ДНЕВНИК, НАЙДЕННЫЙ В ЗВЕЗДОЛЕТЕ 47 страница
ТУПИК
– Послушай, Павел, я так больше не могу, – Олаф с остервенением швырнул на диван бластер и плюхнулся в кресло.
Павел отложил в сторону только что вытащенные из вскрытого сейфа документы, которые он еще не успел просмотреть, и вопросительно взглянул на Олафа.
– В чем дело, старина, что тебе не нравится?
– Все не нравится! Все!
– Все – значит ничего. Не можешь ли конкретнее?
Павел догадывался о причине недовольства своего соратника. Его самого беспокоило положение дел, вернее, их результаты. Все поворачивалось как-то не так, как ему хотелось. Он искал ответ на мучившие вопросы, но не находил. Появилась тягостная неопределенность.
– Вот видишь, – прерывая затянувшееся молчание, сказал Павел. – Ничего конкретного ты не можешь предложить.
– Хорошо, я задам тебе один вопрос: для чего мы все это делаем? Вернее, для кого? Мы громим виллы и усадьбы. Я уже сбился, какая эта по счету. Не говорю о тех подонках, которых мы отправили к твоему старому знакомому Генриху. Туда им и дорога. Но что мы видим? Мы врываемся, освобождаем людей, которые не понимают, зачем мы пришли и что им теперь делать после смерти хозяина. Кто будет кормить их? Я уже не говорю о полудебилах с подрезанными мозгами. А что делать с этими девицами, которых мы лишили хозяина? Они ничего не умеют делать. Оставить на произвол судьбы? Что с ними будет? Их тотчас заберут в бордель или, еще хуже, подрежут мозги и отправят на фабрику. Взять их с собой? Но мы сами чаще голодаем на своих базах, чем наедаемся досыта, едва обеспечивает питанием детей, освобожденных из школ.
|
|
|
Скажи, у тебя есть программа или хоть какая-то реальная конечная цель? Или ты думаешь вот так мотаться от одной виллы к другой? Скажи, что это нам дает? Мы, правда, приобрели немало оружия, денег, ну а дальше что? Что дальше?
– Ты все сказал?
– Все.
– Тогда ответь мне на один-единственный вопрос: чем наши нынешние действия отличаются от прежних? Почему ты тогда ничего не говорил, не протестовал, а напротив, сам первым шел на любое, самое рискованное дело?
Дверь отворилась и вошла Ирина. На ней был защитного цвета комбинезон. Светлые волосы убраны под берет, в руках бластер.
– Ребята спрашивают, когда мы уходим? – обратилась она к Павлу. – И что делать с девушками?
– Подожди, сейчас решим. Я еще не просмотрел бумаги. Тут есть, кажется, интересный документик для нашего друга Дика.
– Можно подумать, что мы работаем на Дика, – раздраженно вскинулся Олаф.
– Почему бы не помочь ему против общего врага?
– Ах, вот как? Общий враг? А твой Дик – Друг, что ли?
– Почему друг? Такой же враг, но с ним пока союз. Ты не ответил мне на вопрос, чем наши действия отличаются от прежних, когда мы не имели ни оружия, ни денег?
|
|
|
– Прежде всего – масштабностью. Подожди, не перебивай. Именно масштабностью. Раньше что? Мы радовались, когда нам удавалось спасти от селекции сотню детей. Мы видели в них надежду на будущее…
– Ну, а сейчас что? Не видим?
– Сейчас мы их освобождаем тысячи и не знаем, куда девать. Наши базы уже ими переполнены. Их нечем кормить.
– Значит, надо строить новые!
– Согласен! А кто их будет строить? И потом, главное, как решить вопрос с продовольствием?
– Покупать у фермеров.
– Фермеров? Как бы не так! Они не хотят иметь с нами дело. Ведь что получается? На каждой ферме работают несколько человек низшего класса с разрушенными центрами агрессии, фактически – рабы. Фермеры хорошо понимают, что мы хотим поломать эту систему. А их она вполне устраивает. Ведь не кто иной, как фермеры, первые сообщают в полицию о наших акциях. Я к чему все это говорю? Без поддержки среднего класса мы ничего сделать не сможем. Скоро против нас выступят армейские части, наши базы будут разгромлены с воздуха.
– Что же ты предлагаешь?
– Если бы я знал! – в голосе Олафа звучало отчаяние. – Если бы я знал! – повторил он. – У меня ощущение безвыходного положения.
|
|
|
Я не хочу тебя обидеть, но сдается, нас просто использовали в каких-то целях.
Мысленно Павел не мог не согласиться с Олафом. Но согласиться – значит прекратить борьбу. Что он скажет тем, кто поверил ему и пошел за ним? Казалось, все ясно: наращивать силы, создавать новые базы, растить поколение борцов из освобожденных детей. Но Олаф прав. Дело не только в обеспечении детей питанием и всем необходимым. Эти трудности можно преодолеть. Вот с армией им не справиться – это уж точно. Скорее всего, их зальют бинарным газом. Не помогут и бластеры, дальность поражающего действия которых не превышает двухсот метров. Застигнутая врасплох элита скоро придет в себя, и тогда…
– Страшная, ублюдочная система. Кажется, она уже до того идиотская, что тронь ее и она развалится, а как дело доходит до конкретного действия… – Олаф замолчал, подыскивая слова.
– Как мираж, – подсказала внимательно слушающая спор мужчин Ирина.
– Вот-вот! Это какой-то монстр, которого нельзя поразить ничем. Я слышал, на Земле когда-то ходили огромные ящеры, которые не имели ни врагов, ни соперников, их ничем нельзя было взять, пока они сами не передохли от недостатка пищи. Может быть, наша система и есть такой ящер?
|
|
|
– Новый тип рабовладельческого общества, – снова подала голос Ирина, – в котором рабы не понимают своего рабства и поэтому лишены всякой возможности протестовать и противодействовать рабовладельцам.
– Мечта основателей мирового фашизма! – Олаф вскочил с кресла, в котором сидел, и взволнованно заходил по комнате. – Понимаете, в чем соль? Народ разделен биологически. Те, кто мог бы считать себя обездоленными, не понимают этого, а остальные, так или иначе, существуют за счет обездоленных. Одни живут в умопомрачительной роскоши, но и другие, я имею в виду средний класс, в общем, довольны своим положением. За раба некому заступиться, так как он становится рабом в детском возрасте, и у него нет ни отца, ни матери. Суррогатная мать, которая сама раба, не испытывает привязанности к своему ребенку, так как его сразу же у нее отбирают, а истинные родители даже не подозревают о его существовании. Мать не знает отца, отец – матери, и оба не знают, кто их сын или дочь.
– Когда я была в питомнике, – вспомнила Ирина, – мы гуляли в небольшом саду, окруженном забором из металлических прутьев. К нам тогда часто через забор заглядывали мальчики, те, – пояснила она, – кому повезло родиться от настоящих родителей. Они швыряли в нас камнями и кричали: "Пробирки! Пробирки!" Это так нас дразнили. Сначала мы не понимали, почему нас так дразнят. Потом, конечно, узнали, что оплодотворение яйцеклетки происходит в пробирке. Оплодотворенное яйцо вводят в матку суррогатной матери. Мы все вот так и появились на свет, не зная, кто наши родители. Те, кто нас покупал, подписывали обязательство не чинить препятствий к сдаче яйцеклеток купленной рабыни. Возможно, где-нибудь в питомнике растут и мои дети.
Я, как вы знаете, каждый раз веду беседы с "освобожденными" девушками. Очень немногие из них предпочли свободу и лишения унижению и сытости. Большинство всегда растеряны случившимся, и, чаще всего, когда до них доходит смысл происшедшего, недовольны, а иногда и проклинают нас – своих освободителей. Поймите их правильно. С самого раннего детства их так воспитывали, воспитывали по умело созданной программе. Они не представляют другой жизни и себя в другой роли. Малейшие ростки человеческого достоинства и женской гордости тщательно вытравлялись в школе. За малейшее непослушание нас жестоко пороли. А иногда и просто так, теперь я понимаю, с какой целью. Кроме эротики, техники угождения в постели, нас ничему не учили. Чего же вы от них хотите? Сейчас обрадуются и побегут к вам в дебри Севера, в землянки и хижины?
– Но ведь ты сама… – Павел посмотрел ей в глаза. – Ты сама ведь смогла побороть в себе рабыню.
– Да, смогла. Но это произошло благодаря ненависти. Не всем попадается такой садист, как попался мне. Сначала была ненависть. Страшная биологическая ненависть. Так ненавидеть может и собака своего мучителя. Достоинство появилось потом, после того, как я почувствовала себя отомщенной. Помнишь, что я сказала, когда увидела тот кисель в ванной, в который превратился мой мучитель. Я сказала: жалко, что он умер сразу, что не почувствовал, как его разъедает щелочь. Эта ненависть и удовлетворение мщением разбудили во мне чувство, которое так тщательно уничтожалось, чувство достоинства. Но это уже потом, в поселке. Мне было вначале странно, что ко мне относятся с уважением, что меня называют на вы, целуют руку, провожают, подают пальто. Потом привыкла.
– А если бы не было ненависти, то есть, если бы Генрих не был таким садистом? – спросил Олаф.
– Я была бы такой же, как они. Даже, возможно, довольна своей судьбой. Ведь ничего другого я не знала. Вот, например, Мария. Она ведь даже любила Александра – своего хозяина, несмотря на то, что у того были еще другие женщины. Все это заложено в системе воспитания.
– То, что ты рассказываешь, – общеизвестно, но все равно страшно, – сказал Олаф.
– Страшно для меня, для тебя, понявших и вставших на путь борьбы, но воспринимается как само собой разумеющееся этими девушками, искалеченными воспитанием, этими мальчиками и мужчинами с бритыми головами, искалеченными операциями на мозге, и фермерами, которые держат их в хозяйстве в качестве рабов. Да, может быть, и другой частью населения, получающей от их каторжного труда за баланду и алкоголь сновидений немалую часть материальных благ.
– Я читал древние книги, – задумчиво начал Олаф, – там говорилось о конечном торжестве разума и прогресса и даже о неизбежности этого. Людей погубила вера в предопределенность прогресса и торжество добра. Наши предки не учли, что история делается человеком, и каким будет он, такой и она. Наши предки допустили трагическую ошибку, которая и привела к полной социальной катастрофе. Мы попали в тупик, из которого нет выхода. Грозит всеобщая деградация. Но до каких границ? Не знаю. Может быть, и до каменного топора. Хотя нет, элита скорее забудет письменность, чем технику операций на мозге. Наши предки сделали одну-единственную ошибку: позволили пройти фашизму, клюнули на его обещания всеобщего рая. И человечество зашло в ловушку, как тот безмозглый линь в мережу, позарившись на кусок каши.
Если бы была возможна машина времени! Вернуться бы в то далекое прошлое, рассказать им все о нашем "прекрасном" будущем, да крикнуть бы на всю планету: Люди! Опомнитесь! Что же вы с собой делаете?!
– Тебе бы не поверили, – сказал Павел.
– В том-то и дело! Я сам думаю, что не поверили бы.
– Что же ты предлагаешь все-таки? Отказаться от борьбы, потому что наши предки завели нас в тупик?
– Ты же знаешь, Павел, я буду с тобой, – ответил Олаф. – До тех пор, пока нас не перережет луч бластера или мы не задохнемся в облаке ядовитого газа.
Он с минуту молчал, потом заговорил уже тише:
– Только мы будем следовать уже не своему разуму, а чувствам и эмоциям. Знаешь, в математике есть такие задачи, которые не имеют решения. Мы и есть тот самый случай, когда решения нет. Мы будем истреблять элиту, истреблять беспощадно, потому что иначе мы не можем поступать, пока она сама нас не истребит. Потом появятся другие. Они будут действовать так же, и их постигнет та же судьба. Это тупик, Павел!
ЧАСТЬ II
НЕОГУМАНИСТЫ
ПРОЛОГ
– Я прочел ваш роман, Сергей Владимирович, – Северцев снял очки и с интересом посмотрел на Сергея. – Когда вы только успели? Вы хотите его опубликовать? Что ж, любопытно, очень любопытно! Роман-предупреждение, так я понял?
– Совершенно верно, хотя дело не в этом и не по этому поводу, то есть не по поводу его публикации я хотел бы с вами поговорить.
– Я так и понял вас. Вы, конечно, можете его опубликовать, меня даже несколько удивило, почему вы его принесли мне.
– Об этом и будет речь!
– Понял, Я только позволю себе задать вам ряд вопросов по содержанию. Вы не возражаете?
– Пожалуйста.
– Первый вопрос. Вы упоминаете Каупони. Это какой Каупони? Владелец кинематографических фирм?
– Да!
– У вас есть основания? Насколько нам известно, Каупони весьма уважаемый человек, своего рода крупный меценат, жертвующий большие средства на университеты. Я опасаюсь, что у вас будут крупные неприятности. Он, в конце концов, подаст на вас в суд и выиграет его. Вы знаете, чем это для вас может кончиться? Крупным штрафом, который поглотит все ваше теперешнее состояние. Может быть, вам лучше изменить имя основателя этого вашего, ох, простите, не так хотел сказать, ну, словом, вы меня понимаете, фашистского мирового государства? И второе, – он жестом дал понять, что еще не все сказал, – вы пишете о церкви как союзнике неогуманистов. Откуда вам это известно? Не спорю, церковь выступает за общедоступность СС. Но это же естественно. Почему вы пишете о заговоре церкви и неогуманистов? Это может стоит вам еще больших неприятностей.
Словом, мое мнение, если оно вас интересует (а оно так и есть, иначе бы вы не принесли мне вашу рукопись) – вам следует внести некоторые незначительные изменения в ваш роман. Вы согласны со мной?
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Дело в том, что роман написан не мною…
Северцев посмотрел на Сергея с крайним удивлением.
– Позвольте! Но ведь здесь, – он перелистал страницы, словно хотел убедиться, что не ошибся, – стоит ваша фамилия и имя? Ничего не пойму! Кто же автор и почему вы поставили свое имя? Это как-то…
– Неэтично? – вы хотите сказать. Автор уступил мне право, вернее, он просил меня поставить свое имя. Что касается первой части вашего вопроса, то это и является главным предметом нашего разговора.
– Я внимательно слушаю.
– Автором является СС! И это не роман, как вы изволили заметить, а модель. Причем, модель большой достоверности. СС теперь, как вы знаете, сама вводит в себя информацию. Я вам об этом сообщил, когда вернулся в общий зал после контакта с СС. Ей, очевидно, известно больше о скрытых процессах в нашем обществе…
Он не договорил, так как Северцев, несмотря на свойственное ему самообладание, не выдержал и, вскочив, чуть ли не закричал:
– Ради бога! Не шутите! Это вы серьезно?
– Более, чем когда-либо. Сядьте и успокойтесь. Я вам все объясню. Дело в том, что СС не только вводит в себя информацию, но имеет недоступные нам и пока нашему пониманию каналы, по которым она черпает информацию. Вы это можете допустить?
– Вполне допускаю. Мы уже поняли раньше, а после вашего с ней контакта окончательно убедились, что СС стала самостоятельной. Вы заверили, что это не грозит человечеству, вернее, передали ее заверения в этом. Откровенно говоря, мы чувствуем себя довольно неуютно, но со временем привыкнем.
– Ну, так вот! По данным СС, человечеству грозит сейчас именно то, что я, простите, она, описала в "романе", вернее, будем точны, в модели. Экстремистские группы отнюдь не разгромлены, как вы тут себя самоуспокаиваете, а набирают силы. Разве вас не настораживает рост наркомании, террористических актов, похищения людей? Во главе всей организации стоит известный вам Каупони. Организация глубоко законспирирована. Арест Каупони ничего не даст…
– Да мы и не сможем его арестовать. На основании чего, каких фактов? Этого романа?
– Естественно, нет!
– Скажите, а сама СС не может вмешаться?
– СС не будет непосредственно вмешиваться в социальные процессы. И это она объясняет тем, что могут произойти необратимые изменения в худшую сторону в ней самой, да и человечество тогда потеряет свободу социального развития, что приведет к его деградации.
– Понятно! Следовательно, – догадался Северцев,– СС избрала вас своим посредником.
– Совершенно верно! Но, разрешите продолжить. Союз неогуманистов с религиозными группами, поймите, я выражаюсь осторожно, не хочу бросать тень на всю церковь и ее служителей, среди которых большая часть честных людей, союз этот уже можно считать свершившимся фактом. Экстремистские группы и связанные с ними группы церковников, спекулируя на заветном желании каждым человеком бессмертия, собираются, используя систему выборов, добиться власти. Впрочем, об этом пишется в романе. Если можно было бы обнародовать факт выхода СС из-под контроля…
– Исключено! – быстро возразил Северцев. – Непредвиденные и непредсказуемые последствия всеобщей паники…
– Разрешите закончить. Если это было бы возможно, то можно было бы снизить накал страстей, вызванный всеобщим желанием доступности СС. Сама СС проанализировала такой вариант и не отвергла его. Во всяком случае, такое сообщение требует длительной и тщательной подготовки.
Северцев задумался и долго молчал. Сергей не мешал ему думать. Наконец его собеседник прервал затянувшуюся паузу.
– Если бы кто-то другой, кроме вас, Сергей Владимирович, сообщил бы мне такое, я бы принял его за… – он замялся, подыскивая слово, – мягко говоря, за фантазера.
– Вернее, сумасшедшего. Охотно верю.
– Теперь я вижу, что все изложенное в романе приобретает ужасающую реальность. Должен сказать, что мы так и не нашли пока выхода из генетического кризиса. Между тем в романе он решается, но какой ценой!
– Вот именно! Какой!
– У вас, – Северцев посмотрел на Сергея с надеждой, – есть предложения?
– Сложный вопрос. Однозначного решения здесь нет. Вы сможете изменить законодательство, ввести чрезвычайное положение и поставить экстремистов вне закона?
– Увы, нет. Такое вообще не предусмотрено законодательством. Не говоря уж о том, что все это можно провести только через референдум. Скорее всего, он бы не состоялся. Необходимы неопровержимые факты, а у нас их нет. Мы не имеем даже возможности добыть такие факты. Наше демократическое законодательство четко охраняет права каждого члена общества, в том числе и преступника, до тех пор, пока суд не докажет, что он преступник. Я понимаю, это величайшее достоинство демократического общества, но одновременно и его слабость. Однако, если взвесить на весах то и другое, то достоинства превышают слабость, ибо, если отказаться от гарантий, которые дает общество каждому его члену, то гарантии исчезают и в отношении самого общества. Вы меня поняли?
– Прекрасно понял. Я и не ожидал другого ответа.
– Как добыть факты? – задумчиво проговорил Северцев. – Это в вашем романе только мнемограмма снимается быстро и безболезненно. В принципе, мы уже близки к такому решению. Но пока это удается только при введении в мозг электродов и электрической его стимуляции. Применение мнемограммы при допросе для получения доказательств исключено сейчас и, возможно, никогда не будет разрешено.
Сергей усмехнулся.
– Да это я так, – сказал он, заметив недоуменный взгляд Северцева. – Представьте себе такую картину. Вы находитесь на краю пропасти. Вас медленно подталкивает в пропасть ваш случайный спутник. Он слабее вас, и вы одним ударом кулака можете свалить его. Но вы этого не делаете, так как бить человека - не в ваших принципах…
Северцев улыбнулся впервые за все время их разговора.
– Аналогия подходящая. Но здесь один нюанс. В вашем примере я точно знаю, что меня толкают в пропасть. И тут уж я могу изменить своему принципу. Здесь же толкают в пропасть все человечество, и оно должно это знать. Все человечество должно это знать. Вы понимаете?!
– Вот о чем я и говорю, к чему все это и веду!
– Но, позвольте, как же оно узнает? Мы опять возвращаемся на круги своя, к самому началу, где и как мы добудем факты?
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!