ПОЧЕМУ НАША СТАТЬЯ НАЗЫВАЕТСЯ «АЭС» 15 страница
– Что ж, с радостью! – и вышел вместе с товарищем.
– Имейте в виду, – сурово сказал начальник, – что если с ними случится что, то вам придется отвечать.
Рано утром провожал я своих товарищей.
Условились, что вернуться они должны на третий день к вечеру.
– Вы несите ящик‑то аккуратненько! – напутствовал их повар.
Вернулись они на четвертый день, когда я уже начал сильно беспокоиться.
– Пришлось нести ящичек в руках, а это мешало шагать, – объяснил Ковалев.
Я крепко‑крепко пожал им руки.
В тот же день уезжал начальник. Уже прощаясь, он неожиданно сказал:
– Да покажите же мне вашу драгоценность!
Я открыл крышку ящика.
– Да. – протянул он, – большая, но ничего особенного не нахожу. У нас, под Кировом, по‑моему, таких много летает. Есть даже лучше…
«Они не видят и не слышат,
Живут все в мире, как впотьмах…» –
Прошло с тех пор много лет. В Зоологическом музее хранится чудесный махаон.
Он чуть поблек от времени, но не потускнело во мне чувство благодарности к моим славным спутникам в странствиях по Дальнему Востоку.
М. Сазонов
Мечта
Легла роса. Завечерело.
Неподалёку от копра
Сидит шахтер под вишней белой.
Пред ним толпится детвора.
Бойки мальчишки.
Не уймешь их,
Щебечут, как весной стрижи:
– Ну что ж молчишь ты, дядя Леша?
Ты обещал нам, – расскажи.
Шахтер вздохнул:
– Придется, вижу…
Нигде прохода нет от вас. –
|
|
|
Он улыбнулся, сел поближе,
Про уголек повел рассказ.
И видят образ исполина,
Рожденный в глубине земли,
Чьей силою сильны машины,
Чья сила движет корабли,
Она железо заставляет
В плавильной клокотать печи.
И свет над Родиной сияет
Полдневным солнышком в ночи.
И долго слушают ребята,
Не шевелятся, ни гу‑гу…
А ночь пришла.
Туман крылатый
Гусиной стаей на лугу.
– Кончать, ребятушки, придется, –
Сказал шахтер, – ко сну пора. –
И неохотно разбредется
Мечтательная детвора.
Когда уснут в гнездовьях птицы,
Уронит небо звезды в Дон,
Чуть слышно в хату постучится
И подойдет к ребятам сон.
Он скажет им:
– Я ваш ровесник,
Айда, друзья, со мной в забой.
Заворожит гудковой песней
И уведет их за собой.
Заглянет утром солнце в хату,
Чтоб в школу разбудить ребят,
И убедится, что ребята
Со сном расстаться не хотят.
Серьезный вид, бормочут что‑то…
Светилу будет невдомек,
Что у ребят кипит работа, –
Во сне рубают уголек.
М. Колосов
Лыско
Целую ночь я не мог уснуть.
Шутка ли, рано утром на машине поеду с отцом в самый дальний колхоз и пробуду там недели две, а то и больше!
Я так размечтался о поездке, что сон совсем не брал. А когда перевалило за полночь, начала болеть голова. Чтобы уснуть, я старался ни о чем не думать. Но и это не помогло. Разные мысли лезли в голову.
|
|
|
Я лег на левый бок, потом на правый, перевернулся на спину – еще хуже. И только когда положил подушку нагревшейся стороной вниз, стал забываться и, кажется, уснул. Это был очень чуткий и короткий сон.
Я услышал, как папа сбросил с себя одеяло; и не успел он еще коснуться ногами пола, я вскочил с постели и подбежал к нему:
– Уже поедем, да?
Отец удивленно взглянул на меня:
– Ложись спать, еще рано. Какой беспокойный человек!.. – Он покачал головой: – Всю ночь дежуришь?
– Нет. Уже выспался, – сказал я как можно бодрее, хотя в висках стучало и даже тошнило оттого, что я почти совсем не спал.
Когда мы вышли на улицу, рассвет еще только‑только начинался.
Тишина стояла такая, какой я никогда не слышал: ни звука, ни шороха. Даже широкие листья на тополе, которые и в безветренную погоду шелестели, сейчас были совсем неподвижны. Звезды мерцали в высоком небе и, казалось, одна за другой гасли: с востока, где небо было матово‑светлым, медленно наступал день.
Поеживаясь от предутренней прохлады, я рысцой бежал за отцом к гаражу. Там мы встретили шофера, который ходил вокруг машины и бил каблуками по упругим резиновым шинам – проверял, не спустила ли какая из них за ночь воздух.
|
|
|
Поздоровавшись с отцом, он кивнул на меня:
– Провожает?
– Нет, со мной. Солома есть в кузове?
– Есть! – весело сказал шофер. – Поедем, что ли? – и, не дожидаясь ответа, побежал в сторожку. Оттуда он вернулся с какой‑то девушкой: – У меня тут есть пассажирка, – тоже в «Коммунар» едет, студентка, на каникулы к родителям…
– Что ж так поздно? – спросил папа.
– Я была на практике, – быстро ответила студентка и, словно боясь, что она нас стеснит, сказала: – садитесь с мальчиком в кабину…
Папа не дал ей договорить:
– О нет! Такого не будет: мы мужчины сознательные, – папа засмеялся. – Залезай, Сергей! – он подтолкнул меня к машине и помог забраться в кузов.
Свежая ржаная солома была душистой и жесткой. Я обмял ее ногами и сел рядом с отцом.
Качнувшись на ухабе, машина выехала со двора на дорогу и помчалась по степи.
Меня стало клонить ко сну. Я положил голову папе на колени, он прикрыл меня своим пиджаком, и я уснул.
* * *
Первое, что я увидел проснувшись, было восходящее солнце. Оно выползало из‑за земли и вскоре, оторвавшись от нее, повисло в воздухе. Теплые лучи пригревали, и мне хотелось спать, спать…
|
|
|
– Ну, проснись же, сынок, – осторожно теребил папа, – уже приехали.
Я с трудом встал на ноги и спустился на землю.
– Не выспался? – спросил папа и, набросив мне на плечи свой пиджак, сказал: – Пойди за скирду, поспи.
– Да ну что вы! – запротестовала студентка. – Такое утро, а вы парня спать укладываете! Возьмите свой пиджак, – звонким голосом распорядилась она и сняла с меня папину одежду. – Сережа, за мной, догоняй!
Девушка побежала по притоптанному жнивью, я нехотя последовал за ней. Она то и дело, оглядываясь, поторапливала меня. Две длинные косы, которые лежали у нее вокруг головы, упали на спину. Иногда они подскакивали так высоко, что перекидывались через плечо на грудь. Девушка рукой отбрасывала их опять назад и кричала мне:
– Давай, Сережа, давай!
Возле бочки с водой она остановилась:
– На месте! Раз, два, три! Ре‑же!
– Теперь умойся. Я открою бочку, а ты умывайся. Мы немножко: здесь вода на вес золота.
Когда мы вернулись к машине, я чувствовал себя совсем бодрым.
– Ну, как, проснулся? – встретил меня шофер. – Э, брат, Настя хоть кого разбудит, с нею не шути! – он повернулся к папе, пояснил: – Моя племянница!
– Вы на физкультурника учитесь? – поинтересовался папа.
– Нет, – засмеялась Настя и, ухватившись за борт, легко вскочила на колесо машины. Она взяла небольшой чемоданчик и, спрыгнув на землю, договорила: – На горного инженера. Ну, до свиданья! Спасибо, что довезли.
– Молотить приходите.
– Приду обязательно! – девушка помахала рукой и скрылась за скирдами.
* * *
На току было шумно. Молотилка стучала ситами, шуршала многочисленными ремнями, завывала от напряжения.
Самым интересным для меня была откатка соломы. Здесь, кстати, я нашел себе товарища – Ваню. Когда я увидел его впервые, меня поразил его нос: спекшаяся на солнце кожа кучерявилась и слезала с него, обнажая нежную красную кожицу.
– Больно? – спросил я у него.
– Чего больно? – не понял он.
– Нос обгорел, – больно?
Ваня посмотрел на меня и недоуменно хмыкнул. Мне стали неловко. Вообще он ко мне сначала отнесся как‑то недружелюбно, посматривал с презрением. Но когда я ему объяснил, что я не просто какой‑нибудь наблюдатель, а приехал молотить рожь с отцом и что тракторист – это и есть мой отец, Ваня сразу изменил свое отношение.
За Ваней была закреплена лошадь, с помощью которой он оттаскивал пустую волокушу со скирды к молотилке.
Сетка, как называл Ваня волокушу, была сделана из бревен и цепей. Когда на сетке вырастала целая гора обмолоченной соломы, к ней цепляли длинный трос и подавали команду погонщице волов:
– Давай!
Погонщица поднимала жующих жвачку волов. Они тащили огромную волокушу, которая постепенно соединялась концами, сжимала солому и медленно ползла сначала по жнивью, потом взбиралась на скирду.
Тут и начиналась Ванина работа. Скирдоправы освобождали один конец волокуши. Ваня подводил лошадь и за конец короткого троса стаскивал волокушу со скирды. Возле молотилки он освобождал лошадь, и она шла на свое место. В ожидании очередной волокуши Ласка от нечего делать хрустела овсом. А маленький ее жеребенок либо тоже кормился, либо, если было очень жарко, ложился в тень. Но чаще всего он бродил по току.
Это был очень любопытный жеребенок. Он подходил к работающим и смотрел, что они делают.
Шерсть на нем была серая и блестящая. На лбу – белая полоска, похожая на восклицательный знак. Ноги длинные, тонкие, упругие. Если кто приближался к нему, он подпрыгивал, словно мяч, и уносился к матери. Жеребенок был очень красивый, он‑то и привел меня к Ване. Я хотел его приласкать, но он убежал. Я погнался за ним и наткнулся на Ваню.
– Какой красивый жеребенок, – сказал я, – лысенький! Лыско, Лыско… – стал я звать жеребенка.
– Какой тебе Лыско? Его зовут Скакун.
– Нехорошее имя, Лыско лучше.
– Ничего не лучше, – отмахнулся Ваня. – Думаешь, им дают имена, как вздумается? Как бы не так!
Как дают имена лошадям, я не знал, а спросить постеснялся. Но имя Скакун мне не нравилось.
Смягчившись, Ваня придержал жеребенка и позволил мне погладить его. Я обнял Лыско за бархатную шею и прикоснулся щекой к его мордочке. Он сначала не сопротивлялся, но затем вырвался и ускакал.
Ваня засмеялся.
– Вишь, какой скакун! А сахар любит – страсть!
– Сахар?
Я побежал под навес, достал папину сумку и взял несколько кусочков сахару.
– На ладонь положи и поднеси, – учил меня Ваня.
– Лыско, Лыско, – звал я жеребенка и подходил к нему с вытянутой рукой.
Жеребенок увидел сахар, подошел и стал мягкими губами брать его. Губы его щекотали ладонь, но я не отнимал руку, терпел.
С этих пор я перестал есть сахар и всё отдавал Лыску, который уже привык ко мне и разрешал гладить по спине. С Ваней мы стали совсем друзьями. Он даже примирился с тем, что я зову жеребенка Лыско, а не Скакун.
Иногда он поручал мне оттащить волокушу, и я был очень доволен этим. Так мы и жили с ним, пока на ток не пришла Настя. А как пришло, так в тот же день во время обеденного перерыва спросила у меня:
– Ну как, Сережа, нравится работа?
– Какая? – не понял я. – Мне работы никакой не дают.
– Как не дают? Ты что ж, так без дела и болтаешься? А я‑то думала, что ты на соломе! Иван Петрович, – обратилась она к заведующему током. – Что же вы человеку дела не найдете?
Иван Петрович, низенький, добродушный старик, отмахнулся:
– Отстань, выдумала! Мальчишка с отцом приехал так просто, посмотреть, в гости, можно сказать..
– А гостей надо занимать.
– Некогда мне занимать.
Но Настя не отставала:
– Что ж тут смотреть полмесяца? Он и так уж насмотрелся, теперь хочет поработать. Верно, Сережа?
Я кивнул.
– Ишь ты, работать хочет! – всплеснул руками Иван Петрович. – А куда я тебя поставлю? Зерно грузить, что ли, или в барабан подавать?
– Обязательно «в барабан!» – обиделась Настя. – Поставьте волов погонять, а тетку Дарью – к машине: хватит ей прохлаждаться там.
Предложение Насти, видно, пришлось по душе Ивану Петровичу, но он продолжал ворчать:
– Что ж это за дело? Загоним мальчишку к черту на кулички и пусть сидит один? Разве Ивана поставить на волов?…
Ваня стоял всё время возле меня и радовался вместе со мной, что наконец‑то дадут и мне работу. Но, когда услышал, что его хотят поставить на волов, вдруг насупился и, взмахнув плетью, пробурчал:
– Как бы не так! Я всё равно Ласку не отдам, – и он направился к лошади. Но, сделав несколько шагов, остановился, прислушиваясь, чем кончится разговор.
– Видала, попробуй тут помири их…
– Ладно, я пойду на волов, – сказал я.
Иван Петрович посмотрел на меня и спросил:
– А с волами‑то обращаться умеешь?
– Умею, – сказал я не задумываясь.
– Умеет! – засмеялся старик. – Да ты их, наверное, тут впервые увидел! Ну, народ пошел! – Смеясь он подозвал Ваню. – Иди покличь Дарью, да поскорей.
Ваня опрометью бросился на поиски погонщицы волов.
* * *
Так я стал работать.
Пока наполнялась волокуша, мы с Ваней были вместе, а потом разбегались в разные стороны: он – к Ласке, а я – к своим мирным огромным волам, которые охотно мне подчинялись. Не будь на току Ласки с ее жеребенком, я, пожалуй, всё внимание уделял бы волам. Но мне очень хотелось работать с Лаской, в душе я завидовал Ване. Да и как не завидовать! В обеденный перерыв гоним скот на водопой к речке, – Ваня сидит на своей Ласке, как настоящий кавалерист, а я с предлинной хворостиной медленно тащусь вслед за волами и покрикиваю: «Гей! Цоб!..» Совсем неинтересно. А больше всего меня притягивал Лыско. Уж очень хороший был жеребенок! Я так много с ним возился, что он привык ко мне и бегал за мной больше, чем за своей матерью. Только одна беда – мал он был, нельзя еще было садиться на него. А покататься верхом на лошади мне хотелось давно. Правда, Ваня раза два разрешал проехать на Ласке, но этим только еще сильнее разжег мое желание.
Молотьба приближалась к концу, – оставалось совсем немного: если поднажать, – за день можно кончить. Все так и решили – пораньше начать и к вечеру закончить.
Рано утром на ток приехал бригадир и оставался здесь целый день, – он тоже хотел, чтобы его бригада закончила сегодня молотьбу. Но тут случилось несчастье: лопнул один из ремней молотилки. Сшили, час поработали – опять лопнул, да так, что если сшить, то он будет короток.
– Эх, несчастье какое! – нервничал бригадир. – И запасного нет? – с укоризной спрашивал он у машиниста молотилки.
– Был, – оправдывался тот. – Да ведь лопается‑то не впервые..
– Вот беда!.. Ну‑ка, герой, – бригадир тронул меня за плечо. – Садись на моего коня и скачи в правление. Найди там кладовщика и скажи. Я сейчас напишу. – Он расстегнул полевую сумку, достал бумагу, карандаш и тут же у себя на колене быстро настрочил записку. – На, передашь ему, и без ремня не возвращайся. Да побыстрее.
Я не помнил себя от радости. Такое ответственное поручение да еще верхом на лошади!
Он помог мне залезть на лошадь, хлопнул ее ладонью, и я помчался.
– Смотри не свались! – услышал я голос отца.
Бригадирова лошадь, привыкшая носить на себе взрослого всадника, вскоре почувствовала мою неопытность и перешла на медленный шаг.
Я бил ее голыми пятками по бокам, но она в ответ только отмахивалась головой да хлестала себя длинным хвостом, отгоняя слепней.
Я оглянулся, чтобы посмотреть, далеко ли отъехал и не наблюдают ли за моей беспомощностью с тока, и увидел, что вслед за мной увязался Лыско. Он шел, махая головой и отбиваясь от мух хвостиком.
– Лыско, а ты куда? – крикнул я ему.
Жеребенок услышал мой голос, повеселел и пошел рядом, чуть ли не касаясь моей ноги.
А лошадь всё шла ленивым шагом и не думала спешить. Я сердился, дергал за повод, но ничего не помогало. Потрусив рысцой несколько метров, она переходила на шаг. Наконец я подъехал к дереву, сломал ветку и хлестнул ею лошадь. Она заторопилась.
Ездить верхом я не умел и поэтому подпрыгивал на ее спине, больно ударяясь о крепкий лошадиный хребет. Проехав полпути, я почувствовал нестерпимую боль, хоть слезай и иди пешком. Но ведь меня ждут на току… Я напрягал всё свое терпение и гнал, гнал лошадь, несмотря ни на что. Лошадь временами переходила на галоп, и мне становилось легче: я не ударялся о спину, а как бы вместе с лошадью то взлетал вверх, то плавно опускался. Но галопом ехать страшно, – можно упасть под лошадь. Я сдерживал ее, и опять начиналась мучительная тряска.
С трудом добрался я до правления колхоза. Не слезая с лошади, спросил через открытое окно, где кладовщик, и в двух словах объяснил, зачем он мне нужен. Девушка‑счетовод быстро разыскала кладовщика. Я получил от него толстый, пахнущий новой резиной ремень, повесил его накрест через плечо, чтобы высвободить обе руки, и поехал обратно.
Я был очень доволен. Через полчаса молотилка снова начнет работать, и хлеб будет убран!
Я весело понукал лошадь, хотя боль от неумелой верховой езды не прекращалась. Вот уже показалась верхушка скирды соломы, а у меня силы совсем иссякли, и я вынужден был спешиться. Я решил взять повод в руки и бежать. Но не тут‑то было. Оказалось, что я не мог и идти: ноги отекли и никак не слушались. А ведь меня ждали, на меня надеялись… Бригадир назвал «героем», а я вот. Часа два, наверное, буду так плестись, и людям из‑за меня придется еще и завтра молотить. Обидно, хотелось заплакать, но я крепился.
Попробовал вновь залезть на лошадь и не смог. Слезы сами собой брызнули из глаз, и я уткнулся лицом в горячий бок лошади. Но, быстро взяв себя в руки, я решил идти. Когда я взглянул на дорогу, то увидел, что Лыско уже далеко впереди. Он заметил вдали ток, вспомнил, наверное, о матери, навострил уши и побежал. «На ток направился», – подумал я и что было мочи закричал:
– Лыско! Лыско!
Жеребенок остановился, оглянулся.
– Лыско, Лыско, родной, иди сюда, сахару дам. На сахару! – кричал я, вытягивая вперед руку.
Он поглядывал то на меня, то на ток и никак не мог решить, что ему делать.
– Лыско, хороший мой, иди сюда!
Какие только ласковые слова не говорил я ему! Наконец он нехотя вернулся. Я снял с себя ремень, обмотал им дважды туловище жеребенка, связал концы веревочкой и сказал, словно он мог понять меня:
– Ну, дружок, выручи, отвези на ток ремень.
Лыско поворачивал голову и недоуменно косил глазом на ремень. Он попробовал ногой снять его, но не достал.
– Беги, Лыско! – гнал я его, но он не понимал и старался освободиться от ремня.
Грубо прогнать от себя Лыско я не хотел, но делать было нечего, – я замахнулся хворостиной. Жеребенок отскочил в сторону и посмотрел на меня грустными глазами, словно спрашивал, чем он провинился. Мне стало жалко его, я хотел приблизиться, приласкать, но Лыско больше не доверял. Он повернулся в сторону тока и побежал. И чем дальше он удалялся, тем легче становилось у меня на душе.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 86; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!