О летучих мышах, драконах и скорлупе василисков 15 страница
С другой прогулки они вернулись впятером. Толстый белый щенок плебейских кровей стал их лучшей находкой. Находка — щенок оказался девочкой — была безнадежно беспородна и безнадежно невоспитанна. Брюки мальчишек покрылись жирными пятнами и белыми волосками. Ножки директорского стола приобрели покусанный и замусоленный вид. Лось выстругал для Находки жевальные палочки. Они валялись повсюду и собака грызла их с упоением, не забывая при этом о ножках директорского стола, ботинках Лося и щиколотках мальчишек.
Несколько раз они ночевали на крыше в спальных мешках. Лось рассказывал о созвездиях. Они брали с собой фонарики, термос и одеяла, а один раз взяли и Находку, которая скучала без них и жалобно выла в пустом кабинете. На крыше Находку привязали к каминной трубе, но это понравилось ей еще меньше, чем одиночество внизу.
Еще был запуск воздушного змея — желто-лилового с раскосыми глазами. Он повис над двором, таинственно улыбаясь и трепеща хвостом, а они по очереди держали его за нитку, наблюдая, как от порывов ветра меняется выражение китайского лица. Был обед по рецептам австралийских аборигенов. Огонь для него пытались добыть трением палочек, но получили с помощью зажигалки. Еда получилась ужасной, как следовало ожидать, но аборигены были невзыскательны и остались довольны. Тогда же прилетела та странная птица и принесла с собой трехдневный дождь и запахи осени. Жука пришлось спрятать в гараж, а лапы Находки мыть после каждой прогулки.
|
|
|
Когда наконец вернулся серодомный народ — взбудораженный, загорелый, переполненный впечатлениями и рассказами, — они встретили их с сожалением. Потому что лето кончилось, и все они, кроме взрослого, знали, что второго такого лета уже не будет.
Старшие и младшие, воспитатели и няньки заполнили Дом так быстро и привычно, будто и не уезжали. Директорский кабинет перестал быть самым интересным местом в мире и превратился в… директорский кабинет — место паломничества учителей и воспитателей, телефонных звонков и ответов на них. В то, чем и полагалось быть директорскому кабинету. Находка отправилась во двор. Раскосого змея несколько раз запустили, потом забросили на чердак и забыли. Чудесная птица и трехдневный дождь никого не заинтересовали. Стены Чумной комнаты украсились связками ракушек и лесных орехов.
КУРИЛЬЩИК
Последний бой Помпея
В Серодомном Лесу сегодня вода протекает на нас с небес,
Выбирайся из мха и соседа буди. Дождь идет и танцует Лес!
Не видно глаз и нету лица,
и вымокла шерсть, и так без конца,
И нету правды в письме моем, том,
что лежит под черным дуплом.
|
|
|
Просунь же руку, достань и прочти
черных зверей на белой бумаге,
Они тебе скажут, и ты не молчи, расскажи другим правду.
Ту правду, которой там вовсе нет, придумай сам и беги,
В колючей траве оставляя след
шестипалой когтистой ноги.
Беги и пой, кричи и танцуй, ты урод,
пусть знает весь мир —
Ты родился от дерева и от струй лесного ручья под ним.
Припев:
Ура, Ура! Куснем муравья!
Закинем уши на горб!
И дружно спляшем и дружно споем!
Мы — гордый лесной народ!
(Дождевая песня)
Тишина, съевшая мир с перемещением стаи в Могильник, продолжалась, как будто они все еще не вернулись. Шумное утро растворилось в ней без следа. После уроков Сфинкс и Слепой влезли на подоконник и молча курили там, каждый со своей пепельницей. Горбач увез гулять Толстого. Македонский спрятался на кровати Горбача. Табаки сидел столбиком, горестный и тихий, демонстрируя свою скорбь. Магнитофон шипел вхолостую. Самая неприятная тишина там, где много людей молчат. Мы варились в ней до обеда, и в столовой я понял, что больше не в состоянии ее выносить. Она давила, как что-то живое, что-то, что может задушить. Потом я сообразил, что тихо не только за нашим столом. Во всей столовой царила тишина. Даже музыка, включавшаяся обычно очень громко, казалась приглушенной. Можно было расслышать, как в кухонном блоке за стеной переговариваются и стучат посудой. И я по-настоящему испугался. Даже руки задрожали.
|
|
|
Звонок к окончанию обеда тренькнул и захлебнулся, как заколдованный. Обычно сразу после него поднимался грохот, и вторая наперегонки кидалась к выходу в такой спешке, словно воздух столовой вдруг делался непригодным для дыхания. В этот раз они почему-то не побежали. Только от Фазаньего стола отъехала пара колясок, но, покружив у двери, вернулась.
— Пованивает безобразиями, — прокомментировал Шакал. — Чуете?
Не почуять было трудно. Как только мы начали подниматься, от стола шестой к нам подошла делегация из трех Псов, и Лавр торжественно вручил Сфинксу какую-то записку.
— Помпей просит вожаков всех стай собраться в Кофейнике для обсуждения важного вопроса, — зачитал Сфинкс. Пожал плечами и передал записку Слепому.
Кажется, после этих слов заговорили все одновременно. Тишину разнесло вдребезги. Между столами забегали Логи. Фазаны сбились в кучку с таким видом, как будто ожидали нападения.
— Это подлость! — крикнул Стервятник, перекрывая возбужденный гул голосов. — У людей траур!
|
|
|
Помпей извиняющимся жестом поднял руки.
— Я сочувствую, — сказал он. — Но это не меняет дела.
Стервятник презрительно скривил рот, и Птицы дюжиной кривых зеркал отобразили его гримасу.
Выезжали мы в окружении подпрыгивавших, тараторивших Крыс. В дверях образовался затор, и в нем застряла половина тех, кто желал идти рядом и заглядывать нам в лица. Большая игра Дома резко перешла в активную фазу.
Небо за окнами было белесым. Туман, казалось, накрыл Дом огромным комом ваты. И еще стало очень холодно. Как будто температура упала сразу на несколько градусов. А может, меня просто знобило от волнения.
Возле Кофейника толпа немного поредела. Фазаны отпали, остальные разбились по группам. Вожаки гуськом прошли в Кофейник. После их ухода стало гораздо тише. Все ждали.
Со стороны Крыс доносились приглушенные звуки музыки.
— А ведь я говорил, — бормотал Лэри, изжевывая незажженную сигарету, — я предупреждал… Вот, дожили…
— И что теперь? Драка? — спросил я с наигранной бодростью, от которой самому тут же стало тошно.
— Нет, ужин при свечах, мой солдат! — огрызнулся Табаки.
Горбач сказал, что вовсе не обязательно всем здесь торчать. При этом сам не сдвинулся с места.
— Ты прав, — сказал Сфинкс. — Узнаем все от Слепого.
И тоже никуда не ушел.
Македонский дал Толстому булку. Горбач закурил.
Даже понимая, что все это игра, я ужасно нервничал. Слишком хорошо все исполняли свои роли.
Наконец дверь Кофейника отворилась. Первым показался Помпей. Повернувшись к Псам, он показал им большой палец. Псы радостно взвыли. Потом вышли Слепой со Стервятником и, тихо переговариваясь на ходу, убрели в сторону спален. Рыжий так и не появился. Как будто во время совещания его съели.
— Господи! — простонал Лэри, заметив, что Помпей направляется к нам.
Начавшие было расходиться стаи поспешно вернулись на зрительские места.
Высокий, смуглый, с пижонским гребешком, Помпей остановился рядом. Летучей мыши при нем не было. Может, она уже издохла.
— Поговорим? — спросил он Сфинкса.
— Ты говорил со Слепым, что тебе еще?
— Ну… со Слепым разве поговоришь по-человечески?
Помпей закурил. Он стоял среди нас, как у себя в спальне. Ни капельки не нервничая. Даже немного красуясь. Нервничали почему-то мы.
— Не так давно узнал об одном старом Законе, — сообщил Помпей, между затяжками. — Он меня жутко расстроил. Такая, знаешь, первобытная хрень… Из-за нее я с этим и затянул. Конечно, не верилось, да и ребята говорили, что он больше не действует. Но все же…
Псы подтянулись ближе, чтобы ничего не упустить.
— Мне кажется, — продолжал Помпей, рассеянно поглядев на них поверх наших голов, — его придумали трусоватые вожаки. Вот я и опасался, понимаешь?
Невидимый лед со Сфинкса можно было сбивать молоточком.
— Больше не опасаешься? — спросил он.
— Я в себе это подавил, — гордо сказал Помпей.
— Поздравляю.
— Но все-таки хотелось уточнить. У вас он действует?
— Нет, — отрезал Сфинкс. — Это все?
— Ты как-то грубо разговариваешь, — нахмурился Помпей. — А ведь я, по большому счету, о вас беспокоюсь.
Табаки за спиной Помпея очень натурально изобразил приступ рвоты.
— Не надо беспокоиться, — сказал Сфинкс. — Мы все свободны.
— Ну и слава богу, — с облегчением вздохнул Помпей.
— Не слава богу.
— Ты что, сторонник этого дерьма?
Сфинкс покачал головой. Он смотрел на Помпея оценивающе, как будто что-то прикидывал. Решал для себя какой-то вопрос.
— Нет, — сказал он наконец, отворачиваясь. — Бесполезно.
Помпей принял деловой вид. Даже сигарету отбросил.
— Эй, договаривай. Ты о чем?
— Ни о чем. А где твоя летучая мышь?
Меньше всего Помпей ожидал такого вопроса. Сначала он удивился. Потом обиделся.
— Ты что, издеваешься?
— Ничуть.
Лицо Помпея потемнело.
— Завтра закончим этот разговор. О мышках. Может, к тому времени у тебя в мозгу немного прояснится.
— Может быть, — согласился Сфинкс. И засмеялся. По-настоящему, без притворства.
Я вздохнул с облегчением. Наконец-то кто-то не выдержал. Выпал из образа, испортив игру себе и другим. Меня это обрадовало, хотя я не мог понять почему. Ну игрались себе люди, что в этом плохого? Я не сомневался, что сейчас все закончится, что смех Сфинкса подхватят остальные, наплевав на свои роли. Но этого не случилось.
Помпей изобразил, что разозлен, сказал:
— Ладно. Встретимся, — и утопал к Псам. Шестая окружила его, заслонив от нас.
Чуть погодя, медленно, каждый в своем музыкальном облачке, разбрелись Крысы. Ничего интересного перед Кофейником больше не намечалось. Табаки кружил на своем Мустанге, свесившись к полу и напряженно что-то на нем высматривая. Македонский выдирал из свитера нитки.
— Чего мы ждем? — спросил Горбач. — У нас тут что теперь, полевой лагерь?
— У нас здесь слюни Великого Пса! — радостно отозвался Табаки, всматриваясь во что-то неразличимое на паркете. — Так я и знал, что он где-то тут плюнул — очень уж был злой. Ненавидящими слюнями. Их, конечно, немного затоптали, не без того, но теперь можно за милую душу навести на него порчу.
— Не смей трогать всякую дрянь! — прикрикнул на него Сфинкс.
Табаки захихикал еще восторженнее.
Горбач провез мимо усеянного крошками булки Толстого, и я увязался за ними. Очень хотелось кофе. И кое о чем расспросить Черного.
Когда мы добрались до спальни, Слепого там не оказалось. Черный сидел на своей кровати. Табаки вывалил из шкафа груды каких-то мешков и коробок, и начал рыться в них, то и дело что-то примеряя и спрашивая, идет ли ему. Толстый ушиб голову о край своего ящика и заревел. Македонский перетащил на общую кровать и его.
К тому времени, как стало немного тише, Черный успел смотаться, и поговорить с ним я не успел. Я подполз к Сфинксу, который лежал с неприступным видом, закинув ноги на спинку, и поинтересовался, о каком-таком первобытном законе говорил Помпей.
До того, как я об этом спросил, все занимались своими делами, но тут сразу их побросали, подошли ближе и уставились на нас.
— Обожаю Курильщика, — бормотал Табаки, подтаскивая ко мне очередной мешок, набитый всяким хламом. — Вы только прислушайтесь, как он формулирует свои вопросы!
Горбач, сочувственно глядя на Сфинкса, передал мне кофе. Македонский повис на спинке кровати, не выпуская из рук сахарницу. Удивительно здорово эти люди умели превращать все в цирк. Должно быть, годами тренировались. Я пожалел, что не поехал за Черным сразу, как только он вышел.
Сфинкс даже не соизволил подняться. Лежал, глядя в потолок, с протезами в перчатках на брюхе. Но объяснил. Что закон, так не понравившийся Помпею, называется «Законом выбора». И закон этот такой старый, что в Доме уже никто не помнит, когда и кто его придумал. Он обязывает любого следующего ему идиота — Сфинкс так и сказал, «идиота» — умереть за своего вожака. Скажем, если намечается переворот, следующий этому закону обязан защищать вожака ценой собственной жизни. Сфинкс как будто цитировал какой-нибудь занюханный учебник. Таким тяжеловесным слогом, что до меня не сразу дошел смысл сказанного. А когда дошел, я чуть не пролил весь свой кофе. Сидевший рядом Горбач бережно придержал мою чашку. Табаки давился смехом и хрюкал как сумасшедший.
— А при чем здесь выбор? — спросил я.
— Выбор при том, что этот Закон можно было и не соблюдать. Теоретически.
— Действительно, первобытная хрень, — согласился я с Помпеем.
Табаки объяснил, что предки были люди суровые, и нехороших законов у них водилось в избытке. «Темные были времена, Курильщик, уж поверь». Он опять захихикал.
Я поинтересовался, чьих предков он имеет в виду.
— Наших, — возмутился Шакал. — Здешних.
— Наверное, когда-то думали, что такой закон избавит вожаков от слишком частых покушений, — предположил Сфинкс. — Должно быть, поначалу он даже работал. Считалось, что чем лучше вожак, тем больше народу сделает свой выбор в его пользу, а значит, тем меньше будет шансов у претендентов. Хотя могли бы и сообразить, во что это со временем выродится.
Голова Лэри вынырнула из межкроватного прохода, и водрузила подбородок на край матраса.
— Старшие на этом и погорели, — сообщил он. — У Угробища Мавра сорок человек сидело «на выборе». Ясное дело, мало кто уцелел.
Я спросил, кто такой Угробище Мавр.
— Мал ты еще знать такие вещи, — мрачно ответил Лэри и убрал голову.
Я не сказал, что в таком случае, наверное, не следовало об этом заговаривать. Я решил быть вежливым и принять в их дурацких играх посильное участие. Поэтому спросил Сфинкса, что он имел в виду, когда сказал Помпею, что «это бесполезно».
— Бесполезно было отговаривать его от драки, — объяснил Сфинкс. — Он бы меня не понял.
— А ты собирался? — ахнул Табаки. — С ума сошел? Как бы это, по-твоему, выглядело, ты только подумай!
Сфинкс сел.
— Как бы ни выглядело, — сказал он. — Надо было попытаться. Он тоже человек.
— Он придурок! — заорал Табаки. — Полный кретин!
— За это не убивают.
— Еще как убивают!
Они орали друг на друга, сблизив лица, едва не соприкасаясь носами. Как будто были одни. Как будто никого рядом не было.
— Очень даже убивают, — повторил Табаки уже тише.
Сфинкс смотрел ему в глаза на него еще некоторое время, потом отвернулся.
Я перевел дух. Большая игра достигла небывалого накала. Им почти удалось убедить меня, что все это взаправду, что они не играют, что речь действительно о жизни и смерти. Судя по лицам присутствовавших, впечатлились все.
— И что? — спросил я. — Помпея уже не спасти?
На меня посмотрели как на больного. Сочувственно и с сожалением. Таким образом заканчивались все мои попытки внести вклад в игру. Я понял, что на сегодня с меня хватит. Что я больше не в силах изображать дурачка, которого требуется просвещать.
Я сказал им спасибо. Сказал, что они помогли мне разобраться во всем, и что теперь я просто счастлив. Они вытаращились, как на совсем слабоумного.
Я пил свой кофе и больше никого ни о чем не спрашивал.
Мы ехали и шли в кромешной тьме. Медленно, как черепахи. Фонарики мало помогали. Два бледных кружочка света под колесами и куча народу наступающего друг другу на пятки, спереди и сзади. Три спотыкающиеся в потемках стаи, и нам еще повезло, что Псы на первый уже спустились. Когда мы проезжали мимо дверей спален, за ними поднималась возня, они приоткрывались, и до нас долетал шепот оставленных — таких, как наш Толстый, или чуть более вменяемых. Бедняги очень старались не привлекать к себе внимания, но все же это действовало на нервы.
Впереди у лестницы стоял кто-то, чуть ли не прожектором освещавший спуск. Я вспотел, захотелось курить. Перекресточный телевизор показался скорченной человеческой фигурой. Казалось, что наши шаги отдаются на всех этажах, и вот-вот сбегутся встревоженные воспитатели с Ящиками выяснять, в чем дело.
Лестница пахла дезинфекцией и мышиным пометом. Осветитель очень старался. Он группировал всех по шестеро, освещал дорогу до самых нижних ступенек, а затем поднимался за следующей группой.
Коридор первого этажа был намного просторнее нашего, тут запросто можно было проехать в четыре коляски, и еще осталось бы место для пары ходячих. Так что здесь мы двигались быстрее. Проехали мимо запертых дверей приемной, актового зала и кинотеатра, мимо кабинок игровых автоматов, стендов с фотографиями, шеренги огнетушителей, окошка прачечной… Спортзал оказался открыт, там уже горел свет. Дальше можно было двигаться без фонариков.
Народу в зале набилось уже битком и все прибывало, но при этом, как ни странно, было довольно тихо. Все разговаривали шепотом. Псы успели развалиться на матах, повытаскивать термосы и бумажные стаканчики и принять вид хозяев помещения, к которым все остальные явились в гости.
Сфинкс, Черный и Горбач направились прямо к ним. Слепой остался у двери. Я, как привязанный, мотался за Табаки, а он, видно, решил пообщаться со всеми присутствовавшими, так что мы раз за разом кружили по залу, здороваясь и обмениваясь всякими дурацкими фразами то с тем, то с этим, пока мне это не надоело, и я не отстал.
Помпей сидел на мате в стороне от остальных Псов и курил, стряхивая пепел на пол. На шее у него болтался пестрый жгут скрученного в колбаску шейного платка. Кожаные штаны, казалось, вот-вот лопнут под напором мускулистых ляжек. В переговорах со Сфинксом он не участвовал, и я понял, что детали Великой битвы обсуждаются без ее главных героев. Потом я сообразил, что понятия не имею, что входит в план Битвы — победа Помпея, или его поражение. А ведь это тоже наверняка заранее обговорено.
Сфинкс и Горбач с Черным вернулись. Сфинкс подошел к двери и зашептался со Слепым. Колясники шестой остались сидеть, где сидели, ходячие встали, но тоже остались возле матов. В середине зала собрались ходячие второй и третьей. Взявшись за руки, они образовали большой круг. Потом в него вклинились колясники, а самыми последними, Черный, Горбач, Лэри и Псы из шестой. Каждого из наших и Псов ставили между Птицами и Крысами так, чтобы по обе стороны стояли чужие. С включением в круг ребят из шестой он сделался похож на небольшую арену. Со стороны это выглядело довольно забавно. Как будто в Доме часто тренировались в создании такого вот круга. Как минимум раз в неделю. Я дивился на необычное зрелище, и тут меня окликнули. Оказалось, я тоже должен был занять свое место.
— Сонная тетеря! — прошипел Табаки, когда я проехал мимо него.
— Македонский-то не встал, — оправдывался я.
Табаки бросил на меня негодующий взгляд и, поджав губы, отвернулся. Меня поставили между Ангелом из третьей и Мартышкой из второй. Первый пялился в потолок и зевал. Второй ерзал, гримасничал и причмокивал губами. Рука Ангела держала мою еле-еле, а Мартышка то стискивал изо всех сил, то дергал и тряс, то чуть не отпускал. При этом создавалось впечатление, что ни тот, ни другой совершенно не воспринимают меня как человека. Я стал фрагментом общей цепочки. Не более того.
Когда перемещения прекратились, Помпей поднялся с мата, потянулся и вошел в круг, поднырнув под чьи-то сцепленные руки.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 80; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!