Будущее города – это вовсе не продолжение его прошлого

Город, университет, культура

Культура – это машина

Вчера состоялось очень существенное событие. Наверное, те, кто следит за новостями, не могли его пропустить. Пилотируемый полет китайского космонавта. По этому поводу будет много политических разговоров. Но за этим актом есть одна вещь, которую, как мне кажется, принципиально важно принять во внимание. С этого момента можно окончательно сказать, что на Земле осталась только одна цивилизация. Культур много, цивилизация теперь только одна. Хорошо это или плохо? Уцелеет она или нет? Но цивилизация, как система институтов, организаций функционирования задана. И эта цивилизация есть та действительность, в которой мы находимся.

По отношению к ней у культур очень сложные связи. Одни считают, что культура – это одно большое и хорошее, другие под культурой понимают свалку, музей, так или иначе упорядоченные. Я исхожу из другого рода отношений: культура – это машина, как всякая машина довольно жестокая, внутри которой проектируются, создаются, обмениваются, распределяются и поглощаются ценности.

Китайский запуск спутника с космонавтом очень любопытен, потому что так уж вышло, что России всегда приходилось играть роль специфического посредника, шарнира цивилизационного. Через нас в свое время Китай подготовился к тому, чтобы сначала строить небоскребы, а потом ракеты. У нас получалось наоборот. Мы успевали строить только ракеты. Это поставило нас в очень сложную позицию, из которой надо мужественно, по возможности, выбираться.

Тема лекции: "Город и культура", их взаимоотношения. Я также хочу подчеркнуть, что запуск китайский состоялся уже тогда, когда Шанхай, в котором живет 27 млн. человек, стал одним из супер-городов. Когда то, что начиналось как маленькие свободные экономические зоны, превратилось в культуру, вложенную внутрь другой культуры. И первое, что не потерялось из содержимого – китайцы не перестали быть китайцами. Как они не считали личностную ориентацию существенной, так и не считают теперь. Как и исходили из ценностей корпоративного, совместного, синхронного, сливающегося в едином потоке действия, так они делают и сейчас. И когда оказываешься у того, что якобы является знаменитым монастырем из кинофильмов (ну, монастыря там давно нет, это такая декорация), но примерно 12 тыс. душ одновременно делают движение. Понятно, что в нашей культуре это не возможно. Насильственно пробовали, но получалось плохо.

В России до последнего времени не было ни одного города

Если культура другая, то в ней и у города другая сущность. Я исхожу из длительного рассмотрения судьбы российских городов, чтобы сделать несколько два резких суждения.
Суждение первое: в России до последнего времени не было ни одного города. Естественно это усиленное суждение требует длинных обоснований. Ограничусь тем, что город в западном смысле, в цивилизационном – это, прежде всего, самосознающие городское сообщество. Такого сообщества на территории нашего Отечества не сложилось. Оно начинало складываться в 80-90-е года XIX века и пресеклось в 1917 году.

Городское сообщество не могло сложиться в течение всей индустриализации, которая сопровождалось мощным строительством слобод. Слободы чем отличаются от города: реального самоуправления в них нет, человек всегда чувствовал себя там былинкой – сегодня ты есть, а завтра тебя снесут. Может быть, ты сохранишь маленький мирок, который выстроил вокруг себя, а может, и нет. Это временность, неустойчивость бытия в пространстве, у которого есть форма города. Форма города есть, и если смотреть сверху, то все получается. А городской жизни, городской серьезной расслоенной, богатой общности пока не получалось. Хотя жизнь брала свое, и постепенно это выстраивание происходило и в таких безумных местах, как Магнитогорск, Кемерово. По отношению к ним Тольятти просто в счастливейшем положении в экологическом, в социальном и в каком угодно.

Города будут поедать друг друга

Второе суждение, опирающееся на внятную демографическую картину. Мы точно знаем, что, начиная с 2006 года, население России лет 15 будет убывать по миллиону ежегодно. Этого нельзя изменить никаким чудом. При этом сельского населения практически нет, за редчайшими исключениями, отдельные анклавы (Северный Кавказ, Чувашия сохранила очень плотную сельскую сетку исключительно на верности культурному стереотипу). В целом сельского населения уже нет, поэтому черпать из него невозможно. Все, что можно уже вычерпано. Значит, города начинают есть города. Это уже происходит. Особенно это заметно в поедании наиболее динамичной, квалифицированной, интеллектуально оснащенной части города.

Я работаю сейчас одновременно с двумя городами, играющими роль культурной столицы Поволжья 2004 года: небольшим в 150 тысяч Димитровградом и примерно близким к Тольятти Ижевском – 650 тысяч. Поиск квалифицированных рабочих идет на территории всего бывшего СНГ. Цена приобретаемого специалиста множится сегодня не столько на его зарплату, сколько на усилия по его нахождению, перевозки, оформлению и т.д. И если между двумя переписями исчезло из каждой страны две деревни из пяти (я уже смотрел материалы предварительные, они достаточно очевидные), то в течение ближайших 15 лет исчезнет один город из трех. Другого варианта нет. Это фатально, это предопределено всей механикой предыдущей и нынешней жизни. Такова демографическая картинка, кстати, не имеющая никакого отношения к экономическому положению. Потому что тоже самое происходит в Швеции, где с экономическим положением все в порядке, тоже самое происходит в Японии, где с экономическим положением не так все в порядке, но еще очень даже не плохо.

Срабатывают совершенно другие культурные стереотипы, изменилась модель представления человека о мире и об условиях собственного существования, изменилось представление об ответственности за детей, которых заводит семья. И остановить это невозможно, пока. Никто не знает когда и как, и произойдет ли радикальный слом умонастроения. То, что они пока всегда происходили, это мы знаем точно, но предусмотреть это невозможно. Пока следует исходить из этого. Города будут поедать друг друга, не все города уцелеют, но при этом отнюдь не предопределено, какой именно город останется, а кокой исчезнет.

Я очень много работаю с территорией Приволжского федерального округа, вот уже 4 года, облазил его, наверное, больше, чем кто бы то ни было. Выпустил книжечку, кому интересно, может заглянуть на мой сайт www.glazychev.ru. На нем есть все выходные данные. Книжка называется "Глубинная Россия 2000-2002". Это результат исследования 200 малых городов и специальных проектно-провоцирующих семинаров, которые проходили на самом низовом горизонте – на горизонте малых городов, районных центров (15 тысяч душ, 30 тысяч душ, 50 тысяч душ). главный вывод, который я должен был сделать, как человек, имеющий отношение к науке, был такой – у меня нет основания для типологии. Я, конечно, могу номинально расклассировать по какой-нибудь классификационной сетке. Это дело нехитрое. Можно рассмотреть по-старому, по функционалу (портовый, лесной). Но это все внешние признаки. Сущностно, главный вывод моей работы и работы моих коллег был в одном – к каждому городу необходимо подходить как к соборной личности, как к индивидуальности. Вообще-то старая пословица "что город, то норов" об этом говорит. Но любая наука дает тривиальности в результате, она лишь подтверждает. Это очень существенно, потому что сегодня уже фиксируются явно состоявшиеся кадровые революции, на которых мало обращают внимание в центрах региональных. А она на самом деле свершилась на районном уровне.

Квалификационный скачок сегодня районных администраций по отношению к еще совсем недавнему прошлому поразителен. Несчастье в том, что они пока не находят партнера для конструктивного диалога. Такой же скачок не произошел в основном в системе управления производством, по крайней мере, крупным производством. Произошел в малом производстве, в малом бизнесе. И там рождаются поразительные проектные схемы, очень интересные. И это создало совершенно новую ситуацию, в которой разговор о культуре в городе и городе в культуре приобретает совершенно другую конструкцию.

Сегодня перед лекцией мы с Сергеем Федоровичем разговаривали, И я приводил в пример результат моей работы в Димитровграде. Это симпатичный городок, от которого не очень много осталось, зато рядом НИИ атомных реакторов, там находятся производства, собираются части для ИЖ, а теперь и «шестерки». Городок поднялся экономически, прежде всего за счет того, что создал очень активный местный филиал университета. Оттуда просто перестали уезжать те, которым удобней учиться по месту. Это немедленно сказалось на конструкции городской культуры, потому что старая система учреждений уже никого не устраивает. Потому что она была создана для эпохи пассивно просветительской. Предполагалось, что человек должен сходить и послушать музыку, сходить в библиотеку и взять книгу, сходить в кино, и на этом представление о культуре завершалось. А то, что он может его еще и создавать, это не входило в рамки этой модели, которая обязывала в течение многих десятилетий, и много, что дала.

Будущее города – это вовсе не продолжение его прошлого

Любопытно, что проблема поедания городов городами и роли культуры в этом отнюдь не наша. Родилась она довольно давно. Я хочу привести несколько занятных примеров. На набережной американского города Детройт стоит памятник, равного которому я пока не где не знаю. Это монумент программе развития, которую принял Детройт 30 лет назад. Детройт оказался в тяжелейшей ситуации, когда кончилась вся его промышленность, вся тяжелая промышленность, которая создала достаточно богатенький и крепкий город. Она кончилась почти в раз. Закрылись все предприятия промышленные. Естественно, утечка налогоплательщиков, похудание бюджета, ухудшение качества городской среды. Начинается воронка, которая втягивает, и конца не видно. Тогда, 30 лет назад граждане Детройта (это правильное выражение, так как их никто не назначал, не делегировал), это были т представители городской элиты (к этому мы еще вернемся), которые не хотели смириться с этой ситуацией, что их город может исчезнуть, превратиться в крошечный административный центр. Детройт создал программу, в которой постарался выстроить привлекательную среду, для того, чтобы тащить к себе выставки. Они начали с промышленных выставок, с того, что они знали хорошо. Выбирая те новые направления, которые еще не были каталогизованы, которые еще были не внесены в готовый реестр выставок. Нужно было найти нишу, все было занято. Они находили иные конструкции, а это означает рассматривание сугубо технических экономических проблем с многополисной картинки, то есть из тела культуры. Детройт первым начал крупномасштабную работу с экологией города. Но это большой Детройт. Было еще и иначе.

Знаменитый голландский Дельфт. Небольшой город, известный мало-мальски образованной публике как родина Вермейра Дельфтского. Не, кто-то очень хорошо знающий историю искусств, неплохо ориентируется в изготовлении керамических изразцов. Это дало когда-то городу славу. Город погружался в абсолютное затмения, еще совсем недавно. Там же все рядом: на трамвайчике модно доехать до Гааги, рядом Антверпен, Амстердам. Как удержать, или ничего не удерживать.

Был Дельфтский университет. Дельфт превратил главную свою слабость в главную свою силу. Известно, что он стоит на омерзительных грунтах, на жидкой грязи. Он разработал неплохую технологию строительства на слабых грунтах. Но в мире много мест, где есть слабые грунты. И Дельфт создал крупнейший в мире центр по исследованию, проектированию и строительству на слабых грунтах. А, войдя во вкус нахождения незанятых ячеек, ниш в сфере экономике, культурных норм, Дельфт стал крупнейшим в мире центром подготовки поваров французской кухни для Океании и тихоокеанского бассейна.

Это крайние эффектные примеры. Еще совсем недавно Барселона была только музейным городком. Барселона была городом наказанным. Как в СССР были наказанные города: маленькая Елабуга за интенсивную помощь армии Колчака, и в ней ничего не строят, Одесса за колобрационизм во время оккупации, и до 1956 года в ней не было ни построено, ни отремонтировано толком ни одного здания. Барселона была наказана франкийским режимом за активную поддержку республиканцев. В Барселону тоже ничего не вкладывалось по государственным программам. Барселона заняла сегодня третью позицию в мире по числу международных конгрессов. На первом месте Париж, и вся программа в Париже строилась на том, чтобы создать образ современного Парижа. Что Париж это не только импрессионисты и рассказы о мушкетерах. Париж вложил огромные усилия, чтобы доказать свою авангардность, современность. Это очень серьезный показатель – сколько вы можете провести международных действий. На третьем месте был Гонконг, а теперь Барселона. Нью-Йорк на семнадцатом, про Москву лучше не будем говорить.

Видение того, что будущее города – это вовсе не есть продолжение его прошлого, понимание того, что будущее города проектируемо, поддается проектной разработке, а дальше научной. Это новая черта, которая в европейской культуре состоялась.

У меня есть друг англичанин, который живет в специфическом культурном пространстве: по три месяца он двигается между Парижем, Берлином, Веной и Амстердамом. Много лет он живет в Европе. Он один из консультантов городского развития, который помогает местному сообществу выработать такого рода проектные программы. И несколько лет он так лечит Вену, которая оказалась застывшей в своем музейном качестве, слилась в сознании всего мира с Моцартом, потеряла фармацевтику, потеряла производство музыкальных инструментов, перехваченное японцами. Потеряла почти все, кроме некоторого количества прекрасных музеев, традиционного венского бала, но жить на этом крупная метрополия не может. Вена теперь начала такого рода работу очень любопытным образом. Возникло 52 рабочих группы, каждая из которых представляла некоторую ценность цеховой организации. Каждый из этих цехов несет гигантский груз традиций, в чем есть слабость и могучая сила. И каждый из этих цехов начал отрабатывать своего вектор, каким можно вырвать Вену опять в горизонт авангарда. Состязания между городами, начавшееся в античности, но в серьез разыгравшееся в средние века, и с тех пор не перестающее, является главным двигателем, который крутит машину культуры. А за ней и все остальные машины.

«Экономика переживаний»

Вышла книга, которая называется «The economy of experience». Перевести однозначно на русский довольно сложно. Experience – это такая штука, которая отчасти «опыт», отчасти «переживания». «Экономика переживаний», пусть будет так. Как водится в большинстве американских книг, они построены по такой хабордовской схеме непрерывного внушения. Содержание всего странички на две, но это 270 страниц заклинания: поверь, поверь, поверь. Но две страницы модно из нее отжать: заглавие и две страницы. О чем идет речь? О невероятно важном повороте или перевороте, который переживает сейчас эта завязка цивилизации и культуры. Схему книжки можно передать самым примитивным образом: если я покупаю кофе сырой, зеленый в мешке и сам его поджариваю, то чашечка кофе мне обойдется в 2 цента. Если покупаю кофе упакованный, бренд известный, тогда чашечка кофе будет стоить 10-12 центов. Если я забегаю в «Добрую чашку» в Петербурге, я плачу за чашечку доллар, и это еще экономика услуг. Первое – это экономика сырья, второе – экономика товара (упаковка, реклама), третья – это экономика услуг (могу взять с собой). А если я хочу выпить кофе на площади Сан-Марк в Венеции, то это будет 15 долларов. Я плачу не за кофе же, а за experience, за переживание того, что я наконец этот тип опята могу позволить. На этом построена вся программа Диснея, которая привела к формированию не просто Диснейленда, а тематических парков. Какова модель тематического парка: главнее – это переживание, совместное, семейное. Потом между родителями и взрослеющими детьми рассматривается как общая память, как переживание, у которого есть история, обращенная в будущее.

Сегодня в эту логику встраиваются все торговые сети. Например, книжная торговля, которая стала создавать кафе внутри магазина. Создать переживание видения периферии, что я не один такой сумасшедший, что есть и другие заинтересованные. Возникает общение по этому поводу, возникает культурное переживание.

У нас все быстро подхватили. Издательство «ОГИ» уже такую схему развивает. Моя недавняя сотрудница недавно открыла «ОГИ» во Львове, во враждебной политической среде. Вы знаете, что Западная Украина долгое время спекулировала на отталкивании всего московского. «ОГИ» открылся с гигантским успехом. Местные газеты писали такую любопытную вещь: два года назад мы бы писали «Вот эти москали…», а сегодня, нет. Возник, во-первых, колоссальный голод на большой мир, который создается магазином, типа «ОГИ» - немного книг, но гигантский веер растяжки (сразу привозят 20 тысяч названий). Это обрушивается на изголодавшуюся по хорошей литературе публику. И, кроме того, он открыт 24 часа в сутки, и там можно на галерейке прилечь на матрасик с книжкой, взять с собой чашку кофе. Возникло место экономики переживаний. Значит, это не обязательно смешно и в наших условиях. Иногда смешновато, когда в Москве возник крокус-сити, подражающий тематически паркам, пока это забавно, они финансово пролетают чудовищно. Пролетают по культурному невежеству. Крепкие бизнесмены не читали книжки и не могли понять, что технологии тематического парка рассчитана на среднего клиента, а вовсе не на высшего. И делать это при ценах запредельных для среднего класса, проект немедленно провалился. Экономика и культура оказываются зацеплены здесь жесточайшим образом, но общего тренда это не меняет. Мы погружаемся в это. И я узнал, что уже третий кинотеатр в Тольятти перестраивается, возрождается в новом, потому что поход в кино опять трактуется в категории экономики переживаний. Переживания совместно с другими. Это не может быть заменено ни просмотром ни DVD, ни домашнего кинотеатра, если кто и может себе это позволить.

Это структурирование возможностей и отличает город от негорода. Город от села или очень большое села. Город отличается не тем, что у него непременно архитектура другая, у него и архитектура то другая потому, что весь его строй рассчитан на то, чтобы создавать многообразие выбора.

Я, просматривая города Поволжья, использовал очень простой критерий – цена билета на дискотеку. Очень удобно. По округу эта цена варьируется от двух рублей до ста двадцати. Но гораздо интереснее другое, можно сразу определить город это или не город по одному признаку – если в нем есть дискотеки с разной ценой – это город, а если с одной, то это еще слобода. Именно настройка на разное определяет в гораздо большей степени, чем просто количество ассигнаций, которыми мы можем вымостить городскую площадь.

Есть очень хороший пример. В крупных волжских городах есть несколько пешеходных улиц. Есть пешеходная Покровка в Нижнем Новгороде, есть пешеходная Баумана в Казани, есть пешеходная в Саратове, в Самаре. Все они строились по стереотипу. Но из всех этих улиц только саратовская является городской в европейском смысле. Денег на нее затрачено много меньше, чем вколотят в Нижнем Новгороде. За счет чего я могу говорить о том, что саратовская пешеходная улица задала и поддерживает стандарт именно городской среды и городской культуры. Не удалось выяснить сложилось это из-за того, что были остроумные проектировщики, или просто денег не хватило. Мне кажется, что по второй причине, но на пользу пошло. Потому что Саратовская улица настроена как музыкальный инструмент, вернее как оркестр на людей с разной толщиной кошелька. Внутри саратовской улицы и студент с тридцаткой в кармане, и человек с несколькими средними регистрами, и человек очень состоятельный находит себе свое, не вступая в конфликт с другим. Если это многообразие выбора пропущено, а так произошло, к сожалению, в Казани, где очень скульптура бронзовая, прекрасное мощение. Но там или очень дорогие бутики и дорогие рестораны, или тентовые пивнушки. Между этими двумя регистрами нет ничего, в результате неуютно все. Сегодня вечерняя казанская улица Баумана, могла бы быть очень симпатичной декорацией для городской жизни, становится местом неуютным.

В Саратове в центре улицы стоит Интернет-кафе, которое носит название «Бешеная мышь». За этим филологическая отстройка саратовской городской культуры. Читая саратовские вывески, вы увидите, что это целый литературный пласт, и не случайный пласт. Просто ведут эту работу по городскому фольклору. В этом же направлении работает Пермь сейчас, максимально выстраивая самопознания пермской культуры.

Эта штука особенно у нас приобрела тройное значение. Сельская культура, большевиками довольно успешно выкошена. Осталась от нее в основном мемориально-музейное содержание. Научиться использовать это содержание гораздо сложнее, чем драть с глянцевых чужих журналов. Когда мы проводили, еще завершаем культурную столицу в Чебоксарах. Одна из самых интересных вещей, которая была там явлена, это разработки дизайнеров, разработки в том числе текстилей и костюмов, действительно отталкивающихся от традиционной чувашской одежды, но не купируя ее. И тем не менее, позволяя ее обозначить. Это означает, что в городе созревает культура, так как она способна относиться к любому прошлому и настоящему, включая свое собственное как к предмету деятельности, а не просто как к той ценности, которой положено поклоняться.

Сельская культура отсутствует как действующий феномен. И сложность в том, что у нас с вами в ряде регионов собственной и одноориентированной, национальной или городской культуры никогда не было. Сельская была, а городской не было. На всем Поволжье за исключением традиционных русских городов была только Казань. Все остальное, чувашское, мордовское, удмуртское только сельские традиционные культуры. Начать строить на переживании их как ценности, значит выйти не прямо в лоб копирования экономики переживания, а выстроить свою этику, эстетику переживания. Это дается довольно трудно. Особенно трудно дается в таких спорных слободах как Набережные Челны или Тольятти. Как писал один из губернаторов в ответ на запрос Екатерины Великой, что там происходит в Херсонской губернии, «со всяких земель сходцы, не помнящие родства». Эта правда была.

Насколько я знаю Тольятти, насколько я знаю попытки выстроить здесь художественную деятельность, делались и делаются очень важные попытки найти в этом «со всех земель сходце» память о родстве, встроенность в гораздо большее культурное пространство, что создает огромный ресурс. Более того, Тольятти – это второй город по отношению к городу первому, который тут не так уж далек (Самара). Мои наблюдения показывают, что весь настоящий авангард возникает только во вторых городах, а не в первых. Это понятно. Первым и так хорошо, а вторым необходимо делать рывок для того, чтобы самоосознать и двигаться дальше. Самые интересные дизайнерские работы делаются во вторых городах, самые интересные архитектурные проекты реализуются во вторых городах. Пока что с литературой не очень. Почему, я не знаю, для меня это загадка. Почему я считаю так важно об этом говорить. Потому что сегодня, оказавшись в ситуации конкуренции между городскими центрами, конкуренции за жителей попросту. Но ведь не за всяких жителей. Есть жители, которые нужнее, а есть жители, которые менее нужны. У Щедрина была по этому поводу была замечательная фраза, когда кличут клич, откликаются те Ивановы, которые нужны, а которые не нужны, сидят по своим норам и трепещут. Щедрин всегда видел структурность организации культуры, чем и отличался от других литераторов, за что они его терпеть не могли.

Сегодня этот вопрос «Ивановы, которые нужны» вырос в стратегическую проблему для страны в целом. Для страны в целом, потому что она, страна, держится на каркасе городов. Ничего другого у нее нет. А чтобы держаться на каркасе городов всерьез, когда нет госплана, который вливал гигантские федеральные или советские деньги в какую-нибудь точку. Этого нет и не будет, проехала. В экономике работает чисто ценностное понятие «инвестиционная привлекательность». Это критерий, который вбирает в себя тысячу показателей, но мгновенно опознается и распознается. Борьба за инвестиционную привлекательность, давно идущая в старом свете, сегодня охватывает и нашу конструкцию и вплотную ставит задачу конструктивно-проектную – как смонтировать достаточный человеческий ресурс, чтобы эту привлекательность выстроить как образ. Как смонтировать управленческую машину, которая позволила бы результат работы людей, способных в совокупности создать этот образ, превратить в планы реальной деятельности. Ну и, наконец, само видение контекста, в котором эта задача решается. Под контекстом, надо иметь ввиду, очень разные вещи. Недавно в телевидении мелькнул замечательный сюжет у Парфенова в «Намедни». Семейство ... во Флоренции и там жил садовник, который из Кемерово заработал там денежку, чтобы купить землю в Краснодарском крае. Я сталкивался с тем, что в Кировской губернии есть целые поселки, откуда все трудоспособное население было на уборке урожая в Испании. Человеческая индивидуальная география деятельности в этом отношении стремительно расширилась и изменилась. Целые области работают в Тюменских болотах вахтовым методом, и география этой работы охватывает полстраны. Представление о расстоянии как препятствии перестает здесь играть роль. А мышление людей, формирующих город, чаще всего замыкается его чертой или максимум регионом, под которым он прописан, то начальство, откуда он субвенции и трансферты получает из госбюджета. Есть здесь разрыв, цивилизационный разрыв на самом деле в технологиях видениях. У людей он уже есть, а в институтах власти его еще нет. То же самое происходит, когда мы обнаруживаем, что та иерархия, в советские времена запечатленная, какие предприятия важные, какие не очень, а какие совсем не важные, замечательно продолжает жить. Я работал с Рузаевкой, это райцентр в Мордовии, очень любопытный по составу, где и сейчас можно увидеть: номером 1 стоит завод по производству чего-то, на котором работает всего 100 человек. А холдинг, который охватил собой производство хлеба, соленья, полуфабрикатов и всего прочего, где работает уже 220 человек лежит внизу списка, потому что в системе ценностей еще невозможно поставить его на первую позицию. Как же так, это ж непонятно что! Изменение структуры видения в этом отношении вступает в острейший конфликт с реальным процессом эмансипации местного сообщества и вызревания местной элиты. Второй раз я произношу это слово, потому что оно мне очень важно в конце. Я наблюдаю невероятно интересное социальное явление, о котором раньше не приходилось и думать, потому, что в советское время существовала площадка, на которой представители разных цехов, разных видов деятельности хотя бы встречались. Это называлось бюро райкома. Или горкома. Где людей вытаскивали в одно фойе, и они могли деятельно узнать друг друга. Прошло некоторое время и оказалось, что такой площадки нет вообще. И разбежка такова, что даже в городе, где 10-12 тысяч человек, большинство людей друг друга не знает, т.е. знает в лицо, возможно, здоровается, но деятельностно не знает, не отражает другого в себе, не представляет человеческого контекста. И только последние несколько лет стало складываться деловое сообщество или клуб – как угодно, в основном, на том, что компенсирует неэффективность государства в выполнении своих обязательств – ну, мост надо починить? Надо, надо скинуться – надо. Крышу надо починить, еще чего-то. Этот клуб становится реальной влиятельной силой, уже на уровне райцентров – это я могу как свидетель зафиксировать. И от этого остается только полшажочка до перехода этого клуба в позицию проектирующего будущее субъекта. Трудность заключается в том, что этот клуб сам по себе не войдет в отношения с тем культурным субстратом, без которого он эффективно работать не может. Когда это происходит – почему я и проводил проектные семинары в трех республиках, в трех областях – на севере, на юге, на востоке округа, чтобы иметь выборку такую достаточно эффективную – когда эта работа провоцируется как совместно-проектная, совместно-творческая – эти связи почти мгновенно устанавливаются. Но без вмешательства третьего агента эти связи установиться пока не могут. Чудеса бывают изредка, но, как и положено чудесам, действительно, очень редко. И вот здесь я подхожу к завершающей части монолога, потому что вообще мне гораздо интереснее отвечать на вопросы, если они есть, третий раз, произнося слово элита. Сложилась определенная публицистическая чушь, в которой под этим словом стали подразумевать, так сказать, богатеньких и знатненьких. Это полностью противоречит классическому, культурному образу того, чем является национальная элита. Национальную элиту во всем мире готовит только один институт – университет. Единственная функция университета – это подготовка национальной элиты, потому что обучать можно еще 27 способами. Поэтому недаром выпускники университетов – серьезных университетов во всем мире – образуют собой могучую среду взаимной поддержки – есть галстук, система пожертвований и завещают университету не потому, что им нужно здесь выразить тщеславие – как правило, это люди, которые имеют 100 разных способов его выразить, и более шумных – это не очень шумный. А потому что видят в этой машины главный инструмент поддержания равновесия культуры и социальной и политической стабильности своего общества. В элиту входит лишь тот, кто мыслит большими категориями, параллельно решая задачи личной карьеры, никоим образом не надо противопоставлять одно другому. Но непременно присутствует это третье измерение – мышление длинной категорией, мышление местом, страной, местом страны в мире только тогда о ней можно говорить всерьез. Поп-звезд можно обзывать, что у нас и делают в газетах. Элита вырастает. Российская элита была, не очень уж удачная, но уж какая получилась, потом ее почти смело историей. Сегодня зарядка, шанс у страны только в этом – в выстраивании, в выращивании национальной элиты, способной осуществлять связку между миром дела, миром деловых людей и миром общественных проблем, быть тем связующим кристаллом, который выражает интересы общества и содержит политиков, а не находится на содержании у политиков. Шанс на это есть, но это только шанс. Воплотить его сегодня в первых городах гораздо труднее, чем во вторых. По понятным причинам – по слежавшимся и сложившимся конструкциям, по самодовольству устойчивых цехов, поддерживаемых из престижных соображений, подкармливаемых региональной властью. У вторых городов нет другого выхода – либо они станут генераторами элиты в этом отношении, мыслящим город через культуру, культуру через город как ресурс, либо они рассосутся. Повторяю – конкуренция за людей будет стремительно нарастать.

Час монолога – более чем достаточно.

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

Мы поможем в написании ваших работ!