ХОРОШЕГО ПАРНЯ ЧИНГИСХАНОМ НЕ НАЗОВУТ 4 страница
Таким образом, Рената Литвинова покидает маленький, но исключительно внятный круг Женщин, Которые Пишут (среди них, как правило, нет блондинок, если не пришло время закрашивать седину), и вступает на цирковую арену, где рычат тигры, несмешно шутят клоуны, а блестящие гимнасты вертят сальто-мортале. Здесь работают блондинки и, казалось бы, можно выбрать свое амплуа.
Лучшим выходом для нее было бы пойти в клоунессы, но она, кажется, колеблется между дрессурой и воздушной акробатикой. Потом, клоуны все-таки рыжие и веселые…
Быть блондинкой есть добровольное превращение в цитату из текста, написанного Дитрих, Монро, Орловой, Ладыниной и tutti quanti. Блондинка, сама по себе пишущая текст, - парадокс, оксюморон, какое-то ненужное чудо, вроде говорящей лошади.
Героический шаг Литвиновой был, предполагаю, продиктован обретающейся в ней женской стихией, желающей полного осуществления в слове и деле. Это осуществление в заимствованных, но творчески преображенных формах и привело к литвиновскому парадоксу, ибо полного осуществления женственность сама по себе достигнуть не может, в мире бинарных оппозиций, во всяком случае. Я имею в виду метафизическую женственность, а не определенных женщин, которые могут достичь какого угодно жизненного успеха.
Чрезмерная, гипертрофированная женственность, идя логическим путем, вообще по обыкновению превращается в демонизм. Самый простой пример: в любой женской газете, идущей навстречу такому естественному для женщины желанию любви, публикуются рецепты колдовства, ворожбы и т.д. и т.п. И, собственно говоря, почему же нет? Если возможно завлекать с помощью грима и костюма, отчего не зарыть в полночь на перекрестке скелет жабы с левой ногой серого волка? Оно даже и экономней выходит.
|
|
|
В художественной литературе можно сослаться на великолепно изображенный процесс женской демонизации, описанный Т.Манном в романе "Иосиф и его братья", когда царица Мут-эм-энет униженно ползет на крышу с жуткими жертвоприношениями, дабы вымолить у темного божества под именем Госпожа Сука тело прекрасного Иосифа. Великий гуманист Манн сострадает такому горестному падению, но и явно отвращается от него.
Существует и другой вид женского демонизма. Как говорится, "так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце острый французский каблук" (А.Блок). Тоже ничего хорошего. Полагаю, что мужское оскудение никак не может способствовать женскому процветанию. Полагаю, что всякое слишком яркое женское цветение - явление, расположенное ближе к болезни, чем к здоровью.
В российском публичном цирке 1990-х годов, более всего ценящем неустанную деловитость и показной оптимизм, под дружные крики о гибели культуры оказывается странная фигурка на высоких каблуках, говорящая лошадь, пишущая блондинка Литвинова, с охапкой странных же сценариев об убитых женщинах и женщинах-убийцах. Нет, здесь не могло быть расчета. Парадоксальная, цитатная, пародийная женственность Литвиновой ей органична, поскольку ею создана или, точнее, ею в самой себе опознана и выявлена.
|
|
|
Литвинова эстетически оформила бытующий в жизни отважный женский типаж - это вечно одинокая и вечно при кавалерах полупомешанная провинциальная "королева Марго" в платьях "от портнихи" и с кастрюлькой бигуди на коммунальной кухне; но наша "королева Марго" искупалась в волнах мировой культуры и получила от небес искру настоящего дара: оттого ее судьба в "нашем цирке" захватывающе интересна, а ее личное поведение - эстетически значимо. Femina sapiens, пошедшая в блондинки, может своей судьбой ответить на вопрос, что делать женщине, не желающей ни равенства, ни подчинения, с неудовольствием отворачивающейся от набора слишком пошлых ролей и пытающейся изобрести какую-то одну-единственную верную тропинку на почве, столь зыбкой и неверной, что дальше-то и некуда.
|
|
|
Опыт литвиновского художественного самосознания и художественного перевоплощения имеет определенную ценность, правда, на мой взгляд, ее возможности куда больше и разнообразней уже сделанного.
В ее писательском даре есть ноты забавного юмора, иной раз отчаянно блещущего среди сумрачного текста (сошлюсь на ужасно смешную новеллу "О мужчине"); а артистизм бывает натурально и великолепно комичен. Юмор вообще прекрасно уравновешивает любые демонические соблазны (как действительные, так и воображаемые)…
Рассуждение пятое. О неизвестности
Конечно, рассуждать о неизвестности - занятие повышенного комизма; неизвестность она и есть неизвестность. Всегда удивлялась людям, которые без запинки и с ходу отвечают на любой вопрос. Я прибегла к методу кругового хождения вокруг избранного объекта, ибо живущее в Ренате Литвиновой недоумение и удивление перед миром мне представляется более важным и ценным, нежели чеканные формулы. Когда человек спрашивает там, где все хором отвечают, у него есть шанс додуматься-достучаться до неявного, потаенного смысла вещей. "Темный лик" литвиновского мира написан неплотно, небезнадежно: есть в нем и паузы, провалы, зоны умолчания, в которых неизвестно что, а потому оставляю читателя рассуждать далее самостоятельно.
|
|
|
№ 14» Режиссер - фильм - критик» Сергей Эйзенштейн. Автобиография
Описание жизни, сделанное автором
Татьяна Москвина
То, что может сделать Олег Ковалов, наверное, может сделать только он. Ну, предположим, есть еще один человек где-нибудь в Германии, который знает наизусть всю мировую кинематографию, и если ему для монтажа нужен, скажем, кадр, где есть стреляющая пушка, то он моментально вспоминает сорок два фильма с подобным кадром… Но мне что-то кажется, нет такого человека и в Германии… Олег Ковалов - наш добрый товарищ, и мы знаем, что, кроме искусства кино и родных детей, его, пожалуй, больше ничего решительно не волнует.
Итак, что за историю поведал нам автор? Это весьма трагическая история. Это история человека, созданного по образу и подобию Божьему и восставшего против Отца. Сергей Эйзенштейн родился в тишайшем городе Риге, в добропорядочной интеллигентной семье. Его отец - архитектор. Ничего ужасного в его постройках нет. Причины ненависти Эйзенштейна к отцу ирреальны, они находятся за гранью действительности. Это экзистенциальный бунт, предвосхищенный Ф. М. Достоевским. «Возьми обратно свой билет, приятель Отец. Не желаю я с тобой, допустившим столько ужаса, столько слез и столько крови, и связываться. Я построю свой мир! Без тебя!» Снова и снова мы всматриваемся в симпатичное, умное, совершенно обыкновенное лицо - лицо гения. Ему была уготована необычная судьба, великая миссия. Он рассказал нам о мире, который человек пытался построить без Отца. А с кем же тогда? А известно, кто приходит, когда уходит Отец. Приходит его Первый ученик.
Приходит тот, кого опьяняет насилие. Тот, кто обожает видеть реки человеческой крови. Тот, кто дал залп «Авроры». Тот, кто руководил восстанием на «Броненосце Потемкине», а затем подавлял его. Тот, кто заморочил голову рабочему классу байками о его величии, заманил на «Стачку», а потом предал и бросил под нож. Тот, кто неслыханно порезвился в Великом Русском Октябре, а потом полетел в Мексику, там ведь пожарче будет. Тот, кто нашептывал Ивану Грозному о том, что ему все позволено. Да, тот, кто плясал с опричниками и с разудалой безумной яростью и отвагой глядел на нас, смирных зрителей, из глаз молодого Михаила Кузнецова! Не зря Олег Ковалов так трепетно относится к искусству кино, которое, как всем известно, «запечатленное время». Не случайно он, как завороженный, все всматривается и всматривается в ушедшую эпоху, Великую Эпоху Великого Обмана. Он хочет понять, и понимает. Понимает, к кому пошел на службу величайший человеческий гений, Сергей Эйзенштейн…
В начале фильма есть кадр, когда женщина рождает ребенка. Так прямо и показано, как мы приходим на свет. Во время просмотра фильма на фестивале «Кинотавр» в зале раздались на этом месте испуганные восклицания. «Интересное дело! - возмутилась я. - Как будто мы все каким-то другим путем появились, а! Делать можно, а смотреть, что, нельзя?» - Я рассказала это Олегу. И он тоже возмутился: «Вот именно, говорит. Я этого всю жизнь понять не мог: почему можно показывать, как человека убивают, и нельзя - как его зачинают и рождают? Глупость неслыханная…» Верно, товарищ. С Богом все можно, а вот без Бога ничего нельзя. Киноведческий кинороман Олега Ковалова об Эйзенштейне - уникальное тому подтверждение. Сергей Эйзенштейн был одарен редким благословлением - как писал Томас Манн, «двойным благословлением, благословлением горних высот и благословлением бездны, лежащей долу». Как говорят в народе - и Богу свечка, и черту кочерга. Он послужил Им обоим. Он пошел до конца. Он создал величайшую мифологию XX века - мифологию Анти-христианства. Эту загадку и разгадал, наконец, Олег Ковалов, давно и напряженно вглядывавшийся в лицо Русской Революции против Отца. Неужели все это было неизбежно? Да. Это было неизбежно.
№ 14» Режиссер - фильм - критик» Ревизор
Как важно быть актером
Татьяна Москвина
Когда я впервые услышала, что некто Сергей Газаров берется экранизировать «Ревизора», то изумленно вопросила: «Кто разрешил?». Узнав, что в фильме снимается Н. С. Михалков (Городничий), заметила следующее: «Мне все ясно с этой картиной. Все, что относится к Никите Сергеевичу, поставит себе сам Никита Сергеевич, а остальное будет - выноси, Божья матерь».
А оказалось - нет, не все ясно, и, пожалуй, Тот, Кто «разрешил» Газарову поставить «Ревизора», был скорее прав, чем виноват.
«Какие у вас актеры! Боже, какие актеры…» - с хорошей смесью восхищения и тоски сказала Кирси Тиккиляйнен, «министр кино» Финляндии. Да, такие у нас актеры. Изумительные. Необыкновенные. Каких на свете больше нет. Верно заметила Нина Русланова Микеле Плачидо: «Таких актеров, как ты, Микеле, у нас до Москвы раком не переставить». Сергей Газаров сам из актеров и любит актеров. Это в высшей степени верно. Простим ему за это излишнюю напористость, шумную театральщину, неразборчивость в выразительных средствах, некоторую безвкусицу в области комического - которая, то есть область комического, все-таки ему доступна. Согласимся, что «Ревизор» Гоголя-Газарова - это смешно. Иногда - гомерически смешно.
Газаров не ставил себе целью представить «Ревизора» как трагедию русской государственности или фантасмагорию мистической русской жизни. На сегодня такие подходы, пожалуй, не годятся. Нет больше трагедий у русской государственности, и русская жизнь перестала быть фантасмагорией. Страшная русская сказка закончилась. Наступила действительность. И здесь желание Газарова сыграть «Ревизора» легко, задорно, шаловливо, с блеском, как именно комедию или даже скорее водевиль, оказалось подходящим и правильным. Получилась история о том, как весь город сошел с ума, потому что Петр Иванович Бобчинский, он же Добчинский (Авангард Леонтьев), известный городской сумасшедший, страдающий раздвоением личности, заразил почтенных, хитроумных, собаку съевших на ревизорах чиновников своим сумасшествием. Долее всех сопротивлялся безумию Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, олицетворение хитроумия и проницательности (Н. С. Михалков).
Здесь я прерываю поток своей критики, дабы воззвать от имени Родины-матери к Никите Сергеевичу Михалкову: «Никита вы наш Сергеевич! Вы гениальный актер! Бросьте все к черту! Играйте! Как можно больше! Играйте все подряд!» Как известно, великая цель рождает великую энергию. Михалков задал себе великую цель: переиграть всех молодых актеров поколения, идущего на смену. И ему это удалось. На сегодняшний день он не переиграл только Олега Меньшикова. Но с этим ему придется смириться. Зато их «дуэль» в «Утомленных солнцем» составила славу русского искусства. Сражайтесь дальше, товарищи. Публика ждет.
Михалков играет блистательно, остроумно, разнообразно, это буквально фейерверк интонационный и мимический. Ни одного повторяющегося выражения лица. Ни одной банальной интонации. Все неожиданно. А вот с Евгением Мироновым проблема. Он одарен чрезвычайно, и эта роль - абсолютно его роль. Однако впечатление такое, что смотришь замечательного актера в коронной роли, но на неудачном спектакле. Местами отлично, а в общем - не то. Какое-то непопадание в мелодию собственного образа, наигрыш, фальшь, пережим. Понятно, что это легкомысленный, испорченный, но гениально влюбленный в жизнь, доверчивый и незлой мальчишка. Это славная трактовка Хлестакова. Но не слишком удачная по исполнению. Жаль! Надо бы Миронову обязательно сыграть это в театре. Олег Янковский, не снимать Вас - преступление. Какой Вы там президент Кинотавра, вы сами Кинотавр и Президент. Это надо было умудриться в небольшой роли Ляпкина-Тяпкина сотворить такую хитрюгу, подлюгу, гадину, и притом полного кретина, изображающего великого мудреца и со значительной миной рассуждающего о политике. Точно, умно и остроумно.
Трогателен Зиновий Гердт (Хлопов), довольно забавна Анна Михалкова (Мария Антоновна), про которую злые языки плетут, что она не актриса. Нет, актриса, только не экзистенциальная героиня, а характерная. Марина Неелова (Анна Андреевна) - напротив того, не характерная, а экзистенциальная героиня, но держится в роли стойко, и от сцены художественного свиста в ее исполнении наворачивается слеза (от смеха).
Да, странное кино этот «Ревизор» - как бы не существующий в природе театральный спектакль, снятый на пленку. Но мы хотя бы понимаем, благодаря ему, как важно быть актером, как им нужно быть.
Великолепный образчик фауны неизученного материка русско-советской массовой культуры - теплого, гуманного явления, окоченевшего под ледяными ветрами «перестройки». «Бременские музыканты» Ливанова-Энтина-Гладкова открыли серию мюзиклов семидесятых годов.
Отважный трубадур и прекрасная принцесса стали архетипической парой для массового производства молодых героев на сцене и на экране. Осел, кот и петух также сильно расплодились и размножились.
Национальная стихия в «Бременских музыкантах» выступала в виде тройки разбойников, срисованных с комического содружества Вицин-Никулин-Моргунов, и песенка у них была соответствующая. В положительных героях чувствовалось сильное влияние идеологии хиппи. Эта ключевая песня с ее знаменитым «нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свобо-о-ды!!!» была единственной откровенно лирической. Все остальное являлось либо пародией, либо стилизацией: песню разбойников Анофриев пел явно под Высоцкого, трубадурово «куда ты, тропинка, меня привела» - под Хиля и так далее. «Бременских музыкантов» любили простодушной, искренней и всенародно-детской любовью, совершенно не выделяя их стилизованность и пародийность в отдельную проблему - просто все эти шуточки составляли ход игры, повышали градус юмористического оживления и оттеняли заложенный в сем милом творении свободолюбивый смысл.
Да, о чем ни заговори в связи с искусством семидесятых, речь обязательно пойдет о свободе.
Жалкие люди в лохмотьях, выкрикивая что-то по-русски, убого дергались под музыку, знакомую до сладких слез… Так закончила свое существование «рашен дрим», мечта идиота - «Иисус Христос - суперзвезда» в России и на русском языке. Даже не помню, кто пару лет назад в Питере похоронил эту мечту, как его была фамилия, но только провал был сокрушительный и оглушительный. И не надо говорить: «вот если бы другая труппа, другой режиссер…». Лучше сознаться: не звучать этому по-русски. «Иисус Христос - суперзвезда» - вещица глобально нерусская. За то и любили.
Наш кроткий Христос, трактованный Достоевским и Булгаковым, конечно, не возроптал, потеснившись в сознании и освобождая место для молодой, наглой, красивой и презрительной «суперзвезды». Самозванец почти не притворялся и не скрывал своего абсолютно неевангельского происхождения. Суперопера принесла нам комплекс идей и ритмов, который, пожалуй, только сейчас начинает заявлять о себе в полный голос: личность и толпа, волевой лидер и масса. Иисус Христос в опере есть символ тотальной популярности, поскольку он соединяет в себе все ее четыре источника: проповедник, политик, целитель и поп-звезда. И его трагедия - трагедия популярности, то есть добровольной проституции. Тот, кто впервые услышал оперу в раннекомсомольском возрасте, воспринял ее, полагаю, чисто энергетически.
С каждым ударом воображаемого топора, сколачивавшего воображаемый крест, неведомые токи впивались в мозг: непостижимым образом любовь к «суперзвезде» превращалась в любовь к себе, тоже воображаемому: молодому, властному и презрительному. Эпатаж и кощунство супероперы, явные для христианского сознания, в стране фасадно-атеистической, всеядно-религиозной и сектантской не воспринимались вовсе. Напротив, даже такое существование «Иисуса Христа» было на свой лад благом. А если отбросить евангельский маскарад и увидеть в опере именно то, что там и было истинным, - и по сию пору очевидно: шедевр, решительный шедевр.
Как жанр «Иисус Христос - суперзвезда» не привился - русской рок-оперы не было и нет. Привился - как идея и стиль поведения рок-юношей второй волны.
В старых партийных документах встречалось чудесное выражение: «Трудно переоценить…». Долго не давалась мне его тайна - что ж трудного в переоценке? - пока не задумалась о значении трех китов свободной песни в духовном становлении мыслящего пролетариата семидесятых годов. Вот именно что - «трудно переоценить». Все попытки как-то уесть Высоцкого или покусать Окуджаву удивляют своей бессмысленностью. К чему это? Дело-то сделано.
Существуя вместе, Высоцкий - Галич - Окуджава прекрасно дополняли друг друга, составляя некоего всеобъемлющего певца-поэта, владеющего многообразными оттенками настроения - от тоски по Прекрасной Даме до сокрушительной политической сатиры.
Каждый из них и все они вместе - отвоевали у действительности и обжили до совершенства домашнего уюта - суверенное пространство свободно льющегося голоса. Для меня святая троица поющих поэтов семидесятых - это время появления их в моем личном сознании - замечательная иллюстрация к пушкинскому высказыванию о том-де, что «смех, жалость и ужас суть три струны нашего воображения». Где Высоцкий - смех, Галич - ужас, Окуджава - жалость. Героическое и пафосное выношу за скобки, поскольку героическое у них совпало по направлению. И пафос был тоже один на троих.
Вчерашний день? Разумеется. Нынешние «циники» в разгар застолья скорее со смехом запоют «Огней так много золотых на улицах Саратова», чем «Виноградную косточку…», а уж «Возьмемся за руки, друзья…» из них не выжмешь, кажется, под угрозой расстрела. Галича хором не затянешь, и слушать его ни к чему (давно вошло в состав памяти). Высоцкий, утекший безвозвратно к «народу», много лет символизирует массовую русско-советскую некрофилию.
Интересно, какая участь ожидает тройку голосов, определившую звучание восьмидесятых: Гребенщиков - Кинчев - Цой.
Случайно по ТВ: унылый мужчина, рассуждая о неурядицах своего придурочного мира, обмолвился, что-де «на свете существуют 163 страны».
Это почему-то задело меня за живое.
Взяла бумажку с карандашом и с ходу написала - семьдесят…
Помучившись с полчаса, добавила еще пятнадцать. Получилось восемьдесят пять (это вместе со всякими Сап-Маринами и Буркино-Фасолями!). Однако семьдесят восемь стран…где они? И какой мне, собственно, прок от перечисленных восьмидесяти пяти? И к чему путешествовать? И какая нам польза от реальности?
В шестнадцать лет на моей карте мира имелось три страны: Таинственная Россия (страна рождения и проживания, известная ныне как «рублевая зона»)
Свободная Америка и
Прекрасная Франция. Belle France.
И знаете - на жизнь хватало.
Сейчас, конечно, уже не так бьют по мозгам галошей насчет «этих семидесяти лет». В эти семьдесят лет, однако, творились чудесные вещи. Чуковский перевел «Тома Сойера», Шварц написал «Золушку». Для чего-то страну покрыли сетью таинственных «спецшкол» с «преподаванием ряда предметов на энском языке». Спрашивается, к чему вели все эта чтения Диккенсов и Мопассанов «на языке оригинала»? -Творился огромный жест Спасения, с трудом, и с муками, и с ошибками, и не идеальными людьми - но с идеальной целью. Каждый из нас ухватил свой кусочек этого Жеста.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 65; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!