НАС ВДОХНОВЛЯЕТ ВЕЛИКИЙ СТАЛИН

Рассказы лауреатов Сталинских премий

НАС ВЫРАСТИЛ СТАЛИН

Сайт «Партизанская правда партизан»: http://www.vairgin.ru/

Издание: Лауреаты сталинских премий. Нас вырастил Сталин — ВЦСПС ПРОФИЗДАТ, 1950

Источник: Vukomir (vukomir@yandex.ru)

 

 

 

 

Бывает и так, что новые пути науки и техники прокладывают иногда не общеизвестные в науке люди, а совершенно неизвестные в научном мире люди, простые люди, практики, новаторы дела.

И.СТАЛИН

 

 

Авторы этой книги — рабочие и мастера, получившие Сталин­ские премии в 1950 году.

Сталинские лауреаты, выращенные советским общественным строем, воспитанные большевистской партией и великим Сталиным, рассказывают о своем творческом пути, о том, что ими внесено в усовершенствование методов производственной работы.

В. МИХАИЛОВ,

сталевар завода «Серп и молот», лауреат Сталинской премии

У МАРТЕНОВ МОСКВЫ

 

Каждый советский рабочий испытывает радость тру­да, счастье сознания того, что преодолена какая-ни­будь трудность, достигнута цель. Но для сталевара каждая новая плавка — новая задача, новые радости, новое счастье и по-новому пережитое чувство удов­летворения.

Можно простоять у мартеновской печи десятки лет, слыть самым квалифицированным сталеплавиль­щиком, и все равно перед каждой очередной плавкой будешь волно­ваться, как в первый день самостоятельной работы.

Такова особенность моего любимого труда — труда сталевара.

Но особое чувство гордости испытывает сталевар, когда он на каждом шагу встречает сталь, которую сам выплавил на своем заво­де, в своем цехе, в своей «печке», как называем мы мартены.

Я еду на работу. За несколько минут подземный поезд перебра­сывает меня от Смоленской площади на Курский вокзал. Отсюда электричкой до первой остановки — станции «Серп и молот». И вот я у заводских ворот! Но пока Я ехал, видел свою сталь в колоннах станций метро, во многих деталях комфортабельного вагона. Вышел из подземного вокзала на площадь. Мимо проносятся автомобили «Победа». Многие узлы этой машины делаются из стали нашей сто­

личной марки. Над головой пролетают самолеты — это парит в воз­духе наша сталь...

Около шестисот предприятий страны получают сталь и изделия, изготавливающиеся на моем родном «Серпе и молоте». В мартенов­ских печах завода выплавляется около семидесяти марок качествен­ной и высококачественной стали.

Как же сердцу сталевара не наполниться гордостью?!

* * *

Сталевары «Серпа и молота» Николай Чесноков, Анатолий Суб­ботин, я и наш «батько», старший мастер цеха Семен Васильевич Чесноков, получили Сталинскую премию.

Мы трое молоды. Старший мастер, как и подобает старшему ма­стеру, человек, много поработавший, много на своем веку повидавший и испытавший. Все мы коммунисты, члены или кандидаты великой партии большевиков, партии Ленина—Сталина.

Когда я оглядываюсь на свой сравнительно небольшой путь ме­таллурга, то вижу рядом с нашей четверкой много замечательных товарищей, старых и молодых, пожилых и совсем еще юношей, каж­дый из которых чем-нибудь способствовал тому, что мы получили такую высокую награду.

Вот Филипп Иванович Свешников, чьи добрые советы толкнули нас на мысль начать борьбу за увеличение стойкости мартеновских печей. Это мудрый сталевар. В какое бы трудное положение вы ни попали, придите к нему, и он раскроет вам истинные причины непо­ладок так, как может сделать только человек, в совершенстве знаю­щий свое дело.

Или наш начальник цеха Александр Алексеевич Лебедьков. Для нас, молодежи, да и не только для молодежи, о« непререкаемый авто­ритет в сталеплавлении. Начальник цеха требователен, но в то же время прост, по-товарищески приветлив.

Некогда наш завод назывался «Гужон». Это было, по нынешним представлениям, маленькое предприятие. Вместе с тем он хранил большие революционные традиции. Он так же неотделим от Москвы, как, скажем, Красная Пресня, «Трехгорная мануфактура»... Однако и на «Гужоне» царили нравы, присущие металлургическим заводам других городов России. И тут старые мастера держали в секрете свои методы выплавки стали, и тут они не позволяли молодым металлур­гам даже в волчок печи заглядывать, чтобы те не научились по цве­ту расплавленного металла узнавать, готов он или нет, и тем самым не стали конкурентами мастеров.

Разумеется, в былые времена никакой мастер с таким опытом, ка­ким располагает Филипп Иванович Свешников, не стал бы выступать в заводской газете со своими советами молодым сталеварам. Да и га­зет на заводах не было! Никакой начальник цеха с такими знаниями, как Александр Алексеевич Лебедьков, не мог быть другом рабочего. Но ведь тогда немыслимо было и положение, при котором трое ста­леваров под руководством старшего мастера начинают борьбу за по­вышение стойкости печей, а весь коллектив всячески поддерживает их почин!

Коллектив — великая сила! Она-то и позволила нам добиться таких результатов использования мартеновской печи от одной «кам­пании» до другой, то-есть от одного капитального ремонта до дру­гого, каких еще в металлургии не бывало.

* * *

Я вошел в этот коллектив несколько неожиданно для самого себя. Мне было семнадцать лет. Только что закончил учебу в аэроклубе, гордился тем, что могу управлять самолетом, мечтал проверить свой характер в воздухе. Но для армии я был еще молод.

А время было суровое... Октябрь 1941 года. Гитлеровцы при­ближались к Москве. Над городом висели аэростаты воздушного за­граждения. Часто раздавались звуки сирены, объявлявшей воздуш­ную тревогу. Юноши и девушки на грузовиках, в пригородных поез­дах, а то и пешком отправлялись за город рыть траншеи вокруг сто­лицы, возводить укрепления. Радио повторяло слова марша: «Идет война народная, священная война...» Суровая, зовущая к борьбе пес­ня, которой подчиняешься, как военной команде.

Я москвич. Люблю нашу столицу, люблю, как всякий советский гражданин, но еще и по-особенному, как человек, родившийся в этом

прекрасном городе. Понятно, что я так же, как другие, отправился за город возводить укрепления. Почти три месяца провел я на строи­тельстве оборонительных рубежей.

Декабрь 1941 года. Врагу нанесен сокрушительный удар. Гитле­ровцы отброшены от Москвы. Можно оставить лопату и найти дру­гое приложение своим силам.

Я возвращался в Москву на электричке. Последняя остановка перед столицей была платформа «Серп и молот».

Серп и молот — это эмблема нашего Советского государства. «Серп и молот» — это название московского металлургического заво­да. «Серп и молот» — это сталь для танков, для снарядов, для само­летов.

Эти мысли пронеслись в моем сознании в какую-то долю секун­ды. И в эту же долю секунды глаза задержались на плакате, висев­шем на перроне: «Заводу «Серп и молот» нужны рабочие».

Я выскочил из вагона и подошел к деревянному щиту. Медленно прочитал объявление, вдумываясь в каждое его слово, огляделся во­круг... Сосредоточенные лица. Солдаты с мешками за плечами. Время от времени проносятся тяжелые составы с танками и орудиями, на­крытыми чехлами. Хмурится небо, а из-за облаков раздается рокот патрулирующих истребителей...

Быстро взбежал я по лестнице железнодорожного моста, свернул направо и через минуту стоял в здании отдела кадров.

                      * * *

Прошло две недели после того, как я стал учеником ФЗО при заводе «Серп и молот». И вот наш мастер говорит мне:

— Пошли, Виталий, в цех.

Я уже свыкся с мыслью, что буду металлургом. Нет, не только свыкся, но и решил, что это самое подходящее для меня дело. Стра­не нужна сталь — я буду ее варить. Старики говорят, что сталевар — это человек особенный, с характером волевым, решительным, умею­щий быстро принимать нужные решения. Ну что ж, если не все эти черты я воспитал в себе за время пребывания в пионерской органи­зации, то теперь их приобрету!..

Мы пришли в первый мартеновский цех.

Огромный зал, в котором пылает несколько круглых солнц. Все звенит, движется... Взад и вперед передвигаются краны. Что тут к чему? Пойму ли я это когда-нибудь?

И все же одного посещения мартеновского цеха было достаточ­но, чтобы я навсегда влюбился в сталеплавление.

На следующий день мы снова пришли в цех. Меня потянуло к мартеновской печи. Я заглянул в ее волчок через синие очки, кем-то доброжелательно поданные, и замер от восторга. Я видел, как пла­вится сталь, как плещет она, как пляшет... Это та самая сталь, ко­торой будут уничтожать фашистов...

После окончания дыколы меня назначили вторым подручным на четвертую печь.

Плавильный мастер Василий Васильевич Луховцев незаметно следил за мной. Должно быть, по выражению моего лица он понял, как меня увлек процесс сталеплавления.

— Не робеешь?—спросил он улыбаясь. — Ничего страшного нет. Поработаешь — всему научишься. Или ты думаешь, что в ФЗО все науки превзошел?

Нет, я так не думал. Я так и предполагал, что приду в цех, имея только самые элементарные представления о сущности метал­лургического процесса. Я надеялся, что в цехе сразу же найдутся та­кие люди, которые охотно посвятят меня во все тонкости этого слож­ного дела. Василий Васильевич решил быть моим «крестным». Он по­вел меня от одной печи к другой, в литейный зал, который мы долго рассматривали сверху, словно с капитанского мостика, на шихтовый двор, одним словом, на все участки, где готовилось сырье для плав­ки, варилась и выдавалась готовая сталь.

— Ты не бойся. Работай. А если чего-нибудь не поймешь, не стесняйся спрашивать.

— А у кого спросить в случае чего?

— У кого хочешь, всякий правильно посоветует. Сталевара свое­го, он твой бригадир, меня, старшего мастера Семена Васильевича. Знаешь его?

— Нет, не знаю.     •.

— Их тут на нашем заводе несколько Чесноковых работает. А © нашем цехе двое: Семен Васильевич да его брат Николай.

Первыми моими учителями были сталевары Баюкин и Лысаков. Они так же, как и плавильный мастер Луховцев, встретили меня по- дружески.

— Знаешь что? — сказал Баюкин. — Ты пока только погляды­вай, приучайся, а я тебе буду по ходу дела все объяснять.

Шаг за шагом становился я опытнее. Я узнавал, как заваливать печь, поддерживать высокую температуру, как пропорционировать мазут и воздух.

Были дороги все те знания, которые передавал своему подруч­ному сталевар, но не менее дорога и его чуткость, заботливость. Он интересовался и тем, читал ли я газету, заходил ли в комсомольский комитет... Иногда я с удивлением узнавал, что о моих успехах он рассказывал секретарю партбюро нашего цеха, что о каждой моей удаче знает Александр Алексеевич Лебедьков. Иной раз и круто об­ходился со мной бригадир. На минуту обидишься, потом подумаешь: «А ведь прав бригадир. Учись, Виталий, уму-разуму...»

Я учился и у старших товарищей и по книгам. Всей душой во­шел в жизнь цеха, в круг интересов его партийной организации. И все чаще и чаще приходила мысль о том, что и мне нужно вступить в партию.

Я старался подражать самым квалифицированным сталеварам. Как-то заболел плавильный мастер Мачехин. Вместо него в ночную смену стал Семен Васильевич Чесноков. Меня поразило, как уверен­но командовал он процессом плавления. Чувствовалось, что печь пол­ностью подчинена ему. Такой уверенности, такого умения не увидишь иной раз и у очень старого металлурга.

Семен Васильевич — большевик, давно в партии. Наш «батько» вызывал к себе уважение не только как старший мастер, но и как коммунист, у которого каждое слово подкреплено делом, и как рачи­тельный хозяин.

— Грязь у вас, грязь, — скажет бывало Семен Васильевич. — Не сталевары вы...

Осмотришься — действительно грязь. Как это несколько минут тому назад тебе казалось, что вокруг печи чисто?!

Так в работе, в учебе, в волнениях о событиях на фронте, в ра­достях, когда раздавался торжествующий голос диктора: «В послед­ний час...», в тревоге за каждую плавку проходили дни за днями.

И вот конец 1943 года. Я сам сталевар, сам бригадир, у меня есть подручные. Пристально следят они за мной, стараясь перенять мой опыт. Мне немного смешно: кажется, совсем недавно я был таким же нерешительным, робеющим перед печью. Кажется, совсем недавно я с удивлением и восторгом смотрел на уверенные движе­ния сталевара и думал, что пройдет добрый десяток лет, пока я ре­шусь самостоятельно варить сталь. А вот теперь подручные смотрят на меня, учатся.

* * *

В то время когда я начал работать самостоятельно, появился в нашем цехе паренек тремя годами моложе меня — Анатолий Суббо­тин. Он пришел к нам из прокатного цеха, примыкающего к разли­вочному залу.

Кто-то из сталеваров обратил внимание на высокого голубогла­зого юношу с зачесанными назад темными волосами, часами про­стаивавшего в стороне от изложниц и наблюдавшего за тем, как раз­ливают сталь.

— Что ты тут делаешь? — спросили как-то его. — Работы у те­бя нет, что ли?

— Нет, — ответил он, — я уже смену отработал... Это я так... смотрю...

— Интересно?

— Интересно. Ишь, искры как сыплются! Будто салют...

— Это продувают отверстие в печи. А ты зря не смотри, лучше работать к нам переходи.

Этого упрямого, любознательного паренька скоро перевели в наш мартеновский цех. Поставили подручным к сталевару Князеву.

Григорий Афанасьевич Князев разгадал в Анатолии будущего талантливого сталевара и стал приучать его к самостоятельной рабо-

ге. Уже через четыре месяца (неслыханно короткий срок в представ­лении любого «гужоновца», так же как нынешнего американца или англичанина) Толя стал первым подручным.

Мастера с охотой объясняли ему технологию варки стали, учили правильному температурному режиму — самой сложной, самой кап­ризной вещи, умению ухаживать за печью.

Над Анатолием шефствовал Василий Андреевич Грудков, пла­вильный мастер. Недавно ему присвоено звание лучшего мастера мар­теновских цехов Советского Союза.

И когда в 1945 году Анатолий сдал испытание на сталевара, никто не удивился тому, что такому молодому пареньку доверили такое ответственное дело.

Экзамен на сталевара у Субботина принимали Семен Василье­вич Чесноков и заместитель начальника цеха Лебедев. И устные от- веты и практическая работа вполне удовлетворили экзаменаторов. Толя получил девятый разряд. И это в девятнадцать лет!

Первую плавку, которую Анатолий провел самостоятельно, он выпустил за двадцать минут до срока.

— Только что родился сталевар, а сразу скоростником стал, — радовался Семен Васильевич.

Так на нашу четвертую «печку» пришел еще один молодой ста­левар. Вторым был Николай Чесноков, брат старшего мастера, а третьим — я.

Вот и стала наша «печка» молодежно-комсомольской.

* * *

Анатолий принял от меня смену, сдвинул на затылок кепку с синими очками под козырьком и спросил:

— Ты читал сегодняшнюю «Мартеновку»?

— Не успел.

— Прочитай-ка статью Свешникова. А как Николай придет ме­ня сменять, я отдам газету ему. Разговор будет.

Я взял «Мартеновку» и стал внимательно вчитываться в статью старшего металлурга Свешникова «Советы молодым сталеварам».

Да, это были очень дельные, даже, можно сказать, мудрые сове­ты, и если их строго придерживаться, можно дать гораздо больше стали, чем мы выпускаем теперь на нашем четвертом мартене.

И едва только появилась такая мысль, как перед глазами возник­ла вся страна и зазвучали десятки имен советских рабочих. Я вспом­нил о Николае Российском, который создал стахановский участок; я как будто увидел бакинца Ага Гусейн Кафарова, о котором незадолго пе­ред тем прочитал в. газете. Он взялся увеличить срок эксплоатации скважин. Подумал я об уральской девушке Нине Назаровой. Я слы­шал о ее замечательном почине: станки должны использоваться так, чтобы от ремонта до ремонта проходило гораздо больше времени. Но что же мы могли сделать с нашей печью?

Этого я еще не знал, но уже чувствовал, что работать попреж- нему невозможно.

Разговор нашей тройки вскоре состоялся. Оказалось, Субботин уже кое-что надумал и теперь решил посоветоваться с нами, своими сменщиками.

— Ребята, — сказал он, — долго думал я над советами Свешни­кова. Умные вещи написал человек. Если б мы их выполняли, то печь наша такое бы показала...

— Ты не тяни, — сказал Николай, — выкладывай, что надумал, тогда, может, и мы что-нибудь посоветуем.

— Пришел я к выводу, что наша печь может кампанию свою продлить. Только должны мы будем за ней ухаживать по-другому, вот так, как в советах Свешникова написано. Сколько мы выдали плавок за прошлую кампанию?

— Сто семьдесят восемь, если не ошибаюсь, — вспомнил я.

— Не так уж мало! — подал реплику Николай.

— Не мало, — согласился Субботин. — Да только и не предел это. Я так подсчитал: если начать экономить на каждой минуте, если ни разу не поджечь свод, если следить за тем, как машинист разрав­нивает шихту, держать высокий тепловой режим, подмазывать стол­бы — словом, работать на пятерку с плюсом, можем мы за кампа­нию дать двести десять плавок.

— Посоветоваться нужно... — неуверенно сказал я.

— Обязательно посоветоваться, — согласились и Анатолий и Николай.

С кем же нам было советоваться, как не с секретарем партийной организации? Петр Васильевич Федулов горячо одобрил наше пред­ложение.

— Толковое дело, хорошо придумали. Идем к Лебедькову!

Александр Алексеевич посмотрел на нас так, словно проверял,.

понимаем ли мы всю серьезность того, что задумали.

— Продлить кампанию печи... — сказал он медленно. — А не выйдет из этого одной только шумихи? Вы всерьез беретесь за такое дело? Смотрите, не осрамитесь.

— Вы что же, — спросил Анатолий, — сомневаетесь в возмож­ности повысить стойкость печи?

— Нет, — горячо заговорил наш начальник, — не только не сомневаюсь, но давно уверен в такой возможности. Я и сам много об этом думал. Только хочу вас проверить: понимаете ли, за что бере­тесь?

Мы рассказали, как решили работать.

— Вижу — дело у вас продумано' основательно, — заметил он. — Ну -ка, попросим плановиков подсчитать, какой эффект может дать нам перевод от ста семидесяти восьми плавок, скажем, до двухсот десяти...

То, что сообщили плановики, превысило все наши предположе­ния: если за время кампании наша четвертая печь даст не сто семь­десят восемь плавок, а двести десять, то в течение года придется де­лать не шесть с половиной, а только пять с половиной ремонтов. Лишь на одном этом государство получит экономию в двести тысяч рублей. Но помимо этого, так как печь будет плавить металл, а не стоять лишний раз на ремонте, наш цех выдаст сверх плана 1 200 тонн стали. Вот что значит сэкономить один ремонт и по одной только нашей печи!

Мы ушли от Лебедькова взволнованные и окрыленные.

Анатолий, как самый молодой из нас и как инициатор этого по­чина, отправился в комитет комсомола посоветоваться и там. Секре­

тарь комитета проверил с ним все подсчеты и сказал, что комитет обеспечит нам всяческую поддержку и помощь. Так оно в даль­нейшем и было. Николай поделился с братом Семеном Васильевичем. Старший мастер ответил:

— Я с вами... Давно об этом думал...

И вот началась наша борьба за повышение стойкости четвертой мартеновской печи.

* * *

В заводской газете появилось письмо. Это было в сущности наше социалистическое обязательство. Мы решились выступить с ним по­тому, что ясно представили себе план действий.

В этом письме мы рассказали, что будем работать на максималь­но высоких тепловых режимах, в то же время не допуская поджогов свода.

Сталевар знает, как это сложно. Хочешь дать скоростную плав­ку— держи высокий тепловой режим. Но беда заключается в том, что при повышенной температуре легко поджечь свод, то-есть рас­плавить кирпич, из которого сложен свод. Малейший недосмотр — и со свода потекут сосульки.

Есть, конечно, простой способ сохранить печь: не давать высо­кой температуры. Но тогда и плавок будет в кампанию меньше.

Мы избрали путь сложный: при высоком тепловом режиме так следить за печью, чтобы поджогов свода не было.

И еще мы писали, что будем во-время и хорошо заправлять от­косы, стены и столбы, будем следить за равномерным распределе­нием шихты по всей площади печи, не допускать при завалке бугров...

И мы обязались дать не сто семьдесят восемь, а двести десять плавок за кампанию.

Письмо произвело огромное впечатление. Многие бригады реши­ли начать работать по-новому. Партийная организация посвятила на­шему почину одно из собраний. Мы часто видели возле нашей печи директора завода, главного инженера, секретаря парткома, комсорга. А что касается Федулова или начальника цеха Лебедькова, то они оказывались возле печи в ту самую минуту, как только кому-нибудь из нас приходила в голову мысль обратиться к ним за советом.

Кое-кто отнесся к нашему начинанию с недоверием. Но то были считанные единицы, и я даже не хочу называть их фамилии, потому что очень скоро они убедились в неосновательности своих опасений.

Я попрежнему часто ходил с женой в театр, слушал концерты в консерватории. Все шло, как обычно. Но где бы я ни был, не поки­дала меня одна и та же мысль: как себя почувствует печь после сто семьдесят восьмой плавки?

И вот наступила эта сто семьдесят восьмая плавка, та, которой заканчивалась предыдущая кампания печи.

Николай выпустил сталь, она текла в огромный ковш. Подруч­ный начал сушить отверстие... Александр Алексеевич посмотрел на Федулова, на Семена Васильевича Чеснокова, на своего заместителя Лебедева, на сменного инженера, на стариков-сталеваров, словом, на всех, кто собрался у печи.

— Ну, как? — сказал он. — Поехали дальше?

Да, печь была в отличном состоянии. Достигнув прежних ре­зультатов, мы могли с уверенностью продолжать кампанию.

И мы ее продолжали.

Партийная организация цеха созвала собрание наших сталева­ров с рабочими огнеупорно-печного цеха. Мы потребовали, чтобы огнеупорщики ремонтировали печи лучше, чем это было до сих пор, и они пообещали сдавать печи после ремонта с оценкой только на «отлично» и «хорошо». «Мартеновка» несколько раз писала о нашем почине. Коллегия министерства одобрила почин сталеваров «Серпа и молота» и решила распространить его на другие металлургические предприятия страны.

Мы приближались к сто девяностой плавке, когда нас пригласи­ли на заседание пленума Центрального комитета профсоюза рабочих металлургической промышленности. Туда поехали Толя Субботин, представитель завкома и корреспондент заводской газеты.

Пленум проходил в Колонном зале Дома союзов. В разгар пре­ний предоставили слово Субботину.

— Александр Васильевич, — шепнул он поспешно представите­лю завкома, — может быть, вы выступите, а то я...

— Как бы не так! — ответил тот. — Вы начинали движение, а я говорить буду?! Нет уж, давай выступай сам...

Анатолий поднялся с места и пошел к президиуму. Покраснел, идет, никого не видит, только знает, что собрались тут самые луч­шие, самые опытные сталевары с «Магнитки», Днепродзержинска, «Азовстали», Кузнецка... Что он может им сказать?!

Вышел на трибуну.

— Понимаешь, — рассказывал он мне, вернувшись с пленума, — если бы они хотя далеко от меня сидели, и то легче было бы, а то ведь совсем рядом... Потом подумал: «А в чем дело? Они такие же люди, как и я...» И сразу, набравшись храбрости, заговорил.

Субботин рассказал о том, как родилась у нас мысль увеличить стойкость печи, какие методы работы мы применяем для этого, как помогают нам партийная, профсоюзная организации и администра­ция. Затем он стал критиковать приехавших на пленум представите­лей керамических заводов. Дело в том, что керамики присылали нам в то время много оббитого кирпича. Такой кирпич не в состоянии выдержать высокую температуру.

Представители керамических предприятий тут же выступили и пообещали принять меры к тому, чтобы выпускать кирпич более вы­сокого качества.

Этот пленум сыграл значительную роль в распространении на­шего начинания. И нам придал больше сил, больше уверенности в том, что мы взялись за хорошее, полезное для страны дело.

* * *

Приблизительно через полтора месяца после начала нашей борь­бы за повышение стойкости печи Анатолия Субботина вызвали в ко­митет комсомола. Когда Толя зашел в хорошо знакомую комнатку секретаря, он увидел там гостя.

— Познакомься, Анатолий, — сказал Киселев, — это знатный нефтяник товарищ Кафаров. Он приехал к нам из Баку.

Об Ага Гусейн Кафарове, бакинском мастере-новаторе, мы чи­тали и слышали немало. Он тоже вел борьбу за повышение стойкости механизмов на нефтепромыслах. Кафаров был, таким образом, нашим собратом только в другой отрасли промышленности.

Субботин привел гостя в наш цех. Привыкший к южному осле­пительному солнцу, бакинец все же щурился, глядя на яркое пламя печей.

На четвертой «печке» в эту смену работал Николай Чесноков, Они познакомились.

— Жарко у вас,— смеялся Кафаров.

— А вот мы вам сейчас покажем, как горит мазут, который вы для нас вырабатываете, — сказал Николай.

Они не только показали Ага Гусейн Кафарову процесс сгорания мазута, но и рассказали ему о том, как мы боремся за экономное расходование этого топлива.

— Дело у вас не простое, — заметил в раздумье Кафаров. — Приеду домой, расскажу нефтяникам все, что тут видел. Еще больше будут стараться.

Так завязалась наша дружба с этим замечательным стахановцем. В тот же день мы подписали с ним договор на социалистическое со­ревнование. Мы обязались довести кампанию до двухсот десяти пла­вок, сэкономить до конца года 1 200 тонн стали и 10 тонн мазута. Кафаров выдвинул обязательства своей бригады.

Не трудно себе представить, как мы были рады, когда увидели фамилию Кафарова в том же списке лауреатов Сталинских премий, & которых были наши имена.

* * *

— Завтра двести десятая плавка? — спрашивает меня жена,, пытливо всматриваясь в глаза, словно стараясь угадать, что я чувст­вую накануне торжества нашей бригады.

Да, завтра двести десятая плавка. К сожалению, и Толя Суббо­тин и Николай Чесноков ушли в отпуск. Их заменяют другие стале­вары. Но печь продолжает работать плавно.

И вот наступает этот день.

У нашей печи собираются Лебедьков, Федулов, Лебедев, стале­вары. Заметно волнуется Семен Васильевич Чесноков. Наступает са­мый ответственный момент — выдача стали. Жидкий металл плавно льется в ковш. Искры летят во все стороны. Я вспоминаю сравнение,-

которое сделал когда-то Анатолий, мечтавший стать у мартена: «Это

как салют».

Это и в самом деле как салют. Взята новая для нашего цеха тех­ническая высота.

— Печь в полном порядке, — обращается ко мне Александр Алексеевич. — Как твое мнение, Михайлов, сколько еще она может дать плавок?

Нелегко ответить на такой вопрос. К тому же нет рядом со мной моих постоянных сменщиков. Несколько минут раздумья, и я от­вечаю.

— Еще плавок двадцать. В общей сложности двести тридцать!

* * *

...Знаете ли вы, что испытывает сталевар, когда закончена за­валка шихты, в печи бушует горящая струя мазута, и металл, как снег под горячим весенним солнцем, начинает таять, оседать, растекать­ся, потом сливаться в одно озеро?

Знакомо ли вам чувство, которое испытывает сталевар, глядя, как пламя мечется в печи, как оно рвется под крышки мартена, чуть- чуть выбивается в волчок, прячется обратно и вновь вырывается на­ружу?

Представляете ли вы себе, что чувствует всякий раз сталевар у печи, когда, зачерпнув ложкой пробу, он вглядывается в расплавлен­ный металл, в его цвет, потом провожает глазами падающие на ка­менный пол цеха искрящиеся, горячие капли? Эта сталь нужной мар­ки и температуры или нет? И если металл светлый, с легким пробле­ском синевы, если он жидкоподвижный и льется легко — плавка гото­ва. Через восемь — десять минут экспресс-лаборатория подтвердит это, но ты и без анализа знаешь: сталь сварилась.

Теперь ко всем этим чувствам прибавьте чувство человека, вы­полнившего свое социалистическое обязательство’, казавшееся и ему самому необыкновенно сложным, трудным, — и вы поймете, что пе­реживали мы, выпуская не сто семьдесят восьмую, и не двести деся­тую, и даже не двести тридцатую плавку, а двести семьдесят девя­тую...

Вот она вылилась в ковш, наша последняя за эту кампанию сталь, наша двести семьдесят девятая плавка! Мы отошли от печи и подумали. «Все! Становись на ремонт. Ты его честно заслужила».

Для печи это был отдых. Для нас — новые заботы. Теперь уже мы не могли считать себя свободными, пока печники возились возле нашей печи. Мы следили за их работой, проверяли качество ремон­та, требовали переделок. Нам предстояло провести на ней еще не од­ну кампанию, и мы хотели, чтобы каждая следующая длилась доль­ше предыдущей.

Александр Алексеевич сказал:

— Ваша печь будет у нас экспериментальной.

* * *

Все движется, все идет вперед... Но, кажется, быстрее всего ша­гают люди.

В Толе Субботине не узнать того паренька, который со страхом и любопытством смотрел, как продувают отверстие печи. Не срав­нить его и с тем сталеваром, который с трудом преодолел страх пе­ред выступлением в Колонном зале Дома союзов. Не узнать и Нико­лая Чеснокова. Да и мои подручные выросли, того и гляди сами ста­нут сталеварами. Что же, доброго им пути!

Наши печи раньше работали на обычном воздухе, теперь ра­ботают на кислороде. У них был динасовый свод, теперь — хромо­магнезитовый. В кампанию мы выдавали сто семьдесят восемь пла­вок, теперь — двести семьдесят девять... Были мы молодыми, начи­нающими сталеварами, сейчас нас наградили Сталинскими премиями. Мы выросли, стали опытными сталеплавильщиками.

Но ведь это только начало пути. Пройдет время, и, вероятно, о нашем «Серпе и молоте» снова и снова будут говорить и писать как о новаторском предприятии, застрельщике передового в металлурги­ческой промышленности. Потому что чувство нового — то, о чем го­ворил воспитывающий нас великий Сталин, — свойственно советским людям.

 

ВИТАЛИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ МИХАЙЛОВ

 

О. МУШТУКОВА,

закройщица Ленинградской фабрики «Скороход», лауреат Сталинской премии

СВЕТЛЫЙ путь

 

В одном из номеров газеты «Труд» были воспроиз­ведены три снимка, заимствованные из буржуазной прессы.

На первом из них я увидела человека, лежащего на дне мусорного ящика. Подпись гласила, что это безработный Антони Мангольд, 49 лет, из города Питтсбурга в США, устроившийся на ночлег. Снимок взят из американской газеты «Чикаго трибюн».

Другой снимок перепечатан из американской газеты «Чикаго Сан энд Таймс». На нем двое людей ютятся в кузове разбитого ав­томобиля. Это выброшенные на улицу Пауль Паулис, 55 лет, и его жена Сьюзи. Они живут в кузове уже больше двух месяцев.

Третий снимок взят из французской газеты «Об». Люди живут на лестнице. Глава семьи умер, и тотчас же домовладелец выселил семью из подвала, в котором она жила.

Вспомнился мне другой номер газеты «Труд» и другие фото­графии.

В одном ряду были помещены портреты старейшего таджикского писателя С. М. Айни, композитора Р. М. Глиэра, научного работни­ка О. К. Богдановой, каменщика И. П. Ширкова, писателя Ф. В. Гладкова, скульптора Е. В. Вучетича и мой портрет — работ­ницы фабрики «Скороход». Эти фотографии объединяла надпись «Лауреаты Сталинских премий».

Вот вам два мира — две судьбы. В капиталистических странах— бесправие, нищета, безработица. Другой мир в нашей стране социа­лизма, другая судьба наших советских людей.

Взять хотя бы мою жизнь. Я родилась незадолго до Великого Октября. Отец мой был слесарем Семянниковского завода в Петер­бурге. К забастовавшим рабочим этого завода в 1894 году обратился со своей первой листовкой В. И. Ленин. Теперь этот завод носит имя Ленина. Отца я не помню, потому что он был взят на империалисти­ческую войну и пропал без вести где-то в Карпатах. Мать работала швеей на фабрике. Воспитывать меня помогли ей советская школа, пионерский отряд.

Я росла в рабочем квартале за Невской заставой. Это был район металлистов и ткачей. До революции ряд предприятий принадлежал здесь иностранцам Максвелю и Торнтону. Условия жизни на них, как, впрочем, и на тех заводах, которыми владели русские капиталисты, были невыносимо тяжелые. Об этом мне рассказывала мать, и об этом я читала в листовке «К рабочим и работницам фабрики Торнтона», написанной Лениным в ноябре 1895 года.

«Измором хотят извести наших ткачей, — писал Владимир Ильич, — и заработок в 1 р. 62 к. в полумесяц, который уже стал появляться в расчетных книжках некоторых ткачей, может стать в скором времени общим заработком ткацкого отделения...» Ткачи, как указывал Ленин, «поспустили последнюю одежонку, прожили послед­ние гроши, приобретенные адским трудом в ту пору, когда благоде­тели Торнтоны наращивали миллионы на свои миллионы. Но и этого всего было мало, и на их глазах выкидывались за ворота все новые и новые жертвы хозяйского корыстолюбия, а прижимка росла своим чередом с самой, бессердечной жестокостью...»

Об этой страшной жизни рассказывают и старые рабочие нашей фабрики. До революции фабрика принадлежала немцам. Рабочий день продолжался двенадцать часов. «Скороход» назывался фабрикой ме­ханического производства обуви, а на самом деле все делалось вруч­ную. Нередко из заработной платы рабочих, которая была очень низкой, третья часть вычиталась на уплату штрафов. Штрафовали за все: и за потерю номера, и за то, что помята расчетная книжка, и за то, что перекинулся словом с соседом по верстаку...

Молодежи и женщинам за одинаковую работу с мужчинами пла­тили значительно меньше. У проходных ворот фабрики всегда тол­пились безработные.

В закройном цехе новичка держали семь—восемь лет на побегуш­ках, на подсобной работе, и только после этого он мог надеяться, что ему дадут возможность приобрести какую-нибудь специальность. Об отпусках для рабочих никто и не помышлял. Во время болезни рабо­чий ничего не получал. Яслей для детей и в помине не было. Работ­ницы вынуждены были скрывать свою беременность, чтобы их не уво­лили, и иногда рожали в цехе.

Как не похожа жизнь советских людей на жизнь трудящихся во времена царизма! Вот у нас, на «Скороходе», много тысяч рублей ежегодно выдается матерям на приданое новорожденным, а много­детным отпускает большие средства профсоюз. Ежегодно в санато­риях и домах отдыха лечится и отдыхает до тысячи наших рабочих. Путевки они получают со скидкой или бесплатно. На фабрике имеет­ся ночной санаторий, организовано диетическое питание, дети летом отдыхают в лагерях. Каждый рабочий, каждая работница могут учиться на различных курсах, в техникуме, в институте и получают среднее и высшее образование без отрыва от производства.

В наше сознание с малых лет входили такие понятия, как промфинплан, соцдоговор, ударная бригада... Каждый из нас считал, что завод — самое главное в жизни, и стремился, окончив семилетку, по­пасть на производство. Весь наш класс, например, разошелся по фабзавучам. Я решила поступить в обувной при «Скороходе». Хотелось поскорее стать настоящей помощницей матери, которая много труди­лась.

Держала экзамены. Между прочим, была и такая проверка: из мелких кусочков картона нужно было составить различные фигу­ры. Я сделала это удачней других. Старичок, экзаменовавший меня„ сказал:

— Вот эту быстроглазую — в закройщицы.

Так определилась моя будущая профессия. Я стала закройщицей.

...На столе лежит кусок кожи. Нужно накроить заготовки для верхней части ботинок. Берется стальной резачок, или, как мы назы­ваем его, штанец, сделанный по форме будущей детали, ставится на кожу, сверху подводится ударник пресса, нажимается рычаг — и все. Берется другой резачок, третий, четвертый... Если наблюдать со сто­роны, кажется, что в работе закройщицы нет ничего трудного. Это и мне так поначалу казалось. А на самом деле совсем не так. Можно, конечно, рубить и резать кожу так, что половина ее пойдет на отхо­ды. Но расставить штанцы так, чтобы кожа была использована поч­ти полностью, чтобы от нее оставалась только тонкая бахрома, это не сразу удается. Ведь ни один кусок кожи не похож на другой, каждый раскраивается по-новому. Берешь кожу — ив голове моментально дол­жна складываться «топография» раскроя. Глазомер должен быть без­укоризненный. В нашем деле непригодна старая поговорка «семь раз отмерь, один раз отрежь». Этак полдня провозишься над десятком деталей. Нет, один раз отмерь и тут же отрежь, но точно! Понятно, что такое мастерство не сразу дается. Навык приходит с годами.

Нравится мне моя профессия! Нужно быстро охватить взглядом каждый кусок, комбинировать, искать варианты раскроя. Разве это не творчество? И хотя за плечами у меня семнадцать лет производ­ственного стажа, я и сейчас работаю с таким же увлечением, как ког­да-то в комсомольские годы.

Это же я могу сказать и про свою бригаду. Нас пятеро: три Тоси—Лукашевич, Смирнова, Косниковская, Елизавета Александровна Пушкина и я — бригадир. Все мы разные по характеру, но работу свою любим одинаково и поэтому живем душа в душу. Это не зна­чит, что мы прощаем друг другу грехи. Мы предпочитаем как следует поспорить, но если уж что вместе решили — вместе и боремся за это.

Так было у нас, когда обсуждалось письмо москвичей о сверх­плановых накоплениях. Я прочитала его бригаде и добавила:

— Нужно бы и нам подумать об экономии.

— Будто мы не думали о ней раньше! — сказала Тося Лука­шевич.

— А ты знаешь, сколько экономишь кожи? — спросила я. — Ведь такого учета нет.

— Учета, учета... Бухгалтерию что ли разводить нам? Листок для каждого?

— Молодец, Тосенька! — вырвалось у меня. — Вот именно бух­галтерию, листки!

Надо сказать, что мысль об учете экономии кожи зародилась у меня еще до этого. Я всегда бережно относилась к материалу, кото­рый кроила, старалась, чтобы отходов было как можно меньше, но сколько же я сэкономила за день, за неделю, за месяц — этого я не знала. А знать хотелось, потому что тогда можно было бы сравнить результаты нескольких дней и увидеть, когда я кроила лучше, когда хуже и почему. Таким путем я нашла бы возможность проверить свои приемы и выбрать то, что лучше. И вот теперь письмо москви­чей, замечание подруги открыли мне глаза. У меня еще не было пол­ной ясности, как мы будем вести учет, но я уже твердо знала, что мы его заведем.

В это время к нам зашел Павел Фролович Иванов, начальник закройного цеха. Наше предложение об учете экономии ему понра­вилось.

— Нужно подумать, — сказал он. — Конечно, необходимо заве­сти определенную систему учета.

Тут же мы с ним занялись этим вопросом, а еще через два дня в бригаде появились маленькие розовые книжицы. Назвали мы их лицевыми счетами. На обложке — фамилия работницы, номер. На внутренних страницах графы: месяц, число, количество сэкономлен­ной кожи, ее стоимость...

Тося Лукашевич верно говорила, что мы и прежде сберегали материалы. Но и только. А теперь, перелистывая лицевые счета, мы видели, кто из нас экономит больше. И каждая старалась кроить лучше, чтобы опередить соседку. Так разгорелось новое соревнование. Лицевые счета появились и в других бригадах, потом о них узнала

вся фабрика. Розовые книжицы замелькали на столах у сотен стаха­новок.

Наш почин стал известен в министерстве, и меня вызвали сде­лать доклад о лицевых счетах.

Нельзя сказать, чтобы я была из робкого десятка. Не раз изби­ралась партгруппоргом, часто выступаю на собраниях, но на колле­гии в министерстве немного растерялась. Что-то начала говорить и остановилась. В руках толстая папка, которую подготовили мне в фабричной конторе: различные справки, цифровые данные. Гляжу на них, перебираю страницы и не знаю, что с ними делать.

Выручил министр. Он подошел ко мне, забрал папку, положил ее перед собой на стол и сказал улыбаясь:

— Вы так лучше расскажите.

Я сразу почувствовала себя проще, заговорила так, как привык­ла говорить у себя на фабрике с товарищами и подругами. Меня вни­мательно слушали. Министр, его заместитель, члены коллегии, дирек­тора фабрик что-то записывали. Я старалась говорить точно и об­стоятельно. Объяснила, что такое лицевые счета и как они подни­мают у рабочих чувство ответственности за экономию. Сказала, что благодаря этому фабрика, по моему мнению, за год даст не восемь с половиной миллионов сверхплановых накоплений, как мы обязались, а десять, может быть, и одиннадцать. Огромную экономию получит государство, если завести лицевые счета на всех предприятиях легкой промышленности... Этим я закончила свой доклад.

Потом выступил министр. Он поддержал мое предложение и сказал:

— У Муштуковой государственный подход к делу...

Когда я вернулась из Москвы, к нам в цех зачастили гости. Смотрели, как у нас ведутся лицевые счета. Приезжала из Свердлов­ска Мария Дьяченко — бригадир фабрики «Обувь». У нас с ней давно был заключен договор на социалистическое соревнование. Дьяченко всю смену простояла рядом со мной у пресса, кое-что переняла у ме­ня и в свою очередь посоветовала следить за тем, чтобы штанцы бы­ли ровней: тогда они сразу вырежут деталь, не придется лишний раз нажимать на рычаг. Был у нас в цехе и московский профессор. Он

внимательно смотрел, как я раскладываю материал, как расставляю штанцы, записывал. Прощаясь, профессор сказал, что готовит книгу о наиболее рациональных способах раскроя кожи и перед выходом книги в свет пришлет ее мне просмотреть.

Сказать откровенно, мне не думалось сначала, что лицевые сче­та станут такими популярными, что ими заинтересуются машиностро­ители, сталевары, ткачи. Я все чаще и чаще начала получать пригла­шения приехать и рассказать об опыте своей работы. Как член Все­союзного общества по распространению политических и научных зна­ний, я стала читать лекции в красных уголках, клубах, студенческих общежитиях.

Рассказывать есть о чем. За 1949 год я сэкономила около 130 тысяч квадратных дециметров кожи. Но ведь на «Скороходе» откры­ли лицевые счета экономии 1 700 стахановцев. И каждый из них до­бился определенных успехов. Только коллективы нашей фабрики «Скороход» и фабрики «Пролетарская победа» № 1, с которой мы соревнуемся, сберегли в 1949 году кожи на 300 тысяч пар обуви.

Но жизнь идет вперед. Она зовет нас все к новым и новым тру­довым успехам во славу Родины. Когда стал известен почин Лидии Корабельниковой и развернулось соревнование за комплексную эко­номию, наша бригада включилась в это движение и послала ей письмо:

«Партия большевиков и наш любимый вождь товарищ Сталин учат нас непрестанно двигаться вперед, добиваться все новых и новых успехов в труде. Вот почему наша бригада решила взять на себя но­вые, повышенные обязательства. Мы подсчитали, что если научимся использовать каждый дециметр кожи еще лучше, рациональнее, то сумеем за счет сэкономленных материалов работать в месяц не один, а два дня и выпускать дополнительно 1300 пар высококачественной обуви».

В письме мы вызвали бригаду Корабельниковой на соревнова­ние. Наш вызов был принят. Уже в апреле 1950 года мы впервые ра­ботали два дня на сбереженных материалах. Но тут мы задумались: а дальше как? Исчерпаны ли все наши возможности? Когда я рас­краивала кожу, то видела что товар хороший, но может быть еще

лучшим. Почему, думаю, поближе к краям встречается много мор­щинок и неровностей? Разве нельзя обойтись без них? Об этом я решила поговорить с кожевниками. Оказалось, что и они уже об этом подумали. На заводе имени Коминтерна инженеры Болотовский и Федер изобрели раздвижную раму, которая устраняет на коже всякие пороки и, кроме того, увеличивает ее площадь. За год коминтерновцы могут дать дополнительно из того же сырья четыре, а может быть и пять миллионов квадратных дециметров хрома. Когда я сказала коминтерновцам, что они делают большое дело, инженер Болотовский заметил:

— Это, товарищ Муштукова, еще не все. У нас на заводах при обработке кож допускаются большие обрывы. Все они пока идут в кочегарку...

— Как же так? — спрашиваю.

— Очень просто, раньше считали, что обрывы неизбежны. Но скоро их у нас не будет.

Коминтерновцы мне рассказали, что вместе с учеными техноло­гического института они разработали метод, устраняющий обрывы. И скоро закройщицы будут получать дополнительные миллионы квадратных дециметров товара.

Значит, наши возможности действительно неисчерпаемы, если о них думает весь народ. Вот как почин Корабельниковой подтолкнул творческую мысль других новаторов.

В своих лекциях я говорила о том, что лицевые счета можно применить на любом предприятии, независимо от того, -с каким ма­териалом там имеют дело. Экономить сырье, материалы, инструменты могут работники разных профессий. Всюду еще имеются неиспользо­ванные резервы. А лицевые счета экономии, если вести их изо дня в день, помогут вскрыть эти резервы и мобилизовать их.

Могут возразить:

«Кожа — ценное сырье, и ее легко учесть. А на чем может сэкономить, скажем, каменщик? На кирпиче, песке, извести? Мате­риал этот малоценный, стоит ли возиться с ним?»

Я отвечаю: стоит. В частности, это доказал ленинградский ма­стер-строитель С. И. Моисеев, начавший социалистическое соревнова­ние за образцовые строительные участки. Уже в первый месяц со­ревнования на его участке было сэкономлено за счет бережного рас­ходования материалов 5 тысяч кирпичей, 3 тысячи шлакоблоков, 8 ку­бометров раствора. Известно, что из копеек составляются рубли, из рублей — сотни. Ведь и первая запись в моей розовой книжечке—ли­цевом счете экономии — равнялась только 46 рублям 50 копейкам. Начали мы с малого, а дошли до большого.

Рассказывают, что Сергей Миронович Киров увидел на одной из ленинградских строек разбросанные кирпичи. Он спросил у одно­го из 'каменщиков, сколько стоит каждый кирпич. Тот ответил, что кирпич стоит гривенник. Тогда Сергей Миронович, укоризненно по­качав головой, сказал: «А если бы на земле гривенники валялись, вы бы разве поленились поднять их?»

У каждого из нас — работников социалистической промышленно­сти — должен быть государственный подход к делу. Надо экономить всегда и во всем, надо уметь видеть большое и в «малом». Если каж­дый из нас на своем участке будет настойчиво искать пути экономии сырья, материалов, электроэнергии, инструмента, топлива, то в мас­штабе всей страны это составит очень много. Родина получит новые источники накоплений.

Все мы помним сталинские слова о трудовом человеке нашей страны:

«Здесь он работает не на эксплуататоров, а на себя, на свой класс, на общество. Здесь трудовой человек не может чувствовать се­бя заброшенным и одиноким. Наоборот, трудовой человек чувствует себя у нас свободным гражданином своей страны, своего рода об­щественным деятелем. И если он работает хорошо и дает обществу то, что может дать, — он герой труда, он овеян славой».

Это каждый из нас чувствует на собственном примере. Вот я простая закройщица, а ко мне приезжают стахановцы и ученые, меня приглашают с докладом в министерство, на фабрике привлекли к ра­боте технического совета.

Однажды моя дочка шестиклассница Люся сказала мне:

— Посмотри, мамочка, какая ты известная. Тебя даже в кален­дарь поместили.

Она протянула мне листок отрывного календаря. На листке ри­сунок, изображающий меня у машины. На обороте — коротенький рассказ о моей жизни.

«Известная» — это слово заставило меня задуматься. Я не стре­милась быть знаменитой, известной. С точки зрения человека, вос­питанного в капиталистическом обществе, я не сделала никакой «карьеры». Но в нашей стране высоко ценят простых людей, если они честно работают. Партия и народ оценили и мою работу.

Выражением самой высокой чести, оказанной мне, считаю то, что я была членом Комитета, который был образован в связи с семи­десятилетием со дня рождения товарища Сталина.

Об этом мы узнали 3 декабря 1949 года. И этот день я никогда не забуду.

Стою в цехе у пресса, вдруг мне подают телеграмму. Смотрю: «Высшая правительственная». Мне сообщают, что в Москве состоит­ся заседание Комитета по разработке и проведению мероприятий, связанных с семидесятилетием со дня рождения товарища Сталина. Председатель Комитета Н. М. Шверник приглашает меня прибыть на заседание.

Значит, еду в Москву!..

Проводить меня собрались на вокзале начальник цеха, его по­мощник, секретарь партийного бюро, приятельницы. Что-то говорят мне, что-то советуют, о чем-то просят, но до меня почти ничего не до­ходит. Мысли уже далеко отсюда, там — в столице.

Последний раз я была в Москве летом 1949 года на Всесоюз­ной конференции сторонников мира. В Колонном зале Дома союзов, кроме нас, делегатов, присутствовали и представители многих стран. К столице нашей Родины обращены взоры всего трудового и про­грессивного человечества. Раз есть на свете Москва, где живет зна­меносец мира и дружбы народов великий Сталин, поджигателям вой­ны не удастся вовлечь человечество в новую мировую бойню. Когда я высоко над головой поднимала свой делегатский мандат, голосуя за текст обращения конференции к народам, я знала, что выражаю во­лю всех, кому ненавистна война, кто хочет мирно строить и созидать.

...И вот я опять еду в Москву.

Соседи по купе уснули, а я сидела у окна и, вглядываясь с тем­ноту, перебирала в памяти события моей жизни. Правда, событий не так уж много! Когда приходилось заполнять анкету, это занимало у меня несколько минут. В моей биографии все ясно и просто. И вот, глядя на пробегающие мимо поля и ярко освещенные дома, я опять вспомнила ужасные снимки, которые видела в газете: мусорный ящик, кузов негодной машины, лестницы и подворотни — вот на что обрекает капитализм человека труда. Еще с большей гордостью я ду­мала о любимой Родине, о родном Сталине.

В Москве остановилась в гостинице. Войдя в номер, увидела по­жилую женщину с лицом крестьянки. На темном платье золотая звез­дочка, орденские ленты в два ряда, медаль лауреата Сталинской пре­мии, депутатский значок. Поздоровались.

— Муштукова.

— Люскова.

Так вот кто у меня соседка! Знаменитая вологодская свинарка, «профессор передовых методов».

Оказывается, она тоже слышала обо мне.

— Вот, говорит, ваша, наверно, работа, — и показывает на хро­мовые полусапожки. — Хороши!..

Мы прожили с Люсковой в одной комнате всего несколько дней, но по-настоящему подружились.

В канун заседания Комитета у нас выдался свободный вечер. Бы­ли билеты на концерт. Но мы находились по музеям и решили отдох­нуть. Примостились у окна, за которым сверкали огни Москвы. Пьем чай и рассказываем друг другу о своей жизни. Узнав про лицевые счета, Люскова подробно расспросила о них.

О себе она говорила скупо. Грамоте обучилась в тридцать лет, когда была уже матерью большой семьи (у Люсковой среди других орденов был также и орден «Материнская слава»). А в сорок восемь готовится сдавать экстерном экзамен в животноводческом техникуме. И в тех учебниках, по которым она учится, немало, между прочим, строк о ней самой, о ее методах ускоренного выращивания молодня­ка. Проходит курс техникума и в то же время читает лекции студен­там Вологодского сельскохозяйственного института...

Через всю свою жизнь пронесу я воспоминания о вечере в Боль­шом театре Союза ССР в день семидесятилетия самого великого и самого человечного из людей. Мы с Люсковой сидели в президиуме. Впереди нас, через один ряд — Иосиф Виссарионович Сталин. Слу­шая ораторов, он повернулся в нашу сторону, и мы не в силах были отвести глаз от дорогого лица. Люскова шевелит губами, и я слышу, как она шепчет: «Радость какая!.. Счастье какое!..»

Я никогда не забуду этот исторический вечер. Каждая речь на­ходила во мне горячий душевный отзвук. Когда делегат Ленинграда артист Черкасов оказал, обращаясь к товарищу Сталину: «Построен­ная по Вашей инициативе дорога через Ладогу спасла сотни тысяч ленинградцев», — мне живо вспомнилась эта «дорога жизни». Когда говорили представители братских коммунистических партий, я и без переводчиков их понимала... Когда наши юные пионеры взволнован­ными голосами благодарили вождя за счастливое детство, мне каза­лось, что среди них вижу и мою дочурку...

Я шла из театра в гостиницу с одной заполнившей все мое су­щество мыслью: «Ты видела Сталина... была с ним на историческом заседании... Как ты теперь оправдаешь такую награду?»

Было погожее морозное утро, когда я вернулась в Ленинград, Дома никого не было. Соседи — на фабрике, дочка — в школе. На столе груда конвертов.

Эти письма скромных советских тружеников напоминают мне о том, что все свои силы, все знания, умение я должна отдать делу дальнейшего расцвета нашей советской Отчизны.

Работать, работать! Жить так, как учит Сталин. В этом я вижу цель своей жизни, мой светлый путь.

 

ОЛЬГА ЯКОВЛЕВНА МУШТУКОВА

В. ВОРОШИН,

помощник мастера комбината «Трехгорная мануфактура» имени Ф. Э. Дзержинского, лауреат Сталинской премии

 

РОСТКИ КОММУНИЗМА

 

 Это было в июне 1949 года. Наша «Трехгорка» поло­жила начало походу за высокую культуру производ­ства. С тех пор ко мне стал чаще приходить почталь­он. И всякий раз я встречаю его с нетерпением! Он несет мне очередную пачку писем.

Пишут друзья по фронту, пишут товарищи по прошлой работе в Иванове. Но большинство писем от незнакомых людей, с Волги и Днепра, с Урала и Си­бири, из Запорожья и Средней Азии.

Меня просят поделиться опытом соревнования за высокую куль­туру производства, рассказать, как я организовал работу в своей бригаде, поздравляют и вызывают «померяться силами», передают свой опыт, дают товарищеские советы, рассказывают и о личных делах.

Стахановец-сталевар, с гордостью пишущий о своих производ­ственных победах, не забывает сообщить о рождении дочурки. То­карь-скоростник доволен, что освоил метод Борткевича, и приглашает к себе на новоселье: получил новую квартиру. Почетный шахтер со­общает о новом рекорде на врубовке, о том, что приобрел себе авто­машину «Победа».

Откуда такая непринужденность, дружеская близость, откуда эта уверенность, что мы поймем друг друга, что у нас нет секретов?

Советский народ — многомиллионная семья, связанная общим делом, спаянная крепкой дружбой. В этой семье человек труда никог­да не чувствует себя одиноким. Кем бы я ни был: начинающим тка­чом на Ивановской фабрике, матросом береговой охраны на Черноморье, помощником мастера на «Трехгорке» или парторгом роты раз­ведчиков на северном фронте — везде и всюду меня не покидало то особенное «чувство локтя», которое свойственно только советскому че­ловеку. Всегда я ощущал дыхание коллектива, его помощь и под­держку.

Советская Родина! О ней, о родной Отчизне, вырастившей меня, я думаю всякий раз с любовью и благодарностью, когда получаю письма от незнакомых, но очень близких и дорогих мне людей.

* * *

Более десятка лет я хожу на работу тихими переулками, веду­щими к бывшей «Прохоровне». Здесь каждый холмик, камень, дере­во мне знакомы. Пресненская земля дорога нам и своим историческим прошлым. Здесь пролилась кровь рабочих в баррикадных боях ре­волюции 1905 года. Их дети оказались достойными своих отцов, му­жественно боровшихся за свободу, за народное счастье, за новую, светлую жизнь.

Неузнаваемой стала фабрика. Она перестроена, расширена, осна­щена новейшей советской техникой. Оглянешься вокруг, посмотришь на территорию Трех гор — сколько нового, прекрасного создали со­ветские люди! Молодым трехгорцам трудно представить себе то, что было в наших местах три десятилетия назад. Да что молодежь! Ста­рики, те, кто видел еще «Прохоровку», и они начинают забывать про­шлое.

Потомственная работница Анна Александровна Ильичева многое может рассказать о «Прохоровке». Анна Александровна пришла на фабрику сорок пять лет назад, когда ей было шестнадцать лет. Она видела ту самую страшную «Прохоровку», где людей заставляли работать от зари до зари за похлебку, где господствовали нищета, бес­правие и жестокая эксплоатация.

Но даже Анна Александровна начинает уже забывать это тя­желое прошлое.

— Будто не со мной все это было, — вспоминает Ильичева, — а с кем-то другим, будто и я всю жизнь при советской власти прожи­ла... Вон там, где теперь наш фабричный театр имени Ленина, на этом самом месте была прохоровская «большая кухня». Душная бы­ла, грязная, столы почерневшие. Ели мы из общих мисок — на каж­дую по шесть человек.

Здесь в 1921 году выступал наш незабвенный Владимир Ильич. Он говорил о задачах советской власти, призывал рабочих к строи­тельству новой жизни.

— А вот бывший прохоровский особняк, — продолжает Анна Александровна.— Миллионщики Прохоровы устраивали в нем балы и приемы, а теперь это наш Дом культуры. Здесь учатся в разных кружках и отдыхают рабочие, веселится молодежь. А вот на том месте были прохоровские спальни-казармы. Рабочие спали один к одному, по сотне — полторы в ряд. На работу будили в половине чет­вертого утра деревянной трещоткой...

Рассказывает Анна Александровна, а молодежь слушает и на­глядно видит, как преобразилась фабрика и жизнь рабочих при со­ветской власти.

Давно нет спален-казарм. Всюду высятся многоэтажные дома для рабочих. Наши текстильщики живут в просторных, уютных квар­тирах со всеми удобствами. Там, где были пустырь, мусорная свал­ка, разбиты парк, стадион.

А красные уголки, столовые, поликлиника, ночной санаторий, Дворец пионеров, ясли, детский санаторий, пионерский лагерь!..

* * *

Кто из нас в юности не мечтал стать великим мореплавателем или изобретателем, храбрым полководцем, бесстрашным покорителем воздушных просторов. Была и у меня своя мечта. С детства я увле­кался машинами. Любовь к ним воспитал во мне мой отец — рабочий-железнодорожник. Я решил, что буду изобретать и строить ма­шины.

Еще в детстве я потерял отца, за ним мать и брата. Меня опре­делили в детский дом. Шел тяжелый 1921 год. Трудно приходилось молодой советской республике. Однако мы, воспитанники детского дома, даже в это суровое время были окружены заботой и внимани­ем. Нас кормили, одевали, учили.

Из детского дома я перешел в школу фабрично-заводского уче­ничества в городе Иванове. Окончив школу, начал работать на ткац­кой фабрике.

До сих пор вспоминаю тех, кто привил мне любовь к труду, уважение к профессии и мастерству ткача. Среди этих людей особен­но помню старого ткача Голубева. Не так давно я получил от него письмо. Он спрашивает, не тот ли я Володя Ворошин, которого он когда-то обучал ткацкому делу в Иванове. «Сдается мне, что не об­манывает меня сердце», — пишет мой старый учитель.

Я был обрадован и растроган этим письмом и немедленно отве­тил моему учителю, что он не ошибся, что я не уронил его чести, ра­ботаю успешно.

На «Трехгорку» я пришел после демобилизации из Черномор­ского флота. Встретили меня очень хорошо, помогли освоить жак- кардное оборудование. Я почувствовал себя в дружном коллективе, который хранит свои революционные традиции, из года в год умно­жает производственные успехи. То был 1935 год, ознаменованный началом стахановского движения. Меня назначили помощником ма­стера. Я стремился изучить производство так, чтобы взять от машин все, что они могут дать. Осуществилась моя юношеская мечта. Я ра­ботал у машин для того, чтобы дать стране побольше красивых и добротных тканей.

Шесть последующих лет вплоть до начала Великой Отечествен­ной войны были для меня годами напряженной производственной и политической учебы. «Трехгорка» стала для меня большой школой, а коллектив трехгорцев — лучшим учителем. Все эти годы подготов­ляли меня к самому большому дню в моей жизни, и наконец этот день наступил: в 1940 году меня приняли в коммунистическую партию. Я почувствовал, что моя ответственность перед Рединой еще больше возросла.

Но вот грянула война, я ушел на фронт. Тяжело было расста­ваться с родной «Трехгоркой», с Москвой, но всех нас призывал долг перед Родиной.

Пять незабываемых лет пробыл я в рядах Советской Армии, не раз участвовал в боях и походах, много видел, много пережил. Служ­ба в строю, фронтовая обстановка, боевые традиции оставили во мне неизгладимый след. Я еще сильнее почувствовал любовь нашего наро­да к Родине, к великому Сталину, несокрушимую мощь страны со­циализма. Шли бои, а я уже мечтал, как после разгрома фашистских захватчиков вернусь на родную «Трехгорку» и с новыми силами возь­мусь за работу. Произошло это в 1946 году. Пришел я в тот же цех и в ту же бригаду, где работал.

* * *

Шестого июня 1949 года во втором ткацком цехе нашего комби­ната происходило производственное совещание всех трех смен жаккардного комплекта. Нашему совещанию суждено было стать началом большого движения, которое, как разлив полноводной реки, распро­странилось по всей стране. Это движение — соревнование за высокую культуру социалистического производства.

Конечно, все это началось не сразу. То, что зародилось на «Трехгорке», было подготовлено всем ходом социалистического сорев­нования. «Трехгорка» одной из первых подхватила почин Марии Волковой, ответила развертыванием движения многостаночников. Так же дружно откликнулся наш комбинат на призыв Александра Чут­ких, и скоро соревнование за бригады отличного качества разгорелось по всем цехам. Горячо поддержали трехгорцы и предложение Натальи Ярыгиной достичь, а затем и превзойти довоенный уровень произво­дительности оборудования. Ткачихи нашего комплекта решили превы­сить довоенную производительность оборудования на два процента и перевыполнили это обязательство. Наконец, «Трехгорка» энергично взялась за экономию сырья по примеру купавинских текстильщиц Марии Рожневой и Лидии Кононенко.

Однако опыт подсказывал мне, что в движении за лучшее ис­пользование техники и сырья, за высокое качество продукции не хватает еще одного важного звена — это борьбы за высокую культуру производства. Вот, собственно, в чем состояла основная идея моего предложения, с которым я выступил на производственном совещании 6 июня 1949 года.

Я долго вынашивал свою мысль, тщательно обдумывал, как сде­лать, чтобы культура на производстве стала достоянием всей нашей фабрики. «Трехгорка» должна стать предприятием высокой культуры социалистического производства.

* * *

Служба в армии, особенно на фронте, приучила меня, советского офицера, по-особому относиться к так называемым «мелочам», ко­торые на первый взгляд никакого значения в работе не имеют. Мно­го таких «мелочей» застал я в своем цехе, когда вернулся с фронта. Раньше я не обращал на них внимания, но после войны стал отно­ситься к ним уже по-иному.

Наблюдая работу ткачих, я заметил, что они не всегда одина­ково быстро и уверенно совершают свой маршрут между станками. В отдельных местах они вдруг замедляют шаг и идут осторожно, будто боясь споткнуться.

Разгадка оказалась простой: мешали выбоины в полу между станками. Мы немедленно потребовали исправить, пол. Шаг ткачих стал ровным, они уже не боялись оступиться и все внимание уделяли станкам.

Когда мы побывали в гостях у Чутких, я заметил, что у него в бригаде отлично освещены передний и задний планы рабочего ме­ста. У нас освещение было недостаточное.

Мы усилили освещение рабочего места, стали наводить чистоту. За нами сейчас же последовали другие бригады, потом вся ткацкая фабрика, затем весь комбинат.

Однажды из разговора с главным инженером одной ивановской фабрики я узнал, что у них средняя обрывность несколько ниже, чем у нас, на «Трехгорке». Оказывается, у нас плохо следили за увлажнением воздуха. Если воздух сух, пряжа пересушивается и чаще об­рывается. Ткачихе приходится затрачивать много энергии на ликви­дацию обрывов, да и брака получается больше.

Стоило наладить увлажнительную систему, как обрывность уменьшилась.

А вот еще «мелочь» — шкаф для помощника мастера. Очень важно, чтобы у меня и моих сменщиков всегда был под рукой нуж­ный инструмент, чтобы его не разбрасывали, не уносили, а потом не теряли времени на поиски. По моей просьбе администрация сделала для нас удобный шкаф. В этом шкафу — специальное отделение с выдвижными ящиками и полочками для инструмента и деталей, от­деление для одежды и других личных вещей, отделение для диспет­черского телефона. Теперь нужные нам инструменты или детали мы берем из определенного ящичка. Индивидуальные ящички сделали и для работниц. Это сберегло много рабочего времени, а сбереженное время — дополнительная продукция.

Когда мой шкаф был готов, возник вопрос об окраске. Я попро­сил покрыть шкаф светло-голубой краской. Мне возражали:

— Нельзя этого делать. Будут поминутно браться за шкаф грязными руками, он быстро испачкается.

— Вот потому-то и нужен светлый тон, — ответил я, — чтобы за шкаф брались только чистыми руками. Кто-кто, а ткач должен строго следить за чистотой рук. Он имеет дело с тканью и может запач­кать ее.

Однажды я попросил одного молодого помощника мастера по­казать мне свои руки. Юноша удивился, но показал. Они были в ца­рапинах и ссадинах.

— Спешишь, — сказал я. — Не годится это. Так из тебя хоро­шего помощника мастера не получится.

— Да откуда это видно, что я спешу?

— По рукам вижу, что торопишься. У хорошего мастера руки всегда чистые, без ушибов и порезов. Ничего не делай на скорую ру­ку. Внимательно смотри за станками, заблаговременно проверяй и прочищай. Тогда и суетни не будет и ткань получится добротная,

чистая.

Так шаг за шагом, нащупывая звено за звеном, мы создавали у себя в комплекте все необходимые условия для подлинной культуры на производстве, следовательно, для ритмичной, высокопроизводи­тельной работы.

Дело, разумеется, не обошлось без трудностей, хотя нас во всем поддерживают партийная и профсоюзная организации и дирекция комбината.

Труднее всего было переделать психологию некоторых рабочих, сломать привычку к старому, преодолеть недоверие к новому.

Взять такой вопрос, как внешний вид, опрятность самого рабо­чего. Забота о внешнем виде — это по сути забота о внутренней соб­ранности, дисциплине.

Я часто вспоминаю один из эпизодов фронтовой жизни. Наша часть обороняла город. Долгое время мы сидели в окопах, обноси­лись, загрязнились, а это отражалось и на настроении бойцов. И вот командование решило выдать всем новое обмундирование. Бы­ло приказано ежедневно бриться, регулярно менять подворотнички гимнастерок и чистить обувь. И мы словно переродились. Подтянув­шись внешне, мы стали веселее и бодрее. Казалось бы, это внешняя сторона дела, но она имела по существу глубокий внутренний смысл. Цель была достигнута — настроение у бойцов поднялось.

Так было и у нас на фабрике. Опыт показал, что когда человек приходит в цех в грязной одежде, он и работает не так как надо. Но уж если рабочий надел чистый костюм, он не потерпит грязи и бес­порядка вокруг себя и будет следить за чистотой станка и своего ра­бочего места.

Борьба за культуру производства — это не кампания, а постоян­ная кропотливая работа, которая не ограничивается только соблюде­нием чистоты.

Наша советская культура производства означает и правильную, хорошо налаженную технологию. Высокая культура производства — это умная, хорошо поставленная организация труда, механизация и автоматизация тяжелых и трудоемких работ, облегчающие труд. В этом направлении и развернули трехгорцы борьбу за производствен­ную культуру.

* * *

Часто меня спрашивают, хорошие ли у нас в бригаде станки. Я всегда отвечаю:

— У нас хорошие ткачихи.

И в самом деле, успех решают не станки, а люди, управляющие ими. Примером могут служить ткачихи нашего комплекта Александ­ра Штырова, Клавдия Желтова, Мария Графова. Недаром у нас го­ворят, что в работе они художницы. В их руках старые жаккардовые станки словно зажили второй жизнью.

Путь каждой из этих ткачих обычный для советской работ­ницы.

Александра Штырова пришла на «Трехгорку» пятнадцатилет­ней девочкой. Здесь же, на фабрике, работает ее отец Михаил Сер­геевич Штыров. Саша, как тепло называют Штырову, у нас на ком­бинате окончила школу ФЗО, потом курсы техминимума, затем шко­лу высокой производительности. Конечно, вначале у нее было ма­ло опыта, зато много настойчивости. Она училась у старых ткачих. У нее оказался хороший глаз и крепкая рука. Уверенно, ловко и без большого напряжения она начала работать на восьми жаккардовых машинах вместо шести по норме.

Однако молодой стахановке это казалось недостаточным. Она из­учала режим скоростей станков, сокращала время, затрачиваемое на операции, вырабатывала свои приемы смены и зарядки челнока. Вскоре она перешла на десять станков, потом на двенадцать, а через год вместе со стахановкой Зинаидой Меньшиковой работала уже на шестнадцати станках. У Штыровой, хотя она и молода, учатся теперь многие ткачихи. Ее имя занесено в книгу почета Министерства лег­кой промышленности. Она избрана депутатом Верховного Совета

СССР.

Много тысяч дополнительных метров ткани дала наша фабрика благодаря Александре Штыровой и ее последователям.

Любо смотреть и на работу Клавдии Желтовой. У нее каждый шаг продуман, каждая минута на учете. Она выполняет свои опера­ции быстро, ловко и красиво.

Я уже говорил, что важнейшее условие успешной работы ткачи­хи — это скорость. Клавдия Желтова, несмотря на молодость, освои­ла уже такие скорости, что по темпам работы приблизилась вплот­ную к нашим лучшим многостаночницам.

Отлично овладела техникой и ткачиха Мария Графова. У нее, как и у Штыровой, выработался свой твердый порядок в работе, свой стахановский стиль. Она приходит за двадцать—тридцать минут до начала смены, чтобы принять станки, проверить все вплоть до то­го, не попала ли капля масла «а пряжу. Ткачиха предыдущей смены еще работает, а зоркий глаз Марии уже побывал всюду. И если где произошла разладка или сработался початок, Графова сама налажи­вает дело, не считаясь с тем, что час ее работы еще не наступил. Именно так же через восемь часов поступит сменяющая ее подруга.

К ткачихам нашей бригады можно полностью отнести сталинские слова о том, что стахановцы — это люди культурные и технически подкованные, дающие образцы точности и аккуратности в работе, умеющие ценить фактор времени в работе, научившиеся считать вре­мя не только минутами, но и секундами.

С этими ткачами мы и начали соревнование сначала за работу на высоком уплотнении, а затем и за высокую культуру производства.

* * *

Когда в начале 1949 года по почину Александра Чутких нача­лось соревнование за звание бригад отличного качества, мы побыва­ли на Краснохолмском комбинате. Я и раньше был знаком с Але­ксандром Степановичем, встречался с ним на совещаниях и знал его как требовательного, волевого командира производства, поборника дисциплины и культуры.

Вся наша страна знает имя Александра Чутких. Знают его и далеко за пределами нашей Родины. Такую же широкую популяр­ность завоевали и многие другие новаторы социалистической про­мышленности: Волкова и Матросов, Кононенко и Рожнева, Борткевич и Быков. Они прославили себя своими делами, самоотверженным творческим трудом во имя любимой Родины.

Моя бригада внимательно ознакомилась с работой комплекта Чутких и решила включиться в соревнование за работу без брака. С января 1949 года мы стали давать только первосортные ткани.

Но вот прошло полгода, началось движение за звание бригады высокой производственной культуры и отличного качества. Начав­шись на «Трехгорке», это движение быстро распространилось по всей текстильной промышленности, а потом и по всей стране. Теперь уже Чутких, Ярыгина, Матросов и другие отвечали на наш призыв, как и мы в свое время откликались на их зов. У нас появились тысячи и тысячи последователей.

Наша цель была скромная — сделать свою родную «Трехгорку» образцовым, высококультурным предприятием. А вышло гораз­до лучше, чем мы предполагали. Тем радостней было сознавать, что крупица наших усилий принесла пользу Родине. Мы чувствовали себя как в бою. Словно сводку с фронта, читали мы сообщения о но­вых фабриках и заводах, включившихся в поход за культуру.

Успех движения за экономию, за высокое качество продукции не случаен. Он подготовлен всем ходом соревнования. А в активности масс — основа успеха всякого новаторского почина. Трудно перечис­лить все те организации, которые шли навстречу нашему предложе­нию и старались помочь его осуществлению. Такова сила коллектива.

Теперь мы можем уже говорить и о плодах нашей работы.

Чистота наведена во всех уголках комбината. Поднята на новую высоту культура управления. Все нити производства ведут в диспет­черский пункт. На всех мало-мальски значительных участках уста­новлены телефоны и лярингофоны. У каждого из нас под рукой те­лефонный аппарат. Кончилась беготня «вниз и вверх».

Упорядочены маслохранилища. Они похожи теперь на лаборато­рии. Вместо старой клееварки создана новая, отлично оборудованная, механизированная, блещущая чистотой. Реконструирован отбельный цех, процесс отбелки автоматизирован. Перестроен и красильный цех.

Полный переворот произошел в нашем фабричном транспорте. Нет прежних громоздких тележек с чугунными колесами. Их замени­ли легкие металлические тележки на шарикоподшипниках и на ре­зиновом ходу.

В цехах появились самоходы-чистители. Они автоматически производят обдувку верхних зон прядильных машин от пуха, этого бича текстильной промышленности.

Трудно перечислить все то важное и хорошее, что уже сделано на вашем комбинате. Благодаря усилиям коллектива наш комбинат превращается в предприятие образцовой производственной культуры. Но это, конечно, только начало. Теперь мы уже думаем о механиза­ции и автоматизации всех процессов производства в комплекте и на всем комбинате. Будут у нас станки-автоматы с различными совер­шенными приспособлениями вплоть до фотоэлементов. При меньшей затрате труда мы будем производить гораздо больше тканей, чем сейчас.

Наша производственная культура шагнет еще дальше, ибо нет предела творческому дерзанию советских людей.

* * *

У нас на «Трехгорке» побывало немало иностранных делегаций. Зарубежные текстильщики хотят понять, что заставляет советских рабочих заботиться о производстве, выступать застрельщиками новых высокопроизводительных методов труда.

Мы старались объяснить прежде всего главное: мы хозяева фаб­рик и заводов. При этом нами, людьми социалистического общества, руководят совсем иные мотивы, чем в буржуазном обществе. Для нас, советских людей, основная цель в жизни — процветание нашей Родины, строительство коммунизма. Это и есть советский животвор­ный патриотизм, в этом — стремление к высокопроизводительному труду. Хочется сказать словами одного из наших старейших ткачей, ветерана «Трехгорки» Ивана Васильевича Беликова, обращенными к молодым избирателям нашего комбината:

«Гляжу я на наших людей комбината и ясно вижу, почему они все так крепко трудятся. Не для личной наживы такой у нас слав­ный труд. Я сужу по себе. Лет мне уже немало. Мог бы и дома си­деть, пенсию получать, газеты почитывать, цветы разводить. А все же с «Трехгорки» не ухожу, не могу с ней расстаться, не могу жить

'без дела... Люблю труд, работа для меня самое важное, потому что это нужно для общества...

Вот это и есть та потребность в труде, без которой мы жить не можем».

Лакеи капиталистов расхваливают жизнь в буржуазном обще­стве, расписывают так называемый «западный образ жизни», трубят о «свободе личности». Но вот как выглядит этот хваленый образ жизни и эта «свобода личности», если отбросить словесную шелуху.

В газете «Труд» я прочитал письмо португальской работницы К. Больно было читать эти строки, говорящие об отчаянии, нищете и бесправии рабочего человека в капиталистической стране.

Работница К. работает^ ткачихой на одной из фабрик, где заня­то около тысячи человек, преимущественно женщин. Заработка ее едва хватает, чтобы жить впроголодь. Она может купить только не­много кислого хлеба из кукурузы с отрубями, рыбы и картошки. Не­которые рабочие питаются луком и хлебом да водянистой похлебкой, на большее нехватает. Значительная часть заработка уходит на опла­ту квартиры и на различные принудительные взносы. Одежду и про­дукты приходится покупать в рассрочку — значит, платить вдвое до­роже, потому что лавочники начисляют высокие проценты.

Ткачиха пишет, что социальное страхование, пенсия и медицинская помощь — это для них несбыточная мечта. Ее отец безработ­ный. Фабрика, где он работал, закрылась, потому что страна навод­нена американскими товарами... Голод, болезни, нищета — удел боль­шинства трудящихся.

Заканчивая свое письмо, ткачиха обращается к советским лю­дям:

«Ваша страна воодушевляет нас на борьбу, ваши песни напол­няют наши сердца надеждой, ваша преданность народному делу и ва­ши успехи вселяют в нас великую радость».

Так слова советской правды,- минуя все преграды, проникают даже в фашистский застенок.

Великая правда нашей советской жизни согревает сердца тру­дящихся всех стран, укрепляет в них веру в свои права, поднимает их на борьбу за свое счастье, за мир, против поджигателей новой: войны.

Как не похожа жизнь советских людей на то, что описывает португальская работница! Мы живем, не зная нужды, мы спокойны за себя, за будущее своих детей.

Труд в нашей стране — дело чести, доблести и геройства — ценится превыше всего. В связи со сто пятидесятилетием «Трехгорки» Родина наградила меня орденом Ленина, а затем за достижения на производстве я был удостоен Сталинской премии.

На заботу и отеческое внимание партии и правительства, я отвечу Родине, нашему любимому вождю и учителю Иосифу Виссарионовичу Сталину самоотверженным трудом, дальнейшим про­явлением новаторской инициативы.

У меня рождаются новые планы и мечты о еще большем повы­шении культуры производства. Я не сомневаюсь, что и моя личная мечта — завершить техническое образование — обязательно сбудется. В нашей стране мечты, как правило, всегда осуществляются.

Как-то одна из наших ткачих, Мария Чертова, сказала:

— А ведь, товарищи, коммунизм он уже совсем близко от­ нас!

Да, наш народ уверенно идет к коммунизму, своим творческим трудом приближает нас к светлому будущему человечества.

ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ ВОРОШИН

Г. НЕЖЕВЕНКО,

токарь Одесского завода радиальных станков, лауреат Сталинский премии

 

ВЫСОКИЕ СКОРОСТИ

 

Еще совсем недавно за воротами нашего завода был пустырь, а теперь здесь раскинулся рабочий поселок, ясно наметились контуры будущей широкой улицы, в лесах и бетоне возвышается новый, строящийся цех. Скоро он вступит в строй. В начале этого года закон­чено строительство нового здания заводоуправления, и в нем удобно разместились конструкторское бюро, лаборатория, парткабинет, библиотека.

Наши конструкторы проектируют и создают замечательные станки, рационализаторы и изобретатели смело вводят новые усовер­шенствования и приспособления, облегчающие труд рабочих и повы­шающие их производительность.

Растет, быстро растет наш завод радиальных станков. Вместе с заводом растут люди, отлично понимающие, что без постоянной и упорной учебы нельзя полностью использовать чудесную технику, которой вооружила нас Родина. Не удивительно поэтому, что на на­шем заводе имеется много рабочих со средним образованием.

Культурный, образованный, хорошо знающий свое дело рабочий творчески осмысливает и двигает вперед технику.

Разве можно сравнить нашего советского рабочего с рабочим доре­волюционной России или рабочим любой капиталистической страны?

Мой отец, например, в совершенстве знал свое слесарное дело. До революции он работал в частной весоремонтной мастерской. Как-то однажды, помню, отец пришел домой очень озабоченным:

— Опять меня вызвал хозяин, — сказал он, — требовал, чтобы я обучил ученика. Обучу, конечно, — недобро усмехнулся отец, — но секрета своего не выдам. Секрет свой открою только сыну, когда он подрастет.

Разумеется, я еще не понимал тогда, о каком «секрете» идет речь. Это я понял много позднее, когда вырос и сам стал работать. Отец был хорошим мастером, и хозяину, конечно, очень хотелось, чтобы и другие в его мастерской работали так же быстро и ловко, как работал мой отец. Хозяину от этого — явная выгода, а рабочему — один ущерб.

Понятно, почему отец не хотел делиться с кем-либо своим опы­том. Товарищи по работе не осуждали отца, потому что они и сами так поступали. Ведь тогда каждый стремился быть вне конкуренции, чтобы застраховать себя от безработицы.

— Мастерство наше — хлеб наш, — говорили они. — А кто же по своей воле будет лишаться хлеба?

Никакой технической литературой мой отец не пользовался: она была недоступна большинству рабочих. Царский строй обрекал тру­дящиеся массы на политическое бесправие, нищету, на культурную отсталость. Да и могла ли пойти на ум книга, если отец работал от зари до зари и всегда приходил домой озлобленный и утомленный.

А сейчас в нашей стране рабочему предоставлены великолепные дворцы культуры, библиотеки, читальни,- красные уголки, техниче­ские кабинеты с литературой по всем отраслям науки и техники. Книга в большом почете у наших рабочих. И мы читаем не только технические книги, но и художественную литературу. Произведения классиков и советских писателей пользуются у нас большой популяр­ностью. Хорошее литературное произведение не только расширяет кругозор, но и учит преодолевать трудности, вдохновляет на борьбу за новые достижения в труде.

А ведь известно, что трудности всегда возникают, когда в про­цессе производства появляется новое. Вот, например, как зарожда­лось у нас на заводе движение скоростников. Еще два года назад на заводе только отдельные рабочие мечтали о скоростном точении и фрезеровании. Теперь же у нас девяносто скоростников. А давно ли нам, скоростникам, приходилось горячо спорить с предельщиками, которые, цепляясь за старое, пытались доказать, что в условиях на­шего завода невозможно применить скоростное резание! Вспомина­ются военные годы. Наш завод был эвакуирован на Восток. Мы выпускали сложные станки для промышленности. Как-то однажды меня вызвали к директору. До этого я три дня не уходил со своей бригадой с завода, заканчивая сложную и срочную работу. Когда начальник цеха утром сообщил мне, что после смены меня про­сят зайти к директору, я очень обрадовался: был вполне уверен, что мою работу одобрят. —

Но вышло совсем не так. Директор протянул мне мелко исписан­ный листок бумаги:

«Надо остепенить не в меру разошедшегося лихача, а то сегод­ня он в героях ходит, а завтра, глядишь, из-за него выйдет из строя ценный «ДИП-300».

Меня обвиняли в лихачестве. Предельщики «доказывали» дирек­тору, что повышение скорости резания будто бы пагубно отразится на станке.

— По таблице, — говорил механик, — полагается четыреста во­семьдесят оборотов шпинделя в минуту, а Нежевенко заставляет шпиндель вращаться со скоростью 780 оборотов в минуту. Это пре­ступление.

Он всячески стремился опорочить мой метод, защищая честь своей «таблицы».

Тяжелое чувство охватило меня. В то время в родной Одессе еще орудовал враг. На всех фронтах шли ожесточенные сражения. Родина переживала грозное время. А ко всему этому — личное горе: я получил страшное известие, что в оккупированном Первомайске фашисты зверски замучили мою мать.

Разве можно было оставаться спокойным? Имел ли я право ра­ботать по старинке? Для того ли меня оставили в глубоком тылу, чтобы я работал по «таблице», ниже своих возможностей?

Я не сдавался. Партийная организация и дирекция завода от­вергли нелепые обвинения предельщиков. Мой опыт получил широ­кое признание. Но это еще не было похоже на скоростное резание. И часто, беседуя между собой, рабочие говорили:

— Вот если бы резцы сделать более устойчивыми... .

Эту задачу решил несколько лет спустя ленинградец Генрих

Борткевич. Как известно, он, изменив угол заточки резца, заставил станок работать во много раз производительнее.

А наши предельщики упорно продолжали свое:

— Оборудование у нас старое, изношенное. Мы многим рискуем, надо еще подумать...

Однако это нисколько не поколебало меня: я был твердо уверен, что стою на правильном пути. Да и партийная организация завода поддержала меня, откинув прочь пустые разговоры и «теории» о ка­ких-то особенных станках. С волнением приступил я к работе, чтобы доказать жизненность скоростного резания на нашем заводе.

...Еще раз проверено взаимодействие всех частей станка, под ру­кой все инструменты и приспособления. Устойчива и согласованна вся система: станок — приспособление—деталь. Готов действовать резец с отрицательным углом заточки. Наконец, включены невидан­ные ранее скорости. Быстро вращается деталь, и кажется, докрасна раскаленные металлические стружки, вылетающие вместе с вихрями искр из-под резца, только подгоняют ее, поторапливают. Сто метров в минуту... пятьсот... семьсот двенадцать.

Успех был полный. Но это было только начало. Ведь дело за­ключалось не только в том, чтобы самому поставить рекорд по ско­ростному резанию: важно было, чтобы и другие поняли и убедились, что ничего недоступного в этом нет, что пришло время перейти к высшему классу мастерства. Надо было увлечь других, утвердить это новое, способствующее дальнейшему усовершенствованию технологии и росту производительности труда.

Товарищ Сталин говорил, что стахановское движение «открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться тех высших по­казателей производительности труда, которые необходимы для пере­хода от социализма к коммунизму и уничтожения противоположно­сти между трудом умственным и трудом физическим». И мы, совет­ские рабочие, прилагали и прилагаем все силы к тому, чтобы как мож­но шире развивалось стахановское движение, социалистическое со­ревнование. Об этом заботилась наша заводская партийная органи­зация.

У меня вошло в привычку после работы обязательно заходить в партийное бюро. Когда встречаются трудности, куда пойдешь? В парторганизацию. Когда радость какая, с кем разделить ее? Тоже со своими товарищами — коммунистами.

Во время одной из таких встреч с секретарем партбюро т. Алек­сеевым мы заговорили о стахановской школе скоростников. Органи­зации такой школы требовала сама жизнь.

— Думаю, Григорий Семенович, что руководить школой должен ты, — сказал мне секретарь партбюро.

Потом вопрос был согласован с дирекцией, инженеры мне мно­гим помогли, и стахановская школа скоростников начала работать.

Обычно собираемся мы вечерами у моего станка. После неболь­шого рассказа следует показ. Молодежь на практике учится, как лучше организовать рабочее место, как создать необходимые усло­вия для скоростного резания.

Иной рабочий, для того чтобы взять ключ или резец, останав­ливает станок и, нагнувшись к инструментальному ящику, роется в беспорядочно разбросанном инструменте.

У меня инструментальный шкафчик расположен так, что не нуж­но к нему нагибаться. Правая рука лежит на лимбе станка, левая достает из шкафчика нужный инструмент или приспособление, глаза же обращены к зажатой в патроне детали. В моем инструментальном шкафчике двадцать восемь полочек, каждая вещь имеет свое опреде­ленное место. Ощупью безошибочно я беру нужный инструмент.

Все это значительно экономит рабочее время, создает условия для высокопроизводительного труда.

Перейдя на резание со скоростью 500—700 метров в минуту, мне удалось сократить машинное время обработки деталей в пять—десять раз. Но вскоре я убедился, что само по себе скоростное резание, то есть резкое сокращение машинного времени, необходимого для обра­ботки детали, еще не дает нужного эффекта, если не сократить вспо­могательные операции, например на подвод резца для получения за­данных чертежом размеров, на промеры.

Как можно меньше движений! Сократить лишние операции! — вот на что должны быть сейчас направлены рабочая изобретательская мысль, смекалка.

Основательно и серьезно подумав над этим, я прежде всего изго­товил продольный лимб. Устройство его несложное. Лимб монтирует­ся на валике продольной подачи супорта станка. Когда у меня есть лимб продольной подачи, а также хорошо отрегулированный лимб поперечной подачи и надежно фиксированный поворотный резцедер­жатель, я могу работать уверенно, не опасаясь брака. Мне не прихо­дится каждый раз замерять обработанную деталь и останавливать для этого станок. Вспомогательное время сокращается до минимума.

Многие товарищи, которые наблюдали за моей работой, недо­умевали: «Как же это Нежевенко работает?! Вроде как на глазок!»

Но очень скоро за работу без брака дирекция завода доверила мне персональное клеймо ОТК. Теперь на всех токарных станках «ДИП» нашего завода установлены такие лимбы, и опыт скоростно­го резания металла получил большое распространение.

Но так же как один или несколько новаторов не могут сделать передовым целый завод, так и один завод, как бы хорошо ни ра­ботал, не может повысить производительность труда в масштабе це­лой отрасли промышленности или в масштабе всего города.

Как член Одесского горкома партии, я часто бываю на собра­ниях многих заводских партийных организаций и на городских со­вещаниях. Ознакомившись с положением на других заводах, я по­чувствовал неудовлетворенность. Все больше проникался созна­нием того, что мало добиться успеха в своем цехе или на своем заво­де — надо распространить методы работы наших скоростников на все предприятия нашего славного города-героя. Делиться опытом стало для меня насущной потребностью.

В свои выходные дни и свободные вечера я делился опытом с рабочими других заводов. Но одних только бесед, совещаний и вы­ступлений было недостаточно. Все это необходимо было подкреплять

наглядным показом непосредственно у станка. Без этого многие ра­бочие, даже стахановцы, могут не поверить в возможность резания металла на таких скоростях.

Пришлось поэтому лично побывать на многих заводах. Живой показ скоростного резания на станке другого рабочего — вот самая убедительная агитация за новый метод, самая лучшая школа.

После рассказа о значении скоростного метода я обычно станов­люсь за станок и обрабатываю различные детали. Такие практические занятия проведены на многих предприятиях Одессы.

Но этим практические занятия не ограничились. Многие това­рищи по профессии выразили желание увидеть, как я работаю на своем станке, и на наш завод стали часто приезжать экскурсии ра­бочих.

Однажды после совещания стахановцев один из рабочих завода имени Марти сказал мне:

— Все это, конечно, очень хорошо, но насчет того, что ты на нарезке резьбы повысил производительность труда в десять раз, это­му я что-то не верю.

Мы присели на скамью. Я начертил на листке бумаги нехитрый чертеж, дал к нему необходимые пояснения.

— Попробуйте применить у себя, — предложил я. — А если не будет ладиться, прошу, приходите к нам на завод, посмотрите, как это делается.

Прошло недели полторы—две. Я сам уже собирался на завод име­ни Марти посмотреть, применили ли они скоростную нарезку резь­бы, вдруг вижу — в цех входят человек пятьдесят. Это были ра­бочие с завода имени Марти.

«Добре, — думаю, — значит, заинтересовались. Ну, а раз так, то обязательно добьются успеха».

Гости подошли к моему станку. Группу возглавлял технолог за­вода т. Блинов. Он попросил меня поделиться опытом скоростного резания.

— После стахановского совещания у нас намного увеличилась скорость нарезки резьбы, — сказал один из пришедших, — но такой скорости, как у вас, мы пока не можем развить. Пришли поучиться.

Они осмотрели инструментальный ящик. Пригляделись к тому, как установлен лимб. После этого я продемонстрировал им скорост­ную обработку деталей— точение муфт и нарезку резьбы. Пока я го­товился к работе по обточке «стаканов», начальник цеха объяснял:

— До применения скоростного метода эту работу выполняли за семь—восемь минут, а теперь — за тридцать пять секунд.

— В пятнадцать раз быстрее! Это что-то многовато!..

— И у вас это будет, — говорю. — Вот, давайте посмотрим.

Включили мотор. Прошло тридцать пять секунд, и «стакан» го­тов. Мы детально обсудили, как производить эту операцию. Затем к станку стал один из гостей, потом другой. И у них результаты по­лучились те же, что и у меня, — тридцать пять секунд на «стакан».

— Ну что ж, — сказал технолог, — «ДИПы» у нас такие же, в вашем «секрете» мы разобрались. Теперь и у нас дело должно пойти.

Мы тепло распрощались. И вскоре я с большой радостью узнал, что действительно дело на заводе имени Марти пошло.

Как-то мне пришлось побывать на заводе мельнично-элеватор­ного оборудования. Здесь выяснилось, что токарная обработка круп­ной детали — барабана транспортера — производится со скоростью всего 40—50 метров в минуту. Я попросил сменить на одном из стан­ков мотор, установить более мощный и начал обрабатывать барабан со скоростью 450 метров в минуту.

Рабочие рассматривали детали и говорили: «Вот это качество!»

Оказывается, завод недавно получил рекламацию: выпускаемые им барабаны имеют шероховатую поверхность, из-за этого часто рвутся ленты транспортеров. При скоростной же обработке качество не только не снижалось, а, наоборот, поверхность получалась гладкая, точно шлифованная.

Вскоре и другие четыре токарных станка были переведены на по­вышенный режим. Это значительно улучшило качество продукции и высвободило три из пяти токарных станков. Их используют теперь для обработки других деталей.

Мне пришлось побывать и во многих ремесленных училищах го­рода. Всюду молодежь жадно воспринимает и с увлечением изучает скоростные методы обработки деталей.

В ремесленном училище № 5, например, раньше ученики рабо­тали на малых скоростях. Скорость резания металла здесь не пре­вышала 70 метров в минуту. Большие успехи, достигнутые нашими передовыми рабочими, требовали изменения и методов производст­венного обучения.

В мастерских этого училища я продемонстрировал скоростной метод работы, подробно отвечал на многочисленные вопросы. Через некоторое время решил снова заглянуть в это училище. Ко второму моему приходу здесь почти все выпускники стали скоростниками. Многие из них развивали скорость до 500 метров в минуту. Таким образом, заводы стали получать уже подготовленных в училище скоростников.

Так постепенно новое входило в жизнь, прочно внедрялось в производство. Передовые рабочие увлекли новыми методами всех остальных. И руководители многих заводов стали приходить к нам, чтобы ознакомиться с тем, что дает скоростное резание производству в целом и как его организовать не на одном станке, а в масштабе це­ха. Большое впечатление на всех производило то, что у нас на заводе скоростниками стали почти все токари и что, по самым скромным под­счетам, это сократило машинное время на токарных станках в два раза.

* * *

В октябре 1949 года я был приглашен в Киев на юбилейную сессию Верховного Совета Украинской ССР. Там я встретился с бри­гадиром тракторной бригады первой в Советском Союзе машинно- тракторной станции имени Шевченко Героем Социалистического Труда т. Внученко. Мы разговорились о делах МТС, и я понял, что следует подумать о перенесении передовой производственной куль­туры промышленных предприятий города на машинно-тракторные станции.

Этот разговор заставил меня серьезно призадуматься. Было бы неплохо оказать помощь МТС в повышении производственной куль­туры и заняться внедрением скоростных методов резания металла.

Вернувшись в Одессу, я посоветовался со своими товарищами- скоростниками и поставил этот вопрос перед парторганизацией и ди­рекцией завода. Наша инициатива была одобрена. Коллектив за­вода обратился к рабочим и инженерно-техническим работникам всех предприятий города с предложением организовать помощь машинно- тракторным станциям. Нас поддержал городской комитет партии. Так в Одессе началось движение за внедрение передовых методов производства в МТС.

Мы твердо решили, что сейчас, когда исчезают былые грани между городом и деревней, машинно-тракторные станции и машинно- тракторные мастерские должны работать так же, как и передовые го­родские предприятия.

Мне поручили распространить методы скоростного резания ме­талла среди токарей и ремонтников МТС. С этой целью я побывал в МТС имени Шевченко, Первой одесской МТС и других. То, что я там увидел, еще больше убедило меня, насколько важно начатое на­ми дело.

Мастерские по ремонту тракторов, комбайнов и других сельско­хозяйственных машин, которыми все больше снабжают МТС наши заводы, оборудованы неплохими станками. Они могли бы работать значительно производительнее, но зачастую в мастерских отсутствует необходимая культура.

В МТС имени Шевченко я рассказал рабочим о скоростном ме­тоде обработки металла и подчеркнул, что наличие хорошего станоч­ного парка позволяет им применить наш скоростной метод.

Я обратил внимание на станок токаря Хохлова. У него на рез­цедержателе нехватало пяти болтов.

— Ведь вы от этого многое теряете.

— Да, я веду обработку только одним резцом.

— А чтобы укрепить другой, опять тратите время?

— Да, конечно.

А ведь болты эти очень легко изготовить на месте. И так же несложно установить не один, а четыре резца.

А вот ключ для зажима резцов. Он слишком велик и неудобен. Или, допустим, что Хохлову надо смазать станок; под руками у него нет масленки. Таких мелочей, тормозящих работу, очень много. А все это отражается на производительности труда.

После беседы я практически показал свой скоростной метод обра­ботки металла. Рабочие задавали мне много вопросов. Они интере­совались технологией обработки поршней; спрашивали, нельзя ли после обработки избежать запиливания поршней. Пришлось проде­монстрировать это тут же на станке. Особенно заинтересовались моим методом работы токари тт. Михайлов, Козлов и Коржов. Впо­следствии я узнал, что они перешли на скоростное резание металла и достигли неплохих показателей.

Такие встречи были у меня и в других МТС. Коллективы заво­дов имени Красной Гвардии, имени Кирова и других предприятий также откликнулись на наш призыв и стали посылать в МТС своих скоростников.

Я часто получаю из районов письма, в которых товарищи де­лятся со мной опытом или обращаются за советом. Вот, например, что написал мне токарь т. Осадчий из Котовского района:

«В 1949 году я дал три с половиной годовых нормы. На некото­рых деталях применяю ваш метод, но полностью его не изучил и не­которых приемов не понимаю. Вот это и заставило меня обратиться к вам за помощью. Метод обработки я понял, а вот вопрос с нарез­кой мне не совсем ясен».

Этот токарь поставил передо мной и другие практические во­просы. Конечно, я охотно поделился с ним своим опытом.

Такие письма очень радуют меня. Лишний раз убеждаешься в высокой сознательности советских людей, в их стремлении работать еще лучше.

Мне самому большую помощь в модернизации станка и в осу­ществлении скоростного резания оказал главный инженер завода т. Богаковский. Помогают и другие инженеры и механики завода, а также научные работники Одесского политехнического института, с которыми у нас установилось тесное содружество.

Мог ли мой отец, изнуренный тяжелым трудом на капиталистов* мечтать о такой жизни, какой живу я — советский рабочий, — о жиз­ни, полной радости и высоких целей?

Я токарь и в то же время состою членом ученого совета меха­нического факультета Политехнического института, часто читаю лек­ции. Меня слушают не только рабочие, но и студенты, научные ра­ботники, профессора. Они помогают мне повышать знания и вместе с тем сами консультируются у меня, обогащая теорию практическим опытом рабочих-новаторов.

Присуждение Сталинской премии — большое событие в моей жизни. Эту высокую награду я отношу за счет коллектива нашего завода, в котором я учился и который помог мне добиться произ­водственных успехов.

За четыре года и четыре месяца послевоенной пятилетки я вы­полнил двадцать четыре годовые нормы. Теперь ввожу ряд новых усовершенствований на станке и вместе с другими скоростниками ду­маю практически освоить еще более высокие скорости резания метал­ла. По моим подсчетам уже в ближайшее время я смогу довести ско­рости резания до 1 500—2 ООО метров в минуту.

Вместе с передовыми людьми нашего завода я буду стремиться к тому, чтобы как можно больше токарей нашего города стали ско­ростниками. Увеличивая скорости резания металла и передавая свой опыт другим, мы тем самым вносим свой вклад в пятилетку, еще более укрепляем любимую Родину, которая является могучим опло­том мира во всем мире.

 

 

ГРИГОРИЙ СЕМЕНОВИЧ НЕЖЕВЕНКО

 

В. ПОНОМАРЕВ,

зуборезчик Уральского машиностроительного завода имени С. Орджоникидзе, лауреат Сталинской премии

 

ВДОХНОВЕННЫЙ ТРУД

 

Вероятно, каждый человек родится с каким-то своим призванием. Один любит музыку, другой увле­кается живописью... А меня с детства влекло к стан­кам. Если бы не это, может быть, я никогда и не стал бы зуборезом.

Как это было?

Я рано лишился матери, потом отца и девяти лет был принят на воспитание в детский дом завода «Красная звезда» в Кировограде. Кроме меня, здесь воспитывалось еще пятьдесят детей. Мы жили в общежитии, тут же была школа и мастерские или, как мы называли, цехи: слесарный, токарный, ли­тейный, модельный. Каждый мог выбрать себе занятие по вкусу, учиться ремеслу, которое ему больше по душе.

Не знаю, с чего это началось, но, сколько помню, меня больше всего интересовали зубчатые колеса, шестеренные передачи. Ка­жется, не ахти какая штука — зубчатое колесо! А если вдуматься — гениальное изобретение. Ведь без зубчатого колеса не обходится ни одна машина. Возьмите обыкновенные часы —сколько там колесиков. И все должны быть точно размерены и пригнаны одно к другому, иначе часы не пойдут. В автомобиле, в металлорежущем станке, в червячной передаче любого механизма — всюду зубчатые колеса. Не будь этого изобретения, механика, наверное, долго топталась бы на месте, потому что без шестерен ни одна современная машина не будет работать.

Хорошо было в детском доме! Всегда с благодарностью буду вспоминать школу, в которой я там учился. И прежде всего потому, что она воспитала во мне любовь и уважение к труду. Еще на школь­ной скамье я крепко запомнил, что главное в жизни — труд, и с дет­ства его полюбил.

По окончании школы воспитанников детского дома переводили на завод. В 1929 году и я поступил на завод «Красная звезда».

Меня назначили модельщиком —собирать деревянные модели для зубчатых колес, а мне хотелось самому нарезать зубья. Просился к станку, но мне говорили: «Молод ты еще и ростом мал. Подожди».

Пришлось примириться. Я делал то, что поручали, учился, а сам присматривался к станкам и мечтал: буду зуборезом.

Так и вышло, но до этого мне пришлось еще поработать на строительстве электростанций. Работал модельщиком в мастерских нескольких строек. Я вырезал из дерева модели зубчатых колес, по которым потом отливали детали, но не оставлял мечты о станке.

Я уже заканчивал срок своей службы в Красной Армии, когда однажды в читальне мне попалась в руки газета, в которой я увидел снимок блуминга. Замечательная, могучая машина! Ее построили на Уралмаше. Что это за завод? Я еще ничего не знал о нем. Зашел разговор, и тут один из товарищей, сам из Свердловска, с увлече­нием стал рассказывать об этом заводе. Он назвал Уралмаш «отцом заводов».

— Почему «отцом»?

— Так назвал его Горький.

Товарищ показал нам газетную вырезку. Это было письмо Мак­сима Горького строителям Уралмаша.

«Вот пролетариат-диктатор, — писал Алексей Максимович, — создал еще одну могучую крепость, возвел еще одно сооружение, ко­торое явится отцом многих заводов и фабрик.

С каждым месяцем, с каждым годом рабочая энергия все более мощно и грандиозно воплощается в жизнь, творя чудеса трудового героизма.

Еще два—три года жизни, и вы, товарищи, явитесь непобеди­мыми для всех врагов, которые и теперь боятся вас.

Прекрасную жизнь строите вы. Счастлив сказать вам это от всей души».

Я подумал и спросил:

— А зуборезные станки там есть?

— На Уралмаше-то? — удивился товарищ. — Вот чудак! Да там какие хочешь станки увидишь. Кончишь службу, поезжай на Уралмаш. От души советую...

Таким-то путем я оказался на Уралмаше. Ходил по цехам, и, сказать откровенно, «а первых порах оторопь взяла. И вправду «отец заводов»! Подойдешь к станку и растеряешься. Великан! Как рабо­тать на таком? А люди работают. Да еще как работают!

Нельзя было не восхищаться замечательной техникой, которую я увидел на заводе. Особенно понравились, конечно, зуборезные станки. Я залюбовался ими, блеском и отделкой металла, множеством приспособлений, механизмов и думал:

«Вот здесь мое место».

И стал проситься к станку.

Дали мне зуборезный станок. Так исполнилась, наконец, моя давняя мечта.

* * *

Как я учился работать, как осваивал станок, — долго рассказы­вать. Часто бывает, когда оглядываешься на прошлое, кажется — ни­чего особенного не было. Трудился, как все. Хочется только заме­тить, что никогда не надо бояться первых трудностей. Иногда слы­шишь от молодого рабочего: «Не выходит у меня, и не выйдет». По­чему «не выйдет»? Выйдет! Надо лишь по-настоящему захотеть это­го. Первые трудности, конечно, бывает нелегко перешагнуть. Но если преодолел, можно сказать, что и вся гора сдвинулась.

И еще одно. Случается, молодой рабочий сразу хочет перевыпол­нить норму, сделать побольше, торопится, спешит. Этим только испор­тишь себя. Скорость в работе приходит не сразу, но она должна прийти, если упорно овладевать своей машиной, станком, приучать себя к четкой, продуманной и ритмичной работе.

Очень по душе пришлись мне слова товарища Сталина о том, что труд в нашей стране стал делом чести, делом доблести и герой­ства. И еще о том, что, если человек у нас работает хорошо — он герой труда, своего рода общественный деятель. В этих немногих сло­вах нашего великого вождя выражена главная сущность эпохи социа­лизма, в которой мы живем. Трудись честно, а все остальное само придет к тебе.

Уже перед Великой Отечественной войной мне показалось мало одного станка, и я пытался работать на нескольких. Не сразу, конечно, удалось это, и по-настоящему многостаночником я стал уже в военные годы.

Наш завод, как и другие предприятия, во время войны пе­решел на выпуск продукции для фронта. Профиль производства резко изменился, пошли совсем другие детали, временно не стало зубо­резной работы. «Что же получается?—думал я. — Другие станки работают с предельной нагрузкой, около них горы новеньких дета­лей, а зуборезные стоят без дела. В такое-то время!»

Особенно были перегружены фрезеровщики. Порой из-за них задерживалась даже сборка машин. Хорошо зная свой зуборезный станок, да и некоторые другие, я несколько вечеров просидел над «Справочником зубореза», сделал расчеты и убедился, что фрезе­ровать можно и на зуборезном станке. Взял кривошип и пошел к мастеру.

— Могу, — говорю, — выполнить эту операцию на зуборезном станке. Разрешите?

Мастер отнесся к моему предложению с недоверием, но раз­решил.

Поставил я деталь на станок, стал настраивать его. Настраи­ваю, а у самого, чувствую, сердце забилось сильнее: до того рад.

Взял длинную фрезу — нехватает. А мастер стоит тут же и головой качает. «Подожди, — думаю. — Цыплят по осени считают!»

Я решил доказать, что не только можно эту операцию выполнить на зуборезном станке, но и производительность будет больше, чем на фрезерном. Задача, надо сказать, была трудная, но я все хорошо об­думал и был уверен в успехе. Вместо одной длинной фрезы я взял две, соединил их — хватило. Рассчитал, что за одну установку при помощи разворота стола, не снимая детали, можно обрабатывать сра­зу четыре плоскости. Стол у станка очень удобный, позволял это.

Так я и сделал. Конечно, нагрузка станку досталась очень боль­шая. Кое-кто из товарищей, глядя на мою работу, говорил:

— Этому станку больше не работать!

Меня не смущали такие разговоры. Я изучил свой станок и от­лично знал, что он может дать.

Вышло по-моему. На строгальных и фрезерных станках снимали за смену одну деталь, а я стал снимать самое меньшее по три. При­способившись к работе по-новому, я попросил для обработки и дру­гие детали.

* * *

Наше заводоуправление, партийный комитет и заводский коми­тет профсоюза всегда держат самую крепкую связь с рабочими, постоянно посвящают нас в производственные планы, вовлекают в общественную жизнь. На одном из совещаний с рабочими-стахановцами директор рассказал, как работает завод, и заговорил о буду­щем. Из его слов мы поняли, что завод получил задание начать под­готовку к переходу на выпуск мирной продукции.

Какая нужна была прозорливость партии и правительства, уверенность в силах страны и народа, чтобы еще в ходе войны плани­ровать послевоенное мирное строительство, смело готовить народное хозяйство к переходу на мирные рельсы!

Я ушел с этого совещания с чувством гордости за нашу страну, за наш народ и великую партию Ленина—Сталина.

Еще двигались по железным дорогам на запад эшелоны с тан­ками, вооружением, боеприпасами, а мы уже знали, что будем делать

на своих заводах после того, когда враг будет окончательно разбит. Понятно, что мне, как всем советским людям, хотелось сделать свой подарок Родине к предстоящему празднику победы и началу мирной жизни. Думая об этом, я стал уплотнять свой рабочий день, перешел на обслуживание сначала двух станков, потом трех. В отдельные дни я выполнял на них за смену по пятисот процентов нормы.

В феврале 1946 года, выступая перед избирателями, товарищ Сталин начертал грандиозный план восстановления и дальнейшего развития всего народного хозяйства в послевоенный период. Прошло немного времени, и в марте того же года Верховный Совет СССР утвердил план первой послевоенной пятилетки. Все помнят, какой небывалый подъем вызвал этот величественный сталинский план. Вместе со всем народом и я почувствовал в себе необычайный при­лив сил и взял обязательство выработать за пятилетку 60 тысяч нормо-часов, или 25 годовых норм.

Обязательство было серьезное. Чтобы выполнить его, я перешел на обслуживание пяти зуборезных станков, но при этом просил пере­ставить их по-новому. Я разместил свои станки в строго продуманном порядке: станки, требующие много ручного времени, были поставле­ны в центре, подальше от меня поместились станки, у которых до­вольно большое машинное время, и дальше всех — автоматический станок, работающий без моего вмешательства пять—шесть часов. Между станками мне устроили специальные стеллажи для деталей и заготовок.

Тщательно пришлось продумать порядок обслуживания станков, чтобы ни один из них не простаивал без дела. Ошибки не было, все мои расчеты полностью подтвердились. В первый же год работы на пяти станках я выполнил семь годовых норм. Нефтяные установки, которые мы стали выпускать после войны, успешно работали на неф­тяных промыслах Советского Союза. В каждой из них имелись зуб­чатые колеса, сделанные мною.

Немного времени прошло еще, и ваши конструкторы во главе с инженером Сатовским спроектировали мощный электрический экс­каватор. На заводе был организован экскаваторный цех. Меня пере­вели туда и поручили обрабатывать шестерни первого экскаватора.

Наш экскаватор должен быть лучшим в мире. Весь коллектив Уралмаша стремился к тому, чтобы создать самую совершенную ма­шину. Рабочие с нетерпением ждали, когда закончится сборка пер­вого опытного экскаватора, спрашивали сборщиков:

— Скоро?

— Скоро, — отвечали сборщики.

Понятно, с каким волнением я нарезал шестерни для первого экскаватора, как старался оправдать оказанное мне доверие.

И вот наступил торжественный день. Стальной великан вышел из цеха. Все знали, что экскаваторы нужны в Донбассе, в Сибири, и на Сахалине, и на Крайнем Севере. Все видели, что наш экскава­тор удался на славу.

Чудесная машина! В несколько секунд она выполняет дневную норму землекопа, двумя взмахами ковша может загрузить железно­дорожную платформу.

После митинга по случаю выпуска первого экскаватора знакомый мастер сборки пригласил меня подняться в кабину экскаватора.

— Хороша машинка! — повторял он, любуясь на плавный ход и безотказную работу всех частей огромного механизма.

— А как мои шестерни? — вдруг вырвалось у меня. Я ждал, он засмеется — уж очень наивный вопрос! Но вместо этого мастер серьезно сказал:

— Хорошо работают шестерни. Смотри, как плавно идут, нигде не стучит. Зуборезы не подкачали.

К декабрю сорок седьмого года я выполнил уже четырнадцать годовых норм. Уралмашевские экскаваторы работали во всех концах страны, и в каждом из них была частица моего труда. Опытом моей работы все больше интересовались другие зуборезы, и я охотно де­лился с каждым.

В дни, когда по всей стране пронесся призыв передовых пред­приятий выполнить послевоенную пятилетку досрочно, я увеличил свои обязательства, которые и до того были достаточно серьез­ными, и взялся выполнить за пятилетку не двадцать пять годовых норм, а не менее тридцати. Я был уверен, что мои станки не под­ведут.

Смена у меня строится по своеобразной циклограмме. Цикл — это период времени, в течение которого я поочередно успеваю обслу­жить все <?танки. Главное в циклограмме — рассчитать так, чтобы ручное время у разных станков не совпадало, а равномерно распре­делялось между машинным временем. Вот как это выглядит «а прак­тике.

Приступая к работе, я в первую очередь пускаю два станка, ко­торые не требуют длительной настройки. Теперь они могут дей­ствовать без моего вмешательства сорок минут. Затем вклю­чаю станок «ЗФ-24», который может работать автоматически шесть часов; после него станок «ЗШ-40», работающий без моего уча­стия около часа, и, наконец, последний — «ЗФ-12», способный рабо­тать автоматически пятнадцать—двадцать минут.

К этому моменту один из первых станков закончил операцию. Я подхожу к нему, меняю деталь. Тут заканчивает работу второй станок. Несколько минут на заправку — и он работает снова, а я перехожу к «ЗФ-12». Сменив на нем деталь, я получаю пятнадцать свободных минут, в течение которых обхожу весь участок, чтобы проверить, все ли идет как надо.

После этого наступает очередь сменить детали на станке «ЗШ-40». Цикл закончен, начинается новый цикл. Станок «ЗФ-24», работающий без остановки шесть часов, в цикл даже не входит, по­скольку он может обойтись без перенастройки в течение такого дли­тельного времени.

Конечно, в разные дни на станки поступают разные детали, и в зависимости от этого меняется и циклограмма. Но существо ее остается неизменным: распределить работу между станками таким образом, чтобы каждый из них был загружен все восемь часов, то есть, чтобы с каждого можно было снять не менее 100 процентов того, что он может дать. У меня так и получается. В среднем я вы­полняю сменное задание на 500—600 процентов.

Главное — точный расчет времени. Не суетиться, не торопиться и не терять попусту ни одной секунды, дорожить временем.

Не все еще знают цену минутам. Так, наблюдая за зуборезом, работавшим на одном из соседних станков, я скоро заметил, что он

безразлично относится к простоям. Задержат ему подачу деталей, а он и не беспокоится, ждет, вместо того чтобы сейчас же пойти к ма­стеру или начальнику участка и потребовать немедленно устранить задержку.

Я вызвал соседа на соревнование.

— Мне за тобой не угнаться!.. — смутился он.

— Почему? — говорю. — Разве я не такой же человек, как ты?

Стал я его исподволь учить, указывать на ошибки. Смотрю — не

обижается. Ну, раз не обижается, значит пойдет дело на лад. И, дей­ствительно, пошло.

Сосед не только научился бережливо расходовать рабочее время, но и перенял от меня многие приемы работы: научился быстро и хо­рошо настраивать станок, стал применять повышенные режимы реза­ния, старался экономить время на каждой операции.

Все станочники нашего участка соревновались. Мы решили сде­лать свой участок высокопроизводительным и стать примером для всего цеха. Другие участки перенимали наш опыт. Прошло немного времени, и производительность нашего цеха возросла более чем вдвое. Весь цех стал высокопроизводительным.

По мере того как все выше поднималась в нашем цехе новая волна социалистического соревнования, усиливалась и тяга рабочих к учебе. Многие стали посещать лекции во Дворце культуры имени Сталина. Я сам так втянулся в это, что не пропускал ни одной инте­ресной лекции.

* * *

Однажды меня вызвали в партком завода. Прихожу. В кабине­те секретаря парткома поднимается с дивана какой-то человек. Отре­комендовался работником центральной печати.

— Хотим попросить вас, чтобы вы выступили на стахановском «вторнике» и прочитали лекцию.

Я не сразу понял.

— О какой лекции идет речь?

— Да о вашей. Лекция об опыте вашей работы, о вашем ме­тоде.

Вот те раз! Я даже растерялся. Никогда мне не приходилось чи­тать никаких лекций. Писал в заводской газете-многотиражке об опы­те своей работы, но чтобы прочитать целую лекцию...

Спрашиваю секретаря парткома, как быть.

— Надо, надо, товарищ Пономарев! Пускай народ послушает* как ты работаешь. Какую годовую норму уже выполняешь?

— Да пятнадцатую, — отвечаю.

— Вот видишь! Надо выступить с лекцией.

— А когда? — спрашиваю.

— Да чем скорее, тем лучше. Желательно в ближайший вторник.

Так и уговорились.

Стал я готовиться. Ко мне прикрепили в помощь инженера Аро- нова. Он должен был выступить с содокладом. Обложился я техниче­ской литературой, чертежи подготовил. Готовлюсь, и удивительно мне: рабочий я или техник? А товарищ Аронов мне разъясняет:

— Вот так, — говорит, — и происходит стирание граней между физическим трудом и умственным.

Наступил вторник. Вечером сажусь в автобус, чтобы ехать на лекцию, а сам каюсь: зачем согласился! Два заводских автобуса полным-полнехоньки. Конструкторы, технологи, стахановцы, начальники смен и цехов — все едут мою лекцию слушать. «Это отсюда столько едет, а там, думаю, еще больше будет!..»

И верно... Лекция была назначена в помещении Уральского по­литехнического института имени Кирова. Зал человек на тысячу и — ни одного свободного места. Приехали представители обкома и гор­кома партии, стахановцы почти со всех машиностроительных пред­приятий города.

Актовый зал — красавец. Мраморные колонны, сияют хрусталь­ные люстры... Торжественно, как в большой праздник. Вышел я на трибуну — заволновался, с трудом произнес первые фразы, ну а потом постепенно успокоился, заговорил ровнее, толковее.

После лекции пришлось еще ответить на вопросы. Много было подано записок. В одной из них меня спрашивали: что же все-таки я считаю в своей работе самым главным? Тут припомнился мне сказ нашего писателя-уральца Павла Петровича Бажова «Живинка в деле».

Писатель рассказывает, как Тимоха Малоручка сумел даже в таком, казалось бы, незаметном и черном деле, как углежжение, най­ти интерес и превратить его в настоящее искусство.

Живинку в деле углядел, вот в чем суть! Очень мудрый сказ! И вот там есть такие слова: «Она, то есть живинка-то, во всяком де­ле есть, впереди мастерства бежит и человека за собой тянет».

Вот, выходит, и меня такая живинка зацепила. Ее я и считаю самым главным в своем деле. Да и не только в моем, а в любом, за какое ни возьмись. А рождает эту живинку в нас, советских людях, наша любовь к Родине, к большевистской партии, к мудрому отцу и учителю товарищу Сталину.

Так я и ответил на записку. Долго мне хлопали.

А ведь если призадуматься, много пользы эта живинка мне принесла. И не только мне. Вот, скажем, снашивался у меня угол фрезы. Всегда один и тот же. Из-за этого значительно укорачивался срок службы инструмента. Изучил я это явление, и что же оказа­лось? Оказалось, что угол фрезы снашивается из-за того, что ее трет стружка, отходящая от детали. Достаточно было поставить фрезу по-другому, как стружка начала отходить в сторону, и инструмент стал служить вдвое дольше против прежнего.

А вот зубья!.. Технические правила требуют нарезать их сверху вниз. А почему? Все так делают. А червячная фреза при этом почему-то быстро садится, работает хуже. Я заинтересовался этим, при­кидывал так и этак и стал нарезать зубья наоборот — снизу вверх. И фреза стала работать гораздо дольше.

Мелочь? А сколько таких мелочей в работе! Из них склады­вается темп труда, производительность, все наши успехи. При вни­мательном отношении к таким мелочам значительно ускоряется и об­легчается весь процесс труда и дает гораздо лучшие результаты.

А работай я без инициативы, не заинтересуйся этим явлением •— и по сей день менял бы фрезы в два раза чаще.

Во всяком деле можно найти живинку. Может быть, поэтому я никогда не устаю на работе. В рабочее время я словно сливаюсь со своими станками. Посмотрю на часы — жалко, что смена подходит к концу. Бывает, дома голова болит, а пойдешь работать—все проходит.

Иногда приходится слышать: Что изменится, если я сделаю одну лишнюю деталь? Ничего...

Неправда! Ведь нас миллионы. Пусть каждый сделает по одной лишней детали, и страна получит дополнительно миллионы деталей.

То напряжение, с которым я заставил работать свои станки, на­вело меня на мысль о том, что надо лучше обслуживать механизмы. Я выступил с призывом закреплять оборудование за рабочими: «Дать каждому станку хозяина!» Мою инициативу поддержали и ди­рекция и партийный комитет. В короткий срок на заводе за 872 ра­бочими было закреплено 923 единицы оборудования.

Мне присвоили звание сначала лучшего зубореза Уралмашзаво- да, затем лучшего зубореза города. О моих достижениях упомина­лось в рапорте уральцев товарищу Сталину. Это было для меня боль­шой радостью. В 1948 году в моей жизни произошло еще одно боль­шое событие: меня приняли в коммунистическую партию. В том же году я начал учиться в вечерней школе. Повторил курс семилетки, окончил седьмой класс с похвальной грамотой, а к осени сорок де­вятого года поступил в вечерний техникум.

К февралю 1949 года я выполнил двадцатую годовую норму; к марту 1950 года, как раз в канун выборов в Верховный Совет СССР, закончил двадцать четвертое годовое задание.

                      * * *

В воскресенье, 5 марта, я пришел с ночной смены, лег спать. Вдруг приходит технолог цеха. Сквозь сон слышу — поздравляет же­ну, потом будит меня:

— Вставай! Такое событие в твоей жизни, а ты спишь!

Ничего не понимаю.

— Какое событие?

— Сталинскую премию тебе присудили.

Я думал, он шутит.

— Да не шучу! Машину за тобой прислали, поезжай сейчас же к директору. Тебя ждут.

Поднялся, умылся, сел в машину, а все еще как-то не верится: «Неужели мне такая честь?»

Приехал в партком, а оттуда вместе с парторгом ЦК ВКП(б) отправился к директору. Все поздравляют, жмут руку... Значит, правда... Тогда только и поверил что такое счастье мне выпало.

Вместе с другими товарищами мне присудили Сталинскую пре­мию за коренные усовершенствования в зубофрезеровании, значи­тельно увеличивающие производительность труда.

Все поздравляют, и вижу, что это не только моя радость, это общая радость, для всех. Я и до этого всегда ценил и уважал труд, а тут словно заново открылись глаза. Всему миру показывает наше правительство, как надо ценить труд рабочего человека.

Иду я по заводу, и точно другим вижу его. Вот он, наш краса­вец Уралмаш! Силища-то какая!

Здесь, на Уралмаше, прошли многие годы моей трудовой созна­тельной жизни. Вот иногда слышишь: наши люди сравнивают завод с родным домом. Это правильно. Я скажу больше: наш завод для нашего человека — это больше, чем родной дом. О нашем заводе сложилась хорошая поговорка: «Уралмаш — моя семья, моя школа, мой дом». В семье мы получаем первые знания жизни, первые сове­ты, так сказать, начальное воспитание; на заводе, в коллективе, каж­дый из нас становится человеком в лучшем смысле этого слова — советским человеком.

Наш завод досрочно выполнил пятилетку и по уровню и по объ­ему производства.

Посмотрел бы сейчас на него Алексей Максимович Горький! Вот как оправдались пророческие слова великого пролетарского писа­теля. Наш Уралмаш — это действительно могучая крепость социали­стического труда, одна из многих, построенных в годы сталинских пятилеток.

Незадолго до выборов в Верховный Совет СССР коллектив на­шего трижды орденоносного завода добился новой большой победы: собран первый советский мощный шагающий экскаватор. И — не мо­гу не гордиться — многие шестерни в этой гигантской машине тоже сделаны моими руками, отфрезерованы на моих зуборезных станках.

Прекрасен труд в нашей стране! А откуда приходят к нам такие успехи, откуда берутся все новые и новые силы?

Мы побеждаем потому, что весь советский народ трудится на .благо Родины — счастливой и могучей.

Недавно я прочитал книгу, в которой помещены многочисленные письма американских безработных. Прямо страшно читать о челове­ческих страданиях, на которые обрекает трудящегося человека капи­тализм. В одном из писем безработный Чарльз Дойль из города Феникса, в штате Аризона, пишет:

«Я сталевар. За последние тридцать лет я работал на сталели­тейных заводах. Три года тому назад меня выгнали на улицу, и с тех пор я уже не находил работы. Деньги, которые я скопил, давно про­едены. Вчера я спал на верфи под навесом. Работы я уже не ищу...»

Вот какова участь рабочих при капитализме!

Американский рабочий искал хотя бы какого-то подобия работы, и так и не нашел ее... А нам, советским людям, не приходится искать работы. Не работы мы ищем, а нового в ней, такого, чтобы еще ее улучшить, чтобы еще больше принести пользы любимой Родине.

 

ВИКТОР ТЕРЕНЬТЬЕВИЧ ПОНОМАРЕВ

 

С. АХМЕДОВА,

ковроткачиха, лауреат Сталинской премии

НАШЕ СЧАСТЬЕ ДАЛ НАМ СТАЛИН

КОВРА, который мы соткали к семидесятилетию товарища Сталина, столпились старейшие ткачихи. Они приехали из разных районов Азербайджана: из Кубы, Шемахи, Казаха, Шуши, чтобы посмотреть на нашу работу.

—       Мне девяносто лет, из них я восемьдесят тку ковры, но такого никогда не видела, — сказала Гюльсум из дальнего селения Мерикенд. — Сколько вре­мени вы его делали?

— Восемь месяцев, — ответил мастер Джебраил Ахмедов.

— Даже четыре года были бы коротким сроком для такого ковра.

Ко мне подошла известная мастерица из Нагорного Карабаха Зейнаб Алиева.

— Скажи, дочка, ты Сталина видела?

— Нет, Зейнаб-ханум.

— Но на этом ковре он выглядит, как в жизни. Смотри, как он ласково улыбается мне, тебе, всем. Нет, дочка, ты, наверно, видела нашего дорогого отца!

^;— Правду говорю, Зейнаб-ханум. Мне и в Москве не пришлось еще побывать.

— Но такой портрет можно сделать лишь с натуры.

— У меня образ Сталина всегда перед глазами, я его в сердце своем ношу, Зейнаб-ханум.

Поделилась я с мастерицей из Нагорного Карабаха и своим со­кровенным желанием:

— Как мне хочется, чтобы товарищу Сталину понравился наш подарок, чтобы он знал, как я благодарна ему за то большое, хоро­шее, что он для меня сделал, как я счастлива...

Зейнаб-ханум поняла меня.

— Тебе, девушка, еще и восемнадцати лет нет, вся жизнь впере­ди. Я уверена, что ты еще много и много раз сможешь поблагодарить солнце нашей жизни, выразить ему нашу любовь.

* * *

В тот день я как-то особенно глубоко осознала, что поступила правильно, избрав профессию ковроткачихи. А ведь я не совсем обычным путем пришла в ковроткацкую артель. Ремесло ткачих поч­ти всегда передается по наследству. Из рода в род, из поколения в поколение переходят секреты мастерства. Почти у всех моих подруг матери и бабушки занимались ковроткачеством. Мои же родители, да и все родственники никакого отношения к ковровому делу не имели.

Мне было двенадцать лет, когда я в первый раз увидела, как ткут ковер. Возвращаясь из школы домой, я всегда проходила мимо приветливого дворика с двухэтажным домом и инжирными деревья­ми. Однажды к калитке подъехала автомашина, и из дома стали вы­носить многоцветные, красивые ковры. Вот их положили в кузов автомашины, и она преобразилась, приобрела какой-то праздничный, торжественный вид. Каждый ковер отличался от другого своим ри­сунком и красками. Женщины принесли и маленькие хурджины с красивыми узорами.

— Это мы для фронтовиков посылаем, в азербайджанскую ди­визию, — сказали они шоферу. — Получат их бойцы — и теплее на душе у них станет. Вот эти лазоревые краски напомнят им голубое небо нашего родного Азербайджана. Мы и орнамент соткали, близкий их сердцу. Видите — раскрывшиеся коробочки хлопка, нефтяные вышки?..

На следующий день я уже не могла равнодушно пройти мимо этого дома. Открыла калитку, прошла по двору, осмелела и подошла к дому. Я увидела просторную комнату с большим столом посередине. На нем лежали бесчисленные клубки шерстяной пряжи самых раз­личных цветов и оттенков. Были такие удивительные оттенки, что, как я ни старалась, не могла определить их: не то красные, не то розовые или, скорее, светло-оранжевые...

— Тебе кого, девочка?—услышала я.

Высокая женщина смотрела на меня добрыми глазами.

— Я просто так. Хотела посмотреть, как ковры делают.

— Пойдем со мной, — сказала она и взяла меня за руку.

Мы оказались в мастерской. За наклоненными деревянными ра­мами сидели на паласах женщины. Их руки быстро скользили по тол­стым, туго натянутым, как струны, вертикальным нитям рамы. Я увидела почти совсем готовый ковер-портрет. Лицо человека, соткан­ное из шерстяных ниток, показалось мне очень знакомым.

Я спросила, кто это.

— Это наш славный бакинский комиссар, один из двадцати шести, — ответила мне мастерица, оторвавшись от работы.

Руки ее застыли над верхним орнаментом ковра.

— Скажите, где вы научились ткать ковры? Ремесленное учили­ще или техникум кончили? — спросила я.

— Э-э, нет, девочка! Какие тогда были училища! Как одинна­дцать лет исполнилось, так меня и усадили за станок. И мать моя ткала и все старшие сестры ткали...

— Как бы я хотела научиться!..

— Подожди, подрастешь, а потом уже приходи. Научим тебя этому искусству.

В тот вечер я долго не могла уснуть...

Часто заходила я в гости к ковроткачихам, и все больше мне нравилась их удивительная специальность.

Летом 1946 года, когда в школе уже был сдан последний экза­мен и наступили каникулы, я твердо решила итти на работу в ковро­ткацкую артель.

Отцу и матери не понравилось мое решение.

— Отметки из школы принесла отличные, учителя тебя хва­лят, — сказала мать. — Война кончилась, сама чувствуешь, как семья с каждым днем все лучше начинает жить. Тебе нет еще четырнадца­ти, зачем так торопиться на работу?

Отец грустно покачал головой.

— До советской власти я не мог получить образования. А ты?.. Все дороги перед тобой открыты. Хочу, чтобы моя дочь стала инже­нером. Или, если душа просится, учись на врача, учителя, агро­нома...

— Хочу ткать самые красивые ковры, отец!

— Ну, потерпи, Сона, еще два—три года. Кончишь школу и, если ничего другого не выберешь, пойдешь в ковровую мастер­скую...

— Не смогу столько терпеть!

Отец на это ответил:

— Да как же тебе можно работать ковроткачихой, если ты та­кая нетерпеливая? Когда я был молодым, то в старом Баку слышал такую невеселую шутку: «На том свете ковроткачиха первой идет в рай. Она на земле всю жизнь была терпеливой».

В тот же день я снова зашла в артель, к моей знакомой масте­рице. Передала ей подробно свой разговор с отцом. Хурма-ханум Шихалиева долго молчала, обдумывая, что сказать мне, а потом лас­ково взяла: за руку.

— Твой отец словно не учитывает, в какое светлое время мы живем. Конечно, в старом Азербайджане очень плохо жилось ковроткачихе. Но теперь солнце светит нам так же ярко, как и учителю, врачу, инженеру, агроному, как любому труженику.

На коврах можно создавать настоящие картины. Сколько в мире цветов, сколько в нем красоты... И все это можно перенести на ко­вер. Он будет играть, будет радовать людей. Надо только стать ма­стером своего дела.

Слова Хурмы-ханум ободрили меня, и я поговорила еще раз с отцом, сказала, что буду работать в мастерской и продолжать ученье в вечерней школе рабочей молодежи.

Председатель ковроткацкой артели Артем Александрович Акопджанян несколько раз встречал меня в мастерской у станка Хурмы-ханум.

— А-а, старая знакомая, — приветливо сказал он, когда я вошла в его кабинет. — Говори, зачем пришла.

— Хочу поступить к вам на работу.

— А сколько тебе лет?

— Скоро исполнится четырнадцать.

— Маловато. У нас в таком возрасте не работают. Года через два приходи, примем.

Тогда я протянула ему то, что мне советовала захватить Хурма - ханум Шихалиева, — мои рисунки акварелью. Там было и море, на­рисованное с натуры, и пальмы, и цветущий гранат. Рисунки пред­седателю понравились.

— Ты тонко чувствуешь цвет. У тебя есть способности. Что ж. поступай к нам ученицей, — сказал он.

* * *

...Каждое утро я теперь спешила на работу, чтобы занять свое место на паласе рядом с Хурмой-ханум Шихалиевой. Мастерица тер­пеливо учила меня азбуке ковроткацкого дела. Она медленно выпол­няла все операции, а я не сводила глаз с ее рук. Попробовала сама завязать узел, он получился какой-то грубый, нескладный. Улыбнув­шись, Хурма-ханум ловким движением сняла его с основы.

— Сохрани этот узелок на память.

Долго возилась я, пока завязала несколько узелков, но они бы­ли также неровные и торчали среди аккуратных, подтянутых узелков, сделанных рукой Хурмы-ханум.

— Сколько нужно времени, чтобы выткать ковер? — спросила я мою наставницу.

— На тот, что поменьше, если ткать вдвоем, — месяц, чуть крупней — два месяца.

— И все руками?

— Да.

— Хурма-ханум, я читала в книгах, видела в кино, как ткачиха на фабрике одна работает на двенадцати станках. Они сами ткут, за ними только наблюдай. Разве ковры нельзя делать так же на ма­шинах?

— Да, есть ковры и машинной работы. Но это совсем не то. Скажи, Сона, разве может вместо художника рисовать ав­томат?

...Нелегко мне давалось на первых порах ковроткачество. Руки уставали быстро, а ткань получалась грубой, однообразной. Когда я расстраивалась, огорчалась своими неудачами, Хурма-ханум Шиха-лиева ободряла меня, показывала, как надо правильно ткать ковер. Четыре месяца мы сидели рядом на одном паласе. Потом мне дове­рили работать самостоятельно. Правда, ковер был очень простой по рисунку и небольшой. Месяц я сидела над ним, стараясь применить все то, чему меня научила Хурма-ханум. Каждый день мастерица подходила ко мне, показывала, как лучше выполнить задание, сове­товала, какую выбрать пряжу. Каждое утро я рассматривала немуд­реный узор, вытканный моими руками. Наконец, наступил день, ког­да ковер был готов.

— Для начала неплохо, Сона, — одобрил мой труд Артем Александрович. — Больше присматривайся к работе старых ма­стериц.

Как ни была я увлечена работой в ковроткацкой артели, это не отражалось на моей учебе в школе рабочей молодежи. Было, конеч­но, много труднее, чем раньше, но я попрежнему получала хорошие отметки.

Мои дела успешно подвигались вперед. Я уже ткала ковры со­лидных размеров с более трудными, замысловатыми узорами. Как-то мне принесли рисунок с чересчур пестрым орнаментом. Узоры были нагромождены один на другой. Не лежала душа к тому, чтобы ткать такой ковер. Первым желанием моим было попросить художников артели дать мне другой орнамент, а потом вдруг пришло смелое ре­шение: а что, если попытаться создать свой орнамент, по своему во­ображению?

В школе в этот день было мало уроков, и я рано вернулась до­мой. Села за стол, взяла коробку цветных карандашей и начала ри­совать. Сделала несколько орнаментов, они получились похожими один на другой. Отложила их в сторону, стала рисовать другие. Эти оказались удачнее. Когда я посмотрела на часы, было уже три часа ночи. И хотя поздно легла спать, утром не терпелось как можно ско­рее прийти на работу, показать Хурме-ханум и председателю артели мой орнамент.

Мои узоры понравились и Шихалиевой и Артему Александро­вичу. Председатель пригласил к себе художников, о чем-то долго говорил с ними, а затем сказал мне:

— Тки, Ахмедова, по своему орнаменту.

Ковер был большой, в пять квадратных метров. Ткала я его вместе с Гюльнене Мустафаевой два месяца. И как я обрадовалась, когда через некоторое время после сдачи работы услышала от Арте­ма Александровича:

— Поздравляю. Твой ковер пользуется успехом. Его приобрел Дворец культуры нефтяников.

Примерно в то же время в моей жизни произошло большое событие: меня приняли в комсомол. В помещении, где происходило ком­сомольское собрание, висела доска показателей социалистического со­ревнования. В числе стахановцев, имена которых были занесены на эту доску, было и мое имя.

— Теперь ты комсомолка, Сона,—сказала мне моя подруга Тора Алиева, — а это значит, что ты всегда должна быть впереди, подавать пример всем нашим молодым ткачихам.

Интересной, содержательной жизнью жила наша комсомольская организация. Мы ходили в театры, кино, филармонию. С огромным интересом я слушала оперы азербайджанских композиторов: «Кер- оглы», «Аршин мал алан», «Лейли и Меджнун», «Шах Исмаил», «Вэтэн». Моей любимой оперой стало замечательное творение рус­ского композитора Чайковского — «Евгений Онегин». Слушала я в

филармонии прекрасных исполнителей азербайджанских народных песен.

Молодежь нашей артели организовала драматический кружок. Я вступила в этот кружок и играла с большим увлечением.

И читать я стала больше. Раньше в библиотеке имени Карла Маркса я брала книги подряд, какие придется. А потом начала чи­тать классиков русской и азербайджанской литературы, произведе­ния советских писателей, удостоенные Сталинскими премиями. Несколько раз принимала участие в литературных диспутах, которые проводили библиотека и наша комсомольская органи­зация.

За свою старательную работу я получала благодарность, пре­мии. Летом мне выдали бесплатную путевку, и я поехала в Мардакянский дом отдыха.

— Счастливая ты, Сона, что молодость твоя проходит в совет­ское время, — сказала мне однажды Хурма-ханум. — Гляжу я на тебя и вспоминаю свои молодые годы.

И она рассказала мне о своем незавидном детстве. Семья Хур­мы-ханум жила в маленьком селении Кеш. Это в нынешнем Хизин- ском районе. Отец ее гнул спину на бека, а своей земли имел кро­хотный клочок. Мать и сестры ткали ковры. Сама она села за станок с одиннадцати лет, и все-таки семья жила впроголодь. Одни ковры отбирал бек, давая за это отцу «право» трудиться на клочке зем­ли, другие ковры за бесценок скупали приезжавшие из Баку купцы.

Женщины и девушки в селе носили чадру. Об учебе не могли и мечтать. После работы и отдохнуть было негде. В селе было одно единственное развлечение — петушиные бои. Но и на них женщинам не разрешали присутствовать. В ту пору считалось, что говорить о женщине неприлично. Даже в письмах к родным братьям мужчины извинялись за упоминание о жене.

— А о тебе, Сона, о твоих подругах, о всех советских людях по­стоянно думает и заботится родной Сталин, — закончила свой рас­сказ старая ковроткачиха. — Великую радость дал он нашему азер­байджанскому народу.

Я часто задумываюсь над тем, какой широкий и светлый мир от крыл перед нами великий Сталин. Недавно я прочла в газете о том, что в бывшем губернском городе Елизаветполе, ныне Кировабаде, за двадцать дореволюционных лет в женской гимназии учились всего только три девушки азербайджанки: одна — дочь хана, другая — дочь чиновника и третья — дочь генерала. А в нашем советском Азербайджане одних женщин-педагогов двенадцать тысяч, восемьде­сят женщин имеют ученые степени доктора или кандидата наук, мно­гие из них работают в Академии наук, в вузах, в научно-исследова­тельских институтах. Девушки-работницы имеют все условия для про­должения своего образования в вечерних школах рабочей молодежи. Взять хотя бы нашу артель. Учусь я, занимаются в школе и мои подруги по работе — Фатыма Алиева, Шахсенам Алекперова, Тора Алиева и другие. Благодаря заботам партии Ленина — Сталина мил­лионы женщин Советского Востока сняли чадру и стали активными строителями социалистического общества. Их можно видеть на посту государственного деятеля, руководителя предприятия и колхоза, на кафедрах высших учебных заведений.

* * *

В январе 1949 года в нашу мастерскую пришел старший научный сотрудник Института искусств художник-орнаменталист и специа­лист по ковроткачеству Лятиф Керимов. Он попросил меня показать узоры, которые я сама придумала и по которым ткали некоторые работницы нашей артели.

— Хочешь научиться ткать портретные ковры? — спросил он.

— Очень хочу, — с радостью сказала я.

— В этом деле ты сама станешь художником.

Керимов рассказал мне, что есть мозаичные картины, которые делаются из кусочков цветного стекла, похожего на камень. Гениаль­ный Ломоносов создал такие замечательные художественные произве­дения. Всему миру известна его мозаичная картина «Полтавская битва», в которой увековечен величественный подвиг русских воинов. То же самое можно создавать и из шерстяной пряжи.

— Советую тебе побывать в Музее искусств.

...Вместе с художником Лятифом Керимовым и нашей ковротка- чихой Гюльнене Мустафаевой я побывала в Музее искусств. Когда мы подошли к фасаду, Керимов обратил наше внимание на статуи азербайджанских поэтов, расположенные в нишах здания.

— Узнаешь эту женщину? — спросил он.

— Да, это поэтесса Натеван. Кто же не узнает? Я и стихи ее выучила наизусть.

— Но вряд ли тебе известно, что она была великолепной ковроткачихой и что ковры ее работы украшают теперь не один музей.

Лятиф Керимов провел нас по многим залам музея и показал та­кие ковры, при виде которых захватывало дух. Он рассказал нам об истории ковроткачества в Азербайджане. Я узнала, в какую глубь веков уходят корни азербайджанского ковроткачества. Еще в нацио­нальном эпосе «Де де-гор гуд», относящемся к XI веку, упоминается о том, что шахи дарили друг другу ковры. Великий Низами, живший в XII веке, в своей поэме «Искендер-намэ» описывает двор азербай­джанской царицы Нуша-бэ:

Высокий у нее, величавый чертог,

Ковер драгоценный для царственных ног.

В музее мы увидели простые рисунки ковров, созданных пять­сот — шестьсот лет назад. Изображения птиц, зверей. Ковроткачество было настолько распространено в ряде местностей тогдашнего Азер­байджана, что девушка, выходя замуж, должна была выткать себе особый ковер, который говорил бы о ее мастерстве.

Подлинный расцвет коврового искусства наступил в годы совет­ской власти. В 1929 году мастерицы организовали первые артели, по­том построили маленькую фабрику для окраски пряжи. Туда пришли наряду со старыми мастерами опытные химики. Мастерицам по­могали художники. Ткачихи стали создавать рельефные, контраст­ные ковры с сюжетом. На первом сюжетном советском ковре был изображен тот, кто дал счастье азербайджанскому народу — великий Сталин.

Ковры работы ткачих Советского Азербайджана возили на Па­рижскую всемирную выставку, ими украсили залы многих наших му­зеев. Мы увидели ковры с портретами Ленина и Сталина, тематиче­ские ковры, связанные с 800-летием Москвы, с годовщинами Совет­ского Азербайджана, работы, на которых был запечатлен облик ве­личайших поэтов Низами, Фирдоуси, Руставели.

Через несколько дней после посещения музея нам сообщили о большой чести, которая выпала на нашу долю, — принять участие в создании ковра — подарка Иосифу Виссарионовичу Сталину ко дню его семидесятилетия от азербайджанского народа. Художники Лятиф Керимов, Исмаил Ахундов, Кязим Кязим-заде рассказали нам о сво­их замыслах.

С волнением приступили мы к этой работе. Все свое умение и мастерство, всю свою любовь к дорогому вождю решила я вло­жить в этот ковер... Такие же чувства охватили всех других ткачих.

Мы должны были отобразить на ковре размером в семьдесят квад­ратных метров революционную деятельность Иосифа Виссарионовича Сталина, его учеников и соратников в Азербайджане, огромные за­воевания и победы азербайджанского народа, достигнутые под руко­водством родной большевистской партии.

Мне хотелось горячо-горячо поблагодарить любимого вождя за нашу радостную молодость, за расцвет родной республики, за счастье азербайджанской женщины.

* * *

...И вот я сижу за основой, длина которой превышает десять метров. Мне доверено выполнение очень важных деталей ковра. Пер­вое, что я начала ткать, — это герб Азербайджанской ССР. Я рабо­тала быстро и в то же время четко, стараясь не допускать ни едино­го изъяна. Каждый день создавала ткань шириной в три сантимет­ра. На седьмой день герб был готов. Потом красивым строгим шриф­том я выткала слова: «Великому вождю трудящихся Иосифу Виссарионовичу Сталину в день семидесятилетия от азербайджанско­го народа».

Долгими часами я сидела у основы, увлеченная творческой ра­ботой. На одной из композиций, согласно рисунку художников, мне нужно было изобразить молодого Сталина, ведущего революционную работу в Баку. Чтобы правдивее изобразить эту картину, я решила лучше познакомиться с революционной деятельностью товарища Сталина. В Баку вместе с подругами я побывала в музее-типогра­фии «Нина».

Директор музея, старый большевик, знавший товарища Сталина в годы его революционной работы в Баку, рассказал нам о том, как товарищ Сталин поднимал бакинских нефтяников на борьбу за свет­лое будущее.

Подпольная типография — это одно из исторических мест, свя­занных с революционной деятельностью И. В. Сталина в Баку. Нам показали эту типографию. В ней печатались ленинская «Искра» и созданная по инициативе товарища Сталина газета «Брдзола». На ковре я изобразила молодого Сталина, вдохновенно выступающего перед кружком революционеров.

Спустя полмесяца я приступила к созданию рисунка, в котором отражается дружба народов: азербайджанская и русская девушки, счастливые, веселые, выходят из Кремля.

...Шли месяцы горячей, напряженной работы. Я выткала портрет Ленина, окруженный красивым орнаментом, орден Ленина. На ковре решено было изобразить чудесное голубое озеро Гёк-Гёль — одно из самых живописных мест нашей республики. Это поручили мне. Я дол­го думала, как шерстяными нитками передать прелесть воды лазур­ного неба, зеленый пояс вокруг воды, снежный зубец горы Шах-Да- га, одинокие сосенки, взобравшиеся на скалы у высокогорного озера. Я тщательно работала над каждым оттенком, над всеми деталями пейзажа.

Много и напряженно трудились все члены нашего коллектива, ко­торым поручили работу над ковром. Каждый из нас знал, что он вы­полняет наказ всего азербайджанского народа.

С особенным волнением я приступила к созданию портрета товарища Сталина. Это — центр всего ковра. Это — главное... Мы

наметили выткать огромный портрет Иосифа Виссарионовича во весь рост в рабочем кабинете.

Работая над портретом великого вождя, я ощущала прилив ис­ключительной энергии и силы. Душа моя пела... Я испытала подлин­ную радость творчества, стараясь выразить чувство беспредельной любви к нашему отцу, другу и учителю. Я трудилась, думая о Сталине. Вместе с тем надо было быть очень зоркой, не допустить ни малейшей ошибки, ни малейшей небрежности. Ведь стоило в ка­ком-нибудь ряду вместо пяти клеток сделать шесть, и сходство уже было бы нарушено. Чтобы представить себе, какая это была тонкая и сложная работа, скажу, что для изображения лица я применила пряжу 210 цветов и оттенков. Я добивалась того, чтобы запечатлеть любимые черты вождя истинно правдиво, художественно.

Незадолго до дорогой даты — всенародного праздника — ковер был готов. После того как его просмотрели старейшие ковроткачихи, он был выставлен на общественный просмотр в большом зале Ака­демии наук Азербайджана. Часами находилась я в этом зале и при­слушивалась к мнению бакинцев, но места не находила себе от вол­нения и беспокойства, охватившего меня: одобрит ли нашу работу Иосиф Виссарионович, что он скажет?

С чувством трепета я пошла на вокзал, когда наш ковер отправ­ляли в Москву. Мне казалось, что вместе с ковром увозят мое сердце...

Советское правительство высоко оценило наш скромный труд. Наряду с художниками меня и бригадира ковроткачих Гюль-нене Мустафаеву также удостоили Сталинской премии первой сте­пени.

Я часто задумываюсь над тем, что было бы со мной, родись я по ту сторону Аракса, в Иране, где работа ткачих — это рабский, подневольный труд.

Нашим художникам лауреатам Сталинской премии Исмаилу Ахундову и Кязиму Кязим-заде пришлось побывать в Иране, видеть, в каких условиях живут и трудятся ткачихи. Художники рассказы­вали о сырых подвалах ковровых мастерских с решетчатыми окнами. Дневной свет туда почти не проникает. За станками можно видеть шести-восьмилетних детей. Жизнь иранской ковроткачихи коротка: ее подтачивает туберкулез. Работают в мастерских от зари до зари. За­работок очень низкий. В любой момент ткачиху могут рассчитать. На ее место хозяин всегда найдет множество безработных, умираю­щих от голоду мастериц.

Какое счастье жить и трудиться в нашей стране социализма. Я вижу ясно свою цель и уверена в своем будущем. Я ткачиха, но меч­таю стать художницей. И это больше, чем мечта. Скоро закончу ве­чернюю школу рабочей молодежи и пойду учиться в художественное учебное заведение. Стану настоящим художником-орнаменталистом. Буду творить во славу любимой Родины и трудиться так, чтобы еще больше отблагодарить ее за счастье нашей жизни.

 

СОНА ГАЗАН КИЗЫ АХМЕДОВА

А. ЗАГОРНЫЙ,

бригадир кузнецов Горьковского автозавода имени В. М. Молотова, лауреат Сталинской премии

 

МЕСТО В ЖИЗНИ

 

Ясным сентябрьским днем 1935 года я вбил послед­ний костыль в шпалу. Путь через большой железно­дорожный мост был открыт. Осторожно, как бы про­буя крепость железных ферм моста, впервые прошел паровоз. Затем он протащил за собой вагон, вернул­ся обратно уже с тремя вагонами и, наконец, промчал­ся с полным составом. Шла техническая приемка по­строенного моста.

Мы стояли на высоком мосту. Внизу катила свои воды краса­вица Волга. Облокотившись на перила, я смотрел вдаль и думал: «Может быть, завтра через мост откроется регулярное движение. Мост мы уже построили. А может, мне собрать свои пожитки, сесть на поезд и по тем самым рельсам, которые мы уложили, отправиться в новые места?» Руководители звали меня на строительство моста где-то в Сибири. Я считался одним из лучших укладчиков путей. Мог так ударить по костылю, что он уходил в дерево по самую шляпку. Поехать на новое место с хорошо знакомыми людьми было бы не­плохо. Но мною владела думка поступить на большой завод.

Мост возводился недалеко от города Горького. Отсюда, с вы­соты, была хорошо видна панорама большого города. По высоким трубам угадывались заводы.

Вон там, где Ока делает поворот, на берегу широко раскинул­ся автомобильный завод имени Молотова. Впервые мне довелось увидеть его, когда я приехал с Полтавщины. Вдоль асфальтовой до­роги стояли высокие корпуса. Один возле другого, похожие, как род­ные братья. До меня доносился легкий гул. Это шумели за стеклян­ными стенами тысячи станков. Мне даже как-то не верилось, что такой огромный завод был построен в самое короткое время.

«Вот она, — думал я, — первая пятилетка! Во весь рост стоит!»

Многие тысячи 'людей навсегда связали с заводом свою судьбу. Они приехали с разных концов страны, получили квалификацию, поселились в новых домах, обзавелись семьями.

На заводе работали многие мои земляки с Полтавщины. Здесь жил Ефим Баско, мой старый друг, односельчанин. Угощая меня в новой квартире, Ефим рассказывал о своей жизни:

— Крепко мне полюбился завод, — говорил он, — живем хоро­шо... Работаю шлифовщиком. Это тонкое дело! Самые наиважней­шие детали проходят через мои руки, я им окончательный вид при­даю!..

Я слушал Ефима и, по правде сказать, завидовал ему. На Пол­тавщине мы вместе с ним ходили на заработки, меняли шпалы на до­роге Харьков — Киев. А теперь, выходит, Ефим самые главные дета­ли для автомобильного мотора делает. Никак не мог я предполо­жить, что те зеленые грузовики, которые начинали ^- появляться и на Полтавщине, делались Ефимом Баско — моим закадычным другом.

По всему чувствовалось, что Ефим живет в достатке.

— Так, говоришь, твердо решил: отстроишь мост — и к нам на завод? Это хорошо. Вместе будем автомобили делать, — говорил Ефим.

— А сумею я автомобили делать?—спросил я друга.— Это ведь не костыли вбивать.

— Я тоже не умел, добрые люди научили, — ответил Ефим.— Свои ведь все.

Весь вечер Ефим рассказывал мне про заводскую жизнь: и как богаты цехи станками, и как деревенские парни мастерами стали, и какие новые жилые дома строят для рабочих.

После я частенько бывал у Ефима. Каждый раз он меня спра­шивал:

— Ну, когда к нам на завод?

— А вот когда последний костыль забью, тогда и к вам, — в тон отвечал я ему.

— Так чего же тянешь, давай вбивай поскорее этот самый ко­стыль. Что-то вы там со своим мостом застряли. У нас вам нужно учиться. В три раза больше автомобилей выпускать стали. А про бусыгинские рекорды слышал?

Ефим рассказал мне о рекордах кузнеца Александра Харитоно­вича Бусыгина, прославившегося на всю страну.

...И вот теперь, когда пути на мосту были уложены, я решил пойти на автомобильный завод.

Рано утром я уже был в отделе кадров автозавода. Попросил дать мне направление в кузницу. В деревне мне приходилось рабо­тать кузнецом, а рассказ моего друга о Бусыгине окончательно укре­пил во мне желание стать настоящим кузнецом. Сотрудник отдела, человек пожилой, посмотрел на меня.

— Там тяжело работать. Вы это знаете?

— Знаю, не страшно...

Я шел по территории завода. Из широких ворот цеха выкаты­вались автомашины. Шофер садился в кабину и совершал первый рейс: делал крутые развороты, резко тормозил, затем ставил авто­мобиль на специальную площадку. По асфальтовым дорогам между цехами сновали автокары, на которых горками лежали детали.

Один автокар чуть не наехал на меня. Молоденькая девушка, управлявшая автокаром, застопорила как раз около моих пяток.

— Вот из-за таких нам и достается, — сердито сказала она.

— Словно первый раз на заводе!..

— Оно так и есть, — признался я. — Ты скажи-ка лучше, где здесь кузница?

Девушка посмотрела на меня.

— Впервые, говоришь, на заводе? Ну, если так, то садись, подвезу...

По дороге разговорились. Девушка, оказывается, лишь полгода на заводе, но уже получила квалификацию мотористки. Она целый день разъезжает на своем автокаре по территории завода. У нее всю­ду знакомые. Пока ехали, дивчина то и дело здоровалась со знако­мыми, шутила.

— Товарищ машинист, — обращались встречные к дивчине, — а к нам дорогу забыли? Ждем... Через полчаса задел поршневых ко­лец кончается.

Мне это понравилось: значит, дружно живут на заводе.

— Ничего, не робейте. Здесь пропасть не дадут. Каждый чело­век свое место в жизни находит, — сказала, прощаясь девушка.

— Вот ваша кузница, идите прямо.

Я перешагнул высокий порог. В лицо ударил горячий воздух, массивные ковочные машины грохотали так, что дрожь шла по ка­менным плитам пола. Раскаленные болванки проплывали на цепях. «Придется подаваться обратно... Тут и десяти шагов не пройдешь... обожжет или зашибет!» — подумал я, но не в силах был оторвать взгляд от огня и молотов.

Меня кто-то слегка потянул за рукав и закричал прямо в ухо. Через минуту я стоял в комнате перед незнакомым человеком.

Он сидел за столом, выжидал, когда я немного приду в себя. Видно, не впервые ему приходилось встречать новичков, вроде меня. Это был заместитель начальника цеха. Он назначил меня нагреваль­щиком к печи.

— Вот твое хозяйство, — сказал мне мастер, подводя к печи, в которой нагревались заготовки.

Печь была в десять окон. В каждом из них — по две заготов­ки. Кузнец, которого я обслуживал, объяснил мне, как следить за печью, управлять огнем. Нужно было обеспечить такой нагрев за­готовок, чтобы температура не поднималась выше 1 300 градусов, но не опускалась и низко. Как я ни старался, а несколько заготовок пришли ко мне от кузнеца обратно: молот их не брал, они твердели раньше срока.

Несколько месяцев я проработал нагревальщиком. Вряд ли я мог бы стать хорошим кузнецом, не изучив работы на нагреватель-

«ой печи. Кузнец должен уметь с первого взгляда определять, хо­рошо ли нагрета заготовка, он учитель и наставник нагревальщика. Умелой регулировкой форсунок, правильной загрузкой печи, пода­чей воздуха я научился так нагревать металл, что ошибался разве только в десяток — другой градусов. А такое отступление значения не имеет.

* * *

Самостоятельную работу кузнецом мне пришлось начинать на трудной детали — вилке карданного вала. Конфигурация вилки очень сложная, и квалифицированные кузнецы давали за смену не более ста — ста пятидесяти штук вместо двухсот.

Признаюсь, не без робости становился я первое время к маши­не. Испортил немало вилок. Не выходили рожки — небольшие от­ростки на концах. Металл, растекаясь по штампу под ударами молот­ка, не достигал этих крайних отростков. В первые дни моей само­стоятельной работы были у меня неприятности: нормы не выполнял, делал много брака.

Удрученный неудачами, я часто возвращался домой, раздумы­вая об этой вилке. «Не может быть, — решил я, — чтобы ее нельзя было ковать без брака».

Это было вскоре после Всесоюзного совещания стахановцев, на котором с исторической речью выступил товарищ Сталин. Иосиф Виссарионович назвал тогда и нашего знатного кузнеца — Александ­ра Харитоновича Бусыгина. Все мы гордились земляком, радова­лись его успехам.

Товарищ Сталин говорил, что многого может достигнуть совет­ский человек, простой рабочий, если он овладеет техникой. Вот и Александр Бусыгин, в прошлом малограмотный, добился таких успе­хов, что у него учатся работать другие. Значит, его достижения до­ступны всем.

Несколько раз перечитывал я речь вождя, и каждый раз у меня рождались новые мысли, росла уверенность в работе. Созрели и кое-какие планы по Изготовлению вилок.

Я начал с нагрева. Температуру нагрева заготовок поднял на 1С0ТНЮ градусов, металл стал мягче, податливее. Попробовал ковать

вилку в два приема. После первого удара перевернул ее и вторым обжимом разогнал металл по всей конфигурации штампа. Теперь ме­талл дошел и до крайних рожков, они вышли точно.

За смену я отковал более двухсот вилок, норму перевыполнил. В последующие дни довел выработку до 600 вилок. У моей ко­вочной машины частенько собирались кузнецы, руководители цеха. Я охотно рассказал товарищам по работе о своем способе поковки этой трудной детали. Впрочем, она теперь перестала быть трудной, мы уже знали, как ее ковать.  

Старый кузнец Сергей Иванович Поляков, работавший раньше на Сормове, поздравил меня с успехом.

— Ты теперь, Андрей, крепко на ноги стал. Вошел в нашу семью кузнецов. Такому умельцу — почет и уважение!

Секретарь партийного комитета завода сказал мне:

— Смелые люди стране нужны. Знай, что мы всегда поддер­жим тебя в хорошем почине. Действуй так же смело и впредь.

Дружеские слова руководителя партийной организации я креп­ко запомнил. Впоследствии, когда мне нужно было получить под­держку, я обращался в партийную организацию и всегда получал по­мощь. Дорогой и еще более близкой стала для меня, как и для всех советских людей, наша большевистская партия.

Производственный успех сделал меня более уверенным в своих силах. Ковочную машину я теперь знал отлично. Я посещал круж­ки технической учебы, читал литературу. Когда производился ремонт машины, помогал слесарям, изучал каждый ее узел.

Я любил работать на ней. Когда я был кузнецом в деревне, то даже не предполагал, что существуют такие машины. Мне понрави­лась ее огромная сила и точность механизмов. В машину вмонтирован огромный разъемный штамп. Вес его достигает тридцати пудов. Пра­вая половина штампа неподвижна, а левая легко отходит — сле­дует лишь нажать на педаль. По самой середине штампа парал­лельно полу проходят три — четыре «ручья», похожие на круглые желоба. Когда левая половина штампа отходит для удара, «ручей» разделяется на два полукруга. Сзади находится высадочный ползун, он производит нажим вдоль «ручья». Раскаленная заготовка, пропущенная через все «ручьи», обжатая с трех сторон, принимает вид го­товой детали. И вот тут-то нужна расторопность: будешь медленно перекладывать заготовку из одного «ручья» в другой — она может остыть и точной детали не получишь.

Большое внимание я обратил на ручной инструмент. Взять, к примеру, обыкновенные кузнечные клещи. Делались они раньше так, что держать ими кругло-цилиндрическую заготовку было очень трудно. Я подогнал «губы» клещей по форме поковки, и все пошло хорошо: деталь держать стало легко, из клещей она не вываливает­ся. От печи к ковочной машине установил так называемые склизы, напоминающие металлический барьерчик. Пользуясь склизом, можно без больших физических усилий доставить тяжелую заготовку от печи к машине.

В цехе принято было укладывать готовые поковки в высокие «пирамиды». Получалось красиво, но на это терялось много времени, так как поднять тяжелую деталь на высоту нелегко. Я перешел на укладку низких «пирамид». На этом я сберег не менее часа.

* * *

В нашей кузнице работал искусный кузнец Елизар Васильевич Куратов. Я был рад, когда летом 1945 года нас поставили работать на одну ковочную машину. Автозавод готовился к переходу на мас­совый выпуск легковых машин «Победа» и новых марок грузовиков.

С Елизаром Васильевичем мы стали встречаться ежедневно, сов­местно обсуждать производственные дела. Елизар Васильевич мне понравился: живой, напористый, веселый. Такой человек на месте не застоится, от поставленной цели не отступится, своего добьется.

— Соревноваться будем?—спросил меня Куратов при первой же встрече.

— Непременно, Елизар Васильевич, — ответил я. — Как можно без соревнования! Это уже теперь у нас в крови, привыкли работать с огоньком.

— Что же, с огоньком я гоже люблю, — засмеялся Куратов. — Выходит, мы с тобой характером сошлись.

Так началась наша дружная совместная работа. Познакомив­шись с Елизаром Васильевичем поближе, я убедился, что мой смен­щик — человек незаурядный. В нем была хорошая пытливость, по­стоянное стремление к новому. На ковочной машине мы с ним еже­дневно намного перевыполняли производственные задания. Больше, чем мы с Куратовым, во всей кузнице никто продукции не давал. Но я чувствовал, что мой сменщик не довольствуется достигнутым «потолком». Мне также не давало покоя то обстоятельство, что слишком уж мы долго держимся на одном уровне. Не может быть, чтобы все резервы были использованы!

Поскольку мы с Куратовым давали большое количество поко­вок, нам готовили металл на двух печах. Иногда же нас обслуживала только одна печь, а это вело к простоям. После того как печь загру­жена, необходимо ждать тридцать — тридцать пять минут, пока на­греются заготовки. Кончаются заготовки — новая партия кладется для нагрева. В течение смены в общей сложности терялось почти два часа.

Куратов подал мысль попробовать перевести печь на непрерыв­ную загрузку. Мы вместе с ним произвели расчеты. Нагревальщик должен прийти до начала смены, обеспечить заготовки на первые полчаса, а дальше по мере освобождения печи производить загруз­ку. Вынул одну заготовку — и сейчас же на ее место ставь новую. Этот метод нагрева полностью оправдал себя. Ковочная машина ста­ла работать безостановочно.

В тот день, когда печь была переведена на новый метод нагрева, Куратов отковал 815 деталей при норме 300. Он встретил меня воз­бужденный, довольный достигнутыми результатами.

— Видишь, какую копну наметал? — показал он на широкую «пирамиду» поковок.—Не отставай!..

Это был рекорд.

Но я твердо решил куратовский рекорд перекрыть. Для этого необходимо было изжить малейшие, пусть минутные, потери времени. То, что печь была переведена на непрерывную загрузку, — это был несомненный шаг вперед. Но были периоды, когда печи работали на горючем пониженного качества и нагрев заготовок задерживался.

Я предложил несколько расширить печь. Теперь имелся постоянный резерв заготовок. Вскоре я довел выработку до тысячи поковок.

— Крупно шагаешь, — сказал Куратов, узнав о моей выработ­ке.— Трудненько тебя догонять!

А сам тихонько посмеивается. По глазам вижу: что-то приду­мал он, что-то затеял, отставать от меня не хочет. Мои предположе­ния подтвердились. Неделю спустя прихожу в цех и слышу, что Елизар Куратов отковал 1100 деталей.

«Как это ему удалось?—думаю. — Просто за счет усилий, ра­сторопности такой скачок не сделаешь». Стал я в сторонке и смотрю. Обыкновенно при изготовлении фланца кожуха карданного вала, после того как одна деталь была откована, заготовка снова возвра­щалась в печь для нагрева. После этого отковывалась вторая деталь. Вот, смотрю, нагревальщик подал Елизару Васильевичу заготовку. Тот быстро взял ее клещами, заложил в машину, отковал один фла­нец и обрубил ее. Теперь полагалось бы заготовку нести обратно в печь, но вижу — Куратов опять заложил ее в штамп.

Вот тут-то я и понял, что моему другу удается с одного нагре­ва ковать две детали!

— Ты, наверное, думал, что я замерзну на своих показателях? Как видишь, оттаял, — сказал Куратов, когда закончил смену.

Я перенял опыт Куратова, как и он, стал делать два фланца с одного нагрева.

Правильное, умелое использование заготовок давно занимало меня. Принято было считать, что из одной заготовки можно полу­чить не более двенадцати фланцев кожуха задней полуоси. Между тем от каждой заготовки оставался изрядный, кусок. Мы неодно­кратно пробовали просунуть его до рабочих частей штампа, но вход в «ручей» был слишком узким, клещи в него не проходили.

Я предложил сделать глубокий конусный вырез около входа в «ручей». Теперь кузнец уже мог свободно просовывать клещи почти вплотную к месту захвата поковок штампом. Из каждого куска, оставшегося от поковки, я имел возможность отковать еще два флан­ца дополнительно. Это сберегало за смену почти полтонны металла. Но кое-кто воспротивился этому изменению в конструкции машины.

Меня уверяли, что, если клещи будут находиться слишком близко от штампа, он будет их «прикусывать».

Когда же я рассказал об этом предложении Куратову, он сразу оценил значение такого усовершенствования.

— Иди в партбюро, там быстро разберутся в этом деле.

В тот же день пошел в партбюро кузнечного корпуса. Положил перед секретарем сверток.

— Что принес? — спрашивает. — Подарок?

— Мой подарок, если принести, так он на стол не уместится — полтонны весит. Здесь лишь один обрубок.

Я рассказал о своем предложении, которое дает возможность на одной машине сберечь за смену полтонны металла.

Секретарь партбюро внимательно выслушал меня и сказал:

— Ты коммунист, Загорный, и обязан добиться своего. Хорошо, что пришел к нам. Поговорим с опытными инженерами, они помогут.

Специалисты внимательно отнеслись к моему предложению, одобрили его. Произвели, как мы просили, конусный вырез около «ручья». От заготовок оставались лишь небольшие отходы.

На этом я не успокаивался и продолжал искать новых путей поднятия производительности труда, добиваться лучшего использо­вания оборудования. В наших ковочных машинах штампы служили обычно при двухсменной работе не больше недели. Особенно скоро разрабатывались «пояски». Внешне они похожи на кольца, располо­женные на равном расстоянии друг от друга по всей длине русла «ручья». Нужны «пояски» для того, чтобы заготовка не скользила в «ручье». Но они скоро изнашивались, края выкрашивались, и штампы приходилось заменять. «Пояски» делались слишком узкими. Я предложил делать их шире примерно в два раза. Сделанные по моему заказу штампы с широкими «поясками», как я и предполагал, продержались вместо одной две недели.

...Наша дружба с Куратовым все более крепла. Работая с ним на одной машине, я многому научился.

Главным в нашей дружбе было то, что мы не имели друг от друга «секретов». Общими усилиями мы добивались успеха. ,Если у меня что не выходило, я обращался к Куратову, у него были за­труднения — он просил совета у меня. Многие рационализаторские предложения записаны на нас обоих.

Мы частенько бывали в гостях друг у друга. В воскресные дни отправлялись в театр. Другой раз сидим даже на концерте, а думаем о том, как бы поскорее осуществить какую-нибудь затею в своем куз­нечном цехе. В антракте Куратов бывало сидит за столиком в буфете и что-то чертит спичкой по столу. Жены наши сердятся:

— Нельзя вам встречаться в выходные дни — только и разго­воров, что о работе.

Елизар Васильевич смеется:

— Без умственной работы и в выходной обойтись невозможно. 1^наче застой в мыслях будет.

Все мы были очень рады, когда в 1946 году Куратову присудили Сталинскую премию.

Елизар Васильевич пришел на завод, как и я, из деревни, с той только разницей, что я с Украины, а он из Сибири. Бывший землекоп стал высококвалифицированным рабочим-новатором. Весь коллектив нашего огромного завода знает и ценит его. Многие учатся у него высокому мастерству.

* * *

Большое, незабываемое событие произошло в моей жизни в де­кабре 1949 года. Я с группой трудящихся города Горького был в Москве, присутствовал на торжественном заседании, посвященном семидесятилетию со дня рождения Иосифа Виссарионовича Сталина.

Мы пришли в Большой театр задолго до начала торжественно­го заседания. Но зал уже был заполнен. Всюду я видел счастливые лица. Все оживленно беседовали, поминутно поглядывая на сцену: всем хотелось поскорее увидеть родного Иосифа Виссарионовича.

Со мною рядом сидел старый рабочий, приехавший с Урала.

— Я с утра сегодня волнуюсь. Сталина увижу, — говорил он. — Задолго до начала сюда пришел... Самочувствие такое, словно в ду­ше обновление произошло... И с каждым хочется радостью поде­литься.

То же самое испытывал и я. По внезапно установившейся ти­шине я почувствовал, что наступает тот счастливый в моей жизни

момент, о котором столько мечтал: увижу человека, которому все мы, советские люди, обязаны своим счастьем.

Гром аплодисментов потряс театр. Сталин!.. Улыбаясь, великий вождь поднятой рукой приветствовал собравшихся.

Я тоже испытал, как говорил уралец, «душевное обновление»' Никогда еще не было у меня такого подъема, такого прилива сил.

Не прошло и трех месяцев, как в моей жизни произошло еще одной важное событие. В марте 1950 года мне была присуждена Сталинская премия. Когда об этом стало известно на заводе, около моей ковочной машины собрались товарищи, друзья. Они искренне, от всей души поздравляли меня с высокой наградой. Елизар Василь­евич Куратов, пожимая мне руку, говорил:

— Ну, вот теперь и я тебя поздравляю! Рад за тебя!..

Я часто думаю о нашей чудесной жизни. Какой простор для советского человека открыла большевистская партия! Работа прос­того кузнеца на виду у всего народа, и народ ценит его.

Много писем я получаю и от старых друзей и от незнакомых людей. Мой браг Василий Загорный, работающий директором МТС на Полтавщине, так писал мне: «Радуюсь твоим успехам, Андрей... Вспоминаю, как мы с тобой еще до коллективизации работали в де­ревенской кузнице. Тесно тебе было в ней. И вот теперь ты вышел на простор. Каждому из нас большевистская партия дала эту воз­можность, только твори, работай на благо Родины. Каждый совет­ский человек находит себе место в жизни».

Да, я нашел свое место в жизни. Нашел, потому что о совет­ских людях заботятся большевистская партия, великий Сталин.

 

АНДРЕЙ ПРОХОРОВИЧ ЗАГОРНЫЙ

 

И. БЕЛОВ,

старший мастер станкостроительного завода «Красный пролетарий», лауреат Сталинской премии

 

НАШ ВКЛАД В ПЯТИЛЕТКУ

 

Много лет прошло с тех пор, как я поступил учени­ком на завод «Красный пролетарий». Помню, как пятнадцатилетним юношей я впервые в жизни подо­шел к станку. Был это самый простой и примитив­ный токарный станок. Токарное дело мне очень по­нравилось, я к нему сразу же пристрастился. Меня увлекал процесс обработки металла, интересовала ра­бота самого станка, который, повинуясь воле челове­ка, придавал металлу самые разнообразные формы. Первое впечатле­ние было настолько большим и глубоким, что оно сыграло решаю­щую роль во всей моей жизни.

Токарному делу учил меня старый мастер Петр Николаевич Ла­тышев. Человек он был строгий, крутой, но справедливый. Именно он привил мне любовь к труду, к профессии токаря. Петра Николаеви­ча, проработавшего на производстве 56 лет, я всегда вспоминаю с чувством глубокого уважения и благодарности. Никогда не забуду, как Латышев, видимо, приглядевшись ко мне, однажды сказал:

— Надо из Белова сделать настоящего токаря.

Меня перевели на большой и по тем временам очень сложный станок. Я его быстро освоил, как-то сразу завоевал положение умелого рабочего и с тех пор вот уж три десятка лет неразрывно связан с «Красным пролетарием».

В наших советских условиях мало быть просто хорошим рабо­чим. Наиболее полное удовлетворение в жизни получаешь тогда, когда свою производственную работу сочетаешь с активным участием в общественной жизни.

В 1930 году меня, тогда еще беспартийного, выдвинули в комис­сию по чистке советского аппарата. Это доверие произвело на меня очень большое впечатление.

Проверяли мы Наркомат внешней торговли. Страна наша при­ступила тогда к выполнению первой сталинской пятилетки, и было очень важно сделать все советские учреждения гибкими, оперативны­ми, способными активно содействовать успеху выполнения плана со­циалистической реконструкции народного хозяйства.

Работа в комиссии по чистке меня многому научила. Я получил возможность практически ощутить размах строительства, развернув­шегося в нашей стране, ибо работа этого наркомата была тесно свя­зана с самыми различными отраслями народного хозяйства. В общем все это явилось для меня большой школой. Я вернулся на завод политически выросшим. Расширились мои представления о многих политических и хозяйственных вопросах. Именно к тому периоду относится мое вступление в ряды большевистской партии.

Помню, подошел ко мне коммунист Фрол Ермолаевич Романов, тогдашний председатель завкома нашего завода, и говорит:

— Ну вот, Иван Тимофеевич, почистил государственный аппа­рат, втянулся в общественную работу. Не думал ли ты о вступлении в ряды партии?

Он как бы разгадал мои мысли.

Я подал заявление с просьбой принять меня кандидатом в чле­ны партии. В 1931 году я был уже членом партии. В этот период осуществлялась большая реконструкция нашего завода, шло строи­тельство нового механического цеха, в котором я работал. От старых бромлеевских мастерских осталось одно лишь воспоминание. Создавались новые, замечательные производственные корпуса. Одновременно строились и жилые дома. Точно вихрем сметало старые покосившие­ся лачуги, которых было немало на Калужской заставе. Год от года она преображалась и теперь своими прекрасными строениями украси­ла новую Москву.

Мы радовались строительству новых корпусов нашего завода, но­вых жилых домов, куда вселялись первые ударники, всему тому гран­диозному строительству, которым была охвачена наша страна в годы первой сталинской пятилетки. Новые цехи наполнялись и новой тех­никой. Мы осваивали производство усовершенствованных токарных станков.

Пафос строительства, вдохновляющие выступления товарища Сталина, указывавшего народу единственно правильный путь социа­листической индустриализации нашей страны, воодушевляли ши­рокие массы трудящихся. Люди росли не по дням, а по часам. Вчерашние рядовые рабочие становились командирами производст­ва. Я также был назначен помощником мастера, а затем и ма­стером.

В 1938 году, когда меня в числе других командировали в Сое­диненные Штаты Америки, я уже был старшим мастером участ­ка. В Америке мы занимались приемкой закупленного оборудования.

Я попал в ту самую Америку, которую пропагандисты капитализма воспевали на все лады. И что же я увидел? Об этом стоит вспомнить и рассказать, тем более что в Америке в на­стоящее время угнетение рабочих и масштабы безработицы на­много превосходят даже то, что мне пришлось видеть своими гла­зами.

Как только я приехал в США и попал на завод «Мичиган-тул», мне как «русскому инспектору» (так называли нас — советских при­емщиков) сразу же вручили специальный значок, который во время пребывания на территории завода настоятельно рекомендовалось но­сить в петлице пиджака. Мне, так же как и некоторым другим нашим товарищам, казалось, что значок выпущен в ознаменование какого-нибудь важного события и его преподнесли нам для того, чтобы подчеркнуть свое уважение к советским гостям. Но такое предполо­жение оказалось ошибочным и наивным. Вскоре нам стало известно, что «деликатная» просьба администрации американского завода пре­следовала определенную цель: рабочие, увидав этот «опознавательный знак», не должны были подходить и разговаривать с нами. «Вот тебе и хваленая американская «свобода» и «демократия»!—поду­мал я.

Так встречали нас, советских людей, в «демократической» Аме­рике представители ее официальных кругов. Мы ездили туда для укрепления экономических связей, для развития торговли, а за нами устраивалась полицейская слежка. За одним из наших товарищей по­лицейский, переодетый в штатский костюм, ходил буквально по пятам.

Особенно в тяжелых условиях находится в Америке рабо­чая молодежь. На одном заводе я увидел молодых рабочих, ко­торые пять лет учатся, не получая никакого вознаграждения. А после учебы они вынуждены дать взятку, чтобы получить где-либо работу.

Зато на всех перекрестках можно видеть, как довольно взрос­лые ребята торгуют газетами. Тысячи юношей выполняют обязанно­сти курьеров, лифтеров, уборщиков, мусорщиков. Незавидна судьба американских юношей и девушек. Капитализм лишает их перспек­тив в жизни, душит их стремления, надежды, обрекает на прозя­бание...

В нашей стране, с тех пор как развернулось социалистическое строительство, началось осуществление планов сталинских пятилеток, советские люди не знают, что такое безработица. На наших заводах царит атмосфера творческого труда, новаторства. Систематически внедряются новшества, содействующие росту производительности труда. На американских же заводах рабочие не стремятся к росту производительности труда, ибо каждый из них знает, что стоит ему внести рационализаторское предложение, поднять выработку, как это сразу же приведет к увольнению с завода определенной группы ра­бочих.

Хорошо запомнился мне такой эпизод. Одна американская фир­ма выполняла наш заказ на станки. Завод работал в две смены, дело шло полным ходом. Когда станки были готовы и мы уже заканчива­ли их приемку, я вдруг обнаружил, что завод почти опустел. В чем де­ло? Куда девались рабочие? Оказывается, три четверти всего соста­ва рабочих было уволено, так как заводу после выполнения нашего заказа почти нечего было делать. В Америке, как в любой капита­листической стране, если какому-нибудь заводчику или фабриканту нужны рабочие, он их нанимает. Прошла в них нужда — выбра­сывает на улицу. Такова суть «американского образа жизни», о котором так много трубят американские империалисты и их наемная печать.

Своими глазами я видел, как безработица и болезни душат аме­риканских рабочих. Жене одного рабочего надо было срочно сделать операцию. За это нужно было заплатить 250 долларов, да кроме то­го внести 275 долларов за питание. Рабочему пришлось очень туго. С трудом он собрал эту сумму.

Когда я столкнулся с мрачной американской действительностью, увидел, в каком тяжелом положении находятся трудящиеся в Соеди­ненных Штатах Америки, чувство радости и гордости за свою ве­ликую социалистическую Родину еще больше наполнило мое серд­це. Американским рабочим просто-напросто непонятно, как это у нас, в СССР, все население пользуется бесплатной медицинской помощью, как это трудящимся во время болезни выплачивается пособие, рабо­чие и служащие пользуются ежегодными оплачиваемыми отпус­ками.

Возвратились мы на родную землю полные решимости работать еще лучше, еще производительнее.

* * *

Все предвоенные годы для нашего заводского коллектива были полны большого напряжения. Марка «Красного пролетария» завое­вывала все большую популярность.

В конце 1941 года наш завод был эвакуирован на восток. Но вскоре после того как гитлеровским бандам был нанесен сокрушитель­ный удар под Москвой, многие работники завода, в том числе и я, с небольшим количеством специального и уникального оборудования вернулись в родную столицу.

На «Красном пролетарии», который в то время изготовлял слож­ную продукцию, началось восстановление производства токарных станков. Для всех было ясно, что хотя станки и не стреляют, тем неменее они очень нужны для оснащения предприятий. И «Красный пролетарий» в годы Великой Отечественной войны давал нашей про­мышленности станки высокого класса. Сама организация производ­ства подверглась в те годы коренному изменению. Именно нашему заводу принадлежит инициатива перевода производства станков на поток, чего не знала и не знает ни одна капиталистическая фирма, занимающаяся изготовлением станков. Только в Советском Союзе впервые в истории мирового станкостроения выпуск станков переве­ден на поточный метод.

После Отечественной войны нам, станкостроителям, страна предъявила новые, более высокие требования. Наш завод в послево­енные годы освоил выпуск высокопроизводительных станков, свиде­тельствующих о дальнейшем развитии технической мысли советских станкостроителей.

В 1948 году перед нашим коллективом была поставлена задача значительно увеличить выпуск продукции при этом же оборудовании и прежнем числе рабочих.

Когда этот вопрос впервые обсуждался на заседании парткома, мне, как и другим членам партийного комитета, откровенно говоря, еще не было достаточно ясно, как и за счет чего мы будем выпол­нять новую, увеличенную программу. Но мы знали, что это за­дание партии и оно должно быть выполнено. Мы все понимали, что необходимо выявить внутренние, еще не использованные резервы, в наличии которых никто не сомневался. Пока что эти резервы не были полностью выявлены. Поэтому весь наш коллектив заботился о том, чтобы точно определить, где и какие имеются резервы, знать,

на чем сосредоточить свое внимание. Это было тем более важно, так как на нашем заводе были уже отдельные стахановцы, которые рабо­тали на скоростных режимах, но их опыт распространялся пока слабо.

В то время я учился на трехмесячных курсах повышения квали­фикации мастеров. Там я узнал о новом достижении ленинградского токаря Генриха Борткевича, снимавшего за минуту стальную нитку в 700 метров. Наши скоростники тт. Марков, Кузьмин, Угольков, Мурашов и другие снимали по 350—400 метров. А средние скорости резания на большинстве станков не превышали 35—50 метров в ми­нуту. Разница колоссальная. Как работал Борткевич, как он достиг таких успехов, никто пока точно не знал.

Окончив курсы, я вернулся на свой участок. В тот же день ко мне подошел заместитель главного технолога завода А. И. Болотин и спросил:

— Ты слыхал, Иван Тимофеевич, про Борткевича?

— Слыхать-то слыхал, только не могу понять, как он снимает нитку в 700 метров.

Болотин вкратце рассказал мне существо дела. Борткевич рабо­тал на больших скоростях, применяя очень твердые сплавы. Оказы­вается, появилось много новых сплавов, о которых мы еще не знали, применение которых, как это показал опыт Борткевича, дало поло­жительные результаты.

— Давай, Иван Тимофеевич, организуем на твоем участке ско­ростное резание, — сказал заместитель главного технолога.

Мне предложение понравилось. Этот вопрос, кстати, накануне обсуждался на специальном совещании в партийном комитете. Мы с Болотиным тут же решили, что надо начать с модернизации некото­рых наших станков. Вскоре на трех лучших станках была увеличена мощность электродвигателей, заменены шкивы моторов. Это дало увеличение скорости оборотов шпинделя. Плоские шкивы на двигате­лях и передних бабках были заменены текстропными, так как практи­ка показала, что плоские хлопчатобумажные ремни с металлическими сшивками при работе с полной нагрузкой буксуют, часто спадают и вызывают поломку резцов. Установка текстропных ремней взамен плоских позволила устранить этот существенный недо­статок.

Работать начали новыми твердыми сплавами, но заточка резцов делалась пока по-старому. Так как скорость вращения шпинделя зна­чительно возросла, появились большие неприятности со стружкой, которая разлеталась в разные стороны, засоряла участок, нару­шала безопасность работы не только самого станочника, но и работающих по соседству с ним токарей, фрезеровщиков, шлифов­щиков.

Надо было срочно принимать меры для предотвращения непри­ятностей также и со сливной стружкой. Сливной она называется по­тому, что из-под резца с большой быстротой стекает, точно струя воды, ровная и острая, как бритва, стальная лента.

Все мы — рабочие, мастера, инженеры — стали искать новую геометрию резца, который ломал бы стружку, да так, чтобы она дро­билась, сваливалась под резец или завивалась, но не разлеталась. С помощью инженера А. И. Болотина и начальника лаборатории реза­ния металлов инженера П. В. Губаренко в результате многочисленных экспериментов была найдена наиболее рациональная геометрия твер­досплавного резца со стружкозавивательной канавкой. Это сразу же облегчило положение и создало реальные условия для перевода новых станков на скоростные режимы. Вслед за первыми тремя станками на скоростные режимы были переведены еще пять станков, а затем и все остальные.

Таким образом, весь участок за небольшой отрезок времени был превращен в скоростной.

Но проблема превращения моего участка в скоростной решалась не только модернизацией станков, внедрением твердосплавных рез­цов со стружкозавивательной канавкой, укреплением стойкости обо­рудования на фундаментах, улучшением организации труда. Главное то, что надо было подготовить и приучить людей к работе на боль­ших скоростях. Далось это, конечно, не сразу. Трудно было людям, привыкшим на протяжении многих лет работать на сравнительно спо­койных режимах, сразу осваивать такие темпы, такие скорости, которые еще вчера не укладывались в их сознании. Но эта трудность бы­ла вскоре преодолена. Самое замечательное состояло в том, что кол­лектив участка очень благожелательно отнесся к идее перехода на скоростные режимы. У всех товарищей чувствовалось стремление пе­рейти от старых к новым методам работы. Этим в значительной ме­ре и определился успех нового дела.

Рабочие моего участка в большинстве своем пришли на завод в годы Великой Отечественной войны и в начале послевоенной пяти­летки. Молодежь, которой вообще присуще чувство нового, с боль­шим интересом, с большой охотой бралась за внедрение тех новшеств, которые начали осуществляться на участке. Станочницы Мария Ста­рых и Анна Жулина одними из первых освоили скоростные режимы.

 Вместе с ними старательно и настойчиво изучали новое дело Татьяна Ячменева и Любовь Прохорова. Исключительной старательностью отличалась также и токарь Анна Надина. Она никогда зря от станка не отходила и не давала покоя, если вовремя ей не дадут задания.

Особо мне хочется подчеркнуть положительную роль, которую при внедрении скоростного резания сыграли Татьяна Ячменева и Виктор Шумилин, вместе со мною получившие Сталинскую пре­мию.

Татьяна Ячменева всегда выделялась одним очень ценным каче­ством — умением организовать и повести за собой людей. Когда нуж­но на какое-либо дело поднять народ, Ячменева всегда выступает за­певалой среди своих подруг. Она пришла на «Красный пролетарий» в 1942 году и вскоре явилась одним из инициаторов создания на заводе фронтовой молодежной бригады. За отличную работу брига­де было присуждено первое место в нашем Ленинском районе. По­мню, как в разгар войны Татьяна Ячменева, тогда еще совсем моло­дая девушка, на совещании стахановцев станкостроительной промыш­ленности обещала работать по-фронтовому, трудиться вместе со всем коллективом так, чтобы удерживать на заводе почетное знамя. Вме­сте со всем нашим славным коллективом краснопролетарцев она вы­полнила свою клятву. Знамя Государственного Комитета Обороны присуждалось заводу тридцать три раза и оставлено у нас на вечное хранение.

Ячменева с каким-то особым энтузиазмом осваивала скоростное резание. В тот период, когда мы только начинали его внедрять, она была одной из тех работниц, на которых можно было вполне надеять­ся, которые от всей души радовались малейшему успеху и не уныва­ли при временных неудачах.

Виктор Шумилин, так же как и Татьяна Ячменева, пришел на завод в 1942 году. Было ему тогда всего-навсего пятнадцать лет. Понравился мне этот исполнительный паренек. Всегда с охотой брал­ся он за любое новое дело. Я заметил эту черту в характере Викто­ра, и когда нужно было заняться чем-нибудь новым, сразу же оста­навливал свой выбор на нем. Учил я его, как и всех других ребят, с большой охотой, а уж через три — четыре года этот парень, как гово­рят, вышел в люди. При внедрении скоростных режимов резания ме­талла Виктор Шумилин показал замечательные результаты. Он стал снимать 756 метров стальной нитки в минуту. До недавнего времени мы и мечтать об этом не могли.

Когда на опыте первых трех станков мы убедились в преимуще­ствах скоростного резания, все станочники сразу стали просить, что­бы и их станки модернизировали, чтобы и им дали возможность ра­ботать на больших скоростях. Помню, подошла ко мне Анна Жулина и говорит:

— Что ж это получается, Иван Тимофеевич? Одним созданы условия для скоростной работы, а другим нет.

Я успокоил Жулину, сказал, что нельзя всех сразу переводить на скоростные режимы; нужно предварительно все тщательно испро­бовать, испытать, а уж потом оправдавший себя опыт перенести на весь участок.

Когда наш участок целиком перешел на скоростные методы ра­боты, производительность труда резко возросла, значительно увели­чился выпуск продукции, поднялся заработок рабочих. Все это нас радовало, но вместе с тем обязывало и дальше повышать культуру в работе. Нельзя было, как это делалось раньше, вручную, по кустарному затачивать твердосплавные резцы. Во-первых, не каждому ра­бочему удавалось правильно их заточить и, во-вторых, такая за­точка приводила к быстрому износу дорогостоящих твердых спла­вов. Была организована специальная централизованная заточка. Каж­дый рабочий стал получать необходимое количество отличных резцов.

Скоростное резание показало, что на обработку деталей уходит меньше времени, чем на промеры, установку резцов и другие вспомо­гательные операции. В поисках путей сокращения расхода времени на вспомогательные операции инженеры Болотин и Петренко разработа­ли конструкцию электромеханического лимба, при помощи которого автоматически, без ручного замера осуществляется продольное точе­ние ступенчатых валиков. Если раньше рабочему приходилось заме­рять каждую ступень валика, останавливая для этой цели станок, то теперь при помощи лимба обточка многоступенчатых валиков про­исходит без остановки станка, без замеров. Все это делается авто­матически. Применение лимба намного облегчило и ускорило работу, сократило время ручных операций от 30 до 50 про­центов.

Мы обратили внимание на то, что можно сэкономить несколько секунд при протачивании канавок на ступенчатых валиках. Каждая из канавок протачивалась раньше отдельно. Было решено сконструи­ровать и применить заднюю резцедержавку, при помощи которой можно было бы по твердо установленным размерам протачивать од­новременно все канавки. Эта задача была успешно решена. Раньше на протачивание одной канавки рабочий затрачивал шесть секунд, двух канавок — восемь секунд. Кроме того, ему приходилось тратить пять — шесть секунд на то, чтобы точно выдержать расстояние меж­ду канавками. Теперь с помощью задней резцедержавки, на ко­торой сразу устанавливаются канавочные и фасонные резцы, на протачивание канавок и снятие фасок уходит всего лишь три секунды.

* * *

В связи с переходом на новые режимы на нашем пути встреча­лись серьезные трудности. Пришлось, например, затратить немало

времени на организацию технического обучения рабочих, на повыше­ние их производственно-технической грамотности. Старых знаний бы­ло недостаточно для того, чтобы уверенно работать на больших ско­ростях.

Это я особенно почувствовал во время одного весьма курьезного случая. В связи с тем что мы стали применять скоростные режимы, к нам на участок начали приходить работники других заводов Мо­сквы. Кто-то из гостей спросил одну из работниц, какая скорость ре­зания на ее станке. Она ответила: «Восемьсот». Я случайно стоял ря­дом и, когда услышал этот ответ, чуть не ахнул. Работница по незна­нию спутала скорость резания с количеством оборотов шпинделя. Для меня стало ясно, что надо как можно скорее налаживать техни­ческое обучение.

Чувствовалась также большая необходимость в том, чтобы объ­яснить рабочим свойства всех видов твердосплавных резцов, расска­зать, что, например, формула «Т15К6» означает состав резца, содер­жащий 15 процентов титана, дающего крепость, и 6 процентов ко­бальта, дающего вязкость. Об этом рабочие должны были знать, и мы им в этом помогли. С помощью инженерно-технических ра­ботников для рабочих нашего участка был прочитан курс лекций по скоростному резанию, металловедению, о чертежах, о рез­цах.

Многие трудности теперь остались позади. Скоростное резание завоевало у нас на участке прочное место. Люди даже не представ­ляют себе, как они могут работать без скоростных методов, по-старо­му, на «тихом ходу», как было год — два назад.

Вполне понятно, что, узнав о присуждении нам звания лауреа­тов Сталинской премии, я испытал не только чувство радостного вол­нения, но вместе с тем и чувство огромного морального удовлетворе­ния. Конечно, никто из нас — ни я, ни рабочие нашего цеха, в том числе Шумилин и Ячменева, — добиваясь внедрения скоростных ре­жимов, не предполагали, что наш труд будет так высоко оценен. Мы делали свое дело, работали так, как учат нас большевистская партия, товарищ Сталин, и старались внести свой вклад в послевоенное раз­витие народного хозяйства.

В тот день, когда я прочитал решение правительства о присуж­дении мне и моим товарищам Сталинской премии, я был растроган до глубины души.

На цеховом митинге перед лицом своих товарищей я горячо по­благодарил большевистскую партию, советское правительство, нашего дорогого и любимого товарища Сталина за огромную заботу о лю­дях труда, о простом советском человеке.

Вслед за мною выступил Виктор Шумилин, а после него на три­буну поднялась взволнованная Татьяна Ячменева. Все приготови­лись ее слушать. Татьяна стояла смущенная и растерянная. Вижу — на глазах появились слезы, не может сказать ни слова. Все присут­ствовавшие, которым и без слов было ясно, что хотела и что могла сказать молодая работница-комсомолка Татьяна Ячменева, дружно зааплодировали...

У меня же лично после всех приветствий, после речей и поздрав­лений было такое ощущение, будто передо мной уйма неокончен­ных дел.

Товарищ Сталин учит нас, советских людей, что нельзя доволь­ствоваться достигнутым, что нужно постоянно двигаться вперед, что остановиться на месте — значит отстать.                

Мы внедрили на участке скоростное резание, добились значи­тельного увеличения выпуска продукции. Производительность труда поднялась, заработная плата рабочих выросла.

Наш участок теперь выпускает продукции значительно больше, чем до войны, а число рабочих уменьшилось на одну треть.

Скоростное резание значительно сократило время обработки из­делий. Раньше, например, шлицевый валик обтачивался четыре мину­ты, а теперь всего пятьдесят семь секунд. С использованием машин­ного времени мы, несомненно, продвинулись вперед. Что же касается вспомогательных операций, то на них уходит больше времени, чем на механическую обработку. Вот здесь-то и заложен источник дальней­шего увеличения выпуска продукции.

Я ставлю перед собой задачу добиться того, чтобы 60 процентов рабочего времени уходило на машинную обработку, а 40 — на вспо­могательные операции. В этом направлении в ближайшее время будет

работать коллектив участка, наши технологи и конструкторы. Мы обязаны до минимума свести вспомогательные операции и ручной труд.

Наше внимание, внимание инженерно-технических работников, направляется в сторону наибольшего применения пневматики, автома­тики и телемеханики. Именно здесь заложены огромные резервы.

Мне хорошо запомнились слова наших вождей В. И. Ленина и И. В. Сталина о том, что к коммунизму мы можем прийти только на базе высокой, большей, чем при капитализме, производительности труда. Приятно сознавать, что внедрением скоростных режимов реза­ния мы способствуем новому подъему производительности труда и этим вносим свой вклад в строительство коммунизма.

 

 

ИВАН ТИМОФЕЕВИЧ БЕЛОВ

 

А. МЕДВЕДЕВ,

бригадир проходческой бригады треста Мосшахтострой, лауреат Сталинской премии

 

СВЕТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Приказ об увольнении в запас почему-то не обрадо­вал меня. Жаль было расставаться с друзьями и то­варищами. Вместе с ними два года делил я будни армейской жизни. Беспокоило и другое: впереди ле­жало много дорог, широких и светлых, а по какой пойти — выбора еще не сделал.

Но не легкой жизни искал я, думая о будущем. Трудиться я привык с детских лет: перед уходом в Красную Армию работал грузчиком. Снова взяться за эту профес­сию? Конечно, каждый труд почетен в нашей стране, но годы, про­веденные в армии, не прошли даром: я учился, рос. Хотелось лучше послужить своей Родине, вырастившей и воспитавшей меня.

Этими думами поделился я со своим закадычным другом Николаем Марычкиным. Потомственный шахтер, смелый, выносли­вый солдат, он всегда внушал мне глубокое уважение.

— Знаю, Аристарх, о чем мечтаешь, — сказал он. — Мой со­вет: поедем в Донбасс, будешь шахтером. Эта профессия как раз тебе по плечу.

О шахтах представление у меня было слабое. Знал, что партия и правительство уделяют шахтерам большое внимание, что направ­ляют в шахты много механизмов. Знал, что донецкие горняки бы­

ли зачинателями стахановского движения. Все это заставило меня задуматься над предложением товарища.

Николай Марычкин — опытный проходчик — горячо уговаривал меня. Чувствовалось, от души любит он шахтерское дело и гордится им. Мне это понравилось.

Николай подробно рассказал мне о труде советских шахтеров.

— Конечно, новичок, кроме черного угольного пласта, ничего в шахте не увидит, — начал Николай. — Однообразным покажется ему угольное производство. Между тем, сколько интересного, неожидан­ного встречает горняк, особенно проходчик. Вот, скажем, нарезаешь штрек — подземный тоннель. Сангиметр за сантиметром, метр за метром продвигаешься по неизведанным местам. А что ожидает впе­реди? Может, плывучие пески, подземные воды, опасные сдвиги пла­стов. Геологическая разведка еще не в силах точно определить пове­дение недр, не всегда угадывает, какие могут быть «сюрпризы». Мы, проходчики, уточняем эти сведения, боремся со скрытыми силами природы. Мы всегда настороже, подтянуты, бдительны... Вот тебе и подойдет эта специальность проходчика... Проходчики — это развед­чики недр. Понимаешь?

Меня подкупали слова «разведчики недр».

— Так вот, поедем в Донбасс, — сказал Николай, — будем ра­ботать вместе. Только учти: стал шахтером — отдавай горняцкому делу всего себя.

И он протянул мне руку. Я крепко ее пожал.

Ни разу потом не пожалел я о принятом решении, хотя на пер­вых порах трудностей встретилось немало.

Сама жизнь убедила меня в том, что все хорошее — результат больших усилий, суровой борьбы. Поэтому в армии я по своему же­ланию стал разведчиком-наблюдателем, неплохо справлялся со своими обязанностями. В запас ушел младшим командиром.

* * *

В ноябре 1938 года мы приехали в Донбасс. Но там пришлось расстаться со своим другом. Меня направили на шахту «Томашевка» треста «Лисичанскуголь», а Николая на другую шахту. Первые два месяца был учеником крепильщика. Моим учителем был потом­ственный шахтер Клим Иванович Филярский. Он погиб во время Отечественной войны. Это был шахтер-энтузиаст, до самозабвения любивший свою профессию.

— Выучишься крепить — настоящим горняком будешь! — ча­стенько говорил он мне.

Советские горняки любят свою профессию, гордятся ею. Неуто­мимые труженики, они стремятся дать Родине как можно больше «черного золота».

Продажные американские и иные писаки по заданию своих хо­зяев скрывают от читателей правду о свободном творческом труде советских шахтеров. Лживые буржуазные газеты умалчивают, почему мы, труженики страны социализма, постоянно заботимся о повыше­нии производительности своего труда. Простые советские люди стре­мятся обогнать время, ускорить движение машин. Они трудятся на самих себя, на свое родное государство. И чем наша страна крепче и богаче, тем счастливее наши люди! Зачем рабочему капиталисти­ческой фабрики повышать производительность труда? Сделай он это — завтра же тысячи его товарищей будут выброшены за ворота, пополнят многомиллионную армию безработных. От этого прибыль, только капиталисту, а рабочим становится еще тяжелее.

У нас же работы сколько угодно — выбирай любую по соб­ственному желанию. Государство идет нам навстречу. Скажу о себе. Когда я впервые пришел на шахту, увидел, с какой любовью при­нимают у нас новичков, как внимательно обучают их мастерству.

С помощью товарищей я быстро освоил специальность крепиль­щика, перенял от них многие навыки, а главное — любовь к горняц­кому делу.

Ответственны обязанности крепильщика — закреплять деревянны­ми стойками обнаженную кровлю. Я весь ушел в эту работу. Но ме­ня не покидала мысль стать разведчиком недр. В свободное время я шел в забой, присматривался, как проходчики нарезают штреки, на практике учился рубать уголь, извлекать породу.

Однажды водоносный песок — плывун прорвался у забоя и начал расползаться по выработанному пространству. Признаться, я немного

оробел. Не теряясь, проходчики и крепильщики поспешили к месту прорыва. Я последовал за ними. Участвуя в устранении этой аварии, я понял, что шахтер, и прежде всего проходчик, должен в совершен­стве владеть смежными специальностями. Он-забойщик, крепиль­щик, путевой рабочий. Поэтому я и вникал во все «мелочи», старал­ся стать, если так можно сказать, шахтером-универсалом. Впослед­ствии это мне очень пригодилось.

Более трех лет поработал я на шахте «Томашевка» — то кре­пильщиком, то забойщиком. Не переставая, учился. Учителем моим был весь коллектив. Все, что встречал нового, полезного, я перени­мал и применял на практике. С каждым днем росла производитель­ность труда. Уже тогда я оценил силу знаний, силу передового опы­та. Следил за всем новым, возникавшим не только на нашей шахте, но и на соседних, лично знал многих стахановцев и не упускал случая побеседовать с ними. Мой бывший учитель Клим Иванович, с кото­рым я часто встречался, как-то сказал:

— Ты, Аристарх, вроде губки. Вбираешь, вбираешь и никак не насытишься.

— Знать хочется побольше! — отвечаю ему.

— Это хорошо, — поддержал меня старый горняк, — желаю те­бе удачи.

В те годы я выполнял ежемесячно по полторы—две нормы. Иногда давал и третью. Как и все стахановцы, чувствовал внимание и заботу коллектива.

У меня сложилось мнение, что только на проходке я смогу с наибольшей пользой применить свои силы. И я уже готовился стать разведчиком недр, но вот началась Великая Отечественная война.

Хотелось на фронт, но тыл нуждался в шахтерах. Из Донбасса нас направили в Кузнецкий бассейн. Уже в пути услышали радост­ную весть: враг под Москвой разбит, освобожден Подмосковный угольный бассейн. Эшелон был направлен в Мосбасс. Мы прибыли в Сталиногорск восстанавливать шахты.

* * *

Подмосковье... По склонам, на вершинах холмов, а то и просто в низине раскинулись шахты, вокруг — города и горняцкие поселки

с их белыми домиками. Лес копров, терриконики, груженные углем поезда, автомашины с оборудованием — таков сегодняшний Москов­ский угольный бассейн. Живой, шумный, деятельный!

Не таким был Мосбасс в 1942 году. Гитлеровцы нанесли ему глубокие раны. Были разрушены и затоплены шахты, превращены в груды развалин жилые кварталы. Партия и правительство дали задание восстановить и построить новые шахты и жилища. Горняки горячо взялись за дело. Вот когда мне особенно пригодились зна­ния, накопленные в Донбассе! Я руководил бригадой опытных шах­теров. В зависимости от того, какое задание было важнее, работал крепильщиком, забойщиком, навалоотбойщиком, пробивал дренаж, настилал пути.

В Мосбассе мы были в полном смысле слова разведчиками, рас­чищающими путь для бригад, добывающих уголь. И как разведчиков нас перебрасывали с шахты на шахту. Победы наших войск на фрон­те воодушевляли нас, и мы трудились не покладая рук. Страна с каждым месяцем получала все больше и больше угля.

В течение почти девяти военных и послевоенных лет я участво­вал в восстановлении и строительстве многих шахт Донского и Сталиногорского районов. Вот и теперь, проезжая по дорогам Мосбасса, я с гордостью отмечаю: эту шахту восстанавливал, а эту строил.

Сроки восстановления и строительства шахт были сжатые. Преж­ние методы работы, особенно в строительстве, оказались устаревши­ми. Горняки на ходу придумывали новые, более совершенные. Кое- что новое внес и я.

В конце 1943 года меня направили на тридцать вторую шахту треста «Красноармейскуголь». Она была почти готова: пройден вен­тиляционный ствол, нарезаны штреки, настланы пути. Однако до­бывать уголь не могли. Главный ствол, предназначенный для подъе­ма угля из шахты на поверхность, не был готов. Нужно было ждать еще три месяца. В то напряженное время это было невозможно. Ин­женеры, стахановцы дневали и ночевали на работе, волновались и спорили.-Перед нами стояла главная задача — ускорить сооружение ствола. При проходке его сверху вниз очень много ценного времени уходило на выгрузку породы. А если проходить ствол снизу вверх, то

породу можно было бы спускать в. штреки, которые к тому времени были готовы, а уж после выдавать ее на-гор&. Это я и предложил на производственном совещании.

Долго я вынашивал эту мысль, был убежден в ее правильности и все же чувствовал себя, как на иголках. Меня волновал вопрос: примут или отвергнут? Ведь проходка ствола снизу вверх — совер­шенно новое дело.

— Предложение Медведева — пустая фантазия, — сказал кто-то из присутствовавших. — Практика ничего подобного не знает, а ра­ботать на авось теперь не время.

— Мало ли что было раньше! — возразил я. — Когда-то обуш­ком уголь рубили, а сейчас комбайн имеем.

— Нового бояться нечего. Зато сколько сэкономим суток для проходки!—сказал один из инженеров.          -<

Мнения разделились. Но меня поддержал также начальник строительства Михаил Михайлович Хрущевский. Он приказал немед­ленно сделать точные технические расчеты. Вскоре инженеры при моем участии обосновали правильность моего предложения и разра­ботали его технологию.

Когда план проходки был готов, начальник строительства спро­сил меня:

— Возьмешься, Медведев?

— Давно об этом думал.

Восемнадцать погонных метров ствола с полной отделкой мы прошли за двадцать семь дней, то-есть на два месяца быстрее, чем предполагалось при старых методах. Так стахановский труд в соеди­нении с наукой принес нам победу.

В конце 1945 года нашу бригаду командировали на строитель­ство Сталиногорской шахты № 21-бис. Когда я первый раз спускал­ся по стволу, то попал под «дождь». Через несколько секунд промок до нитки. Позднее выяснилось, что рядом находились какие-то под­земные воды. Они проникали в ствол, затрудняли подъем. Много времени потеряли мы на глубинную разведку, но зато обнаружили что вода находится в расположении угольного пласта, заключенного между известняками и породой. Надо было «поймать» воду, напра­

вить ее в одно русло. Как это сделать? Помогли инженеры. Посколь­ку водоносный угольный пласт примыкает к стенке ствола, решили вырубить этот пласт. В стене ствола прорубили окно, сюда пустили воду. Чтобы вода не уходила в породу и известняки, пространство, освобожденное от угля, забетонировали. На породу, кроме того, на­ложили железные листы. Так мы избавились от воды.

* * *

Лето 1949 года справедливо называют в Мосбассе «летом ре­кордов». И что важно, — достигались они разными коллективами и совершенно различными методами. Вызвано это было историческим постановлением партии и правительства об увеличении добычи угля на шахтах Подмосковного бассейна.

Чтобы обеспечить рост добычи угля в ближайшие пять лет в полтора раза, шахтостроители обязаны были сократить сроки соору­жения новых угольных предприятий, быстрее сдавать их в эксплуатацию. Эту задачу шахтеры восприняли как свое родное, кровное дело. С карандашом в руках подсчитывали они новые резервы, на­мечали пути выполнения задания. А вскоре с шахт-новостроек стали поступать радостные вести о невиданных дотоле темпах прохождения стволов, горных выработок, сооружения новых домов.

Первый всесоюзный рекорд проходки штреков был установлен бригадой Михаила Кузнецова. Она продвинулась за месяц на 420 метров. Весть об этом выдающемся достижении взволновала всю нашу бригаду.

— Что же, Аристарх Иванович, — неужели мы в долгу оста­немся?— спросил Василий Гавричкив.

— Или сил у нас нехватит?—поддержал товарища Иван Рылько.

— Сил-то, может, и достаточно, — уклончиво отвечаю им, — да условия в забое тяжелые. Сами видите — плывуны, вода, кровля сла­бая. Как бы не оскандалиться!

Признаться, я и сам давно обдумывал план скоростной проходки. Ясности еще этот план не приобрел, но зацепиться было за что. Я многое слышал о потоке, о часовом графике. Мне казалось, что

равномерное, рассчитанное по часам и минутам производство опера­ции может быть осуществлено и при нарезке штреков. Рассказал об этом бригаде.

— Я так считаю,—сказал молодой проходчик Слава Котляров,— повторять достижение Кузнецова нам не к лицу, надо прыгнуть вы­ше. На это и будем рассчитывать.

После разговора в бригаде я направился к начальнику Сморо- динского строительного управления Константину Григорьевичу Аки­менко. Рассказал о нашем плане скоростной проходки, о боевом на­строении бригады.

— А я так и думал, что ты придешь с хорошим предложе­нием, — сказал Акименко.

Через два дня в кабинете начальника собрались на совещание инженеры, техники, члены моей бригады. Каждый пришел с готовы­ми, тщательно обдуманными предложениями. Когда главный инже­нер Афиногенов изложил проект скоростной проходки, начались оживленные споры. Они в основном касались способа отбойки и транспортировки угля.

— Транспортировать уголь, — говорил механик Иван Василье­вич Горбачев, — рекомендую скребковым конвейером.

— Да, но его нужно часто удлинять, а это отнимет много вре­мени, — ответил ему Афиногенов.

— Сумеем удлинять его без остановки проходки, — вмешался я в разговор, а затем подробно изложил свое предложение.

Еще перед совещанием мы с И. В. Горбачевым обдумали, как можно удлинить конвейер без остановки проходки. Суть нашего предложения заключалась в следующем. Пока старый конвейер бу­дет отгружать уголь, над ним, на определенном расстоянии от за­боя, на металлических подставках надо монтировать привод, а от него — секции и рештаки. Последние надо подвешивать к головкам крепления. Когда нужно, старый конвейер выключается, секции ново­го конвейера соединяются с натяжной головкой, и конвейер снова включается в работу. Все это займет не больше тридцати минут. Но чтобы и в эти полчаса не приостанавливать проходку, привод надо подключать в то время, когда под забой становится крепежная рама.

Правда, на это предложение последовало возражение. Один мо­лодой проходчик сказал, что, когда поставят транспортер и настелят пути, в штреке и так тесно будет, а тут еще привод надо будет мон­тировать.

— Выход есть, — ответил Горбачев, — для привода в стенке штрека вырубать будем ниши.

После детального обсуждения наше предложение было принято. Это обеспечивало непрерывность производственного процесса.

Так, шаг за шагом из многих предложений отобрали лучшие и составили подробный план скоростной нарезки горных выработок. Я не стану касаться здесь всех технических подробностей этого плана. Главное в нем было то, что все основные операции по проходке штре­ков переводились на поток. Это в свою очередь требовало совершен­ной точности и своевременного проведения всех работ. Малейшее нарушение графика одним человеком обрекало на неуспех весь кол­лектив.

Моя бригада, пополненная опытными рабочими, была разделена на три звена по восемь проходчиков. Каждое звено производило за­рубку угля, его транспортировку, устанавливало крепление, наращи­вало конвейер.

План предусматривал повышенную техническую вооруженность забоя. Например, решили использовать четыре отбойных пневмати­ческих молотка. Чтобы все они действовали одновременно, мы ввели новый способ выемки угля — уступами. Что это значит? Представьте себе забой. Высота его 2,2 метра. Сначала уголь отбивается в верхней половине на глубину больше метра, потом в нижней половине, и так непрерывно. Однако брать верхний ярус угля сразу четырьмя мо­лотками оказалось невыгодно: проходчики мешали друг другу. Ста­ли сверху отбивать двумя молотками. На нижней же пачке действо­вали попрежнему четыре молотка.

'Усовершенствовали мы также процесс крепления забоя, навалки угля, откачки воды. Словом, всюду сумели найти дополнительные ре­зервы, лучше организовать труд, правильнее использовать технику.

С первых дней работы по-новому среди проходчиков разверну­лось боевое социалистическое соревнование. Люди глубоко чувство­

вали свою ответственность перед Родиной. Часто навещал я проход­чиков первой и второй смен. Сам я работал в третьей. Горняки рассказывали мне о своих успехах. Однажды радостный и воз­бужденный Василий Акопян, встретив меня, сказал:

— Аристарх Иванович, я выполнил норму на 180 процентов. Обязательство перекрыто.

Через минуту слышу голос Славы Котлярова:

— Поздравь меня, Аристарх Иванович, две нормы дал.

Такие же хорошие новости сообщил мне Евгений Волобуев, Иван

Прудкин и другие товарищи. Начинается обсуждение итогов смены. Все интересуются работой друг друга, обмениваются опытом с луч­шими стахановцами. Некоторые проходчики просят:

— Аристарх Иванович, поставь меня завтра в паре с Котляровым. Посмотрю, почему он вырабатывает больше, чем я, и поучусь у него.

Пятнадцать метров в сутки проходила бригада, невзирая ни на какие трудности. В месяц это составило 450 метров!

Когда были пройдены последние метры штреков пусковой шахты и расчищен путь для наступления на уголь, товарищи по работе креп­ко пожимали нам руки. Это было от всего сердца.

После того как моя бригада установила новый рекорд проход­ки, превысив на 30 метров прежний рекорд бригады Михаила Кузне­цова, к нам в забой стали приезжать горняки других бассейнов. Были туляки, уральцы. С лауреатом Сталинской премии бригадиром скоростников-проходчиков бокситовых рудников Урала Нигмаджаном Минзариповым мы особенно долго беседовали. Он изучил наш ме­тод проходки и, покидая шахту, сказал:

— Спасибо, товарищи! Многому у вас научился. По-новому вы организовали транспортировку угля, а у нас это занимает очень мно­го времени. Применим ваши методы у себя на Урале.

Записная книжка знаменитого проходчика Минзарипова была вся заполнена цифрами, схемами, расчетами, показывающими орга­низацию работ в нашем забое.

Мы от всей души приветствовали гостей из других бассейнов. Подробно рассказывали им о том, как советские специалисты помог­ли нам составить план скоростной проходки и умело применить нашу

богатейшую советскую технику. Наш успех — это успех не только моей бригады, но и всего коллектива шахты, всего треста, всего Мосбасса.

Мы совершенствовали методы проходки штреков, добивались высокой производительности труда не ради похвалы или большо­го заработка. Мы думали только об одном: досрочно сдать в эксплуатацию шахту-новостройку, чтобы уголь из нее могли добывать не через год, как было запланировано, а через четы­ре месяца.

Отрадно сознавать, что наш пример нашел многих последова­телей и способствовал дальнейшему росту рядов стахановцев. Давно ли молодой проходчик Николай Телегин был рядовым? Теперь он руководит стахановской бригадой скоростников, стал знатным челове­ком Мосбасса. В апреле этого года его бригада, состоящая из вы­пускников горнопромышленной школы, за десять дней прошла 104 по­гонных метра штрека.

Доволен я и тем, что мы не только сумели доказать возмож­ность внедрения потока в сложное горнопроходческое дело, но и до­бились коллективного стахановского труда. В нашей бригаде не бы­ло ни одного проходчика, который давал бы меньше 180 процентов нормы.

Никогда не забуду день 4 марта 1950 года. Группе инженеров и стахановцев, в том числе и мне, за усовершенствование скоростных методов прохождения горных выработок присуждена Сталинская премия. Это огромное событие в моей трудовой жизни. Еще глубже оценил я заботу большевистской партии и советского правительства о простых тружениках нашей страны.

С какой радостью и гордостью поздравляли меня друзья по ра­боте. Добился успеха — доволен, а с тобой вместе доволен коллектив шахты, весь советский народ, любимый товарищ Сталин. Знает он, что где-то в забое Аристарх Медведев пробивает дорогу, по которой потечет уголь.

* * *

Неузнаваемо изменился Мосбасс в годы послевоенной сталин­ской пятилетки. Вместе со своей бригадой строил я много новых

шахт, часто бываю в них. Наши шахты стали лучше, красивее, чем до войны, а главное — оборудованы они новейшей техникой.

Растут, хорошеют наши горняцкие города и поселки. Нельзя сравнить довоенный Сталиногорск — центр Московского угольного бассейна — с нынешним Сталиногорском. Теперь это большой про­мышленный город, окруженный кольцом механизированных шахт. Озелененные и асфальтированные улицы, дворцы культуры, кино­театры, магазины, парки, скверы — таким стал этот город за два­дцать лет со дня его основания.

Мне особенно видны перемены, которые произошли на шахтах в послевоенные годы. Нам, рядовым труженикам, отрадно, что эти перемены — результат отеческой заботы партии и правительства о горняках, об их здоровье, об охране труда.

Взять, к примеру, новую, сорок первую шахту треста «Донской- уголь», которую мы строили. Подъемный, или, как мы называем, рудничный двор этой шахты напоминает станцию московского метро. Рудничный двор высок, просторен, закреплен железобетоном, освещен лампами дневного света. Воздух чистый и свежий. В рудничном дворе нет сутолоки. К стволу подходят груженные углем вагонетки. Слы­шатся звонки электровозов, доставляющих вагонетки к подъему.

Чисто, светло в подземных тоннелях-штреках. Поблескивают уз­коколейные пути, сверху проложены троллейные провода. Проносят­ся на полной скорости подземные поезда. Опустись в такую полно­стью механизированную шахту — забудешь, что находишься под зем­лей. Советская совершенная шахта — это завод, добывающий уголь — хлеб нашей промышленности.

Лавы, где непосредственно добывается уголь, оснащены разно­образными машинами. Они освобождают горняков от многих трудо­емких работ. На этой шахте завершается комплексная механизация. В лавах и забоях уже теперь действуют горные комбайны. Эти агре­гаты механизируют все процессы добычи. Уголь от места его залегания до железнодорожных вагонов на поверхности подает­ся машинами, идет на-гор& непрерывным потоком, как по конвейеру.

— В наши шахты скоро можно будет спускаться в праздничной одежде, — сказал как-то мне Слава Котляров.

— Да, скоро, — отвечаю ему. — Быстро идет вперед техника. Механизмы все больше вытесняют ручной труд...

— Что ж, механиками будем, специалистами.

— Выходит, что так...

И горняцкие поселки преобразились, а вновь построенные похо­жи на небольшие города. Вот, к примеру, наш поселок, возникший около шахт-новостроек. Каждый день хожу я по его улицам и каж­дый раз с гордостью гляжу на прекрасные двухэтажные дома. Вдоль улиц посажены деревья, в центре поселка и у общественных зданий разбиты скверы.

В поселке есть школа-десятилетка, большой клуб, несколько ма­газинов, столовая, поликлиника. Ребятишки наши воспитываются в детских яслях и детских садах. Квартиры шахтеров удобны, благо­устроенны.

В прошлом году в Мосбассе побывала делегация шотландских шахтеров. Иностранные гости всему удивлялись: и быстроте, с какой после войны советский народ восстанавливает свое хозяйство, и на­шим механизированным шахтам, и нашим стахановцам. Судя по их рассказам, столица Англии — Лондон, сильно пострадавшая от нале­тов гитлеровской авиации, сейчас, в мирное время, почти не восста­навливается. Прошло уже более пяти лет, а в городе можно еще увидеть следы больших разрушений. Очень много домов-полуразвалин. Наши гости рассказали, что сегодняшний Лондон имеет та­кой вид, будто он переживает первые дни после окончания войны. На месте разбитых зданий для английских рабочих построены так называемые «бевинские» домики-халупы, которые не защищают даже от ветра.

Советские шахтеры отлично знают, кому они обязаны своим счастьем, знают, кто зажег свет под землей. Мы глубоко благодарны своему первому другу, заботливому и любящему отцу Иосифу Виссарионовичу Сталину. Его заботами возвеличен в нашей стране шахтерский труд.

Вместе со всей горняцкой армией шахтостроители Мосбасса отвечают на эту заботу стахановским трудом. В Донском районе ныне действует несколько новых шахт. В их сооружении участвовала и моя бригада. Первую из них мы строили около пяти лет, вторую — три с половиной года, третью — два с половиной, а четвертая, где мы установили рекорд проходки, построена за полтора года.

Это результат роста технической культуры советских людей, ро­ста всей нашей страны, результат социалистического соревнования.

Сейчас с новой силой разгорается соревнование среди шахтеров Советского Союза. Горняки Мосбасса в письме товарищу Сталину обязались досрочно выполнить план 1950 года.

Это письмо вместе со всеми горняками Мосбасса обсуждала и принимала наша бригада. Есть у нас такая думка: превзойти свой рекорд, пройти за месяц не меньше 500 метров штреков.

И мы этого добьемся, потому что слово шахтера твердое слово.

АРИСТАРХ ИВАНОВИЧ МЕДВЕДЕВ

А. РИИЗМАА,

торфмейстер торфобрикетного предприятия Тоотси, лауреат Сталинской премии

 

КОЛЛЕКТИВ НОВАТОРОВ

 

Ранней весной 1945 года я впервые приехал рабо­тать на торфобрикетное предприятие Тоотси.

Мне было уже тридцать два года, но хорошей специальности, которой бы я отдался целиком, всей душой, у меня еще не было. Я волновался, ибо мне предстояло взяться за новое, незнакомое дело. Когда-то я немного работал землемером.

— Это хорошо, — сказали мне. — Ваши знания нам пригодятся. — Меня приняли десятником на торфяное болото.

Эстония переживала тогда трудные дни. Повсюду виднелись сле­ды недавней войны. Разрушенные фабрики и заводы, запущенное сельское хозяйство — вот что оставили после себя гитлеровские за­хватчики.

Торфяное предприятие, где мне предстояло работать, тяжело пострадало в результате вражеского нашествия. Многое фашисты раз­грабили, оставшаяся техника была приведена в полную негодность.

По существу все надо было создавать заново. Наши рабочие, мастера и инженеры взялись за восстановительные работы со всей энергией.

Правда, в первые дни после изгнания фашистских оккупантов работу пришлось начинать вручную или с помощью таких устаревших типов машин, от которых в других республиках и областях Со­ветского Союза давно уже отказались. Но важно было начать.

Уже в первом послевоенном году Эстонская ССР стала ощу­щать огромную братскую помощь народов нашей Родины, и в пер­вую очередь русского народа.

Ежедневно прибывали в Таллин, Тарту, Нарву, Пярну, на слан­цевые шахты и в другие пункты республики сотни вагонов. Непре­рывным потоком к нам поступало заводское и шахтное оборудование, тракторы, комбайны, минеральные удобрения, хлопок... На наших глазах вставали из развалин фабрики, заводы, рудники, отстраива­лись города.

Повседневную помощь и заботу большевистской партии и совет­ского правительства ощущают на себе и торфяники Эстонии. И наше торфопредприятие Тоотси получило огромное количество нового оборудования и крупные денежные средства.                          

Мне хочется для наглядного сравнения сказать несколько слов о том, каким было наше торфопредприятие в старое время буржуазной диктатуры.

Капиталисты построили здесь торфобрикетный завод, который при­надлежал акционерному обществу «Эсти турбатээстусед». Завод этот работал только на половину своей мощности. Разработки велись хищническим образом.

То, что были не в силах сделать капиталисты, сделали совет­ские люди. Теперь наше торфопредприятие ничуть не похоже на прежнее, на то, что было раньше.

На торфяных полях работают теперь тракторы Челябинска, Сталинграда, Харькова, Владимира. Барабаны для фрезерования торфяной залежи и современные лопастные ворошилки к нам посту­пили из Ленинграда. Уборочная машина и машина для создания крупных караванов торфа прибыли из Пензенской области. Грейдеры пришли из Липецка, бульдозеры — из города Осипенко, выпрями­тельная электроподстанция—с Урала.

Смотришь на эти прекрасные машины, и душа радуется. Наше Советское государство создает первоклассную торфяную промышлен­ность, оснащает ее передовой техникой.

10. Нас вырастил Сталин

Фрезерный торф, гидроторф, багерный способ добычи с электростилочными машинами, искусственное обезвоживание торфа, хи­мическая переработка торфа — все это, разумеется, работа советских ученых, инженеров и техников.

В настоящее время созданы машины, позволяющие полностью механизировать все стадии технологического процесса добычи фрезер­ного торфа.

Всех нас: и рабочих, и мастеров, и инженеров — окрыляла и окрыляет могучая поддержка нашей страны. Мы, еще недавно жив­шие в условиях капитализма, почувствовали радость свободного тру­да, работы на себя, на свое государство.

Весь наш коллектив живет одним стремлением — дать как мож­но больше продукции высокого качества для социалистической Ро­дины.

Конечно, успехи не пришли к нам сразу. Пришлось много пора­ботать, преодолеть немало трудностей.

Уже в первые послевоенные годы нам стало ясно, что теми спо­собами, которыми мы работали, и при том машинном парке, который мы имели, добыть нужное количество торфа нам не удастся. Поэтому мы решили приложить все усилия к тому, чтобы путем рационализа­ции, технических усовершенствований и организационной перестройки найти новые пути повышения добычи торфа.

Решено было полностью механизировать все технологические процессы добычи фрезерного торфа и всех подготовительных работ. Люди взялись за решение этой задачи со всей энергией.

У нас имелось десять устаревших уборочных машин марки «УМФ-2», оставшихся еще от довоенного времени. Машины эти с большими конструктивными недостатками.

В 1948 году мы получили более совершенную уборочную машину «УМПФ-4», создатели которой удостоены Сталинской премии. Эта машина стала собирать торф более сухим, влажность уменьшилась на пять процентов. А торфяники знают, что уменьшение влажности да­же на один процент имеет огромное значение. К тому же производи­тельность этой машины была значительно выше.

Появление новой машины заставило наших специалистов и пере­довых рабочих-новаторов серьезно задуматься. Возникла мысль: нельзя ли переделать нашу «УМФ-2» на «УМПФ-4»?

Эту мысль высказал наш новый директор, ныне лауреат Сталин­ской премии Антон Кузьмич Халуга. Уроженца индустриального Урала, офицера Советской Армии, участника Отечественной войны Антона Кузьмича наш коллектив полюбил за инициативу и хоро­шие организаторские способности.

— Как вы думаете, — спросил он у главного инженера Рихарда Яковлевича Вебера, — сможем мы у себя на месте, в нашей ремонтно-механической мастерской взяться за эту работу? Переделка будет до­вольно сложная.

Главный инженер ответил утвердительно.

— Без переделки, — сказал он, — машины «УМФ-2» нам почти бесполезны. А если мы их преобразуем, они принесут огромную пользу.

Производственно-техническое совещание поддержало предложе­ние директора. Началась горячая работа.

У нас в Тоотси есть люди с «золотыми руками». Это прежде всего наш главный механик Ян Покк, удостоенный Сталинской пре­мии. Он замечательный механик, конструктор, рационализатор, вели­колепный слесарь, токарь и сварщик. Ян Покк все умеет делать сам, в любое время может стать к станку и показать, как нужно работать.

Подстать нашему главному механику — его помощник сталинский лауреат Эрвин Рийманд. Его у нас называют старым ветераном То­отси. Он начал работать здесь со дня основания предприятия в каче­стве чернорабочего. Это было в годы буржуазного господства в Эсто­нии. Не будь Советской власти, он бы всю жизнь тянул лямку, рабо­тая на капиталистов и вечно беспокоясь о завтрашнем дне.

Наши рабочие, испытавшие ужасы капитализма, особенно силь­но ощущают великие преимущества советского социалистического строя. В советских условиях перед каждым тружеником открыты ши­рокие перспективы. Работай, твори, дерзай — и твой труд будет до­стойно оценен.

И вот наш боевой коллектив ремонтно-механической мастерской сначала переделал три машины, а сейчас заканчивается переделка остальных.

Энтузиасты-рационализаторы — наши мастера и рабочие освобо­дили предприятие от необходимости покупки новых машин и заводы торфяного машиностроения — от дополнительных заказов. В прошлом году переделанные машины убрали с полей большое количество тор­фа. Каждая из них достигла почти такой же сезонной производитель­ности, как и новые машины.

Но наши новаторы не успокоились на этом. Переделывая ста­рые машины, они увидели все их недостатки и пришли к выводу, что можно и нужно создать еще более совершенную торфоуборочную ма­шину. Правда, вскоре стало ясно, что им одним в своей мастерской с этой задачей справиться не удастся.

До Советской власти это было бы непреодолимым препятствием. А главное — в то время рабочие и не старались бы трудиться на капиталистов.

В стране социализма совсем иное дело. На помощь нашему пред­приятию в этом большом деле пришли научные работники Таллин­ского политехнического института и коллектив Таллинского машино­строительного завода Ильмарине. Началось тесное и плодотворное сотрудничество трех коллективов, решивших создать новую машину. Это было настоящее творческое содружество науки и производства.

Изготовление чертежей машины взял на себя доцент Таллинско­го политехнического института инженер Эуген Аугустович Соонвальд. Нужно сказать, что работал он с огромным увлечением. От Таллина, где он живет и работает, до Тоотси более ста километров. Несмот­ря на это, он был у нас на производстве частым гостем. Вот почему мы все были очень рады, когда вместе с нами Сталинскую премию получил и инженер Соонвальд.

Наши специалисты и стахановцы в свою очередь подсказывали ученому, в каком направлении ему нужно работать, поправляли его эскизы, помогали доводить конструкцию до совершенства. Вместе с ним они с волнением следили за ходом изготовления машины на за­воде Ильмарине. Приезжали на завод, рассказывали о конкретных условиях работы будущей машины на болоте, сравнивали отдельные детали и узлы новой машины со старыми, работающими у нас.

Такое замечательное содружество науки и практики возможно только в нашей советской, социалистической стране, где интересы всех тружеников едины и направлены на благо Родины. Коллектив­ными усилиями была создана новая высокопроизводительная убороч­ная машина «ФТК», которая отличается от всех других уборочных машин, применяющихся на торфопредприятиях нашей страны и за границей. Она работает по совершенно новому принципу и является основным агрегатом на уборке торфа. В 1949 году новая машина се­бя блестяще оправдала и позволила нам перейти полностью на ме­ханизированную добычу фрезерного торфа.

Человеческая рука теперь не прикасается к торфу на всем его пути от фрезерных полей до брикетного склада.

Производительность этой машины намного выше всех других из­вестных нам уборочных машин. Средняя сезонная производитель­ность машины «УМПФ-4» составила у нас 5 600 тонн торфа, а четы­ре новые машины собрали за один сезон 60 тысяч тонн, или в сред­нем по 15 тысяч тонн каждая. Такой рекордной выработки еще ни одна уборочная машина в торфяной промышленности не давала.

Наш коллектив справедливо считает, что достигнутая в 1949 го­ду производительность новой машины не является предельной. При благоприятных климатических условиях она может собрать до 25 ты­сяч тонн фрезерного торфа. Мы надеемся добиться такого показателя в ближайшее время.

Для нашей новой уборочной машины потребовался и новый тип трактора — сильный, с замедленным ходом, способный работать на болоте. Ни один местный машиностроительный завод такого специ­ального трактора изготовить не мог.

Нам прислали несколько новых прекрасных челябинских тракто­ров «С-80». Эти красавцы способны двигать машину «ФТК». Но они не были приспособлены для работы на болоте, имели большую скорость и большое удельное давление на почву.

Наш коллектив по предложению главного механика Покка решил переделать эти тракторы. Изменили ряд частей, поставили два боковых редуктора, сделали новые широкие деревянные гусеницы, и трак­торы прекрасно пошли по болоту, стали хорошо работать.

Весть о делах наших лучших стахановцев и новаторов облетела все предприятия. О Покке и Рийманде, о токарях и слесарях ремонт­но-механических мастерских Арнольде Поом, Рейнхольде Кийге, Александре Хеленд, Константине Мюллер, начальнике ремонтно-ме­ханического цеха Петере Кенг и других теперь знают в столице Эс­тонии Таллине, знают на торфопредприятиях всей республики.

Ян Покк работает без устали. Он непрерывно совершенствует и создает новые торфяные машины. Для корчевки пней он сконструи­ровал и изготовил прекрасный высокопроизводительный пнекорчеватель. Он же ввел механическую разделку пней. Ян Покк — беспар­тийный, но в нашей коммунистической партии он, как и все трудя­щиеся республики, видит свою родную партию, которая учит бороть­ся за светлую радостную жизнь, за коммунизм.

То же можно сказать и об инженере-ученом Эугене Соонвальде. В содружестве с нашим коллективом он сейчас успешно работает над новым, более совершенным типом валкователя, собирающим на поле сухой торф.

Нашему предприятию помогает не один только инженер Соонвальд, но и другие научные работники Таллинского политехнического института. Доцент Пауль Плакк работает над автоматическим опреде­лением влажности торфа, так называемым электровлагомером; доцент Роман Холман составил проект электрического пускового устройства брикетного пресса; кандидат технических наук Лео Тепакс консульти­рует по вопросам водоснабжения.

Именно такое содружество коллектива торфяников Тоотси, на­учных работников Таллинского политехнического института и коллек­тива завода Ильмарине позволило нам полностью механизировать наши работы по подготовке и ремонту полей, добыче и уборке фре­зерного торфа. Это была наша цель, и мы ее достигли.

У нас теперь механизирован каждый процесс. На фрезерование залежи поставлены барабаны последней конструкции — «ФД-4». Они обеспечивают нам хорошее дробление торфа в первом же процессе работы. Вместо устаревших и несовершенных ворошилок у нас рабо­тают новые ворошилки, значительно улучшающие сушку торфа. Вве­дена также операция валкования. Это дает нам возможность соб и - рать все более и более сухой торф.

Сбылась заветная мечта работников торфяной промышленности — работать на машинах, освободиться от сезонного ручного тру­да, от тяжелого женского труда—«торфушек», как когда-то с горечью называли в просторечье работниц на болоте.

Вместе с механизацией производства появились и новые кадры. На машинах, механизмах и целых агрегатах работают теперь высоко­квалифицированные рабочие, прекрасно знающие технику и техноло­гию производства. Это не временные, сезонные рабочие, как было раньше. Это постоянные, штатные работники, — стахановцы, новато­ры, по своему уровню приближающиеся к работникам инженерно- технического труда.

Новая организация производства позволила значительно увели­чить цикличность машин. Был установлен цикловой график, развер­нулась энергичная борьба за его выполнение.

В этом соревновании за лучшее выполнение графика принял уча­стие и я. К тому времени я уже хорошо познакомился с технологией производства и был выдвинут торфмейстером.

На моей обязанности лежало следить за работой всех машин и механизмов. Я старался максимально загрузить каждую машину, строго следить за правильным фрезерованием, ворошением и валкованием.

Для нас на уборке торфа дорог не только каждый день, но и каждый час хорошей, сухой погоды. Высокопроизводительно порабо­тать в солнечный день — это победа. В такие дни машины должны работать на полную мощность, организация труда должна быть четкой.

Наши передовые водители, быстро освоив новые машины, раз­вернули между собою социалистическое соревнование за высокую выработку, за достижение большего количества циклов. На доске по­казателей, в стенных газетах, в листовках-«молниях», на собраниях мы показываем победителей соревнования, их передовой опыт.

К концу года первые места заняли водители машин Юхан Трейт и Ян Кивиме. Они убрали в течение сезона по 15—17 тысяч тон

торфа, добившись небывалой в истории торфяной промышленности производительности уборочных машин.

С помощью таких передовиков производства нам удалось достичь высокой цикличности. Если старые машины делали за сезон в сред­нем по 10,5 цикла, то новые машины дали по 23 цикла. На участке» где работали водители Кивиме и Трейт, было достигнуто даже 30 циклов.

Новинкой явилась у нас и впервые примененная на торфопредприятиях Советского Союза электрификация узкоколейного транспор­та. Долго он у нас был самым отстающим участком. Простои бри­кетного завода по вине транспорта исчислялись сотнями часов.

Для торфяных разработок требуются свои специальные электро­возы. Но их пока нигде не выпускают. Поэтому мы использовали электровозы шахтного типа, выпускаемые Харьковским заводом, при­способили их к условиям работы на болоте. Был облегчен их вес, из­менена высота мачты токоприемника, поднята кабина.

В январе 1949 года первая очередь электрифицированной линии была сдана в эксплуатацию. Она охватывала главную магистраль, со­единяющую брикетный завод с болотом, запасный склад торфа и ма­невровые пути.

На электровозы посадили энергичных и хорошо подготовленных девушек-водителей Марию Пяртель, Эндлу Вельд и других, кото­рые с большим успехом начали водить электропоезда. Электровозы работают значительно лучше и производительнее мотовозов.

Транспортный цех теперь не похож на прежний. Его выделили в самостоятельную единицу с диспетчерским аппаратом, инженерно- техническими работниками.

Когда подводили итоги работы транспортного цеха за год, то всему коллективу было приятно узнать об улучшении экономических показателей: себестоимость вывозки и погрузки торфа снизилась вдвое.

В нынешнем году у нас будет осуществляться вторая очередь электрификации. Линия пройдет до железнодорожной станции Тоот- си, затем будут электрифицированы все пути, ведущие к местам по­грузки торфа.

 Электрификация узкоколейного транспорта — большой шаг впе­ред в общем комплексе технического совершенствования торфяной промышленности.

Конечным пунктом всей нашей работы является торфобрикетный завод. Это большое здание, круглые сутки наполненное тихим рит­мичным гулом работающих машин. Электровозы непрерывно подво­зят и ссыпают в бункера фрезерный торф. Пройдя сложный путь по всем этапам, торф уже в виде блестящих, словно лакированных пли­ток брикета выталкивается в другом конце здания. По трем конвейе­рам торф идет на склад. На заводе все механизировано и автомати­зировано.

Коллектив завода с большим воодушевлением соревнуется за уве­личение производства брикетов, за их лучшее качество и снижение себестоимости. Каждая из смен старается не уступить другой.

Когда идешь мимо проходной, невольно обращаешь внимание на показатели работы каждой смены за последний день, с начала меся­ца и с начала года. Ежедневно проводятся диспетчерские совещания с обсуждением итогов работы за сутки.

В прошлом году своим патриотическим трудом прославилась сме­на мастера Александра Азу. Она дала самую высокую выработку брикетов за все время существования завода. В нынешнем году сме­на мастера Халдура Окса обогнала смену Александра Азу и сейчас ставит новые рекорды в производстве торфобрикетов.

Плоды творческих усилий коллектива уже реально ощущаются. В течение одного только года производство брикетов увеличилось почти в полтора раза. Во второй половине года коллектив впервые за всю свою историю освоил и превысил проектную мощность предприятия. Себестоимость продукции по сравнению с 1946 годом снизилась на 23 процента.

В достижении всех наших производственных побед большую роль сыграла партийная организация. По инициативе коммунистов развер­тывалось социалистическое соревнование, создавались ударные брига­ды и бригады отличного качества. Наше предприятие вышло в ряды передовых и дало в 1949 году около полутора миллионов рублей

сверхплановой прибыли. А ведь надо сказать, что наше предприятие не является особым исключением в Эстонской ССР.

Я хорошо помню тяжелые времена буржуазной диктатуры в ста­рой Эстонии. Это был страшный период в жизни трудящихся. Про­мышленность республики хирела. Крупные заводы и фабрики закры­вались. Безработные толпами бродили по стране в поисках работы. Многие рабочие и специалисты нашего предприятия на своем горьком опыте познали ужасы безработицы, на которую их обрекал капита­лизм. Наш Бернхард Пярни, сын учителя и сам молодой учитель, долго искал работы, пока не стал стрелочником маленькой станции. Но и это «счастье» оказалось для него недолговременным. В конце концов он пришел в Тоотси и начал работать ремонтным рабочим. Сейчас он начальник передового цеха и заслужил высокого звания сталинского лауреата.

В годы послевоенной сталинской пятилетки промышленность Со­ветской Эстонии достигла выдающихся успехов. Наша республика выпускает сейчас продукции в два с половиной раза больше, чем до войны. Все старые предприятия восстановлены и реконструируются на базе новейшей советской техники. В строй вступили десятки новых крупных заводов, фабрик, шахт. Быстро развивается сланцевая ин­дустрия — гордость нашей республики.

Весь рабочий класс Эстонии, освобожденный от капиталистиче­ского рабства, трудится с огромным энтузиазмом. В республике де­сятки тысяч ударников и стахановцев, тысячи рационализаторов, не­утомимо двигающих вперед культуру производства.

Тоотси со всех сторон окружено крестьянскими хозяйствами. В их жизни тоже произошли коренные перемены. Почти все они всту­пили в колхозы. Трудящееся крестьянство Эстонии уверенно пошло по пути, указанному партией Ленина—Сталина, по пути кол­хозного строительства. Советская власть, новая колхозная жизнь навсегда избавили трудящихся крестьян от кулацкой кабалы, от нищеты и разорения.

На примере нашего небольшого коллектива ярко видно, насколь­ко чудесен и велик сейчас трудовой подъем в Советской Эстонии.

Мы видим, как простые рабочие растут, становятся командирами производства. Фердинанд Луме работал раньше прессовщиком, а те­перь он начальник брикетного завода. От сцепщика до начальника депо прошел путь Вольдемар Эстрам. Электрик Эрнст Троось вы­двинут начальником смены завода, прессовщик Александр Азу стал мастером смены.

На наших глазах преображается рабочий поселок Тоотси. Строятся каменные и деревянные благоустроенные дома с ваннами, центральным отоплением, горячей водой. Открыт большой красивый клуб с прекрасным зрительным залом и библиотекой. В клубе ра­ботают кружки художественной самодеятельности. Жители поселка каждую неделю имеют возможность смотреть три—четыре новых ки­нофильма. Поселок радиофицирован. Наши дети учатся в новой се­милетней школе на эстонском и русском языках.

Ежегодно наши рабочие, служащие и инженерно-технические ра­ботники получают путевки в дома отдыха и санатории. Они едут от­дыхать в предместья Ленинграда, Сочи, Пярну, совершают экскурсии по республике и в города других братских советских республик.

Тоотси из места каторжного труда в буржуазной Эстонии, где сотни людей по колено в воде добывали вручную торф, стал за годы советской власти центром высокой производственной культуры.

Отеческая забота партии, правительства и лично товарища Сталина воодушевляет нас на новые трудовые подвиги. То, чего мы достигли, за что получили Сталинскую премию, мы считаем только началом, своим первым шагом.

Мы преисполнены стремления работать еще лучше, еще произ­водительнее во имя нашей любимой Родины, во имя укрепления ее могущества и славы.

 

 

АГО АНТОНОВИЧ РИЙЗМАА

М.РОЖНЕВА,

прядильщица Купавинской тонкосуконной фабрики, лауреат Сталинской премии

Л.КОНОНЕНКО,

ткачиха Купавинской тонкосуконной фабрики, лауреат Сталинской премии

 

РАДОСТЬ МИРНОГО ТРУДА

 

Однажды в нашем клубе собрались ткачихи и пря­дильщицы, проработавшие на Купавне по сорок — пятьдесят лет, и молодые работницы, недавно при­шедшие на фабрику.

Старые, кадровые текстильщицы рассказывали о своей жизни в дореволюционное время, о том, как они работали по четырнадцати часов, получая за свой тяжкий труд жалкие гроши, как жили в казармах с двухъярусными нарами, как издевались над ними мастера.

Молодежь слушала их с неослабевающим вниманием. Порой ка­залось, что мы видим какой-то страшный сон.

Правда, кое-что об этом мы знали из книжек, из учебников по истории, которую изучали в школе.

Но то, что мы читали, не производило такого впечатления, как простые, бесхитростные рассказы живых свидетелей прошлого,

испы­тавших на себе всю тяжесть капиталистической эксплоатации.

Слушая старейших работниц фабрики, мы как-то глубже ощуща­ли, какое счастье выпало на нашу долю — на долю людей, родивших­ся при советской власти.

Эти работницы не знали тех радостей, которые приносит детство, а у нас было счастливое детство, оберегаемое Родиной. Они были не­

грамотны, а мы учились в школах. Ими помыкали, а нас окружали отцовской заботой. Они пришли на фабрику совсем молодыми, но пока работали ученицами, им ничего не платили. Наоборот, за учебу они еще должны были ставить «угощение» мастерам. Когда мы начали самостоятельную трудовую жизнь, нас обучали лучшие мастера, и весь дружный коллектив фабрики помогал нам расти и совершен­ствоваться.

Заботу о себе мы почувствовали сразу, как только пришли на фабрику.

К каждой из нас подошел профгруппорг и спросил, где мы хо­тим учиться.

Мы узнали, что на Купавинекой фабрике есть школа рабочей мо­лодежи, техникум, разнообразные технические курсы, библиотека, на­считывающая десятки тысяч книг, лекторий, где с лекциями выступа­ют видные ученые, инженеры, деятели культуры. Как же' в таких ус­ловиях не учиться? Правильно как-то сказала наша старая текстиль­щица Анна Сергеевна Заботнова:

«Тот, кто не использует этих возможностей, тот совершает пре­ступление перед коллективом и перед самим собой».

Давно ли пришли на Купавинскую фабрику Никандрова и Смо­родина? Пять лет назад, окончив школу-семилетку, они стали рабо­тать ученицами. Девушки решили продолжить образование. Перед ними был большой выбор: курсы повышения квалификации, курсы бригадиров, курсы мастеров, техникум. Они, наконец, могли посту­пить в восьмой класс школы рабочей молодежи.

Никандрова и Смородина остановили свой выбор на техникуме. Они работали и учились. Конечно, было нелегко, встречались трудно­сти, приходилось проявлять немало настойчивости и упорства. Но те­перь все это уже позади. Сейчас Никандрова — техник отдела технического контроля, а Смородина — дессинатор. Казалось бы, цель уже достигнута. Но нет, девушки продолжают учиться без от­рыва от производства. Они теперь студентки первого курса Текстиль­ного института.

Когда у председателя нашего фабкома Нины Дмитриевны Сере­гиной спрашивают, сколько рабочих Купавинекой фабрики учится без отрыва от производства, она, улыбаясь, говорит: «Легче посчитать, сколько не учится. Таких у нас немного».

И действительно в школе рабочей молодежи учатся 450 текстиль­щиков, в техникуме—158, в филиале института — 22. Сотни ткачей, прядильщиц, отделочников, слесарей занимаются на курсах техмини­мума, на курсах повышения квалификации, на курсах мастеров, в по­литшколах, в заочных институтах. Учится, по сути дела, весь кол­лектив.

Естественно, что и нас не могло не увлечь это стремление к учебе.

Вот почему уже спустя полгода после приезда на Купавинскую фабрику мы чувствовали себя так, словно выросли на целую голову. И мы старались своей работой не уронить чести предприятия, став­шего для нас родным домом.

Мы часто вспоминали примеры трудовой доблести молодежи, ко­торыми так богата история нашей Родины. В сорокаградусные моро­зы комсомольцы монтировали домны Магнитогорского комбината, со­бирали конструкции. Руки прилипали к металлу, ветер грозил сорвать с лесов, но молодые строители, казалось, не замечали всего этого. Они знали, что Родине нужно больше чугуна, стали, проката, и по­этому смело преодолевали любые трудности.

Так было и в Кузнецке, и на строительстве Сталинградского, Харьковского тракторных заводов, Днепрогэса, Уралмаша. А боевые и трудовые подвиги советской молодежи в дни Великой Отечествен­ной войны! И за станком и с оружием в руках юноши и девушки до­казали, как горячо они любят свою Родину.

Теперь каждый день приносит нам вести о трудовых подвигах молодежи. Воспитанник комсомола токарь Генрих Борткевич положил начало новым скоростным методам обработки металла. Молодые мос­ковские сталевары Виталий Михайлов, Николай Чесноков и Анатолий Субботин доказали, что мартеновская печь может действовать без ремонта значительно дольше, чем это предусмотрено нормой. Ком­сомолец Владимир Уткин, по-хозяйски подсчитав свои возможности, сказал: «Я могу ежемесячно экономить государству на инструменте, электроэнергии, бережном уходе за оборудованием сотни рублей». И он первый открыл лицевой счет экономии. Совсем недавно по инициа­тиве стахановки фабрики «Парижская Коммуна» комсомолки Лидии Корабельииковой началось социалистическое соревнование за комп­лексную экономию материалов, необходимых для пошивки обуви.

Мы тоже не хотели отставать от них. Упорно и настойчиво овла­девали техникой, старались выпускать продукцию только хорошего качества и добились известных успехов.

Но это нас не удовлетворяло. Работать по-стахановски — значит каждый день находить что-то новое.

Узнав о почине Александра Чутких, наши бригады включились в социалистическое соревнование на звание бригад отличного качества.

Почин Александра Чутких заставил нас более творчески подой­ти к своей работе. Правда, качество пряжи и суровья у нас все время улучшалось, но мы задумались над тем, какие еще можно найти ре­зервы для увеличения производительности труда.

В это время мы учились в политшколе, читали произведения Ленина и Сталина. Ответ на наш вопрос мы нашли в ленинской статье «Великий почин». Владимир Ильич писал:

«Коммунизм начинается там, где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд, забота рядовых рабочих об увеличе­нии производительности труда, об охране каждого пуда хлеба, угля, железа и других продуктов, достающихся не работающим лично и не их «ближним», а «дальним», т. е. всему обществу в целом, десяткам и сотням миллионов людей...»

Мы проанализировали нашу работу и пришли к выводу, что пер­вую часть ленинского завета выполняем неплохо. Производительность у нас высокая, качество продукции хорошее. Но нельзя было еще сказать, что мы по-настоящему заботимся о каждом грамме сырья и материалов. Поэтому много ценного сырья пропадает во всевоз­можных отходах. Простой подсчет показывал, что если сберечь хотя бы половину сырья, пропадающего в угарах, то фабрика сможет вы­пустить дополнительно десятки тысяч метров высококачественных тканей. Так у нас возникла идея начать социалистическое соревнова­ние за экономию сырья и материалов, за бережливое отношение к на­родному добру.

По норме ткачихе разрешается иметь 4,85 процента отходов, а прядильщице — 3,5 процента. Мы же взяли обязательство снизить отходы до двух процентов и были уверены, что при настойчивости и упорстве добьемся поставленной цели.

Наше начинание поддержали директор фабрики, партийная, профсоюзная и комсомольская организации. В течение нескольких дней в соревнование включились все рабочие, инженеры, техники, ма­стера. Каждый изыскивал возможности лучшего использования сырья и материалов, сокращения отходов, полного устранения производст­венного брака.

К нам в Купавну стали приезжать делегации текстильных и обувных фабрик, машиностроительных, автомобильных и станкострои­тельных заводов, строек, железнодорожного транспорта. Фабрика ста­ла получать в день столько писем, сколько не получала прежде за два—три месяца.

Выступая со своим предложением, мы преследовали одну цель— помочь коллективу фабрики добиться новых успехов, сделать еще один шаг вперед. Но движение за экономию и бережливость быстро рас­пространилось и стало поистине всенародным. В нашей стране каж­дое полезное начинание получает горячий отклик. Стоит только кому-нибудь подать хороший пример, как у него находится много тысяч последователей, потому что партия воспитывает у людей социалисти­ческое отношение к труду.

Мы не будем подробно говорить о том, как развивалось движе­ние за экономию и бережливость, какую большую и плодотворную работу провели участники соревнования в содружестве с инженерно- техническими работниками, как изменился вид цехов и всей фабрики. Скажем лишь одно: начав соревнование, коллектив фабрики изгото­вил за год из сбереженного сырья и материалов свыше ста тысяч метров добротных тканей. Когда мы брали обязательство сократить отходы до двух процентов, нам это казалось весьма сложным делом. А теперь все бригады и комплекты имеют менее двух процентов отхо­дов. Это намного ниже установленной нормы.

За последний год нам довелось побывать на многих предприя­тиях Москвы, Тбилиси, Владимира и других городов. Где бы мы ни

были — на текстильной или швейной фабрике, машиностроительном или станкостроительном заводе — всюду мы видели самоотверженный, вдохновенный труд советских людей. Комсомольцы Ярославля расска­зали нам о обереженных ими металле, топливе, шерсти и электроэнер­гии. А разве можно забыть встречу с нашими грузинскими друзья­ми —молодыми рабочими и работницами Тбилисской камвольно-су­конной фабрики? С какой гордостью говорили они о том, что остави­ли далеко позади нормы расходования материалов!

Мы живем полной многогранной жизнью. Вот уже второй год мы учимся в текстильном техникуме. Пройдет еще несколько лет — и мы будем работать технологами, дессинаторами, мастерами. А там открыты двери и в институт. Идя по такому пути, десятки тысяч мо­лодых рабочих без отрыва от производства стали инженерами.

«Молодежь — наша будущность, наша надежда», — говорит товарищ Сталин. И наша молодежь стремится с честью оправдать эту надежду. На материнскую заботу Родины она отвечает стахановским трудом, смелыми патриотическими начинаниями. И в то же время со­ветская молодежь идет в первых рядах борцов за мир.

Нам довелось принимать участие во Всесоюзной конференции сторонников мира в Москве и во втором Всемирном конгрессе демо­кратической молодежи.

Летом 1949 года в Москве, в Колонном зале Дома союзов соб­рался цвет нашей страны — крупнейшие ученые, знатные стаханов­цы, известные писатели и артисты, передовые колхозники, представи­тели профессиональных союзов, молодежных и женских организаций. Здесь были и зарубежные гости из стран народной демократии, а также из Италии, Англии, США, Австрии.

Кто бы ни выступал с трибуны конференции — старый, кадро­вый рабочий или молодой стахановец, научный работник или колхоз­ник — каждый говорил об одном: надо сорвать кровавые замыслы поджигателей новой войны, надо и впредь неустанно крепить един­ство лагеря мира и демократии.

Громом аплодисментов ответил зал на слова Николая Россий­ского, который выразил мысли и чувства всех советских людей, их непреклонное стремление бороться за мир.

«Как и всякий советский рабочий, — сказал Российский, — я твердо знаю, что сделанное моими руками, все сделанное руками мил­лионов таких же советских тружеников, как и я, служит дальнейше­му укреплению нашей замечательной Родины, служит дальнейшему укреплению мира во всем мире. От имени рабочего класса Советско­го Союза я обращаюсь ко всем рабочим, ко всем трудящимся всего мира — усилить нашу общую борьбу за мир во всем мире, против поджигателей новой войны!»

Зарубежные гости сообщили конференции о том, что во всех странах растет и крепнет движение за мир, что народы Франции, Италии, Англии никогда не будут воевать против Советского Союза и стран народной демократии.

В сентябре 1949 года в Будапеште состоялся второй Всемирный конгресс демократической молодежи. В составе делегации советской молодежи была Мария Рожнева.

Один за другим поднимались на трибуну делегаты Англии, Франции, Индонезии, Южной Африки, Вьетнама — молодые мужест­венные борцы за мир. С гневом говорили они о гнусных планах под­жигателей войны, о диком разгуле реакции и о неисчислимых бедст­виях молодежи в капиталистических странах. Горячо выражали они свою любовь к Советскому Союзу, возглавляющему антиимпериали­стический лагерь.

«Английская молодежь никогда не поднимет оружия против со­ветской молодежи», — заявила с трибуны молодая ирландка.

«Французская молодежь никогда не будет воевать против Совет­ского Союза!»—сказал молодой француз.

«Наше место в борьбе за мир вместе с коммунистами!» — вос­кликнул молодой итальянский социалист.

«Американская молодежь голосует за дружбу с молодежью Совет­ского Союза!»—провозгласил делегат Соединенных Штатов Америки.

В ответ им прозвучали мужественные слова советского делегата Алексея Маресьева:

«Советские юноши и девушки готовы и впредь отстаивать счастье и свободу молодого поколения от всяческих происков врагов мира и демократии!»

Своими словами Алексей Маресьев выразил мысли и чувства всех советских юношей и девушек. Наша молодежь ценит мирный- созидательный труд. Она любит творить, дерзать, проявлять инициа­тиву во всем. Что может быть радостнее, чем сознание того, что вот в этом прекрасном многоэтажном доме есть тысячи кирпичей, уложен­ных твоими руками, что вот эта красивая добротная ткань изготов­лена из пряжи, которую ты обрабатывал, что вот этот новый, ско­ростной станок сделан по твоим чертежам!

Свое стремление к миру советская молодежь еще раз доказала дружной, единодушной подпиской под Стокгольмским Воззванием о запрещении атомного оружия. В эти незабываемые дни, когда весь наш народ, горячо одобряя мудрую сталинскую политику мира, го­лосовал за мир во всем мире, молодые рабочие, колхозники и слу­жащие нашей страны поклялись неустанно крепить могущество люби­мой Отчизны. Свою подпись под Воззванием юные патриоты скреп­ляют стахановским трудом на производстве.

Машиностроители и металлурги, шахтеры и нефтяники, текстиль­щики и строители — люди всех профессий стали на стахановскую вахту мира. Каждый из них стремится своим трудом приумножить- славу и мощь любимой Отчизны — знаменосца мира.

Очень хорошо выразил это молодой поэт Евгений Великанов:

И любая подпись

Всем понятна,

Как идущая

От сердца речь.

Это наша

Пламенная клятва —

Так работать,

Чтобы мир сберечь.

Эту клятву мы

Отчизне дали,

Отстоявшие

Земле весну.

С нами мира знаменосец —

Сталин.

Лагерь мира

Победит войну!

Мы не просим мира, мы требуем его. Американские и англий­ские империалисты из кожи лезут вон, чтобы раздуть пожар новой

мировой войны. Они боятся огромного авторитета Советского Союза.. Их страшит высокая активность и организованность трудящихся масс во всех странах мира. Но как бы ни бесновались враги мира, народы сорвут их преступные планы. И горе тому, кто посмеет поднять руку на великий Советский Союз. Поджигателей новой войны ждет судьба гитлеровских захватчиков.

Недавно Мария Рожнева побывала в Китайской народной рес­публике. Трудно передать словами великую силу любви китайского народа к Советскому Союзу, к товарищу Сталину. Где бы ни бывали советские делегаты — их встречали многие тысячи людей, встречали сердечно, как самых лучших своих друзей.

Как только самолет опустился на Пекинском аэродроме, к нему со всех сторон устремились сотни юношей и девушек с огромными бу­кетами цветов. Делегация советской молодежи побывала во многих городах и селах нового Китая.

Исключительной популярностью пользуется в Китае выдвинутый коммунистической партией лозунг: «Учиться у Советского Союза!» Этот лозунг произносят на собраниях и митингах, в докладах и лек­циях. Его пишут на плакатах и в стенных газетах.

Совсем недавно героический китайский народ разгромил гомин­дановцев, поддерживаемых американскими империалистами, а какие огромные преобразования произошли уже в стране! Двинулось вперед народное хозяйство. Делегаты видели восстановленные промышлен­ные предприятия, видели, с какой радостью крестьяне работают на земле, которой раньше владели помещики. Созданы новые институты* школы, больницы. В Аньшане и Дальнем открыты два первых дома отдыха. Здесь отдыхают старые кадровые рабочие — шахтеры, метал­листы, строители, железнодорожники.

В Китае сейчас насчитывается двести двадцать семь высших учебных заведений, более трех с половиной тысяч средних школ, око­ло двухсот тридцати тысяч начальных школ.

Используя опыт советского комсомола, Новодемократический союз молодежи Китая ведет работу по мобилизации молодежи на восстановление предприятий, на борьбу за повышение производитель­ности труда, выполнение и перевыполнение производственных планов.

Молодые рабочие Китая выступают инициаторами социалистического соревнования, подают пример в труде, ставят рекорды высокой произ­водительности.

Встречи с китайской молодежью вылились в яркую демонстрацию любви и дружбы двух великих народов — Советского Союза и Ки­тайской народной республики. На всех собраниях и многотысячных митингах молодежь горячо приветствовала товарища Сталина — вели­кого вождя трудящихся всех стран, лучшего друга китайского народа, непоколебимого борца за мир, свободу и независимость народов.

* * *

В жизни каждого человека есть такие события и даты, которые остаются в памяти надолго. Таким событием в нашей жизни являет­ся присуждение нам Сталинских премий.

Могли ли мы думать, что наш труд, наше скромное начинание получит такую высокую оценку партии, правительства, народа?

И когда на фабричном митинге весь коллектив горячими аплоди­сментами встретил сообщение о нашем награждении, мы знали, что товарищи выражают этим свои чувства благодарности большевист­ской партии, великому Сталину за то, что они так высоко подняли человека труда.

Высокую награду мы восприняли как призыв партии Ленина— Сталина к новым успехам, к новым творческим исканиям. Мы прило­жим все свое умение, все свое старание, чтобы всегда быть достойны­ми почетного звания сталинского лауреата.

Для тебя, Родина, мы не пожалеем своих сил! Всей душой, всем сердцем мы всегда с тобой!

 

 

МАРИЯ ИВАНОВНА РОЖНЕВА ЛИДИЯ ФЕДОРОВНА КОНОНЕНКО

 

И.КУПРИЯНОВ,

буровой мастер треста «Туймазанефть», Герой Социалистического Труда, лауреат Сталинской премии

 

НА ПРОМЫСЛАХ „ВТОРОГО БАКУ"

 

Буровики долго на одном месте не живут. Мы идем следом за геологами-разведчиками, разбурива­ем месторождения, открытые ими, и передвигаемся дальше в новые нефтяные районы. Приходим на пу­стые, необжитые места, пробиваем дорогу к нефти, и в этих местах возникают крупные промышленные центры, на географических картах появляются назва­ния новых городов и рабочих поселков.

Мало кто знал, например, двадцать лет назад лесную уральскую деревеньку Верхне-Чусовские Городки. А теперь она вошла в исто­рию, как место, где была открыта первая нефть Урала.

Двадцать лет назад я, семнадцатилетний подросток, уехал из родной приволжской деревни на Урал. В Перми набирали рабочих на Верхне-Чусовскую нефтеразведку.

Первый раз в жизни я увидел буровую вышку. Она стояла сре­ди елового леса, недалеко от реки Чусовой. В пристройке рядом па­ровая машина вращала буровой ротор — тяжелую стальную плиту, похожую на мельничный жернов.

Стоял такой грохот, что на первых порах мы, новые рабочие, боялись подходить к вышке.

Сначала я работал в кочегарке. Пилить и колоть дрова, подтас­кивать их к топкам — дело нехитрое. А мне хотелось основательно изучить хорошую специальность, ну, хотя бы стать бурильщиком. Не терпелось увидеть собственными глазами, что это за нефть, до которой так долог и так труден путь. Я чаще стал заходить на буро­вую, помогал рабочим, приглядывался, расспрашивал. Вскоре меня перевели в состав буровой бригады.

Нефти в Чусовских Городках оказалось мало, район этот не по­лучил большого развития. Но он сыграл свою роль: верхне-чусов­ская нефть, первая нефть Урала, дала толчок для больших поиско­вых работ на Востоке. По заданию товарища Сталина геологи нача­ли искать там нефть.

На широкой русской равнине между Волгой и Уралом с каж­дым годом появлялось все больше разведочных буровых.

Как дальновиден был товарищ Сталин, когда посылал нефтяников-разведчиков в Приуралье! Это мы особенно ясно поняли во время Великой Отечественной войны. В предвоенные годы по указанию товарища Сталина на Востоке было создано «Второе Баку», и не будь этого нефтяного района труднее досталась бы нам победа над врагом, а после нее страна не могла бы так быстро восстановить раз­рушенное фашистами хозяйство. Недаром «Второе Баку» народ на­зывает сталинским.

Через несколько лет ударил нефтяной фонтан в Башкирии. Это была первая большая нефть на Востоке, и туда, к башкирской де­ревне Ишимбай, партия послала нефтяников из всех районов стра­ны. Приехали и мы, уральцы.

На берегу реки Белой, в снежной степи строилось несколько вы­шек, чернели землянки, наскоро вырытые буровиками и вышкострои­телями, белый пар клубился над новой, еще недостроенной кочегар­кой.

А неподалеку бил фонтан! Снег вокруг был пропитан нефтью, она стекала в запруженные овраги, в большие котлованы-«амбары», наспех вырытые поблизости. Не было еще ни резервуаров для неф­ти, ни дорог для ее вывоза. Острый сернистый запах разносился да­леко по степи. Смотреть на фонтан, как на чудо, приезжали колхозники-башкиры целыми деревнями иногда за десятки километров. Некоторые из них так и оставались в Ишимбае, шли работать на буровые, на строительство.

А строительство и бурение разворачивались здесь широко. Ме­стность преображалась на наших глазах. Жили мы, правда, еще в землянках и палатках, но уже закладывались фундаменты больших жилых домов, строились мастерские, гаражи, школы и детские ясли. Весной по Белой из далеких горных верховий плыли к Ишимбаю плоты. Тысячи колхозников из всех районов Башкирии вышли на строительство железной дороги Ишимбай—Уфа. Спешно проклады­вался нефтепровод до Уфы.

В безлюдной степи вырастал город башкирских нефтяников, и мы, не жалея сил, бурили все новые и новые скважины. Много неф­тяных фонтанов шумело тогда над степью. Вокруг строящегося города, на обоих берегах реки вырос лес нефтяных вышек. Буровые ма­стера из Баку и Грозного учили башкирских и татарских юношей искусству бурения. Мы, немногочисленные еще уральские буровики, с уважением присматривались к работе бакинских мастеров, перени­мали их огромный опыт и культуру в работе. А они в свою очередь учились у нас, как вести бурение зимой, в лютые морозы и в пургу.

Шли годы второй пятилетки. С жадным интересом мы читали в газетах известия о новых заводах, вступающих в строй, о городах,, вырастающих рядом с ними, о стремительном росте «Второго Баку». Вот открыли нефть недалеко от Верхне-Чусовских Городков — в Краснокамске, в Северокамске. За тысячи километров —в Бугуруслане, в Сызрани, в Жигулевских горах — также обнаружили залежи «черного золота». Нашли нефть и в Западной Башкирии, в районе Туймазы.

Всем нам, буровикам и строителям Ишимбая, радостно было со­знавать, что мы тоже выполняем сталинское задание — участвуем в строительстве «Второго Баку». Мы мирились с трудностями и быто­выми неудобствами, зная, что они неизбежны во всяком новом деле.

Рос новый город, росли люди, вместе с ними рос и я. В Ишим­бае я закончил специальные технические курсы, стал квалифициро­ванным нефтяником.

— Бурильщик держит на рычаге лебедки миллионы рублей, — говорил нам инструктор, старый бакинский мастер Мамед-оглы. — Бурильщики хорошие — и вся бригада хороша, и мастеру легко ра­ботать.

Иногда малейшая неточность может вызвать тяжелую аварию.

Впрочем, аварии случаются у самых опытных и внимательных бурильщиков, если скважина бурится вращательным способом.

Ведь, чтобы пробурить скважину, скажем, глубиной 1 700 . мет­ров, надо вращать в ней такой же длины колонну металлических труб с долотом на нижнем конце. И не просто вращать, а держать ее на весу, давить ею с определенной силой на долото, чтобы оно углублялось в породу.

Породы же в Башкирии твердые. Как дойдешь до кунгурского или мячковского горизонтов, до сахаровидных доломитов, хоть плачь: долото катается по окремнелым слоям, а вглубь — ни на вер­шок. Иногда за смену не дашь и метра проходки, а долото износит­ся полностью. На смену его затрачивается несколько часов: прихо­дится по частям вытаскивать из скважины всю бурильную колонну, а потом по частям же опускать ее.

Приехали как-то к нам бакинские буровики заключать договор на социалистическое соревнование. У них были завидные показате­ли: три—четыре тысячи метров проходки на станко-месяц, а у нас куда меньше: всего 400—500 метров.

— Как же тут соревноваться?—спрашивают бакинцы. — Очень уж разница большая.

— А вы посмотрите, какие породы мы бурим.

Достал я образцы пород из разведочных скважин, провел по стеклу острой гранью — на стекле остались царапины и на стальном ноже также.

...И вот этаких пород метров 700, а то и тысячу приходится сверлить. Сотню долотьев сменишь, пока пройдешь до нефтяного

пласта.

Посмотрели бакинцы на породу и взяли по куску, чтобы пока­зать своим буровикам.

— Метры у вас, товарищи, трудные, — заявили они, — больших скоростей тут не добьешься. Это у нас, на юге, в песках да гли­нах долото «рыбий хвост» запустишь, так и идет оно без замены метров 700, только трубы успевай наращивать. Но зато скважины у вас в Башкирии спокойные, не обваливаются, не то, что в Баку. Там с этим делом беда...

Конечно, с трудностями встречаются буровики и в Баку, и в Башкирии. Проходка нефтяных скважин — дело сложное и тяжелое, осваивать его надо годами. Я сам работал почти десять лет буриль­щиком, а с 1938 года — буровым мастером, и знаю, как это сложно подобрать дружную слаженную бригаду, научить людей делу, увлечь их работой, воспитать ответственность не только за свой маленький участок, но и за судьбу всей буровой.

Работал у меня бурильщиком Ибрагим Бадретдинов, неплохой парень, сообразительный и расторопный, только мало заботился он

о товарищах. Например, не любил Ибрагим менять долото. Он обя­зательно приноравливал эту операцию к концу смены, чтобы спих­нуть ее другой вахте. Не понимал он, что своим поведением подводит всю бригаду, что не только самому надо стараться хорошо работать, но надо думать и о своих товарищах-сменщиках, о всей буровой. Я много раз говорил с ним об этом, но мои слова его как-то мало трогали.

И вот случилось то, что должно было случиться. Однажды в ноч­ной вахте Бадретдинов два часа работал изношенным долотом: не хотелось начинать подъем инструмента. У долота отломались шарош­ки и остались на забое. На ликвидацию аварии ушло почти два ме­сяца. Мы надолго задержали сдачу скважины. А скважина была раз­ведочная. Из-за нерадивости одного бурильщика задержались ре­зультаты разведки нового участка.

Бадретдинова, да и некоторых других бурильщиков, этот тяже­лый случай научил многому. Через несколько лет Ибрагим, уже став­ший опытным буровым мастером, говорил мне:

— У меня после этой аварии сразу глаза открылись. Спасибо, ты меня тогда оставил в бригаде, помог стать человеком.

Я привел этот случай потому, что он показывает, как важно, чтобы в буровой бригаде была настоящая производственная дружба,

навыки коллективного труда; чтобы каждый бурильщик, верховой рабочий, слесарь понимал свою роль в общем деле, заботился не только о своем рабочем месте, но думал и о товарищах, которые его сменяют.

В Ишимбае моя бригада пробурила не один десяток скважин.

В 1943 году, в самый разгар Отечественной войны, мою брига­ду перевели в Туймазу. Мы покинули большой оживленный город Ишимбай и оказались в новом необжитом районе. На берегу извили­стой степной речки Ик стояли бараки, а в 6 километрах от них на холмах н в лощинах, возле татарской деревни Нарышево, был не­большой промысел.

Мне казалось, произошла какая-то ошибка: зачем меня, опытно­го мастера, послали сюда, где и нефти-то путной нет. Больше поль­зы я мог бы принести в Ишимбае.

— А ты погоди, Иван Дмитриевич, не возмущайся, — говорил директор конторы М. А. Потюкаев, тоже наш, ишимбайский. — Нас послал сюда Государственный Комитет Обороны искать боль­шую нефть. Тут она обязательно должна быть.

Я часто бывал на новой разведочной буровой № 100, которая должна была дойти до самых древних, девонских пластов. Начинал ее бурить Василий Андряшин, а заканчивал Андрей Трипольский, старый буровой мастер.

Скважину бурили больше года. Осторожно прощупывали каж­дый метр, но признаков нефти не появлялось. В тресте и в объеди­нении некоторые поговаривали:

— Не даст эта скважина ничего! Ведь бурили же до войны здесь на девон — ничего не нашли. Незачем затрачивать средства на сом­нительное дело. Лучше бурить на верхний горизонт. Там нефть вер­ная, хоть и небогатая.

Но геологи Т. М. Золоев, М. В. Мальцев, А. А. Трофимук, М. Е. Торяник настаивали на бурении девонской скважины.

Они верили великому русскому ученому Ивану Михайловичу Губкину, который точно указал, что в Туймазах должна быть бога­тая девонская нефть.

И эту нефть открыли!

День 26 сентября 1944 года никогда не забудется. Еще с утра нефтяники, жители окрестных деревень собрались около буровой № 100. Все уже знали, что здесь долото вошло в нефтеносную зону. Из рук в руки передавали черный кусочек песчаника, добытый с глу­бины 1 700 метров, из девонских отложений.

До самого вечера не отходили люди от буровой. Около нее стоял трактор-подъемник, он выкачивал из скважины воду. Казалось, кон­ца не будет подъемам и спускам сваба... Неожиданно из скважины с глухим рокотом вымахнул могучий столб нефти, заслонил заходя­щее солнце и обильным дождем пролился на холодеющую осеннюю землю.

До поздней ночи мы не отходили от фонтана, а он шумел все сильнее, сопротивляясь попыткам надеть на него стальную арматуру. Ее все-таки надели, и нефть пошла в трубы. Одна эта скважина ста­ла давать нефти больше, чем добывал до этого весь трест «Туймазанефть».

Это был праздник для всей страны, особенно радостный для нас,, башкирских нефтяников.

Прорезав почти два километра твердых пород, мы добрались до истоков большой девонской нефти!

На другой день начальник объединения С. И. Кувыкин сказал

нам:

— Начинайте, товарищи, бурить на девон. Трудности будут большие, не скрою. Оборудования мало, оно изношено и новое пока взять негде. Но надо бурить, вы сами это понимаете...

Бурить в Туймазах было гораздо труднее, чем в Ишимбае. Там скважины неглубокие: 700—800 метров, а здесь — 1 700 метров. Там — готовая производственная база, годами сложившиеся коллек­тивы, традиции. Здесь — голое место, новые рабочие.

На Туймазинских промыслах со мной уже много лет работают бурильщики башкиры Гимаев, Гафаров, Валиахметов. Все они при­шли на буровую из окрестных селений, как и я в свое время, боялись сделать шаг на буровой. Учить их пришлось долго. Я не мастер рас­сказывать, да и они вначале плохо понимали по-русски; пришлось им

просто показывать, как надо готовить глинистый раствор, работать с машинными ключами, разбираться в показаниях приборов.

Постепенно к товарищам пришло умение, а с ним — уверен­ность в работе. Они стали читать книги по бурению, бывать на тех­нических совещаниях. Я был очень обрадован, когда Минзарип Га­фаров внес первое свое рационализаторское предложение: он приду­мал особый крючок для захвата труб. Предложение-то само по себе незначительное, но ведь его сделал вчерашний ученик! Значит, он уже не только освоил бурение, но творчески подходит к делу. По примеру Гафарова все члены бригады старались внести что-то но­вое в работу, перенять у соседей опыт.

Мы бурили, выжимали из оборудования все, что могли, но де­ло шло туго. Скорости проходки были ничтожны — 200 метров на станко-месяц. Бурение девонской скважины продолжалось восемь месяцев. Честное слово, мы испытывали стыд перед фронтовиками — мы не имели права бурить так медленно!

Вместе с давним другом-ишимбайцем мастером Павлом Про­копьевичем Балабановым мы рассчитали, что можно бурить и на этом оборудовании со скоростью 500 метров на станко-месяц.

Балабанов первым достиг этой цифры: он пробурил скважину № 132 со скоростью 512 метров на станко-месяц. Вскоре я достиг скорости 480 метров.

Мы обратились ко всем буровикам Башкирии с письмом, в ко­тором рассказали, как были достигнуты такие показатели, и предло­жили начать социалистическое соревнование за высокие скорости. Министр нефтяной промышленности поддержал нашу инициативу. Он приехал к нам на промысел, и там буровики высказали ему свои требования. А требования эти сводились к одному: пора нам покон­чить с вращательным бурением, пора перейти на турбинное. Туймазинскую нефть ротором не поднять.

Наши требования удовлетворили. Первые же турбобуры, выпу­щенные после войны, получили туймазинцы.

Именно турбобур дал нам возможность в течение немногих лет ввести в строй крупнейшее в стране нефтяное месторождение и до­стигнуть небывалых на Востоке скоростей проходки.

Турбобур — наше советское изобретение. Он произвел настоя­щую революцию в бурении. Если при роторном бурении вращается в скважине вся колонна бурильных труб (на это вращение затрачи­вается до 70 процентов энергии двигателя), то при работе турбобу­ром трубы неподвижны, вращается только турбина, опущенная вме­сте с долотом на забой. Трубы не испытывают никакого напряжения, по ним только проходит глинистый раствор, который вращает тур­бину.

И вот они снова в наших руках, эти замечательные аппараты, ко­торые мы начинали осваивать в Ишимбае еще до войны, — массив­ные стальные цилиндры. Мы тщательно их проверили, опробовали и опустили в забой.

Народу на буровой собралось много. Все хотели посмотреть, как будет работать новая техника.

Даю команду пускать буровую. Взвыл мотор. Над нашими голо­вами заколыхался грязевой шланг — значит раствор пошел в турби­ну. Я слежу за приборами: черные стрелки настороженно вздраги­вают, стало быть, турбобур работает, долото углубляется в породу. Но внешне это неощутимо. Людям, привыкшим к лязгу и грохоту — обязательным спутникам роторного бурения, — эта тишина кажется удивительной.

— Иван Дмитриевич, смотри, — показывает мне Гафаров на ротор, — бурится!

И под дружный смех присутствующих бурильщик с приплясом обежал вокруг ротора.

И в самом деле, все мы явственно видели, как плавно идет вниз сквозь неподвижный ротор квадратная труба. Вот она погрузилась почти до замка — надо наращивать новую свечу.

Громкое «ура!» разнеслось над буровой.

Незадолго до этого дня я принес нашему парторгу заявление: «Прошу принять меня в ряды великой коммунистической партии. Партии Ленина—Сталина я обязан всем. Под руководством и с по­мощью партии я вырос, овладел мастерством, понял великие идеи коммунизма и хочу строить его, будучи коммунистом».

— Правильно, Иван Дмитриевич, — сказал парторг. — Я знал, что ты придешь с таким заявлением. Оставь. Обсудим на бюро.

Наш парторг знал в лицо каждого бурильщика, каждого учени­ка; он вникал в каждую деталь бурового дела. В течение дня успе­вал бывать на буровых, расположенных за десятки километров одна от другой. Его старый зеленый «газик» в любую погоду колесил по промыслам.

Я поделился с парторгом своими планами на будущее:

— Думаю я, товарищ Слепян, 700 метров турбиной давать на станко-месяц.

— Смотри, Иван Дмитриевич, не мало ли? Стоило ли турбины вводить из-за каких-то добавочных 200—300 метров? Я так думаю, турбобур тысячу потянет. Вот рассчитай, посоветуйся с инженера­ми, со своими ребятами. Шагать надо широко, работы-то у. нас вон сколько. На наш век бурить не перебурить.

На первой же турбинной буровой мы достигли большого успе­ха: пробурили ее за семьдесят девять дней и дали скорость 670 мет­ров на станко-месяц. На каждой новой буровой работа шла лучше, чем на предыдущей. Накапливался опыт, мы искали новые пути.

Выявились интересные особенности турбобура. Оказывается, если подавать на турбину раствор со скоростью 42—45 литров в се­кунду вместо 30 литров по норме, то мощность ее удваивается и в такой же степени увеличивается скорость бурения.

В Туймазах я первый применил этот новый — форсированный режим бурения. При таком режиме я доводил нагрузку на долото до 25 тонн, и скорость проходки по сравнению с вращательным бу­рением возросла в пять раз.

Теперь в Туймазах все скважины за очень редким исключением бурятся турбинным способом, и средние скорости проходки всех скважин по тресту превышают 550 метров на станко-месяц.

Десятилетний спор между американским (вращательным) спосо­бом бурения и советским (турбинным) способом завершился блестя­щей победой нашего советского турбинного способа. Собственно говоря, и вращательное бурение, которое американцы всячески рекла­мируют, изобретено русскими. Американцы же воспользовались этим

русским способом. Теперь они пытаются перенести на свои промыс­лы наш советский турбобур. Но ничего у них не получается. Переход на турбинное бурение требует больших капитальных затрат, более мощного оборудования, а все это невыгодно капиталисту — частному владельцу буровых. Капиталист живет только сегодняшним днем, и ему мало дела до технического прогресса, если он немедленно не при­носит верных и больших прибылей.

На каждой новой буровой мы достигаем все больших скоростей. За 1949 год наша бригада пробурила 6 130 метров, перевыпол­нив годовой план на 29 процентов. Скорость составила в среднем 850 метров на станко-месяц.

Скоростная проходка оказалась и самой экономной. За год бригада сэкономила более 700 тысяч рублей.

Мы знаем, что пользы от больших скоростей мало, если это еди­ничные рекорды. Для того чтобы научить всех работать так же производительно, <мы в прошлом году взяли шефство над отстающими бригадами.

Началось это дело так. Заехал к нам на буровую парторг. Спрашивает:

— У тебя кто справа сосед на буровой?

— А я, правда, и не знаю: буровая там только что начала жить.

— А не мешало бы поинтересоваться, Иван Дмитриевич. Бурит там Галеев. Только что выдвинут из бурильщиков, это его первая буровая. Ты сходил бы к нему, посоветовал.

В тот же день пошел я к Галееву:

— Ну, как дела идут, сосед?

— Да плохи мои дела. Стоим, редуктор бьет, а что с ним, не пойму.

Оглядел я установку, проверил редукторную плиту, а она уста­новлена неправильно.

— Давай-ка, сосед, ломик да подкладки. Плиту надо припод­нять и выверить.

Выверили, установили, и работа пошла. После этого Галеев на­учился сам регулировать эту деталь.

Так началась наша дружба. То он у меня на буровой, то я у него. И пошла его бригада вперед, одной из лучших стала в нашем тресте.

Все наши опытные мастера взяли под свою опеку молодых ма­стеров. Инженеры стали шефствовать над отдельными буровыми бригадами. Мастер Балабанов, например, больше года следил за мо­лодым мастером Палиловым, бывшим своим бурильщиком, помогал ему. Затем мы с Балабановым взяли еще по одной бригаде: там за­болели мастера. Тяжело было в это время, зато бригады потом ста­ли работать лучше.

Теперь у нас такое правило: принимая новую буровую, обяза­тельно узнаем, кто бурит по соседству, и если это молодой мастер, помогаем ему.

...В жизни человека бывают такие дни и такие события, когда по-новому оцениваешь все свои дела и поступки.

Таким был для меня один из майских дней 1948 года, когда парторг ЦК ВКП(б) т. Слепян позвонил мне на буровую и сообщил, что Президиум Верховного Совета СССР присвоил мне звание Героя Социалистического Труда и наградил орденом Ленина.

Взволнованный великой наградой Родины, я спрашивал себя: ка­кие выдающиеся дела совершил ты, Иван Куприянов, за какие под­виги тебя, рядового советского нефтяника, народ удостоил такого по­чета?

Я не совершил никаких подвигов. Работал и работаю добро­совестно, как и следует советскому человеку, стараюсь быстрее бу­рить нефтяные скважины, чтобы страна получила больше горючего. Значит, важен мой труд для государства, нужен ему. Значит, надо работать еще лучше, чтобы быть достойным высокого звания Героя Социалистического Труда.

И если мне удалось достигнуть некоторых успехов, если возросло мое мастерство и моя сознательность, то это потому, что я расту вместе со всем советским народом, меня дружески поддерживают и ведут вперед советские люди, мои товарищи по работе. У нас в стра­не сам уклад жизни такой, что не позволяет человеку ни застаивать­ся, ни таить от других свои достижения и опыт. Обмен опытом стал потребностью советского человека.

Когда я начал бурить на форсированных режимах, многие ма­стера стали постоянными посетителями буровой. Они на практике постигали новую технологию. Павел Прокопьевич Балабанов, мой давний наставник и друг, говорил мне:

— Обогнал ты меня, Иван. Но ничего, мы еще посмотрим. Я турбобур тоже знаю, мы еще потягаемся. Вот на одном насосе на обычном режиме дам 750 метров на станко-месяц.

Так и вышло. За 1949 год он перегнал меня по общему метра­жу проходки.

А Касим Беляндинов, тот ничего не обещал. Он только внима­тельно ко всему приглядывался, расспрашивал меня да вдруг пора­довал: пробурил скважину за пятьдесят два дня и дал скорость 1 002 метра. А нынешней весной Касим заговорил уже в полный го­лос: он обязался пробурить скважину № 477 за сорок шесть дней со скоростью 1 100 метров на станко-месяц: Беляндинов позвонил мне на буровую и сказал:

— Мы решили вызвать вашу бригаду на социалистическое со­ревнование — кто больше пробурит в нынешнем году.

— Какую вы берете цифру?

— Восемь тысяч метров.

— Ого, Касим, крепко! Ну, так мы пробурим девять тысяч.

Так и порешили. И хотя не записан нигде наш договор, но все

туймазинские буровики знают о нем и пристально следят за нашим соревнованием.

Впереди идет пока Беляндинов. Он пробурил-таки 477-ю за со­рок четыре дня и дал невиданную в наших местных условиях ско­рость— 1 145 метров на станко-месяц.

Далеко от нас, в Жигулевских горах на Волге, работает буровой мастер Абдулла Саберзянов. Я много слышал и читал о его успехах, но встретились мы с ним только в 1948 году в Москве: вместе полу­чали ордена Ленина и Золотые Звезды Героя Социалистического Труда. Под высокими сводами Большого Кремлевского дворца цари­ла торжественная тишина. Председатель Президиума Верховного Со­вета СССР товарищ Шверник пожал нам руки, поздравил с высокой наградой, пожелал доброго здоровья и успехов в труде. Вышли мы со старым мастером, с Абдуллой Саберзяновым, на широкую крем­левскую площадь.

— Тут, в Кремле, живет товарищ Сталин, — сказал Абдулла.— Вот бы повстречать нам его. Очень большой привет я ему несу. Он, как отец родной, поймет мою душу. Он нас людьми сделал, героями сделал, до большой славы поднял!

Мы не встретили тогда товарища Сталина. Я увидел его позже, 21 декабря 1949 года.

В начале декабря я получил из Москвы телеграмму. Мне сооб­щили, что я введен в состав Комитета, образованного в связи с празднованием семидесятилетия со дня рождения товарища И. В. Сталина, и приглашали выехать в Москву для участия в рабо­те Комитета.

Это была великая честь и великое счастье для меня! Нефтяники нашего города поручили мне передать рапорт о том, что указание великого вождя о создании «Второго Баку» успешно выполняется, что вырос по сталинскому плану новый город Октябрьский, заняв­ший второе место после Баку по размерам добычи нефти, и что до­срочно выполнена нефтяная пятилетка, а сверх плана 1949 года до­быто значительное количество горючего. Трудящиеся подготовили в подарок любимому вождю и учителю большой альбом портретов знатных стахановцев, фотоснимков юного города Октябрьского, неф­тепромыслов.

Абдулла Саберзянов прислал мне письмо. Он просил меня пере­дать лично от него и от всех нефтяников Поволжья низкий поклон товарищу Сталину и пожелать ему долгих, долгих лет жизни и доб­рого здоровья.

...И вот я, сын крестьянина, буровой мастер из Башкирии, Иван Куприянов, в Большом театре Союза ССР. Сижу в президиуме тор­жественного заседания почти рядом с человеком, имя которого с на­деждой и любовью произносят трудящиеся всего мира. Не отры­ваясь, смотрю на близкое, доброе, бесконечно дорогое лицо товарища Сталина, и мне хочется сказать ему запросто, как родному отцу, сер­дечное, рабочее спасибо за все, что он сделал и делает для нас, про­стых людей, для народного счастья.

Я вспоминал, находясь в Большом театре, недолгий свой жиз­ненный путь и то немногое, что удалось мне сделать, и все это связы­валось в моем сознании с именем большевистской партии, с именем великого вождя.

Сталин сказал, что надо серьезно взяться за развитие новой нефтяной базы в районе между Волгой и Уралом, и вот она создана! «Второе Баку» по размерам добычи нефти догоняет своего старшего брата, все новые нефтяные районы на Востоке вступают в строй. Недавно появилось на географической карте новое название — город Октябрьский, в котором я живу. Пять лет назад мы жили там в зем­лянках, в палатках, в фанерных бараках. Но мы знали: новый, со­циалистический город обязательно будет построен у истоков большой девонской нефти потому, что так сказала большевистская партия, так сказал Сталин.

И город строится. Поднялись большие каменные дома, построе­ны школы, клубы, магазины, библиотеки. В моей просторной кварти­ре, как и у других нефтяников, — газовое отопление, электричество, водопровод, радио. Зелеными массивами молодых парков и скверов жилые кварталы заслонены от степных суховеев и пыльных бурь. Прекрасными асфальтовыми дорогами город соединен с железнодо­рожными станциями, с нефтяными промыслами. Десятки тысяч лю­дей живут и трудятся в нашем городе, согретые заботой партии, великого Сталина.

Дни чествования самого дорогого и любимого человека были одни из наиболее радостных в моей жизни. О них я детям и внукам буду рассказывать.

Высоко поднимают наша партия, товарищ Сталин людей труда. Уже несколько сотен нефтяников и строителей награждены в нашем молодом городе орденами и медалями. За разработку и внедрение скоростных методов проходки нефтяных скважин в этом году Сталин­ская премия присуждена управляющему трестом «Туймазанефть» А. Т. Шмареву, директору нашей конторы бурения М. А. Потюкаеву (теперь он управляющий трестом «Башнефтеразведка») и мне.

Премию имени великого Сталина нужно оправдать новыми успехами в труде. В этом году я буду добиваться скорости бурения

1 300 метров на станко-месяц. Помогу всем буровикам Башкирии освоить скоростную проходку.

* * *

Хорошо у нас ранним весенним утром! Солнце еще не вышло из-за холмов, которые полукольцом окружили город; воздух прохла­ден и чист. Я завожу свой «Москвич» и медленно еду по просыпаю­щемуся городу. От автобусной станции отходят машины, переполнен­ные людьми. Это нефтяники едут на работу. Где-то далеко слышат­ся паровозные гудки. Над строящимися кварталами уже подымаются рукастые краны. Садовники поливают молодые липы.

Каждый день что-нибудь изменяется в облике нашего города и промыслов. Вот эти два дома вчера еще стояли без крыши, а сегод­ня плотники уже бойко постукивают топорами, прилаживая послед­ние прогоны к стропилам.

Я выезжаю на гребень холма — и открывается широкая панора­ма промыслов. Далеко за горизонт уходят ряды нефтяных вышек, по всем направлениям тянутся линии электропередач, нефтепроводов, газовых коллекторов. По шоссе бегут сотни автомашин, напрямик по холмам ползут тракторы. Вот тут вчера еще стояла вышка, теперь ее нет, она маячит уже на горизонте.

Вот таким я и люблю свой город — в движении, в стремительном росте, в непрерывном, живом труде. Я рад несказанно, что и моя до­ля труда заложена в этом сталинском созидании, и моя нефть идет по подземным трубопроводам в могучем потоке, дает движение само­летам, тракторам, автомобилям.

Радуюсь, что выполняю задание товарища Сталина.

 

 

ИВАН ДМИТРИЕВИЧ КУПРИЯНОВ

 

И. ПОДВЕЗЬКО,

токарь Харьковского станкозавода имени В. М. Молотова, лауреат Сталинской премии

 

НАС ВДОХНОВЛЯЕТ ВЕЛИКИЙ СТАЛИН

 

Проводник объявил:— Станция Лосево! Кому на Тракторострой, выходите!

Я снимаю с полки небольшой кованый сундучок, в который заботливой материнской рукой уложен весь мой скромный багаж, и выхожу из вагона.

Мне семнадцать лет. У меня, так же как и у мно­гих товарищей по эшелону, с которыми я успел сдружиться в дороге, нет никакой специальности. Но это не смущает нас. Каждый найдет свое место на такой огромной стройке.

На перроне нас встречает представитель «Индустроя».

— Откуда? — спрашивает он.

— Орловские!

— Полтавские!

— Сумские!

В Харьков, на строительство тракторного, станкостроительного, турбинного заводов — первенцев сталинской пятилетки — едут со всех концов нашей страны.

Я вспоминаю, как два года назад в наше село Рябушки, Сумской области, прибыл первый трактор. Это был подлинный праздник. Тысячная толпа встречала трактор на вокзале и провожала его до

села. Целыми деревнями выходили в степь крестьяне и крестьянки посмотреть, как обрабатывают трактором поля. А скоро на необъят­ных просторах нашей Родины появятся сотни тысяч тракторов.

Утром мы выходим на работу. Яркими пятнами на черноземе выделяются каркасы цехов, обнесенные свежим тесом рештовки, шта­беля красного и белого кирпича. Работают мощные экскаваторы. Одновременно с цехами завода возвышаются многоэтажные жи­лые дома, школы, детские ясли. Вся степь, наполненная грохотом моторов, гудками паровозов, людскими голосами, представляет собой огромную строительную площадку: прокладывают дороги, водопро­вод, асфальтируют тротуары, высаживают тысячи деревьев.

Меня назначают руководителем бригады подсобных рабочих. На нашей обязанности — гашение извести.

— Работа немудреная, — говорит производитель работ, — но от­ветственная: каменщики и штукатуры не должны испытывать недо­статка в хорошем растворе.

Наше участие в строительстве не ограничивается работой у га­сильных ям. Каждый выходной день, а зачастую сразу после рабо­ты бригада отправляется на промышленную площадку и все свобод­ное время отдает стройке.

* * *

Вспоминаю, с каким волнением я переступил порог только что выстроенного механического цеха станкостроительного завода и как зачарованный смотрел на станки. Вид токаря в синем комбинезоне с чертежом в руках и складным металлическим метром в нагрудном кармане вызвал у меня желание самому стать к станку. Вот кончит­ся строительство, и я обязательно буду токарем!

Мое желание сбывается. В 1933 году профессиональная органи­зация командирует лучших ударников стройки на учебу в школу фабрично-заводского ученичества. В их числе нахожусь и я.

Весенним солнечным светом залиты классы, в которых мы слу­шаем лекции инженеров.

Каждая лекция расширяет мой кругозор, вызывает десятки са­мых разнообразных вопросов. Педагоги порой надолго задерживаются после лекций. Но разве можно объяснить все, что интересует нас? На помощь приходят книги. К нашим услугам огромная техни­ческая библиотека завода. Теоретические занятия в классе череду­ются с практической работой на станке. Инструктор внимательно сле­дит за каждым моим движением. Однажды он дольше обычного задержался у моего станка, молча наблюдая, как я креплю деталь, включаю скорость, подвожу резец.

— Да тебе пора в цех переходить, — говорит он, — на самостоя­тельную работу.

— Я сам думал об этом.

— Так в чем же дело?

— Срок учебы не закончен еще.

— А ты досрочно, — говорит он, — люди очень нужны в цехе.

Вечером того же дня я пишу заявление на имя директора

школы:

«Зная, что завод нуждается в токарях, и учитывая, что я могу самостоятельно работать на станке, прошу, не отчисляя меня из шко­лы, дать возможность работать на производстве».

Квалификационная комиссия присваивает мне звание токаря четвертого разряда. А через несколько дней дирекция завода перево­дит меня в цех.

— Вот это твой станок, — говорит мастер.

Рядом со мной в цехе работают опытные токари. Я обрабаты­ваю ту же деталь, что и они. Меня хвалят, даже ставят в пример другим молодым рабочим. Но мне этого мало. Я едва выполняю норму на 70 процентов. Начинаю упорно думать над тем, как поднять выработку.

Мне кажется, что если увеличить скорость резания, то я дого­ню старых, опытных токарей.

И вот однажды я включил мотор на большую скорость. Горя­чие стружки металла, вырываясь из-под резца, до боли впива­ются в лицо, руки, но это длится меньше минуты: резец выбыл из строя.

— Запорол?

Оглядываюсь.

Мастер стоит у меня за спиной. К своему удивлению я вижу, что он не сердится.

— И куда ты торопишься? — по-отечески говорит мастер. — Ты еще станок как следует не знаешь, да и он тебя не знает. Овладей станком, ну и спрашивай тогда с него. И учись у старших.

Мастер стал подробно рассказывать, как лучше затачивать ре­зец, крепить детали.

В 1934 году я сдал государственный экзамен и получил звание токаря 5-го разряда. На вечере выпускников мне вручили похваль­ную грамоту и премию — два тома «Справочника металлиста». К этому времени я уже выполнял норму и шел в ногу с опытными то­карями.

* * *

Коллектив нашего завода, освоивший в 1934 году производство сложных станков, которые ввозились до этого из-за границы, полу­чил ответственный заказ — изготовить партию станков для экс­порта.

Среди рабочих, выполнявших этот заказ, был и я, бывший кре­стьянский паренек, строивший этот завод, ставший квалифицирован­ным металлистом.

Мне была поручена обработка одной из самых ответственных деталей.

— У меня, — сказал я как-то начальнику цеха, — как и у мно­гих токарей, самый короткий рабочий день: из восьми часов в сред­нем работаем шесть. Остальное время уходит на получение и сдачу инструмента.

Начальник цеха внимательно выслушал меня.

— Чего же ты хочешь? — спросил он.

— Помогите мне обзавестись своим инструментом. Ведь это в ко­нечном итоге решает успех работы. Кое-что я уже изготовил сам: отвертку, шабер. Мне нужны сверла, резцы, патрон. Я должен иметь под руками все, что потребуется в течение рабочего дня. Если сейчас я выполняю норму за шесть с половиной часов работы, то на сколь­ко же процентов подниму свою производительность труда, когда бу­ду работать все 480 минут!..

Мне выдали необходимый для работы инструмент.

Уплотнив рабочий день, я вместо восьми деталей проточил две­надцать, выполнив сменную норму на 150 процентов. Моему примеру последовали и другие токари.

С тех пор каждый раз, когда мне приходится начинать работу на новом месте, я заранее приготовляю полный комплект необходи­мого инструмента, а затем тщательно слежу за его исправностью.

                  * * *

Успехи донецкого шахтера Алексея Стаханова, добившегося не­бывалой производительности труда, размах стахановского движения, охватившего миллионы трудящихся нашей страны, глубоко всколых­нули коллектив нашего завода.

Я все чаще стал задумываться над тем, как добиться более вы­сокой производительности труда. Как правило, я сразу после рабо­ты получал задание на следующий день, знакомился с технологией, готовил инструмент, который может понадобиться в течение рабочего дня. Это давало мне возможность в отличие от других токарей, у ко­торых подготовка всегда занимала тридцать — сорок минут рабочего времени, начинать работу ровно в восемь часов, сразу после гудка. Я так располагал инструмент и детали, что мне не приходилось делать ни одного лишнего движения.

Огромное значение в моей жизни и всей дальнейшей работе име­ло выступление Иосифа Виссарионовича Сталина на первом Всесо­юзном совещании стахановцев в Кремле.

Под впечатлением исторической речи вождя я поставил перед собой задачу быть таким, как учит товарищ Сталин.

Одной из серьезных помех на пути к внедрению стахановских методов труда среди токарей была устаревшая технология обработ­ки деталей.

В этом я убедился на личном примере. Расскажу об одном слу­чае, особенно запомнившемся мне.

По существовавшей технологии втулка для станка протачивалась по наружному диаметру. Для этого каждая втулка одевалась в цен­тровую оправку. Подготовительные работы (одевание втулки, крепление, подвод резца и т. д.) занимали у нас, токарей, столько же вре­мени, сколько требовалось для самого точения.

У меня возникла смелая мысль: вопреки существующей техно­логии обрабатывать с одной установки резца не одну, а десять вту­лок.

Этой идеей я поделился с технологами цеха. Они попросили подробно рассказать о моем замысле.

Я взял карандаш, лист бумаги и начал чертить схему предла­гаемого мной технологического процесса.

— На изготовленную оправку я нанизываю одну за другой де­сять втулок; для придания жесткости концы оправки закрепляю спе­циальным зажимом. Когда оправка с деталями готова, закрепляю ее в станок. Обработку веду с одной установки резца.

Мне все ясно и понятно, но я вижу, что мои объяснения не про­изводят на собеседников должного впечатления. Технология обра­ботки втулок существует десятки лет, она принята всеми заводами, ею пользуются все токари.

— Ты уверен, — говорит один из них, и в голосе его я слышу нотки недоверия,— ты уверен, что это твоя технология повысит произ­водительность труда и не отразится на качестве продукции?

— Да, я уверен.

— Если ты докажешь, что твой метод эффективен, мы поставим перед главным технологом вопрос о замене старого технологическо­го процесса новым.

Через день опять встречаюсь с технологом:

— Ну, как дела с втулкой?

— Плохо, — говорю я.

— Сколько сделал?

— Две нормы...

Он искренне радуется моему успеху.

— А говоришь — плохо.

— Смотря как считать! — отвечаю я. — Две нормы больше, чем одна. Но разве эго предел?

Накануне октябрьских праздников в заводской газете появилась фотография с небольшой подписью: стахановец-токарь Иван Подвезько, применив новую технологию обработки втулок, выполнил нор­му на 200 процентов.

Я не случайно вспоминаю этот эпизод сейчас, спустя пятнадцать лет. Он наложил отпечаток на всю мою дальнейшую работу. После этого каждый раз, как только получаю новую деталь, я прежде всего тщательно изучаю технологию ее обработки.

Поиски новых, более совершенных методов, как правило, зани­мают много драгоценного времени и как будто отражаются на выпол­нении норм. «Стоит ломать голову! — рассуждают некоторые тока­ри. — Дали деталь, технологическую каргу — и гони!»

Но именно эти поиски создают условия для высокой производи­тельности труда, приносят много радости.

Слова товарища Сталина о том, что необходимо выжать из техники все, что она может дать, заставили меня, теперь уже опытного токаря, еще раз вернуться к мысли увеличить скорость резания, к мысли, которая возникла у меня впервые в те памятные дни, когда я начал работать на станке.

Каждый раз, как только заходил разговор на эту тему, находи­лись люди, которые считали, что мы не можем увеличить скорость резания, и всегда при этом ссылались на существующую проектную мощность станка.

В совершенстве изучив свой станок «ДИП-200», я убедился в том, что мощность станка значительно больше той, которая числи­лась по паспорту. Если бы использовать всю мощность станка, мы могли бы в два раза больше давать продукции. Однако не мощность станка, а режущий инструмент был преградой на пути стахановской работы. Стоило мне увеличить скорость оборотов, как резец, кото­рый при обычных скоростях работал сорок—пятьдесят минут, мо­ментально выходил из строя. Даже резцы с победитовой напайкой не выдерживали большой скорости.

Успокаивало лишь одно: над проблемой изготовления прочных режущих инструментов, открывающих путь к скоростному резанию, работали научно-исследовательские институты. Не сегодня — завтра они дадут такие сплавы, которые позволят нам повысить производи­тельность труда.

* * *

Война, начатая гитлеровскими ордами, вскормленными англо- американскими империалистами, явилась для нашего народа огром­ным испытанием.

Мы верили в победу, потому что во главе народа стоит испытан­ная в боях и труде славная Коммунистическая партия, гениальный вождь и учитель товарищ Сталин. Но советские люди знают, что победа сама не придет, победу нужно завоевать.

На заводе царили образцовый порядок и дисциплина. Ушедших на фронт заменили их жены, сыновья и дочери. Небывалый трудовой подъем охватил весь коллектив. С каждым днем все больше и боль­ше выпускали мы продукции.

И только когда над городом нависла прямая угроза немецкой оккупации, наш завод был переведен на восток.

Цех, в котором мне предстояло теперь работать, был хорошо оборудован. Но я попросил установить мой станок, который прибыл на завод вместе с нашим эшелоном.

Не ожидая, когда пришлют строительных рабочих, я сам выко­пал котлован, приготовил раствор и забетонировал фундамент.

— Ты как на передовой, — шутили товарищи, — укрепляешь по­зицию.

— Так ведь у нас тоже передовая, — отвечаю я.

В годы войны мне впервые пришлось встретиться с новым ви­дом продукции, которую мы не выпускали раньше. Детали, обраба­тываемые на станке, были сделаны из сталей высоких марок, режу­щий инструмент быстро выходил из строя.

Чтобы избежать непроизводительных простоев станка и увели­чить выпуск продукции, я решил тщательно изучить причины быст­рой деформации резца.

Как правило, все токари, и я в том числе, при заточке делали угол резца положительным, а для того чтобы вилась стружка, де­лали специальную канавку.

Впервые в своей практике я решил сделать нулевой угол заточки и не делать канавки. Геометрия резца была не так красива, как прежде, грубее, но я считал, что он будет устойчивее.

Опыт оправдал мои надежды. Жизнь резца была продлена. Мысль продолжала работать — а что если при этом резце увеличить скорость резания?

С волнением приступил я к новому опыту.

Осторожно перевел скорость сперва на 40, а затем на 60 и 80 мет­ров в минуту. При скорости в 60 метров резец работал отлично. Эта скорость резания в три раза больше той, которой мы пользовались.

Я выключил станок и, пытаясь разобраться во всем происшед­шем, внимательно осмотрел резец. Вид у него был такой же, как будто я только что его заточил. Обработанная поверхность детали была даже лучше поверхности тех деталей, которые я обрабатывал при обыкновенных скоростях, обыкновенным резцом.

Так вот в чем дело!

Мы долгие годы искали твердые сплавы для резцов, не подо­зревая, что не только они, но и сама геометрия резца играет огром­ную роль.

Мои опыты скоро стали достоянием всех токарей. Пользуясь новой геометрией заточки, каждый токарь стал работать за троих. Мы высвободили из бригады трех токарей, которые перешли на дру­гую работу. Оставшись вдвоем со своим сменщиком-токарем ком­мунистом Василием Киселевым, мы дали продукции столько же, сколько год тому назад давала вся бригада из пяти токарей.

Так мы трудились для нашей героической Советской Армии, а армия наша в то время уже добивала фашистов в их собственном логове.

Мы, харьковчане, прибывшие на новое место в грозную годину и все эти годы ковавшие победу над врагом, с окончанием войны вер­нулись на наш завод, который тогда особенно нуждался в своих кад­ровых рабочих.

* * *

Чтобы попасть на завод, нужно пересечь весь город. Медленно иду по улице Свердлова, пересекаю площадь Розы Люксембург. Вот улица Тевелева, площадь Восстания. Чувство радости, знакомое че­ловеку, возвращающемуся после пяти лет разлуки с родным городом, сменяется гневом.

Все, что было выстроено нашими руками в годы сталинских пя­тилеток: первоклассные заводы, дома, клубы, театры — все лежит в развалинах. Сколько потребуется труда, чтобы залечить раны, нане­сенные гитлеровскими бандитами! Каким был бы сейчас мой город, город новейшего машиностроения, город вузов и научно-исследова­тельских институтов, город ученых и рабочих, если бы не было войны!

На большом сером доме, уцелевшем среди развалин, написано «Ми вiдбудуэмо тебе, наш рiдний Харкiв!» А через несколько до­мов — огромный плакат: юноша на лесах новостройки в упор смот­рит на прохожих: «Что ты сделал для восстановления родного го­рода?»

Харьковчане делают все, чтобы город быстро поднялся из руин и стал еще красивее, чем был раньше. Десятки тысяч рабочих, до­машних хозяек, студентов и служащих по призыву городской и об­ластной партийной организации вышли на улицы города, на завод­ские площадки. Весь город представляет собой огромную строитель­ную площадку. Каждый день труда приносит радостную весть: восстановлены мосты, электростанция дала ток, в дома подается вода, на месте развалин заложен парк, высажены десятки тысяч де­ревьев. Еще более радостные известия идут с заводов. В восстанов­ленных цехах начат выпуск тракторов, электромоторов, сложных мо­лотилок, тепловозов и велосипедов.

Но вот и завод! При виде развалин сердце сжимается до боли.

Механический цех, в котором я начал работать, разрушен. Стан­ки стоят в кузнице. Около них незнакомые мне люди. Многие кадро­вые рабочие в первый день войны ушли на фронт. Некоторые из них пали смертью храбрых, защищая свободу, честь и независимость на­шей Родины, другие остались работать на заводах Урала.

Возвращение на завод каждого кадрового рабочего — радостное событие.

— Ждем, ждем давно, Иван Федорович!.. Куда думаешь итти? — спрашивает меня директор завода.

— В механический.

— Молодец! Прямо как будто угадал. Там у нас самое боль­ное место.

Прежде чем приступить к работе, я осматриваю станок, изготов­ляю необходимый для работы инструмент, присматриваюсь к тому, как сейчас работают передовики цеха, что нового в их методах. Токари сейчас изготовляют деталь шахтоподъемника. Среди них старый, опытный токарь Твердохлеб. За смену он обрабатывает 10 деталей. Молодежь тянется за ним, но дает пока меньше.

На обработке этой трудной детали я решаю применить скорост­ные методы резания.

В первый день за смену я изготовил 28 деталей, 280 процентоа нормы. Отдел технического контроля принял все детали с отличной оценкой.

Это был мой первый вклад в дело восстановления завода.

Известие о моем трудовом успехе облетело весь коллектив за­вода.

— Не может быть,— говорит один из лучших токарей, Твердохлеб. — Больше 10 деталей за смену дать нельзя.

Но факт остается фактом.

Коммунисты цеха внимательно изучают мой опыт работы. Ни­чего сложного. Каждый рабочий, применив мой резец, увеличив ско­рость резания, может добиться такой производительности труда. На для молодых токарей я новый человек. Они все еще оглядываются на Твердохлеба.

На следующий день меня и Твердохлеба поставили на обработку одинаковых деталей — подшипников. Для Твердохлеба они не новы.

Он уже давно их обрабатывает и в лучшие дни за смену давал 10 деталей.

За нашей работой наблюдает коллектив цеха. В конце ра­бочего дня подводят итоги: Твердохлеб — 15 деталей, Подвезько — 40 деталей.

В этот день токари дольше обычного задержались в цехе после работы.

— Хотите знать, как я добился сегодняшних результатов? По­жалуйста!

Я вынул еще теплый резец и показал им. Резец пошел по ру­кам. Слушали меня очень внимательно, и я был уверен, что после­дователи найдутся быстро. Так оно и вышло.

Наблюдая затем за работой молодых токарей, я видел, как одни из них открыто, другие смущаясь, не веря, получится ли что-нибудь из этого, пробуют работать новым резцом, на новых, более высоких скоростях резания.

Я же продолжал свои поиски. Не снижая скоростей резания, я осторожно увеличил сечение стружки. Резец теперь брал 10 милли­метров металла вместо пяти. Через несколько дней я осторожно уве­личил подачу до 0,5 миллиметра вместо 0,2. Станок, получивший в два раза большую нагрузку, чем это было предусмотрено техниче­скими нормами, работал безотказно.

Теперь я стал обрабатывать деталь в четыре раза быстрее.

Используя мощность станка, совершенствуя технологию, я изо дня в день добивался все более высоких показателей.

За 10 месяцев 1946 года я выполнил четыре годовые нормы, в 1947 году — пять, в 1948 году — шесть.

К тридцатилетию Украинской Советской Социалистической Республики на моем счету было пятнадцать годовых норм.

В нашем цехе появились десятки скоростников. Лучшим из них— моим последователям и ученикам по скоростному резанию: Павлу Чепеленко, Николаю Шмакину, Виктору Мировичу, Анатолию Ко­зырю — присвоено почетное звание «Лучший токарь-скоростник Ми­нистерства станкостроения». Меня правительство наградило орденом «Знак почета».

* * *

Социалистическое соревнование, развернувшееся среди коллек­тива завода за досрочное выполнение плана послевоенной сталинской пятилетки, и та огромная работа, которую вели коммунисты нашего завода, увлекая за собой рабочих, инженерно-технических работ­ников, еще больше сблизили меня с партийной организацией за­вода.

Вместе с коммунистами цеха я боролся за внедрение передовой технологии — скоростных режимов резания, за отличное качество продукции. Вместе с ними учился в партийной школе, выступал на собраниях, читал лекции о методах своей работы.

Вопрос о моем вступлении в партию не раз вставал передо мной и раньше: в беседе с парторгом цеха, секретарем партийного коми­тета завода. Но каждый раз у меня возникал вопрос: что же я сде­лал для того, чтобы заслужить право принадлежать к великой пар­тии Ленина—Сталина?

И я старался работать изо всех сил, отдавал производству весь свой опыт, все свои знания. Вступление в партию для меня стало ор­ганической необходимостью.

«Нельзя, — думал я, — будучи передовым рабочим, находиться вне рядов великой Коммунистической партии».

С трепетом переступил я порог партийного комитета завода.

— Можно?

— Да, да, конечно, — секретарь парткома завода подымается навстречу. — Как дела, успехи?

— Дела, как обычно, идут хорошо, — говорю я.— Но речь идет сейчас не об этом, и цель моего прихода другая...

Он внимательно слушает меня.

— В партию меня рекомендуют механик цеха Баркар, технолог Степанов...

— Третью рекомендацию дам я, — говорит секретарь парткома.

Я выхожу из парткома с каким-то особенным чувством — чув­ством человека, в жизни которого происходит большое событие...

* * *

Ленинградцы — инициаторы социалистического соревнования за досрочное выполнение плана послевоенной сталинской пятилетки — выдвинули из своей среды тысячи мастеров высокой производитель­ности труда. Одним из них был токарь Борткевич.

Сообщение о том, что он на токарном станке обрабатывает де­таль со скоростью 700 метров в минуту, наполнило нас еще большей

гордостью за свою профессию: теперь среди нас, металлистов, по­явятся тысячи мастеров высокой производительности труда.

Но кое-кто у нас считал проектную мощность станка предельной.

— Нужно посмотреть, — говорили они,— насколько долговечной будет жизнь станка при таких скоростях.

Для меня этого вопроса не существовало.

Если мотору станка суждено за свою проектную жизнь сделать миллион оборотов, так пусть он сделает этот миллион оборотов в десять раз быстрее. Ведь для нас самое дорогое — время.

Я внимательно рассматриваю резец Борткевича, изготовленный инструментальщиками завода. Как же я не мог додуматься до этого?

Внешне он отличается от моего резца углом заточки. Вместо положительного угла, которым на протяжении десятилетий пользо­вались токари, и нулевого угла, примененного мною, Борткевич предложил новый угол — отрицательный.

Но секрет успеха Борткевича не только в геометрии резца. Мой резец имел всего лишь победитовую напайку, резец же Борт­кевича был сделан из прочнейших сплавов. Метод скоростной обра­ботки металла, предложенный ленинградцем, вносит много нового в теорию резания. Трение, образующееся между резцом, сделанным из новых сплавов, и стальной деталью, при высоких скоростях по­вышает температуру металла, делает его мягче, более податливым.

Освоение метода ленинградского токаря партийная организация завода поручает мне.

С чувством огромной ответственности берусь я за новую работу. Я знаю: стоит мне сегодня успешно освоить эти методы — завтра они будут подхвачены десятками токарей, моих последователей.

На следующий день технолог цеха вручает мне новый резец. Возле моего станка собираются руководители завода, инженеры, технологи.

В этот день я обрабатывал деталь «0527». Сначала включил ско­рость 250 метров в минуту, наполовину меньше той скорости, кото­рую применяет Борткевич. Не проходит и минуты, как резец выбы­вает из строя. Сам затачиваю резец, опять включаю станок — ре­зультат тот же.

Мне кажется, что резец быстро выходит из строя только пото­му, что он неплотно прилегает к резцедержательной головке. На сле­дующий день я получаю новый резец с прошлифованной поверх­ностью. Опять не получается. Очевидно, причина быстрого выхода резца из строя — вибрация. До тех пор пока станки будут на времен­ных фундаментах, нам не освоить высоких скоростей. Но вот станки перенесены в новый цех, установлены на жесткие постоянные фун­даменты, хорошо закреплены, а результаты получаются такие же. Вместо сорока пяти—шестидесяти минут резец у меня работал всего пять—десять минут.

Значит дело в вибрации самой детали. При обычных скоростях она была незначительна. Но как только я увеличивал скорость до 250—300 метров в минуту, вибрация детали усиливалась.

Все мои мысли были заняты одним — найти новые, более надеж­ные методы крепления. В этих поисках родились простые методы, которые затем легли в основу новой технологии. Для крепления де­тали я изготовил упорное кольцо, которое прокладывалось между кулачками патрона и деталью для создания жесткости. А для усиле­ния крепления изготовил специальную оправку.

Новая технология обработки этой детали, разработанная сов­местно с технологом цеха, оправдала труд, затраченный на ее по­иски.

В первый день работы по новой технологии я выполнил норму на 420 процентов, затрачивая на обработку детали только десять минут вместо запроектированных сорока двух минут. Скорость реза­ния была увеличена с 64 до 300 метров в минуту, а резец работал шестьдесят—семьдесят минут.

Я не сомневаюсь в том, что каждая деталь может обрабатывать­ся скоростными методами. И если сегодня та или иная деталь не поддается высоким скоростям обработки, нужно настойчиво искать причину, смело и решительно совершенствовать технологию обра­ботки.

Освоение методов Борткевича вызвало среди скоростников на­шего завода новую волну социалистического соревнования за высо­кую производительность труда и качество продукции.

Скорость резания, которой достигли тысячи токарей (только в нашем цехе сейчас работает девяносто скоростников) не являет­ся пределом.

Борьба с непроизводительными простоями оборудования, связан­ными с такими операциями, как замеры, крепления, подвод и отвод резца, — прямая задача каждого токаря-скоростника. Над этими вопросами и работает наш коллектив токарей и технологов.

                   * * *

Всю свою сознательную жизнь, начиная от рядового рабочего стройки, ученика ФЗУ, токаря, я стремился честным и самоотвер­женным трудом оплатить свой долг перед Родиной, окружившей нас, простых людей, своей материнской заботой и любовью. Это чувство, долга, знакомое всем советским труженикам, вдохновляло меня, за­ставляло работать с утроенной силой.

Как много должен я сделать сейчас для нашей Родины, чтобы оправдать высокое звание лауреата Сталинской премии!

ИВАН ФИЛИППОВИЧ ПОДВЕЗЬКО

К. КОРОЛЕВА,

поездной диспетчер Московского отделения Московско-Рязанской железной дороги, лауреат Сталинской премии

ПО ЗЕЛЕНОЙ УЛИЦЕ

 

В нынешнем году мне довелось встретиться с мо­лодыми железнодорожниками Московского узла. В перерыве между официальной частью и концертом мы вышли в фойе, и меня окружили молодые девушки в железнодорожной форме. Одна из них, очень живая, черноволосая, смуглолицая, смотрела на меня боль­шими карими глазами. Эта девушка спросила меня: «Как вы додумались до своего метода, кто подсказал вам его?»

Не нашлось у меня сразу нужных для ответа слов. Просто до этого я по-настоящему не продумала события напряженного прошед­шего года.

Действительно, как это произошло, что я, простая женщина, не имеющая высшего образования (этот пробел я стараюсь заполнить, как можно быстрее), оказалась автором метода, который не только стал основой социалистического соревнования пятисотников, но прин­ципы которого органически вошли в летний график движения поез­дов всей сети железных дорог на 1950 год.

* * *

Двенадцать лет назад мне довелось сесть за диспетчерский пульт, и до сих пор, когда я прихожу в диспетчерскую и по селекто­ру сообщаю станциям о том, что приняла дежурство, настроение у меня всегда бывает приподнятое. Всегда в эти минуты волнуюсь так, словно все это происходит со мною впервые.

Да и как можно иначе относиться к нашему замечательному де­лу! Наш участок тянется на сотню километров, и все, что движет­ся на этих путях, проложенных вдоль живописных подмосковных ле­сов и долин, мимо городов, поселков, сел, деревень и заводов, все, что отправляется со станций, — подчиняется диспетчеру. Его воля на­правляет одновременное движение многих поездов, которые находят­ся в разных пунктах. Искусство диспетчера состоит в том, чтобы су­меть провести эти поезда строго по тем линиям графика, каждый миллиметр которых означает определенное количество минут и даже секунд движения поезда.

А ведь не все поезда идут одинаково быстро и не все машини­сты умеют одинаково точно выдерживать расписание. Да мало ли что может случиться в пути! Вот загорелись буксы у вагона — оста­новка. Идет пассажирский. Если пропустить вперед товарный, то пассажиры не во-время попадут на станцию. А зимой, в метель, ког­да не видно ни зги, когда машинисту трудно разглядеть даже мелькающий зеленый огонек светофора, — приходится уменьшать ско­рость, чтобы не проехать запрещающий сигнал.

Вот все эти особенности и должен учитывать в своей работе дис­петчер. Так разве можно быть равнодушным, спокойным, разве мож­но не любить профессию, в которой все находится в движении?

Наша профессия трудная, но замечательная!

И еще одна характерная черта отличает диспетчера. В нашем деле нет постоянных вершин. Если диспетчер перестанет работать над повышением своей квалификации, не будет чувствовать того нового, что каждый день рождается в нашем творческом труде, он сразу же отстанет от жизни. Короче говоря, диспетчер не имеет права почи­вать на лаврах.

Таково мое твердое убеждение относительно особенностей нашей профессии, и в этом мне не раз приходилось убеждаться. Вот, напри­мер, после возвращения из отпуска проходит несколько недель, прежде чем сама почувствуешь, что ты снова держишь в руках все нити управления участком. Ведь ни разноцветные карандаши, при помощи которых наносятся линии на большой лист исполняемого графика, ни отметки о составе поездов, — ничто не может помочь диспетчеру, ес­ли он плохо знает линию, людей и прежде всего машинистов, кото­рые ведут поезда и фактически выполняют график.

Диспетчер за время своего дежурства осуществляет план поезд­ной работы. В этот план входит не только продвижение прямых транзитных поездов, но и работа по погрузке, выгрузке и развозу по станциям вагонов, прибывших или отправляющихся в рейс. Диспет­чер — это человек, организующий работу целого участка дороги и не­сущий прямую ответственность не только за исполнение расписания, ’^то и за судьбу сменного плана.

Организовать движение поездов — значит, прежде всего, целе­устремленно направить действие отдельных машинистов. А как дол­жен был поступить диспетчер, когда в начале прошлого года на всей железной дороге по инициативе машинистов депо Россошь Юго-Вос­точной дороги распространилось замечательное движение пятисотников? Как быть диспетчеру, когда машинисты ставят перед ним но­вую, необычную задачу, разрешение которой коренным образом ме­няет представление о графике, о том, что называется диспетчерской регулировкой?

Пятисотник — это машинист, который добивается систематиче­ского увеличения среднесуточного пробега своей машины вдвое по сравнению с нормой. Он работает по уплотненному графику, не до­пускает брака и экономит топливо.

До движения пятисотников паровозы стояли в депо в ожи­дании, пока их подадут под поезд. Потом на станции ждали, когда подготовят поезд и отправят его в путь. Затем в пути подолгу стояли на промежуточных станциях в ожидании пропуска пассажирских и внеочередных поездов. И, наконец, десятками часов в оборотном пункте ожидали, когда их отправят в обратный рейс. В пути вместе с паровозами все время простаивали зря и вагоны с грузами.

Четвертый год послевоенной сталинской пятилетки был особенно знаменателен развертыванием борьбы за сокращение времени оборо­

та вагонов. Это решающий резерв увеличения погрузки и выгруз­ки, которого требовали от железнодорожников наша большевистская партия и советское правительство.

Значение оборота вагонов можно объяснить одним примером. Стоит ускорить, например, продвижение каждого вагона на один час — и мы высвободим для дополнительной погрузки свыше 20 ты­сяч вагонов в месяц. А сделать это можно лишь в том случае, если мы станем быстрее продвигать наши поезда, если они будут меньше стоять. Поэтому движение машинистов за пятисоткилометровые сред­несуточные пробеги паровозов не только вело к улучшению их ис­пользования, но прямым образом влияло на ускорение оборота ваго­нов, давало возможность непрерывно увеличивать погрузку, поднять работу транспорта на уровень задач послевоенной пятилетки. Таким образом, социалистическое соревнование за увеличение пробега па­ровозов имеет громадное государственное значение, помогает поднять работу транспорта на высшую ступень.

Как же практически разрешили машинисты поставленную зада­чу? Они стали водить поезда на повышенных по сравнению с дейст­вующим графиком скоростях, стали сокращать число стоянок в пути для набора воды и других технических надобностей за счет лучшего ухода за паровозом и применения передовых методов отопления и теплотехнического режима.

Многие из нас помнят, что соревнование за повышение скоростей развернулось на транспорте еще пятнадцать лет назад по инициативе известного донецкого машиниста Петра Федоровича Кривоноса. А в годы Отечественной войны сибирский машинист Николай Александ­рович Лунин доказал, что нельзя добиться устойчивых высоких ско­ростей, если бригада по-настоящему не заботится о том, чтобы ее ма­шина была исправна, чтобы не приходилось ставить паровоз на вне­очередной, так называемый межпоездной ремонт. Новое в движении пятисотников и состоит главным образом в том, что они водят поез­да на кривоносовских скоростях и применяют лунинский уход за па­ровозом.

Но и этого теперь уже мало. Пятисотник может добиться успеха лишь в том случае, если он сокращает время простоя своего паро-

воза в основном и оборотном депо. А для этой цели нужны уплот­ненные графики оборота паровоза. В этом деле на помощь машини­стам и пришли диспетчеры. Первые такие графики мы разработали совместно с машинистами еще четыре года назад, на участке Воскресенск—Орехово. Смысл этих графиков в том, что мы добились уменьшения времени на экипировку паровозов, стали быстрее гото­вить для них составы.

Но как ни сокращай время простоя паровозов, сколько ни по­вышай скорость, все равно надо строго соблюдать действующее рас­писание движения поездов. А это расписание было составлено на ос­нове таких технических норм, которые никак не могли обеспечить пятьсот километров пробега паровозов за сутки. Значит, надо пере­смотреть расписание, которое составлялось для всех поездов. А у нас к тому времени только небольшая часть машинистов овладела про­грессивными нормами пятисотников.

Как же быть?

Когда мы стали составлять уплотненные графики движения для отдельных паровозов, то убедились, что это очень хорошее средство. Паровозы начали пробегать по пятисот и больше километров. Обра­зовались целые колонны пятисотников, двигавшиеся по уплотненным графикам. Но график движения в целом все-таки нельзя было пере­сматривать. Оставалось еще очень много таких машинистов, которые не освоили новых норм. Да у них и не было такой возможности. Пропуская пятисотников по «зеленой улице», мы неизбежно задержи­вали, не давали ходу остальным машинистам. Ведь на участке в од­ном направлении лишь один путь. И понятно, раз ты пропускаешь вперед одних — обязательно задержишь где-то других. Существовав­шие в то время рамки стали явно тесными. Они уже мешали маши­нистам осуществлять поставленные перед ними новые задачи.

Было даже так, что паровозники обвиняли нас, диспетчеров, в том, что мы их задерживаем, не даем простора для достижения пяти­соткилометрового пробега. А мы были связаны с существующим графи­ком и с тем, что лишь часть машинистов освоила прогрессивные нормы.

Я помню бурные совещания в депо, в управлении дороги летом прошлого года. Всех волновал главный вопрос: как выйти из тупика,

как добиться, чтобы прогрессивными нормами овладели все машини­сты, как перестроить график?

Этой же теме было посвящено и партийное собрание у нас в от­делении. Коммунисты заговорили о том, что мы, диспетчеры, мало доверяем машинистам, что, пропуская вперед одних, только извест­ных скоростников, мы мало помогаем другим механикам. Товарищи правильно подметили, что первое слово должны сказать мы, диспет­черы. Но каким должно быть это слово, как должна выглядеть наша помощь — никому еще не было ясно.

После этого собрания я долго беседовала с моими друзьями — машинистами Виктором Блаженовым, Иваном Киреевым, Александ­ром Жариновым, Виктором Навротом. Мы снова и снова возвраща­лись к вопросу, как и что надо делать дальше.

В свободные от дежурства дни я ездила с поездами по участку. Во время этих поездок ближе познакомилась со многими машиниста­ми, составителями, дежурными по станции, операторами, присмотре­лась к порядкам на линии, изучила профиль дороги, расспрашивала людей о «больных местах».

В те дни меня не оставляла мысль о том, что нам, диспетчерам, надо сказать свое слово, помочь машинистам двинуться вперед. Но сама жизнь оказалась лучшим учителем. Она нас научила.

...Был ясный, солнечный сентябрьский день. В широко раскрытое окно диспетчерской доносились звуки паровозных гудков, слышался характерный перестук колес движущихся поездов. На листе графика круто, почти прямо вверх поднимались зеленые линии. Это «зеленые улицы», по которым без задержек и остановок шли поезда пятисотников.

Рядом со мной сидел секретарь партийного бюро отделения. Вдруг на моем диспетчерском столе осветилась матовая стеклянная табличка. По радио раздался звонкий голос молодого машиниста Александра Игнатова:

«Клавдия Петровна, просьба к вам большая. Поезд у меня тя­желовесный, состав хороший. Организуйте «зеленую». Помогите дать сегодня пятьсот...»

Это Игнатов говорил на ходу поезда, по радио, из будки маши­ниста.

— Что же, — переглянулась я с секретарем партбюро, — дадим что ли?

Он улыбнулся, одобрительно кивнул головой. Положение у меня на участке было благоприятное, и я решила помочь молодому машинисту.

Отвечаю Игнатову:

«Согласна. Даю «зеленую улицу». Мало того, добьюсь, чтобы тебя по уплотненному графику обернули в Рыбном, чтобы быстро от­правили назад. Только гляди не подведи меня».

В ответ я услышала радостное восклицание.

Выключив радио, я начала следить за Игнатовым. Молодец! Один перегон за другим проходит быстрее норм уплотненного гра­фика. Пять станций уже прошел. Не снижает скорости. А вслед за ним пассажирский идет. Интервал между ними небольшой. Того и гляди задержит его Игнатов, выбьет из расписания. А для диспетче­ра нет ничего страшнее, чем хоть на минуту выбить из графика пас­сажирский поезд. «Хорошо, — думаю, — если бы Игнатов был опыт­ным скоростником. Тогда волноваться нечего. А то ведь молод, опы­та маловато... Но не отступать же мне назад?»

Вызываю по радио Игнатова, предупреждаю о создавшемся поло­жении. Спрашиваю совета. А он, вроде даже подтрунивая, отвечает:

«Мой совет, товарищ диспетчер, слово свое держать и машини­стов не подводить, тогда и они вас не подведут...» и отключился от меня.

Идет поезд. Хорошо идет. Спрашиваю дежурного по станции Фаустово:

«Как две тысячи семьсот второй?»

«В тринадцать сорок не прошел, а пролетел».

Смотрю на часы. Пассажирскому еще десять минут до Фаустова

итти.

Прошло еще восемь минут. Следующая станция докладывает, что две тысячи семьсот второй прошел уже на двенадцать минут раньше пассажирского.

И так до самого Воскресенска, до конечной станции моего участ­ка, где пассажирскому поезду все равно десять минут стоять при­дется.

Но ведь я обещала Игнатову помочь и дальше. Вызываю по те­лефону своего соседа, диспетчера Рязанского отделения Гуреева. Рас­сказываю ему обо всем, предлагаю соревноваться на лучшее продви­жение поезда Игнатова. Гуреев согласился. А в конце дежурства он сообщил, что весь следующий участок Игнатов прошел без остановок. Все операции по обороту молодой машинист закончил втрое быстрее нормы и сейчас отправляется в обратный путь с поездом, который ему подготовил Гуреев.

«Ну,— думаю, — полдела сделано».

Наступила пора сдавать дежурство. Мой сменщик Иван Федоро­вич Зеленцов — замечательный диспетчер, большой мастер поездной регулировки. Рассказываю ему обо всем, прошу начатое дело довести до конца.

На следующий день я узнала, что Игнатов уже ведет из Рыб­ного новый поезд. За эти сутки пробег его паровоза составил 720 ки­лометров!

И тут началось. Игнатов рассказал о своих первых пятисоткило­метровых рейсах всем машинистам депо. И как только начиналось де­журство, по селектору, телефону, по радио раздавались требования: «Подготовьте «зеленую улицу», пропускайте по уплотненным нор­мам».

Весело было мне в те дни! Оказалось, что, кроме десятка при­знанных пятисотников, почти все машинисты нашего ордена Трудо­вого Красного Знамени депо Москва-Сортировочная готовы совер­шать пятисоткилометровые пробеги. Вместе с диспетчерами Зеленцовым и Гуреевым мы обеспечили каждому машинисту пробег в пять­сот километров. Очень помогла нам диспетчер дороги Анна Нико­лаевна Уманская. Она к Рыбному во-время составы подводила, вела дорожную регулировку с таким расчетом, чтобы помочь нашим моло­дым пятисотникам.

Но это была лишь проба сил. Каждый в отдельности машинист добился пятисоткилометрового пробега в течение одних суток, а нам

надо было обеспечить такой пробег всех паровозов и притом каждый день.

Было ясно, что все машинисты уже доросли до прогрессивных норм. И если все или во всяком случае подавляющее большинство машинистов достигло такого уровня, значит пора смело открыть пе­ред ними новую дорогу побед. Так рассуждала я и начала действо­вать.

...Утро 30 сентября. Приступаю к дежурству, к которому давно готовилась. Станциям был объявлен необычный план работы. В этот день на моем участке все прямые поезда должны были двигаться без остановок, без обгонов — один вслед за другим. Открывалась сплош­ная «зеленая улица» для всех без исключения машинистов. Устарев­ший график был отложен в сторону.

Впервые в этот день рядовой машинист Александров вел свой поезд между пятисотниками Киреевым и Блаженовым и не подвел ни одного из них. Механик Тиликин вел поезд впереди пятисотника Жаринова и выдержал скорость. Пятисотник Тимофеев шел впереди пассажирского поезда и не задерживал его.

На график все товарные поезда наносились в этот день зелены­ми линиями. Они поднимались вверх так же круто, как красные ли­нии пассажирских поездов.

По уплотненному графику двигались в тот день и сборные поез­да, задача которых развозить по участку вагоны, прибывшие к нам под погрузку и выгрузку. И это было понятно. Ведь общее число по­ездов на участке осталось прежним, оно и не могло сразу измениться, а двигались поезда вдвое быстрее, шли один за другим вне зависимо­сти от того, везет ли поезд бензин в цистернах или уголь в полуваго­нах. А раз все транзитные поезда шли одинаково быстро, значит и движение на участке было более организованным и ритмичным. В графике даже образовались «окна». Оказались часы, когда линия бы­ла свободна от поездов. Вот в это время я и стала пропускать сбор­ные. На перегонах они шли на такой же скорости, как и транзитные.

Но все усилия диспетчера могли бы оказаться тщетными, если бы на станции Москва-Сортировочная железнодорожники не стали быстрее готовить составы. Маневровый диспетчер Самочатов и коллектив его смены с готовностью пошли мне навстречу. Станционные работники сократили время подготовки состава на 20 процентов. Мы стали получать готовые поезда к тем срокам, которые помогали сокра­щать время простоя паровозов в основном депо.

Так же действовал и мой сосед диспетчер Гуреев. Потому мы и добились успеха, что работали в содружестве. Потому и пришел к нам успех, что руководитель нашей единой дорожной диспетчерской смены — а к тому времени эта смена у нас уже сложилась полно­стью — Анна Николаевна Уманская умело координировала усилия участковых смен.

В итоге этого дежурства 84 процента всех наших паровозов дви­гались по уплотненному графику. Было доказано, что пора вводить новую форму социалистического соревнования пятисотников, пора подкрепить это соревнование серьезным планом организационно-тех­нических мер. Таким планом явился уплотненный график движения поездов, совмещенный с прогрессивным графиком оборота паровозов.

Начинался новый этап в движении пятисотников. От успехов от­дельных машинистов мы переходили к массовой борьбе за достиже­ние пятисоткилометровых пробегов.

Опыт показал, что успех движения пятисотников возможен толь­ко при активном участии железнодорожников всех профессий. Если работники сортировочной станции не ускорят подготовку составов — пропадет время, сэкономленное машинистом в пути. Если путейцы не будут содержать путь в отличном состоянии и не обеспечат беспре­пятственного пропуска поездов — нечего и думать о достижении вы­соких среднесуточных пробегов. Если слесаря-вагонники не добьются тщательного ремонта и подготовки составов к рейсу — поезд все рав­но будет задержан в пути.

Вот почему движение пятисотников стало массовым и охватило всех железнодорожников, превратилось в новый, высший этап социа­листического соревнования на транспорте.

* * *

Мне кажется, что из всего рассказанного ясен и мой ответ на во­прос девушки-железнодорожницы о том, как я додумалась до своего метода и кто подсказал мне его.

Подсказали мне его мои друзья машинисты — участники социа­листического соревнования пятисотников, а додумалась я до своих новшеств потому, что я коммунистка, потому, что стремлюсь всегда быть достойной этого высокого звания.

Большевистская партия научила меня действовать решительно и смело, не бояться трудностей, встречающихся на пути. Всем, что у меня есть, всем, чего добилась своим трудом, я обязана партии, Ро­дине и великому Сталину, вырастившим и воспитавшим меня.

Не я сама выдумала и провела в жизнь свой метод. Он явился плодом усилий всего коллектива: машинистов, диспетчеров, состави­телей, главных кондукторов.

Не я сама, а коллектив привел в действие резервы скоростей, ре­зервы диспетчерской регулировки, не использованные до той поры.

Скоро год со времени того первого дежурства, когда на нашем участке стал действовать уплотненный график для всех паровозов. Уже в первые недели работы по-новому я узнала, что диспетчеры многих дорог стали также применять новые приемы в работе. Все больше становилось участков, где все поезда двигались по уплотнен­ному графику. Из месяца в месяц увеличивалось число пятисотников. По уплотненному графику пошли все поезда на целых направле­ниях.

Диспетчеры других отделений и дорог дополнили наш метод своими новшествами. На своем однопутном участке применил новый метод диспетчер Ярославской дороги Янусов. У себя на узле исполь­зовал наши приемы и дополнил их своими замечательными новшест­вами маневровый диспетчер станции Инская тов. Васьковский.

Сейчас на нашем участке все машинисты водят поезда по уплот­ненным нормам. В новом, летнем расписании движения поездов, вве­денном на сети дорог, есть теперь и безобгонное движение, и уплот­ненные прогрессивные нормы скоростей, и многие другие новшества.

Наши стахановские начинания получили, таким образом, офици­альное признание. А высшей наградой за наш труд явилось присуж­дение нам Сталинской премии.

Но все мы, советские люди, работая сегодня с творческим на­пряжением, привыкли глядеть вперед, в свой завтрашний день.

Вот и я часто думаю о том, что будет завтра у меня на участке. Ведь пройдет всего несколько лет — и каждый механик, как это те­перь делает депутат Верховного Совета СССР лауреат Сталинской премии Виктор Григорьевич Блаженов, обеспечит пятнадцать тысяч километров пробега своего локомотива в месяц.

Новые мощные локомотивы поведут поезда удвоенного веса, и тогда локомотивов понадобится вдвое меньше. А скорости!

Какими будут скорости движения в конце будущей пятилетки? Я представляю себе, что товарный поезд идет от Москвы до Рязани столько же, сколько и скорый пассажирский. Я вижу свою девушку-железнодорожницу, с которой познакомилась на вечере молодежи, в качестве диспетчера соседнего со мной участка. Буду гордиться тем, что она разработает новый метод регулировки, который заменит мой, к тому времени устаревший...

Все это пока мечта, но мечта реальная. Она может быть даже еще намного беднее, чем сама наша замечательная действительность. Думаю об этом, и на душе становится легко, весело, и я чувствую в себе новые силы для жизни, труда и творчества.

 

КЛАВДИЯ ПЕТРОВНА КОРОЛЕВА

 

Б. ЛЕЖНЕВ,

строгальщик завода «Электросила» имени С. М. Кирова, лауреат Сталинской премии

 

СОРЕВНОВАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

 

После окончания семилетки я в 1930 году поступил в школу ФЗУ при заводе «Электросила» имени С. М. Кирова, и с тех пор моя жизнь неразрывно связана с этим замечательным заводом.

С первых дней знакомства с заводом меня при­влек строгальный станок. Помню, как я обошел его несколько раз, поражаясь силе и точности, с какой велась строжка на этой махине. Резец легко, буд­то нож в масло, проникал в стальное тело детали и снимал толстую стружку. Мне захотелось научиться управлять станком, в котором так удивительно сочетались мощь и большие размеры с легкостью и плав­ностью движений.

Два года я учился в школе ФЗУ. Опытные инструктора пере­давали нам свои знания. Из нас стремились подготовить квалифици­рованных рабочих широкого профиля. Овладевая практическими на­выками, мы много занимались и теорией.

Уверенно пришел я на производство. У меня уже была хорошая специальность. Государство подготовило меня, как и миллионы дру­гих юношей и девушек нашей страны, к самостоятельной жизни.

Направили меня на работу в турбокорпус. Этот новый цех завода был создан в советское время, и в первомайский праздник 1930 года

его пустили в эксплоатацию. Высокий, светлый, просторный, осна­щенный мощным оборудованием, он выглядит именно так, какими должны быть социалистические предприятия, — в нем легко и радост­но трудиться. Он поражает своей красотой, продуманностью плани­ровки.

Сначала я был подручным строгальщика, а вскоре сам стал хо­зяином станка. Обычно раньше, в старое время, человек, пришедший к станку, не один год «ходил в подручных». У меня же этот срок ис­числялся месяцами.

Школа ФЗУ дала мне теоретическую подготовку. Я легко читал чертежи, знал, что происходит при изменении угла заточки рез­ца. Правда, это уж не такие глубокие знания, но ведь их вовсе не имела молодежь в прежние времена. Рассказывают, что когда-то ра­бочий только в зрелом возрасте постигал эти знания на практике. Я же после школы ФЗУ хорошо понимал производственный процесс. Это вовсе не означало, что нам нечему было учиться. Мы неплохо разбирались в схемах тех станков, на которых предстояло трудиться. Но одно дело знать схему, а другое — своими руками покопаться в механизме. Можно наизусть знать сто возможных неисправностей станка, а когда сам станешь к нему, встретишься со сто первой.

Для меня ясно было — если любишь свое дело, учись не переста­вая. А дело свое я любил и стремился лучше использовать станок.

У всех нас, молодых рабочих, возникал живейший интерес и ко всему, что происходит за стенами завода. В нашем цехе изготовля­лись генераторы для Днепровской гидроэлектрической станции. Пом­ню, с каким волнением мы следили за этой небывалой стройкой.

Кто из нас в то время не повторял ленинских слов:

«Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

А Днепрогэс был первой советской электростанцией такой огром­ной мощности. И нам, рабочим завода, который выпускал электромо­торы и генераторы, были особенно дороги и понятны слова Ленина.

В 1935 году, когда в стране широко развернулось стахановское движение, эта тяга к знаниям стала у нас особенно сильной. На за­воде возникли десятки разных технических курсов. Инженеры преподавали нам теорию, опытные рабочие показывали свои приемы, обучали производственным навыкам. Вооруженные знаниями, мы отка­зывались от всего устаревшего, искали новое, рационализировали, изобретали. Это были дни быстрого роста нашего профессионального мастерства.

В нашем цехе производились все более и более сложные машины.

В сентябре 1937 года был готов первый турбогенератор мощностью в 100 тысяч килозатт. А крупнейшим в мире тогда считался генера­тор в 60 тысяч киловатт, установленный в Бельгии. Приятно было -сознавать, что наша отечественная промышленность стала обгонять промышленность капиталистических государств.

Именно в те годы предвоенных пятилеток я по-настоящему овла­дел своим станком. Он стал полностью послушен моей руке. Строгаль­ный станок — особенный. Не на всяком станке, например, можно взять такую глубокую стружку, как на нем. Нужно ясно представить себе и все возможности станка и свойства инструмента, чтобы каж­дый раз принимать правильное решение.

Перед самой Отечественной войной на заводе шла подготовка к созданию генераторов новейшей конструкции. В мае 1941 года у нас состоялась научно-техническая конференция, созванная совместно с Политехническим институтом. Обсуждался вопрос о серийном выпуске таких генераторов. Но наш мирный труд был нарушен начав­шейся войной.

В первый день Великой Отечественной войны я в числе многих и многих ленинградцев пошел в Красную Армию и уже не видел, как работал наш завод.

В Действующей Армии я был назначен в зенитную артиллерию^ Наша часть обороняла от воздушных бандитов «дорогу жизни» — ледовую дорогу, построенную через Ладожское озеро по указанию товарища Сталина. По этой трассе в осажденный Ленинград шли бое­припасы и продовольствие, а из Ленинграда эвакуировали женщин и детей. Батарея, в которой я служил, сбила не один вражеский са­молет.

За долгие годы войны мне многое пришлось испытать. Во все трудные моменты фронтовой жизни я брал пример с коммунистов;

их мужество и бесстрашие, умение находить выход, преодолевать все препятствия в достижении победы над врагом закаляли мой харак­тер. И здесь, в боевой обстановке, произошло важное событие в моей жизни: меня приняли в ряды большевистской партии.

Окончилась война. Осенью 1945 года я снова пришел на завод в свой родной цех. С первых же дней работы на заводе я увидел, что здесь за время войны многое изменилось. Это было заметно во всем. Завод выпускал более сложные и совершенные машины, в цехах по­явилось новое оборудование. Но главное, что бросалось в глаза, — люди трудились дружнее, инициативнее. Рабочие цеха были охваче­ны одним стремлением, одна мысль увлекала всех — досрочно выпол­нить послевоенную сталинскую пятилетку.

Программа завода увеличилась, а строгальщиков нехватало. Ря­дом с моим рабочим местом стоял бездействовавший станок.

«А что если начать обслуживать два станка»,— подумал я. Никто из заводских строгальщиков на двух станках тогда еще не рабо­тал. Несколько дней я обдумывал эту мысль, прикидывал, сколько времени останется у меня, пока станок идет самоходом. Выходило, что попробовать можно. Я обратился к старшему мастеру Михаилу Кон­стантиновичу Полушкину. Он техник по образованию, хорошо знает теорию резания металла и, если с его стороны не будет возражений, значит, можно начинать.

Мастер внимательно выслушал, записал все мои расчеты. А на другой день вызывает меня секретарь партбюро Д. А. Егин. У него уже был и старший мастер.

— Хорошее дело задумал, Борис Николаевич, — сказал секре­тарь. — Посидите-ка вы с Михаилом Константиновичем и посчитай­те, какие детали на какой станок ставить.

Несколько вечеров провели мы вместе с мастером, подбирая дета­ли так, чтобы самоходное время у них не совпадало. Кое-где при­шлось изменить и технологический процесс.

Вскоре я начал работать на двух станках, а через некоторое вре­мя все строгальщики цеха стали двухстаночниками. Всем нам много помогали мастера и инженеры завода. Крепло и росло творческое со­дружество стахановцев и инженеров. Особенно ярко сказалось это содружество во время научно-технической конференции, созванной на заводе. Конференция обсуждала перспективный план развития нашего ' завода. Вместе с докторами и кандидатами наук, инженерами в рабо­тах конференции принимали участие и стахановцы.

Рядом со мной сидели люди, с которыми я в одно время начи­нал производственную жизнь. Вот токарь Николай Генералов. Обла­дающий большим опытом, высоким мастерством, теоретическими зна­ниями, он стал виртуозом своего дела. Мы с ним в один день полу­чали ордена за стахановский труд. Вот Василий Лихолетов и Михаил Семченко. Они в прошлом простые рабочие, сейчас стали старшими мастерами, признанными специалистами. А вот Дмитрий Шац — бывший ученик ФЗУ, а теперь начальник инструментального цеха. Федор Ханченко был токарем, а сейчас инженер, заместитель на­чальника нашего цеха. Слушал я выступавших на конференции, смот­рел на своих заводских товарищей, и припомнились мне слова Иосифа Виссарионовича Сталина, что в нашей социалистической стране лич­ные способности и личный труд каждого человека определяют его положение в обществе. В этом — сила советского строя. Человек в нашей стране — самый ценный капитал.

* * *

В 1948 году правительство поручило заводу изготовление гене­раторов для возрождавшейся Днепровской гидроэлектростанции имени В. И. Ленина. Для всех нас было ясно, что повторять генераторы, выпущенные до войны, нельзя. Новые должны быть совершеннее, эко­номичнее. Довоенный заказ днепровской станции шел у нас под ко­ротким названием «Днепр». Теперь же мы его назвали «Новый Днепр».

С большим подъемом взялся коллектив завода за выполнение за­каза. «Новый Днепр» как бы символизировал неисчерпаемые силы нашей Родины. Страна социализма, пережившая тяжелую войну, не просто возрождает разрушенное фашистскими бандитами, а соз­дает еще более величественные сооружения.

Первый генератор «Новый Днепр» не только был совершеннее по своей конструкции, чем довоенный, но и изготовлен вдвое быстрее.

И этот срок не оказался предельным. От генератора к генератору темпы возрастали.

В прошлом, когда возникала какая-нибудь задержка, люди оста­вались в цехе по две—три смены, стремясь в срок выполнить задание.

А теперь? Помню, как-то однажды с большим опозданием посту­пили в цех для обработки спицы ротора. Мастер М. А. Семченко и не подумал оставлять людей на сверхурочную работу. Он решил ускорить обработку и предложил изменить технологический процесс.

И коллектив цеха к сроку выполнил задание да еще сэкономил госу­дарству 6 тысяч рублей.

Творческая мысль рабочих-рационализаторов проявлялась во . всем. Предложений поступало очень много. Лишь по днепровскому генератору их было зарегистрировано больше ста, а некоторые пред­ложения принимались и тут же, без всяких проволочек, внедрялись в производство.

Росло и мастерство людей. Для примера расскажу о Геннадии Бутусове. Он молодой токарь, и первой его крупной самостоятельной работой была обточка валов гидрогенераторов «Новый Днепр». Он искал возможности ускорить обточку валов, применял резцы с раз­личными углами заточки, находил пути сокращения вспомогательного времени. В результате Бутусову удалось ровно вдвое сократить время обработки последнего вала «Новый Днепр».

А сколько таких энтузиастов на нашем заводе! Старые и моло­дые производственники стремились внести свой вклад в создание ге­нератора.

У меня давно зародилась мысль о том, что мой строгальный ста­нок работает еще не на полную мощность. Чувствовался в нем боль­шой запас силы, но вместе с тем расчет показывал, что станок боль­шей нагрузки не выдержит. Я строгал на нем по три сегмента под­пятника одновременно. Легкость, с которой производилась операция, все больше убеждала меня, что это не предел. Я взял расчеты и на­чал их анализировать. Вижу — пользуемся мы теперь более совер­шенным инструментом, чем раньше, когда устанавливались нормы на­грузки на станок.

Но как увеличить нагрузку? На станке имеется два супорта. Ра­боту же я вел, используя только один. Что если пустить в ход и вто­рой, служивший как бы запасным? Это позволит вдвое лучше ис­пользовать мощность станка. Так еще, правда, никто не работал, но разве это должно меня удерживать?

Я снова обратился к старшему мастеру Полушкину:

— Да ты целый переворот задумал,— пошутил он.

Мы опять сели с ним за расчеты. Разбирались, спорили.

— Один, даже два сегмента можно было бы добавить, — сказал Михаил Константинович, — но делать этого нельзя. Нагрузка будет неравномерной. Выведешь станок из строя.

— Это я сам знаю. А если три?

— На пределе пойдет строжка, станок можно поломать.

Но я был уверен в своем станке и в правильности своих расче­тов.

И вот поставили мы шесть сегментов. Мастер не отходил от ме­ня. Один проход, второй — и станок потянул. Мастер успокоился, я стал постоянно пускать в ход и второй супорт.

Время обработки сегментов сократилось вдвое. Это сберегло не одну сотню часов.

Первый успех окрылил меня. Одно за другим я внес несколько предложений об изменении процессов обработки деталей ротора и статора.

Нашей работой заинтересовался заместитель начальника бюро гидрогенераторов, ныне лауреат Сталинской премии Константин Ива­нович Вакуров. У меня с ним давняя дружба. Он оказал мне боль­шую помощь, когда в апреле 1949 года моя бригада последовала по­чину Александра Чутких и выступила инициатором соревнования за отличную обработку деталей.

У него такое правило — услышит дельную мысль, сейчас же за­пишет. А потом придет и скажет: «Вы предложили. Я продумал, но хотел бы еще посоветоваться».

Константин Иванович одобрил все мои новые предложения по обработке деталей.

— Теперь брак и переделки исчезнут, а значит, сократятся сро­ки изготовления, — сказал он и записал в свою книжечку все наши требования о чертежах. И вскоре эти требования были полностью удовлетворены.

Не сразу удалось нам достигнуть успеха. Нет, нет и нарушит кто-нибудь правила, то резец переточит, то станок не в порядке. Мы не прощали таких ошибок и виновных призывали к порядку.

Находились и люди, которые пугали нас: выработка снизится. Однако эти люди ошиблись. Я выполняю ежедневно по три—четыре нормы,* вся бригада — в среднем по две с половиной—три нормы.

В итоге наша бригада заняла первое место в социалистическом соревновании по выпуску продукции отличного качества.

Начатое по нашему почину соревнование заводских бригад за от­личное качество продукции принимало все больший размах. При из­готовлении генератора «Новый Днепр» брак и переделки почти ис­чезли. И пусковая наладка нашего генератора продолжалась всего не­сколько часов, в то время как пуск генератора, привезенного из Аме­рики, продолжался более месяца.

Как известно, история отечественного турбо и гидрогенераторо-строения очень молода. В царской России эти сложные машины ни­когда не создавались. За годы сталинских пятилеток мы не только догнали, но и перегнали заграницу. Гидрогенератор «Новый Днепр» лучшее тому доказательство.

В марте 1950 года группе работников нашего завода, в том чис­ле и мне, за создание этого гидрогенератора была присуждена Сталин­ская премия. Сейчас наш завод готовится к выпуску еще более совер­шенных агрегатов. Таков уж закон советских людей — никогда не ус­покаиваться на достигнутом, постоянно стремиться к новому и луч­шему. Соревнование продолжается!

 

 

БОРИС НИКОЛАЕВИЧ ЛЕЖНЕВ

Н. ВАСИЛЬЕВА,

стерженщица Московского автозавода имени И. В. Сталина,

лауреат Сталинской премии

 

СЛОВО О РОДНОМ ЗАВОДЕ

 

Автозаводец! Ты гордись

своей чудесной маркой «ЗИС»,

Сил богатырских не щадя,

Всегда стремись вперед.

Гордись, что именем вождя

Назвали твой завод.

Стихи, которыми я начинаю свой рассказ, написаны поэтом-автозаводцем. Много таких стихов и песен сложили наши рабочие. В них — горячая любовь к родному заводу, великая гордость за него. Да и как нам не любить свой завод, как не радоваться его успехам, как не петь о нем!

Наш завод — любимец всего народа. Сколько приветствий, поздравительных телеграмм пришло к нам отовсюду по случаю двадцатипятилетнего юбилея. Никогда не забыть мне тот торжественный день. Под открытым небом, на центральной заводской площади собрался митинг. Как ни велика наша главная площадь, вся она была запружена народом, а рабочие все еще шли и шли. Под свежим осенним ветром колыха­лись красные знамена, и с трибуны было видно, как с разных сторон вливаются новые потоки людей. В будний день, когда все работают по цехам, даже не представляешь, какая это силища. Недаром гово­рят, что автозаводцы могли бы заселить целый город.

Многие тысячи людей стояли на площади, но когда сообщили, что получено приветствие товарища Сталина, на минуту мне показа-

лось, будто кругом нет никого: такая вдруг наступила тишина. Но> вот окончилось чтение теплых приветственных слов вождя, и тишину сменила буря. Г ром аплодисментов обрушился на площадь, все кри­чали «Ура!», «Да здравствует наш Сталин!»

Наш завод играет выдающуюся роль в народном хозяйстве не только потому, что выпускает много автомашин. Он стал как бы огромной всесоюзной лабораторией, откуда по тысячам предприятий всех отраслей промышленности распространяются те замечательные новшества, которые рождаются в наших цехах. И куда бы ни попал старый автозаводец — в Горький, Ярославль, Кутаиси, Сталинград,- Харьков, Владимир, Челябинск — всюду, где работают автомобиль­ные и тракторные предприятия, встретит он старых знакомых, питом­цев нашего завода, который стал кузницей кадров советской авто­тракторной промышленности.

Каждому советскому человеку известны сталинские слова: «У нас не было автомобильной промышленности. У нас она есть теперь». Но для нас, автозаводцев, они имеют особенное значение. Ведь история отечественного автомобилестроения началась в наших цехах. Каждый знает, что те десять первых советских грузовиков, которые в день седьмой годовщины Великого Октября проехали по Красной площади, были сделаны на нашем заводе. Но не всем, мо­жет быть, известно, что человек, сидевший за рулем головной маши­ны маленькой автоколонны, живет, здравствует, трудится вместе с нами и поныне. Это Николай Степанович Королев. Много у нас та­ких ветеранов, и послушать их — все равно что прочитать историю завода.

Когда я прохожу мимо цеха, где установлен главный сборочный конвейер, то ничего другого, кроме чудесного рождения автомобиля там, за стеной, не представляю себе. По широкой ленте конвейера мед­ленно движется рама. И чем дальше она движется, обрастая по пути множеством деталей, тем ясней вырисовывается облик автомобиля. Вот уже поставили руль, вот забилось у машины сердце — мотор, вот шофер взбирается в кабину еще по ходу конвейера, и вот, наконец, новый, блестящий автомобиль, дав гудок, весело бежит вперед уже~ своим ходом.

Нина Александровна Васильева

Но проходит мимо кто-нибудь из наших стариков, взглянет на цех и вдруг скажет:

— Тюфелева роща. Вот на этом самом месте она и была, где главный конвейер. А там, — и он показывает куда-то в сторону ку­зовного цеха, — там был пруд, вернее сказать, болото.

Много наслушались мы таких рассказов, а все не верится. Ни­как нельзя представить себе эту Тюфелеву рощу и те три некази­стые одноэтажные кирпичные здания, которые составляли весь за­вод. Не верится, что не было ни электроподъемников, ни транспор­теров, а была одна-единственная лошадь, перевозившая на телеге де­тали и материалы. Не верится, что в кузнице стояли обыкновенные горны и простые наковальни, что не было наших могучих механиче­ских молотов. Но как же не верить, если всеми уважаемый Петр Александрович Оленев своими руками изготовлял в этой старой куз­нице первый коленчатый вал для первой советской автомашины? Не­благодарная это была работа, изнурительная. Больше месяца уходило на изготовление коленчатого вала, а теперь наш знатный кузнец Ми­хаил Ушкалов штампует их за смену свыше пятисот. И не приходится удивляться, что еще до войны наш завод давал за один день куда больше автомобилей, чем заводчик Рябушинский мог выпустить за целый год. Да и какие у него были машины: все части покупали за границей. Наша же машина вся, до последнего винтика, — отече­ственная.

Очень интересно поговорить с нашими ветеранами о прошлом. Впрочем, нет надобности вспоминать то, что было четверть века назад, чтобы почувствовать богатырский рост завода.

Вот я, например, пришла сюда только в годы Отечественной войны, но уже сейчас не узнаю своего завода и литейного цеха.

Помню, как на формовке многие работы выполнялись вручную, теперь этот процесс полностью механизирован. А какие в цехе станки!

Когда я пришла в третий литейный цех, он был чуть ли не на последнем месте. Теперь это стахановский цех. Первое время я очень отставала от других. Теперь могу сказать, что достигла выработки,

которой прежде в литейном деле не знали. Вместе с коллективом цеха росла и я.

После работы я часто остаюсь на заводе, чтобы заняться общест­венными делами, и мать говорит иногда: «Тебя что-то совсем не вид­но дома». Мне же кажется, я всегда дома, потому что мой завод — это мой родной дом. Не могу отделить свою жизнь от жизни кол­лектива.

Одним из самых важных событий в жизни нашего завода был переход к новым, послевоенным моделям. Это было важнейшим со­бытием и в моей жизни. Именно оно привело меня к тем производст­венным успехам, которые так высоко оценило наше родное советское правительство. Об этом я и хочу рассказать.

Наш старый славный «ЗИС-5» хорошо послужил народу. Он верно служил и в годы индустриализации страны, и в годы Великой Отечественной войны. Расспросите хотя бы нашего знатного кузнеца Кирилла Кузьмича Богатенкова, бывшего шофера воинской автоко­лонны, и он расскажет, как выручала бойцов наша старая машина на трудных дорогах войны. Темная ночь, метель, не видно ни зги, а по еле проходимым путям безотказно движется вперед грузовик «ЗИС-5», которым уверенно управляет одетый в серую шинель куз­нец с автозавода имени Сталина, поминая добрым словом оставшихся в далекой Москве товарищей по работе.

Но страна наша идет вперед, советское хозяйство развивается, ему необходим все более совершенный транспорт. И потому после войны потребовалось произвести большую работу, чтобы наладить выпуск машин нового типа.

Даже тот, кто не имеет никакого представления о производстве автомобилей, поймет, конечно, какое это трудное дело — организо­вать производство новых машин. Но задача, которую мы должны были решить, усложнялась еще и тем, что предстояло перейти на из­готовление новых машин, не останавливая производства, перестраи­ваясь на ходу. Известно было, что такой задачи не мог решить ни один автомобильный завод в мире. Но мы хорошо понимали, что ка­питалистические автозаводы нам не пример. Отношение наших рабо­чих к своему труду совсем другое, чем на капиталистическом заводе.

Хорошо было сказано о причинах такого различного отношения к производству в приветственном послании, которое мы получили од­нажды от группы рабочих известного французского автомобильного завода Рено. «Как и вы, — писали наши зарубежные друзья, — мы делаем автомобили. Но наша работа обогащает кучку паразитов-капиталистов, ваша же работа повышает материальное благосостояние народов Советского Союза».

Кровная заинтересованность советского рабочего в успехах свое­го производства — великая сила. Эта сила и дала нам возможность осуществить то, что неосуществимо для автомобильных королей Ев­ропы и Америки. Наш завод перестраивался, в цехах устанавли­валось созданное по последнему слову техники новое оборудование, разрабатывались новые технологические процессы — и во всю эту сложнейшую перестройку каждый автозаводец, как новичок, так и ветеран, как рабочий, так и инженер, старался внести свой творче­ский вклад. Во всех цехах шла эта боевая подготовка, и вот, наконец, наступил тот торжественный день, которого мы ожидали с таким волнением.

Накануне, к концу смены, с конвейера сошел последний грузовик «ЗИС-5», а на следующий день, в начале смены, с того же конвейера сошел наш долгожданный, наш сильный и быстроходный, стреми­тельный «ЗИС-150».

На заводе только и разговору было, что о новой машине. Все поздравляли друг друга. Нашу радость разделяли и люди, которые кровно связаны с заводом, хотя никогда в жизни не бывали у нас в цехах. Это шоферы, в чьи заботливые руки передаем мы свою про­дукцию.

Люди, которые водят зисы по дорогам страны, горячо от­кликнулись на рождение нового мощного автомобиля. В заводской газете печатались дружеские письма шоферов. Из Петропавловска- на-Камчатке шофер Курков спешил сообщить: «Недавно начал ра­ботать на «ЗИС-150». Хорошая машина!» Из Киргизии водитель Павленко писал: «Пробовал «ЗИС-150» в условиях пустыни, машина показала себя очень хорошо». Советским шоферам было далеко не безразлично качество новых автомашин, которые они оценивали

прежде всего с государственной точки зрения. Убедившись, напри­мер, что «ЗИС-150» дает большую экономию бензина, они вместе с нами радовались, что благодаря этому наша страна сбережет на горючем огромные средства.

Хотела бы я знать, получали ли когда-нибудь Форд и прочие автомобильные короли подобные письма от шоферов. Думаю, что никогда не дождаться им таких дружеских отзывов. Какое дело аме­риканскому водителю до успехов или неудач Форда. Ведь если Форд выпустит новую модель, это будет означать только одно — его при­были увеличатся...

Кстати сказать, впоследствии мы узнали, что одновременно с нами Форд тоже переходил на новую модель. Ему надолго пришлое останавливать свои заводы, он потерял продукцию почти трех меся­цев. То, что Форд понес из-за этого огромные убытки; нас, конеч­но, мало беспокоит. Но ужасны те бедствия, которые обрушились в связи с переходом к новой модели на фордовских рабочих. Нашим товарищам довелось побывать в то время в Америке, и они видели, как на автомобильных заводах многих рабочих просто выбрасывали на улицу. Когда же производство возобновлялось, далеко не всех принимали обратно.

Освоив новую машину без всякого перерыва в производстве, наш завод должен был теперь добиться быстрейшего увеличения вы­пуска «ЗИС-150» и других послевоенных моделей. Это стало глав­ной задачей 1948 года, и соревнование, которое никогда не прекра­щается в наших цехах, было направлено тогда на решение этой важ­нейшей задачи.

В нашем цехе — литейной серого чугуна — первым отличился в этом соревновании Петр Гончаров. Молодой формовщик, можно ска­зать, удивил весь завод. Он дал такую выработку, о какой у нас еще не слыхали. Но тотчас же в другом цехе — литейной ковкого чугу­на — нашелся человек, который твердо решил перекрыть выработку Гончарова. Это был такой же молодой формовщик Николай Черны­шев. А вслед за ним за честь своего цеха вступился и Александр Журавлев. Между ними началось соревнование. Гончаров, который в конце концов вышел победителем, более чем втрое превзошел производительность труда американских литейщиков,* работающих ка стан­ках фирмы «Осборн», сходных с его станком.

Вот когда я поняла, что значит сила стахановского примера. Успех Петра Гончарова не давал нашей бригаде покоя. И вскоре в литейной серого чугуна началось соревнование девушек, также обра­тившее на себя внимание всего завода. В нем участвовали Шура Бе­лова, Нина Садовская, Ольга Чечеткина, я и другие.

Успех Гончарова очень заинтересовал меня. Хотя специальности у нас разные — Гончаров формовщик, я стерженщица, — я стала на­блюдать за его работой. Не раз после смены ходила к его рабочему месту, и вскоре мне стало ясно, в чем «секрет» его успехов. При вы­сокой производительности труда он работал без напряжения, легко. Я задала себе вопрос: почему? И нашла ответ. У Гончарова все было заранее продумано и рассчитано.

На участке Мелких стержней, которые делает наша бригада, ра­бота идет в основном вручную, и потому у нас производительность труда зависит главным образом от приемов и сноровки работниц. Я тоже по примеру Гончарова решила продумать каждое свое дви­жение, каждый шаг и стала наблюдать за своей работой как бы со стороны. «Чтобы руки работали хорошо, — думала я, — надо поболь­ше работать головой». И постепенно передо мной начали открываться все новые резервы времени.

Вот возвращаюсь я от сушильной печи, где установила стержни* обратно к верстаку. Возвращаюсь с пустыми руками. А почему с пу­стыми? Почему не захватить попутно несколько драйеров — спе­циальных подставок, предназначенных для ускорения сушки? Я по­пробовала работать по-новому, а после смены начала подсчитывать какой от этого получился результат. Счет шел по секундам, но в ито­ге оказалось, что за всю смену можно изготовить благодаря этому дополнительно немало стержней.

Вот кладу я стержень на сушильный конвейер. А что если класть не один, как обычно, а одновременно два стержня? Начинаю пробо­вать, и оказывается, что вполне возможно не только класть сразу два стержня, но еще одновременно подготовлять свободное место для следующих стержней. .

Какое бы усовершенствование я ни вносила, всегда тут же де­лилась со своими подругами. У нас в бригаде шел непрерывный об­мен опытом, и наши маленькие совещания давали иногда очень важ­ные результаты — приводили к усовершенствованию не только от­дельных рабочих приемов, но и самой технологии. Все то новое, что вносили стерженщицы в свою работу, всегда поддерживали технологи.

Мы высказали, например, такую мысль, что при изготовлении одного вида стержней нет надобности устанавливать в формовочном ящике драйеры. Речь шла о некотором пересмотре технологического процесса, об устранении лишней операции. Обратились к технологу. Он сказал, что надо проверить наше предложение на практике. Мы сделали партию этих стержней, не устанавливая драйеров. Выработка увеличилась, причем на качестве продукции это не отразилось. С тех пор излишняя операция была устранена.

На одном из совещаний нашей бригады работница Комиссарова подняла вопрос о движении конвейера, о том, что темп конвейера мо­жет задержать взятые нами темпы. Руководители цеха обратили на это самое серьезное внимание, и скорость специального конвейера была увеличена.

Не встречали мы никаких препятствий и тогда, когда выдвигали предложения о переделке оборудования. У меня, например, возникла мысль внести некоторые изменения в устройство модельного ящика. Технолог вызвал модельщика, и через три дня ящик был переделан.

Технологи цеха, горячо поддерживающие стахановскую инициа­тиву, всегда могут быть уверены, что и со стороны рабочих встретят такую же горячую поддержку в осуществлении всех новшеств. Те­перь широко применяется новый тип безводных стержневых смесей на безмасляном крепителе. Это имеет для народного хозяйства нема­ловажное значение, дает большую экономию пищевого масла и дру­гих ценных материалов. Эти смеси впервые проверялись технологами в нашей бригаде. Мы тогда же оценили их значение и настойчиво требовали, чтобы их внедрили в производство как можно быстрей.

Так шло у нас соревнование — в непрерывных поисках нового. Благодаря постоянному обмену опытом, содружеству с технологами мы все время увеличивали выработку. Был 1948 год, а я и некото­рые мои подруги уже освоили нормы 1950 года. Но и это нас не удовлетворяло, мы искали и находили все новые резервы производи­тельности труда. Всех увлекала цель соревнования — обеспечить рост выпуска наших новых замечательных машин.

В этом соревновании верх брала то одна, то другая работница. Это была напряженная борьба за первенство, которого никто из нас не хотел уступать. Если бы человек, воспитанный в капиталистиче­ских условиях, прочел «молнии», выходившие в цехе, когда одна из участниц соревнования перекрывала рекорд другой, или заводскую газету «Сталинец», которая повседневно освещала нашу борьбу за первенство, он был бы поражен, узнав, что после смены эти «опас­ные конкуренты» собираются все вместе и наперебой рассказывают друг другу о тех новых, более производительных приемах, которые удалось найти. Нас с Шурой Беловой, моим бригадиром, в шутку на­зывают «соперницами». Но о нас же говорят, что мы «сошлись ха­рактерами».

Алексей Максимович Горький, который, как рассказывают, бы­вал в цехах нашего завода и восхищался красивой отделкой автома­шин, писал, что в капиталистическом мире человек человека боится, каждый подозревает в другом возможного конкурента на его место и на его кусок хлеба. Такому человеку трудно понять, что представ­ляет собой социалистическое соревнование. Такой человек не понял бы, например, что в том соревновании, о котором я здесь рассказы­ваю, были победители, а побежденных не было. Ты добилась первен­ства — и ты победитель. Но разве могу я назвать побежденными своих подруг, которые тоже добились успехов, подняли в соревнова­нии свою выработку, увеличили свой вклад в общее государственное дело? Конечно, нет.

Приближался праздник советской молодежи — тридцатая годов­щина ленинско-сталинского комсомола. Хотелось встретить его до­стойно, как подобает комсомольцам-стахановцам. Вместе с подругами я стала на стахановскую вахту. Мы изготовляли тогда стержни для отливок корпусов карбюратора. Я пришла на работу с намерением применить еще одно новшество. Перед тем как вынимать стержни, мы всегда отстукивали молотком по торцам, и это отнимало несколь­ко секунд на каждом стержне. Я решила отказаться от этой опера­ции и уже с начала смены убедилась, что без нее вполне можно обой­тись. Работала я с таким увлечением, что не замечала, как проходили часы. Но вот смена кончилась. Когда стали подсчитывать выработку, оказалось, что я изготовила 1 400 стержней. А норма была 228. И мне не только удалось закрепить такую производительность, но че­рез несколько дней я дала 1 500 стержней.

Все поздравляли меня, говорили, что это мировой рекорд. В письме москвичей товарищу Сталину, где были названы лучшие стахановцы столицы, я увидела и свою фамилию.

Победа принесла мне большую радость, но все-таки не в рекорде, какой бы он ни был, хотя бы и мировой, видела я главное. Главные результаты соревнования за быстрейший рост выпуска новых ма­шин, которое развернулось в нашем цехе, заключались в том, что есть коллектив достиг нового, более высокого уровня производитель­ности труда. Рекорды способствовали этому общему подъему. Тот, кто ставил рекорд, как бы говорил остальным товарищам: «Смотрите, какая высокая выработка возможна в наших условиях, добивайтесь ее, она доступна каждому из вас». Примеры передовых увлекали и поднимали всех, и наш отстававший прежде цех пришел к коллек­тивной стахановской работе.

Мы добились этого звания первыми на заводе. А по нашему примеру все новые и новые участки, смены, цехи стали переходить на коллективную стахановскую работу. То, что не так давно казалось недостижимым, стало у нас обычным, привычным.

Конечно, коллективному стахановскому труду много способствует новейшая отечественная техника, которой оснащен за последние го­ды наш завод. На предприятии действуют автоматические линии, широко применяются токи высокой частоты, внедрена отливка де­талей из цветных металлов под давлением, очистка литья произво­дится в дробеструйных аппаратах и камерах...

На капиталистических предприятиях техника лишь вконец обез­личивает рабочего. Совсем иное дело на советских заводах: чем вы­ше техника, тем ярче расцветает творчество стахановцев.

У нас на заводе есть талантливый строгальщик-изобретатель Юрий Никифоров, создавший замечательные резцы. Рабочие так и называют их «никифоровские резцы».

Когда в нашей кузнице хотят высказать кому-нибудь из отли­чившихся товарищей похвалу, то говорят:

— У него ушкаловский стиль.

Под этим подразумевается работа нашего знатного кузнеца Ми­хаила Ушкалова. Его труд стал в полном смысле слова творческим, И это не исключение, а правило. На нашем заводе, например, каж­дый третий рабочий является рационализатором. Да и как может быть иначе, если рабочие чувствуют себя хозяевами завода, знают, что они трудятся на себя. По той же причине целые коллективы пе­реходят на высокопроизводительную стахановскую работу.

С радостью могу сказать, что в нашем стахановском цехе, кото­рый положил начало коллективному стахановскому труду на заводе и ныне носит звание лучшего литейного цеха в автотракторной промыш­ленности, большинство составляет молодежь. Девушки нашей бригады как и Петр Гончаров со своими товарищами, как и другие передови­ки соревнования, это большей частью люди комсомольского возраста.

Наша молодежь достигает больших успехов потому, что, рабо­тая, она постоянно учится... Вот я, например, пришла на завод, со­вершенно не зная производства. Но на курсах техминимума меня вооружили техническими знаниями. Я не кончила седьмого класса средней школы — помешала война. Но на заводских курсах мастеров и бригадиров, где мы изучали физику, математику и другие предме­ты, восполнила пробелы в своем образовании и теперь собираюсь по­ступить в автомеханический техникум при нашем же заводе.

Нет, пожалуй, на нашем огромном предприятии таких молодых рабочих, которые не учились бы. Молодежь у нас в центре внима­ния, все заботятся о ее культурном и техническом росте.

Во всех цехах работают стахановские школы, различные курсы повышения квалификации, кружки техминимума. В школах рабочей молодежи, на курсах иностранных языков учится больше тысячи че­ловек. Свыше тысячи трехсот юношей и девушек проходят курс ав­томеханического техникума, около двухсот человек поступили в ин­ститут металлопромышленности. И можно не сомневаться, что рабо­чий, окончивший высшее учебное заведение, на другой же день найдет применение своим знаниям.

Однажды к нам на завод, в гости к молодежи, приехали писа­тели. Разговор зашел о будущем наших юношей и девушек, и тут начали перечислять имена знатных людей завода. Бывший «фабзаяц» Сергей Давыдов стал начальником одного из крупных цехов, лауреатом Сталинской премии. Бригадир молодежной бригады Сме­танин тоже стал лауреатом. Несколько десятков лауреатов Сталин­ской премии работает в наших цехах.

Из среды рабочей молодежи нашего завода вышли директора предприятий, выдающиеся изобретатели и научные деятели, гене­ралы.

Широкие перспективы открыты перед нашей молодежью, и это окрыляет ее. А что ждет молодого рабочего капиталистического пред­приятия, хотя бы тех же фордовских заводов? Он так и остается на всю жизнь обезличенным придатком к конвейеру.

Говорят, что в Америке существует такое выражение: «фордовский шепот». Что означают эти странные слова? Человеку, который превращен в простой придаток к конвейеру, запрещается разговари­вать, даже улыбаться: это может понизить производительность его труда, убавить прибыли капиталиста. Рабочий так привыкает к мерт­вой маске, что она остается на его лице и после работы, и уже не только в цехах, а даже на улицах Детройта слышен приглушенный «фордовский шепот»...

Взрывы смеха, веселые разговоры, музыка и пение слышатся в нашем Дворце культуры, где после работы собирается автозаводская молодежь. Шепотом говорят, пожалуй, только в читальном зале, что­бы не мешать друг другу заниматься.

Хорошо работает автозаводская молодежь, хорошо она и отды­хает.

В свободные вечера я люблю бывать в нашем заводском Дворце культуры. Уютные вестибюли, театральный, концертный, гимнасти­ческий, лекционный залы, чудесный зимний сад. Здесь рабочие-му­зыканты исполняют произведения Чайковского, там рабочие-артисты

репетируют спектакль, рабочие-художники трудятся над своими по­лотнами. Вот идет шахматный турнир, обсуждается новое литератур­ное произведение, разучиваются бальные танцы. В Будапеште, на Международном фестивале молодежи, хор автозаводцев завоевал первое место. Есть у нас даже своя обсерватория, где интересующие­ся астрономией рабочие ведут наблюдения над небесными светилами. А наше богатое книгохранилище, где собрано до двухсот тысяч то­мов! Автозаводец — требовательный читатель, и чтобы удовлетво­рить его запросы, при Дворце культуры был открыт филиал Госу­дарственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, филиал Цен­тральной библиотеки иностранной литературы.

Многие автозаводцы увлекаются спортом, едва ли не в каждом цехе есть свои футбольные команды. Всем известна футбольная команда «Торпедо», завоевавшая в прошлом году на Всесоюзном розыгрыше Кубок СССР.

Ученые читают в заводском Дворце культуры лекции на раз­личные темы. Наряду с профессорами на кафедру лекционного зала поднимаются нередко наши стахановцы. В числе других прочел ин­тересную лекцию молодой кузнец Василий Кокошко. Кстати, недав­но его бригада прислала нашей бригаде вызов на социалистическое соревнование. Девушки, конечно, приняли вызов. Его бригада, как и наша, достигла многого, но ни она, ни мы и никто вообще из молодых автозаводцев тем, что достигнуто, довольствоваться не намерен.

Для нас труд — дело чести, дело славы, мы работаем на благо социалистической Родины.

Свой стахановский труд я считаю как бы партийным делом. Давно уже готовилась я вступить в ряды партии, и вот недавно мечта моя сбылась.

В тот вечер, когда я шла в райком партии, вспоминалась мне вся моя жизнь: как отец уходил на фронт, как мать, оставшись одна с большой семьей, уехала из Москвы в колхоз. Мы, подростки, по­могали колхозникам кто чем мог.

Когда вся семья вернулась из эвакуации в Москву, мы с сестрой Марией пошли на автозавод имени Сталина. Растерялись, когда в

первый раз - увидели движущиеся в огромных цехах бесчисленные механизмы, льющийся в ковши расплавленный металл.

А первые ошибки, первые неудачи на производстве... Моя про­дукция была забракована. Было стыдно, я понимала, что принесла заводу убыток, подвела бригаду. Но меня не ругали, учитывая мою неопытность, а, наоборот, подбадривали. Помогали все: и мастер, и Шура Белова, мой бригадир, и старшие подруги — Комиссарова, Ти­хомирова. Учили меня не только на курсах и в кружках, учили по­вседневно, у рабочего места.

С глубокой благодарностью думаю я об этих товарищеских забо­тах. Всем я обязана родному заводу, воспитавшему меня. Я стара­лась не остаться в долгу перед коллективом. И теперь, когда прави­тельство, высоко оценив мой скромный труд, наградило меня Сталинской премией, я считаю, что это награда всему заводу.

Мне вспоминались и светлые залы Кремлевского дворца, в ко­тором я была в числе делегатов XI съезда комсомола и X съезда профсоюзов. Я думала о великом человеке, который заботится о всех нас.

Сталин дал нашему народу счастье свободного труда. Сталин дал нам светлую молодость. И хочется сказать от всего сердца:

Спасибо Вам, дорогой товарищ Сталин! Спасибо за все!

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА ВАСИЛЬЕВА

В. УТКИН,

токарь завода «Калибр», лауреат Сталинской премии

 

ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ

 

Звание сталинского лауреата мне присвоили за ста­хановскую работу. Когда я думаю об этом, меня охватывает такое огромное чувство радости и счастья, словно сам товарищ Сталин сказал с ласковой оте­ческой улыбкой: «Иди вперед, расти, дерзай!»

Сталинская премия — это не только одобрение стахановских дел моей бригады. Это прежде всего залог новых больших и полезных начинаний, которых Родина, Сталин ждут от нас, комсомольцев.

Мне двадцать три года. Самые важные и самые большие дела еще впереди, вся жизнь впереди.

* * *

На завод «Калибр» я пришел зимой 1943 года. Мне тогда еще не было шестнадцати лет.

В отделе кадров завода, разместившемся в небольшом домике у главной проходной, я сказал, что хочу работать для фронта и по­мочь отцу крепче бить фашистов.

Заведующая отделом кадров внимательно посмотрела на меня. Я был мал ростом и выглядел моложе своих лет. Боясь получить от­каз, я принялся горячо доказывать свое право стать к станку. У меня

имелась справка из подмосковного колхоза, удостоверявшая, что «школьник Уткин за лето выполнял ответственные полевые работы и заработал много трудодней». Эту справку я показал заведующей.

— Ладно, Володя, пойдешь в цех, — сказала она.

Направили меня в универсальный цех. Подошел я к большой,

плотно закрытой двери. Стою, слушаю гул, доносящийся из цеха, но войти не решаюсь. Мимо проходила девушка. Она, видимо, догада­лась, что я новичок, и велела итти за нею.

Встретили меня в цехе хорошо, приветливо. Мастера и токари — мои ровесники расспросили, откуда я, какой профессии хочу учиться.

— Не робей, Володя, тебе у нас понравится, — сказала табель­щица Нина.

Начальник цеха Вера Ивановна Дуванская посоветовала мне учиться на токаря, потому что это самая нужная цеху профессия.

Моими первыми учителями в цехе были молодые токари Лиза Синельникова и Валентин Ринг. Особенно многому я научился у Ва­лентина — моего ровесника и товарища по школе.

Первая операция, с которой началась моя учеба на заводе, была довольно сложная. Расточка детали микрометра — микрогильзы — требовала сноровки и внимания. Я присматривался к движениям сво­его учителя: как он зажимает деталь, пускает станок, начинает рас­точку, делает развертку, потом нарезает резьбу.

С каждым днем я лучше понимал смысл и цель каждого движе­ния Валентина. Потом однажды с его разрешения подставил к станку ящик из-под инструмента, встал на него и начал работать са­мостоятельно.

Конечно, не сразу дело пошло гладко. Так, например, зажав де­таль, я оставил ключ в патроне и сразу включил рубильник. Ключ отбросило с большой силой, и я чуть не наделал беды. Вначале бы­вало и резцы под неправильным углом затачивал, случались и дру­гие промахи. Но рядом были Валентин и Лиза, начальник цеха Вера Ивановна. Они терпеливо объясняли мне, как нужно обрабатывать деталь, затачивать резец.

С первых же дней самостоятельной работы я почувствовал боль­шую ответственность: мы трудились для победы, и одного напоминания об этом было достаточно, чтобы самое сложное и утомительное дело стало желанным.

Бывало в конце трудной и напряженной смены к нашим станкам подойдет Вера Ивановна и скажет:

— Ребята! На сборочном критическое положение. А у них сроч­ный заказ.

И мы прямо от своих станков отправлялись на сборочный уча­сток, чтобы там отработать еще половину смены.

Собирая из больших и малых деталей приборы, мы думали: «Вот если бы нас таких — усталых, не выспавшихся — увидели фронтови­ки, если бы узнали они, как мы работаем, то, наверное, сказали бы: «Молодцы ребята!» Это сознание согревало нас, прибавляло сил и бодрости.

Иногда мы добровольно оставались работать на всю ночь. По­спим на столах в техническом отделе два—три часа — и снова к станку.

Это была большая и суровая школа для нас, шестнадцатилетних и семнадцатилетних. Мы с первых же шагов своей трудовой жизни приучались тревожиться, бороться, отвечать не только за свое личное задание, но и за дела своего участка, цеха и завода.

Через год после моего прихода в цех я уже считался «кадрови­ком». На смену товарищам, уходившим в армию, на «Калибре» по­явилось много новичков. Теперь уже и мы сами были в роли учи­телей.

К первому году новой послевоенной пятилетки у нас в универ­сальном цехе на токарных станках работала уже большая группа мо­лодежи. Можно сказать, что рабочие призыва военных лет состав­ляли основную силу на участке.

Мы работали горячо, но неровно; наш цех числился на заводе «средним», и по показателям мы тоже были «середняками». Оказа­лось, что одного желания работать хорошо недостаточно. Нужна бы­ла новая стахановская организация труда на всем участке, во всем цехе.

Сорок шестой год был очень важным в моей судьбе и в судьбе многих моих товарищей по цеху. Из эвакуации начали возвращаться в Москву старые кадровые калибровцы. Среди них был старший мастер Николай Алексеевич Российский.

Когда Николай Алексеевич принимал дела на нашем участке, его предшественник, как полагается, давал характеристику каждому рабо­чему. Он рассказал, кто стахановец, кто старательный работник, но еще не выполняет нормы. Российский не поверил, что мы, молодые токари, являемся «середняками» и работаем неровно.

Однажды Николай Алексеевич попросил меня после работы зай­ти к нему. Шел я к новому мастеру без особого удовольствия: пока­затели моей работы были тогда неважные, похвалиться было нечем. Но Николай Алексеевич не стал меня стыдить и увещевать.

— Тебя устраивают твои показатели?—спросил он.

— Нет, не устраивают.

— Меня тоже, — сказал Российский улыбаясь. — Давай обсу­дим вместе, как быть дальше, как тебе выбраться из отстающих.

Откровенно говоря, я никогда прежде не считал себя отстаю­щим. План я почти всегда выполнял. Работал как будто неплохо, во всяком случае лучше многих. Почему же старший мастер вызвал именно меня?

Николай Алексеевич как будто понял, что у меня на душе, и сказал, глядя мне прямо в глаза:

— Я хотел спросить тебя, Володя, какой у тебя план жизни, о чем ты мечтаешь, за что борешься?

Что я мог ответить старшему мастеру? О каких мечтах расска­зать?

Я смутился. Российский это заметил.

— Сейчас наш народ начинает бороться за новую пятилетку. Бу­дут строиться новые заводы и шахты, расти города. Пятилетка точно предусматривает, что нужно сделать для народа. Но каждый из нас должен иметь свою пятилетку. Надо подумать, что мы можем сде­лать для страны.

Так вдруг просто и ясно раскрылась передо мной в словах Ни­колая Алексеевича большая и увлекательная задача, благодаря кото­рой станет важным и значительным каждый день моей жизни и ра­боты.

— А у вас, Николай Алексеевич, есть уже такая своя пятилет­ка, свой план жизни? — спросил я.

Российский посмотрел на меня, подумал и сказал:

— Есть. Только мой план не одного меня касается. Он и тебя касается и твоих товарищей... Я хочу весь наш участок сделать ста­хановским. С помощью коллектива поднять нашу работу на новую, высшую ступень. Понимаешь, Володя?

Никаких особых обещаний я в этот вечер не давал, да Россий­ский их и не требовал. Но ушел я из цеха с чувством, хорошо зна­комым мне по трудным военным дням, — с чувством большой ответ­ственности за свою работу, за работу товарищей.

И хотя в дальнейшем я стал работать лучше, перевыполнять за­дание, Николай Алексеевич меня не хвалил. Он словно давал мне понять: «Мало, мало еще. Надо больше!»

Однажды разладился мой станок. Я хотел уже звать слесаря- ремонтника, но тут подошел Николай Алексеевич. Удивительное у него чутье! Он всегда появляется там, где трудно, где затор. Стар­ший мастер мгновенно догадался, в чем беда, взял ключ и сразу устра­нил повреждение.

— Многому тебе еще учиться надо, — сказал он уходя.

В этот день после смены я зашел в техническую библиотеку и взял две брошюры по наладке и уходу за станком.

Влияние старшего мастера сказалось не только на моей работе. Николай Алексеевич изо дня в день все увереннее и тверже шел к осуществлению своего плана и увлекал за собой всех нас.

Мы охотно принимали высокие требования мастера. Все были довольны новыми порядками, которые утверждались на участке в последнее время. Каждый стал получать точное сменное задание, ра­бочее место подготовлялось образцово.

Приступая к работе, я мог уже через минуту включить станок: инструмент отлично подготовлен, заготовки лежат рядом, точно из­вестно, что в каждый час нужно растачивать по пяти скоб микромет­ра — двенадцать минут на скобу.

На доске показателей, вывешенной у входа в цех, росли цифры выработки у меня и у моих товарищей. Участок брал крутой подъем.

* * *

В начале 1947 года у нас в цехе установили новый револьвер­ный станок, сделанный после войны на Киевском заводе. Появление нового совершенного станка было для всех нас большим событием.

Все мы думали, что новый станок дадут кому-нибудь из самых старых, опытных рабочих. И вдруг мастер сказал, что осваивать но­вый станок поручается мне.

Не только меня, но и всех молодых токарей взволновало такое доверие. Мы поняли, что сейчас, когда по инициативе Российского осуществляется коллективная стахановская работа, нас, молодых, вы­двигают «на передовую линию».

Станок оказался более сложным, чем тот, на котором я работал. Но Николай Алексеевич любовно и терпеливо объяснял все его осо­бенности.

— Не забывай, что твой план не одного тебя касается, — напом­нил он мне давние слова. — Освоишь станок — придется остальных ребят учить.

Через неделю я уже обрабатывал на новом станке за смену по шестидесяти скоб микрометра. Это в полтора раза больше моей прежней производительности.

Думаю, что каждому рабочему, где бы он ни трудился: на заво­де, на фабрике, на железной дороге или в шахте — знакомо радост­ное и окрыляющее чувство удовлетворения. Это ощущаешь, видя, как день ото дня улучшаются показатели твоей работы, показатели ра­боты товарищей.-

Вслед за моими показателями в цехе появились еще лучшие: семьдесят — у Виктора, шестьдесят пять — у Лизы. Тогда и я стал бороться за семьдесят пять, а потом и за восемьдесят скоб.

Так родилось наше молодежное соревнование. С каждым днем оно становилось интереснее и увлекало нас.

Вскоре были установлены еще четыре станка, таких же, как мой. К этому времени у меня уже накопился некоторый опыт работы на новом станке. Моими подшефными оказались Клава Куренкова, Вик­тор Станкевич и Лиза Митрофанова. Несколько лет совместной ра­боты, борьба за стахановскую производительность очень сблизили нас.

Мы часто оставались в цехе, обсуждали свои планы. Наше то - парное дело — увлекательное, творческое. Здесь есть о чем подумать. И коллективные обсуждения увлекли всех, помогли лучше освоить профессию.

* * *

Николай Алексеевич был в то время не только старшим масте­ром, но и секретарем партийного бюро цеха. Он знал, что прежняя организация работы нас уже не устраивает, и предложил организо­вать в цехе комсомольско-молодежную бригаду токарей. Мы с ра­достью подхватили эту идею.

Но когда старший мастер рекомендовал назначить бригадиром меня, я стал возражать. Действительно, в состав новой бригады во­шло много хороших токарей, и можно было найти более достойную кандидатуру.

Но мастер настаивал на своем. Как я это теперь понимаю, он это делал не только потому, что доверял мне. Он хотел воспитать во мне чувство ответственности не за один мой станок, а за работу всей бригады.

Так я стал бригадиром.

— Ну, как же теперь работать будем? — спросила на собрании бригады Клава Куренкова, словно приглашая каждого высказать свои планы.

— Я предлагаю прежде всего начать взаимное обучение. Пусть Виктор покажет мне, как он делает самые трудные операции, а Воло­дя — Лизе. Потом сообща решим, как лучше, — сказала Клава.

И каждый высказался. Оказывается, наши ребята давно уже ду­мали об улучшении организации работы и многое успели продумать.

— Нужно хорошенько изучить и освоить станок и, если случат­ся какие-нибудь неполадки, не звать слесаря, а самим ремонтиро­вать, — добавил Виктор.

— Надо вызвать на соревнование бригаду Юры Орлова, — под­сказал Валентин. — Вызвать и обогнать по всем пунктам...

После собрания мы шли по заводскому двору. Не хотелось рас­ходиться. Много было волнующих вопросов, о которых хотелось по­говорить сейчас же.

Приятно после рабочего дня выйти на наш заводский двор. Пря­мо из цеха попадаешь в зеленый сад. Цветы расстилаются пестрым ковром.

Добрый час пробыли мы в заводском парке, обсуждая детали нашей завтрашней работы.

На первых порах Николай Алексеевич помогал нам правильнее распределить силы, наметить задачу для каждого.

Слово «резервы» стало у нас очень популярным. Мы старались искать и находить резервы — новые возможности повышения произ­водительности труда.

Прежде всего по нашей просьбе были организованы «курсы без отрыва от производства». В свободное от работы время механик цеха рассказывал нам об устройстве станка, о взаимосвязи его отдельных частей.

— Надо нам свой бригадный план увеличить, — сказала после одного из занятий Клава. — Самим делать малый ремонт станка — это еще не все.

Мы сначала не поняли, к чему она клонит. Но Клава пояснила:

— Разве вы не читали в газетах о скоростниках? Токари других заводов могут работать на высоких скоростях, а разве мы хуже их?

Вся бригада поддержала Клаву. Сразу после занятий мы отпра­вились к Марии Ивановне Коренцовой — технологу нашего цеха — и попросили ее позаниматься с нами по технологии.

Каждый раз, когда мы, молодые токари, задумывали какое-ни- будь интересное, но рискованное новшество, мы всегда шли за со­ветом и поддержкой к инженерам. И старшие товарищи, не считаясь с временем, приходили после смены в цех, помогали нам.

Мария Ивановна охотно согласилась заниматься с нами. Она рассказывала о высоких скоростях резания, позволивших советским токарям сделать коренной переворот в нашем деле. От нее мы узна­ли много интересного об особенностях технологии производства мик­рометров.

Когда кто-нибудь из наших токарей находил в газете или жур­нале статью о скоростниках, об интересном опыте стахановцев других

заводов, наша бригада во время перерыва читала и обсуждала ее. Вскоре мы сами стали работать на более высоких скоростях.

Нашим советским людям свойственно постоянное стремление итти вперед, искать и находить в своем деле новое. И мы, молодые ра­бочие, получившие трудовое воспитание в годы войны и послевоен­ной пятилетки, всем сердцем стремились внести свой вклад в разви­тие социалистического соревнования.

Перед нашими глазами был пример Российского — инициатора коллективной стахановской работы. Его почин был быстро подхвачен по всей стране.

Мы видели, как тысячи и десятки тысяч людей становились его последователями, улучшали и продолжали дело, начатое в нашем цехе.

О стахановцах—новаторах производства товарищ Сталин говорил:

«Это — люди простые и скромные, без каких бы то ни было пре­тензий на то, чтобы стяжать лавры фигур всесоюзного масштаба. Мне даже кажется, что они несколько смущены тем размахом движения, которое развернулось у нас вопреки их ожиданиям. И если, несмот­ря на это, спички, брошенной Стахановым и Бусыгиным, оказалось достаточно для того, чтобы все это дело развернулось в пламя, — то это значит, что стахановское движение является делом вполне на­зревшим. Только движение, которое вполне назрело и ждет толчка для того, чтобы вырваться на волю, — только такое движение могло распространиться так быстро и нарастать, как снежный ком».

Вот так и дело, начатое Российским, вполне назрело. Мы его подхватили с большой радостью. И каждый на участке чувствовал себя ответственным за успех новаторского начинания нашего старше­го мастера.

Моя бригада была частью стахановского коллектива участка. И мы, молодые токари, хотели, как и Российский, искать нового, про­двинуть дело вперед.

Мы искали и многое находили. Мне, например, удалось уплот­нить рабочий день еще на два часа.

На одной из операций по обработке скобы — на развертке от­верстия — станок работает на самоходе без моего вмешательства.

«Хорошо бы использовать это время для выполнения другой операции — окончательной развертки вручную», — подумал я.

Испробовал и достиг даже лучшего результата, чем ожидал. Два часа оказались сбереженными. Я стал делать сто и сто десять скоб вместо восьмидесяти.

На другой день поделился своей находкой с товарищами по брига­де. Так вместо двух моих часов в каждой смене оказались сбере­женными уже десятки часов.

Потом мы стали овладевать вторыми специальностями. Одни осваивали профессию шлифовщика, другие — фрезеровщика. Это позво­ляло в напряженные для цеха дни переводить токарей к фрезерному станку или фрезеровщиков к токарному.

За выдающиеся производственные успехи Николаю Алексеевичу Российскому присудили Сталинскую премию. Это было высокой на­градой и для всех нас — токарей, фрезеровщиков, бригадиров. В на­шем договоре на социалистическое соревнование с бригадой Юрия Орлова прямо так и было записано: «Каждому внести рационализаторское предложение, улучшающее организацию труда».

Российский одобрил наше начинание и сказал, что в Советской стране есть возможность планировать не только производство продукции, темпы строительства, но и новаторские усовершенствования.

Мне понравились эти слова. Ведь Верховный Совет СССР, ут­верждая великий план сталинской пятилетки, рассчитывал не только на размах строительства, мощь новой техники, но и на нашу стаха­новскую рационализацию и новшества, на новых Российских, Матро­совых, Хрисановых.

Мы считали рационализацию работы одним из важных условий своего соревнования. И у нас и в бригаде Юрия Орлова каждый месяц методы работы совершенствовались, становились более произ­водительными.

Великое дело в нашей жизни — соревнование. Этому движению, которое стало всенародным, мы обязаны всеми своими успехами. Как рождаются наши успехи? Кто-то из товарищей находит новый, луч­ший метод работы и вначале обгоняет остальных. Потом мы идем к нему учиться, перенимаем его метод. А назавтра поднимается произ­водительность уже у всей бригады. Послезавтра впереди другой то­варищ и увлекает за собой остальных. Об этом замечательном явле­нии в нашей советской действительности говорил товарищ Сталин:

«Одни работают плохо, другие хорошо, третьи лучше, — дого­няй лучших и добейся общего подъема».

Наша бригада и доводчики бригады Юрия Орлова шли в сорев­новании примерно рядом. Мы двигались все выше и выше, догоняя и перегоняя друг друга.

Поднималась производительность труда каждого рабочего. И это, по-моему, самое главное. Ведь основа успехов Российского в том и состоит, что каждого рабочего, весь коллектив участка он увлек на стахановскую работу.

* * *

В конце августа 1948 года на бригадном собрании мы прочитали письмо коллективов тридцати пяти московских предприятий, в кото­ром они призывали бороться за сверхплановые накопления. Эта за­дача увлекла нас и заставила по-новому подумать о своей работе. С чего начинаются эти миллиарды накоплений? Начинаются они, без­условно, с экономии в бригаде, с бережливости каждого из нас. Зна­чит, надо было определить, какую долю из двух московских мил­лиардов может взять на себя наша бригада.

Мы были уверены, что об этом думала не только наша бригада, но и сотни и тысячи других бригад, участков и цехов. Ведь мил­лионные и миллиардные накопления — кровное дело каждого рабоче­го. Каждому хотелось внести свой вклад в эти миллиарды.

Коллектив нашего завода взял на себя обязательство до конца года дать три миллиона сверхплановых накоплений, а ведь наша брига­да является частью коллектива.

Как бригадир я считал своим долгом подать пример. Подсчитал точно, что до конца года за счет изменения технологии обработки скобы могу сэкономить шесть машинных и ручных разверток, восемь зенкеров и три сверла, а также сократить расход смазочных масел примерно на восемь килограммов, увеличить вдвое срок службы ин­вентаря, находящегося на рабочем месте, и многое другое.

Хотелось, конечно, знать, сколько сотен и тысяч рублей сбере­жет наша бригада, но учесть это казалось трудным. Мы в то время понятия не имели о том, сколько стоит зенкер, сколько развертка, сверло, килограмм смазочного масла.

Заведующая кладовой без особого энтузиазма встретила мою просьбу отмечать в специальном лицевом счете, сколько я беру ин­струмента, смазочных материалов, какова у меня экономия.

— Этак придется завтра на каждого токаря специальную отчет­ность заводить!— сказала она.

— Думаю, что придется, — ответил я.

И в самом деле, большинство рабочих «Калибра» — молодых и старых, инженеры и мастера поддержали мое предложение. Лицевые счета были на другой же день открыты моими друзьями Лизой Мит­рофановой, Клавой Куренковой, Ваней Прокоповым, Володей Залыбиным и многими другими.

Партийное бюро цеха, всегда поддерживающее стремление кол­лектива к новому, созвало открытое партийное собрание.

Дали мне слово. Я коротко рассказал о своем замысле и при­звал товарищей вступить в соревнование за экономию государствен­ных средств. Потом выступали токари Прокопов, Станкевич, Куренкова.

— Хорошее дело мы начинаем, государственное дело, — сказал Российский. — Народ этот почин поддержит.

Действительно, если почин будет подхвачен хотя бы только в одном нашем цехе микрометров, то и это принесет тысячи рублей экономии. А если в такое соревнование включатся рабочие других заводов и фабрик, это будут уже десятки тысяч рублей.

Партийное бюро завода созвало начальников цехов, технологов и секретарей цеховых парторганизаций и поставило перед ними за­дачу помочь распространению нашего почина, создать благоприятные условия соревнующимся.

Для меня, молодого комсомольца, одобрение моего почина пар­тийной организацией было большой поддержкой. Хотелось не только выполнить обязательство, но и перевыполнить его.

Мы поставили перед собой задачу найти новые пути экономии. Начали мы это дело с сокращения количества инструментов, необхо­димых для обработки деталей. Раньше, например, чтобы довести до нужной гладкости внутреннюю поверхность отверстия «большого яб­лочка», его раззенковывали. Мы стали добиваться чистоты обрабо­танной поверхности, обходясь только сверлом и разверткой. Это нам удалось, и необходимость в специальном зенкере отпала. А ведь каж­дые четыре зенкера — это сто рублей.

На одной из бригадных «летучек» наши токари рассказали, что на соседнем участке, где обрабатывают корпус трещотки микрометра, выбрасывают в утиль инструмент, который у нас мог бы еще приго­диться.

Это особый вид зенкера. На соседнем участке его «перья» стачи­вались. И хотя кусочек быстрореза еще оставался, инструмент соседям уже не годился. А для нашей операции зенкер был пригоден и со сточенными перьями. Мы соответствующим образом затачивали его и использовали для подрезки торца. Это дало нам возможность от­казаться от победитового резца.

Еще две такие находки — и для обработки скобы нам хватало уже семи инструментов вместо одиннадцати.

Наш почин быстро распространился по всей стране. О бригаде стали писать в газетах, передавать по радио. На городской комсо­мольской конференции, вручая Московской организации ВЛКСМ орден Ленина, Николай Михайлович Шверник среди имен моло­дых стахановцев назвал и мое имя. Это было для меня большой наградой.

Так мне и моим товарищам по бригаде выпала честь выступить зачинателями социалистического соревнования за бережливость. Вслед за нами лицевые счета экономии ввели шлифовщики бригады Баурова, фрезеровщики цеха автоматов Матвеева, бригада Михай­ловой. Соревнование вышло за пределы «Калибра».

Как всегда бывает у нас, зачинателям пришлось многому по­учиться у своих последователей. Молодой токарь Игорь Яблонский обязался удлинить на два месяца срок службы станка без ремонта. Мы последовали примеру Яблонского. Токарь Кузнецов решил сэкономить резец, шлифовщик Точилкин — шлифовальный круг, а его товарищ по профессии Гринев — даже два круга. Мы и у этих то­варищей кое-чему научились.

Вскоре газеты сообщили, что к XI съезду ВЛКСМ наш почин подхватили сто пятьдесят тысяч молодых рабочих и работниц столи­цы и Московской области. Это радовало нас и вместе с тем ко мно­гому обязывало.

Новый технологический процесс дал нам возможность обрабаты­вать вдвое больше скоб. Но, помимо коренной технологической пере­стройки, важное значение имел и учет всяческих «мелочей».

Мы научились экономить смазочное масло, и это позволило сбе­речь сотни рублей. Бережно стали обращаться с обтирочным матери­алом. Не была забыта и экономия электроэнергии. Копейки склады­вались в рубли, десятки, сотни, тысячи рублей...

Наши обязательства были выполнены. Бригада стала стаханов­ской, добилась большой экономии. Наше бригадное клеймо на скобе микрометра принимается как гарантия ее высокого качества.

По мере того как улучшалась организация труда в бригаде, пе­редо мной вставали все более сложные вопросы. Часто приходилось итти за советом и помощью к Российскому, к технологу Коренцовой. Успехи нашей бригады были бы значительно меньшими, если бы не помощь старших товарищей — мастеров, инженеров, научных работ­ников.

В июне 1949 года партийная организация приняла меня в ряды большевистской партии. Будучи коммунистом, я с особенной силой чувствую, как еще много обязан сделать для родной страны.

* * *

Говорят, были такие времена, когда на токарном станке мог ра­ботать даже неграмотный или малограмотный человек, опирающийся только на «чутье» и не умеющий сделать простого расчета. Может быть, когда-то так и бывало. Но наше поколение, воспитанное в годы сталинской пятилетки, уже не мыслит себе работу на станке без под­линной культуры производства, без строгого расчета, без учета всех достижений стахановской организации труда.

Ученые из Инженерно-экономического института имени Серго Орджоникидзе — частые гости в нашем цехе. Они помогли коллекти­ву «Калибра» разработать стахановский техпромфинплан.

В содружестве с инженерами и учеными мы, стахановцы, нахо­дили новые пути в своей работе. По совету научных работников ин­ститута мы стали изучать станки и приспособления, установленные на других заводах. Мы увидели, что наши токарно-револьверные станки не позволяют вести обработку скобы микрометра с такой бы­стротой • и эффективностью, с какой можно было бы это сделать на более совершенных станках. Наша бригада решила взяться за конст­руирование специального агрегатного станка полуавтомата.

Наше предложение поддержали. Большую помощь в этом оказал нам научный работник института Борис Николаевич Га­малея.

Был заключен социалистический договор, который мне хочется здесь привести как свидетельство тесного содружества стахановцев и ученых.

«Мы, нижеподписавшиеся, движимые общими чувствами совет­ских людей, замыслили создать агрегатный станок для расточки скоб микрометра. Этот агрегат заменит пять обыкновенных станков и вы­свободит для другой работы пятерых токарей. Бригада Уткина обя­зуется принять активное участие в конструировании станка, а также изготовить необходимые части и детали, а институт обеспечит в по­рядке шефства квалифицированную техническую помощь и консуль­тацию».

Работать над станком-полуавтоматом мы начали под непосредст­венным руководством начальника конструкторского бюро завода ин­женера Бориса Михайловича Овечкина. Он внимательно выслуши­вал наши пожелания, помогал технически грамотно оформить тот или другой замысел наших токарей.

Содружество производственников с учеными оказалось плодо­творным. Сконструированный нами полуавтомат будет изготовлен и введен в строй в ближайшее время. Наш агрегат будет производить одновременно шесть операций.

Конструкция предусматривает автоматическое закрепление дета­лей, автоматическое предупреждение брака. Достаточно малейшего нарушения любого из заданных размеров скобы — и станок автома­тически остановится.

* * *

После перехода на новую организацию работы нам приходится преодолевать большие трудности. Чтобы добиться успеха в соревно­вании за бережливость, чтобы с честью осуществить свои планы, нам надо работать еще дружнее и упорно учиться.

Понятно, почему главное в моих планах на будущее — это серь­езная учеба. Я готовлюсь к поступлению в станкостроительный тех­никум. Это позволит мне шагнуть в своем деле дальше, подняться? на новую ступень.

Я многого жду от завтрашнего дня.

 

УТКИН ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ

Г.ФУКАЛОВ,

горновой металлургического завода имени А. К. Серова, лауреат Сталинской премии

 

МЫ — СОВЕТСКИЕ ДОМЕНЩИКИ

 

ИТЕЛИ города Серова помнят, как в военные годы на металлургическом заводе появлялось все больше и больше подростков, одетых в форму воспитанников ^ ремесленных училищ и школ ФЗО. Это были бу­дущие доменщики, сталевары, прокатчики. Среди них был и я.

Во время Великой Отечественной войны я при­ехал из деревни Жуки, Фаленского района, Киров­ской области, в город Серов и поступил в школу ФЗО.

В военное время нам пришлось нелегко. Впрочем, кому тогда бы­ло легко? Многие кадровые рабочие ушли на фронт. Ребята по-двое, по-трое становились на место одного взрослого и заменяли его. Они учились и работали, зная, что их труд нужен Родине.

От старых рабочих мне приходилось слышать, как встречали но­вичков на заводе в дореволюционное время. Вот приходит, скажем, паренек, вроде меня, в мартеновский цех. «Старшой» бригады с оза­боченным видом посмотрит в печь, а потом говорит:

— Эх, газу мало! Плохо заработаем сегодня. Возьми-ка мешок да сходи на шестую печь, попроси газу...

Ну, паренек, конечно, верит ему. Берет мешок и идет.

На шестой печи его встречают насмешками, но в чем дело — не говорят, а отсылают в другое место. Там происходит то же самое. Вот он и ходит по цеху несколько часов, чуть не плачет: «газу» ниг­де не дают, а вернуться с пустыми руками боится.

Чтобы приобрести профессию, нужно было мастеру платить. Де­нег нет — занимай. Новичку приходилось быть на побегушках у ма­стера.

Совсем по-другому встретили нас — молодое советское поколение рабочего класса. Мастера, старшие товарищи старались всячески ободрить нас, поддержать.

Партийная и комсомольская организации, комитет профсоюза заботились о молодежи, воспитывали ее. А какие учителя были у нас! Завод славился своими знаменитыми доменными мастерами, та­кими, как Мухаркин, Кокорин, Луков, Павлов. И мы учились у этих мастеров.

Помню, как по окончании школы ФЗО пришел я в цех за наз­начением. Подошел ко мне пожилой человек. Внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Будешь в моей смене.

А я и не знаю, хорошо это или плохо, что я у него в смене.

Спросил одного из доменщиков:

— Кто это?

— Это начальник смены Дмитрий Петрович Мухаркин. Человек строгий, но справедливый. А уж мастер какой!

Потом я узнал, что Дмитрий Петрович Мухаркин отлично умеет «лечить» домны. Бывает, что в домне охладится и затвердеет металл. Чтобы вынуть его, приходится печь останавливать, тушить и разби­рать горловину. Дмитрий Петрович заставит такого «козла» вновь расплавиться, не ломая печи.

Дмитрий Петрович — депутат Верховного Совета РСФСР. Его смена лучшая в цехе и держит первенство вот уже в течение несколь­ких лет. В военное время он прославился тем, что менял в доменной печи сгоревшие фурмы, не останавливая хода печи и не задерживая плавки.

Вскоре познакомился я и с другими доменщиками: с Дорофеем Яковлевичем Кокориным, Алексеем Федоровичем Луковым, Иваном Васильевичем Павловым, с мастером Иваном Гавриловичем Меле- щенко, обер-мастером Никитой Капитоновичем Соколовым. Они ста­ли моими первыми, ближайшими учителями. У них я учился и про­должаю учиться передовым методам труда.

Все они с большим вниманием и заботой относились к заводской молодежи. Дмитрий Петрович Мухаркин, например, постоянно на­поминал:

— Не робей. Если чего не знаешь — спрашивай. Лучше лишний раз спроси, а наобум не делай.

Он только с виду* казался строгим, а в действительности был душевным человеком.

Но уж если провинился — держись! Дмитрий Петрович распечет так, что в жар бросит, а потом тут же и подбодрит: «Со всяким бывает».

Я его полюбил, как отца.

Мастера приглашали молодых рабочих к себе домой. Накормят, а потом заведут беседу. Как бы невзначай узнают, в чем мы нуж­даемся, чего нам нехватает. Расскажут, каким был завод раньше, как тяжело работалось на нем. Поговорят о том, каким должен быть со­ветский доменщик.

Большинство из них коммунисты, члены великой большевистской партии. Таким образом, коммунисты с первых же дней моего пребы­вания на заводе стали моими наставниками и воспитателями.

Запомнился один разговор с парторгом ЦК ВКП(б) на заводе т. Степановым. Парторг сказал мне:

— Помни, товарищ Фукалов, ты боец великой армии, сражаю­щейся за коммунизм. Ты не простой рабочий, ты советский рабочий, гордись этим.

В сорок третьем году на фронте погиб мой отец — бывший кол­хозник. Вечером я пришел со смены, а мне вручают письмо от коман­дира части.

Горькой была для меня эта утрата. Отец воспитал меня, приучил любить труд, ценить знания. Сам он не имел образования, но мне всегда напоминал: «Ты, Геннадий, должен быть большим человеком. Мы ведь советские...»

Тогда я не понимал, что значит быть большим человеком. Толь­ко потом, уже став рабочим, понял, что и на самом незаметном деле можно многого добиться.

Я хотел добровольцем уйти в армию, рвался на фронт, чтобы отомстить врагу за гибель отца. Но секретарь комсомольской органи­зации сказал:

— Мстить можно и здесь, на заводе. Каждая лишняя тонна ме­талла, выплавленного тобой, — это удар по врагу.

И я остался на заводе, продолжал работать с еще большим рвением, с новой страстью.

Из третьих горновых меня скоро перевели во вторые, а затем дали самостоятельную работу. Я стал старшим горновым на древес­ноугольной печи № 5.

Эта печь отличалась капризным нравом. Особенно много заботы было с «подсадками». Через каждые пятнадцать—двадцать минут нужно было сбавлять дутье и делать «подсадку», чтобы осел вниз столб металла, находящийся в домне. Если не сделать этого, печь «зависает», и раскаленная руда и уголь могут вырваться через ко­лошник.

Однажды мы запоздали с выпуском, передержали печь. Откры­ли лётку, а чугун как хлынет!.. Едва успел отскочить. Расплавлен­ный металл разлился по цеху, залил тоннель. Я — ни жив, ни мертв. «Ну, — думаю, — опозорился...»

Прибежал мастер Мелещенко, стал мне помогать, потом сказал:

— Ты, главное, не бойся, действуй смелее. Будешь бояться, рас­теряешься — хуже получится. Прежде всего уверенность!

А Дмитрий Петрович Мухаркин добавил:

— Самовар знаешь? Если перекипит—расфыркается, кипятком брызжет, страшно подступиться. А сними заглушку да открой поскорей кран — сразу успокоится. Так и домна. Во-время будешь все делать, никогда ничего не случится.

Завод наш старый, построен еще до революции. В прежнее вре­мя он назывался Надеждинским и делал рельсы. Надеждинские рель­

сы были проложены по всей Сибирской дороге. Да и в Западной Европе многие железные дороги были построены из надеждинских рельсов.

В годы сталинских пятилеток завод перешел на выпуск качест­венного металла для машиностроения, а Надеждинск по просьбе тру­дящихся переименовали в город Серов, в память земляка, летчика-испытателя Героя Советского Союза Анатолия Константиновича Серо­ва, который до армии работал здесь, в мартеновском цехе.

В годы Отечественной войны серовские металлурги одержали большую победу. Они освоили в доменных печах производство фер­рохрома, который до войны выплавляли только в мартеновских печах. Без этого сплава не могла работать наша промышлен­ность.

Феррохром обладает особенностью быстро густеть и закупори­вать лётку. В этом одна из главных трудностей его выплавки. Реше­нием сложной проблемы занимался коллектив инженеров и стаханов­цев во главе с начальником доменного цеха Марком Харитоновичем Лукашенко. Новаторы справились с трудной задачей и давали домен­ный феррохром в течение всей войны.

Читая в газетах о том, как наши артиллеристы громят фашист­ские «пантеры» и «тигры», я не раз думал, что в победах, которые одерживали советские воины, есть доля и нашего труда.

В нашей стране труд не остается незамеченным. В годы войны большая группа доменщиков города Серова была награждена ордена­ми и медалями. Инженеру Лукашенко присудили Сталинскую пре­мию. По окончании войны в связи с исполнившимся пятидесятилетием со дня основания завода советское правительство снова наградило большую группу металлургов орденами и медалями, а весь коллек­тив завода был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Вот тогда я и вспомнил слова отца. Ведь каждый из металлур­гов делал свое, казалось бы, незаметное дело; трудился честно, не жалея своих сил, — и все... Но за работой каждого из нас следили партия, советское правительство, товарищ Сталин.

Правительственные награды получили все мои друзья и учителя: Дмитрий Петрович Мухаркин, Алексей Федорович Луков, Дорофей

Яковлевич Кокорин... Не думал тогда, что и меня ждет в будущем большая награда.

Работа с феррохромом заставила нас изменить привычный поря­док ведения плавки: мы впервые применили форсированный ход пе­чей, увеличив дутье и поддерживая в домнах предельно высокую тем­пературу. Этот опыт пригодился нам после войны, когда страна при­ступала к осуществлению послевоенного пятилетнего плана великих работ.

Сорок шестой год — первый год послевоенной сталинской пяти­летки — мне особенно памятен. Мне исполнилось восемнадцать лет, и я впервые голосовал на выборах в Верховный Совет СССР. И в том же году меня приняли кандидатом в члены партии.

Однажды в цехе встретился я с парторгом т. Мельником. Он спрашивает:

— Как ты думаешь насчет вступления в партию?

Я вначале, признаться, растерялся. Конечно, я мечтал о вступ­лении в партию. Но готов ли я к этому? Заслуживаю ли такой че­сти, такого доверия? Ведь пребывание в партии — это честь. Так и сказал парторгу.

— Правильно рассуждаешь, — ответил он.

После этого парторг еще не раз беседовал со мной о правах и обязанностях коммуниста. И вот я стал кандидатом партии.

Важнейшее событие произошло в том же сорок шестом году. Наш любимый вождь и учитель выступил перед избирателями Сталинского избирательного округа города Москвы. Товарищ Сталин поставил задачу в ближайшие три пятилетки довести выплавку чугу­на до 50 миллионов тонн в год, стали — до 60 миллионов тонн.

Речь вождя мы обсуждали на собраниях. Задачи были поставле­ны грандиозные. Каждый понимал, что предстоит немало трудностей. Но мы их не боялись.

Конечно, можно построить новые заводы, и они дадут металла сколько требуется. Безусловно, новые заводы будут построены. Но надо и старые заводы заставить работать так, чтобы они давали ме­талла больше, чем до сих пор. Призадумались мы.

Я спрашивал себя: а чем ты, Фукалов, можешь помочь осуще­ствлению этого плана? Ты теперь кандидат партии, значит, с тебя и спросится больше.

Ясно было одно: надо работать лучше, чем раньше, искать но­вые пути борьбы за план.

После выступления вождя начался новый этап в нашей борьбе за металл. На заводе были организованы опытные высокопроизводи­тельные агрегаты и смены. Они выполнили годовой план задолго до срока. Моя бригада — я работал уже на коксовой домне № 3 —также завершила годовую программу досрочно. Однако добиться таких по­казателей, как на домне № 2, которая работала на специальном ре­жиме, мы не смогли.

С сорок седьмого года все доменные печи на нашем заводе были переведены на форсированный ход. В домны вдувалось теперь не два с половиной объема воздуха, как обычно, а три и даже три с полови­ной. Были введены и другие изменения в технологии. Мы стали при­менять щелочные, так называемые карбонатные руды, которые преж­де считались непригодными для плавки.

Однажды поздно вечером меня вызвали к директору. Директо­ром завода к тому времени стал Марк Харитонович Лукашенко. В кабинете у него находились начальник доменного цеха Василий Ми­хайлович Морозов и другие работники цеха.

Зашла речь о коэфициенте использования полезного объема до­менной печи. По нему измеряется вся работа доменщика. Чем меньше эта цифра, тем лучше.

Еще не так давно коэфициент 1,0—1,10 считался для серовских домен хорошим. Домна № 2 достигла коэфициента 0,90. В отдель­ные дни он составлял 0,85 и даже 0,80. Такого коэфициента не зна­ла еще ни одна домна Серовского завода.

Вот об этом и заговорил со мной директор. Мысль его сводилась к следующему: если можно было дать коэфициент 0,80, то почему бы не добиться еще лучших показателей.

— Ты представь себе, товарищ Фукалов, — сказал он, — что нам удалось бы добиться среднего коэфициента по всему цеху 0,70! Ты знаешь, что это значит? Это значит, что наши домны стали бы

давать чугуна в полтора раза больше! А что будет, если все заводы добьются такого хорошего показателя?

— Все заводы... — повторил я, еще не представляя грандиозно­сти того, о чем говорил директор.

— Да, все без исключения.

Во время разговора в кабинет вошел парторг ЦК ВКП(б). .

— Что, уже сказал? — спросил он.

— Да, почти, — ответил директор и продолжал: — Мы давно уже следим за твоей работой, товарищ Фукалов. Работаешь ты не­плохо. Но надо еще лучше. Вот теперь, когда ты знаешь, к чему мы стремимся, думаю, покажешь, на что способен советский доменщик.

Он помолчал немного и вдруг задал мне вопрос:

— Вот мы часто говорим «советский доменщик», а что это зна­чит, ты знаешь?

— Ну, хороший...

— Хороший? Не только. Сила советского доменщика в том, что он не боится нового и смело идет навстречу этому новому.

— И это характерная черта каждого советского человека, — до­бавил парторг.

Затем они объяснили мне, что хотят создать комсомольско-моло­дежный доменный агрегат и намечают меня в качестве руководителя одной из бригад.

— Берешься? — спросил парторг.

Меня захватили перспективы, о которых говорил директор, и я согласился стать бригадиром.

Так были созданы комсомольско-молодежные бригады на домне № 3 и так начался новый этап борьбы за коэффициент использования полезного объема доменной печи.

Уже в декабре сорок седьмого года газета «Правда» сообщала, что серовские металлурги берутся выполнить пятилетку в четыре го­да, а в начале января сорок восьмого в газетах было опубликовано письмо нашего коллектива товарищу Сталину. Мы брали на себя обя­зательство завершить заводскую пятилетку досрочно.

Работа шла в тесном содружестве стахановцев и инженеров. На­чальник доменного цеха Василий Михайлович Морозов сам непосред­ственно занимался на колошнике распределением сырых материалов. Прежнюю систему завалки изменили. Это значительно улучшило все показатели.

Первую победу одержал старший горновой Лопатин. Ведя печь на форсированном тепловом режиме, он добился коэффициента 0,697, выпустив металла на 70,6 процента больше, чем намечалось по плану.

В чем был секрет успеха Лопатина? На нашем производственном совещании одни говорили, что главное — в соблюдении технологиче­ского режима, разработанного инженерами, другие — что «лопатинцы» не теряют попусту ни одной минуты, работают быстро, энергич­но. Правы были и те и другие. Сошлись на том, что отставать от бригады Лопатина нам нельзя.

— Надо догонять, — говорили члены бригады.

— Мало догнать, нужно вперед пойти, — горячо сказал мой под­ручный Александр Аробей. — Пусть лучше они нас догоняют, а не мы их.

Смелое слово пришлось по душе товарищам. Но чтобы перегнать бригаду Лопатина, нужно было найти какие-то новые приемы.

Я стал внимательно изучать работу горновых. И вот что я за­метил. Каждый из них работал по-своему. У каждого были свои до­стоинства и свои недостатки. Так, например, Луков всегда брал стремительностью, напором, Дорофей Яковлевич Кокорин — методич­ностью, точным расчетом.

Я решил от каждого брать лучшее и, изучая недостатки других, избавляться от своих собственных недостатков.

Кроме того, я внес в процесс и кое-что свое. Попросил, напри­мер, у мастера разрешения закрывать лётку на ходу, не выключая дутья. Никита Капитонович Соколов внимательно выслушал меня и разрешил. А вскоре на всех печах у нас стали закрывать лётку на ходу.

Передовые приемы труда старался перенимать каждый.

Я стал заправлять желоб не только песком, но и глиной. При сильном ходе чугуна песок нередко смывало, и у многих горновых получалась «кипелка»: желоб проедало, часть чугуна уходила помимо ковша. Моя заправка предохраняла от этого.

Работали мы, как говорится, с огоньком. И вскоре наша брига­да начала давать рекордные коэфициенты использования полезного объема доменной печи.

Хорошо работали все доменные бригады, и цех из месяца в ме­сяц стал перевыполнять план. По нему равнялись другие цехи.

Коэфициент непрерывно улучшался. Так, в марте сорок восьмо­го года моя бригада добилась среднемесячного коэфициента 0,766, в апреле — 0,762, в мае — 0,724.

Памятным оказался для нас день 22 апреля 1948 года. В этот день мы превзошли результат Лопатина, добившись коэфициен­та 0,681.

Радость в бригаде была неописуемая. Вдруг приходит комсорг.

— Товарищи, на митинг!

Поспешили на митинг. Там уже море голов. На трибуне стоял парторг ЦК ВКП(б) Михаил Кириллович Степанов.

— Товарищи! Сегодня у нас с вами большой праздник, — начал парторг. — Наш завод достиг уровня производства, запланированно­го на последний год пятилетки. Обязательство, данное нами товарищу Сталину, выполнено!..

Все дружно зааплодировали.

— Серовский завод выполнил свою пятилетку первым среди всех предприятий черной металлургии. Он выполнил ее не за четыре года, как мы обещали в письме товарищу Сталину, а за два с не­большим!

Затем парторг сообщил собравшимся о последнем достижении нашей бригады как о наивысшем результате, достигнутом серовскими доменщиками за все время существования завода.

Я был счастлив и горд за родной завод, за коллектив, который вырастил меня и моих товарищей.

Ровно через месяц мы перекрыли свой собственный рекорд, до­бившись еще лучшего коэфициента — 0,64.

Но это был еще не предел. В отдельные дни коэфициент дохо­дил до 0,54. Так было на протяжении всего года. Наша домна давала теперь чугуна в полтора раза больше, чем год назад. Мы принимали все новые и новые обязательства и систематически перевыполняли их.

Непрерывно улучшали свои показатели и другие бригады. До­менный цех завоевал звание лучшего доменного цеха Советского Союза.

Средний коэфициент за сорок девятый год по цеху составил 0,68.

На чем же основаны успехи нашей бригады?

Я уже говорил, что внимательно изучал работу наших доменщи­ков. От каждого брал лучшее. Таким образом я обогатил свой опыт опытом лучших мастеров двух поколений. На этой основе родился мой метод.

Главное в моем методе — точное соблюдение графика. Работать точно по графику, не задержать и не сорвать ни одной операции — вот в чем основная задача.

Но график выпуска чугуна — это еще не все. Печь дает высокую производительность и хороший по качеству чугун только тогда, когда у нее форсированный ровный ход. Для этого необходимо, чтобы от­катчики своевременно подавали руду и кокс, весовщик точно по за­данному ассортименту и порядку взвешивал шихту, засыпщик — держал печь полной, а газовщик — хорошо грел каупера, непрерывно поддерживал высокий нагрев дутья. Вот такой слаженности работы бригады мы и добились.

Большое значение имеет приемка смены. Успех работы зависит и от того, насколько хорошо ознакомишься с обстановкой, в которой предстоит работать. Поэтому я и мой подручный Дробей приходим в цех за полчаса до начала смены. За это время мы успеваем не толь­ко проверить состояние всего оборудования, но и узнать, как вела себя печь в предыдущей смене, затем получаем от мастера задание и приступаем к работе.

Непрерывно наблюдая за работой печи и своевременно принимая меры при всех отклонениях, мы достигли ровного форсированного хода и добились высоких показателей в труде.

По примеру верхисетского сталевара Петра Заики, я первым на заводе открыл лицевой счет экономии. Расходуя бережно материалы, наша бригада дала за короткий срок несколько тысяч тонн сверх­планового чугуна, сэкономив на себестоимости более полумиллиона рублей.

Коллектив нашего завода в течение длительного времени сорев­новался с коллективами Чусовского завода и Златоустовского имени Сталина. Однажды к нам приехала делегация Чусовского завода.

Принимали мы гостей торжественно, во Дворце культуры. Один из них сообщил, что с нами желает соревноваться знатный горновой Чусовского завода Николай Трубинов. Я немедленно отправил ему письмо. Так началось наше соревнование.

Вскоре мы поехали в Чусовую проверить, как выполняется со­циалистический договор, и я лично встретился с Трубиновым.

— Такой молодой?—воскликнул Трубинов, увидя меня. — Вот не думал, что такой молодой, а всех нас бьет своими коэфициентами!

Трубинов тоже работал хорошо, однако его показатели были ни­же моих.

— Все равно я вам не уступлю, — повторял он. — Вот помяните мое слово!

Наша поездка в Чусовую принесла пользу обоим коллективам. Мы рассказали о своем опыте, чусовляне поделились своим.

То, что наш завод досрочно выполнил пятилетку и продолжал работать хорошо, было, конечно, большой победой. Но еще большее значение имело то обстоятельство, что наш опыт постепенно перени­мали другие.

В борьбу за передовые коэфициенты включились доменщики крупнейшего Ново-Тагильского завода. Там особенно выдвинулся молодой доменщик Валерий Крючков, мой сверстник. В его смене коэфициент составил 0,81, а в отдельные дни 0,69 и даже 0,62. На таких гигантах, как нижнетагильские домны, это тысячи дополнитель­ных тонн металла.

Сдержал свое слово и горновой Трубинов. Я получил от него письмо, в котором он сообщил, что добился коэфициента 0,79, а спу­стя некоторое время и 0,60.

Чтобы добиваться в труде новых успехов, надо учиться. Я стал заниматься в школе мастеров, с тем чтобы в дальнейшем поступить в вечерний техникум.

Отличная работа, упорная и настойчивая учеба — это самое ос­новное. Но при этом нужно еще всегда и во всем упорно искать но-

«06, развивать его. Это закон советской жизни, и это закон в работе советского доменщика.

Именно чувством нового руководствовались мы, когда начали всем коллективом борьбу за более высокую производительность до­менных печей и всех заводских агрегатов. Наши руководители внед­рили это новое в производство, не боясь перестроек в масштабе це­лого завода. Начальник цеха Морозов дни и ночи проводил на ко­лошнике. Мастера Соколов и Мелещенко вместе с рядовыми рабочи­ми детально знакомились с опытом стахановцев и передавали его другим, распространяли на все бригады и смены.

Наш заводский изобретатель коммунист Иван Васильевич Кос­тин сконструировал молоток для пробивки доменных лёток. Этот мо­лоток облегчил труд доменщиков. Им работают сейчас на многих заводах страны. Изобретатель делает все новые усовершенствования, облегчающие и ускоряющие труд на многих участках.

Это же чувство нового руководило мною, когда я открывал свой лицевой счет экономии. Мало работать высокопроизводительно — на­до работать экономно.

Доменщик! В этом слове сила и гордость. Кто дает металл, кто превращает руду в огненный поток, льющийся из домны? Метал­лург, доменщик.

В пятидесятом году мы решили довести коэфициент по доменному цеху до 0,65. Соревнование за металл продолжается. Продолжается с новыми достижениями, с новыми победами.

Долгое время казался незыблемым мой коэфициент 0,56, до­стигнутый года полтора назад. Но и он вскоре оказался превзойден­ным. Один из знатных горновых нашего завода, Ярхам Сагдеев, став на стахановскую вахту в честь выборов в Верховный Совет СССР, в марте 1950 года добился коэфициента 0,54. Замечательное достиже­ние! Я горячо, от души поздравил Ярхама.

А в начале марта радио принесло известие: за разработку и промышленное внедрение новых методов форсированного ведения до­менной плавки директору завода Марку Харитоновичу Лукашенко, ^начальнику доменного цеха Василию Михайловичу Морозову, обер-

мастеру Никите Капитоновичу Соколову, главному доменщику Глав- спецстали А. И. Загорулько и мне присуждена Сталинская премия.

Пришел поздравить меня и Ярхам Сагдеев. Он долго тряс мою руку и взволнованно повторял:

— Молодец! Молодец! Всех перегнал!

— Да ведь у тебя коэфициент еще лучше моего, — сказал я ему.

Он ответил серьезно:

— А кто первый начал? Ты! Тебе и самая большая честь!

«Самая большая честь...» Я долго повторял эти Слова. Да, честь

в двадцать четыре года быть сталинским лауреатом, честь уже в том, что ты — советский доменщик.

Дмитрий Петрович Мухаркин рассказывал мне, что в старое время говорили: «Кто на домне работает, за того девки замуж не идут!»

А теперь доменщика Мухаркина трудящиеся избрали депута­том в Верховный Совет РСФСР. В доменном цехе самая большая группа сталинских лауреатов. Меня, молодого доменщика, товарищи избрали членом завкома профсоюза. Завод дал мне отличную квар­тиру в новом доме. Я перевез в Серов мать, младших сестер и бра­тишку. А давно ли, кажется, пришел я на завод? Ивану Васильеви­чу Павлову, одному из лучших наших доменщиков старшего поколе­ния, пришлось добиваться звания старшего горнового более двадца­ти лет. Я достиг того же за три—четыре года. И достиг этого бла­годаря коллективу, благодаря нашей замечательной советской дейст­вительности.

Хочется работать и работать, чтобы производственными успеха­ми подкрепить свою подпись под Воззванием Постоянного Комитета Всемирного конгресса сторонников мира.

Впереди много интересного. Коэфициент, достигнутый нами, можно значительно улучшить. А это значит, что заводы могут дать еще очень много сверхпланового металла, что резервы наши далеко не исчерпаны.

И мы дадим этот металл! Недаром мы — советские доменщики?

ГЕННАДИЙ КУЗЬМИЧ ФУКАЛОВ

Н.ОЛЬШАНОВ,

каменщик треста Мосжилстрой, лауреат Сталинской премии

 

НА СТРОЙКАХ СТОЛИЦЫ

 

Сорок лет я работаю каменщиком на стройках Моск­вы. За это время мною уложены десятки миллионов кирпичей. Однажды один мой знакомый инженер подсчитал, что я смог бы из этого кирпича возвести стену высотой в четыре метра от Москвы до Ленин­града или опоясать ею почти шестьдесят раз со­ветскую столицу по Садовому кольцу. Если из этого кирпича соорудить одно здание, то оно было бы са­мым высоким в мире.

Большого уменья, большого искусства требует наше дело. Все мы любуемся московским Кремлем. Как великолепны кружевные под­зоры, белокаменные украшения и глазурованная цветная черепица его восемнадцати башен! Прошло уже свыше четырех с половиной сто­летий с тех пор, как искусные русские зодчие и каменных дел масте­ра воздвигли эти башни. И тем не менее кирпичная кладка кремлев­ских стен и башен может служить образцом.

Испокон веков славились русские каменщики своим умением и мастерством. Со всех концов страны они приезжали в Москву на строительные работы.

Отец рассказывал мне, что мои прадеды были также потомствен­ными каменщиками. В лаптях, с котомками за плечами, они ежегодно отправлялись в белокаменную Москву, и там их жизнь протекала на лесах новостроек.

Когда я теперь прохожу мимо прекрасного старинного Лефортовского госпиталя (ныне госпиталя имени Бурденко), Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, помещаю­щейся в бывшем дворце Юсупова, мимо красивых каменных домов — музеев имени М. Горького, Л. Толстого и Нескучного дворца, где находится Академия наук СССР, то всегда думаю: кто же из моих предков участвовал в создании этих замечательных памятников архи­тектуры XVIII и XIX веков? Никто не знает имен этих строителей. Они — неизвестные герои. В царской России, как и сейчас в странах капитала, не ценили людей труда, считая их рабами.

В старые времена крестьяне покидали родные села, деревни и уезжали в город. Нужда гнала владимирских крестьян в Москву: ма­лоземелье, нехватка хлеба, одна лошадь на пять—шесть дворов. Ни­щенская жизнь толкала деревенскую бедноту к отхожим промыслам.

Из одного только нашего села Порецкого ежегодно уходило в Москву на заработки до шестисот каменщиков. А сколько маляров, штукатуров, плотников и каменщиков двигалось пешком на сезонные работы из соседних сел — Борисовского, Добрынинского, Ославского, Нового...

Меня давно интересовало строительство в Москве. Помнится, за­долго до революции у меня зашел разговор с братом Дмитрием.

— Для кого там все это строят? — спросил я своего старшего брата.

— Дома и дворцы — для бар и господ, а казармы и тюрьмы — для рабочего люда, — угрюмо ответил он.

Уж исстари повелось так, что сын приглядывался к профессии отца и шел по его стопам. Так получилось и у меня. Однако стать квалифицированным каменщиком удалось не сразу. Когда в 1910 го­ду я впервые начал работать на стройке пятиэтажного дома одного подрядчика по Проточному переулку, то сперва перемешивал длин­ной лопатой сухой цемент с песком и поливал в жаркие дни кирпич.

Раньше была на стройках профессия «козоноса». О ней нынеш­ние молодые строители не имеют, к счастью, никакого понятия. «Козами» назывались деревянные носилки с рогами. По зыбким стре­мянкам, сгибаясь под тяжестью, «козоносы» доставляли кирпич для каменщиков. В один прием нужно было поднять на верхний этаж до двадцати кирпичей общим весом в несколько пудов. Пришлось и мне поработать «козоносом».

Обучать меня мастерству каменщика было некому, до всего при­ходилось доходить своим умом.

Теперь совсем иная картина. Советская молодежь обучается строительному делу в школах ФЗО и ремесленных училищах. Юно­ши и девушки всем обеспечены: одеждой, питанием, жилищем, учеб­ными пособиями. Они изучают по книгам теорию строительного де­ла и под руководством опытных мастеров приучаются работать на строительных площадках.

Сейчас кажется очень далеким то время, когда строили каменные дома самыми допотопными, дедовскими способами. В 1914 году мы, например, сооружали дом купца 3снова на Большой Полянке. При­ходилось поднимать вручную на верхние этажи не только кирпич, цемент, тяжелые двутавровые балки, но также и раствор и воду в ушатах. Никаких механизмов не было и в помине.

Стройка шла очень медленно. Кирпичная кладка восьмиэтажно­го дома занимала обычно целых три сезона.

Советский каменщик совсем не похож на «сезонника» старого времени. Сейчас наш каменщик — это кадровый высококвалифици­рованный рабочий. А уж про технику строительства, приемы работы и говорить не приходится — они разнятся как небо от земли.

Профессия каменщика-строителя стала одной из самых почетных в нашей стране. С радостным волнением приступал я к строитель­ству домов, предусмотренному сталинским планом реконструкции сто­лицы. Хотелось вложить в эту работу все свое умение, весь опыт, всю энергию.

Советская власть в первую очередь позаботилась о механизации строительства, о том, чтобы всячески облегчить наш труд. Мы с то­варищами очень обрадовались, когда впервые к нам в 1928 году на стройку больших многоэтажных домов на Усачевке доставили такие несложные механизмы, как кран-укосина и «рюмка» в растворном

узле. Сразу стало легче работать. А потом мы увидели на стройках советские экскаваторы, бетономешалки, растворомешалки. Появилась и малая механизация: пневматический инструмент, мелкие механизмы для гнутья арматуры, усовершенствованный ручной инструмент. Ра­бота пошла совсем по-

иному.

Особенно много механизмов было на стройке многоэтажных до­мов на Большой Калужской улице. Кто узнает теперь в этой кра­сивой широкой магистрали прежнюю неказистую окраинную улицу с ветхими одноэтажными домиками? Нет больше булыжной тесной мо­стовой, нет домиков, отслуживших свой век. Нет и трамвая, его сме­нили наши отличные троллейбусы и автобусы.

Большая Калужская улица в короткий срок превратилась в пре­красную магистраль советской столицы. Застройка этой улицы была начата в 1936 году. На всем протяжении будущей магистрали от Октябрьской площади до Калужской заставы — на два с половиной километра — мы одновременно приступили к закладке фундаментов огромных жилых домов. Сюда были завезены новые мощные меха­низмы. Над ямами фундаментов взметнулись в небо мачты подъем­ных кранов. И вот тут я впервые увидел башенный кран с подвижной стрелой, с электромотором. Им управляла молодая работница. Она нажимала рукоятку сложного механизма, и длинная «рука» крана под­хватывала с земли кирпичи, тяжелый груз и быстро, плавно, легко, как перышко, подавала их каменщику на любой этаж. Башенный кран совершил подлинный переворот в технике строительного производ­ства. Уменьшилось число людей, исчезли суета и толчея.

— Тонкая и умная машина! — заметил мне с восхищением ста­рый каменщик Никанор Иванович Евтифеев. — С такими машинами можно делать настоящие чудеса.

И мы действительно стали творить «чудеса». Первые одинна­дцать девятиэтажных домов были выложены тут всего лишь пятью бригадами каменщиков. Каждый из этих домов строился только пять—восемь месяцев, а через два с половиной года уже вся улица была застроена огромными домами. Если бы такие здания взялись строить в дореволюционной Москве, то работы хватило бы лет на пятнадцать, одних каменщиков потребовалось бы тысяч десять.

Я на практике видел, как механизмы из года в год облегчали труд советского строителя. Это особенно наглядно было видно на по­точно-скоростном строительстве жилых домов на Песчаной улице. Мощные башенные краны, подъемники, транспортеры, компрессоры полностью освободили строителей от тяжелого труда.

Жилые дома сооружались из стандартных деталей заводского из­готовления с применением сухой внутренней и наружной отделки зданий. Штукатурные работы были механизированы. Все это позво­лило применить новую единую технологию домостроения.

Быстро соорудили мы первые четырнадцать многоэтажных до­мов. Выросла новая улица.

За последние годы у нас созданы специальные предприятия, вы­пускающие железобетонные изделия и конструкции. Построены за­воды для изготовления дверей, окон, облицовочных плиток, сухой штукатурки, гипса, искусственного мрамора.

В обиход строителя прочно вошли новые понятия и слова: «дом стал на поток», «дом сошел с потока».

Разница между сборкой дома и сборкой деталей какой-либо ма­шины состоит в том, что обычно на заводе конвейер несет на себе деталь к рабочему. На стройплощадке происходит совсем иное: соби­раемые дома стоят неподвижно, а передвигаются рабочие и машины. По невидимому «конвейеру» последовательно проходят все производ­ственные процессы — от выемки грунта экскаватором и возведения кирпичных стен до укладки последнего листа железа на крыше го­тового дома. Если не так давно на постройке домов производились одновременно только шесть процентов всех видов строительных ра­бот, то теперь этот процент вырос до тридцати. Работы выполняются в одно и то же время на разных этажах. Через каждые три недели со строительного «конвейера» «сходит» новый дом. Разве могли мы когда-либо раньше мечтать о таких невиданных темпах?

Но мы хотим, чтобы дома строились не только быстро, но и доб­ротно, прочно и дешево, чтобы строительный материал был отлично­го качества. Ведь мы строим для советских людей, для трудя­щихся!

В июле 1949 года ко мне в бригаду на Песчаной улице стал по­ступать плохой кирпич. Пошел я в другую бригаду, смотрю — у них такая же картина.

— А не поехать ли нам на кирпичный завод? — предложил мне товарищ.

Выбрал я тогда три кирпича: хороший, среднего качества и пло­хой, завернул в бумагу, и поехали мы на Черемушкинский завод. При­ходим к директору. Показываю сперва самый хороший кирпич.

— Да, это наша продукция. Видите, какими отменными материалами мы вас снабжаем! — говорит руководитель завода.

— Это верно. Кирпич отличный, — отвечаю я. — А что вы об этом скажете? — и вынимаю из бумаги кирпич среднего качества.

Руководитель смутился:

— Да, этот, конечно, хуже...

Тогда я развертываю третий сверток и кладу на письменный стол самый плохой кирпич. Он скверно сформован и рассыпается словно песок.

— Это тоже ваш?

Директор признался:

— Наш...

— Можно из такого кирпича строить дом?

— Нет, нельзя.

— Так зачем же вы даете нам его на стройку?

На заводе сейчас же созвали совещание рабочих и инженеров. Я показал им образец плохой продукции. Они начали критиковать не­достатки своей формовки, сушки и обжига кирпича. Дали обещание наладить строгий контроль над качеством продукции.

Наша встреча оказалась весьма полезной: вскоре завод перестал выпускать плохой кирпич.

 

Я всегда стараюсь помочь отстающим, чтобы, как учит товарищ Сталин, добиться общего подъема. Когда московские строители реши­ли отметить первомайский праздник новыми производственными побе­дами, ко мне на стройку здания в Истоминском проезде пришел ка­менщик Василий Васильевич Королев, ныне лауреат Сталинской премии.

— Хочу соревноваться с тобой: кто больше уложит кирпичей — ты ли у себя на Истоминке или я на Можайском шоссе.

Моя бригада вызов приняла.

С вечера нам подали на этаж кирпич. Вдоль стен на подмостках были расставлены контейнеры. Утром перед началом работы башен­ный кран подал бункер раствора. Моя помощница Мария Агафонова наполнила тачку горячим, дымящимся раствором. Мы приготовились класть наружную версту, а наши подсобники должны были обеспе­чить подачу раствора, кирпича и забутовку.

Подали раствор. Работа началась. Один за другим ложатся кир­пичи. Освобождаются бункера. На их место башенный кран подает другие. Быстро растет стена. За первую минуту я уложил 32 кирпи­ча, за час — 1 920. Темпы нашей работы с каждой минутой нараста­ли. У каждого в бригаде было по семь звеньев. Работали «двойка­ми». Работали дружно, с огоньком.

Так продолжалось около трех месяцев. Потом были подведены итоги: у моей бригады выработка оказалась на 5,6 процента выше, чем у Василия Васильевича Королева.

Ценным в этом соревновании было то, что передовые стаханов­ские звенья моей бригады на протяжении всех трех месяцев система­тически помогали отстающим. И только благодаря этому они доби­лись общего повышения производительности труда всей бригады.

В процессе соревнования быстро обнаруживаются изъяны, рож­даются новые приемы и методы труда. Раньше, до 1949 года, я и дру­гие каменщики, например, работали «двойками», а затем каменщики Ф. Д. Шавлюгин и В. В. Королев совместно с инженерами разрабо­тали новый, еще более совершенный метод кладки кирпича, назван­ный по числу рабочих, объединенных в звене, «пятеркой». Здесь под руководством мастера, в одном ритме с ним, работают неквалифици­рованные рабочие. Они постепенно усваивают навыки своего учителя. «Пятерка» состоит из главного мастера — кладчика кирпича, второго, менее опытного каменщика и трех подсобных рабочих. Главный мастер освобождается от вспомогательных операций. Неквалифици­рованный рабочий в «пятерке» в течение четырех месяцев знакомится со всеми операциями, выполняет ежедневно нормы и затем уже полу­чает квалификацию каменщика четвертого разряда. Каждый руково­дитель «пятерки» может в течение года обучить до шести каменщи­ков. В «пятерке» люди быстро совершенствуются в приемах и под­нимают производительность труда.

Когда я со своей бригадой на Песчаной улице попробовал рабо­тать шавлюгинской «пятеркой», то у нас сразу же производительность труда значительно повысилась. В первый день мы уложили за смену 15 тысяч кирпичей, во второй — 16 тысяч, затем — 17. Ценность метода Шавлюгина и Королева бесспорна. Товарищ Сталин всегда учит нас поддерживать все новое, идущее на смену устаревшему. И вот я на стройке Песчаной улицы предложил каменщикам М. Мизонову, М. Шишмареву и Г. Гордунову соревноваться уже не «двойка­ми», а «пятерками». Те согласились. Соревнование шавлюгинскими «пятерками» затем развернулось на всех строительных площадках.

Но соревнование на любой стройке никогда не протекает целым, единым и мощным потоком. Оно дробится, разбивается на отдельные ручейки. В строительстве дома участвуют люди самых различных профессий: землекопы, каменщики, плотники, столяры, такелажники, штукатуры. Каждый ведет свою работу, и доля его труда исчисляется в процентах. Но эти проценты не дают ясного представления о нашей конечной продукции — готовом жилье.

Когда-то один мой приятель, не строитель, узнав, что я выполнил в 1948 году свой план на 188 процентов, спросил меня:

— Ну, а если сказать проще, сколько ты готовых квартир сде­лал для москвичей?

Я смутился и откровенно ответил своему другу:

— А я и сам не знаю.

И до этого разговора я чувствовал, что учет соревнования в одних только процентах для строителя понятие весьма отвлеченное. Нет в них конкретного показа результатов строительства жилых домов. А раз этого нет, то трудно, следовательно, мобилизовать строителей на быстрейшее выполнение плана. Поделился я своими мыслями с инженером Николаем Александровичем Домогатским.

— Ну, а что же ты, Николай Ефимович, предлагаешь? — спро­сил меня Николай Александрович.

— Очень просто. Исчислять выработку не только в процентах, но и в квадратных метрах готовой жилой площади.

— Оригинально... давай-ка подсчитаем!

И мы засели с ним за подсчеты. Нам хотелось оценить труд строителей различных профессий таким образом, чтобы их работу можно было измерять в квадратных метрах жилой площади. Резуль­таты оказались очень интересными. Получилось, что если каменщик уложил 6 700 кирпичей, то он этим как бы построил один квадрат­ный метр готовой жилой площади; бетонщику для этого надо уло­жить 42 кубометра железобетона, маляру — отделать 119 квадратных метров поверхности, кровельщику — покрыть 112 квадратных метров кровли, подсобному рабочему — выполнить 22 дневные нормы.

Такой метод учета дал нам возможность организовать социали­стическое соревнование по единым для всех профессий показателям, выраженным в квадратных метрах готовой жилой площади.

На собрании нашей «пятерки» мы решили начать соревнование за сдачу каждого квадратного метра будущего дома. Тогда же я обя­зался уложить за год 1 миллион 250 тысяч кирпичей.

Мое предложение было поддержано. Мы вызвали на соревнова­ние остальные «пятерки».

Мы задумались, каким образом организовать это соревнование и упростить учет.

Решено было ввести «листок учета социалистического соревно­вания». Цель этого листка — определить объем выполненных работ. Пользуясь нашим методом, легко определить выполнение любым строителем своего производственного задания в переводе на квадрат­ные метры жилой площади.

Таким образом устанавливалась прямая зависимость между производительностью труда и количеством готовых квадратных мет­ров жилой площади.

Нашим почином заинтересовались областной и центральный ко­митеты профсоюза и рекомендовали всем постройкомам распространить его. Затем меня пригласили на заседание коллегии Министерства

жилищно-гражданского строительства РСФСР. Коллегия заслушала мой доклад о новой форме социалистического соревнования.

Всесторонне обсудив почин нашей «пятерки», коллегия министер­ства признала его ценным, заслуживающим массового распростране­ния. В приказе по министерству было отмечено, что этот почин спо­собствует быстрейшей сдаче жилой площади при отличном качестве работ.

Новая форма учета социалистического соревнования быстро при­вилась на всех стройках. И это понятно: каждый каменщик, штука­тур, землекоп, плотник хотел знать, какова конкретная, ощутимая до­ля его труда вложена в огромное жилищное строительство, широко развернувшееся в нашей стране.

Соревнование развивалось дружно. Мы совместно с инженерами разработали и ввели «лицевые счета строителей». Был организован простой и легкий учет соревнования во всех «пятерках» каждого кор­пуса. Весь коллектив теперь стал бороться за сдачу дома раньше сро­ка. Если до войны на Калужской улице строили красивый много­этажный дом в сто шестьдесят два дня, то на Песчаной улице в 1949 году после внедрения нового метода мы снизили этот срок до ста дней.

Много стало поступать рационализаторских предложений от ста­хановцев. Механик К. Панчук сконструировал так называемый «ме­ханический штукатур» — машину для механизированной штукатур­ки фасадов многоэтажных зданий. Инженер Н. Фокин изгото­вил крупноблочные щиты для комнатных перегородок. Это сократило почти наполовину срок строительства домов. Старались все: и рабо­чие и техники. Помню, подходит ко мне маляр Токарев и заявляет:

— Я, Николай Ефимович, изобрел новую механическую маховую кисть. Теперь наше дело пойдет еще быстрее.

Как-то у нас подвели итоги работы рационализаторов. Оказа­лось, что из каждых сорока строителей один внес рационализатор­ское предложение.

Соревнование наше стало конкретным, ощутимым, действенным. Резко повысилась производительность труда, возрос заработок каж­дого строителя.

Теперь, когда меня спрашивают, какова доля моего личного тру­да, например, в стройке новых жилищ в Москве в прошлом году, то я ее уже наглядно представляю. В 1949 году моя «пятерка» уложила 2 миллиона 100 тысяч кирпичей. Говоря другими словами, мы дали москвичам 300 квадратных метров готовой жилой площади, или 10 новых квартир со всеми удобствами.

Новая форма социалистического соревнования помогла строите­лям треста «Мосжилстрой» в прошлом году значительно перевыпол­нить план. Вместо 19 тысяч они дали москвичам 23 тысячи квадрат­ных метров готовой площади. Они добились также первенства в со­ревновании с ленинградцами.

Обязательным и непременным условием соревнования за сдачу готовой жилой площади в квадратных метрах я выдвинул пункт о высоком качестве работы. Еще в раннюю пору стахановского движе­ния мы все боролись за то, чтобы работа каменщиков была хорошей. Мои звенья и бригады выставляли на домах свои «визитные карточ­ки». Из выбеленного кирпича они укладывали на стене надпись с наи­менованием бригады и датой начала и окончания стройки. Они с гор­достью, по примеру других каменщиков, оставляли память людям о своей старательной и усердной работе.

Особенно упорную борьбу за высший класс работы мы повели после того, как в нашей стране стал распространяться почин Але­ксандра Чутких.

Мне не раз приходилось встречаться и беседовать с лауреатом Сталинской премии Александром Степановичем Чутких. Он живет, кстати говоря, в одном из домов, построенных моей «пятеркой».

Однажды в октябре прошлого года, будучи на нашей стройплощадке, он рассказал нам, как его бригада борется за отличное каче­ство продукции.

— Ну, а как наши строители отделали тот дом, в котором вы живете? — спросил я Александра Степановича.

— Да не особенно хорошо. Хромают еще отделочные работы.

Мы осмотрели заселенный новый дом и не могли не согласиться

с Чутких. Хотелось найти наиболее действенные методы борьбы за высокое качество работы. Я внес предложение организовать взаим­ный контроль над качеством строительных работ по способу куйбы­шевского маляра Скитева и инженера Тутова. Об этом новом спосо­бе я узнал на Всесоюзной строительной выставке, которую мы, ка­менщики, часто посещаем. Эта выставка всегда обогащает меня новы­ми идеями и опытом. В частности, там и демонстрировался этот эф­фективный метод организации общественного взаимного контроля над качеством строительных работ, предложенный маляром Скитевым и инженером Тутовым.

Постоянный обмен передовым опытом стал уже прекрасной тра­дицией каменщиков-стахановцев. На десятом съезде профсоюзов я познакомился с лауреатом Сталинской премии новосибирским камен­щиком автором кольцевого или «конвейерного» метода кирпичной кладки С. С. Максименко. Во время перерыва между заседаниями Максименко сказал мне:

— Хотел бы побывать на вашей стройке. Меня интересует пред­ложенная вами новая форма учета социалистического соревнования.

Мы поехали на Песчаную улицу, ознакомили гостя с приемами своей работы и с тем, как у нас организовано соревнование. Макси­менко показал нам, как при его методе звенья из шести человек сле­дуют одно за другим и ведут непрерывную кладку наружных стен по всему периметру здания.

Такой же практический обмен опытом произошел у меня и с лау­реатом Сталинской премии ленинградским каменщиком А. А. Кули­ковым. Разумеется, я стараюсь не только обогащаться опытом, но и обучать молодежь передовым приемам и методам работы. Сейчас трудно вспомнить имена всех, кому я передавал свой опыт. Таких лю­дей много.

Быстро и умело научился выводить стены жилых домов мой быв­ший ученик Василий Иванович Гербов. Хорошо отзываются опытные каменщики и о другом моем бывшем ученике, Юрии Новосельцеве. В совершенстве освоил кирпичную кладку также Алексей Жуков.

В дореволюционное время женщин и девушек совсем не было на стройках. Теперь механизация облегчила наш труд, и на всех строй­ках можно встретить женщин и девушек. Они успешно осваивают профессию каменщика и работают не хуже мужчин.

Быстро усвоила мои приемы кирпичной кладки на скоростных стройках Песчаной улицы Мария Левшакова. Старательно училась также Пелагея Абашина. Я сначала обучал ее кладке внутренних стен, затем кладке наружных стен дворцового фасада и, наконец, кладке стен главного фасада — наиболее сложной и ответственной ча­сти каменных работ. Сейчас она работает в моей «пятерке» и счи­тается хорошим каменщиком.

Две другие подсобные работницы моей «пятерки»: Анна Агапычева и Евгения Замякина, пока еще подают каменщикам раствор и кирпич. Я их сперва обучаю простым операциям, а потом перейду к более сложным. У них уже пробудился интерес к кирпичной кладке. А интерес и любовь к работе — это самое главное.

Уверен, что пройдет немного времени и обе эти работницы ста­нут неплохими каменщиками.

                      * * *

В прошлом году мне выпало великое счастье — я был приглашен в Большой театр на торжественное заседание, посвященное семидеся­тилетию со дня рождения Иосифа Виссарионовича Сталина. На великого вождя и учителя смотрели тысячи дружеских, любящих глаз. Я, как, наверное, и все находившиеся в зале, думал о своей жизни, о новых страницах, которые открыла в ней советская власть, открыл родной Иосиф Виссарионович Сталин. Все мы, советские люди,/свя­зываем свои лучшие мысли и чувства с товарищем Сталиным. Всю свою жизнь наш великий вождь посвятил борьбе за счастье трудя­щихся.

Народы нашей Родины, люди всех профессий, отвечают на сталинскую отеческую заботу патриотическим трудом во славу Ро­дины. Радостно сознавать, что в великой стройке сталинской Москвы есть и мой скромный вклад. Вот я иду по новой Большой Калужской и узнаю дома, на лесах которых я работал со своей бригадой. Всмат­риваюсь в длинную вереницу ярко освещенных новых зданий на Мо­жайском шоссе и радуюсь тому, что многие из них тоже построены мною, моей бригадой. А художественные павильоны Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, ряды огромных жилых зданий на Усачевке, в Сокольниках, на Песчаной улице, на Преображенской за­ставе, на площади Восстания, на Красной Пресне!..

Это мы, каменщики, возводили стены новых зданий. Это мы ме­няли облик Москвы и старались, чтобы она стала еще красивее, что­бы жизнь трудящихся была еще радостней. Великое счастье созна­вать, что ты один из участников великой армии строителей комму­низма.

Труд строителя высоко ценится в нашей социалистической стра­не. Кто не знает моего земляка-односельчанина знатного каменщика Петра Семеновича Орлова, награжденного еще в 1936 году за стаха­новский труд орденом Ленина? Кто не слыхал про почетного бетон­щика Г. В. Марусина — участника строительства Московского авто­завода имени Сталина, награжденного также орденом Ленина? Мно­гие знают имя каменщика Петра Куприяновича Самарина, отмечен­ного орденом Трудового Красного Знамени.

В числе других каменщиков я также удостоен почетного звания лауреата Сталинской премии. Эта награда подняла меня, осветила мою жизнь. Я понял, что мой скромный труд увидела и отметила вся страна, о нем знает товарищ Сталин.

 

НИКОЛАЙ ЕФИМОВИЧ ОЛЬШАНОВ

 

Д. МАКЕЕВ,

фрезеровщик Коломенского завода тяжелого станкостроения, лауреат Сталинской премии

 

ОСУЩЕСТВЛЕННАЯ МЕЧТА

 

Помню, с каким волнением я снял со станка первую самостоятельно сделанную деталь. Я любовался точ­ностью ее геометрических форм, блеском ее зеркаль­ной поверхности,

С тех пор прошло много лет, но я попрежнему испытываю радость, когда постигаю «тайну» изготов­ления новой детали, когда удается придумать что-то свое, что позволяет обрабатывать деталь быстрее и лучше прежнего. Меня охватывает чувство большого удовлетворения при мысли, что созданная мною вещь — результат моего труда, ко­торый вливается в труд всего коллектива и воплощается в замеча­тельные машины.

Когда я прохожу по сборочному цеху и вижу длинный ряд но­ворожденных универсальных токарных и мощных фрезерных стан­ков, приятно пахнущих свежей краской, сердце мое наполняется ра­достью. Скоро их погрузят на железнодорожные платформы и отпра­вят в разные концы нашей великой страны. Глядя на такой желез­нодорожный состав, я думаю: «Вот хорошая иллюстрация индустри­альной мощи моей Родины».

С восхищением смотрю на один из первенцев страны — огром­ный зубофрезерный станок-уникум. На его планшайбе (столе) диаметром в пять метров могла бы разместиться большая группа людей. На этом универсальном агрегате изготовляются огромные шестерни различной формы. Он полностью автоматизирован.

Я горжусь тем, что именно наш завод первый в стране в корот­кие сроки освоил производство и наладил выпуск первоклассных мощных агрегатов.

На заводе я работаю двадцать лет — больше половины своей жизни. Я полюбил его как дом родной. В труде на благо Родины весь смысл моей жизни. В нем — источник моей радости.

Я часто думаю о том, кем бы я был, если бы не советская власть. Мне пришлось бы, наверное, с малых лет гнуть спину на кулака, прозябать в нищете, терпеть унижения. Вряд ли бы я примирился с такой участью. Ушел бы, вероятно, в город искать счастья, а попал бы снова в рабство к какому-нибудь хозяину завода.

К счастью, моя жизнь сложилась совсем иначе. Когда я пере­ступил порог советской школы, то еще не понимал, кто открыл мне доступ к знаниям. Прошли годы, и я это узнал, осмыслил, оценил. Окончив среднюю школу, решил поступить на завод. Но, начав ра­ботать, я не переставал учиться. Свои знания непрерывно пополнял. Это стало моим правилом с тех пор, как я впервые прочел речь Владимира Ильича Ленина на III Всероссийском съезде комсомола. На всю жизнь запомнились мне слова Ильича: «Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше...»

Этот принцип, руководствоваться которым Владимир Ильич призывал комсомольцев, стал моей путеводной звездой.

Родина предоставила мне, как и миллионам других рабочих, все возможности для получения знаний.

Сперва я учился мастерству у фрезеровщиков, потом на курсах техминимума и в школе повышения квалификации, на курсах масте­ров и в машиностроительном техникуме. Не легко было после напря­женного трудового дня заниматься вечерами. Но я знал, что без глубокого знания физики, математики, механики, машиноведения нельзя превратить свой труд в творчество.

Помню, несколько лет назад мой приятель в тесном кругу дру­зей сказал:

— Какой ты, Митя, ненасытный! Стал фрезеровщиком высоко­го разряда, умеешь работать не только на фрезерном, но и на зубо­резном, долбежном, строгальном, токарном и шлифовальном станках. Даешь по нескольку норм в смену, а тебе все мало.

— Партийный долг обязывает меня быть таким, — ответил я своему другу. — Да и как я могу успокоиться, если знаю, что не сде­лал еще всего того, что могу сделать.

В июне 1948 года я впервые узнал о крупных успехах ленин­градского токаря Генриха Борткевича, который довел скорость реза­ния металла до семисот метров в минуту. Не скрою, я позавидовал ему. Не славе, конечно, а высокому мастерству. У меня появилось страстное желание стать таким же скоростником.

После рабочего дня я часами просиживал за книгами и брошюрами, журналами и газетами, в которых говорилось о скоростной обработке металла. Мне стало ясно, что основой повышения скорост­ного резания является рациональное использование усовершенство­ванных твердых сплавов в сочетании с изменением геометрии резцов. Известно, что при высоких скоростях инструменты сильнее нагрева­ются и быстрее выходят из строя. Поэтому я заменил резцы с поло­жительными передними углами на резцы с отрицательными передни­ми углами. Это устранило выкрашивание пластинок, изготовленных из твердого сплава.

Я также понял, что увеличение подачи может быть достигнуто увеличением количества резцов в фрезерной головке. Но самому бы­ло бы очень трудно решить эту задачу. В то время все фрезеровщики нашего завода обрабатывали детали однорезцовыми головками.

Этими мыслями и планами я поделился с технологом цеха Бори­сом Семеновичем Чекалиным. Он поддержал меня, и мы провели мно­гочисленные опыты, постепенно увеличивая количество резцов в фре­зерной головке. Это была по существу научно-исследовательская ра­бота. Завершилась она применением оригинальной фрезерной головки, в которую собрано восемь резцов с отрицательными передними углами.

Корпус новой головки сделан не цельным, как прежде, а свар­ным. Этим значительно упрощено его изготовление, повышена проч­ность и вдвое снижена стоимость.

Узнав о преимуществах новой конструкции головки, обеспечив­шей успешный переход на скоростную обработку деталей, московский завод «Красный пролетарий», Коломенский паровозостроительный и некоторые другие предприятия взяли у нас чертежи для изготов­ления таких же головок у себя.

Благодаря применению фрез и резцов новой конструкции нам удалось намного повысить подачу и скорость резания, улучшить по­верхность обрабатываемых деталей, продлить «жизнь» станка. Стой­кость резца увеличена почти втрое, и тем самым сокращен простой оборудования, а значит, и получена возможность выпускать больше продукции. Это результат коллективного творчества. И я, и техно­лог, и конструкторы были рады тому, что обогатили друг друга опы­том и достигли успехов гораздо быстрее, чем если бы действовали порознь.

Такое творческое содружество рабочих с инженерами и учеными невозможно в капиталистических странах, и оно невозможно было в старой, царской России. Когда я думаю об этом, мне вспоминается книга о выдающемся русском доменщике Михаиле Курако. Сколько преград пришлось преодолеть этому самородку, какую неравную борьбу с иностранными и русскими капиталистами, с консервативны­ми инженерами и лжеучеными пришлось ему выдержать, чтобы получить возможность применить свой талант!

Будучи еще простым рабочим Брянского металлургического за­вода, Курако до и после смены тайно от начальника доменного цеха француза Пьерона приходил в лабораторию и подолгу просиживал там, изучая работу печи по шихтовым книгам, анализам чугуна, запи­сям приборов. Ему хотелось познать еще не разгаданные тайны и улучшить доменный процесс. Но надменный Пьерон, застав однажды Курако за таким занятием, приказал немедленно выгнать с завода подручного горнового, посмевшего вторгнуться в тайники науки и техники.

Нас, советских рабочих, всячески поощряют, когда мы прояв­ляем творческую инициативу, дерзаем, ломаем устаревшие традиции, прокладываем новые пути в науке. Наряду с крупными учеными Сталинские премии за выдающиеся изобретения и коренные усо­вершенствования методов производственной работы получают рабо­чие и работницы.

* * *

Около двух лет я работаю по-новому, применяя скоростные ме­тоды. За это время я несколько раз переходил на новую, более по­вышенную скорость резания металла.

Перед одним из наиболее ответственных опытов у моего станка собрались секретарь парткома, инженеры, мастера. Их взгляды были устремлены на станок, развивший подачу до семисот десяти милли­метров з минуту, на фрезерную головку, вращающуюся со скоростью семисот пятидесяти оборотов в минуту, и на детали, быстро меняю­щие свою поверхность под воздействием резцов оригинальной кон­струкции.

Через час испытание закончилось. Товарищи сперва проверили мотор, не слишком ли он нагрелся, потом рассмотрели победитовые пластинки резцов фрезерной головки, не притупились ли их лезвия, и, наконец, поинтересовались поверхностью деталей, не шероховата ли она.

Тут же, у станка, обменялись мнениями о первых итогах испы­тания. По сравнению с обычным режимом резания скорость и по­дача были увеличены в десять раз.

При переходе на скоростные методы фрезерования мне пришлось преодолеть немало трудностей: то станок вибрировал, то резцы вы­крашивались, то фрезерная головка быстро выходила из строя, то мощность мотора оказывалась недостаточной. И все же мне удалось без модернизации станка устранить все эти недостатки, вызванные переключением на новый режим работы.

Другим серьезным препятствием на пути к высокопроизводи­тельной работе был разрыв между передовой техникой обработки ме­таллов и отсталым способом крепления деталей. По этой причине приходилось в течение смены затрачивать сто минут на вспомогатель­ные операции. Мы, конечно, не могли мириться с таким положением и поэтому решили перейти к новым способам крепления.

Я разработал конструкции новых приспособлений с целью при­менения позиционного метода фрезерования. Как только заканчи-

дается обработка детали, укрепленной в первом приспособлении, мо­ментально устанавливается деталь, заранее укрепленная во втором приспособлении. Таким образом, почти полностью было сокращено вспомогательное время, которое я раньше расходовал на установку и снятие деталей. К тому же этим я значительно облегчил свой труд.

Прежде я обслуживал два станка, но когда перевел вертикаль­но-фрезерный станок на большую скорость, некоторые товарищи со­ветовали от второго, горизонтально-фрезерного станка отказаться. Они предупреждали меня, что совмещение скоростного резания с многостаночным обслуживанием — дело весьма рискованное. Товари­щи опасались, что ослабеет наблюдение за резцами и станками, а это может привести к преждевременному выходу их из строя и к ухудшению качества продукции.

Трудно было в это время. Я не знал ни одного случая, когда бы фрезеровщик был одновременно и скоростником и многостаноч­ником. Предстояло пойти по неизведанному пути. По правде сказать, пугала мысль: «А что если осрамлюсь на весь завод?»

— Пусть это тебя не пугает, — сказал мне секретарь парткома т. Лозовский, к которому я пришел посоветоваться. — Каждое новое дело на первых порах встречает на своем пути трудности и препят­ствия. Но все же новое всегда побеждает.

Именно в такие трудные минуты в моем сознании как-то по- особому оживали мудрые, ободряющие слова Иосифа Виссарионовича Сталина:

«Бывает и так, что новые пути науки и техники прокладывают иногда не общеизвестные в науке люди, а совершенно неизвестные в научном мире люди, простые люди, практики, новаторы дела».

Эти слова вселяли в меня уверенность, что и я добьюсь успеха. Все мои мысли были сосредоточены на том, как лучше спланировать работу, чтобы наиболее рационально использовать оба станка, чтобы при меньшем количестве переходов от одного к другому обеспечить их ровный ритм и необходимую точность обработки.

Так родилась циклограмма обслуживания двух станков. Она со­ставлена с таким расчетом, чтобы простои были почти полностью исключены.

Уже через несколько дней многие убедились, что сочетание ско­ростной обработки металлов с многостаночным обслуживанием — задача вполне осуществимая для всех. И точность обработки и ка­чество фрезеруемых поверхностей от этого нисколько не ухудшаются, а выпуск продукции увеличивается вдвое.

Прошел месяц. На специальном совещании, созванном партко­мом, я выступил с докладом о своем опыте скоростного резания и многостаночного обслуживания. Рассказал о том, что у меня почти никогда не совпадает время окончания обработки деталей на двух станках. «Секрет» этого — в умелом подборе заказов и точном выпол­нении циклограммы. На одном станке, например, фрезерую уступ в течение двадцати минут, а на другом обрабатываю за это время семь плоскостей.

Фрезеровщики и токари, мастера и технологи в своих выступле­ниях говорили, что это начинание открывает заманчивую перспективу для увеличения выпуска продукции при меньшем числе станочников.

После совещания секретарь парткома сказал мне:

— Вот теперь по твоему почину в каждом цехе появятся скоро­стники-многостаночники. По тебе будут равняться другие.

Я понял, что этим мне как бы дается очень важное партийное поручение, и решил тут же высказать мою давнишнюю мечту:

— Я думаю, что смогу взять еще и третий станок.

— Вот это мне нравится. А все ли у тебя продумано? Ведь три станка еще не обслуживал ни один скоростник завода.

Я подробно изложил свой план, который не раз продумывал.

— План вполне реальный, — ответил секретарь. — Раз ты так веришь в успех нового дела — значит он будет достигнут.

И на этот раз, как и прежде, я действовал в содружестве с ин­женерами. Коллективно разработали циклограмму обслуживания трех станков с таким расчетом, чтобы на третьем нарезать зубья коротких реек. Мы выбрали именно эту деталь потому, что на ней каждая опе­рация занимает шестьдесят восемь минут. Таким образом, достигну­ты большие интервалы между окончанием обработки различных де­талей на трех станках.

Когда стрелки часов уже приближались к восьми и наступил ответственный момент включения трех машин, ко мне подошел началь­ник цеха инженер Бредихин.

— Все будет в порядке. Главное, не теряйся. Даю тебе ученика. Тебе помощь, а заводу в недалеком будущем еще один скоростник.

Хотя на этот раз я уже не слышал никаких предостережений и верил в свои силы больше, чем прежде, все же в первые часы рабо­ты я сильно волновался. Однако вскоре свыкся и стал работать уве­ренно и ритмично.

Через несколько дней у меня уже не было ни одного отклонения от циклограммы. Каждая минута, каждая секунда рабочего времени были строго рассчитаны.

Приятно было сознавать, что я внес новое в движение скорост­ников. И это новое — сочетание скоростного резания и многостаноч­ного обслуживания — таит в себе ряд преимуществ. Одним из них является возможность применения комбинированного метода обработ­ки сложных деталей на двух станках при скоростном и обычном ре­жимах резания.

Дело в том, что на нашем заводе некоторая часть станочников и специалистов придерживалась устаревшего взгляда на ряд деталей, ко­торые принято было считать не поддающимися скоростной обработке.

Я взял одну из таких «упрямых» деталей — кулачок для станка — и начал изыскивать способы изменения ее «характера». Всю деталь обработать скоростным режимом оказалось действительно невозмож­но, так как в ней имеются три уступа. Как же быть?

После долгих раздумий у меня созрел план — произвести обра­ботку этой детали на двух станках. Три уступа фрезерую попрежнему на горизонтальном станке при обычном режиме, а остальные пять плоскостей — на вертикальном и обрабатываю их скоростным спо­собом.

Мне удалось при помощи своих приспособлений фрезеровать на вертикальном станке одновременно по два кулачка, а на горизонталь­ном — восемь. Между тем технологическая инструкция предписыва­ла обрабатывать только по одному кулачку. В результате примененного новшества сократилось время обработки этой детали с восем­надцати часов по норме до двух с половиной часов. Отжившая свой век технологическая инструкция была сдана в архив.

Большевистская партия, товарищ Сталин воспитывают в нас чувство нового. Это качество помогает и мне постоянно рационализиро­вать свой труд, совершенствовать технологию и непрестанно увели­чивать выпуск продукции. Если раньше я выполнял норму на двести процентов, то, став скоростником-многостаночником, повысил произ­водительность до 500 и 600 процентов.

В результате того, что мы, скоростники, не ограничились лич­ными производственными рекордами, а добились применения скоро­стных методов на двухстах двадцати станках, наш завод получил экономию в полтора миллиона рублей.

Наш вклад в общее дело внедрения скоростных режимов был отмечен Министерством станкостроения. Мне было присвоено звание лучшего фрезеровщика-скоростника Министерства станкостроения, министр наградил меня аттестатом «Отличник социалистического со­ревнования» и выдал денежную премию. Этим же приказом объявле­на благодарность моему бывшему ученику фрезеровщику Фуранову, а также технологу Чекалину и конструктору Вехову за активную по­мощь скоростникам.

Я обязался выполнить свою пятилетнюю норму к первомайскому празднику 1949 года. По моей инициативе весь завод включился в соревнование за увеличение числа скоростников и выполнение пяти­летки в три с половиной года.

Вскоре мне пришлось рассказать о скоростных методах работы на собрании хозяйственного актива станкостроительных заводов. Не скрою — волновался немало: ведь впервые в жизни мне предстояло выступить с такой ответственной трибуны.

Я рассказал о том, как выросли в культурно-техническом отно­шении рабочие нашего завода, как содружество рабочих и инженеров способствует техническому прогрессу. Подробно поделился опытом своей работы и принял серьезные обязательства по дальнейшему со­вершенствованию скоростных методов резания металла.

В нашей стране каждому человеку открыта широкая, просторная дорога для развития его способностей и инициативы.

Советский человек своим трудом прославляет Родину, а Родина прославляет своих верных сынов. Об этом простом советском чело­веке и говорит нам любимый Сталин:

«Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, — вот кто настоя­щие герои и творцы новой жизни».

Так лишь родной отец может говорить о своих сыновьях и до­черях. Сталин лучше и вернее всех знает мысли рабочих, глубже и правильнее всех понимает чаяния и мечты простых людей. Вот поче­му, когда спрашивают у советского человека, кто научил его высоко­му мастерству, кто вызвал в нем творческую инициативу, перед ним возникает образ самого родного и любимого человека.

И я своими успехами также обязан Сталину, партии, вырастив­шим и воспитавшим меня. За широкое внедрение новых скоростных методов производственной работы правительство присудило мне Сталинскую премию. Узнал я об этом из радиопередачи.

Диктор еще продолжал читать правительственное постановление, а секретарь парткома уже крепко жал мне руку.

Я был охвачен большим волнением. Да и как было не волно­ваться? Я почувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Мог ли я мечтать о большем?

Меня не оставляет мысль что я еще в долгу перед партией, пе­ред народом. У меня мечта — сделать что-то очень большое, важное и свой новый, более ценный производственный подарок преподнести любимой матери-Родине.

Уверен, что и эта моя мечта будет осуществлена.

ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ МАКЕЕВ

Н. НАЗАРОВА,

зуборезчица Уральского автозавода имени И. В. Сталина, лауреат Сталинской премии

 

ДЛЯ ЛЮБИМОЙ РОДИНЫ

 

На Южном Урале, около Ильменских гор, раскинулся огромный завод. Он вырос в суровые годы Отечест­венной войны. Здесь все молодо: и большие светлые корпуса, и современные станки, и главное—люди, за короткий срок освоившие серийный выпуск автома­шин. На дорогах страны все больше и больше появ­ляется грузовиков с маркой Уральского автозавода имени Сталина.

В успехах коллектива предприятия есть доля труда тысяч моло­дых рабочих. Вчерашние ученики школ ФЗО, ремесленных училищ сегодня управляют сложными автоматами и станками.

Я тоже принадлежу к этому молодому поколению рабочих.

С радостным чувством вошла я после окончания школы ФЗО в светлые просторные цехи. Я хотела работать, участвовать в выпуске советских автомобилей. И надежды мои оправдались.

Нас, подростков, в цехе встретили, как желанных гостей. Луч­шие мастера помогали нам осваивать высокопроизводительные стан­ки, выпускать отличную продукцию.

В капиталистических странах молодые люди, если им и посчаст­ливится устроиться на работу, долгие годы теряют на то, чтобы овладеть специальностью. А когда они приобретают ее, то все равно получают за свой труд намного меньше, чем взрослые ра­бочие.

Только в нашей социалистической стране молодые производст­венники окружены подлинным вниманием и заботой. В быстрейшем овладении квалификацией молодыми рабочими у нас заинтересовано, государство, и оно создает молодежи все условия.

С первых же дней прихода в цех я стала заниматься в кружке техминимума. Когда сдала экзамен, мне поручили работать на двух высокопроизводительных зуборезных станках. Своим трудом я стала помогать Родине. Моя работа как будто бы удовлетворяла руковод­ство цеха. Но могла ли я, молодая работница, комсомолка, остано­виться на достигнутом? Конечно, нет. Нас, советских людей, комму­нистическая партия, товарищ Сталин призывают совершенствовать свое мастерство, двигаться вперед. И я стала учиться еще упорнее. Наш мастер Иван Петрович Боровой, работавший до войны на Мо­сковском автозаводе, человек большой производственной культуры, учил меня, передавал свой опыт, методы высокопроизводительного труда. Каждый новый успех рождал новые мысли, вдохновляя на но­вые дела. Технические книги, опыт передовых стахановцев завода обогащали меня, вооружали знаниями.

Выработка у меня росла. Я старалась как можно больше снимать деталей со своих станков. Однако станки быстро теряли точность, не­обходимую при обработке автомобильных деталей, и часто выходили из строя, рабочее время полностью не загружалось.

После работы я подолгу задерживалась в цехе — стремилась по­нять, почему станки в первые дни после ремонта работали хорошо, а затем начинали «капризничать». Оказалось, что происходит это по одной причине: за станки лично никто не отвечал. В нашем цехе да и в других цехах завода существовала практика перевода рабочих со станка на станок. Это вело к обезличке оборудования, нарушало ра­боту бригад и цехов, создавало задержки то на одном, то на другом участке производства.

У меня возникла мысль взять станки на социалистическую со­хранность, бережно ухаживать за ними, научиться самой устранять мелкие неисправности. Когда эта мысль созрела, я пошла посовето­ваться в партийный комитет.

В парткоме мое предложение поддержали. А через несколько дней заводская газета «Уральский автомобиль» опубликовала мое письмо. В нем говорилось:

«Я работаю зуборезчицей в цехе коробки скоростей. Обслужи­ваю два станка. Эти станки и третий, находящийся в резерве (дуб­лер), я прошу закрепить за мной. Обязуюсь установить за ними и за всем своим рабочим местом образцовый уход, чтобы работать без брака, давать продукцию высокого качества и добиваться удлинения срока службы станков».

Руководители цеха помогли мне оборудовать рабочее место: уста­новили шкаф с набором инструмента, отремонтировали станки.

Когда я принимала от механика цеха станки на социалисти­ческую сохранность, в сотый раз спрашивала себя: «Справлюсь ли? Оправдаю ли доверие коллектива? Не запятнаю ли комсомольскую честь?» И сама себе отвечала: «Приложу все силы, а слово сдержу. Станки мои будут образцовыми...»

Мое письмо, опубликованное в газете, привлекло внимание мно­гих рабочих. Они стали следовать моему примеру.

Какую великую силу имеет поддержка! Ты идешь по трудному», незнакомому пути. И вот сильная, смелая рука друга направляет те­бя на правильный путь, поддерживает тебя.

Именно таким другом, руководителем и наставником для меня и всей молодежи завода явилась наша партийная организация. Она поддержала меня, когда я решила взять станки на социалистическую сохранность. Она укрепила во мне уверенность в правильности и свое­временности моего предложения. Партийная и комсомольская органи­зации широко распространили мой почин на заводе.

Взяв станки на социалистическую сохранность, я еще заботливее стала относиться к оборудованию. Круг моих обязанностей расширил­ся. Надо было не только внимательно осмотреть станки перед нача­лом смены, залить масленки и закрепить болты, — я училась теперь устранять мелкие неполадки. Мне хотелось добиться главного — не иметь ни одной минуты простоя оборудования, чтобы давать больше

и больше деталей, способствовать все возрастающему производству уральских автомобилей.

Мне удалось значительно удлинить срок службы станков. Сроки их ремонта отодвинулись на восемь — девять месяцев. В результате на ремонте оборудования за первые шесть месяцев работы по-новому я сэкономила 4 194 рубля. Кроме того, бережный уход за оборудова­нием позволил сохранить высокий класс точности станков, а следова­тельно, ликвидировать брак. Исправно действующие станки помогли мне также снизить расход материалов, инструмента, электроэнергии.

Работа по-новому заставила меня /повышать квалификацию. При­шлось больше читать технической литературы, изучать опыт работы старых кадровиков. В итоге за год подняла квалификацию с третьего разряда до пятого.

Я задумала перейти с двух станков на пять. Однако осуществить это было нелегко. Дело в том, что нужные мне станки были расстав­лены неудачно. По моим подсчетам при одновременном обслуживании пяти станков мне пришлось бы, обрабатывая каждую деталь, совер­шать путь в 14 метров, а в течение рабочего дня — многие километ­ры. Сколько дорогого времени уходило бы понапрасну. Когда я со­ставила план новой расстановки станков и обратилась к технологу Александру Дрыгалову за советом, он сказал: «Хорошо, Нина, стан­ки переставим».

Станки поставили по-новому. Путь обслуживания их сократился на пять метров. Вскоре я попросила дать мне еще два станка на лич­ную сохранность.

Станки мои не знали поломок и повреждений. Они работали с большой точностью, и продукция получалась отличного качества.

Я пошла дальше: «Что если сократить количество переходов тех­нологического процесса?»

Снова обратилась к технологу. Он пришел на участок, ознако­мился с приспособлениями, инструментом и видами операций при об­работке деталей, а затем с помощью логарифмической линейки сде­лал расчеты. «Верно задумано, — сказал он. — Дело должно пойти».

Так, отказавшись от промежуточной обработки шестерен на зубодолбежных станках, я стала производить чистовую обработку дета­лей сразу после предварительного фрезерования. Это позволило со­кратить время на обработку каждой детали на двенадцать минут. Не стало брака, прекратились простои. Благодаря этому четыре зубодол­бежных станка, на которых производилась промежуточная обработка шестерен, были высвобождены и переданы другому участку, где в них была большая нужда.

Прошло немного больше года с того дня, как я взяла на социали­стическую сохранность станки, и в это движение только на нашем за­воде включилось свыше двух тысяч стахановцев. Рабочие различных цехов обязались держать в отличном состоянии токарные и фрезер­ные станки, формовочные машины, кузнечные молоты и прессы. Об­разцовым уходом за механизмами производственники добились без­отказной работы оборудования. Благодаря этому затраты на ремонт станков снизились за год на 120 тысяч рублей. Увеличился съем продукции с оборудования, улучшилось качество обработки де­талей.

Однажды к нам на завод пришла телеграмма. Меня вызывали на коллегию министерства для доклада.

Когда мне сообщили о телеграмме, я растерялась: «О чем же я буду говорить? О том, что партийная организация, заводский коллек­тив научили меня, молодую работницу, любить завод, научили бе­режно относиться к социалистической собственности, экономить каж­дую минуту рабочего времени? Рассказать, что мы, уральские рабо­чие, изо дня в день вместе со всей страной боремся за успешное вы­полнение народнохозяйственного плана?..»

Вместе со мной в столицу поехал главный механик Михаил Ни­кифорович Прохоров — старый москвич. В годы эвакуации он был командирован на наш завод, да и остался там. Полюбились ему се­дой Урал, лазурная гладь озер, неповторимая красота Ильменских гор. В пути мы обдумывали мой доклад, обсуждали заводские дела, но больше всего говорили о Москве. Михаил Никифорович с увлече­нием рассказывал мне о столице.

Москва! Как дорога она каждому советскому человеку, как часто думаем все мы об этом чудесном городе, где живет и работает на благо народа великий Сталин!

Незабываемым было для меня знакомство с Москвой. Мрамор­ные подземные дворцы метро, ажурные мосты, огромные здания, те­атры, музеи. Все восхищало меня, приводило в восторг.

Как зачарованная, стояла я на Красной площади. У зубчатой кремлевской стены белеют трибуны. В тишине слышится мерный бой курантов. На башнях сияют рубиновые звезды и золотые шпили. У стены, в окружении вечно зеленых елей — мавзолей. У входа застыли часовые. Здесь вечным сном спит Ленин. Все честные люди мира стремятся сюда, чтобы склонить голову перед гением человечества. Сюда, на Красную площадь, в дни народных празднеств, стремится каждый трудящийся, чтобы увидеть на трибуне великого продол­жателя непобедимого ленинского дела — Иосифа Виссарионовича Сталина.

...Наступил день заседания коллегии Министерства автомобиль­ной и тракторной промышленности.

Волнуясь, я подхожу к трибуне. Рассказала присутствующим, что мне двадцать один год, что родилась в деревне Тургояк, на Южном Урале, на берегу большого горного озера. От названия озера и про­изошло название деревни. Мой отец, как и дед, занимался крестьян­ством и поисками золота. По их рассказам я знаю, какой тяжелой, беспросветной была жизнь крестьян и старателей в дореволюционное время.

И еще я рассказала, как пришла на завод, как меня, подростка, учили мастерству зуборезчицы и как я страстно хотела хорошо рабо­тать для Родины.

После того как я рассказала об опыте своей работы, слово пре­доставили главному механику нашего завода М. Н. Прохорову. Он доложил коллегии, что наш почин помог автозаводу улучшить состояние оборудования. Парк станков работает теперь бесперебой­но. Снизились затраты на ремонт. Закрепление оборудования произ­водится во всех цехах: от механических до внутризаводского транс­порта.

Затем выступили представители Московского автозавода имени Сталина, завода малолитражных автомобилей и других предприятий. Они говорили, что наш почин подхвачен на многих заводах. На од­ном лишь Московском автозаводе взяли оборудование на социалисти­ческую сохранность четыре тысячи рабочих.

Я внимательно слушала все, что говорилось на коллегии. И мне все ясней становилось, какая это могучая сила — социалистическое со­ревнование миллионов советских людей. В нашей стране каждый ря­довой труженик пользуется большим почетом, каждый новый почин, идущий на благо народа, находит дружную поддержку. Коммунисти­ческая партия, товарищ Сталин чутко прислушиваются к предложе­ниям простых людей, заботливо поддерживают их ценное начинание.

После коллегии нас пригласили на автозавод имени Сталина. Много замечательного я увидела в его цехах. Особенно обрадовала меня встреча в цехе коробки скоростей с моим учителем мастером Иваном Петровичем Боровым — лучшим мастером автомобильной и тракторной промышленности. Иван Петрович возглавлял и у нас та­кую же поточную линию. Он налаживал и пускал ее, обучал меня об­работке валов. Иван Петрович засыпал меня вопросами. Я рассказа­ла ему об успехах бригады, о своих подругах и товарищах, которых он отлично помнил, о работе, цеха и всего завода. Когда я сказала, сколько контршафтных валов вырыбатывает наша бригада, Иван Пет­рович удивленно переспросил:

— Это что же, за две смены?

— Да нет, за одну, — с гордостью повторила я. — За одну сме­ну мы теперь научились вырабатывать столько, сколько раньше вы­пускали за две.

Иван Петрович искренне радовался нашим успехам.

Осмотрела я и Московский подшипниковый завод имени Л. М. Кагановича. В одном из цехов познакомилась с лучшей стаха­новкой завода Софьей Турбиной. Долго мы беседовали с ней о ра­боте, учебе. А кончили разговор тем, что заключили договор на со­циалистическое соревнование.

* * *

Вернулась я на родной завод словно окрыленная. С большим волнением подошла к станкам, заправила их и один за другим вклю­чила. Я чувствовала всей своей душой, что мне нужно работать еще

лучше, искать новые пути, добиваться еще более высоких результа­тов.

Не раз я задавала себе вопрос: почему мой почин так быстро подхватили во всех уголках нашей Родины? Ведь то, что сделала я, мог сделать любой. Мой труд, как и труд любого советского человека, подобен ручейку. Эти ручейки сливаются в один поток, становят­ся могучей силой, которая движет наше общее дело вперед.

Коммунистическая партия, советское правительство, товарищ Сталин следят за работой передовиков производства, горячо поддер­живают все новое, что создает наш талантливый народ. Вот почему и новое движение, которое родилось на нашем заводе, так быстро распространилось по всей стране.

Родина! Сколько юношей и девушек со всей силой и страстью молодости вдохновенно трудятся для твоего процветания! Нас мил­лионы, любовно выращенные великой коммунистической партией, родным отцом и учителем товарищем Сталиным. И каждый из нас считает для себя самым дорогим, самым заветным — неустанно тру­диться во имя коммунизма.

 

НИНА АЛЕКСАНДРОВНА НАЗАРОВА

 

 

СОДЕРЖАНИЕ.

 

В. Михайлов — У мартенов Москвы .... 3

О. Муштукова — Светлый путь .... ... 21

В. Ворошин — Ростки коммунизма..... 35

Г. Нежевенко — Высокие скорости.... 51

B.Пономарев — Вдохновенный труд.... 65

C. Ахмедова — Наше счастье дал нам Сталин . . . . 81

А. Загорный — Место в жизни........ 97

И. Белов — Наш вклад в пятилетку.. 111

А Медведев — Свет под землей ........ 127

A....... Рийзмаа — Коллектив новаторов 143

М. Рожнева и Л. Кононенко — Радость мирного труда 157

И. Ку приянов — На промыслах «Второго Баку» . . . 171

И. П одвезько — Нас вдохновляет великий Сталин . . 189

К. Королева — По зеленой улице.... 207

Б. Лежнев — Соревнование продолжается 221

Н. Васильева — Слово о родном заводе 231

B. Уткин — Первая ступень......... 247

Г. Фукалов — Мы — советские доменщики 265

Н. О Л ьшанов — На стройках столицы 281

Д. Макеев — Осуществленная мечта.. 297

Н. Назарова — Для любимой Родины.. 309

---

Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями: Я.Мессенджер ВКонтакте Одноклассники Twitter Мой Мир LiveJournal

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!