От рейтингов миллиардеров к «мировым отчетам о состояниях».
Чтобы продвинуться дальше и оценить доли верхней децили, центили и тысячной в мировой иерархии состояний, нужно использовать налоговые и статистические данные наподобие тех, что мы привели в десятой главе.
Как и рейтинги «Forbes» и им подобные списки, эти отчеты тем не менее обладают тем достоинством, что свидетельствуют о неспособности национальных и международных статистических организаций — а в значительной степени и исследовательского сообщества — выполнять возложенную на них роль в этом вопросе. Речь идет прежде всего о проблеме демократической прозрачности: в отсутствие надежной и всеохватывающей информации о распределении имущества можно говорить все что угодно и предаваться фантазиям самого разного рода. Такие отчеты, несмотря на все свое несовершенство, могут придать содержательности и порядка общественным дебатам, пока официальные учреждения не начнут делать то, чего от них ожидают.
Имеет ли процесс расхождения массовый характер только среди миллиардеров, или же он в значительной мере затрагивает и те группы, которые находятся непосредственно под ними?
Например, если имущество верхней тысячной растет на 6% в год, тогда как темпы роста среднего имущества составляют всего 2% в год, то это означает, что через 30 лет доля верхней тысячной в капитале планеты увеличится более чем в три раза. Ей будет принадлежать более 60% мирового имущества, что довольно сложно представить в рамках сегодняшних политических институтов.
|
|
|
На данном этапе мы лишь отметим, что налоговый подход позволяет также выйти за рамки бесперспективных дебатов о нравственной иерархии состояний. Любое состояние отчасти обосновано и, вместе с тем, может стать чрезмерным. Банальное воровство встречается редко, равно как и безупречные личные достоинства. Прогрессивный налог на капитал обладает тем преимуществом, что предлагает гибкий, последовательный и предсказуемый подход к различным ситуациям и обеспечивает демократическую и финансовую прозрачность в вопросах, касающихся имущества и его эволюции, а это уже немало.
Что касается японских миллиардеров (Йосиаки Цуцуми и Тайкичиро Мори), которые занимали первую строчку в рейтинге «Forbes» перед Биллом Гейтсом, с 1987 до 1994 года, то в западных странах их имена предпочли просто забыть. Считается, что своими состояниями они были обязаны пузырю на бирже и на рынке недвижимости, надувшемуся в те времена в Стране восходящего солнца, или изощренным азиатским махинациям.
В настоящее время в Соединенных Штатах есть более 800 государственных и частных университетов, имеющих в управлении целевые капиталы.
|
|
|
Первую строчку в рейтинге университетов по размерам целевого капитала неизменно занимает Гарвард (в начале 2010-х годов эта сумма составляет около 30 миллиардов долларов), затем следует Йель (около 20 миллиардов), Принстон и Стэнфорд (более 15 миллиардов каждый). Далее в списке фигурируют Массачусетский технологический институт и Колумбийский университет, имеющие чуть менее 10 миллиардов, университеты Чикаго и Пенсильвании (около семи миллиардов) и т.д.
Второй вывод, состоит в том, что полученная доходность сильно возрастает при увеличении размеров целевого капитала. Для пяти сотен университетов, целевой капитал которых составляет менее 100 миллионов долларов, доходность в 1980-2010 годах равнялась 6,2% (и 5,1% в 1990-2010 годах), что довольно неплохо и заметно выше средней доходности частного имущества в течение этого периода. Доходность повышается по мере того, как растет размер целевого капитала. Для 60 университетов, каждый из которых располагает целевым капиталом в размере более одного миллиарда долларов, она достигала в среднем 8,8% в год в 1980-2010 годах
Иными словами, более высокая доходность, получаемая самыми крупными целевыми капиталами, обуславливается прежде всего не более высокой степенью риска, а скорее более сложной инвестиционной стратегией, которая открывает доступ к более рентабельными в долгосрочном плане портфелям.
|
|
|
Эти результаты поразительны тем, что ясно и точно показывают механизмы, которые могут приводить к очень сильному неравенству в доходности в зависимости от размера начального капитала. Так, важно понимать, что благосостояние крупнейших американских университетов в значительной степени объясняется именно этой доходностью, а не пожертвованиями бывших студентов, которые представляют собой намного более скромные суммы, в пять или в 10 раз уступающие ежегодной доходности, приносимой целевым капиталом.
До какого уровня могут увеличиться суверенные фонды в ближайшие десятилетия? Согласно имеющимся расчетам, далеким от совершенства, общий объем инвестиций суверенных фондов в 2013 году составляет чуть более 5,3 триллиона долларов, из которых 3,2 триллиона приходится на нефтедобывающие страны (здесь к вышеуказанным фондам прибавляется большое количество менее крупных фондов: Дубая, Ливии, Казахстана, Алжира, Ирана, Азербайджана, Брунея, Омана и т. д.) и еще 2,1 триллиона— на страны, нефть не добывающие (т.е. прежде всего на Китай, Гонконг, Сингапур и множество более мелких фондов различных стран). Чтобы напомнить, о каких масштабах идет речь, можно отметить, что эта сумма почти равна совокупному состоянию миллиардеров, указанных в списке «Forbes» (около 5,4 триллиона долларов в 2013 году). Иными словами, если в сегодняшнем мире миллиардеры владеют примерно 1,5% от общего объема частного имущества в мире, то суверенным фондам принадлежит еще 1,5% мирового частного имущества.
|
|
|
Наконец, ключевое отличие от миллиардеров заключается в том, что суверенные фонды—по крайней мере, в нефтедобывающих странах—будут расти не только вследствие рекапитализации своей доходности, но и потому, что нефтяные доходы будут пополнять их и в ближайшие десятилетия. Несмотря на то что в этом вопросе есть много неопределенности — как в том, что касается размеров резервов, так и в том, что касается эволюции спроса и цены на нефть, — все указывает на то, что этот эффект может преобладать над эффектом доходности.
Вывод очевиден: имущественные позиции богатых стран по отношению к остальному миру на самом деле положительны (богатые страны владеют бедными, а не наоборот, что, в сущности, неудивительно), однако этот факт скрыт тем, что наиболее состоятельные жители богатых стран уводят часть своих активов в офшоры. В частности, этот результат означает, что очень сильное повышение частного имущества относительно национального дохода, которое наблюдается в богатых странах в последние десятилетия и которое мы проанализировали во второй части книги, в действительности еще сильнее, чем можно определить по официальным данным. То же касается тенденции к повышению доли крупных имуществ в общем имуществе. Это прежде всего показывает трудности, с которыми сопряжено регистрирование активов в условиях глобализированного капитализма начала XXI века и которые путают наши представления об элементарной географии богатства.
Основная причина, по которой кризис 2008 года не привел к столь же тяжелой депрессии, как кризис 1929 года, заключается в том, что правительства и центральные банки богатых стран на этот раз не дали финансовой системе рухнуть и согласились создать необходимую ликвидность, позволившую избежать волны банкротств банков, которые в 1930-е годы привели мир на край пропасти.
Однако фискальную и бюджетную политику нельзя сводить к вопросу о конфискационной налоговой ставке, которой облагаются самые высокие доходы (и которая по определению почти ничего не приносит), а прогрессивный налог на капитал представляется более подходящим инструментом для решения проблем XXI века, чем прогрессивный подоходный налог, изобретенный в XX веке (тем не менее мы увидим, что оба этих инструмента в будущем могут играть полезную роль и дополнять друг друга).
С 1920-1930-х до 1970-1980-х годов во всем богатом мире наблюдалось существенное увеличение доли национального дохода, которая приходится на налоги и на государственные расходы (прежде всего на социальные расходы). Во всех развитых странах всего за полвека доля налогов в национальном доходе выросла как минимум в три-четыре раза (иногда в пять раз, как в странах Северной Европы).
Таким образом, все богатые страны без исключения в XX веке перешли от баланса, в рамках которого налоги и государственные расходы составляли менее десятой части национального дохода, к новому балансу, в рамках которого на эти цели уходит от трети до половины национального дохода.
На практике самая значительная часть всех замещающих расходов и трансфертов приходится на пенсии (от двух третей до трех четвертей).
В этом аспекте также имеются существенные различия между странами в рамках общей схемы. В странах континентальной Европы пенсии по возрасту часто превышают 12-13% национального дохода (первые места занимают Италия и Франция, опережая Германию и Швецию). В Соединенных Штатах и в Великобритании пенсии намного строже ограничиваются для средних и высоких зарплат (доля замещения, т. е. размер пенсии, выраженный в пропорции к прежде получаемой зарплате, падает довольно быстро в тех случаях, когда зарплата превышает средний уровень) и составляют всего 6-7% национального дохода.
По сравнению с пенсиями на пособия по безработице приходится намного меньший объем средств (как правило, 1-2% национального дохода), что отражает тот факт, что в среднем люди проводят намного меньшую часть жизнь без работы, чем на пенсии
Наконец, на социальные выплаты направляется еще меньше средств (менее 1% национального дохода).
Современное перераспределение: логика прав. Подытожим.
Суть современного перераспределения состоит не в переводе богатств от богатых к бедным — по крайней мере, не в столь явной форме. Она заключается в финансировании государственных услуг и замещающих доходов, более или менее равных для всех, прежде всего в области образования, здравоохранения и пенсионного обеспечения. В последнем случае принцип равенства воплощается в почти полной пропорциональности между пенсией и зарплатой, получаемой в течение активной жизни.
Что касается образования и здравоохранения, то речь идет о подлинном равенстве доступа для всех вне зависимости от дохода человека и его родителей, по крайней мере в теории. В основе современного перераспределения лежат логика прав и принцип равенства доступа к определенному количеству благ, которые считаются фундаментальными.
Если перенестись на довольно абстрактный уровень, обоснование этому подходу можно найти в правах, которые провозглашаются политическими и философскими традициями различных стран. Преамбула Декларации о независимости Соединенных Штатов 1776 года начинается с утверждения права каждого на стремление к счастью.
На чисто теоретическом уровне имеется некоторый консенсус — отчасти искусственный — относительно абстрактных принципов социальной справедливости. Разногласия проявляются намного сильнее, когда предпринимаются попытки наполнить неким содержанием социальные права и неравенство и перенести их в специфический исторический и экономический контекст.
На практике конфликты скорее возникают, когда речь заходит о средствах, при помощи которых можно эффективно улучшить условия жизни самых обездоленных, о конкретном объеме прав, которые можно предоставить всем (учитывая экономические и бюджетные ограничения и высокую степень неопределенности, с ними связанную), или же о точном разграничении факторов, которые человек может контролировать, и тех, которые его контролю неподвластны (где начинается усилие и личные достоинства, где заканчивается удача?)
Вместе с тем прежде чем учиться эффективной организации государственного финансирования, составляющего две трети или три четверти национального дохода, следовало бы улучшить организацию и функционирование государственного сектора, на который в настоящее время приходится половина национального дохода (включая замещающие доходы и трансферты), что не так уже мало. В Германии, Франции и Италии, в Великобритании и в Швеции споры, которые будут вестись вокруг социального государства в ближайшие годы и десятилетия, будут касаться прежде всего вопросов его организации, модернизации и консолидации. Если доля отчислений и расходов в пропорции к национальному доходу будет оставаться более или менее неизменной (или, возможно, немного повысится, если следовать логике потребностей), то как можно улучшить функционирование больниц и яслей, как менять систему возмещения расходов на услуги врачей и на лекарства, как реформировать университеты и начальные школы, как корректировать расчет пенсий или пособий по безработице с учетом роста продолжительности жизни или безработицы среди молодежи? Когда государственные расходы составляют почти половину национального дохода, все эти споры закономерны и даже необходимы.
Во всех странах и на всех континентах одна из главных целей образовательных учреждений и государственных расходов на образование заключается в обеспечении определенной степени социальной мобильности. Эта цель предполагает, что каждый должен иметь доступ к обучению, вне зависимости от его социального происхождения. В какой степени существующие институты ее выполняют?
Сейчас мы ставим вопрос о мобильности: обеспечило ли массовое образование более быстрое обновление выигравших и проигравших в иерархии квалификации при заданном уровне неравенства? Если исходить из имеющихся данных, ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Межпоколенческое соотношение между дипломами и трудовыми доходами, которое измеряет воспроизведение иерархий во времени, не обнаруживает долгосрочной тенденции к снижению — скорее в последние годы оно увеличилось. Тем не менее стоит подчеркнуть, что намного сложнее измерить мобильность в рамках двух поколений, чем неравенство в заданный момент времени, и что имеющиеся источники, касающиеся исторической эволюции мобильности, очень несовершенны. Самый очевидный результат в этой сфере исследования заключается в том, что межпоколенческое воспроизведение слабее в странах Северной Европы и сильнее в Соединенных Штатах (коэффициент корреляции за океаном в два-три раза выше, чем в Швеции). Франция, Германия и Великобритания занимают промежуточное положение: мобильность в них ниже, чем в странах Северной Европы, но выше, чем в США.
Такое неравенство повторяется и на вершине экономической иерархии не тодько потому, что плата за обучение в самых престижных частных университетах очень высока (в том числе и для родителей, принадлежащих к верхним слоям среднего класса), но и потому, что решение о зачислении в университет в значительной степени зависит от финансовых возможностей родителей, позволяющих им перечислять пожертвования университетам. Одно исследование показало, что пожертвования бывших студентов своему университету странным образом в основном делались тогда, когда их дети достигали возраста абитуриентов. Сравнивая различные имеющиеся источники, можно подсчитать, что средний доход родителей студента Гарварда сегодня составляет около 450 тысяч долларов, т. е. равен среднему доходу 2% самых богатых американских домохозяйств. Это плохо увязывается с представлениями о том, что отбор студентов осуществляется исключительно на основании их личных достоинств. Контраст между официальным меритократическим дискурсом и реальностью достигает крайних форм. Также следует подчеркнуть полное отсутствие прозрачности в том, как действуют процедуры отбора.
Поясним: нет простого способа добиться реального равенства возможностей в области высшего образования. Это ключевая задача для социального государства в XXI веке, и идеальную систему еще предстоит придумать. Высокая плата за обучение создает неприемлемое неравенство в доступе, однако обеспечивает автономию, благосостояние и динамизм, которые делают американские университеты привлекательными во всем мире.
Введение единого режима пенсий, основанного на индивидуальных счетах и обеспечивающего равные права каждому вне зависимости от сложности его профессионального пути, является одной из самых важных реформ, с которыми социальное государство сталкивается в XXI веке. Такая система позволила бы каждому лучше понимать, что он может получить от распределительной пенсии, а значит, лучше продумать решения в области сбережений и имущественного накопления, которые в мире низкого роста неизбежно будут играть важную роль наряду с распределительной системой. Пенсия — это имущество тех, у кого нет имущества, как часто говорят. Это верно, однако это не значит, что не нужно пытаться сделать так, чтобы в имущественном накоплении участвовали и самые обездоленные.
Недавнее очень подробное исследование показало, что падение финансовых поступлений в самых бедных странах в течение 1980-1990-х годов в значительной степени объясняется снижением таможенных пошлин, которые в 1970-х годах приносили около 5% национального дохода. Либерализация торговли сама по себе не обязательно плоха, однако в том случае, когда она не навязывается грубо из-за рубежа и когда принимается в расчет тот факт, что она должна постепенно компенсироваться развитием налоговой администрации, способной взимать другие налоги и находить замещающие поступления.
Богатые страны склонны использовать менее развитые страны в качестве поля для экспериментов, не пытаясь извлечь уроки из собственного исторического опыта. В настоящее время в бедных и развивающихся странах наблюдается большое разнообразие тенденций.
Обычно выделяют подоходные налоги, налоги на капитал и налоги на потребление. Отчисления всех трех видов можно обнаружить в разных пропорциях в любую эпоху. Впрочем, эти категории не лишены двусмысленности и далеко не всегда четко разграничены.
В XX веке появилась четвертая категория отчислений — социальные взносы. Речь идет о специфической форме отчислений с доходов, которые затрагивают исключительно трудовые доходы (зарплаты и доходы от труда не по найму) и выплачиваются в кассы социального обеспечения, прежде всего для финансирования замещающих доходов (пенсий по возрасту, пособий по безработице), что иногда позволяет внести ясность в управление и организацию социального государства.
В итоге в большинстве стран налоговые отчисления сегодня уже стали или постепенно становятся регрессивными на вершине иерархии доходов. Например, подробный расчет, произведенный во Франции в 2010 году на основе учета всех обязательных отчислений и их распределения на индивидуальном уровне в зависимости от доходов и имущества, принадлежащего отдельным лицам, привел к следующим результатам. Общий объем налогообложения (в этом расчете он оценивается в 47% национального дохода) составляет около 40-45% для 50% людей, располагающих самыми низкими доходами, увеличивается до 45-50% для следующих 40% и снижается для 5% самых высоких доходов и особенно для 1% самых богатых, а для 0,1% самых состоятельных лиц он равен всего 35%.
Кроме того, следует добавить, что представление о прогрессивности налоговой системы с точки зрения иерархии доходов по определению не учитывает ресурсы, которые получены путем наследства и которые, как мы видели, становятся все более значительными. Однако на практике наследство облагается намного меньшими налогами, чем доходы.
Является ли прогрессивный подоходный налог детищем демократии и всеобщего избирательного права? Все обстоит несколько сложнее. Можно констатировать, что ставки налога, в том числе и для самых астрономических доходов, оставались крайне умеренными вплоть до Первой мировой войны. Так было во всех странах без исключения. Масштаб политических потрясений, вызванных войной отразили эволюцию верхней ставки (т. е. ставки, по которой облагались самые высокие доходы) в Соединенных Штатах, Великобритании, Германии и Франции с 1900 по 2013 год. Видно, что верхняя ставка оставалась незначительной до 1914 года, а с началом конфликта резко взмыла вверх. Эта эволюция весьма показательна для траектории, наблюдавшейся во всех богатых странах.
Вплоть до Первой мировой войны во всех развитых странах считалось, что «разумный» уровень налогообложения никогда не должен превышать 10%, какими бы высокими ни были доходы.
В целом, если исследовать историю прогрессивного налогообложения в течение минувшего столетия, поражает, что конфискационный налог на доходы и имущество, считавшиеся чрезмерными, был изобретен в англосаксонских странах и прежде всего в Соединенных Штатах.
Прогрессивный налог в некотором отношении представляет собой идеальный компромисс между социальной справедливостью и индивидуальной свободой. Поэтому не случайно, что англосаксонские страны, которые в определенной мере были больше всех привержены индивидуальным свободам на протяжении своей истории, также зашли дальше всех в области прогрессивного налогообложения в течение XX века.
Кроме того, стоит подчеркнуть, что страны континентальной Европы, прежде всего Франция и Германия, после войны пошли по другому пути, национализировав предприятия и установив зарплаты их руководителей, — подобные меры, которые также могут проводиться с соблюдением права, в определенной степени избавили эти страны от необходимости заходить так далеко в налоговой сфере.
В этих условиях в начале 1933 года к власти пришел Рузвельт; к этому времени кризис длился уже более трех лет, а четверть населения страны была без работы. Он решил немедленно сильно поднять верхнюю ставку подоходного налога, которая была снижена до 25% в конце 1920-х годов и оставалась такой в катастрофические годы президентства Гувера: в 1933 году она была поднята до 63%, а в 1937 году— до 79%, побив тем самым рекорд 1919 года. В 1942 году Закон о налоге победы увеличил верхнюю ставку до 88%, а в 1944 году этот уровень был повышен до 94% посредством различных дополнений. Затем верхняя ставка оставалась стабильной на уровне примерно 90% до середины 1960-х годов и 70% до начала 1980-х годов. В целом на протяжении периода с 1932 по 1980 год, т. е. в течение почти полувека, верхняя ставка федерального подоходного налога в Соединенных Штатах в среднем составляла 81%.
Важно подчеркнуть, что ни одна страна континентальной Европы никогда не вводила таких ставок (или вводила в чрезвычайных условиях, максимум на несколько лет, но никак не на полстолетия).
После периода страстной тяги к равенству, продолжавшегося с 1930-х до 1970-х годов, Соединенные Штаты и Великобритания в последующие десятилетия с неменьшим энтузиазмом двинулись в противоположном направлении. Так, верхняя ставка подоходного налога, которая в течение долгого времени была заметно выше, чем во Франции и в Германии, в 1980-е годы стала заметно ниже.
Англосаксонские страны играли в волчка со своими богачами начиная с 1930-х годов. По сравнению с ними страны континентальной Европы (Германия и Франция представляют собой относительно репрезентативный пример) и Япония придерживались намного более стабильного подхода к высоким доходам. В первой части книги мы уже отмечали, что этот масштабный поворот мог быть обусловлен, по крайней мере отчасти, охватившим Соединенные Штаты и Великобританию в 1970-е годы ощущением, что их догоняют, — оно дало толчок тэтчеровско-рейгановской волне.
Более реалистичное объяснение заключается в том, что снижение
верхней ставки, которое было особенно значительным в Соединенных Штатах и в Великобритании, полностью изменило методы формирования зарплат руководителей и переговоров по ним. Руководителю всегда трудно убедить различные заинтересованные стороны в компании (непосредственных подчиненных, других сотрудников, занимающих более низкие места в иерархии, акционеров, членов комитета по вознаграждениям) в том, что существенное увеличение вознаграждения — например, на один миллион долларов —действительно обоснованно. В 1950-1960-е годы руководитель в Соединенных Штатах или в Великобритании был слабо заинтересован в том, чтобы бороться за такое увеличение, а различные заинтересованные стороны были меньше готовы с ним соглашаться, поскольку в любом случае 80-90% увеличения прямиком отправлялось в государственную казну. Начиная с 1980-х годов ситуация полностью изменилась, и все указывает на то, что руководители стали предпринимать серьезные усилия для того, чтобы убедить всех в необходимости не менее серьезного увеличения своей зарплаты, — что не всегда так уж сложно, учитывая объективные трудности, связанные с определением индивидуального вклада руководителя компании в производство компании, и довольно кумовские методы, которые царят в комитетах по вознаграждениям.
Для того чтобы все-таки добиться какого-то прогресса, мы вместе с Эмманюэлем Саэзом и Стефани Станчевой попытались выйти за рамки сравнений между странами и использовать новую базу данных, касающихся вознаграждений руководителей котируемых компаний во всех развитых странах. Полученные результаты показывают, что взлет этих вознаграждений хорошо объясняется переговорной моделью (снижение маржинальной ставки подталкивает к тому, чтобы всеми способами добиться большего вознаграждения) и имеет мало отношения к гипотетическому улучшению производительности данных руководителей. Оказывается, что эластичность вознаграждении руководителей выше в случае прибыли, обеспеченной «удачей» (т. е. изменений прибыли, которые не могут быть обусловлены действиями руководителя, как те, что связаны со средней производительностью в данной отрасли), чем в случае прибыли, «удачей» не обеспеченной (т.е. изменений, которые не объясняются этими отраслевыми переменными). Этот вывод, уже описанный нами в третьей части книги (девятая глава), представляет собой серьезную проблему для точки зрения, согласно которой вознаграждение является стимулом для руководителей. Затем мы обнаруживаем, что эластичность относительно прибыли, обеспеченной удачей, — грубо говоря, способность руководителей добиться увеличения зарплаты без ясного обоснования в виде экономической эффективности — росла в основном в тех странах, где маржинальная ставка сильно снизилась.
Наконец, выясняется, что именно эти колебания маржинальной ставки позволяют объяснить очень сильное повышение вознаграждений руководителей в одних странах и его отсутствие в других.
Как мы отмечали в предыдущей главе, нельзя быть уверенным даже в том, что верхняя ставка в Соединенных Штатах превзойдет 40% в течение второго мандата Обамы. Монополизирует ли «группа 1%» американский политический процесс? Эту гипотезу все чаще высказывают американские политологи и различные обозреватели вашингтонской политики.
Вместе с тем история прогрессивного налога в течение минувшего столетия показывает, что риск усиления олигархических тенденций вполне реален и не внушает оптимизма относительно дальнейшей эволюции Америки.
Однако для того чтобы демократия могла вновь взять под контроль глобализированный финансовый капитализм нового столетия, нужно изобрести новые инструменты, адаптированные к современным вызовам. Идеальным инструментом был бы мировой прогрессивный налог на капитал в сочетании с очень высокой степенью прозрачности международной финансовой системы.
Мировой налог на капитал — это утопия: трудно представить, что в краткосрочной перспективе все страны мира договорятся о его внедрении, установят шкалу налогообложения для всех состояний планеты, а затем гармонично распределят поступления между собой. Однако, на мой взгляд, эта утопия полезна
Неприятие налога на капитал тем более досадно, что к этому идеальному решению можно двигаться поэтапно, начав с его внедрения в континентальных или региональных масштабах и организовав сотрудничество между этими региональными инструментами. В определенном отношении такое сотрудничество уже налаживается благодаря системам автоматической передачи данных о банковских счетах, которые сейчас обсуждаются в международном масштабе, прежде всего между Соединенными Штатами и странами Европейского союза.
Важная задача стоит и перед финансовым регулированием. В настоящее время международные организации, в обязанности которых входит регулирование и надзор за мировой финансовой системой, начиная с Международного валютного фонда, имеют очень приблизительные представления о мировом распределении финансовых активов, и прежде всего о размерах активов, которые размещены в различных офшорах. Мы видели, что мировой баланс финансовых активов и пассивов регулярно оказывается неуравновешенным (кажется, будто Земля принадлежит Марсу). Попытки эффективно бороться с мировым финансовым кризисом в таком статистическом тумане выглядят не очень серьезно. Например, когда случается банкротство банков, как на Кипре в 2013 году, тот факт, что европейские власти и МВФ на самом деле не знают практически ничего о владельцах финансовых активов на острове и о точном размере индивидуальных состояний, приводит к принятию грубых и неэффективных решений.
Наконец, налог на капитал подталкивает к уточнению и расширению международных договоров об автоматической передаче банковской информации.
Принцип должен быть простым: национальная налоговая администрация любой страны должна получать всю необходимую информацию, позволяющую ей рассчитать чистое имущество каждого своего жителя.
Дата добавления: 2021-03-18; просмотров: 58; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!