Там, куда не заглядывают люди 9 страница
Аскыр спокойно закончил обед, отдохнул и только тогда внимательно обнюхался, чтобы узнать, куда попал.
Это была нора шадака – сеноставца. Отсюда шел ход еще глубже под землю, в спальню хозяина. Сам круглоухий куцехвостый хозяин был задушен суслеником, но съел его Аскыр.
Прежде Аскыр не забирался в эту часть россыпи. Тут были только крупные камни. Между ними широкие дыры. Аскыр стал лазать из дыры в дыру и нашел еще несколько сеновалов, что устроили шадаки. Сами зверьки – толстые грызуны величиной с крысу – сидели в норках. Летом они натаскали в свои кладовые целые копны сена, зимой просыпались и ели его.
Аскыр в одну ночь научился раскапывать их норки и доставать сонных шадаков. Теперь никакая осада не была ему страшна: в россыпи была целая колония шадаков, и пищи ему хватило бы надолго.
Через двое суток Аскыр прислушался: шума снаружи не было. Он вышел и осмотрелся.
Обмета нет. Путь в тайгу снова свободен. Осада снята.
Охотники спустились на реку и шли по льду. С пустыми почти нартами идти было легко. На исходе второго дня, уже в сумерках, путники свернули в тайгу и сейчас же заметили огонек между темными стволами деревьев.
Залаяли собаки, замычала корова, и в морозном воздухе повеяло теплым человеческим жильем. Из большой пятистенкой избы выскочил одноглазый с длинным ружьем в руках. Но, опознав охотников, опустил ружье и с поклонами встретил гостей.
|
|
|
Еще с крыльца Степан услышал шум и громкую ругань в избе. В горнице сквозь ворвавшийся морозный пар он увидал широкоплечего человека необыкновенно высокого роста. Верзила размахивал длинными руками и сыпал крепкой таежной бранью.
– Кровь нашу сосешь, язви тя в душу! – кричал он, не обращая внимания на новоприбывших. – И где это виданы такие цены?
– Ступай, ступай отселева! Сказано, не дам ни порошинки! – визгливо гнал его хозяин. Видно, у них заканчивался долгий спор. – Кругом у меня в долгу, – объяснил Нефедыч охотникам. – Принес два «хвоста», так и долг ему спиши, и пороху еще продай. Ты сперва должок, должок покрой, а там и разговор другой будет.
– Да коли зверя бить нечем стало! – гремел верзила. – Где же я напасусь на тебя, волчья твоя пасть ненасытная!
– По мне хоть пропади, хоть ограбь кого, а денежки подай!
Верзила поднял громадный кулачище и двинулся на хозяина.
– Держите его! – взвизгнул одноглазый и отскочил за лавку.
Два дюжих работника, хлебавших за столом горячие щи, спокойно встали. Один из них мирно сказал:
– Ступай, паря, драться не дадим.
Верзила яростно плюнул в хозяина, подхватил стоящее в углу ружье и распахнул дверь.
– Соболятник тоже называется, тьфу! – плюнул хозяин. – Другому, верите ли, даром рад отдать, три года ждать буду, а с этого как с козла молока. – Чем служить могу? – обратился он вдруг совсем другим тоном к охотникам. – Беседуйте. Поелозьте, милы гости, за горяченьким и балакать способнее! Угощайте, девки!
|
|
|
Только теперь Степан приметил в горнице трех женщин.
Пожилая, видно хозяйка, только кланялась, а девки заерзали по избе, застучали деревянными ложками и плошками, захихикали, зашептались.
Ипат степенно объяснил хозяину, что от него требуется охотникам.
– Отпущу, отпущу, всего отпущу! – масленым голосом завилял одноглазый. – Уж будьте благонадежны, все для вас найдется.
Работники закончили ужин и ушли в боковушку спать. Кержаки похлебали щей и сразу же приступили к делу. Ипат рассказал хозяину, сколько и какого запасу и провианту требуется.
– Однако спешить‑то, милые гости, некуда, – уговаривал одноглазый. – С недельку погостите, а там и сговоримся.
– Некогда нам валандаться, Нефедыч, – настаивал Ипат. – И то в деревню не пошли, к тебе завернули. Тащи‑ка запас. Сторгуемся – и дело с концом. А утром в дорогу.
Еще поспорили, потом одноглазый пошел будить работников. Принесли муки, сухарей, соли, достали пороху. Одноглазый назначал цены, кержаки торговались, усовещивали – очень несуразные деньги заламывал купец за товар.
|
|
|
– На запись ведь, – оправдывался одноглазый. – На запись оно всегда дороже.
– Зачем на запись, – поправил Ипат. – Соболя у нас с собой, сейчас тут и расплатимся. Доставай‑ка, Лука, крошни.
На шерстистом лице хозяина заблестел единственный глаз, когда рыжий Лука развязал крошни и достал собольи шкурки.
Хозяин сразу стал сговорчивее. Он принялся горячо убеждать охотников продать ему всех соболей.
– Не могим, Нефедыч, – твердо отрезал Ипат. – Скупщик у нас свой, сам знаешь. Однако уж на деревне поджидает нас. Брательник снесет ему, – кивнул он на Рябого.
Долго бился одноглазый, уговаривал, но Ипата сломать не мог. Стали, наконец, запас торговать – и за одного мехового соболя сторговали все. Цена выходила громадная, но кержаки знали, на что идут, решив закупиться у одноглазого.
Утром на третий день тронулись: трое – назад, в тайгу, а Рябой – вниз по реке, в деревню. С ним Ипат уговорился так, что через десять дней он вернется на стан.
Еще у самой избы нарта Степана наткнулась оголовкой на пенек и навалилась. Подымая ее, он увидал, что и одноглазый вышел за ними из избы. На плече у него было длинноствольное ружье.
|
|
|
Вспомнил Степан, как рассказывали кержаки, что одноглазый без промаху бьет белку в голову.
«А промыслом небось не занимается, – подумал Степан. – Видать, скупщиком куда способнее деньгу зашибать!»
Одноглазый пропал за деревьями.
Степан заторопился догонять товарищей.
В тайге
Степан привык к тайге.
Теперь он знал, что в тихой и будто пустой тайге птицы и зверя больше, чем людей в большом городе, только не всякий приметит, где рыщет, где прячется таежный зверь.
Следы на снегу, как длинные строчки букв на белой бумаге, многое разъясняли ему. Не раз приходилось возвращаться ему по собственному следу, находить на мягком снегу отпечатки круглых лап рыси или узкие следы красных горных волков. Он знал, что за каждым шагом человека неотступно следят из темной тайги десятки пар жадных и робких, злых и пугливых глаз. Он вспоминал непонятное ему прежде напутствие старика хозяина: «В тайге ухо востро держи!»
«Держи ухо востро!» – думал Степан, пока тянул за товарищами свою тяжелую нарту по широкой белой глади замерзшей реки. На высоких скалистых берегах темнела крутая стена тайги. И как знать, чьи глаза глядят оттуда на путника?
Когда на второй день пути в сумерках артель дошла до Кабарочьих Востряков и свернула к стану, жуть еще усилилась. Степан вспомнил, как он любил посмеяться в родной деревне над теми, кто верил в чертей и домовых. А в этой проклятой тайге он сам начинал всего бояться, как только спускалась ночь.
На стане разожгли большой костер и при свете его разбили палатку. Обложенная камнями железная печурка давала ровное тепло. Степан разогрелся, обмяк и быстро заснул.
А утром Степану смешно было вспоминать свои ночные страхи. Солнце светило по‑весеннему: было уже начало февраля. Степан весело шагал по тайге на лыжах, приглядывался к сбежкам, намечал места, где поставить капканы, и думал о том, что теперь, наконец, ему должен попасться заклятый Аскыр. По свежим взбежкам Степан убедился, что Аскыр не ушел, все живет в россыпи и ходит в тайгу жировать. Степан спокойно вернулся на стан.
Весь следующий день он налаживал капканы. Он воронил их заржавевшую сталь, вываривал в кипящем котле с пихтовыми щепками и корой – все для того, чтобы отшибить от них запах человеческого пота.
На третий день он расставлял капканы в тайге под россыпью. Он решил не ловить соболей в других местах, пока Аскыр не будет у него в руках. Капканы он ставил так тщательно, что провозился в тайге до вечера и на стан попал только с темнотой.
Тут опять его охватил страх.
Стоял сорокаградусный мороз. То и дело в тайге раздавался сухой треск лопающихся стволов.
Ночью мороз еще усилился.
Степан варил в печурке ужин, кержаки «оснимывали» шкурки добытых ими еще накануне соболей. Сухие выстрелы деревьев теперь то и дело раздавались кругом, напоминая редкую ружейную перестрелку.
Кержаки толковали между собой о качестве меха добытых соболей.
Степан невольно все время прислушивался к громкому треску и думал, что от страшной тайги их отделяет только тонкое полотно палатки, а кержаки сидели так спокойно, точно были за каменными стенами городского дома.
Перестрелка замолкла. Раздавались только ровные голоса охотников и плеск бурлящей воды в котелке.
– Сымай котел, – сказал Ипат Степану. – Хлебать станем.
За похлебкой кержаки припоминали таежные случаи.
– Мальчишкой я был, – рассказывал Рыжий, – еще вторую осень за соболями с отцом ходил, припас ему носил, годов двенадцать, однако, мне‑ко было. На Туманчете в те поры дивно соболей водилось, а отец ловок был их добывать.
Вот и заночевали раз, шалашку из веток поставили, огонь внутри‑то, две собаки, старая да молодая, рядом лежат. Старая, как стемнело, все на сторону бросалась, да таково зло лаяла – аккурат на человека.
Я все уськал да уськал, а отец сидит у огня, не пошевелится, и мне запретил голос подавать. А молодая лежит, голову не подымает. Старая‑то полаяла да тоже легла на край шалаша, на виду вся…
«Вот был бы Пестря, – подумал Степан. – С ним не так жутко. Он бы учуял, ежели что. Главное дело – знатье».
Рыжий отправил в рот последнюю ложку похлебки и продолжал, ни на кого не глядя:
– Вдруг кто‑то как пустит сук! По боку старой собаке пришелся, она и не визгнула – так тут и дух вон. Половина‑то сука обломилась, да в самый шалаш к огню залетела, а молодая в ноги нам забилась – не выходит.
Степан незаметно покосился на вход и подумал, что вот обогати его сейчас – нипочем из палатки носу не высунет!
Груда углей в печурке догорала. Тихо‑тихо было в палатке.
– Кто ж это ее? – спросил Степан.
– А поди знай. В тайге всякое бывает, – ответил Ипат.
Конец охоты
Долгая таежная зима кончилась.
Солнце с каждым днем раньше всходило по утрам и все неохотнее скрывалось по вечерам. Уже начинались весенние распары[12]. Снег рыхлел и таял сверху. Лед на реках заливали зеркальные наледилывы[13]. По ночам еще крепкий мороз застеклит лывы тонким звонким ледком, накроет рыхлый снег хрусткой корочкой наста. Но сам уж мороз не тот, что зимой; нет уже в нем той жесткой сухости, от которой колются в тайге лесины, как сахарные головы. По утрам серым пушком инея обрастают густохвойные ветви, и первые солнечные лучи легко проламывают тонкий ледок и хрупкий наст. Тайга просыпается, оживает. Она не спешит. Еще пройдут месяцы, пока сойдет весь снег, потечет в деревьях живая кровь – их соки, пробьется из земли трава, прилетят из‑за гор птицы. И все же праздник уже наступает.
Солнечным утром налаживает свою нехитрую песенку веселая белощекая синица, пустит звонкую дробь по тайге лесной барабанщик‑дятел, тонким свистом ответят ему из длинной хвои крошечные, как мухи, птички корольки. А ночью носятся по снегу зайцы, шмыгают мелкие пушные зверьки – им уже настало время гулять.
Аскыр весело встречал весну.
Он покинул холодную каменную россыпь, осторожно пробрался сквозь цепь спрятанных под снегом капканов и ушел в тайгу. Тут он скитался, ночуя где придется. По горам и падям рыскал в поисках добычи, никогда не пропуская случая подраться со встречным соболем.
Зверье в тайге точно взбесилось. Все обычные законы были забыты, все границы нарушены, каждый бегал где захочет, все беспрестанно меняли место. И стоило только соболю найти узкую тропинку, протоптанную в снегу другим соболем, как он забывал и охоту, и драки, и бежал по следам, пока не настигал соперника.
Так случилось и с Аскыром.
Он крался как‑то за зайцем, и вдруг путь ему пересек следок другого соболя. Аскыр сразу забыл голод, забыл зайца и кинулся по следу.
Соболь пробегал тут много часов тому назад. Теперь он должен быть далеко отсюда. Но что для молодого, сильного Аскыра несколько часов гоньбы! Легкими широкими скачками он мчался вперед и вперед. Тропка, колеся по тайге, поднималась все выше в гору.
Хорошо знакомые места замелькали перед Аскыром – чистый кедрач, где он не раз охотился, спускаясь из россыпи. Тут он знал все укромные уголки и мог разыскать соперника, куда бы тот ни спрятался.
Но нет – след вышел из кедрача, узкая тропка вилась, вилась по снежной равнине вверх. Солнце уже давно взошло над белком.
С каждым прыжком следок соболя пахнул все крепче и крепче – он близко.
«Дзенн!» – звякнули, выскакивая из‑под снега, стальные челюсти. Высоко подскочило гибкое тело Аскыра и забилось, заметалось, захлестало по рыхлому снегу.
Кости обеих передних лап Аскыра были раздроблены на мелкие кусочки; белая рукавичка на левой стала красной от крови. Он извивался от боли и силился вырвать лапы, бешено грызя холодную сталь зубами.
Все напрасно: стальные тиски держали крепко. Он и не слышал, как сзади к нему подошел человек. Рука в толстой варежке схватила его, сдавила грудь. Аскыр рванулся, зубы разжались, длинная судорога волнисто пробежала по густому меху, от головы к хвосту. Глаза погасли.
Аскыр затих.
– Готовый! – вслух сказал Степан.
Он еще не мог поверить, что Аскыр – драгоценный вороной соболь – был у него в руках.
Не везло ему последнее время. Четыре соболя попались к нему в капканы. Одного из них подрал ворон, другого изгрызли мыши, прежде чем нашел их Степан.
Ипат последнее время придирался к Степану. Старший был не в духе: прошло уже три недели с тех пор, как вернулись от одноглазого, а Рябой еще не пришел из деревни. Досаду свою Ипат срывал на Степане, заставляя расставлять и проверять капканы за Рябого, оставлял сторожить стан. У Степана все меньше времени было для своей охоты – а значит, и меньше надежды поймать Аскыра.
И вот Аскыр у него в руках.
Теперь Степан богат, он может наконец вырваться из глубокого колодца ненавистных Саян и ехать в Москву. Хозяину он отдаст четырех соболей, добытых на зимовке, и двух теперь – на весновке, и будет в расчете с ним.
Он собрал все свои капканы и вернулся на стан.
Весна уже осилила зиму. Река взломала лед. Вода заиграла, пошла в яры, загудели шиверы. На быстрых перекатах неведомо откуда появились нырцовые утки – пестрые гоголи, узконосые крохали. В тайге над не стаявшими еще снегами засвистели дрозды. Вылезли медведи из берлог, полосатые бурундучки зашныряли под деревьями. Пушные звери «подтерлись» – сменили пышные зимние шубки на жидкий летний мех.
На Кабарочьих Востряках застучали топоры – это охотники делали себе лодки. Весновка кончилась.
Охота была удачной. Разгоряченный весной, зверь слепо шел в ловушки. Одно только тревожило охотников: Рябой так и не вернулся из деревни.
Просмолили лодки, погрузились и тронулись.
Знакомый путь опять замелькал перед глазами Степана. Шестой раз за полгода развертывалась перед ним все та же дорога, то играющая зыбью, то затянутая льдом и занесенная вязким снегом. «Ну хоть не даром попила моего поту, – думал Степан. – Будет чем вспомнить ее в Москве».
Бежали назад скалы, тайга, горы. А ему казалось, что он летит, летит вверх – вон из глубокого темного колодца.
На ночевку остановились засветло перед той шиверой, где он в первый раз увидал одноглазого. Степан нарочно отошел от стана, чтобы поглядеть на те места, где его чуть не утащило в бурлящий поток.
У берега, под черной скалой, лежал еще глубокий снег. В одном месте его распалило, и что‑то темное торчало из белой ямы. Степан подошел ближе и увидал высунувшуюся из снега человеческую руку. Рука была оледенелая, и пальцы на ней скрючились.
Степан крикнул. Подошли Ипат с Рыжим. Втроем охотники живо раскопали руками и ногами снег – и вытащили труп.
Перед ними лежал мертвый Рябой. Затылок ему пробила пуля. Русые волосы побурели. Крошни, где лежали собольи шкурки, исчезли у него со спины.
– Вот оно что… – прошептал Ипат и нахмурился.
Когда подняли труп, чтобы отнести в лодку, Степан в последний раз обернулся на скалу. Ведь труп лежал лицом к реке. Значит, только со скалы могла его ударить в затылок пуля.
На черной скале никого не было. Торчал только куст можжевельника.
Страшная догадка мелькнула в голове у Степана: частенько, поди, следил тут с ружьем в руках одноглазый. Много соболятников, нагруженных дорогими мехами, проходило торопливо под ним по этой дороге. Меткий глаз целился им в спину.
Степан рассказал Ипату, как привиделась ему осенью голова Нефедыча на скале.
Ипат молча выслушал и молча всю ночь просидел у костра. А утром поднялся на скалу и целый час там пропадал.
Когда он вернулся, они о чем‑то долго шептались с Рыжим.
Потом охотники снова расселись по лодкам и к закату прибыли в свою деревню. Скоро в деревне узнали, что одноглазый убит.
Тем же летом Степан продал вороного Аскыра и уехал с женой в Москву.
Карабаш
Часть первая
Глава первая
Подкидыш
Избушка, где жила с матерью Тайка, стояла на самом краю города, на крутом яру. Под яром бежала река, а за рекой начиналась степь.
Тайка боялась степи: там было безлюдно, жили дикие звери – волки, корсаки[14], злые маленькие карбыши[15].
Раз ночью – снег еще не стаял на дворе – Тайку разбудил странный шум снаружи: кто‑то сильно, настойчиво скребся в дверь.
«Волк!» – подумала Тайка. Она так испугалась, что не смела даже голос подать – окликнуть мать.
Скрестись перестали. В избе стало тихо‑тихо, слышно было, как в дальнем углу тараканы шуршат бумагой.
Вдруг со двора раздался плач – тонкий, жалобный. Страх мигом пропал.
«Ребенок! – сообразила Тайка. – Он замерзнет». Тайка соскочила с лежанки, кинулась будить мать:
– Мам! Да мам же! Вставай! Ребеночек плачет!
– Какой ночью ребенок! Попритчилось… Спи, доченька, спи, – сквозь сон бормотала мать. Но вдруг быстро приподнялась: надрывный, с визгом детский плач слышался теперь совсем ясно. – Никак подкинули? Чего стоишь? Свет зажги! – И раньше, чем Тайка нащупала в темноте спички, мать уже накинула на себя шубу и выскочила за дверь.
Несколько минут со двора слышался только недовольный голос матери. Потом дверь открылась. Мать вошла, одной рукой прижимая к груди что‑то темное.
– Мальчик? – не утерпела Тайка.
– Мальчик, мальчик! – неожиданно весело отозвалась мать. – Получай! – И сбросила темный клубок на пол.
– Ай! – вскрикнула Тайка: на полу копошилось что‑то мохнатое, совсем непохожее на розовое тельце ребенка.
– Ладно, хоть не ребенка подкинули, – довольным голосом говорила мать. – Завтра спровадим.
Тайка разглядела наконец щенка.
– Какой волосатенький! – удивилась она. – И ножек не видно. Откуда он взялся ночью?
– Откуда! – опять вдруг рассердилась мать. – Люди подкинули – откуда же! Топить совестятся. Развели собак невесть сколько, теперь куда с ними!
Но Тайке щенок понравился. Когда мать успокоилась, Тайка залезла к ней на печь и стала просить оставить подкидыша.
– Он мне вместо братишки будет, – уверяла девочка.
Мать поворчала, потом сдалась.
* * *
Щенок стал жить у Тайки. Это было самое лучшее время в его жизни. Маленькая хозяйка заменяла ему мать и братьев – товарищей детских игр.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 49; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!