы. Домой убийца возвращается убежденным, что совершенно испугал дух убито­го. Верными способами отпугивания духа являются также разжигание костров и топанье по деревянному настилу. На следующий день очище­ние воина подходит к концу. Теперь он может пойти к своей жене".

Когда у виндеси (Голландская Новая Гвинея) отряду охотников за головами сопутствует успех, приближаясь к дому, они возвещают о своем приближении и удаче, трубя в раковины. Каноэ воинов украшены ветвями. Их лица вычернены древесным углем. Если в умерщвлении жертвы приняло участие несколько человек, ее голова делится между ними. Воины всегда прибывают в деревню на рассвете. Они подгребают к селению с большим шумом, а женщины стоят на верандах домов, готовые пуститься в пляс. Проплывая мимо room sram, или дома, где живет молодежь, воины вонзают в его стену или крышу столько заост­ренных палок или бамбуковых шестов, сколько они убили врагов. День они проводят довольно спокойно. Время от времени бьют в бара-

206

бан или трубят в раковину, а иногда с громкими криками колотят в стены домов, чтобы отогнать души убитых. Члены племени ябим в Но­вой Гвинее также верят, что душа убитого преследует убийцу и старает­ся причинить ему зло. Поэтому они отгоняют душу криками и барабан­ным боем. Когда фиджийцы — а делали они это часто — живьем погре­бали человека, то с наступлением сумерек они обычно с помощью бамбу­ковых палок, раковин и т. п. поднимали ужасный гвалт, чтобы отпугнуть душу погребенного и удержать ее от попытки вернуться в свой дом. А чтобы сделать этот дом непривлекательным для души, фиджийцы разбирали старую крышу и покрывали дом всем, что казалось им наибо­лее отталкивающим. Американские индейцы вечером того дня, когда они насмерть замучивали пленника, бегали по деревне с ужасными воплями и колотили палками по утвари, стенам и крышам домов, чтобы не дать душе жертвы поселиться в них и отомстить за мучения, которые претерпело его тело. „Однажды, — рассказывает путешественник, — приблизившись ночью к деревне индейцев-оттава, я застал ее обитателей в смятении. Они были заняты тем, что поднимали необычайно громкий и какофоничный гвалт. Из расспросов я узнал, что недавно между племе­нами оттава и кикапу произошло сражение, в котором погибло несколь­ко воинов. Целью производимого шума было помешать душам погиб­ших войти в деревню".

Басуты „по возвращении с поля битвы совершают специальное омо­вение. Совершенно необходимо, чтобы воины как можно скорее очисти­лись от пролитой ими крови, иначе тени жертв будут непрестанно пресле­довать их и нарушать их сон. В полном вооружении воины строем на­правляются к ближайшему источнику. Когда они входят в воду, колдун, расположившись на возвышении, кидает в поток очищающие вещества. В последнем нет, однако, такой уж необходимости. Омовению подлежат также копья и боевые топоры". У негров-багешу (Восточная Африка) убивший не может возвратиться в свой дом в день совершения убийства, но он имеет право войти в селение и провести ночь в доме друга. Он уби­вает овцу и вымазывает грудь, правую руку и голову внутренностями животного. К нему приводят его детей, и он то же проделывает с ними. Затем внутренностями и кишками овцы он вымазывает дверь с обеих сторон, а остатки их забрасывает на крышу дома. В течение всего дня он не смеет притрагиваться к пище руками, а переправляет ее в рот дву­мя палочками. На жену эти запреты не распространяются. Она может, если ей того хочется, даже оплакать человека, которого убил ее муж. Воины живущего на севере Замбези племени ангонов, убившие в походе врагов, вымазывают свое тело и лицо золой, надевают на себя одежду своих жертв и обвязывают вокруг шеи веревки, так чтобы концы их сви­сали на плечи или на грудь. Это одеяние они носят на протяжении трех дней после своего возвращения из похода. Поднимаясь на рассвете, они бегают по деревне и, чтобы отогнать души убитых, испускают истошные вопли. Ведь если эти души не выгнать из домов, они могут принести жи­вым болезнь и несчастье.

В данных сообщениях ничего не говорится о насильственном заточе­нии убившего (по крайней мере, после ритуального очищения), однако известно, что у части южноафриканских племен воин, убивший на войне очень храброго врага, лишается права приближаться к жене и семье в ; течение десяти дней с того момента, как он омыл свое тело в проточной

207

Глава XXI ТАБУ НА ПРЕДМЕТЫ

Смысл табу. Итак, правила ритуальной чистоты, соблюдаемые J в примитивном обществе бо­жественными царями, вождями и жрецами, во многих отношениях схо­жи с правилами, которые соблюдают убийцы, плакальщики, роженицы, девушки, достигшие половой зрелости, охотники, рыбаки и т. д. Эти группы лиц представляются нам совершенно различными по характеру и положению в обществе: одних из них мы называем святыми, других объявляем нечистыми и оскверненными. Но первобытный человек не проводит между ними этого морального различия. В его уме понятия святости и оскверненности еще не отделились одно от другого. Общим признаком этих категорий лиц является в его глазах то, что они опасны и сами находятся в опасности. Опасность, которой они подвергаются сами и подвергают других, так сказать, „духовного", то есть вообра­жаемого, порядка. Однако то, что опасность эта воображаемая, не дела­ет ее менее реальной: воображение действует на человека столь же ре­ально, как сила тяжести, и может убить его с таким же успехом, как синильная кислота. Целью табу является изолировать указанные катего­рии лиц от всего остального мира, чтобы их не достигла или от них не исходила внушающая страх духовная опасность. Здесь табу действует, так сказать, на манер электроизоляторов.

Для иллюстрации этих общих положений дополним уже приведенные случаи новыми примерами табуирования предметов и табуирования слов. Первобытный человек придерживается мнения, согласно которому, слова и вещи, подобно людям, временно или постоянно заряжены, на­электризованы таинственной силой табу; поэтому их необходимо на бо­лее или менее продолжительный срок изымать из обычного жизненного обихода. В приводимых ниже примерах особое внимание будет уделено священным вождям, правителям и жрецам, которые живут окруженные самой плотной стеной табу. В настоящей главе будут приведены приме­ры табуированных предметов, а в следующей — табуированных слов.

Табу на железо. Прежде всего бросается в глаза, что из ряда вон выходящая святость верховных правителей естественным образом порождает запрещение дотрагиваться до их священных особ. Так, зако­ном запрещалось прикасаться руками к спартанскому царю; никто не смел прикасаться к телу короля и королевы острова Таити; под страхом смертной казни запрещалось притрагиваться к сиамскому владыке; без особого разрешения никто не имел права прикасаться к королю Камбоджи. В июле 1874 года камбоджийский король выпал из пере­вернувшегося экипажа. Он без чувств лежал на земле, но никто из его свиты не осмелился к нему прикоснуться. Раненого монарха привел во дворец подоспевший к месту происшествия европеец. В прошлом никто не смел притронуться к императору Кореи. Если же последний соизволял прикоснуться к кому-то, то место, к которому монарх при­тронулся, становилось святым, и лицо, удостоившееся такой чести, всю остальную часть жизни должно было носить знак отличия (как правило, шнурок из красного шелка). Прежде всего к телу владыки

216

не должно было прикасаться ничто железное. В 1800 году император Тиенг-тоонг-тай-оанг умер от опухоли на спине, но никому и в голову не пришло пустить в ход ланцет, который, возможно, спас бы ему жизнь. Один император страдал от нарыва на губе до тех пор, пока врач не пригласил шута, чьи проделки вызвали у повелителя столь искренний смех, что нарыв лопнул. Римские и сабинские жрецы могли бриться и стричься исключительно бронзовыми (но никак не железны­ми) бритвами и ножницами. Всякий раз, когда в священную рощу ар-вальских братьев¹ в Риме вносили гравировальный инструмент из же­леза, чтобы высечь на камне надпись, нужно было принести искупитель­ную жертву в виде ягненка или свиньи. Жертвоприношение повторяли и после выноса инструмента. Как правило, нельзя было вносить желез­ные предметы и в греческие святилища. На острове Крит жертвы Менедему приносили без использования железа, потому что, по преда­нию, во время Троянской войны (XIII в. до н. э.) Менедем был убит железным оружием. Архонт Платеи не мог прикасаться к железу, но один раз в год — в день поминовения воинов, павших в битве при Пла-тее, — ему разрешалось брать в руки меч, которым он приносил в жерт­ву быка. У готтентотов при жертвоприношении или обрезании шаманы пользовались не железными ножами, а острыми кусками кварца. Обы­чай племени овамбо (Юго-Западная Африка) также требует, чтобы об­резание юношей совершалось при помощи острого кремня; если кре­мня под рукой не оказывается, операция может быть проделана желез­ным инструментом, который после этого необходимо зарыть. У индей-цев-моки (штат Аризона) каменные ножи, резаки и т. д. вышли из обыч­ного употребления, но продолжают использоваться в религиозных обрядах. Индейцы-пони перестали использовать каменные наконечники стрел для охоты, но прибегали к ним для умерщвления жертв (будь то пленники или буйволы и олени). Иудеи при построении храма в Иеру­салиме и сооружении алтаря не пользовались железными инструментами. Древний,деревянный мост в Риме (Pons Sublicius)², считавшийся свя­щенным, был построен и ремонтировался без применения железа или бронзы. Право ремонтировать храм Юпитера Либера в городе Фурфо железными орудиями было особо оговорено в законе.

Суеверный запрет на использование железа, возможно, восходит к весьма древней эпохе в истории общества, когда железо было еще внове, и поэтому многие относились к нему с подозрением и неодоб­рением. Все новое способно возбуждать у дикаря страх и ужас. „У дусу-нов бытует любопытное суеверие, — рассказывает один из первых поселенцев на острове Борнео. — Все происходящее (плохое ли, хоро­шее ли, удачное или неудачное) они приписывают какому-то нововве­дению в своей стране. Например, мое недавнее посещение в Киндра-ме „вызвало" исключительную жару". Встревоженные обитатели Нико­барских островов приписали проливные дожди, последовавшие за земле­мерными работами, проводившимися англичанами зимой 1886/87 года, гневу духов на теодолиты, нивелиры и другие инструменты, которые бы-

\| Коллегия из двенадцати жрецов - Fratres arvales, во главе которых стоял ежегодно переизбиравшийся магистр.

² Деревянный мост на сваях через Тибр, построенный при царе Анке Марции (по традиции 641 -616 до н. э.), легендарном четвертом царе Рима.

•                         217

ли установлены во многих излюбленных местах островитян. Некоторые островитяне предлагали смирить гнев духов- принесением в жертву свиньи. В XVII веке серия неурожаев вызвала волнение среди эстонских крестьян. Источником зла они сочли водяную мельницу, которая причи-нила-де неудобство реке, преградив ее течение. В Польше за первой по­пыткой ввести железные лемехи последовал ряд неурожаев. Их причину крестьяне увидели именно в этих железных лемехах и вновь заменили их старыми деревянными сошниками. Народность бадуви на острове Ява, живущая в основном земледелием, не использует при вспашке полей железные орудия.

Для объяснения антипатии правителей и жрецов к железу, которую те приписали и богам, достаточно неприязни дикаря к нововведениям. В некоторых же местах эта антипатия могла усилиться из-за таких слу­чайных совпадений, как, например, неурожаи, последовавшие за при­менением железных лемехов в Польше. Однако в таком отношении к железу со стороны богов и их посланцев есть и обратная сторона. Анти­патия духов к металлу дает в руки человека оружие, которое он может при случае обратить против них. А так как неприязнь духов к железу столь велика, что они не решаются даже приблизиться к вещам и лицам, защищенным этим отвратительным металлом, железо можно использо­вать в качестве магического средства для отпугивания привидений и других опасных духов. Часто оно и используется в этом качестве. Так, у шотландских горцев самой надежной защитой от эльфов явля­ется оружие, сделанное из железа или, еще лучше, стали (сабля, нож, ружейный ствол и пр.). При входе в заколдованное жилище не забудьте вонзить какой-нибудь стальной предмет (к примеру, нож, иглу или ры­боловный крючок) в дверь, в таком случае феи окажутся не в силах захлопнуть дверь до тех пор, пока вы не выйдете наружу. Когда вы несе­те домой тушу застреленного оленя, воткните в нее нож, чтобы не дать феям ее отяжелить. Ножа или гвоздя в вашем кармане совершенно достаточно для того, чтобы ночью феи не подняли вас в воздух. Гвозди, прибитые в изголовье кровати, отгоняют эльфов от рожениц и младен­цев. Впрочем, для полной уверенности в благополучии тех и других луч­ше под кровать положить утюг, а на подоконник — серп. Если бык упал и разбился об утес, для сохранения мяса от фей следует всадить в его тушу гвоздь. Мелодия, сыгранная на варгане, охраняет охотника от эльфов-женщин, потому что язычок варгана сделан из стали. В Марокко считается, что железо лучше всего защищает от демонов; поэтому под подушку больного обычно кладут нож или кинжал. Жители Сенегала уверены, что они постоянно окружены злыми духами, готовыми причи­нить им несчастье. Тамошний крестьянин не отважится перенести хоро­шую пищу (например, пироги или жареное мясо) с одного места в дру­гое, не положив на нее гвоздь, чтобы лишить злого духа возможности овладеть мясом и сделать съевшего его человека больным. Ни один больной (будь то мужчина или женщина) не решится выйти из дому без связки ключей или ножа в руке. Он опасается, что без такого талис­мана некий злой дух, воспользовавшись недомоганием, проскользнет в его тело. Если на теле человека образовалась язва, он для защиты от злых духов спешит приложить к ней кусочек железа. На Невольни­чьем береге мать ребенка, который начинает чахнуть, приходит к заклю­чению, что в ребенка вселился злой дух, и принимает меры для его

218

изгнания. Чтобы выманить злого духа из тела ребенка, мать приносит ему жертву пищей. Пока тот, как она считала, поглощал яства, она наде­вала на лодыжки ребенка железные кольца и колокольчики, а вокруг шеи обматывала железные цепи. Считается, что позвякиванье железа и треньканье колокольчиков помешает завершившему трапезу духу вновь войти в тело маленького больного. Поэтому на многих детях в этой части Африки можно видеть украшения из железа.

Табу на острое оружие. К северу от города Зенгви в Бирме обитал король-жрец, которому народ сотих поклонялся как величайшему ду­ховному и светскому владыке. В его дом нельзя было вносить оружие или какой-либо другой режущий инструмент. На происхождение и смысл этого запрета проливает свет обычай, который многие народы соблюдают после смерти человека: они воздерживаются от использования острых орудий до тех пор, пока дух покойного, как предполагается, находится еще близко, из боязни его поранить. У эскимосов Берингова пролива „в день, когда кто-то умирает, всем запрещается работать, а родствен­ники не должны приступать к работе в ближайшие три дня. В этот пери­од особенно возбраняется разрезать что-нибудь наточенным предметом, например ножом или топором. Запрет распространяется и на пользова­ние заостренными предметами, как игла и шило. Делается это, по словам эскимосов, для того, чтобы не порезать или не поранить тень умершего, которая может оказаться под рукой в любой момент. Если бы один из таких инструментов случайно поранил ее, тень бы очень обиделась и навлекла на народ болезни и смерть. В этот период родственники умершего должны также всячески стараться не издавать громких или резких звуков, которые могут испугать и разгневать призрак". Мы ви­дели, что после добычи кита эскимосы в течение четырех дней также воздерживаются от использования режущих и заостренных орудий, чтобы нечаянно не порезать и не заколоть дух кита. Иногда они соблюда­ют такое же табу, когда в селении кто-то болен, — вероятно, из боязни поранить тень, которая может замешкаться вне тела. Пока труп нахо­дится в доме, румыны Трансильвании стараются не класть нож лезвием кверху, „иначе душа сядет на лезвие". Китайцы в течение семи дней после смерти человека, пока тело его находится в доме, воздерживают­ся от употреблений ножей, игл и даже палочек для еды и едят пищу ру­ками. На третий, шестой, девятый и сороковой день после похорон древние пруссы и литовцы имели обыкновение приготавливать угоще­ние, на которое приглашали душу покойного. Во время этих трапез все сидели вокруг стола в молчании и не пользовались ножами; не было ножей и у подававших пищу женщин. Если какие-то крохи падали со сто­ла, их не поднимали, чтобы ими могли подкормиться одинокие души, у которых нет живых родственников и друзей. По окончании трапезы священник метлой выметал души из дому, приговаривая: „Вы, дорогие души, поели и попили. Теперь уходите, уходите прочь".

После того как мы познакомились с этими обычаями, становится понятно, почему запрещалось вносить любые режущие предметы в дом бирманского верховного жреца. Вероятно, как и многие другие короли-жрецы, он считался лицом божественным, и поэтому его священную душу, когда она покидает тело для того, чтобы попарить в воздухе или по чьей-то просьбе слетать в дальнее путешествие, нельзя было подвер­гать риску пораниться обо что-то острое.

219

потревожить дух головы, который может получить повреждение и отом­стить за себя досадившему ему лицу. Во-вторых, с трудностью сталкива­ются при захоронении отрезанных прядей. Первобытному человеку кажется, что между ним и каждой частью его тела существует симпатиче­ская связь и что она продолжает существовать даже после прекращения физического контакта. Отсюда он заключает, что, если повредить обре­занные волосы или ногти, потерпит урон и он сам. В силу этого он забо­тится о том, чтобы не оставлять волосы и ногти в таких местах, где они могут исчезнуть в результате какой-нибудь случайности либо попасть в руки злоумышленников, которые, оказав на них магическое воздей­ствие, станут причиной гибели человека. Подвержены этим опасностям все люди, но лица священные имеют больше оснований их опасаться. Они, соответственно, принимают и более строгие меры предосторожно­сти. Самый простой способ избежать опасности — вообще не стричь волосы. К этому средству прибегают в тех случаях, когда считается, что риск необычайно велик. Франкским королям совсем не разрешалось стричь волосы; они ходили нестрижеными с самого детства. Состричь завивавшиеся до плеч локоны означало отказаться от права на трон. Ко­гда коварные братья Хлотарь и Хильдеберт домогались королевства сво­его умершего брата Хлодомера, они хитростью заманили к себе двух ма­лолетних племянников, сыновей Хлодомера. Затем они послали в Париж к королеве Клотильде, бабушке детей, гонца с ножницами и обнаженным мечом. Гонец предъявил королеве ножницы и меч и поставил ее перед выбором: или детей постричь и они останутся жить, или их ждет смерть. Гордая королева ответила, что, если ее внукам не суждено носить коро­ну, она предпочла бы видеть их мертвыми, но не подстриженными. Так дети пали от руки своего жестокого дяди Хлотаря. Царек на Понапе, одном из Каролинских островов, был обязан носить длинные волосы; то же относилось к его вельможам. В негритянском племени госов (Западная Африка) „есть жрецы, к голове которых на протяжении всей жизни не прикасалась бритва. Живущий в таком человеке бог под стра­хом смерти запрещает ему стричь волосы. Если они в конце концов становятся слишком длинными, их владелец должен помолиться богу, чтобы тот разрешил обрезать хотя бы концы волос. В волосах видят обиталище бога, так что, если их состричь, бог потерял бы пристанище в своем жреце". У масаев члены клана, которому приписывают способ­ность вызывать дождь, не имеют права выщипывать себе бороду, потому что это, если верить местному суеверию, повлекло бы за собой потерю указанной способности. Тот же обычай (и по той же причине) соблюдают вождь и колдуны масаев: стоило им выщипать себе бороды, как они лишились бы сверхъестественных способностей.

Люди, давшие обет мести, также не стригут волосы, пока не приве­дут обещанное в исполнение. Так, относительно обитателей Маркизских островов известно, что „время от времени они полностью выбривают себе голову, за исключением одной пряди на макушке, которую они оставляют виться или завязывают в узел. Такую прическу они носят только в тех случаях, когда дали торжественную клятву, к примеру, отомстить за смерть кого-нибудь из близких родственников и т. д. В таких случаях эту прядь не срезают до тех пор, пока обещание не бу­дет выполнено". Древние германцы также когда-то соблюдали подобный обычай: молодые воины племени хаттов не стригли себе волосы и боро-

224

ду до тех пор, пока не убивали врага. Когда тораджи стригут волосы ребенка, чтобы вывести паразитов, на темени оставляют несколько локо­нов, служащих убежищем для одной из душ ребенка. В противном слу­чае душа лишилась бы крова и ребенок заболел бы. Очень боятся отпуг­нуть душу ребенка каробатаки: при стрижке они всегда оставляют невыстриженный пучок волос, в котором душа может скрыться от нож­ниц. Обычно локон этот не стрижется на протяжении всей жизни или по крайней мере до достижения зрелости.

Ритуалы, соблюдаемые при стрижке волос. Когда необходимость подстричь волосы все-таки возникает, принимаются меры для того, что­бы свести к минимуму риск, связанный с этой процедурой. Вождь пле­мени намоси на острове Фиджи, оказавшись перед необходимостью подстричь волосы, из осторожности всегда съедал человека. „Обязан­ность поставлять жертву лежала на определенном клане; на торжествен­ном совете его члены принимали решение, чтобы отвратить от вождя напасть, и устраивали жертвенный пир". Маори при стрижке волос про­износили множество заклинаний: одно, например, произносилось для того, чтобы освятить нож из¹ обсидиана, которым обрезали волосы; другое произносилось для отвращения грома и молнии, которые, со­гласно местному поверью, вызывает стрижка волос. „Человек, которому подстригают волосы, находится под непосредственным попечением духа (атуа); его изолируют от общения с семьей и племенем; он не решается прикасаться к еде своими руками — ее вкладывает ему в рот кто-то другой, — в течение нескольких дней он не имеет права заниматься своим обычным делом и общаться с друзьями". Тот, кто стриг волосы, также становится табу. Так как его руки пришли в соприкосновение со священной головой, они не смеют притрагиваться к пище или зани­маться другим делом; кто-нибудь из соплеменников кормит его пи­щей, приготовленной на священном огне. Табу с него нельзя снять до наступления следующего дня. В этот день он натирает руки картофе­лем или корнем папоротника, также приготовленными на священном огне; а после того как это блюдо принесут главе семьи по женской ли­нии и он отведает его, с рук „парикмахера" снимается табу. В некото­рых районах Новой Зеландии самым священным днем в году считался день стрижки волос; в этот день со всей округи собирались толпы людей.

Удаление остриженных волос и ногтей. После того как волосы и ногти благополучно остригли, трудность заключается в том, чтобы от них избавиться. Ведь от любого вреда, причиненного им, урон понесут равно и их владельцы. Представление о том, что человека можно околдовать с помощью прядей его волос, обрезков ногтей или какой-либо другой части его тела, распространено едва ли не по всему миру, и данные, которые говорят в его пользу, слишком обширны, известны и одно­значны, чтобы подвергать здесь этот вопрос детальному исследованию. Это суеверие покоится на общей идее симпатической связи, якобы су­ществующей между человеком и всем тем, что когда-либо составляло часть его тела или с ним сколько-нибудь тесно соприкасалось. Ограни­чимся несколькими примерами. Они относятся к области симпатической магии, называемой контагиозной.

В прошлом жители Маркизских островов испытывали особый страх перед колдовством. Колдун поднимал волос, плевок или что-либо остав-

225

8  Д. Фрэзер

шееся от человека, которому он хотел повредить, заворачивал все это в зеленый лист и помещал сверток в мешок, завязанный сложным узлом. Сверток он с соблюдением определенных обрядов зарывал, после чего его жертва умирала от изматывающей болезни, которая продолжалась 20 дней. Жизнь такого человека можно было спасти, найдя и выкопав ногти, волосы и т. д., так как после этого магическое средство теряло свою силу. Стремясь кого-то умертвить, колдун-маори старался завла­деть прядью волос, обрезками ногтей, плевком или куском одежды своей жертвы. Заполучив то, что ему нужно, колдун фальцетом распе­вал над ним заклинания и проклятия и зарывал его в землю. Пока за­рытая вещь сгнивала, чах, как предполагалось, и ее бывший владелец. Когда австралийский абориген хочет избавиться от своей жены, он срезает у спящей прядь волос, привязывает ее к копьеметалке и направ­ляется в соседнее племя, где передает ее другу. Тот каждую ночь вты­кает копьеметалку в землю перед огнем: признаком того, что женщина умерла, служит падение копьеметалки. Способ действия этого магиче­ского средства объяснил доктору Хоуитту один туземец племени вирадь-юри. „Видите ли, - сказал он, - когда наш знахарь захватит что-то при­надлежащее человеку и поджаривает это с заклинаниями, огонь вбирает в себя запах того человека, и это добивает беднягу".

Гуцулы, живущие в Карпатах, воображают, что, если мыши завладе­ют чьими-то состриженными волосами и соорудят из них свое гнездо, владелец их будет страдать головными болями или, больше того, повре­дится в уме. Немцы также верят, что, если срезанные волосы попадутся птицам и они построят из них гнездо, у обладателя волос начнутся голов­ные боли; или еще считается, что на голове у него выступит сыпь. Тот же предрассудок имеет, или имел, хождение на западе графства Суссекс.

Считается также, что состриженные или вычесанные волосы могут оказать влияние на погоду: вызвать дождь, град, гром и молнию. Мы уже знаем, что при стрижке волос в Новой Зеландии с целью предотвратить гром и молнию произносилось специальное заклинание. В Тироле ведьм подозревают в том, что при помощи состриженных или вычесанных волос они вызывают сильный град и грозу. Индейцы-тлинкиты, как известно, приписали бурю опрометчивому поступку девушки, которая > расчесала волосы, выйдя из дому. Такого же мнения, по-видимому, придерживались и римляне: на борту корабля они подстригали волосы и ногти исключительно во время бури, то есть когда несчастье уже обру­шилось. У шотландских горцев сестра, как говорят, не должна расчесы­вать волосы ночью, если брат ее ушел в море. Когда умирал член племе­ни мани из Читомбэ, или Джумбы, люди толпами подбегали к трупу и вырывали его волосы, зубы и ногти: все это они хранили как магиче­ское средство для вызывания дождя, который в противном случае не вы­пал бы. Туземцы племени макоко из Анзикоса обратились к миссионе­рам с просьбой отдать им половину своих бород, чтобы с их помощью вызвать дождь.

Если состриженные волосы и ногти сохраняют симпатическую связь с их прошлым владельцем, то всякий, кто ими завладевает, может с их помощью заручиться хорошим отношением к себе со стороны их быв­шего хозяина. Ведь в соответствии с принципами контагиозной магии, стоит лишь причинить вред волосам или ногтям, как это одновременно повредит человеку. Поэтому, когда нанди берут кого-то в плен, они

226

бреют ему голову и держат сбритые волосы в залог того, что пленник не предпримет попытку к бегству; когда за него приходит выкуп, вместе с ним они возвращают и его волосы.

Для того чтобы предохранить состриженные волосы от повреждения и от опасности со стороны колдунов, нужно спрятать их в надежное место. Состриженные локоны вождя маори с должным тщанием собира­ли и зарывали на соседнем кладбище. Таитяне зарывали срезанные пряди своих волос в храмах. Один путешественник заметил на улицах города Соку пирамиды из больших камней с вставленными в трещины пучками человеческих волос. На вопрос, что это означает, ему ответили, что,когда местный житель стрижет себе волосы, он старательно собирает упавшие пряди и всовывает их в одну из этих пирамид, которые посвящены мест­ному фетишу и в силу этого неприкосновенны. Пирамиды из священных камней, как путешественник узнал впоследствии, были обычной мерой предосторожности против колдовства: если человек обойдется со свои­ми волосами небрежно, часть их может попасть в руки врага, который получит возможность опутать их владельца чарами и погубить его .'Когда жители Сиама с большой торжественностью срезают хохолок с головы ребенка, пряди волос помещают в небольшой сосуд из банановых листь­ев и пускают по течению ближайшей реки или канала. По мере того как уплывают волосы, вместе с ними якобы уплывает все дурное и вредное в характере ребенка. Длинные же волосы сохраняют до тех пор, пока ребенок не совершит паломничество к следу Будды на священном холме в Прабате. Там волосы отдают жрецам, которые, сделав из них щетку, якобы подметают ею след Будды. Однако фактически ежегодно в дар жрецам приносится столько волос, что они не в силах использовать их целиком. Поэтому излишек волос они преспокойно сжигают, как только паломники пускаются в обратный путь. Срезанные волосы и ногти рим­ского жреца Юпитера зарывали под деревом, приносящим счастье. Отре­занные косы девственных весталок вывешивались на старом дереве лотоса.

Срезанные пряди и обрезки ногтей часто прячут просто в укромном месте (не обязательно в храме, на кладбище или на дереве, как в приве­денных примерах). Так, в Швабии срезанные пряди волос рекомендуется прятать в таком месте, где на них не падал бы солнечный или лунный свет, например в землю или под камень. В Данциге их зарывают в мешке под порогом. На одном из Соломоновых островов, на острове Уги, волосы зарывают так, чтобы они не попали в руки врага, способного проделать с ними разные магические манипуляции и навлечь на челове­ка болезнь или несчастье. Тот же страх побуждает вообще жителей Мела­незии прибегать к сокрытию срезанных волос и ногтей. Этот обычай рас­пространен у многих южноафриканских племен, которые боятся, как бы колдуны не овладели отделенными от их тела частицами и не причинили с их помощью зло. У кафров этот страх заходит еще дальше. Они не толь­ко зарывают состриженные волосы и ногти в укромном месте, но, если один из них вычесывает голову другому, он сохраняет пойманных пара­зитов „и обязательно передает их хозяину; ведь они, согласно туземной теории, питались кровью этого человека, и убей их другой человек, в его власти оказалась бы кровь первого, а вместе с ней он мог бы подей­ствовать на него сверхъестественным путем".

В других случаях состриженные волосы и ногти сохраняют не для

227

того, чтобы они не попали в руки колдуна, а для того, чтобы при воскре­сении тела, на которое рассчитывают некоторые народности, они были в распоряжении владельца. Так, перуанские инки с крайней тщатель­ностью сохраняли обрезки ногтей и состриженные или вычесанные гребнем волосы; они вставляли их в углубления в стенах и ниши. Если они выпадали оттуда, заметивший это индеец поднимал их и клал на мес­то. В разное время я спрашивал различных индейцев о том, почему они так поступали, и всякий раз они отвечали мне одинаково: „Знай, все ро­дившиеся люди должны возвратиться к жизни (слова для выражения по­нятия воскресения у них нет) и их души вместе со всем, что принадлежа­ло их телам, должны восстать из могил. Так вот, для того чтобы не быть вынужденными разыскивать свои волосы и ногти в такое время, когда и гак будет много спешки и беспорядка, мы складываем их в одно мес­то, с тем чтобы было удобнее собрать их воедино; мы также по мере воз­можности стараемся плевать в одно место". И турки также никогда не выбрасывают обрезки ногтей, напротив, старательно вкладывают их в трещины в стенах или в досках в уверенности, что в день воскресения они им понадобятся. Армяне не выбрасывают срезанные волосы и ногти (а также выдернутые зубы), а прячут их в местах, которые почитают священными (таковы, например, трещины в церковной стене, опорный столб дома, дупло). Они верят, что при воскресении все эти части тела им потребуются и тот, кто не укроет их в надежном месте, будет в этот великий день метаться в их поисках. В деревне Друмконрат в Ирландии когда-то жили старухи, которые, узнав из священного писания, что все волосы на их голове пересчитаны всевышним, ожидали, что в Судный день дадут за них отчет. Чтобы быть в состоянии это сделать, они прятали срезанные волосы в соломенные крыши своих домов.

Некоторые народы сжигают ненужные волосы, чтобы те не попали в руки колдунов. Так поступают патагонцы и некоторые племена Викто­рии. В Верхних Вогезах жители говорят, что обрезки волос и ногтей никогда не следует разбрасывать вокруг себя, чтобы колдун не исполь­зовал их в своих целях; лучше всего их сжечь. По той же причине италь­янские женщины ненужные волосы либо сжигают, либо выбрасывают в такое место, где они никому не могут попасться на глаза. Повальный страх перед колдовством побуждает негров Западной Африки, макололо в Южной Африке и таитян сжигать или зарывать срезанные волосы. Многие жители Тироля сжигают волосы, дабы ведьмы не смогли, вос­пользовавшись ими, поднять бурю; другие закапывают их или сжигают, чтобы они не использовались для постройки птичьих гнезд, так как в этом случае у тех, кому они принадлежали, заболела бы голова.

В практике уничтожения волос и ногтей есть явная непоследова­тельность. Она ставит цель воспрепятствовать тому, чтобы отделенные от тела части стали орудием в руках колдунов. Однако возможность их использования в этом качестве зависит от симпатической связи, якобы существующей между ними и человеком, частью которого они являлись. А если такая связь продолжает существовать, то как эти части тела могут быть уничтожены без того, чтобы при этом не был нанесен вред и самому человеку?

Табу на плевки. Страх перед колдовством, который заставил многие народы прятать или уничтожать остриженные волосы и ногти, побудил другие (да и те же) народы так же обращаться и с плевками.

228                                                  .

Слюна, в соответствии с принципами симпатической магии, составляет часть человека, и все происходящее с нею оказывает на человека воздей­ствие. Подобрав плевок врага, индеец племени чилоте вложит его в клубень картофеля и, произнося заклинание, положит клубень в золу, чтобы враг зачах, подобно тому как клубень высыхает в золе. Или еще он вложит плевок в лягушку и бросит ее в несудоходную реку, что заставит жертву биться в лихорадочном ознобе. В большом почете магическое искусство было у туземцев Уреверы (область в Новой Зеландии). Чтобы околдовать человека, они пользовались его слюной. Поэтому гости старательно прятали свои плевки, дабы лишить колдунов возможности повредить им. В некоторых австралийских племенах ни один туземец не станет плевать, если поблизости находится враг, а не то враг найдет плевок, передаст его колдуну, тот же изготовит из него ма­гическую смесь, что дурно скажется на плюнувшем. Даже в собственном доме австралийский абориген по той же причине стирает и уничтожает слюновыделения.

Если к таким мерам предосторожности прибегают простолюдины, то правители и вожди их, естественно, усиливают. На Сандвичевых остро­вах вождя повсюду сопровождал доверенный слуга с переносной плева­тельницей, содержимое которой он каждое утро тщательно зарывал, чтобы оно не попало в руки колдунов. Когда на Невольничьем Береге слюну отхаркивает верховный правитель или вождь, ее тщательно соби­рают и либо зарывают, либо прячут. По той же причине аналогичные меры предосторожности принимают, когда сплевывает вождь племени табали в Южной Нигерии.

Возможность использовать плевки в магических целях делает слю­ну — вместе с кровью или обрезками ногтей — материалом, пригодным для скрепления соглашений: обмениваясь слюной, договаривающиеся стороны дают друг другу залог верности. Если одна из сторон впослед­ствии нарушит взятое на себя обязательство, другая может наказать ее за вероломство, магически воздействуя на слюну клятвопреступника, находящуюся в ее распоряжении. Когда негры племени ваджага (Восточ­ная Африка) желают заключить договор, договаривающиеся стороны, сев на землю, ставят между собой чашу с молоком или с пивом и, произнеся над напитком заклинания, отхлебывают глоток молока или пива, после чего сплевывают выпитое друг другу в рот. Когда на этот ритуал не хватает времени, оба участника просто плюют в рот другу дру­гу, что с равным успехом скрепляет соглашение.

Табу на пищу. В том, что представления первобытного человека о пище покрыты густой пеленой предрассудков, нет ничего неожиданного. Он воздерживается от употребления в пищу многих видов животных и растений, которые сами по себе полезны, но по той или иной причине представляются первобытному человеку скрывающими роковую опас­ность для него. Примеры пищевых запретов слишком хорошо известны и многочисленны, чтобы приводить их здесь. Если суеверный страх удер­живает даже простого человека от употребления в пищу тех или иных веществ, то на лиц священных и табуированных (к примеру, верховных правителей и жрецов) налагаются еще более многочисленные и жесткие ограничения подобного рода. Мы уже знаем, что римский жрец Юпитера (Flamin Dialis) не имел права употреблять в пищу (и даже называть по имени) некоторые виды растений и животных, а мясной рацион египет-

229

ских фараонов был ограничен говядиной и гусиным мясом. Жрецы и правители у многих варварских народов древности совсем не употреб­ляли в пищу мясо. Жрецам-фетишам на Лоангском побережье,так назы­ваемым гангам , запрещалось употреблять в пищу и даже смотреть на многие виды животных и рыб. Поэтому их мясной рацион был крайне ограничен: нередко они питались только травами и корнями, хотя вместе с тем им разрешалось пить теплую кровь. У лоанго наследнику престола с детства запрещалось употреблять в пищу свинину. С раннего детства ему не разрешалось также есть на людях плод дерева кола. При достиже­нии половой зрелости жрец наставлял его есть только такую домашнюю птицу, которую он сам убил и приготовил; с годами число табу продол­жало расти. После восшествия на престол правителю острова Фернандо-по запрещается употреблять в пищу кокко (Arum acak), мясо оленя и дикобраза, то есть обычную пишу его подданных. Верховному вождю масаев разрешается есть исключительно молоко, мед и жареную козью печень; в противном случае он потерял бы способность предсказывать будущее и приготавливать колдовское зелье.

Табу на узлы и кольца. Мы уже видели, что среди многих табу, соблюдение которых выпало на долю римского Flamin Dialis, был за­прет иметь на одежде хотя бы один узел и запрет носить кольца (если они не сломаны). В состоянии святости, или табуированности, пребы­вают мусульманские паломники в Мекке, которым также запрещается носить кольца и завязывать узлы. Правила эти имеют сходный смысл, и их можно рассмотреть совместно. Что касается узлов, то народы во многих частях света питают глубокое предубеждение против завязыва­ния узлов на своей одежде в определенные критические периоды, особенно при родах, бракосочетании и погребении. Так, трансильванские саксонцы развязывают все узлы на одежде роженицы, ибо считают, что это облегчает роды; с той же целью в доме роженицы отмыкают все зам­ки на дверях и сундуках. Лапландцы также убеждены, что у роженицы на одежде не должно быть узлов, потому что они делают роды трудными и мучительными. У народов Ост-Индии это суеверие распространяется на все время беременности. Считается, что если беременная женщина ста­нет вязать узлы, обвязывать волосы лентой или вообще что-то закреп­лять, то это „стянет" ребенка или „свяжет" саму роженицу. Мало того, некоторые народности этого региона требуют соблюдения данного запре­та не только от будущей матери, но и от отца ребенка. У приморских даяков ни один из родителей во время беременности не может обвязы­вать или прикреплять что-либо веревкой. На четвертом или пятом месяце беременности племя тумбулу (северная часть острова Целебес) справля­ет обряд, после которого мужу, помимо всего прочего, запрещается вя­зать крепкие узлы и сидеть скрестив ноги.

Здесь имеет место представление, что завязанный узел, как выра­жаются жители Ост-Индии, „связывает" женщину, другими словами, мешает наступлению родов или замедляет выздоровление после родов. Материальное препятствие в виде узла на веревке, согласно принципам гомеопатической, или подражательной, магии, порождает соответствую­щее препятствие в теле роженицы. В пользу этого объяснения свиде­тельствует обычай, соблюдаемый в случае трудных родов госами (За­падная Африка). Когда женщина не может разродиться в течение долго­го времени, на помощь ей призывают колдуна. Взглянув на нее, он

230

изрекает: ,.Женщина не может родить потому, что ребенок связан в утробе". Уступая мольбам родственниц, он обещает развязать узел, чтобы женщина смогла благополучно разрешиться от бремени. С этой целью он приказывает принести из лесу крепкую лиану и с ее помо­щью связывает руки и ноги роженицы за спиной. После этого он вынима­ет нож, выкрикивает имя женщины и, получив ответ, разрезает узел ножом со словами: ,,Ныне я разрезаю твои узы и узы твоего ребенка". Затем он режет лиану на мелкие кусочки, погружает их в сосуд с водой и окатывает этой водой женщину. Рассечение лианы, связывавшей руки и ноги женщины, является здесь обычным случаем применения гомео­патической, или подражательной, магии: освобождая от пут конечности роженицы, колдун воображает, что одновременно он совлекает путы с ребенка в утробе матери, мешающие его появлению на свет. Тот же ход мысли лежит в основе соблюдаемого некоторыми народами обычая отмыкать засовы и открывать двери, когда в доме идут роды. В таких случаях немцы Трансильвании, как мы знаем, отпирают все замки. То же имеет место в Фойгтланде и Мекленбурге. На северо-западе граф­ства Аргайлл суеверные люди во время родов отпирают в доме все зам­ки. Когда на острове Салсетт близ Бомбея женщине приходит срок ро­жать, для облегчения родов в доме отпирают замки на дверях и комо­дах. У манделингов Суматры в таких случаях открывают крышки всех сундуков, коробок, кастрюль и прочих закрывающихся предметов; если это не возымеет желаемого действия, заботливый муж обязан нано­сить удары по выступающим концам перекрытий, чтобы расшатать их; туземцы верят, что ,для облегчения родов все должно быть распахнутым и расшатанным". Если женщина в Читтагонге никак не мо­жет разрешиться от бремени, повивальная бабка отдает приказание распахнуть настежь все двери и окна, откупорить все бутылки, вынуть затычки из всех бочонков, отвязать коров в стойлах, лошадей на ко­нюшне, сторожевую собаку в конуре, отпустить на волю овец, кур, уток и т.д. По представлению местных жителей, верным средством помочь появлению ребенка на свет считается выпустить всех живот­ных — и даже неодушевленные предметы — на свободу. Когда приходит пора рожать женщине с острова Сахалин, ее муж развязывает все, что только можно: распускает свои косички, развязывает шнурки на бо­тинках. Во дворе он вытаскивает из полена топор, отвязывает от дере­ва причаленную лодку, вынимает патроны из ружья и стрелы из само­стрела.

Во время беременности жены мужчина племени тумбулу, как мы видели, не только не завязывает узлов — он также не сидит со скрещен­ными ногами. Ход мысли в обоих случаях одинаков. С точки зрения гомеопатической магии безразлично, скрещиваете ли вы нити, затягивая их в узел, или скрещиваете ноги, когда усаживаетесь поудобнее, — в обо­их случаях вы противодействуете свободному протеканию событий. Эту важную истину хорошо усвоили себе римляне. Такой авторитет, как Плиний, уверяет: сидеть со сложенными руками рядом с беремен­ной женщиной или больным, проходящим курс лечения, - значит причи­нять им большой вред. Еще больший вред вы приносите им, если обни­маете ногу или ноги сложенными руками или кладете ногу на ногу. Древние римляне считали подобные позы помехой во всякого рода делах: в военном совете, на собрании магистратов, во время молений и

231

жертвоприношений никому не разрешалось скрещивать ноги и спле­тать руки. Хрестоматийный пример ужасных последствий, которые могут проистечь из этого, — Алкмена. Семь дней и семь ночей не могла она произвести на свет Геракла, потому что перед ее домом со сплетен­ными руками и скрещенными ногами сидела богиня Люпина; ребенок родился, когда эту богиню обманом заставили изменить позу. Если беременная женщина имеет привычку сидеть скрестив ноги, у нее, по мнению болгар, будут трудные роды. Когда беседа стихает и насту­пает молчание, жители некоторых районов Баварии приговаривают: ,,Ну вот, кто-то скрестил ноги".

Магическое воздействие узлов, связывающих человека и затрудняю­щих его передвижение, не в меньшей мере, чем на родах, сказывается на браке. Вплоть до XVIII столетия в Европе считалось, что брак может расстроить всякий, кто во время обряда венчания запрет замок или за­вяжет на веревке узел, а затем выбросит замок или веревку. Подлин­ный союз новобрачных невозможен до тех пор, пока замок не будет отперт, а узел развязан. Тяжкой обидой считалось поэтому не только прибегать к колдовству такого рода, но и красть или прятать орудие колдовства (то есть замок или веревку с завязанным узлом). В 1718 году парламент города Бордо приговорил человека к сожжению живь­ем за то, что с помощью завязанных узлов он погубил будто бы целое семейство. В 1705 году в Шотландии за кражу заколдованных узлов были приговорены к смерти двое мужчин; некая женщина изготовила их для того, чтобы расстроить супружеское счастье семьи Сполдинг из города Ашинтилли. Вера в действенность подобных магических средств сохранилась в горных районах графства Перт до конца века. В этот период в приходе Лоджирэйт, что расположен между рекой Тум-мель и рекой Тей, у жителей сохранялся обычай перед церемонией бра­косочетания со всем тщанием распускать узлы на одежде невесты и жениха. С тем же предрассудком мы сталкиваемся в Сирии. Лица, помо­гающие жениху-сирийцу облачиться в брачные одежды, следят за тем, чтобы на них не был завязан ни один узел и не была застегнута ни еди­ная пуговица. В противном случае враги смогут магическим путем ли­шить жениха его супружеских прав. Тот же страх распространен по всей Африке. Для того чтобы лишить жениха мужской силы, колду­ну достаточно было завязать узел на платке, который перед этим он потихоньку приложил к какой-нибудь части тела жениха, когда тот садился на коня, чтобы отправиться за невестой. Считалось, что, пока узел на платке будет завязан, жених не сможет вступить в свои супру­жеские права.

Дурное влияние узлов может проявиться также в болезнях и вся­кого рода напастях. Так, иногда колдун госов в Западной Африке, проклиная врага, затягивает на стебельке травы узел со словами: „Этим узлом я завязываю такого-то. Пусть на него обрушатся все беды! Пусть змея укусит его, когда он идет по полю! Пусть на охоте набросится на него прожорливый зверь! Пусть вода смоет его, когда он ступит в реку! Пусть во время грозы молния поразит его! Пусть кошмары мучают его по ночам!" В этот узел колдун завязывает якобы жизнь своего врага. Упоминание о злокозненности тех, „кто похваляется узлами", встреча­ется в Коране. В арабском комментарии к этому отрывку говорится, что слова эти относятся к женщинам-колдуньям, которые завязывают

232

узлы на веревках, а затем дуют и плюют¹ на них. Комментатор рас­сказывает, что давным-давно некий коварный иудей околдовал самого пророка Мухаммеда тем, что затянул на веревке девять узелков и при­прятал ее в колодце. От этого пророк заболел, и кто знает, как оберну­лось бы дело, если бы архангел Гавриил вовремя не поведал пророку о местонахождении веревки с узлами. Вскоре верный Али вытащил зловещую веревку из колодца, и пророк прочитал над ней заклинания, которые специально для этого случая были внушены ему свыше. По прочтении каждого стиха развязывали один узел, и Мухаммед чувство­вал облегчение.

Узлы не только убивают, но и излечивают. Их целительная сила проистекает из веры в то, что развязывание узлов, вызывающих недо­могание, приносит больному облегчение. Вот о каком способе лечения грыжи сообщает Плиний. Из клубка вытягивается нить; на ней завязы­вают семь или девять узлов, после чего ее привязывают к грыже боль­ного. Чтобы лечение было действенным, нужно, завязывая каждый узел, произносить имя какой-нибудь вдовы. О'Донован² описывает такое средство, употребляемое туркменами против лихорадки. Колдун берет верблюжью шерсть и, бормоча заклинание, сплетает из нее крепкую нить. Потом он завязывает на этой нити семь узлов. Прежде чем затя­нуть каждый из них, он на него дует. Эту узловатую нить больной носит на запястье в качестве браслета. Ежедневно он распутывает один узел и дует на него. Когда развязаны все семь узлов, нить сворачивают в клу­бок и кидают в реку, воображая при этом, что вместе с ним уплывает и лихорадка.

Колдуньи пользуются узлами также для того, чтобы крепко привя­зать к себе возлюбленного. В стихотворении Виргилия девушка, влюб­ленная в Дафниса, старается выманить его из города с помощью маги­ческих чар: на каждой из трех разноцветных веревок она завязывает по три узелка. Арабская девушка, сердце которой было отдано какому-нибудь мужчине, также стремилась завоевать его любовь и привязать к себе тем, что завязывала узлы на его биче; впрочем, ее ревнивая соперница распутывала их. К узлам в соответствии с тем же принципом гомеопатической магии, прибегали для того, чтобы остановить беглеца. В Свазиленде часто можно видеть, что на траве по обочинам дорог завя­заны узлы. Каждый из этих узлов повествует о семейной драме. От мужа убежала жена, и он с друзьями пустился за ней в погоню. А чтобы беглян­ка не запутала след, они, так сказать, „связали тропу". У русских сеть со множеством завязанных на ней узлов считалась весьма действенным средством против колдовства. Поэтому жители некоторых областей России накидывали на свадебный наряд невесты рыболовную сеть, чтобы тем самым уберечь ее от напастей. С той же целью жених и дружки часто перепоясываются кусками сети или, на крайний случай, плотно прилегающими кушаками. Чтобы навредить им, колдун должен сначала распустить все узлы в сети или снять с них кушаки. Амулет в России нередко представляет собой просто узловатую веревку. Считается, что если обвить вокруг рук и ног моток красной шерсти, то это предохра-

В английском языке глагол puff означает одновременно ,дуть" и похва­ляться", ..важничать". - Прим. пер.

² О'Донован Джон (1809-1861) - ирландский историк и филолог.   

233

I

нит от малярии и лихорадки. Для того чтобы обезопасить ребенка от скарлатины, достаточно якобы обвить вокруг его шеи девять мотков шерсти. В Тверской губернии к шее коровы, идущей впереди всего стада, привязывают особой формы мешок, предназначенный для того, чтобы не подпускать волков к стаду: он обладает-де способностью сковывать челюсти прожорливого зверя. По тому же принципу весной, прежде чем выгнать на выпас табун лошадей, вокруг него трижды обносят висячий замок. Обносящий на ходу замыкает и отмыкает его, приговаривая: „Этим стальным замком я запираю пасть серых волков, чтобы они не напали на мой табун".

Считалось, что узлы и замки могут служить зашитой не только от колдунов и от волков, но и от самой смерти. Когда в 1572 году в Сент-Эндрюз женщину, приговоренную к сожжению живьем за колдовство, подвели к месту казни, на ней обнаружили белую тряпку в форме ворот­ника со множеством свисающих узловатых тесемок. Эту тряпку при­шлось отнимать у нее силой, так как женщина явно пребывала в уверен­ности, что если на ней будет тряпка с узлами, то она не сгорит на костре. Когда тряпку все-таки отобрали, колдунья воскликнула: „Теперь я про­пала!" Во многих районах Англии имеет хождение верование, согласно которому в доме никто не может умереть, пока он остается на замке или на запоре. В силу этого в Англии весьма широко распространен обычай отпирать все замки и засовы, когда больной явно находится при смерти, чтобы без нужды не продлять его агонию. К примеру, в 1863 году в городе Тонтоне ребенок заболел скарлатиной, и смерть его казалась неминуемой. „Как водится, собрались на совет местные мат­роны и для того, чтобы оградить ребенка от „мучительной смерти", из всех комодов, ящиков, дверей и шкафов в доме вынули ключи и распахнули их настежь, а тело самого ребенка положили прямо под косяком, чтобы устроить ему надежный и безболезненный переход в вечность". Но ребенок, странное дело, не захотел воспользоваться преимуществами, столь любезно предоставленными в его распоряже­ние мудрыми и опытными дамами Тонтона, — вместо того чтобы отдать богу душу, он предпочел остаться в живых.

Правило, которое предписывает участвовать в магических и религи­озных обрядах с распущенными волосами и босыми ногами, также осно­вывается, вероятно, на опасении, что наличие узла или чего-то стягиваю­щего на голове или на ногах участника отрицательно скажется на эф­фективности обряда.

Подобную же способность некоторые народы приписывают кольцам. Так, на острове Карпатос жители не застегивают одежду, в которую об­ряжают тело мертвого, и следят за тем, чтобы на нем не осталось колец. „Ведь душа, — уверяют они, — может задержаться даже в мизинце и не иметь покоя". Здесь не предполагается, наверное, что после смерти душа выходит из тела через кончики пальцев, но все же считается, что. препятствуя ее усилиям покинуть бренную оболочку, кольцо ока­зывает на бессмертный дух стесняющее воздействие. Другими словами, кольца, как и узлы, действуют наподобие духовных пут. Вероятно, поэтому у древних греков существовало правило - его приписывают Пифагору, — запрещавшее ношение колец. Никто не имел права вхо­дить в святилище владычицы в Ликосуре (Аркадия) с кольцом на пальце. Люди, обращавшиеся к оракулу Фавна в Пренесте, должны

234

 

были сохранять целомудрие, не употреблять в пищу мясо и не носить колец.

То, что препятствует выходу души из тела, может, напротив, поме­шать злым духам войти в него. Поэтому кольца используются в каче­стве амулетов против демонов, ведьм и привидений. Тирольцы говорят, что роженице ни при каких обстоятельствах не следует снимать с пальца обручальное кольцо: в противном случае духи и ведьмы получат власть над ней. Человек, которому предстоит положить труп в гроб, по обычаю лапландцев получает от мужа, жены или детей умершего медное кольцо и носит его на правой руке до тех пор, пока не опустит тело в могилу. Кольцо служит ему амулетом, предохраняющим от любого вреда со сто­роны души покойного. Вопрос о том, в какой мере обычай ношения колец был порожден верой в их способность удерживать душу в теле или отвращать от нее демонов, представляется достойным рассмотрения. Здесь эта вера занимает нас постольку, поскольку она проливает свет на обычай, запрещавший римскому жрецу Юпитера носить кольцо, если последнее не сломано. Наряду с запретом иметь узлы на одежде, это правило указывает на страх перед тем, что свобода передвижения могу­щественного духа, воплощенного в жреце, будет стеснена духовными и телесными путами, каковыми являются кольца и узлы.

Глава ХХП ЗАПРЕТНЫЕ СЛОВА

Табу на имена собственные. Первобытный человек, не будучи в состоянии проводить четкое различие между словами и вещами, как правило, воображает, что связь между именем и лицом или вещью, которую оно обозначает, является не произвольной и идеальной ассоциацией, а реальными, материально ощутимыми узами, соединяющими их столь тесно, что через имя маги­ческое воздействие на человека оказать столь же легко, как через воло­сы, ногти или другую часть его тела. Первобытный человек считает свое имя существенной частью самого себя и проявляет о нем надлежащую заботу. Североамериканский индеец, к примеру, „относится к своему имени не как к обычному ярлыку, но как к самостоятельной части сво­его тела (подобно глазам или зубам) и пребывает в уверенности, что от дурного обращения с именем проистекает не меньший вред, чем от ра­ны, нанесенной какому-нибудь телесному органу. Такого же мнения придерживаются многочисленные племена, занимающие пространство от Атлантического океана до Тихого. С этим обычаем связано большое число любопытных правил, относящихся к сокрытию или изменению собственных имен". На старости лет некоторые эскимосы выбирают себе новое имя, надеясь с его помощью обрести новые силы. Туземцы племе­ни толампу на острове Целебес верят, что, записав имя человека, вы мо­жете вместе с ним унести и его душу. Многие из современных первобыт­ных людей считают имена существенной частью самих себя и прилагают много усилий, чтобы скрыть свои подлинные имена и тем самым не дать в руки злоумышленников оружие против себя.

235

Начнем с народов, находящихся на низшей ступени общественного развития. Австралийские аборигены нередко держат личные имена в тай­не от всех из боязни, „что, узнав ваше имя, враг может магическим пу­тем использовать его вам во вред". „Австралийский абориген, —по сло­вам другого автора, — всегда очень неохотно называет свое настоящее имя. Это нежелание, несомненно, объясняется страхом перед тем, что, овладев именем, колдун может ему навредить". У племен Центральной Австралии каждый мужчина, женщина и ребенок кроме имени, употреб­ляемого в обиходе, имеет тайное или священное имя, которое присваи­вается ему старейшинами сразу же или вскоре после рождения. Оно из­вестно только членам группы, имеющим полное посвящение. Упомина­ется это тайное имя лишь в наиболее торжественных случаях. Произне­сение его при женщинах или мужчинах из другого клана расценивается как серьезнейшее нарушение племенного этикета (в нашем понимании к нему можно приравнять разве что случаи самого вопиющего свято­татства). Во всяком случае имя произносится только шепотом и лишь после того, как приняты все меры предосторожности, чтобы никто из посторонних не смог его подслушать. „Туземцы не сомневаются, что, узнав их тайные имена, иноплеменник получит благоприятную возмож­ность нанести им вред путем магии".

Тот же страх, по-видимому, породил сходный обычай у древних египтян, чей сравнительно высокий уровень цивилизации странным образом уживался с пережитками самой грубой дикости. У каждого египтянина было два имени: истинное и доброе или, иначе, большое и малое. Доброе, или малое, имя было известно всем, истинное же, или большое, имя египтяне держали в глубокой тайне. Ребенок из касты брахманов также получает при рождении два имени: имя для повсед­невного обихода и имя тайное (оно должно быть известно только его отцу и матери). Последнее имя произносят только при совершении обря­дов, например обряда бракосочетания. Обычай этот направлен на защиту человека от магии: ведь чары становятся действенными лишь в сочета­нии с подлинным именем. Туземцы острова Ниас верят, что демоны, услышав имя человека, могут причинить ему вред. Поэтому они никогда не произносят имена младенцев, ибо те особенно подвержены нападе­ниям злых духов. По той же причине местные жители не зовут друг дру­га по имени, находясь в излюбленных обиталищах духов: в сумрачных чащах, лесах, на берегах рек или водопадов.

Свои имена держат в тайне и индейцы-чилоте, они не любят, когда их имена произносят в полный голос. Ведь на материке и на прилегаю­щих островах их могут услышать феи и черти. Зная имена, они не замед­лят чем-нибудь навредить людям, но эти злокозненные духи бессильны, пока им неизвестны имена. Арауканец едва ли откроет свое имя чуже­странцу из боязни, что последний приобретет сверхъестественное влия­ние на него. Если человек, несведущий в предрассудках этого племени, все-таки спросит арауканца о его имени, тот ответит: „У меня его нет". Если тот же вопрос задать оджибве, он посмотрит на одного из присут­ствующих и попросит ответить за него. „Такое нежелание проистекает из усвоенного в детстве мнения, согласно которому повторение личных имен мешает росту и они останутся малорослыми. Многие пришельцы поэтому воображали, что у индейцев либо совсем нет имен, либо они их позабыли".

236

 

Оджибве, как мы только что убедились, сообщают пришельцам имя человека без угрызений совести и без боязни дурных последствий. Ведь такая опасность возникает лишь в том случае, если имя произносит сам его владелец. В чем здесь дело? Почему, в частности, считается, что че­ловек, произнеся свое имя, прекращает расти? Можно предположить, что имя человека в глазах первобытных людей является его частью только тогда, когда он произносит его сам, в остальных же случаях оно не имеет жизненной связи с его личностью и не может служить ору­дием нанесения вреда. Первобытные философы скорее всего рассуждали так: если имя вылетает из уст самого человека, он расстается с живой частью самого себя. Такой человек, если он продолжает упорствовать в своем безрассудном поведении, наверняка кончит истощением жиз­ненной энергии и расстройством организма. Сторонники этой простой теории могли указать своим запуганным ученикам на скрюченных не­дугом развратников и людей слабого телосложения — ужасные примеры судьбы, которая рано или поздно ждет людей, чрезмерно усердствующих в произнесении собственных имен.

Фактом (как бы его ни объясняли) остается то, что дикарь испыты­вает сильнейшее отвращение к произнесению своего имени и в то же вре­мя ничего не имеет против того, чтобы его произносили другие люди. Более того, чтобы удовлетворить любопытство настойчивого чужестран­ца, он сам предлагает им сделать это вместо него. В некоторых районах острова Мадагаскар сообщение имени его носителем является для него табу, но входит в обязанность кого-нибудь из сопровождающих его лиц или рабов. Та же любопытная непоследовательность отмечена у некото­рых племен американских индейцев. Один автор пишет, что „для амери­канского индейца имя является вещью священной и владелец не должен необдуманно разглашать его. Попросите воина любого племени назвать свое имя — ваш вопрос встретит либо прямой отказ, либо вам диплома­тично дадут понять, что неясен смысл вопроса. Но лишь успеет подойти кто-то из друзей, как спрошенный индеец прошепчет нужный ответ ему на ухо. Друг имеет право назвать его имя, узнав в обмен на эту любез­ность имя человека, который задал вопрос". Это общее правило прило-жимо, в частности, к индейцам Британской Колумбии, относительно которых известно, что „одним из наиболее странных предрассудков, которыми буквально пропитаны все эти племена, является нежелание индейцев называть свои имена. Вы никогда не сможете узнать действи­тельное имя человека от него самого; но имена своих соплеменников индейцы сообщают без каких-либо колебаний". Тот же этикет остается в силе на островах восточной части Индийского океана. Общим прави­лом здесь является не произносить собственное имя. Вопрос: „Как вас зо­вут?" — является здесь крайне неделикатным. Если об имени туземца осведомятся административные или судебные инстанции, тот вместо ответа знаком покажет на товарища или прямо скажет: „Спросите его". Это суеверие распространено по всей без исключения Ост-Индии и встре­чается в племенах моту и моту-моту, у папуасов Северной Новой Гвинеи, у нумфоров Голландской Новой Гвинеи и меланезийцев архипелага Бисмарка. В Южной Африке местные жители никогда не называют сво­их имен, если кто-то может сделать это за них,но в случае крайней нуж­ды и сами не отказываются их сообщить.

В некоторых случаях запрет, накладываемый на произнесение имен

                                 -

людей, не имеет постоянного характера, а зависит от обстоятельств и с их изменением утрачивает силу. Так, когда воины племени нанди совер­шают набег, оставшимся дома соплеменникам не разрешается называть их по именам; воинов следует называть именами птиц. Стоит ребенку . забыться и назвать кого-нибудь из ушедших по имени, мать выбранит и предостережет его: ,,Не говори о птицах, летающих в небе". Когда негр племени бангала с Верхнего Конго рыбачит или возвращается с уловом, имя его временно находится под запретом. Все зовут рыбака mwele независимо от того, каково его настоящее имя. Делается это потому, что река изобилует духами, которые, услышав настоящее имя рыбака, , могут воспользоваться им для того, чтобы помешать ему возвратиться с хорошим уловом. Даже после того как улов выгружен на берег, поку­патели продолжают звать рыбака mwele. Ведь духи — стоит им услышать его настоящее имя — запомнят его и либо расквитаются с ним на следую­щий день, либо так испортят уже пойманную рыбу, что он мало за нее выручит. Поэтому рыбак вправе получить крупный штраф со всякого, кто назовет его по имени, или заставить этого легкомысленного болтуна закупить весь улов по высокой цене, чтобы восстановить удачу на про­мысле. Когда воины племени сулка в Новой Британии находятся близко от земли своих врагов гактеев, они тщательно следят за тем, чтобы не произносить вражеских имен. В противном случае враги нападут на них и всех перебьют. Поэтому при подобных обстоятельствах воины-сулка ■ именуют гактеев о lapsiek (что значит ,,гнилые стволы деревьев"), по- « латая, что от этого руки и ноги ненавистных врагов станут тяжеловес­ными и неуклюжими, как бревна. Этот пример хорошо иллюстрирует крайне материалистическое воззрение сулка на природу слова: им ка­жется, что выражение, означающее неуклюжесть, будучи произнесено, гомеопатически поразит неуклюжестью члены их отдаленных врагов. Другой пример курьезного заблуждения такого рода мы находим у каф­ров. Начинающего вора, по их мнению, можно исправить, достаточно только выкрикнуть его имя над кипящим котлом с целебной водой, при­крыть котел крышкой и на несколько дней оставить имя вора в воде. При этом нет ни малейшей необходимости, чтобы о манипуляциях, ко­торые проделывают над его именем, был осведомлен сам вор. Нравст­венное возрождение ему и так обеспечено.

Когда настоящее имя человека необходимо держать в тайне, в ход нередко идет его прозвище или уменьшительное имя. В отличие от пер­вичных, настоящих имен эти вторичные имена не считаются частью са­мого человека, так что их можно без опасения разглашать, не рискуя поставить под угрозу безопасность называемого лица. Для того чтобы не произносить настоящего имени человека, его часто называют по имени его ребенка. Например, „аборигены Гипсленда резко возражали против того, чтобы иноплеменникам стали известны их имена: ведь в таком слу­чае враги могли бы превратить их в орудия заклинания и магическим путем лишить их жизни. Так как у детей, как полагают местные жители, врагов нет, они обычно говорят о мужчине как об „отце, дяде или двоюродном брате такого-то и такого-то ребенка". Но от произнесения имени взрослого человека они неизменно воздерживаются". Альфуры в районе Посо на острове Целебес ни в коем случае не станут произносить свои имена. Поэтому, если вы желаете узнать чье-то имя, вам следует обра­титься не к самому этому человеку, а к его соплеменникам. Если это не

238

представляется возможным, например, если поблизости никого нет, вам надлежит осведомиться об имени его ребенка и обращаться к нему: „Отец такого-то". Впрочем, альфуры неохотно называют даже имена детей: если у ребенка есть племянник или племянница, к нему применя­ется термин ,дядя такого-то" или „тетя такой-то". В традиционном ма­лайском обществе у человека никогда не спрашивают, какое у него имя. Чтобы избежать употребления родительских имен, родителей зовут именами детей. Автор данного сообщения добавляет, что людей бездет­ных называют именами младших братьев. У даяков внутренних областей Борнео детей, достигших возмужания, зовут, в зависимости от пола, отцом или матерью ребенка младшего брата или ребенка сестры отца или матери, то есть его двоюродных братьев и сестер. У кафров считает­ся неучтивым называть невесту ее настоящим именем. Даже если она только что помолвлена и не является еще ни женой, ни матерью, ее при­нято именовать „матерью такого-то". У племен нага (куки, земи и кача) в Ассаме после рождения ребенка родители перестают произносить свои имена и зовутся матерью и отцом такого-то. Бездетные пары фигури­руют как „бездетный отец" и „бездетная мать".

Высказывалось предположение, что широко распространенный обы­чай называть отца именем ребенка берет начало в стремлении мужчин утвердить свое отцовство, чтобы с его помощью получить в отношении детей те права, которыми при материнском счете родства пользовалась мать. При этом, однако, не получает объяснения параллельный обычай (обычай называть мать именем ребенка), который, как правило, с ним сосуществует. Это объяснение тем более неприменимо к обычаю назы­вать бездетных родителей матерью и отцом несуществующих детей, на­зывать мужчин именами их младших братьев или употреблять примени­тельно к детям термины „дядя или тетя такого-то", то есть звать их от­цами и матерями собственных двоюродных братьев и сестер. Все эти обычаи находят простое и естественное объяснение, если предположить, что они проистекают из нежелания произносить подлинные имена лиц, с которыми говорят, или лиц, о которых идет речь. Это нежелание ко­ренится отчасти в боязни привлечь внимание злых духов, а отчасти в страхе, как бы имя не попало в руки колдунов и те с его помощью не навредили его носителю.

Табу на имена родственников. Казалось бы, в общении с родственни­ками и друзьями сдержанность в употреблении собственных имен долж­на исчезнуть или по крайней мере ослабеть. На самом же деле часто все как раз наоборот. С величайшей неукоснительностью это правило приме­няется именно к лицам, связанным самыми тесными кровнородствен­ными узами и в особенности узами брака. Нередко таким лицам запре­щается не только называть друг друга по имени, но и употреблять слова, имеющие с этими именами хотя бы один общий слог. Этот запрет отно­сится, в частности, к мужьям и женам, к мужу и родителям жены, к жене и отцу мужа. Например, кафрская женщина не имеет права публично произносить имена, данные при рождении ее мужу или кому-то из его братьев, а также употреблять запретные слова в их обычном значении. Если, к примеру, мужа ее зовут у-Мпака (от слова impaka, небольшое животное из семейства кошачьих), то она должна называть это животное другим именем. Кафрской женщине, далее, запрещено даже про себя про­износить имена своего свекра и всех родственников мужского пола по

239

восходящей линии. Если ударный слог одного из этих имен встречается в каком-то другом слове, женщина должна заменить это слово или этот слог. Благодаря этому обычаю в женской среде зародился как бы язык в языке, который кафры называют „женским наречием". Понять это „наречие" очень трудно: нет определенных правил образования эвфе­мизмов, а ввиду огромного числа таких слов невозможно составить их словарь. Даже в пределах одного племени может быть значительное число женщин, которые не имеют права использовать заменители, упот­ребляемые другими женщинами, как и сами первоначальные слова. Муж­чина-кафр со своей стороны не может произносить имя тещи, а она его имя. Ему, правда, не запрещается употреблять слова, в которых встре­чается ударный слог ее имени. Киргизка ни в коем случае не решится произнести имена старших родственников своего мужа или употребить слова, напоминающие их по звучанию. Если имя одного из родственни­ков, к примеру, означает „пастух", она должна исключить из своей речи и слово „овца", заменив ее словом „блеющее животное". Если его имя происходит от слова „ягненок", она должна называть ягнят „молодыми блеющими животными". В Южной Индии женщины верят, что произнести имя мужа даже во сне - значит стать причиной его безвременной кончи­ны. Если приморский даяк произнесет имя тестя или тещи, это вызовет гнев духов. А так как он считает своим тестем и тещей не только отца , и мать жены, но и отцов и матерей жен своих братьев и мужей своих сестер, а кроме того, отцов и матерей всех двоюродных братьев и се­стер, то число табуированных имен может оказаться весьма значитель­ным, вместе с чем возрастает и возможность ошибки. Путаница стано­вится еще большей потому, что даяки нередко дают людям весьма упот­ребительные имена, такие, например, как Луна, Мост, Кобра, Леопард. Если одно из таких имен носит кто-нибудь из многочисленных тестей и тещ даяка, соответствующее ходовое слово не должно слетать с его уст. Альфуры Минахассы на острове Целебес заходят еще дальше: они запре­щают употреблять даже такие слова, которые по звучанию чем-то напо­минают имена людей. Особый запрет накладывается в этой связи на имя тестя. Если того зовут, например, Калала, его зять не может называть лошадь обычным словом kawalo. Он обязан употреблять применительно к ней словосочетание „животное для верховой езды" (sasakajan). У аль-фуров с острова Буру запрещается произносить имена своих родителей и родителей жены, а также обозначать предметы обихода словами, кото­рые по звучанию похожи на эти имена. Если ваша теща, например, носит имя Далу, что означает „бетель", вы не имеете права просто попросить дать вам бетеля, а должны спросить растение, которое „делает рот крас­ным". На том же острове существует табу на упоминание имени старше­го брата в его присутствии. Нарушение этих запретов карается штрафом. На острове Сунда считается, что, если человек упомянет имя своего отца или матери, это погубит посев одной из возделываемых там культур.

У нумфоров (Голландская Новая Гвинея) родственникам по браку запрещается называть друг друга по имени. В число табуированных ка­тегорий родственников входят жена, теща, тесть, дяди и тети жены, бра­тья и сестры ее деда и все члены семьи жены и мужа одного поколения с ними (есть одно исключение: мужчина может звать по имени своего шурина). Табу эти вступают в силу сразу же после помолвки, то есть еще до бракосочетания. Членам семей жениха и невесты запрещается

240

называть друг друга по имени и даже смотреть друг на друга. При их нечаянных встречах это приводит к комическим сценам. Из употребле­ния исключаются не только сами имена - слова, похожие на них по зву­чанию, также заменяются другими. Если кому-то из нумфоров по не­осмотрительности случилось произнести запретное имя, он должен тут же упасть на пол со словами: ,Д употребил запретное имя. Выбрасываю его в дверь, чтобы спокойно поесть".

Мужчина на островах в западной части Торресова пролива никогда не употреблял личных имен тестя, тещи, шурина и свояченицы; те же запреты распространялись и на женщин. О шурине разрешалось говорить как о брате или муже лица, которое не возбранялось называть по имени; свояченицу также можно было называть „женой такого-то". Если кому-нибудь из туземцев случалось произнести имя шурина, он от смущения опускал голову. Он переставал стыдиться лишь после того, как препод­носил шурину подарок - компенсацию за употребление его имени всуе. Аналогичная компенсация за то, что кто-то случайно произнес их имена, полагалась свояченице, теще и тестю. У обитателей полуострова Газели в Новой Британии произнесение имени шурина является тягчайшим преступлением, караемым смертью. На островах Банкс в Меланезии на употребление имен родственников по браку налагаются очень строгие табу. Мужчине там нельзя называть по имени тестя, шурина, тем более тещу. Но за ним сохраняется право называть по имени свояченицу. Жен­щина не смеет назвать по имени отца мужа, не говоря уже о самом муже. Островитяне, чьи дети сочетались браком, лишаются права называть друг друга по имени. Им запрещается произносить не только сами имена, но и слова обыденного языка, которые либо напоминают их по звуча­нию, либо имеют общие слоги. Так, один туземец не осмеливался произ­нести слова „свинья" и „умереть", потому что они встречались в много­сложном имени его зятя. Сообщают об одном несчастном, которого имя брата жены лишило возможности пользоваться такими словами, как „рука" и ,.горячий". Ему пришлось изъять из своего словаря даже число „один", которое являлось составной частью имени двоюродного брата его жены.

Нежелание произносить имена, даже слоги имен родственников по браку неотделимо от нежелания многих народов произносить личные имена, а также имена покойников, вождей и правителей. В последнем случае умолчание основывается на суеверии, но и в первом оно не имеет под собой более прочного основания. Нежелание первобытного человека произносить свое имя коренится, по крайней мере отчасти, в суеверном страхе перед злом, которое враги (будь то люди или-духи) могут ему причинить. Нам остается проанализировать этот обычай в отношении имен покойников и особ царской крови.

Табу на имена покойников. На Кавказе обычай умолчания в отноше­нии имен покойников в древности соблюдали албанцы¹. Этот обычай остается в силе у многих современных диких племен. Австралийские аборигены строжайшим образом придерживаются обычая не упоминать покойников своего пола по имени: назвать в полный голос человека, оставившего земную жизнь, - значит грубо нарушить один из наиболее

¹ Албанией называлось в древности Восточное Закавказье (теперешний Азер­байджан).

241

священных обычаев племени. Требование окутывать имена умерших покрывалом забвения основывается прежде всего на боязни потрево­жить дух покойного. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и естествен­ное нежелание людей воскрешать пережитую в прошлом утрату. Однаж­ды исследователь А. Олдфилд, по его словам, напугал австралийца тем, что выкрикнул имя умершего так громко, что абориген бросился бежать со всех ног и в течение нескольких дней не показывался. При следующей встрече он с горечью упрекнул белого человека за его опрометчивый поступок. „Мне, — добавляет Олдфилд, — никакими доводами не уда­лось заставить его выжать из себя ужасные звуки имени покойного: ведь в таком случае он попал бы во власть злых духов". Аборигены Виктории говорят об умерших лишь в редких случаях и при этом изме­няют их имена. Приглушенным голосом они вспоминают о „тех, кто ушел", о „несчастных, которых больше нет в живых". Назвать мертвого по имени - значит вызвать озлобление духа покойного (Куит-Джил), который некоторое время после смерти парит над землей, а затем удаля­ется в направлении заката солнца. Известно, что племена нижнего тече­ния реки Муррей „тщательно избегают произносить имена покойников; в случае крайней необходимости туземцы называют их шепотом, причем так тихо, что дух, как им кажется, не может их услышать". В Централь­ной Австралии на протяжении всего периода траура запрещается произ­носить имя покойника, если в этом нет крайней необходимости; в по­следнем случае из боязни потревожить дух умершего, блуждающий где-то поблизости в виде привидения, туземцы называют его имя шепо­том. Услышав свое имя, дух решит, что родственники не оплакивают его должным образом — будь их горе искренним, они не потерпели бы легкомысленного обращения с его именем. Задетый за живое такой вопиющей бессердечностью, дух будет являться родственникам во сне и мучить их.

То же отвращение к произнесению имен умерших питают американ­ские индейцы от Гудзонова залива до Патагонии. У индейцев-гоахиро в Колумбии произнесение имени покойного в присутствии его родст­венников считается ужасным оскорблением, нередко караемым смертью. Если такое случится в присутствии дяди или племянника умершего, те при малейшей возможности убьют обидчика на месте. В случае бегст­ва он должен заплатить крупный штраф: два и более быков.

Подобную же неохоту упоминать имена умерших, по имеющимся данным, испытывают столь отдаленные друг от друга народы, как сибир­ские самоеды и тода в Южной Индии, жители Монголии и туареги Саха­ры, айны в Японии, акамба и нанди в Восточной Африке, тингианы на Филиппинских островах, а также туземцы Никобарских островов, Бор­нео, Мадагаскара и Тасмании. Во всех этих случаях главной причиной умолчания, даже если она не выражена явно, является страх перед ду­хом. Относительно туарегов нам это положительно известно. Они стра­шатся возвращения духа умершего и делают все возможное, чтобы этого избежать: после смерти соплеменника они меняют место стоянки, на ве­ки вечные прекращают называть покойного по имени и избегают всего, что можно истолковать как вызов его духа. Поэтому туареги, в отличие от арабов, никогда не прибавляют к своим именам отчества. Они дают че­ловеку имя, которое живет и умирает вместе с ним. У австралийских племен Виктории имена людей лишь в редких случаях передавались из

242

поколения в поколение. У них считалось, что у человека, которому дали имя умершего, жизнь будет короткой: покойный тезка такого человека скоро захватит его с собой в страну духов.

Страх перед духом покойного, заставляющий обходить молчанием его имя, также побуждает людей, носящих имя умершего, заменять его другим, чтобы не привлечь к себе внимания его духа. По имеющимся сведениям, аборигены Южной Австралии (район Аделаиды и залива Встречи) питают к произнесению имен своих недавно умерших сопле­менников столь сильное отвращение, что все их тезки отказываются от своих имен: им либо присваивают временные имена, либо заменяют другими. Такого же правила придерживаются некоторые племена Квин­сленда. Впрочем, в этом регионе запрет на использование имени умер­шего - хотя он может оставаться в силе на годы - является временным. У других австралийских племен изменение имени при аналогичных об­стоятельствах носит постоянный характер. Под новым именем, если он не будет вынужден вновь его изменить по тем же причинам, человек известен всю остальную часть жизни. У североамериканских индейцев мужчины и женщины, которые носят имя только что умершего человека, должны от него отказаться и принять другое имя. Эта замена официально закреплялась на первом обряде плача по покойнику. У племен к востоку от Скалистых гор изменение имени оставалось в силе только до оконча­ния похоронного обряда; у других племен побережья Тихого океана оно, видимо, было постоянным.

В некоторых случаях свои имена, следуя той же логике, меняют все близкие родственники покойного (независимо от их первоначального смысла). Поступают так, конечно, из страха, как бы звук знакомого имени не привлек бродячего духа к его старому жилищу. Некоторые племена Виктории на период оплакивания заменяли имена всех близких родственников умершего описательными терминами, предписываемыми обычаем. Называть человека, носящего траур, его настоящим именем считалось оскорблением покойника, и, если таковое имело место, оно нередко приводило к кровопролитным столкновениям. У индейцев северо-запада Америки близкие родственники покойного нередко меняют свои имена, чтобы ,,не привлечь духов, которые будут часто слышать повторение знакомых имен, обратно на землю". У индейцев племени кайова покойника никогда не называют по имени в присутствии его родственников; после смерти родственника остальные члены семьи меняют свои имена. Более трех столетий тому назад о существовании этого обычая на острове Роанок сообщали поселенцы, прибывшие туда вместе с сэром Уолтером Рэли. Тот же обычай соблюдают индейцы-ленгуа. Они не упоминают имени умершего и изменяют имена всех со­племенников, оставшихся в живых. Среди нас, говорят они, побывала Смерть. Она захватила с собой список оставшихся в живых и скоро вернется за новыми жертвами. Чтобы расстроить ее планы, ленгуа изме­няют свои имена, полагая, что Смерть - хотя все индейцы значатся в ее списке - по возвращении не сможет узнать людей, изменивших свои имена, и отправится на поиски своих жертв в другое место. Жители Ни­кобарских островов, находящиеся в трауре, меняют имена, чтобы не привлечь к себе внимание злого духа; по той же причине они изменяют свою внешность, в частности бреют голову.

Если имя покойного совпадает с названием какого-нибудь предмета

243

жарче огня, пот покрывает мои члены, я весь дрожу, взор мой блужда­ет, и я не вижу неба, потому что лицо мое орошает влага". Исида ответ­ствовала: ,.Назови мне свое имя, божественный отец, потому что назван­ный по имени да будет жить". — ,,Я сотворил небо и землю, — отвечал бог, — я воздвиг горы, я создал обширные моря и, как завесу, протянул два горизонта. Когда я открываю глаза, становится светло. Когда я смыкаю веки, воцаряется тьма. Я тот, по чьему приказу Нил выходит из берегов, я тот, чье имя неизвестно даже богам.Утром я — Кепера, в пол­день я — Ра, вечером я — Тум". Но действие яда не ослабевало, он прони­кал все глубже и глубже, и великий Ра уже не мог ступать по земле. „Ты не открыл мне имя твое, — повторила Исида. — Открой мне его, и яд потеряет силу. Помни, что названный по имени да пребудет в живых". Теперь яд обжигал бога жарче пламени. „Пусть Исида обыщет меня, -ответствовал Ра, — и пусть имя мое перейдет из моей груди в ее грудь". После этого великий Ра скрылся от взора богов, и опустело его место на корабле вечности. Так имя великого бога стало известно колдунье Исиде. ,,Яд, выйди из Ра! — приказала она. — Я, и только я, превозмогаю силу яда и выплескиваю его на землю. Потому что похищено имя вели­кого бога. Да здравствует Ра и да умрет яд!" Так говорила великая царица богов Исида, узнавшая истинное имя Ра.

Из приведенного повествования явствует, что, согласно египетско­му поверью, подлинное имя бога, неотделимое от его могущества, пре­бывало в его груди в прямом смысле слова, и Исида извлекла его отту­да с помощью хирургической операции и — вместе со всеми сверхъесте­ственными способностями — пересадила его себе. Стремление с помо­щью имени овладеть могуществом великого бога не отошло в Египте в область древних преданий: к обладанию подобным могуществом, при­чем теми же средствами, стремился всякий египетский маг. Считалось, что человек, узнавший настоящее имя бога или человека, владеет их под­линной сущностью и может принудить к повиновению даже бога, как хозяин своего раба. Магическое искусство и состояло в том, чтобы с по­мощью откровения выведать у богов их священные имена. И для до­стижения этой цели колдун не останавливался ни перед чем. С того мо­мента, как бог, по слабости или забывчивости, сообщал колдуну тайну своего имени, ему не оставалось ничего другого, как подчиниться чело­веку или поплатиться за свое неповиновение.

Вера в магические свойства божественных имен была присуща и рим­лянам. Когда римские войска осаждали город, жрецы римлян обраща­лись к местному богу-покровителю с молитвой или заклинанием, в ко­тором призывали его покинуть осажденный город и перейти на сторону осаждавших. В награду они обещали божеству столь же хорошее — и да­же лучшее — отношение со стороны римлян. Имя бога — покровителя Рима содержалось в строгой тайне, чтобы его не переманили на свою сторону враги республики, подобно тому как сами римляне вынудили стольких богов, как крыс с тонущего корабля, спасаться бегством из приютивших их городов. Более того, тайной было окутано настоя­щее название самого Рима; произносить его запрещалось даже при совершении священных обрядов. Некто Валерий Соран, осмелившийся разгласить эту бесценную тайну, был предан за это казни и умер на­сильственной смертью. Древним ассирийцам также возбранялось про­износить тайные названия их городов. До настоящего времени череми-

250

сы с Кавказа из соображений суеверик держат названия своих селений

в тайне¹.

Читатель, у которого хватило терпения проследить за нашим из­ложением предрассудков, связанных с личными именами, вероятно, согласится с тем, что тайна, окружающая имена особ царского проис­хождения, не является каким-то исключительным явлением или выра­жением придворного раболепия. Она является не более как частным приложением общего закона первобытного мышления, в сферу дейст­вия которого попадают простые смертные, боги, цари и жрецы.

                                            Глава ХХШ

                             НАШ ДОЛГ ПО ОТНОШЕНИЮ

К ПЕРВОБЫТНОМУ ЧЕЛОВЕКУ

Список табу, распространяющих­ся на правителей и жрецов, можно    без труда продолжить,

но для их иллюстрации достаточно приведенных выше примеров. В за­ключение нам остается сформулировать общие выводы, к которым мы пришли в проведенном исследовании. На стадии дикости и варварства мы часто сталкиваемся с людьми, которым суеверие их соплеменников приписывает способность контролировать ход природных явлений. Та­ким людям поклоняются как божествам. В данном контексте нас не за­нимает вопрос о том, обладают ли эти боги в образе людей исключитель­но духовной или также и светской властью над жизнью и состоянием своих почитателей; другими словами, являются ли они только богами или вдобавок еще и правителями. Здесь нас интересуют лишь якобы присущие им божественные атрибуты; благодаря им в глазах верующих они становятся гарантами непрерывности и упорядоченности природных явлений, от которых зависит существование человечества. Жизнь и здо­ровье такого рода богочеловека являются предметом заботливого вни­мания со стороны людей, чье благополучие и само существование нераз­рывно связано с его благополучием. Эти люди принуждают его следо­вать правилам, которые ум первобытного человека изобрел во избежа­ние опасностей, угрожающих плоти (не исключая последней из них, смер­ти). Из предыдущего явствует, что речь здесь идет о правилах поведения, которым, по мнению первобытного мыслителя, должен следовать каж­дый благоразумный человек, если он хочет прожить долгую жизнь. Однако, если соблюдение этих правил частными лицами является делом их индивидуального выбора, богочеловеку его навязывают под страхом смещения с высокого поста и даже смерти. Верующие слишком заинте­ресованы в жизни богочеловека, чтобы позволить ему безответственно обращаться с ней. Отсюда старые как мир, причудливые суеверия, пред­писания, освященные веками, поговорки — плод изобретательного ума первобытного философа, до сих пор передаваемые бабушками, как бесценные сокровища, собравшимся у семейного очага внукам. В центре

„черемисы", то ость марийцы, живут

¹ Очевидная ошибка у автора: не на Кавказе, а на Средней Волге.

251

этих древних фантазий — правитель, то есть человекобог. Последний, как муха в паутине, запутался в сетях запретов и предписаний и едва мог шевельнуться в его „легких, как воздух, и крепких, как железо", тенетах, которые, переплетаясь между собой, затягивали человекобога в лабиринт, вывести из которого его могли только низложение или смерть.

Для людей, интересующихся историей, жизнь древних правителей и жрецов чрезвычайно поучительна. В ней сосредоточилось все, что ка­залось мудрым во времена, когда мир был еще молод. По этому совер­шенному образцу стремились строить свою жизнь другие люди; они ви­дели в ней безупречную модель, построенную в полном соответствии с канонами варварской философии. А философия эта, какой бы грубой и ложной она нам ни казалась, была логически последовательной. Она берет начало в представлении о носителе жизни как о крошечном су­ществе, как о душе, пребывающей в живом существе, но отличной и отделимой от него. Для практического руководства жизнью эта фило­софия выводит из исходного принципа систему правил, которые в об­щем и целом гармонируют друг с другом и составляют связное целое. Фатальный порок всей системы скрывается не в характерном для нее способе рассуждения, а в ее посылках, то есть в неверном представлении о природе жизни. Но с нашей стороны было бы признаком глупости и неблагодарности клеймить эти предпосылки как смехотворные един­ственно на том основании, что их ложность мы можем легко обнаружить. Мы стоим на фундаменте, заложенном предшествующими поколениями, и с достигнутых высот смутно ощущаем, что его закладка стоила чело­вечеству длительных, мучительных усилий. И мы испытываем чувство благодарности по отношению к безымянным, забытым труженикам, чей терпеливый поиск и кипучая деятельность сделали нас тем, чем мы ныне являемся. Та или иная конкретная эпоха, не говоря уже о конк­ретном человеке, может внести в сокровищницу знания лишь весьма незначительный вклад. Поэтому пренебрежительно относиться ко всей сокровищнице, похваляясь несколькими крупицами, которые внесла в нее наша эпоха, — это значит быть глупым и бесчестным. В настоящее время мала опасность недооценки вклада, который внесли в общее развитие человечества классическая древность и новое время. В отно­шении других эпох дело обстоит иначе. На долю культуры первобыт­ного общества слишком часто выпадают только презрение, насмешки и осуждение. Между тем в числе благодетелей человечества, которых мы обязаны с благодарностью чтить, многие, если не большинство, были первобытными людьми. В конечном счете мы не так уж отличаемся от этих людей, и многим из того истинного и полезного, что так бережно сохраняем, мы обязаны нашим грубым предкам, накопившим и пере­давшим нам по наследству фундаментальные представления, которые мы склонны рассматривать как нечто самобытное и интуитивно данное. Мы как бы являемся наследниками состояния, которое переходило из рук в руки столько раз, что изгладилась память о тех, кто заложил его основание, поэтому нынешние обладатели считают его своим изначаль­ным и неотъемлемым достоянием. Однако более глубокое размышление и исследование должны убедить нас в том, что большей частью этого достояния мы обязаны своим предшественникам. Ошибки последних были не какими-то преднамеренными нелепостями или приступами

252

безумия - они были гипотезами, которые в свое время подкреплялись данными опыта, но не выдержали испытания временем. Истина выявля­ется только путем последовательной проверки гипотез и отсеивания тех из них, которые оказываются ложными. Истинной мы в конце концов называем гипотезу, которая нашла в опыте наилучшее подтверждение. Поэтому мы поступим благоразумно, если будем взирать со снисходи­тельностью на мнения и обычаи менее цивилизованных эпох и народов как на неизбежные ошибки в поисках истины. Это даст нам право на снисхождение, которым когда-нибудь придется воспользоваться и нам самим: cum excusatione itaque veteres audiendi sunt¹.

Глава XXIV

ПРЕДАНИЕ СМЕРТИ БОЖЕСТВЕННОГО ВЛАСТИТЕЛЯ

Смертные боги. Человек сотво­рил богов по своему образу и подобию, и, будучи смерт­ным сам, он, естественно, наделил тем же печальным свойством и свои творения. Например, аборигены Гренландии полагали, что даже могу­щественнейший из богов может погибнуть от ветра и что его ждет вер­ная смерть, если он прикоснется к собаке. Прослушав проповедь о хрис­тианском боге, эти туземцы осведомились, приходилось ли ему когда-либо умирать. Получив отрицательный ответ, они очень удивились и сказали, что это, должно быть, действительно великий бог. Один северо­американский индеец, отвечая на вопрос полковника Доджа, заявил, что мир сотворил Великий дух. На вопрос же о том, какого он имел в виду духа - доброго или злого, индеец ответил: ,,Ни того и ни другого. Великий дух, сотворивший мир, давно уж мертв. Не мог же он прожить так долго". Люди одного племени на Филиппинских островах говорили испанским завоевателям, что могила творца расположена на вершине Кабунианской горы. Бог готтентотов (или герой божественного проис­хождения) по имени Хейтси-эйбиб несколько раз умирал и возвращал­ся к жизни. Захоронения, которые связывают с его именем, встречают­ся, как правило, в узких горных ущельях. Проходя мимо таких захо­ронений, готтентоты бросают в них камень на счастье, иногда приговари­вая: ,Даруй нам побольше скота". В начале нашей эры путешествен­никам, посетившим остров Крит, показывали могилу великого Зевса. Считалось, что тело Диониса было захоронено в Дельфах, рядом с золотой статуей Аполлона. На его могиле были высечены слова: „Здесь покоится Дионис, сын Семелы". По одному свидетельству, в Дельфах был захоронен и сам Аполлон. В надписи, высеченной на его могиле и приписываемой Пифагору, сообщалось о том, как бог был растерзан питоном и погребен под треножником.

Не миновали общей участи и великие боги Египта - они также старе­ли и умирали. Позднее, когда открытие искусства бальзамирования дало возможность предохранять тела от разложения на неопределенно

¹ Предков следует выслушивать со снисхождением (лат.). - Прим. пер.

253       -..

---

Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 26; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!