Книга 2. О знаках и языке вообще, о качествах, необходимых для изъяснителя Св. Писания, и о препятствиях и пособиях к изъяснению оного

 

 

 

1) Говоря о предметах, я предварительно заметил, что в них надобно искать только того, что они суть сами в себе, а не того, что они еще могут означать. Приступая теперь к исследованию о знаках, я замечу наоборот, именно: здесь надобно смотреть не на то, что такое знаки сами в себе, а только на то, что они суть знаки, т. е. что ими означается. Ибо знак вообще есть предмет, который, сверх собственного вида (species) или формы, действующей на наши чувства, возбуждает в уме нашем представление других известных предметов, так, например, увидевши след, мы представляем себе животное, которое проложило этот след, увидевши дым, воображаем огонь, произведший его, услышав вопль животного, заключаем о внутреннем состоянии его, услышав звук трубы, воины уже знают, что им делать - идти ли вперед, или отступать, или что-либо другое производить по правилам военной науки.

 

2) Знаки вообще суть двоякого рода — одни естественные, другие искусственные (условные) (data). Естественные знаки суть те, которые кроме представления о себе возбуждают в нас понятие о другой вещи, сами по себе, а не по чьему-либо произволу, соединившему с ними значение сей вещи; таков, например, знак «дым», предполагающий огонь. Ибо не от произвола человеческого зависит то, что первым всегда предполагается последний, но по опыту и наблюдениям люди узнали, что, где есть дым, там есть и огонь, хотя бы виден был один только дым. К сему же роду знаков относится и след проходившего животного, и вид человека, разгневанного или опечаленного, без всякого со стороны его желания обнаруживающий внутреннее, скорбное состояние его и другие движения души, выражающиеся на лице нашем тогда, когда мы и не думаем выражать их. Впрочем, о знаках естественных я не намерен теперь подробно рассуждать и коснулся их здесь только потому, что они вошли в главное разделение трактата моего, почитая достаточным сделанное теперь о них замечание.

 

3) Знаки искусственные или условные суть те, которыми существа живые по взаимному согласию выражают свои душевные движения, чувствования и мысли. Цель употребления их состоит в том, чтобы посредством их передать и напечатлеть в душе другого то, что находится в уме человека, дающего знак. Сей-то род знаков, поскольку они употребляются у людей, составляет предмет настоящего моего рассуждения; ибо и знаки, свыше данные, заключающиеся в Писании, сообщены нам посредством людей же, написавших оные. Есть и у животных некоторые знаки для взаимного выражения своих ощущений. Так петух, когда найдет пищу, голосом дает знак курице идти к нему; голубь стенанием прикликает к себе голубку, а голубка - голубя. Много есть и других подобных знаков у животных, но какого рода сии знаки, так ли они следуют у них за душевным ощущением, как изменение в лице и в голосе огорченного человека безо всякого со стороны его произвола и намерения, или условно даются для выражения известных предметов - это другой вопрос, который к моему предмету не относится и потому оставляется здесь без разрешения.

 

4) Знаки, употребляемые людьми для взаимного выражения своих чувствований, принадлежат: некоторые - к чувству зрения, большая часть - к чувству слуха, очень немногие - к прочим чувствам. Так, например, когда мы рукою указываем на что-либо, то даем знак одним только глазам того, кого хотим сделать участником нашей воли и мыслей. Есть люди, кои многое означают одним движением рук; комедианты делают известные знаки пред знатоками движением всех членов и говорят как бы с глазами их, военные знамена также глазам воинов сказывают волю вождей: все сии знаки суть как бы некоторые видимые слова. Знаки, относящиеся к слуху, составляют, как я сказал, многочисленнейший класс и, главным образом, состоят в словах. Конечно, и военная труба, и флейта, и кифара издают не только приятные, но и знаменательные звуки, но все сии знаки в сравнении со словами составляют очень небольшое количество; слова, напротив, служат у людей первым и главнейшим средством для означения всего, что чувствует душа, и что она желает обнаружить другим. Правда и то, что сам Иисус Христос дал известное знаменование драгоценному миру, коим помазаны были ноги Его (Ин.12.3,7), дал знаменование, какое Сам благоволил, таинству вкушаемого тела и крови Своей (Лк. 22, 19-20), не без знаменования остались и края одежды его, к коим жена кровоточивая прикоснувшись, исцелилась от болезни (Мф.9,21); но, несмотря на все сие, бесчисленное множество знаков пре­имущественно заключается в словах, коими люди выражают свои мысли. Ибо все роды знаков, о коих мною кратко теперь Упомянуто, мог я, если бы захотел, выразить словами, но слов оными знаками выразить не мог бы никаким образом.

 

5) Но, поскольку слова, по сотрясении воздуха, тотчас исчезают и столько же непродолжительны, как самый звук их, то для овеществления их установлены буквы. Таким образом слова представляются глазам уже не сами собою, а чрез известные свои знаки, т. е. буквы. Сии последние знаки не могли, однако же, быть у всех народов одни и те же по причине постоянного некоего раздора и зависти в человечестве, по коей всякий народ себе присвояет первенство изобретения письмен. Разительным памятником подобной гордости человеческой служит известный столп на небо, возведший нечестивых вместо неба к тому, что они заслужили наказание быть между собою разногласными не только в мыслях, но и в словах (Быт. 11,1-9).

 

6) Отсюда последовало, что и само Св. Писание, врачующее многоразличные болезни души человеческой и написанное на одном таком языке, на котором оно весьма удобно могло распространиться по лицу всей земли, долженствовало потом быть перелагаемо на разные языки, дабы служить всем народам во спасение. Читающие слово Божие для своего спасения ничего более не желают, как только найти в нем мысли и волю тех, коими оно написано, и, таким образом, найти волю Божию, по которой говорили, как мы верим, все Богодухновенные Писатели.

 

7) Между тем, читатели нерассудительные, читая ненадлежащим образом, по тому самому часто обманываются, встречая в Писании множество темноты и неясности, неправильно поставляя один смысл вместо другого, а в некоторых местах вовсе не находя никакого смысла. Такой мрак представляют в себе для таковых людей некоторые неясные места Писания. Не сомневаюсь, что Промысел, допустив некоторую темноту в Писании, имел при сем мудрую цель - дабы трудностью в изыскании точного смысла его смирить гордость человеческую, и чтобы наш рассудок предостеречь от пресыщенности - этот рассудок, который, по большей части, почитает неважным то, что легко можно открыть. Доказательством последнего может служить следующий пример: скажите слушателю, что весьма святы и совершенны те люди, коих жизнь и нравственность служат для Христовой Церкви к отсечению суеверия у людей, приходящих к ней из иноверия, и чрез подражание добрым делам оных святых человеков, делающихся действительными членами ее тела, те люди, кои, как благие и верные рабы истинного Бога, сложив с себя заботы мирские, пришли ко святой купели Крещения, и, отродившись в ней наитием Св. Духа, постоянно дают потом плод сугубой любви, т. е. любви к Богу и к ближнему, скажите все это слушателю, и вы увидите, что ваша речь не много понравится ему. Но изъясните ту же самую мысль не совсем ясным местом из Песни песней, где о Церкви, похваляемой, как некая прекрасная жена, сказано: «зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними» (Песн.4,2); такое изъяснение более понравится. Отчего же это? Неужели мысль, выраженная подобиями и сравнениями, научает слушателя другому чему, нежели та же мысль, выраженная самыми ясными и собственными словами? Совсем нет; а между тем, не знаю почему, на святых взираю я с большею приятностью, когда вижу, что они, как будто зубы Церкви, отделяют и освобождают людей от заблуждения, и, смягчивши жестокость их, обращают их в тело Церкви, как бы принятую и пережеванную пищу. Равным образом, особенно приятными представляются мне святые, когда я взираю на них, как на агнцев остриженных, заботы света сбросивших с себя, как агнчую волну, восходящих из купели, т. е. от Св. Крещения, двоеплодных, т. е. исполняющих две заповеди о любви; и несть неродящих в них, т. е. лишенных святого плода любви.

 

8) Почему изъяснение, заимствованное в Писании от подобия, кажется мне гораздо приятнее простого раскрытия мысли, несмотря на то, что и предмет, и познание о нем в обоих случаях сообщаются одни и те же? Это трудно изъяснить, и это другой вопрос. По крайней мере, никто не станет сомневаться в том, что есть предметы, кои гораздо охотливее познаешь, если они представлены в подобиях, и что те истины вообще гораздо приятнее, коих открытие сопряжено с некоторою трудностью. Ибо, кто вовсе не находит, чего ищет, тот томится голодом, а кто нисколько не ищет, потому что все имеет готовое, тот часто вянет от скуки и бездействия. В обоих случаях надобно опасаться совершенного измождения сил душевных. По сей-то причине Дух Святый поступил достойным Его и благотворнейшим для нас образом, дав Писанию такой вид, что оно ясными местами может удовлетворять душевному гладу, а темными - истреблять гордость и небрежность людей. Ибо эта темнота почти ничего не скрывает в себе такого, чтобы не было открыто самым ясным образом в других местах Писания.

 

9) Посему, для уразумения воли Божией, предписывающей, чего мы должны желать и чего удаляться, прежде всего нужно иметь страх Божий. Сей страх необходимо возбуждает в нас мысли о нашей смертности и самой смерти; смиряя плоть нашу, он пригвождает как бы к древу крестному всякое кичение гордости нашей. Потом должно соделаться кроткими посредством духа благочестия, не противоречить Божественному Писанию, понятно ли оно, когда обличает наши пороки, или (в других случаях) не понятно - так, что нам казалось бы, будто мы сами можем лучше рассуждать и лучшие преподать правила. Должно думать и верить всегда, что все, заключающееся в Писании, хотя иногда темное для нас, лучше и вернее всех мудрований наших.

 

10) За сими двумя степенями - Страха Божия и Благочестия, следует третья, именно степень знания, о которой я предположил говорить особенно. Ибо сей-то степени и должен домогаться всякий, изучающий Писание, ничего так не ища в нем как следующих двух Заповедей: должно любить Бога для Бога и ближнего также для Бога; должно любить Бога всем сердцем, всею душою, всем разумением - а ближнего как самого себя, т.е. чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, относилась потом к Богу. О сих двух Заповедях любви я говорил в предшествующей книге, когда рассуждал о предметах (rebus). Теперь же скажем, что всякий, обращаясь к Писанию по необходимости, прежде всего, по указанию его, находит в себе привязанность к настоящему миру, т. е. к временным благам его, - а вместе с сим видит себя далеким от той любви к Богу и ближнему, которой требует Слово Божие. После того дух Страха, напоминающий о суде Божием, и дух Благочестия, побуждающий верить и повиноваться учению Писания, заставляют человека плакать о самом себе. Ибо спасительный дух ведения естественно располагает к скорбным чувствам, а не к тщеславию. Но, чтобы не быть жертвою отчаяния, человек в сие время посредством неусыпных молитв испрашивает себе утешение Божественной помощи и поставляется на четвертой степени, которая есть степень Силы, или крепости, где он алчет и жаждет праведности. В сем расположении человек оставляет всякое смертоносное наслаждение преходящими благами: отвратив от них взор свой, он обращается к любви вечных благ, то есть неизменяемого единства в Троице.

 

11) Как скоро он, по возможности, узрит сию Троицу, как бы в некоей дали лучезарно сияющую, и вместе почувствует, что, по слабости своего зрения, он не может объять оного света, то старается очистить душу свою, недовольную на себя за делание недостойных предметов, еще мятущуюся нечистыми помыслами, и действительно очищает ее на пятой степени, то есть, в Совете милосердия. Здесь он уже со всем усердием упражняет себя в любви к ближнему и усовершается в ней. Далее, полный надежды и крепкий силами, достигнув того, что бывает в состоянии любить своего врага, он восходит на шестую степень - чистоты сердца, где очищает у себя самое внутреннее око, способное видеть Бога столько, сколько могут видеть Его все, по возможности умирающие миру сему. Ибо Бога постольку можно видеть, поскольку мы умираем миру, и постольку нельзя видеть, поскольку живем для мира. Таким образом, по мере удаления от мира, видение света вечного начинает казаться чем-то знакомым и не только удобосносным, но и отрадным; хотя сей свет видим бывает все еще только гадательно и как бы сквозь тусклое стекло: ибо человек вообще ходит здесь более в вере, нежели в видении - поскольку мы пришельцы в сей жизни, и жительство наше на небесах (Флп.3,20).

 

Ищущий мудрости на шестой степени так очищает око сердца своего, что не предпочитает истине и даже не равняет с нею самого ближнего своего, а, следовательно, не равняет и себя самого, поскольку не равняет того, кого любит как самого себя. В сем состоянии человека можно почитать уже святым, если он столько добр и чист по сердцу своему, что не уклоняется от истины - ни из человекоугодия, ни из желания избегать невыгод настоящей жизни. И такой только сын Церкви достигает Мудрости, которая составляет седьмую и последнюю степень, и которою он наслаждается в тишине и мире. Таким образом, начало мудрости есть страх Господень; потому что достигают мудрости не иначе, как начиная с сего страха и проходя чрез все прочие степени.

 

12) Но обратимся к третьей степени; ибо мы о ней предположили здесь особенно рассуждать и говорить, сколько Бог поможет. Ревностнейший испытатель Писания, прежде всего, должен прочесть и заметить все Писание - то есть все Канонические книги - и таким образом ознакомиться с ними, если еще не разумением их, то, по крайней мере, одним чтением. Другие книги Писания - неканонические - с безопасностью он может читать после, будучи уже озарен светом истинной веры, - после, а не прежде, из опасения, чтобы они не предзаняли собою неопытной души его и, чтобы, увлекши его некоторыми приятными по наружности, но не безопасными в себе мыслями, не внушили ему вместо истины того, что противно здравому разумению. В рассуждении же Канонических книг Писания испытатель оного должен следовать власти и руководству Соборных Церквей, и особенно тех, кои удостоились иметь у себя Престолы самих Апостолов (sedes Apostólica) и получить от них Послания. Вот главное правило, которого должно держаться касательно канонических книг: «Книги, принятые всею вселенскою Церковью, должны быть предпочитаемы не принятым некоторыми из Церквей; книги, принятые не всеми, но принятые многими и важнейшими Церквами, должны быть предпочитаемы принятым не многими и притом не столь важными Церквами». Но, если бы нашлось, что одни из книг принимаются множайшими, а другие — важнейшими Церквами, хотя это нелегко может случиться, то такие книги, по моему мнению, должно почитать за Писания одинакового достоинства.

 

13) Весь Канон Писания, которым должно преимущественно заниматься, составляют следующие книги: пять книг Моисеевых - Бытия, Исход, Левит, Чисел, Второзакония; одна книга Иисуса Навина, одна Судей; одна небольшая, известная под именем книги Руфь, которая, кажется, служит началом книги Царств; далее, четыре книги Царств и две книги Паралипоменон, составляющие не продолжение, а повторение и дополнение событий, изложенных в книгах Царств. Все доселе исчисленные книги содержат в себе Историю, излагающую события и предметы в их связи и в хронологическом порядке. Но, кроме оных, есть книги, которые не имеют подобного порядка и взаимной между собою связи. Таковы: книги Иова, Товита, Есфири, Юдифь, две книги Маккавейские и две Ездры, которые, кажется, суть продолжение Истории, заключающейся в книгах Царств и Паралипоменон. Потом книги Пророческие, между коими одна книга Псалмов Давидовых и три книги Соломона, а именно, книга Притчей, Песнь песней и Екклесиаст, еще две книги, из коих одна известна под именем Премудрости, а другая под именем Екклезиастика. Написание сих двух последних книг приписывают иные, по некоторому сходству в слоге, Соломону, но более постоянное мнение относительно сего то, что их написал Иисус Сирах (в дальнейшем Августин переменил свое мнение о писателе книги Премудрости и перестал приписывать ее Сираху (см. Пересмотры, 2, 4.2); как бы то ни было, только они, как заслужившие уважение от Церкви, должны быть отнесены к числу книг Пророческих. Прочие книги суть собственно Пророческие и, во-первых, двенадцати Пророков, коих книги в списке находятся все вместе, ибо никогда и не были отделяемы, а потому и почитаются как бы за одну книгу. Имена самих Пророков, написавших оные суть: Осия, Иоиль, Амос, Авдий, Иона, Михей, Наум, Аввакум, Софония, Аггей, Захария, Малахия. Затем четыре книги Пророческих больших: Пророка Исайи, Иеремии, Даниила и Иезекииля. Все сии сорок четыре книги составляют Ветхий Завет. Книги же Нового Завета суть следующие: четыре книги Евангелия — от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна; четырнадцать Посланий Апостола Павла, а именно: к Римлянам, два к Коринфянам, к Галатам, к Ефесеям, к Филиппийцам, два к Фессалоникийцам, к Колоссянам, два к Тимофею, к Титу, к Филимону, к Евреям; потом два послания Апостола Петра, три Иоанна, одно Иуды, одно Иакова; одна книга Деяний Апостольских, и, наконец, одна книга Откровения Иоаннова (Апокалипсис).

 

14) Вот все Канонические книги, в коих люди кроткие и боящиеся Бога ищут воли Божией. Но первое правило в сем святом деле есть, как я уже сказал, предварительно узнать сии книги, если еще не разумением, то, по крайней мере, памятью затвердив их через чтение; ибо совершенное неведение о них в сем отношении непростительно. Потом надобно со всем тщанием и ревностью углубляться в познание того, о чем ясно говорят они - правила ли то жизни, или правила веры. В сем случае, чем кто способнее понимать, тем более найдет ясного в Писании: ибо все, относящееся к вере и нравам, т. е. надежде и любви, о коих рассуждал я в предыдущей книге, слово Божие предлагает ясным образом. Наконец, ознакомившись сколько-нибудь теснее с самым языком Божественного Писания, должно приступить к открытию и рассмотрению того, что в нем темно, объясняя невразумительные выражения вразумительными, неизвестные мысли — известными. В сем отношении очень много помогает память, недостаток которой никак не могут заменить представленные здесь правила.

 

15) Всякое сочинение бывает непонятно от двух причин: или от совершенной неизвестности некоторых слов, или от неоднозначности значения их. Слова же вообще имеют значения или собственные, или переносные. Собственное значение слов бывает тогда, когда ими означаются именно те предметы, для выражения которых они изобретены, так, например, мы говорим «вол» и разумеем под сим словом известное животное, которое так называют все, говорящие нашим языком (латинским). Переносное значение слов бывает тогда, когда самые предметы, выражаемые собственными словами, употребляются для означения чего-либо другого; так, под словом «вол» собственно мы разумеем известное животное, обыкновенно словом называемое; но можем разуметь и человека, занимающегося проповедью Слова Божия, которого сим именем назвало само Писание, по изъяснению Апостола, в следующем месте: «не заграждай рта у вола молотящего» (1Кор. 9, 9).

 

16) Знание языков есть средство к уразумению неизвестных, хотя и собственных слов. Людям, знающим язык латинский, для которых и решился я писать сии правила, кроме собственного языка, нужно для большего уразумения Божественного Писания знать еще два других языка - Еврейский и Греческий, для того, чтобы в случае какого-либо сомнения - при столь различных между собою Латинских переводах — всякий мог сам прибегать к подлинникам. К тому же в переводах Св. Писания мы часто находим некоторые слова Еврейские непереведенными, каковы: Аминь, Аллилуйя, Рака, Осанна и, может быть, некоторые другие. Два первые, т. е. Аминь и Аллилуйя, хотя могли бы быть переведены, но остаются доселе в первоначальном своем виде по причине священного к ним уважения, а два последние, т. е. Рака и Осанна даже, как говорят, не могли быть переведены, ибо в каждом языке есть слова, которые не могут быть переведены на другой какой-либо язык. Таковы особенно междометия, выражающие сильное чувство души, а не какую-либо обыкновенную мысль. К сим междометиям относят некоторые и представленные нами слова - Рака и Осанна; первое, говорят, выражает чувство негодования, второе — радости. Впрочем, не для сих только и подобных сим слов нужно знание языков Еврейского и Греческого (подобные слова можно заметить и спросить о них у других); а нужно еще по причине разности многих переводов. Число Греческих переводчиков довольно ограниченно; но Латинских — чрезвычайное множество. Ибо, еще с первых времен Христианства, всякий Латинянин, кому только доставалось иметь в руках своих Греческий Текст Писания, и который сколько-нибудь сознавал себя сведущим в языках Латинском и Греческом, - всяк тот смело брался за перевод Св. Писания.

 

17) Впрочем, такое положение дела более помогало бы, ем затрудняло разумение Писания, если бы только читатели были не ленивы. Ибо, в таком случае одно простое сличение многих переводов легко может объяснить многие темные места Писания. Например, один из переводчиков перелагает один из стихов Пророка Исайи так: «От свойственных племени твоего не презри» (Ис.58,7,) а другой так: «Не презирай плоти твоей» (Ис.58,7). Но оба сии переводчика не противоречат один другому; ибо каждого из них можно изъяснить одного другим; слово «плоть» можно принять в собственном смысле, и мысль будет такая: никто не должен презирать тела своего; а слова «племени твоего» могут быть приняты в смысле переносном и означать Хри­стиан, которые рождены вместе с нами от одного семени Слова Божия. Таким образом, по снесении мысли одного переводчика с мыслию другого, становится достовернейшим то мнение, что здесь запрещается презирать сродников; ибо по приложении слов «свойственных племени твоего» к словам «плоти твоей», ближайшим значением тех и других будет значение сродников; и мне кажется, что сии слова выражают то же, о чем говорит и Апостол: «Не возбужу ли ревность в [сродниках] моих по плоти и не спасу ли некоторых из них» (Рим.11,14), т. е. не уверуют ли и они, возымев ревность к тем, которые уже уверовали. Здесь Апостол, очевидно, под именем плоти своей разумеет Иудеев, по родству своему с ними. Таким же образом различно переводят и следующее место Пророка Исайи. Один переводчик: «И аще не уверите, ниже имате разумети» (Ис.7,9); другой: «Если не поверите, не пребудете» (Ис.7,9). Хотя, не прибегнув к подлиннику, нельзя знать, кто из двух переводчиков точнее перевел место сие, несмотря на то, умному читателю тот и другой перевод сами по себе раскрывают очень многое; так как и вообще трудно найти таких переводчиков, которые не имели бы между собою вовсе никакого отношения и потому не научали бы читателя ничему. А именно, поскольку полному разумению место только там, где постоянное видение, а вере, напротив, свойственно питать нас, как бы млеком детей, в колыбели времени понемногу; и мы ходим теперь в вере, а не в видении, и, если не будем веровать, не достигнем видения, которое не преходит, но постоянно продолжается в чистом уме при вечном содействии его с истиною, то - в сем смысле —один мог перевести означенное место «если не поверите, не пребудете», а другой — «и аще не уверите, ниже имате разумети» (Пс.13, 3 (Септ.))

 

18) Неоднозначные слова самого подлинника очень часто обманывают переводчика, и он, не поняв хорошо мыслей, дает им такое значение, которое вовсе несообразно с намерением Писателя. Так, в одном из переводов мы читаем: «Ноги их остры на пролитие крови» (Преи.4,3). Греческое слово όξύζ, имеет два значения — «острый» и «скорый». Переведший сие слово вторым значением: «Ноги их скоры на пролитие крови», лучше понял мысль Писателя. Первые погрешили именно от двузнаменательности слова, приняв его здесь не в надлежащем значении. Подобные переводы не темны, а неверны, и их надобно исправлять, а не понимать. К подобным неисправностям в переводах были поводом для некоторых следующие слова Греческие: Μόσχοζ и μοσχεύματα. Μόσχοζ значит «телец» (vitulus). Производя оба слова от одного корня и не зная, что μοσχεύμα значит—«сажание в землю» (plantatio), переводчики дали и сему слову значение тельца (vitulamina), и ошибка сия вкралась в столь многие переводы, что едва ли хотя один можно найти правильный. Между тем, мысль здесь очень ясная, и последующие слова открываются в полном свете; ибо лучше сказать: «Прелюбодейная насаждения не дадут корения в глубину» (Прем.4,3) нежели «прелюбодейные тельцы» и проч. Тельцы ходят только по земле, а не утверждаются в ней корнем своим. Перевести слово μοσχεύμα в значении саждения заставляют и прочие дальнейшие слова текста.

 

19) Поскольку, не справляясь с языком подлинника, часто нельзя видеть самой мысли переводчиков, которую они, каждый по своей способности и разумению, стараются передать нам; и, поскольку переводчик, если он не вполне учен, сбившись с прямого пути, отдаляется большею частью от самых мыслей переводимого им Писателя, то читатель или должен стараться о познании тех языков, с которых перелагается Писание на язык Латинский, или должен иметь переводы более буквальные — не потому, чтобы сии переводы были вполне удовлетворительны, но потому, что они могут читателю показать исправность или погрешность державшихся в переводах своих не столько слов, сколько мыслей. Ибо в буквальных переводах перелагаются не только отдельные слова, но даже частые обороты речи, которые не употребительны в языке Латинском без нарушения издревле установленных правил речи. Такие переводы большею частью ничего не отнимают у ума, хотя и оскорбляют вкус тех, для которых приятнее читать истины, выраженные чистым и правильным языком. Ибо так называемый солецизм, коим такие переводы изобилуют, есть ни что иное, как только странное и неправильное сочинение слов, противное тому, которому мы научились у людей, говоривших прежде нас нашим языком и в сем отношении заслуживших себе уважение. Но для того, кто старается узнать самую вещь, неважно - скажут ли ему «меж людей» (intner homines) или «между людьми» (inter hominibus). Подобным образом и варваризмы, встречающиеся обыкновенно в буквальных переводах, есть ни что другое, как погрешность против правописания или произношения слов, установленного примером людей, так, а не иначе известные слова писав или произносивших. Но для того, кто молит Бога о прощении грехов своих, не важно знать, как должно произносить слово ignoscere (прощать), сокращая ли третий слог сего слова, или продолжая; он только молит Бога о прощении, каким бы образом ни произносил слова молитвы своей. Да и что такое есть самая чистота языка, нарушаемая сими и подобными погрешностями, как не одно только подражание образу речи древних, заслуживших в сем отношении себе уважение?

 

20) Нечистотою в языке люди оскорбляются тем больше, чем они малосведущее; а тем обыкновенно бывают они малосведущее, чем более желают казаться учеными — не в отношении к познанию самих истин, которое назидает, но в отношении к познанию одного языка, при коем почти невозможно предохранить себя от некоего надмения, когда и познание самых истин нередко надмевает нас, если мы не смирены игом Господним. В самом деле, что вреда для испытующего Писание, когда он читает следующее место переведенным слово в слово с подлинника так: «Какова земля, на которой живут они (Хананеяне) на ней, добра ли или зла, и каковы города, в которых обитают они в них»? (Чис. 13, 20 — Какова земля, на ней же сии седят, добра ли есть, или зла, и каковы гради, в них же живут сии, ограждени ли суть или не ограждени?) Такой перевод, конечно, содержит в себе обороты свойственные чуждому языку, а не нашему, но смысл от сего не нарушается нисколько. Таким же образом и то, что народ поет в словах «на нем же процветет святыня Моя» (Пс.131, 18 — Super ipsum autem floriet sanctificatio mea.) floriet вместо florebit, чего мы уже не можем воспретить поющим, нимало не нарушает целости мысли, хотя опытный в языке слушатель желал бы исправить сие и слышать вместо floriet — florebit. Такому исправлению ничто и не препятствует, кроме одной привычки поющих. Но подобные недостатки в переводах, как совершенно безвредные для смысла, можно оставлять без внимания тому, кто ищет не изящества, а истины. Совсем иное — перевод следующих слов Апостола: «Quod stultum est Dei, sapientius est hominibus, et quod infirmum est Dei, fortius est hominibus» («Зане буее Божие премудрее человек есть, и немощное Божие крепчае человек есть») (1Кор.1,25). Если бы кто, ближе держась Греческого языка, представил слова сии в следующем виде «Quod stultum est Dei, sapientius est hominum; et quod infirmum est Dei, fortius est hominum» (На русском нельзя выразить той двусмысленности, которую здесь находит автор, и вообще его замечания в сем месте касаются только Латинского), то внимательный и рассудительный читатель нашел бы, конечно, в сих словах настоящую мысль; но всякий другой или бы вовсе не понял их, или бы понял превратно. Ибо такой перевод на Латинском языке, при очевидной своей неисправности, нес бы в себе двусмысленность; ибо из него может выходить, якобы безумное человеческое было мудрее Божиего, и немощное человеческое — сильнее Божиего. Да и первый перевод: sapientius est hominibus (премудрее человек) — хотя не заключает в себе солецизма, но также несколько двусмыслен, ибо, не поняв мысли Писателя, нельзя знать, как разуметь слово hominibus. Посему слова Апостола лучше перевести можно было бы так: «...мудрее, нежели человеки, и сильнее, нежели человеки».

 

21) Но о двусмысленных (ambigua) знаках Писания мы будем говорить после, теперь же скажем о знаках неизвестных, которые - если разуметь под именем их слова — суть двоякого рода. Ибо, останавливает читателя или одно какое-либо неизвестное слово, или целое неизвестное изречение (locutio). Если сия неизвестность зависит от незнания чужого языка, то для разрешения ее должно или спрашивать людей, знающих оный язык, или самим учиться ему, когда позволяют то время и способности, или, наконец, советоваться с различными переводами, снося одни из них с другими. Но мы и в своем языке можем находить некоторые слова и даже целые речения, неизвестные для нас; в таком случае надобно стараться как можно чаще встречаться с ними при чтении и в разговорах. Ничего столько не нужно затверживать в своей памяти, как сии неизвестные нам слова и речения; надобно всегда держать их, так сказать, наготове, дабы можно было пользоваться всеми случаями к познанию их истинного значения, например, спросить о них, если встретится человек знающий, или найти такое место в писаниях других, где значение оных слов ясно открывается из предыдущего или последующего, или из того и другого вместе. Ибо привычка учить на память имеет вообще такую силу, что, например, люди, начитанные Св. Писанием и воспитанные на нем, скорее удивляются всем другим выражениям и почитают их менее Латинскими, нежели те, которые они заучили из Писания, хотя эти последние вовсе не употребительны у Латинских Писателей. Между тем, во всяком случае, весьма полезно сносить между собою как можно более различных переводчиков, углубляясь в их разности; только при сем должно употреблять все старание, как бы не обмануться неверностью списков, ибо есть списки, которые нужно еще предварительно исправлять — и желающий познать Божественное Писание должен обратить на сие обстоятельство особенное внимание, дабы, при самом рассмотрении списков, верным из них не предпочесть неверных.

 

22) Что касается самых переводов, то должно предпочитать всем прочим перевод Италийский, потому что он и точнее, и яснее прочих. Для исправления же недостатков в переводах Латинских надобно прибегать к переводам Греческим, между коими самый важный — если говорить о Ветхом Завете — есть перевод семидесяти толковников, кои, по мнению всех, более знающих в сем деле церквей, когда перелагали Писание, такого удостоены были вдохновения от Святаго Духа, что имели как бы одни уста. Если еще они, как говорят многие не недостойные вероятия люди, во время самого перевода заключены были каждый в особую комнату, и, несмотря на то, перевод каждого из них нашелся согласным с переводами других не только в словах, но и в расположении слов, то кто осмелится сравнивать с этим столь важным переводом другие переводы, а, тем более, предпочитать их ему? Если некоторые для произведения дальнейшего согласия в мыслях и для большего единства в самых выражениях сравнивали уже перевод Семидесяти с другими, по крайней мере, недолжно и неприлично кому-либо одному, в надежде на свою опытность, покушаться исправлять что-либо в сем переводе, утвержденном единодушным согласием столь древнейших и ученейших мужей, каковы семьдесят толковников. Даже если бы в переводе их нашлось что-либо несогласное с Еврейским подлинником, то это, по моему мнению, должно приписать особенным намерениям Божиим, чрез них совершившимся, чтобы книги, которых Иудеи не хотели открывать другим народам — или из уважения к своей Религии, или по ненависти к сим народам — заранее, при посредстве и власти Царя Птолемея, сделались известными язычникам, имевшим просветиться верою в Господа. Очень, то есть могло статься, что семьдесят толковников, переводя Писание, по воле Свята-то Духа, руководившего ими и даровавшего им уста единые, соображались притом по местам с состоянием язычников.

 

Кроме того, для большей ясности известного места, не бесполезно, как я сказал выше, сносить и тех переводчиков, кои в своем переводе держались самых слов подлинника. И, что касается Латинских переводов Ветхого Завета, то они, если нужно, должны быть исправляемы, как выше замечено, переводами греческими, и, особенно, переводом семидесяти толковников, несмотря на свою многочисленность, перевели, как повествуют, все в одно слово. Подобным образом и в книгах Н. Завета, если, по различию Латинских переводов встретится что-либо сомнительное, то, без всякого сомнения, надобно прибегать к подлинникам Греческим, особенно к тем, кои приняты Церквами, более в сем деле опытными и разборчивыми.

 

23) Если в Писании останавливают читателя какие-либо переносные, неизвестные ему знаки, то для уразумения их нужно знание частью языков, а частью самых предметов, ими означаемых. Так купальня Силоам, где Господь повелел умыться слепому после того, как помазал ему глаза брением, из плюновения сделанным, без сомнения, имеет в собственном своем знаменовании нечто таинственное; но таинственный смысл ее при всей важности своей оставался бы неизвестным по причине неизвестности значения слова, если бы Евангелист не объяснил его. Подобным образом, многие слова Еврейские, не объясненные самими Св. Писателями, без сомнения, весьма способствовали бы к разрешению многих тайн Писания, если бы кто мог изъяснить их как должно; и те из знающих язык Еврейский немаловажную оказали услугу потомству, которые уже изъяснили, что, например, значат слова Адам, Ева, Авраам, Моисей или что значат Иерусалим, Сион, Иерихон, Синай, Ливан, Иордан и многие другие. По открытии значения сих слов делаются ясными и многие фигуральные речения Св. Писания.

 

24) Если мы не знаем свойства самых предметов, например, известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Св. Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, то от сего, по необходимости, бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается, Но как, напротив, (скажем для примера) делается для нас ясною мысль Спасителя, повелевающего нам быть мудрыми, подобно змиям (Мф.10, 16), когда мы знаем о змие, что он, для сохранения головы своей, уступает нападающим на него все тело свое, или, пользуясь теснотою своей пещеры, сбрасывает с себя прежнюю кожу свою и таким образом получает новые силы!

 

Сие повеление Господа явно означает то, что мы должны, во-первых, для сохранения главы нашей, которая есть Христос предавать в жертву врагам тело свое, не щадить его, если сохранение сего тела ведет нас к удалению от Бога, и, так сказать, убивает в нас веру Христианскую; во-вторых, подражая мудрости змия в последнем отношении, должны совлекаться, по слову Апостола, ветхого человека и облекаться в нового (Еф.4,24) посредством тесноты и скорбей, как учит сам Господь: «Входите тесными вратами»? (Мф.7,13) Таким образом, как полезно знать свойства змия для уразумения многих несобственных речений Писания, в которых о нем упоминается, так, напротив, неизвестность свойства некоторых других животных, приводимых Писанием, по некоторому сходству их с предметами высшими очень часто затрудняет читателя. Нужно также знать свойство камней, трав и вообще растений. Знание, например, карбункула, светящего во тьме, способствует к разъяснению темных мест Писания, в которых о нем для какого-либо подобия упоминается; а незнание берилла и алмаза немало иногда препятствует разумению читателя. Под именем оливковой ветви, принесенной голубицею в ковчег (См. Быт. 8,11), мы обыкновенно разумеем постоянный мир, не почему другому, как по известности, что оливковое масло при надлежащей бережливости, не скоро портится, а самое дерево постоянно зелено. Многие, не зная иссопа, какую силу имеет он очищать легкие, или, как сказывают, проникать сквозь самые камни своими корнями, и, смотря на одно то, что он — трава малая и низкая, не могут понять, почему сказано: «Окропи меня иссопом, и буду чист». (Пс.50, 9).

 

25) Темнота многих несобственных и таинственных мест Писания часто зависит еще от незнания значения чисел, в нем упоминаемых. Ум испытующий, не может быть равнодушным не зная того, почему Моисей, Илия и Сам Господь постились сорок дней. Сие столь знаменательное действие не иначе может быть понято и разрешено, как рассмотрение и познание свойств сорокового числа. Десятеричное число, взятое четырежды, выражает познание всех вещей во времени, ибо четверичным числом определяется течение всякого времени - суточное и годовое: потому что первое состоит, как известно, из часов утренних, полуденных, вечерних и ночных, а второе - из месяцев весенних, летних, осенних и зимних. Посему, для вечности, в которой желаем жить, мы, еще живя во времени, должны произвольно воздерживаться от пристрастия ко всему временному и таким образом поститься; хотя течение времени само по себе уже довольно учит нас презирать все временное и желать вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари; а именно, число тройственное есть число Творца, седмеричное же — твари, принимая во внимание ее жизнь и тело. Ибо к жизни относится три — сердце, душа и разум — почему и должно любить Бога всем сердцем, всей душою и всем разумением, к телу же относится последнее число — четыре, которое явно означает четыре стихии, необходимые в составе тела. Итак, десятеричное число, взятое четыре раза, научает нас жить во времени не для времени, то есть, чисто, воздержно и без пристрастия к временному, и, таким образом, как бы поститься сорок дней, то есть всю жизнь. Сему учит нас закон - в лице Моисея, учит пророчество — в лице Илии, учит Сам Господь, который, как бы во свидетельство о Себе Закона и Пророков, явившись на горе среди Моисея и Илии трем ученикам своим, привел их в восторг от сего видения. Таким же образом можно исследовать, как из четыредесятичного числа происходит число пятьдесят, столь священное в нашей религии по причине пятидесятницы; как сие число, трижды взятое для означения трех времен - до Закона, под Законом и под Благодатию - или приспособительно к высшему предмету, самой Троице, то есть Отцу, Сыну, и Святому Духу, относится к Таинствам Церкви не только земной, но и небесной, из чего заключаем, что в Писании не незнаменательно и число сто пятьдесят три, т. е. число рыб, которые по воскресении Господа пойманы были сетьми, брошенными по правую сторону (Ин.21,11). Таким образом под различными видами чисел Св. Писание часто скрывает тайны, которые недоступны понятию читателей, не разумеющих значение самых чисел.

 

26) Многое в Писании бывает темным и непонятным для нас тогда еще, когда нам неизвестны некоторые предметы, относящиеся к музыке. Некто, например, довольно удачно открыл немало знаменательного в различном устройстве Псалтири и арфы. И о десятиструнной Псалтири не напрасно спрашивают ученые: закон ли какой музыки требовал такого числа струн, или, если не закон, не тем ли более оное число должно быть для нас священно, не указывает ли оно на десять заповедей Закона, где число десять явно должно иметь какое-либо таинственное отношение к существу Творца и твари, или не имеет ли оно того значения, которое мы дали десятеричному числу выше? Так же число сорок шесть лет, в продолжении которых, как говорится в Евангелии, строился храм Иерусалимский (См.Ин.2,20), отзывается чем-то похожим на музыкальный ритм. Примечательно, что отношение его к составу тела Господня, для которого и Упомянуто в Евангелии о храме, побуждает некоторых еретиков признаться, что Сын Божий воспринял на себя не один только вид тела, но истинное человеческое тело. Вообще мы уверены, что Св. Писание во многих местах упоминает о числах и музыке с особенною знаменательностью нисколько не почитая неприличным пользоваться ими.

 

27) Не надобно слушать тех суеверных языческих бредней, по сказанию которых девять муз суть дочери Юпитера и Мемории. Сказание сие отверг еще Варрон, с которым, как мне кажется, едва ли кто из язычников может сравниться по учености и склонности к изысканиям касательно подобных предметов. Он говорит, что один город (не знаю, как назывался он, да и не в имени дело) поручил трем художникам сделать по три изображения муз, с уговором купить для посвящения в храме Аполлоновом тех из них, кои будут сделаны лучше. Художники кончили свою работу с одинаковым успехом; девять изображений равно понравились городу, и все были куплены для предназначенной цели. А поэт Гезиод, в последствии времени, дал им имена. Таким образом, не Юпитер родил девять муз, а три художника — каждый по три, — произвели их. И город поручал каждому художнику сделать по три изображения не потому, чтобы музы в таком числе являлись кому-либо во сне или видимы были от кого-либо необыкновенным образом, но вследствие всеобщего, постоянного наблюдения, что всякий звук, как материя пения и музыки, по существу своему бывает троякого рода, а именно: издается или голосом, когда поют гортанью, без всякого инструмента; или посредством дуновения, когда, например, играют на трубах и флейтах; или чрез известное ударение, когда, например, играют на арфах, литаврах и других музыкальных орудиях, которые издают звук при ударении в них.

 

28) Справедливо ли оное повествование Варрона, или нет, только мы, по причине подобного суеверия язычников, не должны презирать музыки, сведения о которой иногда могут быть полезны к уразумению Писания, не должны пренебрегать и самыми театральными вещами, когда при рассуждении нашем об арфах и других музыкальных орудиях, они могут открыть нам что-либо, способствующее к познанию духовных вещей. Иначе мы не должны были бы учиться и Азбуке, изобретателем коей Язычники почитают Меркурия; не должны были бы любить самой правды и добродетели, потому что Язычники правде и добродетели посвящали храмы, предпочитая чтить в камнях то, что наипаче должно было обносить и питать в сердце. Напротив, добрый и истинный Христианин должен знать, что истина, где бы он ни находил ее, есть достояние его Господа; исповедуя и признавая ее в Св. Писании, он должен отвергать одни суеверные вымыслы, должен оплакивать и опасаться тех только людей, которые, «познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (Рим. 1.21-23).

 

29) Но, чтобы лучше раскрыть сии слова Апостола, которые очень важны, надобно обратить внимание на два рода наук, известных у Язычников и тесно соединенных с самою нравственностью. Науки первого рода имеют предметом своим то, что изобретено людьми; а науки второго рода то, что не изобретено, а вследствие наблюдения принято, как уже готовое или свыше учрежденное. Основанное на установлениях человеческих частью соединено с суеверием, частью свободно от оного.

 

30) Делать и почитать идолов, боготворить тварь или какую-либо часть ее, советоваться и входить в ближайшие и тесные сношения со злыми духами, к чему способствует магия, о которой поэты, впрочем, более упоминают, нежели говорят что-либо определенное, — все таковое учение, основанное на установлении человеческом, исполнено суеверия. К сему раз ряду относятся и различные книги гадателей по внутренностям животных и прорицателей по полету птиц, которые, впрочем, при всей суетности их, не столько еще предосудительны как другие. Сюда же принадлежат и различные перевязки и лекарства, осуждаемые самою медициною и состоящие в заговариваниях или каких-либо знаках, кои называются характерами, а также употребление различных привесок, привязок и оберток, кои делаются не для исправления членов тела, а по причине их особенной какой-то силы и значения, кои иногда содержатся втайне, а иногда объявляются. Все это называют скромным именем физики, желая тем показать, что лечат как будто естественным образом, а не по суеверию: так, например, привешивают серьги на верхней части каждого уха, советуют иметь на пальцах кольца из костей страуса, держать во время икоты правою рукою большой палец левой руки и пр.

 

31) Подобных суеверных замечаний чрезвычайное множество. Так, еще почитают знаменательным, если какой-либо член тела приходит в необыкновенное движение и свербит, если случится друзьям, идущим вместе, увидеть меж себя лежащий камень, или если между ними проходит собака или дитя. В последнем случае достойно сожаления не столько то, что друзья попирают обыкновенно ногами своими оный камень, как предвестник разрывающейся дружбы, сколько то, что они бьют и невинное дитя, пробегающее между ними. Но за детей отмщают часто собаки: некоторые, по суеверию, бьют и собаку, проходящую между ними, но это не всегда проходит им без наказания - собака иногда вдруг от мнимого лекарства препровождает врага своего к истинному медику. К этому «е роду суеверий относятся и следующие: бить ногою об порог, когда проходишь мимо своего дома; опять ложиться на постель, когда, обуваясь, начнешь чихать; возвращаться в дом, когда, вышед из оного, споткнешься обо что- либо; трепетать от представления будущего несчастия, почти не сожалея о настоящей потере, когда мыши точат платье. По сему последнему случаю прекрасно сказал Катон одному человеку, который просил у него совета, жалуясь на то, что сапоги его источены мышами: то не чудо, сказал он, что мыши точат сапоги, то было бы чудо, если бы сапоги начали точить мышей.

 

32) От подобных столь вредных суеверий не свободны и те которые по причине наблюдений по звездам, делаемых относительно дней рождения, названы предсказателями судьбы новорожденных (genethliaci), а ныне вообще называются математиками (mathematici). Ибо, какие бы они ни делали наблюдения в рассуждении истинного положения звезд тогда, когда кто-либо рождается, и сколько бы не успевали в сем; но, усиливаясь на основании опытов своих предсказывать нам будущие наши действия или следствия наших действий, этим самым они и сами чрезвычайно заблуждают и неопытным людям продают не предсказание, а жалкое рабство. Ибо всяк, дотоле свободный, приходя к такому математику, дает ему деньги, чтобы выйти от него рабом Марса или Венеры, или, лучше, всех звезд, названных (теми, кои первые впали в заблуждение и передали его потомству) по некоторому сходству их с известными животными, именами сих животных, а из почтения к некоторым, важным людям - именами этих людей. Так Римляне в недавнее еще время хотели назвать звезду, именуемую у нас Люцифером, в честь Цезаря именем Цезаря. И такое название, может быть, действительно осталось бы за денницею и перешло бы в потомство, если бы не предвосхитила сей чести себе бабка Цезаря - Венера, которая, к сожалению, сама не имела никакого права перевести на своих наследников то, чего при жизни своей не имела, и, вероятно, иметь не домогалась. Ибо когда было праздное место не занято никем из умерших предков, то не замедлили поступить так, как обыкновенно поступают в подобных случаях: заставили нас месяцы Квинтилий и Секстилий называть Июлем и Августом в честь Цезарей — Юлия и Августа, как будто для того, чтобы всяк желающий видел и знал, что сии звезды находились на небе стократ прежде, нежели явились на свет оные люди! А дававшие звездам имена лиц — по указу ли кесарей или по собственному произволу и суетности — представляли себе, что они чрез тс самое по смерти оных лиц возносят их на небо! Напротив, какие бы имена ни давали люди звездам, все они суть только звезды, созданные и устроенные в порядке природы по воле Творца для того, чтобы движением своим производить перемену и разнообразие времен. Замечать, каково это движение бывает в ту пору, когда кто-либо рождается, очень удобно на основании правил, коих изобретателей Св. Писание давно осудило сими словами: «Аще бо толика возмогоша ведети, да возмогут уразумети век, сих же Владыку како скорее не обретоша» (Прем.13,9).

 

33) Но весьма заблуждают и выказывают крайнее безрассудство те, кои на основании подобных наблюдений хотят предсказывать о свойстве и нравах, о будущих действиях и приключениях новорожденного. Суеверие сие без всякого сомнения и жалости отвергают уже все, которые опытом научились отучаться от подобных глупостей. Ибо наблюдения, делаемые в сем случае над звездами, ограничиваются примечанием того, в каком положении находятся так называемые созвездия, когда рождается дитя, о судьбе которого одни несчастные спрашивают у других несчастнейших. Но иные близнецы так скоро выходят один за другим из утробы матерней, что не приметно бывает почти никакого промежутка времени между рождением их, а посему нельзя означить сего промежутка никакою особенностью со стороны созвездий. Из сего необходимо должно заключить, что некоторые близнецы рождаются под одинаковым созвездием: между тем обстоятельства жизни их бывают не только не одинаковы, но даже противоположны, так что один из них наслаждается полным счастьем, а другой терпит величайшие бедствия. Примером сего могут быть близнецы – Исав и Иаков, из коих последний, при рождении, даже держался пяты первого (Быт.25,25-26). Посему, относительно дня и часа их рождения не иное можно было сделать замечание, как то, что оно произошло под одним созвездием, но Писание, проповеданное уже на всех языках, постоянно свидетельствует, как различны были между собою Исав и Иаков - по нравам, поступкам, занятиям и успехам.

 

34) Здесь не имеет никакой силы то возражение, что и одно малое мгновение, разграничивающее время рождения близнецов, весьма значительно в целом мире при необыкновенно скором движении тел небесных. Ибо, если и допустить, что оно весьма значительно, то, по крайней мере, в продолжение его математик ничего не может заметить особенного в созвездиях, при взгляде на кои он вызывается предсказать будущую судьбу рождающихся. Если же он в таком случае ничего не замечает особенного в созвездиях; если, по его словам, Исав и Иаков должны были родиться под одним созвездием, то что пользы ему, что в продолжении и одного мгновения бывает перемена на небе (которое он безрассудными действиями своими так жалко поносит), но не бывает ее на его табличке, на которую он напрасно с такою заботливостью смотрит? На таковые мнения людей о важности некоторых гадательных знаков, установленных предубеждением человеческим, в некотором отношении не иначе надобно смотреть, как на некоторого рода договор и условие со злыми духами.

 

35) В самом деле, пристрастившиеся к пагубной науке гадать, которая, собственно, есть наука только издеваться над другими и обманывать их, за такое пристрастие свое, по некоему тайному суду Божию, подпадают нередко тайному влиянию падших Ангелов, которые смеются над ними и обманывают их, тех Ангелов, коим, сообразно премудро установленному порядку вещей, по закону Божественного Провидения попускается иногда иметь некоторое влияние на сию низшую часть мира. От сих насмешек и обманов злых духов происходит то что суеверное и гибельное искусство прорицания иногда действительно открывает прорицателям нечто из прошедшего и будущего и сказывает им немало такого, что в последствии времени оправдывается отчасти событиями и соответствует собственным их наблюдениям. Такие небольшие удачи возбуждают и питают их любопытство, вследствие чего они более и более запутываются и запутывают других в сети зловредного заблуждения. О сем роде душевного любодеяния в предосторожность нам не умолчало и Св. Писание; оно отвращает нашу душу от него не тем только, что называет обманщиками всяких гадальщиков, но и тем, что запрещает верить им и тогда, когда бы предсказания их сбывались: «Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет притом: `пойдем вслед богов иных… то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего» (Втор. 13, 1-3). Таким образом, даже верность подобных предсказаний нисколько не оправдывает самой науки предсказывать. Посему святотатственное искусство, при помощи которого воззвана была тень умершего Самуила (1Цар. 28, 14-20), достойно всякого отвращения и проклятия, хотя тень оная, будучи представлена Царю Саулу, предрекла ему истину (Сир. 46, 23). И Апостол Павел, как свидетельствует книга Деяний, не пощадил духа злобы в некоей чревовещательнице, но запретил ему и изгнал его из женщины, несмотря на то, что она сим духом изрекла истинное свидетельство об Апостолах (Деян.16,16-18).

 

36) Посему Христианин должен презирать и отвергать все те искусства и науки, которые, будучи основаны на столь безрассудном и вредном суеверии, предполагают еще некоторое сообщение людей с дьяволами, должен удаляться их, как удаляется вероломного и опасного содружества. «Это не потому - говорит Апостол, научая презирать идолопоклонство, -что идол есть что-нибудь, но потому, что приносящие ему жертву, приносят бесам, а не Богу: я же не хочу, чтобы вы были в общении с бесами» (см.1Кор.10,19). Что сказал Апостол об идолах и о жертвоприношениях, совершаемых в честь идолов, то должно разуметь и о всех прочих видах и предметах суеверия, кои ведут к идолопоклонству, к воздаянию Божеского почтения твари или какой-либо части ее, внушают различные суеверные действия и замечания — то есть о всем том, что не установлено свыше для всеобщего употребления по духу любви к Богу и ближнему, а есть следствие одной любостяжательности частных лиц и только расстраивает сердца слабых. Во всех сих искусствах должно бояться и избегать сообщения с бесами, которые с начальником своим Диаволом ни о чем столько не стараются, как о том, чтобы удерживать нас в сообщении с собою и не дать нам обратиться к Богу. Между тем, к сожалению, у людей составились ложные мнения не об одних звездах, которые своим бытием и устроением в порядке творения возвещают только славу Божию, а не судьбу человеческую; многие много уже написали относительно прочих случаев рождения (у животных) и вообще относительно различных происшествий мира, забыв, что они совершаются под управлением Божественного провидения, а не наших мудрований; мечты же и догадки в рассуждении сего выдаются даже за твердые правила, как бы оправданные самыми опытами. А какие это опыты? Такая-то есть родила там-то, громовый удар разбил то-то и то-то, то есть последовало что-либо не вполне обыкновенное.

 

37) Все подобные суеверные действия постольку бывают иногда значительны, поскольку из сердечного предубеждения в пользу их бедных людей образовался некоторого рода всеобщий договор с демонами, между тем, как сами по себе они, эти суеверия, все исполнены только вредного любопытства, мучительных забот и гибельного рабства. Ибо они не потому замечены людьми, чтобы действительно имели какую-либо силу, но потому имеют нередко силу, что люди посредством своих замечаний и примет, так сказать, вынудили их иметь какую-либо силу. По сей-то причине последствия их не для всех бывают одинаковы, но большею частью сообразны с мыслями и предубеждением каждого. Ибо злые духи, желая содержать человека в обмане, льстят ему доставлением того, что, как они видят, сообразно с его ожиданиями и хотением. Для пояснения сего предмета употребим несколько примеров: крестообразная буква «X» иное значит у Греков, а иное у Латинян, и это зависит не от свойства самой буквы, а от произвола и взаимного условия людей соединять с нею то или другое значение; и потому человек, знающий Греческий и Латинский языки, когда пишет к Греку, употребляет букву «X» совсем в другом значении, нежели в каком употребляет ее, когда пишет к Латинянину. Так же слово «бета» у Греков есть название известной буквы Р, а у Латинян означает огородное зелие; подобным же образом, когда произношу слово «lege», Грек разумеет под ним одно («говори»), Латинянин же — иное («читай»). Такое различие значений в одних и тех же словах и их относительная вразумительность, очевидно, зависят от тех условии, какие люди поставили между собою в рассуждении их: не условия произошли от значений, а значения от условий; таким точно образом и сила различных суеверных действий, которые ведут к гибельной связи с бесами, зависит от частных наблюдений и предрассудков каждого, а не от них самих. Все это яснейшим образом показывают обряды и обыкновение птицегадателей ни перед наблюдениями, ни после них не допускать смотреть на полет птиц или прислушиваться к их крику. Почему? Да потому, что все эти приметы весьма ничтожны сами по себе если не предварен в пользу их наблюдающий.

 

38) Пожелав Христианину совершенной свободы от подобных вредных и Богопротивных суеверий, я должен еще рассмотреть те установления или изобретения человеческие, которые не заключают в себе ничего суеверного, и которые обязаны своим происхождением собственно людям без всякого сообщения их с бесами. Сюда относится все то, что находится в употреблении у людей и имеет свое значение - то или иное - не само по себе, а по одной только воле человеческой, из каковых вещей одни вовсе не нужны и служат более для удовольствия и роскоши, а другие полезны и необходимы. Ибо, если бы различные знаки, представляемые, например, танцующими комедиантами, были понятны сами по себе — естественно, а не по принятому обычаю соединять с ними известные значения — то не было бы, например, нужды, чтобы глашатай народный изъяснял Карфагенянам, что хотел подобными знаками выразить один их пантомимик, танцевавший пред ними, как об этом доселе рассказывают многие старые люди, от коих и мы это слышали. Да и нечего дивиться в этом отношении Карфагенянам, когда и теперь еще у нас самих человек неопытный в рассуждении подобных мелочей, вошед в театр, при всем своем внимании не понимает значения действий, представляемых там пантомимами, если кто-либо другой не изъяснит ему оных. Правда, что все желают видеть ближайшее сходство означающего с означаемым, т. е. чтобы знаки, сколь-возможно, были подобны предметам, ими выражаемым, и стараются достигнуть сего; но поскольку одно может быть подобно другому в различных отношениях, то, вообще говоря, вразумительность знаков по необходимости зависит от предварительно достигнутого условного согласия в их значении.

 

39) Что касается произведений живописи, ваяния и других подобных искусств, особенно если произведения эти ознаменованы опытностью художников, то едва ли не всякий при взгляде на оные непогрешительно узнает, чему они подобны и что ими выражается. Несмотря на то, и эти произведения должны быть относимы более к роду ненужных вещей, исключая те, кои ясно показывают свое особенное какое-либо значение, побудительную причину, место, время и особенную же цель происхождения. Наконец, к числу совершенно бесполезных изобретений человеческих относятся тысячи различных басен и вымыслов, которыми издавна забавляются люди. И вообще должно сказать, что между изобретениями человеческими, чем более какое произошло от самих людей, тем более исполнено лжи и обмана. Полезные же и необходимые установления человеческие суть те, коими определяется известный образ одежды и уборов для различия пола и звания, также бесчисленные роды знаков, без которых общество человеческое или вовсе быть не может, или было бы несовершенно, куда должно отнести известный вес, меру, клеймо и цену монет, что все у всякого народа и общества свое, в особенном виде, и что, без сомнения, не было бы различно у различных народов и в одном и том же народе не изменялось бы по воле правителей, если бы не являлось установлением человеческим.

 

40) Христианин не только не должен презирать постановлений человеческих, нужных в жизни, но должен, сколько можно, наблюдать их и удерживать в памяти. Ибо в числе их есть такие, коих черты сняты с самой природы. Из постановлений человеческих должны быть отвержены и презираемы те только, которые относятся, как выше замечено, к сообщению с бесами; все же прочие, коими люди соединяются с людьми -кроме ненужных и излишних — достойны нашего внимания. Таковы особенно начертание письмен, без которых мы читать не можем, и различные языки, познание которых нужно, как мы о том сказали выше. Сюда же относятся и знаки сокращения, известные так называемым нотариям или писцам под сокращениями. Все это знать полезно, всему этому учиться позволительно, оно не ведет к суеверию, не есть что-либо излишнее если столько занимает нас, что не препятствует нам к достижению высших целей, для которых все это, собственно, и должно быть предназначено.

 

41) Теперь обратимся к установлениям нечеловеческого происхождения, и к ним должно отнести все, что не изобретено самими людьми, а принято ими от прежних времен, или свыше, от Бога, в чьих бы руках и устах оно потом ни сохранялось. Из сих открытий одни касаются тела и чувств, другие - души и разума. Первые состоят или из повествований, или из описаний, или, наконец, из опытов и дел механических.

 

42) Таким образом, все, что повествует о преемственном последовании прошедших времен, так называемая История, весьма много способствует нам к уразумению священных книг, хотя, без отношения ее к Церкви, она составляет науку самую детскую. Ибо, мы многое в Писании раскрываем и по Олимпиадам, и по именам консулов; незнание же консульства, во время которого родился Господь и при котором пострадал Он, ввело некоторых в такое заблуждение, будто Господь пострадал на сорок шестом году своей жизни, потому что Иерусалимский храм, прообразовавший тело Господне, строился сорок шесть лет, как говорили Иудеи. Что Иисус Христос был лет около тридцати, когда крестился, это мы верно знаем из Евангелия (Лк.3.23), но как долго Он жил на земле, после крещения, о сем мы можем только гадательно заключать, взяв в рассмотрение дела Его; с большей же точностью это может быть определено из истории языческой, по снесении ее с Евангелием. Тут открывается и то, что не напрасно упомянуто о сорокашестилетнем строении храма Иерусалимского. Поскольку это число лет никак не может быть применено к летам земной жизни Иисуса Христа, то оно, без сомнения, имеет какое-либо особенно знаменательное отношение к устроению тела человеческого, которое из любви к нам не возгнушался принять на Себя единородный Сын Божий, «Им же вся быша».

 

43) Польза истории сделается для нас еще более ясною когда представим себе, сколь важное употребление сделал из нее (не говоря уже о писателях Греческих) наш Амвросий против читателей и любителей Платона, дерзавших говорить, что все учение Господа нашего Иисуса Христа, столь высокое и прославляемое ими самими, заимствовано из сочинений Платона, того Платона, который жил гораздо ранее нашего Спасителя! Упомянутый Епископ не с большей ли достоверностью при помощи Истории доказал вовсе противное дерзкой мысли любителей Платона? Нашед в Истории, что сей славный греческий философ предпринимал путешествие в Египет во время Иеремии, и именно тогда, как и сам Пророк сей был в Египте, он самым правдоподобным образом вывел из того, что все лучшее в учении и сочинениях Платона есть следствие наставления, которое преподал ему Иеремия. Ибо учение Еврейского народа, в котором одном сияло почитание единого Бога и из которого пришел к нам по плоти Господь наш, явилось гораздо ранее времен самого Пифагора, у позднейших последователей которого Платон, как говорят сами любители его, учился Богословию. Итак, по соображении времени, гораздо вероятнейшим оказывается то, что языческие мудрецы в лучших и более верных местах своего учения заимствовались от учения нашего, нежели, что Господь наш Иисус Христос заимствовал свое учение от Платона, что совершенно ложно и нелепо.

 

44) Поскольку История, между прочим, повествует и о всех прошедших установлениях или произведениях человеческих, то самую Историю по тому самому уже не должно относить к числу изобретений собственно человеческих, что показывает и самый предмет ее, ибо все прошедшее не может уже быть переделанным и должно оставаться навсегда в том порядке времен, которого Творец и Правитель есть один Бог. Одно дело - повествовать о событиях, иное - учить что-либо делать. История повествует о минувших происшествиях с достоверностью, имея в виду пользу читателей; книги же гадателей и другие подобные им сочинения учат что-либо делать или наблюдать, имея вместо всякого основания только дерзость учителей, а не достоверность повествователей.

 

45) Есть еще повествования, подобные речи описательной (demonstratio), кои имеют предметом своим не прошедшее что-либо, а настоящее. Таковы сказания о местоположении стран, о свойствах известных животных, дерев, трав, камней и других вещей. О всех сих предметах мы рассуждали выше и сказали, что знание их способствует к уразумению многих иносказательных мест Писания; только они сами не должны быть употребляемы вместо знаков, ведущих к какому-либо суеверию — в сем последнем отношении занятие ими мы уже назвали непозволительным. Ибо одно дело сказать: «У тебя не будет болеть живот, если, натерши такой-то травы, ты будешь пить воду, ею настоянную», и совсем иное: «У тебя не будет болеть живот, если повесишь сию траву себе на шею». В первом случае мы имеем дело с полезным употреблением вещи, которое одобряется; в последнем - с суеверным предубеждением в рассуждении ее, которое осуждается. Впрочем, можно свободно пользоваться известною вещью, которая служит к здоровью тела, будучи к нему привязана или другим каким-либо образом приложена, хотя бы неизвестно было, как именно оказывает она столь благотворное влияние на тело; главное правило в сем случае то, чтобы при употреблении ее не было иначе никаких заговариваний, призываний и суеверных примет, иначе христианин тем более должен бояться пользоваться ею, чем более она кажется полезною ему. Когда неизвестно, почему какая-либо вещь полезна и имеет такую или другую силу, то в этом случае позволительность или непозволительность употребления ее зависит от употребляющего, то есть, от того в каком духе и с какою целью она употребляется, - сею целью должно быть только восстановление или благорастворение телесной природы, посему подобные вещи и должны быть потребляемы только в медицине и земледелии.

 

46) Учение о телах небесных состоит не из повествований, а из описаний, коими нельзя пренебрегать вовсе, потому что Св. Писание, хотя и не о многих звездах, но упоминает. И течение Луны, по приспособлению к которому ежегодно празднуется известное время в честь страдания Господа, само по себе известно многим, но весьма немногие хорошо знают время восхождения, захождения и другие особенности прочих светил небесных. И, сказать правду, сие познание, само по себе хотя ничего не представляет суеверного, несмотря на то, для занимающегося Божественным Писанием не много полезно, а при бесплодном усилии извлекать из него то, чего в нем нет и быть не может, бывает даже вредно; и тот не много теряет, кто вовсе не занимается им, как таким предметом, который служит основанием пагубным обманам, издавна находясь в руках шарлатанов и слепых прорицателей. Впрочем, учение о звездах, кроме описания предметов настоящих, в некоторых частях своих имеет вид повествования о прошедшем, ибо, от настоящего положения и движения звезд можно со строгою правильностью заключать к прошедшему и, таким образом, возобновлять прежние их следы и положения. Кроме сего, оно предлагает верные, на исчислении основанные, предсказания и о будущем, только не в рассуждении наших дел и приключений, о которых обыкновенно бредят прорицатели, а в рассуждении самих же звезд. Ибо, зная, какой теперь месяц, посредством счисления можно найти и показать каким именно он был в такое-то время за несколько лет перед этим и каким будет через несколько лет после этого. Подобное сему могут говорить и о всякой звезде люди, надлежащим образом занимающиеся звездочетством. Но я уже довольно сказал, что по моему мнению, следовало сказать о употреблении сего рода знаний.

 

47) Подобным же образом, на основании прошедших опытов верно предугадывается будущее и в рассуждении прочих искусств, которые или производят что-либо надолго остающееся, как например, дом, стул, какой-либо сосуд и прочее тому подобное, или даже служат, можно сказать, орудием благотворных для нас действий Божиих, каковы врачебная наука, земледелие, наука правления, или ограничиваются одним только представлением действий, каковы танцы, ристалища, борьба. Всякий, занимающийся сими искусствами, не иначе приступает к самому делу, как на основании прошедших опытов и с уверенностью в успехе опытов будущих. Познание о всех сих искусствах, как имеющее немалое приложение в обыкновенной жизни человеческой, и для нас не бесполезно: не для того, чтобы самому заниматься ими на деле, разве потребует того какая-либо нужда, о чем я здесь не говорю, но для того, чтобы иметь возможность хоть сколько-нибудь судить о сих искусствах там, где Св. Писание касается их иносказаниями, от них занятыми.

 

48) Теперь остается сказать о науках умственных, из коих особенно достойны нашего внимания наука рассуждать и наука счислять. Первая весьма много способствует к разрешению трудных мест Писания; но не должно употреблять ее из о желания спорить и детского тщеславия уловлять противника. Ибо много есть так называемых софизмов, то есть, ложный следствий на основании истинных причин, которые так бывают иногда правдоподобны, что, будучи принимаемы без надлежащего внимания, уловляют не только людей простых, но и самых остроумных. Так, некто предложил другому следующее: «Ты — не то, что я». Последний согласился на сие положение, потому что оно было отчасти и истинно; предлагавший был хитер, а тот прост. «Но я — человек», — прибавил первый. Когда было допущено и сие, то он заключил: «Следовательно, ты — не человек». Само Писание, по моему мнению осуждает все подобные умствования, когда говорит: «Иной ухищряется в речах, а бывает ненавистен» (Сир.37,23). Софистическою речью называется и та, которая, хотя не заключает в себе подобных хитросплетений, но более обильна в рассуждении красоты слов, более изысканна, нежели сколько бы требовала того важность ее предмета.

 

49) Бывают умозаключения верные по соединению мыслей, но неверные по самым мыслям, кои выходят из какого-либо ложного положения, принятого за истину тем, с кем мы говорим. Самые добрые и ученые люди употребляют их для того, чтобы заблуждающие устыдились своих мыслей и оставили их из опасения в противном случае явно показать свою привязанность к тому, что сами почитают неверным. Так, Апостол не истину выводил в заключении, когда говорил: «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1Кор.15, 13-14). Все сии мысли совершенно ложны, поскольку и Христос воскрес, и не тщетна была проповедь тех, которые возвещали о сем, ни вера тех, которые поверили сему, между тем, мысли сии, заключающиеся в вышеприведенных словах его, несмотря на их ложность, находятся в истинной и необходимой связи с мыслию «воскресения мертвых несть». Для чего же употреблены сии мысли Апостолом? Для того, что отвергши первую, которая была бы справедлива, если бы была справедлива последняя, мы необходимо заключаем, что мертвые воскресают. Соединять истинным образом между собою мысли не только верные, но и ложные удобно можно научиться в школах мирских, вне Церкви, но истина мыслей преимущественно должна быть почерпаема из Св. Писания.

 

50) Истина соединения мыслей не есть изобретение человеческое: она только дознана людьми и замечена для того, чтобы можно было ей учиться и учить, сама же в себе она являет естественный закон природы, свыше установленный. Как тот, кто повествует по порядку времен о различных событиях, ничего в сем не изобретает сам, когда говорит о местоположении известных стран, о свойствах каких-либо животных, растений и камней, о звездах и их движении, ничего не говорит такого, что было бы измышлено им самим или изобретено другими, — равным образом, кто говорит: «если ложно последующее, то необходимо ложно и предыдущее», говорит самую правду, но сия правда не от него зависит, а он показывает только, что это правда. На этом самом умоположении или логическом законе утверждается сила и вышеприведенных слов Апостола; ибо им предшествует следующая ложная мысль: «воскресения мертвых несть» (так говорили некоторые, коих Апостол хотел вывести из заблуждения). Из сих слов — «воскресения мертвых несть» - необходимо следует: «Христос не воста», но сие следствие ложно, ибо Христос воскрес; следовательно, ложно и то, что служит основанием ему, именно, что «воскресения мертвых несть». Итак - есть воскресение мертвых! Все сие можно предоставить короче следующим образом: если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес, но Христос воскрес, следовательно, есть воскресение мертвых.

 

Закон сей, по которому вследствие отвержения последующего отвергается и предыдущее, только дознан людьми, а не произвольно ими установлен, и относится к истинности сомнения мыслей, а не к истине самых мыслей.

 

51) Умозаключение о воскресении мертвых, изложенное в упомянутом месте, верно и по закону соединения мыслей и по своему следствию. Но следствия, верные только по правилам соединения мыслей, могут быть выводимы и на основании ложных положений. Так, представим себе, что кто-либо допустил следующее наше положение: если улитка есть животное, то имеет дар слова. Поскольку при отвержении последующего, как мы уже сказали, необходимо отвергается и предыдущее, то, доказав, что улитка не имеет дара слова, мы будем вправе заключить, что она не есть животное. Мысль сего заключения, очевидно, ложна; но самое заключение по правилам соединения мыслей, несмотря на допущенное ложное положение, истинно. Таким образом, истина мыслей, сама по себе, имеет достоверность; но истина соединения мыслей зависит от мнения или согласия того, с кем говорим мы. Умозаключения, верные по соединению мыслей, но неверные по самым мыслям, должны быть употребляемы, как мы выше сказали, для вразумления заблуждающих и для приведения их в такое состояние, в котором они принуждены были бы сами осознать неверность своих мыслей, видя, что они ведут к нелепым заключениям. Но, как на основании ложных положений могут быть выводимы и истинные заключения, так, напротив, на основании истинных положений могут быть выводимы и ложные. Положим, что некто говорит нам: «Если такой-то справедлив, то он добр». Мы соглашаемся на сие, после чего нам говорят: «Он несправедлив». Мы принимаем и это, но из сего вдруг заключают, что человек этот не добр. В этом умозаключении мысли верны, но неверно соединение мыслей: ибо, по отвержении предыдущего, не столь необходимо отвергается последующее, сколь необходимо по отвержении последующего отвергается предыдущее. Истинно будет наше положение, когда скажем: «Если некто Оратор, то человек». Но, прибавив: «Некто не Оратор», мы неверно заключим, что «некто не человек».

 

52) Посему - одно дело знать правила соединения мыслей, - знать самую истину мыслей. Первые учат нас только тому, что следует из данного положения, что не следует и что противоречит ему. «Если некто оратор, то человек» - здесь последняя мысль следует из первой. «Если некто человек, то Оратор» - здесь последняя мысль из первой не следует. «Если некто человек, то существо четвероногое» - здесь последняя мысль противоречит первой. Во всех подобных случаях оценивается только связь мыслей или их соединение между собою. Что же касается до самой истины в мыслях, то при сем должно обращать внимание уже на самые мысли, а не на соединение их, нужное только при заключениях: если мысли верны и очевидны, то от них получают свою достоверность и другие, менее известные, если только они правильно соединяются с ними или выводятся из них. Некоторые, научившись правилам соединения мыслей, тщеславятся тем столько, как бы научились истине самых мыслей; а некоторые, зная одни истины мыслей, жалуются на себя, что не знают правил истинного их соединения. Сия жалоба напрасна: по-моему, лучше твердо знать, что есть воскресение мертвых, нежели, что, если воскресения мертвых нет, то и Христос не воскрес.

 

53) Таким образом, наука делать определения, разделения и исчисления частей не есть наука ложная, хотя ее весьма часто употребляют для определения и разделения предметов ложных, и не изобретена людьми, но только дознана ими на опыте. Из того, что ее употребляют поэты в своих вымыслах, лже-мудрователи, еретики и лже-христиане при доказательствах своего заблуждения, нисколько не следует, будто ложно было, например, правило, в согласии с которым в определение и разделение не должно ни вносить ничего такого, что не относится к самому предмету, ни оставлять того, что относится. Правило сие справедливо, хотя предметы, определяемые и разделяемые, могут быть ложны. Так, мы можем определить и самую ложь: ложь есть то, что представляется совсем иным нежели каково само в себе есть. Определение верное, хотя предмет его — ложь — не может быть истиною.

 

Столь же верно мы можем и разделить ложь. Два рода ложного: к первому относится то, что вовсе невозможно; ко второму — то, чего нет, но что может быть. Например, тот, кто говорит, что семь и три составляют одиннадцать, говорит вовсе невозможное; а кто говорит, например, что в календы Генварские был дождь, говорит возможное, хотя бы сего на самом деле и не было. Таким образом, определения и разделения самых ложных предметов могут быть истинные, хотя самые предметы нисколько не делаются чрез то истинными.

 

54) Такое же точно достоинство имеют и правила, посредством которых научаемся рассуждать о предмете с разных сторон и в разных отношениях, каковые известны под именем Красноречия. Сами по себе они истинны, хотя могут быть употребляемы для убеждения других в чем-либо ложном, а поскольку они же могут быть употребляемы для убеждения других в самой истине, то нимало не предосудительны - предосудительно только злоупотребление их. Не от людей установлено то, чтобы, например, живое описание любви пленяло слушателя, чтобы речь краткая и ясная была вразумительна для него, чтобы разнообразие оной - без излишества - невольно поддерживала внимание его. Не от людей установлены и другие некоторые правила витийства, кои, хотя употребляются к раскрытию и истинных и ложных предметов, несмотря на то, сами по себе истинны, поскольку способствуют либо знать что-либо, либо веровать чему-нибудь, и поскольку руководствуют к убеждению сердца в том, чего оно должно желать или отвращаться. Люди только дознали на опыте, что сии правила точно таковы сами по себе, какими кажутся, а не изобрели их, чтобы они были точно такими.

 

55) Правила Красноречия образуют более дар слова, нежели способность мышления; правила же заключения, определения и разделения - образуют более ум. Впрочем, научившись тем и другим, не должно думать о себе, как некоторые, мечтая, будто они постигли чрез то самую тайну блаженной жизни; это - заблуждение. Познание сих правил не столько важно, как представляют его некоторые, ибо часто случается, что люди скорее понимают самые предметы, для уразумения которых преподаются правила, нежели запутанные уроки о правилах. Например, если бы кто, желая преподать правила хождения, говорил: не должно поднимать второй ноги прежде, нежели будет поставлена первая, которая была поднята, - и далее подробно описал бы, как должно двигать верхними и нижними частями колен. Такой учитель говорил бы правду, ибо иначе, как он говорит, нельзя и ходить; но люди, делая все это и без учения, скорее ходят, нежели замечают, что делается ими при хождении, и нежели понимают, когда им говорят о том. Те же, которые не могут ходить и собственным опытом проверить преподаваемых им правил, еще менее нуждаются в оных. Подобным образом, остроумные люди весьма часто видят неверность какого-либо умозаключения скорее, нежели понимают правила самого умозаключения; тупые же, если не видят первого, тем менее разумеют силу последних. Вообще, о сих правилах должно сказать, что они чаще доставляют нам удовольствие, способствуя представлять истину в различных видах, картинным образом, нежели чтобы способствовать нам много при нашем исследовании и рассуждении об истине; в пользу их можно прибавить разве еще то, что они придают уму нашему большую опытность и делают его оборотливее, но эта польза достигается совершенно только тогда, если они не делают ума нашего злохитрым и надменным, т.е. если те, которые научились им, не обманывают других, умея представить ложь за истину, и не тщеславятся пред кроткими и тихими и тем, якобы они знают и постигли нечто важное.

 

56) Что касается до науки о числах, то и для самого простого человека ясно, что она сотворена не людьми, но только исследована и открыта ими. Ибо в ней нельзя делать по произволению таких перемен, какие делаются в круге других наук Так, Виргинии захотел, чтобы первый слог слова «Италия» был долгим, и сделал то, несмотря на древнее произношение по коему он был кратким; но в науке о числах никак нельзя сделать того, чтобы, например, трижды три не было девять, чтобы девять не составляло по отношению к корню своему трем квадрата, не было втрое более трех, в полтора более шести и — поскольку нечетные числа не имеют двух половин равных — могло быть ровно вдвое больше какого-либо числа. Таким образом, законы чисел, рассматривать ли сии числа сами в себе или в отношении к законам каких-либо фигур, звуков и других движений, всегда неизменны и не установлены людьми, а только открыты прозорливейшими из них.

 

57) Но кто, полюбив все сии науки, только тщеславился бы познанием их пред неопытными, а не старался бы исследовать, от чего именно те из них истинны, которые он нашел действительно истинными, от чего другие не только истинны, но и неизменяемы; кто, от образа предметов чувственных восходя к душе человеческой, познал бы, что и она есть существо изменяемое — бывает образованна и необразованна — и, несмотря на то, занимает среднее место между истиною неизменяемою, которая выше ее, и всеми прочими предметами, которые изменяемы и ниже ее, — кто, говорю, познал бы все это, но не обращал своих познаний к славе и любви единого Бога -Творца всяческих, такой человек достоин имени только ученого человека, но отнюдь не мудреца.

 

58) Посему юношам, приверженным к наукам, юношам даровитым, имеющим страх Божий и взыскующим блаженной жизни, весьма полезно, по моему мнению, предложить следующее наставление: не должно без всякого исследования увлекаться никаким учением, преподаваемым вне Церкви Христовой, и вверяться ему, как руководству к достижению блаженной жизни; напротив, всегда должно предварительно рассудить о нем со всем вниманием и осторожностью. Если в числе наук, изобретенных людьми, найдутся нестройные и разногласные между собою по различию духа и намерения изобретавших оные и сомнительные по подозрению в заблуждении самих изобретателей, особенно, если в сии науки привходит явное или тайное сообщение с демонами, посредством известных магических знаков, как бы некоторых диавольских условий и договоров, то все такие науки должны быть отвергаемы и презираемы без милосердия. Не должно заниматься и теми из них, которые не слишком нужны и служат только для одного удовольствия. Науки и постановления человеческие, относящиеся к общежитию по необходимым потребностям настоящей жизни, не должны быть пренебрегаемы. Что же касается до прочих наук языческих, то они, по моему мнению, вовсе бесполезны, исключая из сего только историю, повествующую о предметах прошедшего или настоящего времени, некоторые искусства, основанные на опыте и благоразумной догадливости и полезные для тела, и науку рассуждать (логику) и счислять. Но и в этих даже науках, особенно, имеющих предметом своим одно чувственное, находящееся во времени и пространстве, должно держаться известного правила: ничего лишнего (Ne quid nimis)!

 

59) Некоторые предприняли уже труд изъяснить все слова еврейские, сирские, египетские и из других языков, которые только могут встретиться в Писании и не изъясняются им самим; а Евсевий написал и Историю, на основании которой лучшим образом решаются многие вопросы относительно книг Священных: все это делается и сделано для того, чтобы избавит христианина от необходимости трудиться над многим для малого. Подобным образом вижу, что люди, имеющие надлежащие сведения, могли бы для пользы собратий решишься на приятный и благой труд — привести в порядок и изложить отдельно все, что упоминается в Писании о местоположении различных земель, о животных, травах, деревьях камнях, металлах и проч. Можно заняться изъяснением и самых чисел, по крайней мере, тех, на которые указывает Писание. Вероятно, и были люди, которые уже изъяснили некоторые или даже все сии предметы, ибо случается нам находить многие сочинения добрых и ученых Христиан, о которых мы прежде не знали; такие изъяснения неизвестны нам или по нерадению о них, или с намерением сокрыты от нас завистниками. Не знаю, можно ли предлагаемый мною труд предпринять и относительно науки рассуждать (disputandi)? Кажется, что нельзя ибо она тесно соединена со всем составом Писания и должна повсюду распростираться в нем, наподобие нервов. Впрочем, сия наука помогает читателям более в разрешении и изъяснении неоднозначных мест Писания — о чем я буду еще говорить - нежели в познании неизвестных знаков и слов, составляющих предмет настоящего рассуждения нашего.

 

60) Если так называемые философы, особенно Платоники, как-нибудь случайно сказали что-либо истинное и сообразное с нашею Религиею, то такого учения мы должны требовать от них, как от незаконных владетелей, а не бояться его. Ибо, как Египтяне имели не одних идолов и тяжкие работы, чем народ Израильский должен был гнушаться и чего избегал, но, вместе с тем, имели серебряные и золотые сосуды и украшения, имели различные одежды, что оный народ, выходя и Египта, по самому определению Божию, истребовал себе у них как бы для лучшего употребления и чем Египтяне, как не знавшие надлежащего употребления, сами ссудили Израильтян без собственного о том сознания: так и науки языческие заключают в себе не одни только пустые и суеверные вымыслы, предлагают не одно тяжелое бремя бесполезного труда, чего должен отвращаться и убегать каждый из нас, оставляющий общества языческие и последующий Христу, но содержат в себе и благородные познания весьма благоприятные пользе истины, содержат и некоторые правила нравственные, весьма бтагопотребные, и немалое число истин, относящихся к почитанию единого Бога. Все сие, лучшее в учении язычников, есть как бы серебро и золото, не сотворенное ими самими, а только ископанное, так сказать, в рудниках Божественного, всеисполняющего Провидения, - есть драгоценность, злоупотребляемая ими на служение демонам, которую, однако, Христианин, мысленно чуждаясь опасного в других случаях сообщения с язычниками, должен исторгать у них для пользы Евангелия. Позволительно Христианину заимствовать и обращать в свою пользу самые даже одежды язычников, т. е. постановления их, полезные в общежитии, от которого мы в настоящей жизни отложиться не можем.

 

61) Ибо, не поступали ли так и многие из добрых и верных сынов Церкви нашей? Не видим ли, как обремененный множеством золота, серебра и одежд вышел из Египта сладкоглаголивый учитель и блаженный Мученик Киприан? Сколько подобных сокровищ вынесли оттуда Лактанций, Викторин, Оптат, Иларий (не говорю о моих современниках)? Сколько извлек бесчисленный сонм греческих Церковных Писателей? Прежде же всех сделал такое заимствование сам Моисей, вернейший слуга Божий, о коем написано: «И научен был Моисей всей мудрости Египетской» (Деян.7,22). Суеверное обыкновение язычников никогда, особенно же в те времена, как не благое еще, а стропотное иго Христово облегало Христианство, никогда, говорю, не дало бы вышеупомянутым мною мужам в заем тех наук, кои и у самих язычников почитались полезными, если бы эти язычники могли подозревать, что их науки обратятся некогда в орудие к почитанию единого Бога, Коим должно разрушиться суетное служение идолам. Но идолопоклонники дали в заем серебро, злато и одежду исходящему из Египта народу Божию, сами не ведая, каким образом то, что они давали, впоследствии может обратиться в послушание Христово. Таким образом, занятие сокровищ Египетских, описанное в книге Исхода (Исх. 3, 22), по моему мнению, есть преобразование сего нового заимствования, что, впрочем, да будет сказано без предубеждения ко всякому другому смыслу означенного места в книге Исхода, равному или лучшему.

 

62) Наставляемый мною таким образом чтитель Св. Писания, решаясь испытывать оное, непрестанно должен содержать в мысли своей следующее замечание Апостольское: «знание надмевает, а любовь назидает» (1Кор. 8, 1). Ибо чрез сие он почувствует ту важную истину, что хотя бы из Египта вышел он богат, но если не совершит Пасхи, то не может спастись. «ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1Кор. 5, 7). Сия жертва Христова преимущественно научает нас тому, о чем сам Спаситель взывает к тем, коих видит Он как бы труждающимися в Египте при Фараоне: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф.11,28-30). Кому легко, как не кротким и смиренным сердцем, коих не надмевает знание, а любовь созидает? Итак, кроткие должны помнить, что праздновавшие древле преобразовательную Пасху, получив повеление кистью от иссопа, омоченною в кровь агнца, ознаменовать пороги дверей, и их прознаменовали иссопом (Исх. 12,22). Сия трава кротка и смиренна, но ничего нет сильнее и проницательнее корней ее, дабы подобно сему и мы, «укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота» (Еф.3,17-18), т. е. могли разуметь Крест Господа, где широтою называется поперечное дерево, на коем распростираются руки; долготою - дерево, восходящее от земли до самой широты (поперечного дерева), на коем пригвождается целое тело, начиная от рук и ниже оных; высотою - дерево от широты (поперечника), простирающееся в высоту до самого верха, где прикрепляется голова; а глубиною -нижний конец, водруженный в земле и там скрывающийся. Сим знамением Креста описывается вся деятельность Христианская - т. е. обязанность благочестно действовать во Христе и постоянно в нем пребывать, чаять небесного и пред непосвященными не поведать туне таинств Веры. Очищенные на поприще сей деятельностью, мы будем в состоянии «уразуметь превосходящую разумение любовь Христову» (Еф.3,19), по коей Он равен есть Отцу, ибо все чрез Него начало быть — дабы вам исполниться всею полнотою Божиею. Есть в иссопе и сила очистительная, дабы надмеваясь знанием от богатства, похищенного из Египта, наше легкое, распучившись, не стало издавать некоторой гордой отдышки. «Окропиши мя иссопом, — говорит Пророк, — « очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие» (Пс.50,9-10). Вслед за сим, дабы показать, что иссопом означается очищение от гордости, Пророк присовокупляет: «Возрадуются кости смиренныя».

 

63) Но как обилие золота, серебра и одежд, похищенных народом израильским из Египта, очень незначительно в сравни с богатством, какое тот же народ получил в Иерусалиме, особенно, в царствование Соломона (3 Цар.10,25); таково же точно и всякое знание (хотя бы даже и полезное), заимствованное из писаний языческих, если сравнить оное со знанием, заключающимся в Св. Писании. Ибо все, что бы ни узнал человек извне (в книгах языческих), все это, если вредное - осуждается в Св. Писании, если полезное - находится в нем. И если всякий найдет здесь все то, что удалось ему узнать полезного где-нибудь в другом месте, то гораздо в большем изобилии найдет он здесь же и то, чего никогда и нигде не можно сыскать, но что преподается в одном только Св. Писании с удивительною возвышенностью и вместе с удивительною простотою.

 

Заключаю: если неизвестные знаки (incognita signa) не остановят читателя, предыдущими наставлениями снабженного, кроткого и смиренного сердцем, охотно взявшего на себя иго Христово и бремя Его легкое, основанна, и вкорененна, и созидаема в любви, коего разум по тому самому не может кичить, то пусть он приступает к рассмотрению и исследованию неясных знаков (ambigua signa), встречающихся в Писании, о коих я буду говорить в третьей книге то, что Господь благоволит сообщить мне.

 

 

Книга 3. О неоднозначности и темноте некоторых мест Св. Писания, о смысле собственном и иносказательном, о средствах к разумению того и другого и о Тихониевых правилах изъяснения Св. Писания

 

 

 

1) Богобоязненный человек тщательно изыскивает волю Божию в Св. Писании. Для избежания страсти к спорам он бывает кроток по духу благочестия; чтобы не останавливаться в сомнении на неизвестных словах и выражениях, обогащает себя знанием языков; стремится также приобрести сведения о различных предметах, необходимых для уразумения силы и свойства различных сравнений и подобий, употребленных в Писании; старается иметь под руками самые лучшие списки, коими обязаны мы неусыпному тщанию людей, трудившихся исправлением текста. Кто приготовлен таким образом, тот пусть смело приступает к разрешению темноты и неясностей, встречающихся в Св. Писании. Но, дабы ему не обманываться неоднозначностью выражений и слов, я намерен (несмотря на то, что, может быть, некоторые люди, по обширности ли своего ума, или по какому-либо мнимому озарению свыше, будут осмеивать мои замечания, как ребяческие) - и не просто намерен, но даже почитаю себя обязанным, дать в сем отношении руководство и для сего считаю необходимым вновь напомнить желающим принять от меня наставление, что неоднозначность Св. Писания бывает или в собственных словах, или в переносных, как то уже замечено мною во второй книге.

 

2) Если слова, взятые в собственном значении, делают темным какое-либо место Св. Писания, то, прежде всего, надобно смотреть, правильно ли мы разделили оные по расстановке и должным ли образом прочли. Если, по надлежащем внимательном рассмотрении не видно будет, как должно разделить или прочитать их, то нужно прибегнуть к правилу веры (regula fidei), извлеченному из яснейших мест Св. Писания и основанному на уважении к голосу Церкви, о чем я довольно сказал в первой книге, рассуждая о предметах. Если же и после того обе части рассматриваемого места (или все его части, ежели их случится много) будут казаться неоднозначными и темными, в таком случае остается обратиться к связи (контексту) речи и рассмотреть предыдущие и последующие части текста, окружающие темное место. Тогда откроется, какое из представляющихся понятий ближе к тексту и удобнее может быть соединено с ним.

 

3) Поясним эти замечания примерами. Еретики, не желая признать Слово Богом, разделяют слова апостола и евангелиста Иоанна следующим образом. Сначала читают: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин.1,1); потом, дабы дать следующим словам двусмысленность, продолжают: «Оно было в начале у Бога». Но такое разделение должно быть отвергнуто по правилу Веры, которое ясно говорит о равенстве Лиц Св. Троицы. Должно читать «И Бог был Слово», прибавив затем «Оно было в начале у Бога».

 

4) Неоднозначность от разделения следующих слов Апостола: «...то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп.1,22-24), не может быть устранена правилом Веры; ибо как ни дели их, смысл слов не будет противоречить вере, а посему здесь неоднозначность должна быть устранена через рассмотрение связи речи. С первого взгляда неизвестно, должно ли читать «и другое: имею желание» или сначала «Влечет меня то и другое», а потом уже прибавить «имею желание разрешиться и быть со Христом». Но, поскольку далее следуют слова «это несравненно лучше», то явно, что Апостол желает сего лучшего, так что, будучи влеком тем и другим (или затрудняясь тем и другим), он одного желает, а другое находит только более нужным, то есть желает разрешиться и быть со Христом, а более нужным находит оставаться во плоти. Здесь неоднозначность разрешается одною последующею частицею «ибо», хотя некоторые из толковников исключили ее, думая, что Апостол не только затрудняется тем и другим, но, по-видимому, и желает того и другого. В силу сего замечания, слова Апостола в этом месте должны быть распределены так: «то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое», и за сим уже должно читать «имею желание разрешиться и быть со Христом». Поскольку же здесь могли бы спросить Апостола: почему он преимущественно желает сего разрешения, то он прибавляет: «это несравненно лучше». От чего же он находит для себя затруднение с обеих сторон? От того, что находит с другой стороны более нужным остаться: «а оставаться во плоти нужнее для вас».

 

5) Где неоднозначность не может быть устранена ни правилом Веры, ни связью речи, там ничто не препятствует разделить текст сообразно с каким-нибудь одним из представляющихся понятий. Таковы следующие слова из Послания к Коринфянам: «Итак, возлюбленные, имея такие обетования, очистим себя от всякой скверны плоти и духа, совершая святыню в страхе Божием. Вместите нас. Мы никого не обидели» (2Кор.7,1-2). Неясно, как должно читать - так ли: «очистим себе от всякой скверны плоти и духа», сообразно с оными словами в другом месте - «чтобы быть святою и телом и духом» (1Кор.7,34) , или так: «очистим себе от всякой скверны плоти», а потом: «и духа, совершая святыню в страхе Божием. Вместите нас», так, чтобы в сих последних словах был другой смысл, отличный от первых? Подобные двузначности можно предоставить, так сказать, воле читателя.

 

6) Что сказано нами о неоднозначности, происходящей от различной расстановки слов, то же самое должно наблюдать и при двусмыслии, происходящем от разности в чтении. Ибо двусмысленное чтение, если, впрочем, оно не есть плод небрежности самого читающего, устраняется или правилом Веры, или связью речи, или - если не будет надобности употреблять ни того ни другого - может даже оставаться нерешенным, ежели читающий не много погрешит, как бы ни прочел такое место. Если бы, например, правило Веры внушало нам, что Бог никогда не обвинит, и Христос никогда не осудит своих избранных, то слова Апостола: «Кто будет обвинять избранных Божиих?» (Рим. 8, 33-34) можно было бы произносить так, чтобы за ними следовал как бы ответ: «Бог оправдывает [их]». А потом, спросив: «Кто осуждает?» опять можно бы отвечать: «Христос Иисус умер» и пр. Но поскольку думать так о Боге и Христе безумно, то нужно произносить так, чтобы сперва выражалось как бы неопределенное разведывание (perсоntаtіо), а потом решительный вопрос. Различие же между разведыванием и вопросом, по замечанию древних, заключается в том, что на первое можно отвечать и много, и неодинаково, а на последний только «да» или «нет». Посему приведенные слова должно произносить так, чтоб за разведыванием «Кто будет обвинять избранных Божиих?» следовал вопрос «Бог оправдывает [их]» и подразумевать притом тайно «нет»; за сим снова выведывание Кто осуждает?» и снова вопрос «Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас?», дабы и здесь тайно - в уме - отвечать «нет». Но в следующем месте, где Апостол говорит: «Что же скажем? Язычники, не искавшие праведности, получили праведность...», за выведыванием «Что же скажем?» должен следовать ответ: «Язычники, не искавшие праведности, получили праведность...» (Рим.9,30), иначе последующие слова не будут иметь связи. Напротив, слова Нафанаила «из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин.1,46)каким голосом ни произнести - показать ли, что в одном только слове «от Назарета» заключается вопрос, или, что все спрашивается с сомнением - не будет никакой разности: вера не потерпит вреда ни в том, ни в другом случае.

 

7) Иногда неоднозначность зависит от сомнительного звука слогов и потому преимущественно относится к произношению. Если читать в Латинской Библии следующий текст: «Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне» (Пс.138,15), то не видно, как должно произнести слово «os», кратко или протяжно? Ежели кратко, то это будет единственное число слова «ossa» (кости); если же протяжно, то - единственное число слова «ora» (рты). Но такие неоднозначности разрешаются справкою с оригинальным текстом. Ибо в подлиннике употреблено не στόμα (уста), но αστέον (кость). Потому-то простонародный язык большею частью бывает полезнее при означении предметов, нежели книжный. В приведенном месте я предпочел бы лучше употребить варваризм и сказать: «не сокрыты от Тебе ossum meum (как говорит простой народ, употребляя ossum вместо os)», нежели допустить неясность потому только, чтобы выразиться чище по латыни. Впрочем, сомнение о произношении слога иногда разрешается ближайшим словом, относящимся к одной и той же мысли, как в следующих словах Апостола: «Quae praedico vobis sicut praedixi, quoniam qui talia agunt, regnum Dei non possidebunt» («Предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют») (Гал.5,21). Если бы Апостол сказал только «quae praedico vobis», («Предваряю вас»), а не прибавил «sicut praedixi» («как и прежде предварял»), то для выяснения того, долог или краток средний слог в слове «praedico», нужно было бы прибегнуть к оригинальному языку, теперь же, когда сделана прибавка, ясно, что этот слог — долог, ибо Апостол не сказал «sicut praedicavi», но «sicut praedixi».

 

8) Подобным образом должны быть разрешаемы те неоднозначности, кои происходят не от расстановки слов или произношения оных, но от других каких-либо грамматических свойств языка. Таково, например, следующее место из послания к Фессалоникийцам: «Propterea consolati sumus fratres in vobis» («Сего ради утешихомся, братие, о вас») (1Фес.3, 7). Можно недоумевать, в звательном ли падеже стоит слово «fratres» или в винительном? Ни в том ни в другом случае не будет противоречия Вере: однако в Греческом языке падежи сии различаются, и потому, справившись с Греческою Библиею, видим, что нужно удержать падеж звательным. Если бы переводчик сказал так: «Propterea consolationem habuimus, fratres, in vobis», то хотя бы он и не столь близко перевел слова текста, но зато устранил бы сомнение в рассуждении мысли или и вовсе уничтожил бы оное, если бы прибавил к «fratres» слово «nostri». (Впрочем, подобные прибавки, хотя они и делаются, иногда опаснее самых неточностей.) Так, следующее место из Послания Апостола Павла к Коринфянам: «Quotidie morior, per vestram gloriam, (res quam habeo in Christo Iesu» («каждый день умираю: свидетельствуюсь в том похвалою вашею, братия, которую я имею во Христе Иисусе, Господе нашем») (1Кор.15,31) один переводчик перевел «Quotidie morior, per vestram iuro gloriam». Он прибавил «iuro» («клянусь») - на том основании что на Греческом в словах Апостола «per vestram gloriam» при известном образе их произношения прямо можно видеть клятву. Вообще заметим, что в собственных словах Св. Писания весьма редко можно найти такую неопределенность, которой нельзя было бы разрешить или рассмотрением обстоятельств текста, обнаруживающих намерение писателя, или снесением переводов, или справкою с подлинником.

 

9) Напротив, неоднозначность (или неопределенность) выражений переносных, о которой теперь следует нам говорить, требует немалой заботливости и тщания. Прежде всего, должно остерегаться, чтоб иносказательной речи не принять буквально. Сюда-то, между прочим, относятся слова Апостола: «буква убивает, а дух животворит» (2Кор.3,6). Ибо кто иносказание принимает буквально, как будто бы то было сказано в собственном смысле, тот мудрствует плотская; когда же душа, следуя букве, подчиняет плоти даже то, что составляет ее превосходство над животными, то есть самое разумение, это и называется смертью души. Кто следует букве, тот как неразумное животное принимает иносказательные слова за собственные, и, наоборот, не старается находить другого, высшего значения в том, что буквально выражается словом; например, ели слышит о субботе, то ничего не представляет, кроме одного из семи постоянно повторяющихся дней, или ежели слышит о жертвоприношении, то не простирает своей мысли того, что обыкновенно совершается над жертвенными животными или плодами. А сие-то и есть бедственное рабство души, когда она под знаками не может видеть самой вещи и не в состоянии простирать умственного взора своего выше телесной природы - к созерцанию вечного света.

 

10) Впрочем, рабство знакам и букве в Иудейском народе было весьма отлично от подобного рабства у других народов. Ибо Иудеи, хотя и привязаны были к чувственным предметам но, вместе с тем, постоянно видели в них для себя указание и напоминание о едином Боге. И хотя они знаки духовных вещей (не зная, к чему они служат) принимали нередко за самые вещи, однако же были убеждены, что их служение (обрядовое), несмотря на то, что оно похоже было на рабство, благоугодно единому истинному Богу, которого они не видят. Апостол говорит, что они стрегомы были под законом оттого, что закон был для них пестуном во Христа (Гал.3, 24). Посему, хотя упорнейшие из Иудеев не возлюбили Господа за неуважение их знаков (кои тогда пришло уже время объяснить), хотя начальники Иудейские измышляли различные клеветы на Спасителя за нехранение субботы, а народ, привязанный к знакам, как к самому означаемому, не хотел верить, чтобы тот был Бог или пришел от Бога, кто не хочет уважать их знаков так, как уважают они сами, однако те, кои уверовали и составили первую Церковь в Иерусалиме, достаточно доказали сколь полезно для них быть стрегомыми пестуном и по знакам, временно установленным, служить единому истинному Богу, Творцу неба и земли. Ибо они по сему самому, будучи близки к духовному (так как в самых временных и чувственных приношениях и знаках, несмотря на то, что не умели понимать их духовно, чтили единого вечного Бога), оказались столь способными к принятию Святаго Духа, что продали все свое имение и цену оного повергли к ногам Апостольским для раздаяния неимущим (Деян.4, 34), самих же себя всецело посвятили Богу, как новый некий храм, коего земному изображению, то есть, Ветхому Храму, доселе они служили.

 

11) Но нигде не написано, чтобы и какая-нибудь языческая церковь поступила таким образом и явила себя подобною Иудейской; вообще, те, кои рукотворенных идолов почитали за богов, оказались не столь способны к духовному и не столь близки к Христианству. Хотя некоторые из Язычников и почитали тогда своих идолов за знаки и символы, но все же чтили под сими символами и обожали не Бога истинного, а тварей. В самом деле, какая мне в том польза, что изображение, например, Нептуна не должен я почитать за самого Бога, а за изображение моря или всех вообще вод, текущих в источниках, как изъясняется один из их поэтов, который, если не ошибаюсь, говорит: «Нептун, у которого из бесконечной бороды истекает Океан, а из волос струятся реки.» Подобный вздор похож на стручье, брянчащее внутри приятной на вкус оболочки звонкими сухими зернами, но это пища свиней, а не людей. Знающий Евангелие поймет, что я говорю. Какая, говорю, польза в том, что изображению Нептуна дают сие значение? Разве та, чтобы не уважать ни знака, ни означаемого? Ни море, ни какая-нибудь статуя для меня не Бог. Согласен, что почитающие за богов дела рук человеческих более заблуждают, нежели те, кои боготворят дела Божия: но нам заповедано любить и чтить не вещи, а единого Бога, который сотворил вещи, изображения коих язычники чтут или как самых богов, или как их знаки и подобия. Итак, ежели и с доброю целью установленный знак принимать за самую вещь, им означаемую, есть плотское рабство,. то не гораздо ли бедственнее рабство принимать знаки бесполезных ещей за самые вещи? Хотя бы ты чтил и самые вещи, тем не менее, в этом случае ты был бы не свободен от плотского и рабского ига.

 

12) Посему-то христианская свобода освободила от знаков или символов (signis) даже тех людей, у коих оные были полезны. Сии люди (Иудеи) были более близки к духовному так что Христианству оставалось только изъяснить им знаки' указав самые вещи, под ними скрывавшиеся, вследствие чего из таковых людей составились первые Церкви святых Израильтян. Напротив, там, где служили бесполезным знакам и символам, оно (Христианство) не только отвергло это рабское служение, но уничтожило и самые знаки, дабы чрез сие отвратить язычников от служения ложным богам, называемого часто и выразительно в Св. Писании блудодеянием, обратить их к поклонению единому Богу и научить не служению символам, хотя бы и полезным, но упражнению ума своего в духовном разумении оных.

 

13) Ибо раб знаков тот, кто чтит какую-нибудь знаменательную вещь или служит ей, не разумея ее значения; но кто чтит символ полезный, установленный свыше, и чтит, понимая его значение и силу, тот чтит ненаружное и преходящее, но то, что разумеется под сим наружным и преходящим. Такой человек бывает и духовен даже во время рабства, когда еще не нужно и не время объяснять плотским людям тех знаков и символов, под бременем коих они должны смиряться. Таковы были Патриархи, Пророки, и все те в народе Израильском, чрез коих Дух Святый даровал нам Писание в помощь и утешение наше. В настоящее же время, когда воскресение Господа яснейшим образом указало и доказало нашу свободу, мы не обязываемся чтить даже и тех знаков, коих значение уже понимаем. Вместо многого нам заповедано и самим Господом, и учением Апостольским немногое и притом такое, что легко исполнить и что, по своей важности и высочайшей чистоте, достойно всякого внимания и исполнения, как, например, таинство Крещения и таинство Причащения. Каждый, принимающий сии таинства, будучи наставлен, понимает их значение, и каждый чтит оные уже не в духе плотского рабства, а духе истинной свободы. Впрочем, как держаться буквы и принимать знаки за самые вещи, ими означаемые, есть дело плотской слабости, так и давать знакам бесполезное изъяснение есть дело ума заблуждающего. Поскольку тот не есть еще совершенный раб, кто, хотя не понимает значения символов, однако же принимает оные не иначе как за знаки, то лучше служить пусть непонятным, но полезным символам, нежели давать им бесполезное значение и таким образом возлагать на себя вместо уз рабства простого неведения удушающую петлю заблуждения.

 

14) К замечанию, предостерегающему нас принимать речь иносказательную или, что все равно, переносную за собственную, нужно прибавить другое замечание - именно то, чтобы, наоборот, речи собственной не принимать за иносказательную. Посему мы должны, прежде всего, показать способ, по которому можно было бы узнать, иносказательное ли известное выражение, или собственное. Способ этот состоит в следующем: все, что в Св. Писании, будучи принято в собственном смысле, не согласно с нравственностью или с истинами веры, все то должно разуметь в смысле иносказательном. Нравственность же вся утверждается на любви к Богу и ближнему, а истины веры — на познании Бога и ближнего. А надежда заключается в собственной совести каждого или во внутреннем ощущении того, как он успевает в любви к Богу и ближнему и как далек в познании их. Обо всем этом сказано в первой книге.

 

15) Но, поскольку люди склонны судить о грехах не по важности самой похоти, их рождающей, а по своим обычаям, то и почитают предосудительным большею частью одно то, что осуждается и порицается их современниками и соотечественникам, и, напротив, добрым и похвальным то, что согласно с обычаем их соотечественников. Отсюда происходит, что многие почитают иносказательными те места, в коих Писание или заповедует что-нибудь противное настоящим обычаям, или возбраняет что-либо, согласное с ними; и это делают из уважения к Писанию, которого важность иначе не могут защитить. Но Св. Писание не предписывает ничего кроме любви и не возбраняет ничего кроме похоти, сим одним способом образуя и исправляя нравы. Подобным образом, если ум предубежден каким-либо погрешительным мнением, то все, что бы Писание ни утверждало вопреки принятому заблуждению, все это в таком случае почитают иносказанием. Но Писание и прошедшими, и будущими, и настоящими предметами и событиями не утверждает ничего другого, кроме кафолической веры. История, пророчества, догматы и нравоучение - все в нем направлено к тому, чтобы произвести и укрепить любовь, истребить и уничтожить похоть.

 

16) Любовью называю я стремление души любить Бога ради Него Самого, а себя и ближних ради Бога; под именем же похоти разумею стремление души любить себя, ближнего и всякий другой предмет не ради Бога. Действие необузданной похоти ко вреду и растлению собственного тела и души называется развратом (fagitium), а действие похоти ко вреду и пагубе ближнего именуется злодеянием (facinus). Разврат и злодеяние составляют главные виды всех грехов: но первый предшествует последнему, ибо человек предается злодеяниям тогда уже, когда разврат унижает его душу до некой постыдной и несчастной нужды или уничтожает препятствия к распутству и находит средства к оному. Подобное же, но только к противном смысле, можно сказать и о любви: действие правильной любви в собственную пользу называется благопопечением, а действие любви в пользу других именуется благотворительностью. И здесь благотворительности предшествует благопопечение о самом себе; ибо нельзя в пользу другого употреблять то, чего не имеешь сам. Чем более разрушается царство похоти, тем более увеличивается царство любви.

 

17) Потому, как бы сурово и жестко ни говорилось что либо в Писании от лица Бога, или Его святых, не должно смущаться сим, а должно думать, что это необходимо для ниспровержения царства похоти. И если это суровое и строгое выражено ясными словами, то всякий раз надобно разуметь оное в собственном смысле, а не в иносказательном. Таковы следующие слова Апостола: «по упорству твоему и нераскаянному сердцу, ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его: тем, которые постоянством в добром деле ищут славы, чести и бессмертия, - жизнь вечную; а тем, которые упорствуют и не покоряются истине, но предаются неправде, -ярость и гнев. Скорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое, во-первых, Иудея, [потом] и Еллина!» (Рим.2,5-9). Это сказано о тех, кои гибнут вместе с похотию, не захотев ее победить. Таковы же и следующие слова: «те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал.5,24). Они ясно сказаны к человеку, разрушающему в себе царство прежде господствовавшей в нем похоти. Впрочем, и здесь некоторые слова могут быть приняты за переносные, как, например, «гнев Божий» и «распяли», но таких слов немного, да и не так они стоят, чтоб могли затемнить смысл и произвести аллегорию или притчу, которую, собственно, и называю я иносказательною или фигуральною речью. Что же касается до следующего места Иеремии: «Смотри, Я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять» (Иер.1,10), то нет сомнения, что здесь все изречение фигурально и должно быть отнесено к выше показанной мною цели.

 

18) Все, что для неопытных людей кажется как бы безнравственным (flagitiosum) - будут ли то одни слова или и самые действия, приписываются ли они Богу или относятся к людям, похваляемым за святость, - все это в Св. Писании говорится иносказательно и таинственный смысл подобных мест должен быть изъясняем в пользу любви. Касательно сего должно заметить вообще следующее: кто пользуется преходящими вещами с большею умеренностью, нежели как позволяет и требует обычай людей, с коими он живет, тот или воздержен, или суеверен; но кто пользуется вещами так, что преступает границы обыкновений, коих держатся добрые люди его времени, тот или сам служит в сем случае знаком чего-нибудь или действительно безнравствен. Ибо во всех подобных случаях не употребление вещей виновно, но похоть употребляющего. Ни один здравомыслящий не станет думать, чтобы ноги Господа помазаны были упоминаемою в Евангелии женою с тою же целью, с какою обыкновенно мажут их люди невоздержные и роскошные, коих пиршеств мы гнушаемся. Приятный запах означает в сем случае добрую славу, которую каждый может заслужить делами доброй жизни; посему, кто следует по стопам Христа, тот как бы помазует Его ноги драгоценным благовонием (Ин.12,3) Таким образом, что в других лицах есть большею частью нечто непозволительное, то в лице Божественном или пророческом служит знаком чего-нибудь особенного и важного. Иное дело сообщение с блудницею людей развращенных, и совсем другое - такое же сообщение, описанное в книге пророка Осии (Ос.1,2). Из того, что нетрезвые и сладострастные люди распутно обнажают тела свои на пиршествах, не следует, что и обнажаться в бане есть разврат.

 

19) Посему должно внимательно смотреть, что приличествует времени, месту и лицам, дабы безрассудно не осудить чего-нибудь, как преступления. Благоразумный может благоупотреблять самые драгоценные и приятные яства, без всякой жадности, между тем как безрассудный и при самой обыкновенной пище будет, так сказать, сгорать от обжорства. И каждый здравомыслящий, без сомнения, захочет лучше, по примеру Господа, питаться рыбою, нежели, по примеру Исава, внука Авраамова, каким-нибудь сочивом, или, по подобию рабочего скота, ячменем. Большая часть зверей питается самою низкою и пустою пищею, но из сего не следует еще, что звери воздержнее нас. Во всяком случае, должно судить о действиях не столько по качеству вещей, коими пользуемся, сколько тому, с каким побуждением употребляем и в какой степени желаем их.

 

20) Ветхозаветные праведники представляли себе Царство Небесное, а потому и предвещали оное под образом земного царства. Дабы иметь достаточное число потомства, одному и тому же мужу позволялось тогда иметь многих жен вместе; но посему же самому почиталось бесчестным одной жене иметь многих мужей; ибо жена от сего не делается плодовитее, а без разбору домогаться детей или какого-либо прибытка есть дело самое бесчестное. При таком состоянии нравов у древних Св. Писание не осуждает и таких действий в тогдашних праведниках, которые в настоящее время иначе и совершить нельзя, как только по вожделению. Посему, все места Св. Писания, в коих описывается что-либо подобное не только исторически и собственно, но иногда иносказательно и как бы пророчески, должны быть изъясняемы так, чтобы везде главною целью была любовь к Богу и ближнему или к тому и другому вместе, ибо, как у древних Римлян почиталось бесчестием носить длинную с широкими рукавами тунику, ныне же, напротив, считается бесчестием не носить ее благородному человеку, так надобно судить и о других вещах; что ныне не в обычае, то не всегда было таковым. Вообще, употребление вещей большею частью портится не другим чем, а похотью, по которой человек не только злоупотребляет постыдно обычаем своих сограждан, но часто, преступая пределы оного, нагло обнаруживает всю внутреннюю гнусность свою, скрывавшуюся дотоле под кровом общенародных обычаев.

 

21) Все, что в поступках великих и благочестивых мужей сообразно с обычаями людей, в кругу коих они жили по необходимости или долгу, во всем том должно предполагать цель благую, а именно: или истинную пользу их самих, или благо­творительность в отношении к другим - и это, буквально, как бы можно было действовать и нам на их месте, или, символически, как то приличествует Пророкам.

 

22) Читая описание таковых деяний, люди, не знакомые с чужими обычаями, почитают оные предосудительными, если только авторитет действовавших лиц не удерживает их; между тем, они не замечают, что и в их собственном поведении, в их супружестве, пиршествах, в одеянии и во всяком другом роде жизни и обычаях другие люди и в другое время нашли бы много предосудительного. Такое бесконечное разнообразие человеческих обычаев подало даже повод некоторым, так сказать, полусонным людям, кои не были усыплены совершенно глубоким сном глупости, но и далеки были от бодрственного состояния людей мудрых, — подало, говорю, повод заключить, что нет ничего справедливого в самом себе, но что каждый народ собственные свои обычаи почитает справедливыми. Ежели, говорят они, обычаи народов различны, а справедливость должна быть неизменна и одинакова, то явно, что справедливости нет нигде. Но к посрамлению их недальновидности довольно сказать, что правило «чего не хочешь себе, того другому не делай» при всем разнообразии народных обычаев везде остается неизменным. Приложи это правило к обязанности любить Бога и уничтожишь все безнравственное, приложи к долгу любить ближнего, и падет все преступное. Например, никто не желает осквернять своего жилища, следовательно, никто не должен осквернять и храма Божия, то есть себя самого. Никто не желает, чтобы ему кто-либо вредил, следователь но, никто и сам не должен никому вредить.

 

23) По низложении тиранства похоти, любовь царствует" над всем по справедливейшим законам, то есть, повелевает любить Бога ради Бога, а себя и ближнего ради Бога же. А посему при всякой фигуральной речи должно соблюдать то правило, чтобы читаемое место рассматривать со всем вниманием дотоле доколе можно будет истолковать оное в пользу царства любви. Если какое место прямо и собственно выражает любовь, то, тем более, нет нужды почитать оное иносказательным.

 

24) Когда какое-либо изречение Писания содержит в себе заповедь, возбраняющую разврат или злодеяние или внушающую что-нибудь благопотребное и благодетельное для ближних, то оно всегда должно быть принимаемо в собственном смысле. Напротив, всякое изречение, предписывающее, по-видимому, нечто худое или преступное и возбраняющее благотворительность или правильное попечение о собственной выгоде, должно изъяснять в смысле высшем. Так говорится: «не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин.6,53). По-видимому, здесь предписывается нечто неестественное и даже ужасное, но по сему самому и не должно понимать сих слов таким грубым образом, а разуметь возвышеннее и духовнее. Писание говорит также: «если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его» (Рим.12,20) Нет сомнения, что здесь предписывается благотворительность ближнему; но в последующих словах «сие ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» внушается, по-видимому, зложелание ближнему. Нисколько не сомневайся, что последние слова сказаны фигурально и, хотя можно изъяснять их двояко, то есть и к вреду, и к пользе ближнего, но любовь должна заставить тебя отнести их к благотворительности, то есть под огненным углем ты должен разуметь не иное что, как жгучие стоны раскаяния, исцеляющие гордость врага и заставляющие его соболезновать, что он сделался неприятелем такому человеку, который помогает ему в бедности его. Равным образом, когда говорит Господь: «Любящий душу свою погубит ее» (Ин.12,25) не должно думать, что Он запрещает человеку попечение о самом себе, по которому каждый должен сохранять свою душу Слова «погубит ее» сказаны фигурально; они внушают, что каждый должен оставить или переменить настоящий образ действования души, образ превратный и плотской, по которому душа прилепляется к временному и не ищет вечного. У Сираха написано: «Давай благочестивому, и не помогай грешнику» (Сир. 12,4). Вторая часть сего текста возбраняет, по-видимому, благотворительность, ибо говорится: «не помогай грешнику». Посему слово «грешник» должно разуметь иносказательно, вместо слова «грех», и смысл будет такой: не делай его греха.

 

25) Но случается, что люди, стоящие на высшей степени духовной жизни или только так думающие о себе, почитают иносказательным все то, что предписывается людям, стоящим еще на низших степенях сей жизни. Так, например, решившийся вести безженную жизнь и скопивший себя (духовно) ради Царствия Небесного, может утверждать, что все, сказанное в Св. Писании о любви мужа к жене и о подчинении сей последней первому, должно принимать не буквально, а иносказательно; также, кто решился не выдавать дочь свою замуж, тот слова Писания: «Выдай дочь в замужество, и сделаешь великое дело» (Сир.7, 27) станет изъяснять в смысле переносном. Посему, в числе прочих правил мы должны помнить, еще и то, что Св. Писание иное предписывает всем вообще, а иное, в частности, известным только людям; дабы таким образом доставить здравие не только всем вообще, но и дать врачевство против частичной слабости каждого человека порознь. Ибо чего нельзя перенести в другой, высший круг, то должно быть лечимо в своем круге.

 

26)     Равным образом, не должно думать, что некоторые поступки, о коих говорится в Ветхом Завете иносказательно или собственно, и кои, по состоянию тогдашних времен, не были ни безнравственны, ни преступны, можно было бы ввести в употребление и в настоящее время. Так может думать разве тот, в ком господствует похоть, и кто ищет защиты для нее в самом Св. Писании, которое должно истреблять ее. Такой несчастливец не понимает, что о подобных поступках для того и повествуется в Писании, дабы здравомыслящие люди знали, что и отвергаемый в их время обычай может иметь хорошую сторону, и обычай, наблюдаемый у них, может быть предосудителен, если взять во внимание там — чистую любовь, а здесь - похоть действующих лиц.

 

27) В самом деле, иной в те времена мог пользоваться многими женами целомудренно, а другой ныне не может пользоваться и одною без сладострастия. И я более одобряю того, кто пользовался плодородием многих жен ради высшей цели, нежели того, кто довольствуется одною женою ради нее самой. Ибо в первом случае имеется в виду потребность, сообразная с обстоятельствами и духом времени, в последнем — насыщается только страсть к временным удовольствиям. Почему те, коим по невоздержанию их дозволил Апостол иметь каждому свою жену, пред Богом гораздо ниже тех, кои хотя имели многих жен, но при сообщении с ними имели ввиду одно только рождение детей, подобно тому, как благоразумный при употреблении пищи и пития имеет ввиду одно здоровье тела. И если бы в Пришествие Господа застало Ветхозаветных праведников в живых, то они первые скопили бы себя духовно, (нечувственно) ради Царствия Небесного, поскольку тогда время уже было не разметать, а собирать «камни» (Еккл.3,5). Ибо нетрудно оставить то, чем обладаем без пристрастия. Притом и в ветхозаветное время люди знали, что излишняя невоздержность в супругах есть злоупотребление. Это свидетельствуют слова Товии, который по соединении с женою говорит: «Благословен ecи Боже отец наших, и благословенно Имя Твое святое и славное во веки, да благословят Тя небеса и вся создания Твоя. Ты сотворил ecи Адама и дал ecи ему помощницу Еву... Ныне, Господи, не блудодеяния ради аз поемлю сестру мою сию, но по истине: повели помиловану ми быти» (Тов.8,5-7).

 

28) Несмотря на сие, сладострастные люди, предающиеся студодейству со многими женами или имеющие одну, но преступающие меру, потребную для рождения детей, и увеличивающие гнусность необычайной невоздержности совершенно бесстыдным дозволением себе какой-то рабской свободы - сии люди почитают несбыточным, чтобы древние мужи умеренно пользовались многими женами и имели в виду при сем одну только сообразную со временем потребность - родить детей. Ибо, по их мнению, никак нельзя соблюсти при многих женах того, чего они сами, подавляемые любострастием, не соблюдают даже при одной.

 

29) Но такие люди, пожалуй, могут сказать еще и то, что не следует хвалить и почитать людей святой и непорочной жизни, потому что сами они во время похвал и честей, напыщаются гордостью, и бывают тем жаднее к пустой славе, чем чаще и более язык лести сплетает им похвалы. Такая гордость делает их столь легкомысленными, что всякий ветер молвы, попутный ли то, или противный, вовлекает их в какую-нибудь пучину нечестия или даже повергает и разбивает о камни преступлений. Но, возлюбленный, положим, что для тебя тяжко и трудно, с одной стороны, не обольщаться приманкою славы, с другой - чувствовать скорби от поношений - только по себе самому не суди о других. Вспомни, что апостолы подвергались тому и другому искушению, ибо были и прославляемы верующими, и хулимы противниками; однако же они не надмевались когда люди превозносили их, и не унывали духом, когда презирали их. Посему, как Апостолы, по обстоятельствам времени пользовавшиеся хвалою, не делались худшими, так и Ветхозаветные мужи, пользуясь женами, по обычаю и потребностям времени, не предавались похоти, коей неверующие сему служат, как рабы.

 

30) И сим-то объясняется то, что Ветхозаветные праведники не почитали за стыд питать постоянное негодование на своих сыновей, когда узнавали, что сии делали покушение на их жен и наложниц или и сообщались с ними, как это иногда случалось. Между тем, Давид, претерпевший от своего нечестивого и непокорного сына подобное поругание, не только равнодушно перенес оное, но и горько оплакивал смерть сего неистового сына (2Цар.18,33). Ибо не чувство плотской ревности и собственной обиды, но мысль о грехах сына тяготила сердце сего родителя. Потому-то в случае победы Давид запретил умерщвлять Авессалома, дабы по укрощении его дать ему возможность покаяться; но как сего не случилось, то Давид горько плакал - не о том, что лишился сына, но о том, сколь тяжким наказаниям должна подвергнуться душа, столь преступная и отцеубийственная. Ибо, прежде сего, смерть другого сына, который вовсе не был виновен, и болезнь коего сильно печалила отцовское сердце, Давид однако же не оплакивал.

 

31) Следующее обстоятельство также доказывает, сколь умеренно и воздержно мужи древние обходились с женами. Когда тот же Давид, увлеченный пылкостью возраста и временным благополучием, воспламенился непозволенною страстью к некоторой женщине и вследствие сего приказал умертвить мужа ее, то осужден был, как известно, Пророком который, пришедши к нему с намерением обвинить его во грехе, предложил притчу об одном бедняке, у коего богатый, несмотря на то, что имел многих овец, отнял для угощения пришедшего к нему гостя единственную овцу Раздраженный Давид произнес смертный приговор над богачом и повеление вознаградить бедного за овцу вчетверо. Таким образом, Царь учинивший преступление в полном сознании, осудил сам себя, не зная того. И когда Пророк объяснил ему притчу и возвестил Божие наказание, то он очистил свой грех строгим покаянием. В сей притче, однако же, означено было только прелюбодеяние отъятием овцы бедного соседа; об умерщвлении же мужа или о том, что бедняк, имевший одну овцу, был убит, умолчано, чтобы Давид определил себе наказание за одно только прелюбодеяние. Отселе для проницательных видно, как умеренно сей Царь пользовался многими женами, когда и за одну согласился наказать сам себя. Плотское вожделение в Давиде было не господствующим, а случайным; почему и обличитель — Пророк — назвал непозволенную страсть гостем; не сказал, что овца бедного употреблена была для стола Царю, но гостю. Напротив, в сыне Давидовом Соломоне сия страсть не была уже случайною подобно гостю, но господствовала в нем, как царица, о чем и Св. Писание упоминает, называя Соломона женолюбивым (3Цар.11,1-2). Впрочем, и Соломон в начале царствования пламенно желал мудрости, которую он приобрел духовною любовью, а утратил через любовь плотскую.

 

32) Итак, хотя все, или почти все деяния, описываемые в книгах Ветхого Завета, должны быть принимаемы не только в собственном, но и в иносказательном смысле, однако ж если читатель найдет описание какого-либо действия ублажаемых в Писании лиц в собственном смысле, которое будет несообразно с поведением благочестивых Христиан, по пришествии Спасителя исполняющих Божественные заповеди, то он должен открывать здесь только прообразуемое, самого же действия не поставлять правилом для настоящего времени. Ибо из того, что в древние времена происходило иногда даже по долгу, ныне иное не может совершаться без страсти.

 

33) Если же случится читать о каких-либо прегрешениях великих людей, то, хотя читатель и может открывать в оных некоторое преобразование будущего, при всем том, собственное значение неправых поступков должно вразумлять его в том, чтобы он никогда не дерзал превозноситься правотою своих собственных дел и презирать других как грешников, видя, что и великие мужи подвергались бурям, коих должно остерегаться, и претерпевали кораблекрушения, кои должно оплакивать. Грехопадение великих мужей для того и описаны, чтоб мы непрестанно и со трепетом памятовали слова Апостола: «кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1Кор.10,12). И вот почему на каждой почти странице Св. Писания внушается нам, что Бог гордым противится, смиренным же дает Благодать.

 

34) Итак, всего более должно вникать в то, собственная или иносказательная та речь, которую мы стараемся понять. Ибо, ежели мы найдем, что она иносказательная, то при помощи правил о предметах, изложенных мною в первой книге, легко будет рассматривать ее, так сказать, со всех сторон, мы не дойдем до истинного смысла, особенно, когда присовокупится к сему навык, подкрепляемый истинным благочестием. А как отличать иносказательную речь от собственной, этому помогут правила, о коих я говорил выше. Когда откроется род речи, то откроется вместе и то, что иносказание, составляющее оную, взято или от сходства подобных собою вещей, или от таких вещей, кои соприкасаются одна к другой по некоторой только близости.

 

35) Поскольку же предметы, между собою подобные, могут иметь сходство во многих отношениях, то не должно думать, чтобы вещь, имеющая в известном месте по некоторому сходству то или другое значение, имела то же самое и во всяком другом месте. Так, например. Господь употребил одной тоже слово «квас» и в смысле обличения, когда говорил «не о хлебе сказал Я вам: берегитесь закваски фарисейской» (Мф.16, 11), и в смысле одобрения, когда сказал: «Подобно [Царствие Небесное] закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё» (Лк. 13,21).

 

36) О разности значения слов должно заметить, что ее два вида, а именно: известная вещь может означать то или другое так, что сии значения будут или совершенно противны (contraria) одно другому, или только различны (diversa) между собою. Значения бывают противоположны, когда какая-нибудь вещь по известному сходству принимается то в хорошую, то в худую сторону,- как, например, квас, о котором упомянуто выше. Точно также лев означает и Христа, когда говорится: «вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил» (Откр.5, 5), и искусителя, когда написано: «...противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1Пет.5,8) Подобным образом змий принимается и в хорошую сторону: «будьте мудры, как змии» (Мф.10, 16), и в худую: «змий хитростью своею прельстил Еву» (2Кор.11,3). Хлеб принимается также и в хорошую сторону: «Я хлеб живый, сшедший с небес» (Ин.6,51), - и в худую: «утаенный хлеб приятен» (Притч.9,17). Есть много и других примеров сего рода. Приведенные мною места такого свойства, что их значение не подлежит никакому сомнению (ибо для примера должно приводить только то, что ясно); но есть и такие места, при чтении коих не совсем видно, в какую сторону они должны быть понимаемы. Таково следующее: «Яко чаша в руце Господни, вина нерастворена исполнь растворения, и уклони от сея в сию; обаче дрождие его не истощися» (Пс.74,9). Не вдруг увидишь, что разуметь здесь под чашею - гнев ли Божий, не простирающийся до последней степени наказания, то есть не распространяющийся на «дрожжи», — или благодать Св. Писания, перешедшую от Иудеев к язычникам, ибо сказано «уклони от сея в сию», хотя в то же время у Иудеев остались еще обряды, плотским образом ими понимаемые,- «дрождие его не истощися». А что одна и та же вещь может иметь не противные, а только различные значения, примером сего служит вода, означающая и народ, как можно видеть в Апокалипсисе, и Духа Святаго, как в сем тексте: «из чрева потекут реки воды живой» (Ин.7,38). Если сие слово имеет и другие какие значения, то они угадываются смотря по месту, в котором оно употребляется.

 

37) Равным образом, и другие предметы не отдельно и сами по себе, но в связи с другими словами, могут иметь не только два, но иногда и многие различные значения, коих смысл определяется самым их положением, как видно из предыдущего примера.

 

Если значение предмета определено в каком-нибудь месте ясно, то такими местами должно пользоваться для изъяснения мест темнейших. Так, выражение «щит» в словах, сказанных Богу: «Пришли оружие и щит, и востани в помощь мою» (Пс.34,2), не может быть лучше объяснено, как чрез снесение со следующим местом: «Господи, яко оружием благоволения венчал еси нас» (Пс.5, 13). Однако, не во всяком месте, где щит употребляется в смысле некоторого охранительного орудия, должно под ним разуметь только благоволение Божие. Ибо, например, сказано: «возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого» (Еф.6,16). И опять, при изображении духовных оружий не должно понятие веры соединять с одним только щитом, ибо в другом месте упоминается еще о броне веры: «облекшись в броню веры и любви» (1Фес.5, 8) и проч.

 

38) Если одни и те же слова Св. Писания дают не одну мысль, но две или более, между тем неизвестно, какой именно смысл давал им сам Писатель, в таком случае не будет никакой опасности другими местами Писания определить такой смысл, который более подходит к истине. Конечно, испытующий Божественные глаголы, всеми мерами должен стараться отыскать подлинное намерение самого Писателя, чрез которого Дух Святый изрек сии глаголы, но если он не постигнет его, то может из рассматриваемых слов извлечь и другую мысль, лишь бы только сия мысль не противоречила правой вере и подтверждалась ясными свидетельствами Св. Писания. Ибо, может статься, что сам Писатель в изъясняемых нами словах видел и эту мысль. По крайней мере, Дух Божий, действовавший чрез Писателя, без сомнения, предвидел, что известная мысль встретится читателю или слушателю и даже, может быть, промышлял о том, чтоб она встретилась, поскольку и она есть мысль, основанная на истине. И что может быть более достойно важности Св. Писания и премудрости промысла Божия, его давшего, как не то, чтобы одни и те же слова могли быть понимаемы и изъясняемы посредством различных способов, за достоверность коих ручалось бы то же самое Писание в других своих местах, более ясных и определенных?

 

39) Если же где невозможно будет открыть истинного смысла посредством ясных свидетельств Св. Писания, в таком случае остается объяснять известное место, призвавши в помощь разум, хотя бы открытый смысл был и не тот, какой, может статься, имел изъясняемый нами Писатель. Впрочем, это средство - объяснять тексты содействием одного разума -опасно, гораздо безопаснее держаться Св. Писания, которое само собою всегда может предохранять нас от противоречий или, если впадем в оные, дать нам в самом же себе средства к соглашению их.

 

40) Между тем, ученые не должны забывать, что наши Св. Писатели употребляли все роды выражения, известные у грамматиков под греческим названием тропов и притом гораздо разнообразнейших и в большем обилии, нежели, как могут думать или верить те, которые не знают наших Св. Писателей и узнали сии тропы от одних только светских учителей. Знакомые с тропами легко находят их и в Св. Писании, и нередко пользуются ими к уразумению оного. Не место здесь преподавать незнающим правила тропов, дабы не показалось, что я учу грамматике. Советую изучать сию науку у других наставников, хотя и я со своей стороны, говоря во второй книге о необходимости знания языков, предложил несколько замечаний об изучении грамматики. Ибо буквы, от которых самая грамматика получила свое название (греки называют буквы γράμματα), суть самые употребительные знаки звуков членораздельного языка, которым говорим. В священных книгах есть не только примеры тропов, но встречаются даже и названия некоторых из них, например, аллегория, загадка, притча. Замечу здесь почти все те тропы, коим, говорят, будто бы научают одни свободные науки, встречаются и в речах людей, не слушавших никакой науки, встречаются в самом обыкновенном, простонародном языке. Кто не говорит: «Цвети так»? А это троп называющийся метафорою. Кто не называет рыбницею или рыбною сажалкою такое водохранилище, которое не имеет рыб и сделано не для рыб, но от рыб получило название9 А это опять троп, называющийся катахрезисом.

 

41) Слишком долго будет перечислять все тропы обыкновенные, ибо в простонародном языке употребляются даже и не совсем обыкновенные тропы, означающие совсем другое, нежели что говорят самые слова, например: ирония и антифраз. Но ирония самым произношением показывает, что она хочет сказать, например, когда человеку, делающему что-нибудь худое, говорят: «Хорошо ты делаешь!» Напротив, чтобы антифраз означил совсем иную мысль, нежели какую показывают слова, для сего недостаточно тона или произношения, а надобно, чтобы сей троп или имел свои особые слова, в которых коренное значение противоречит производному (например, роща называется lucus от luceo «свечу», между тем, как она нисколько не светит), или чтобы употребление давало словам двоякое значение: одно - прямое, обыкновенно употребляемое, а другое - противоположное (например, когда мы хотим взять какую-нибудь вещь в таком месте, где ее нет, и нам отвечают: «Там этого очень много (abundat)», или, наконец, нужно, чтобы прибавочные слова объясняли, что речь нашу должно понимать в противную сторону (например: «Берегись его, ибо он человек добрый!») Какой простолюдин не употребляет подобных оборотов речи, хотя он нисколько не знает ни того, какие это тропы, ни даже того, что такие обороты называются тропами? Но, как бы то ни было, только познание тропов необходимо при разрешении неоднозначностей, встречающихся в Св. Писании. Ежели из слов, в собственном значении взятых, выходит смысл несообразный, то нужно вникнуть, не употреблен ли такой или другой троп в изречении, которого мы не понимаем. Этим способом объяснено много такого, что прежде казалось темным.

 

42) Некто Тихоний, с неопровержимою силою писавший против Донатистов, потому что сам был Донатист, человек, между тем, самого неприязненного духа в тех местах, где он не хотел оставить совершенно мнение сих еретиков, написал книгу под названием «Книга Правил». В этом сочинении он изложил семь правил, кои, по его мнению, должны быть как бы ключами к открытию сокровенностей Св. Писания. Первым правилом полагает он правило о Господе и Его теле; второе - о двояком теле Господа; третье - об обетованиях и Законе; четвертое — о виде и роде; пятое — о временах; шестое - о повторении сказанного; седьмое - о диаволе и его теле. Хотя сии правила, будучи рассматриваемы так, как раскрывает их сочинитель, немало по­могают проникать в сокровенный смысл Св. Писания, однако же при помощи их не все можно проникнуть, и не все так, как предписывают сии правила. Напротив, есть много других к сему средств, которых Тихоний не включил в свое седмеричное число; да и сам он толкует многие места темные, не употребляя для пособия себе ни одного из своих правил, потому что ни в одном из них не было нужды. Ибо в приводимых им местах нет ни одного такого предмета или вопроса, к разрешению коего можно бы было приложить его правила, например, изъясняя одно место из Откровения Иоаннова, Тихоний спрашивает: что должно разуметь под Ангелами седьми Церквей, к коим повелевается написать, и, после многих и различных умозаключений, выводит наконец, что под Ангелами разумеются самые Церкви. В сем чрезмерно плодовитом исследовании своем он не сделал ни малейшего употребления из собственных правил, хотя у него дело шло о весьма темном предмете. Довольно одного примера; а собирать все места, кои в канонических книгах так темны, что их нисколько нельзя объяснить при посредстве означенных семи правил, было бы слишком продолжительно, да и не нужно.

 

43) Между тем, Тихоний, похваляя свои правила, приписывает им столько, как будто все, что только есть темного в Законе, т. е. в священных Книгах, можно легко понять, хорошо уразумев и должным образом употребив сии правила. Так, в предисловии к своей книге он говорит: «Я почел необходимым прежде всего (представлявшегося мне) написать книгу правил и устроить, так сказать, ключи и светильники для тайн закона. Ибо есть некоторые мистические правила, кои открывают все глубины Закона и сокровища - для некоторых невидимые - делают видимыми. Ежели сии правила будут приняты без зависти, как я сообщил их, то все заключенное отверзется, и все темное осветится, и каждый, проходящий в неизмеримом лесу пророчеств, будучи руководим моими правилами, как бы светлыми путями, избегнет заблуждения». Если бы вместо того, чтобы говорить «есть некоторые таинственные правила, кои открывают все глубины Закона», Тихоний сказал, что его правила открывают только некоторые или, по крайней мере, многие глубины закона; далее - если бы не уверял, что «все заключенное отверзется», но написал, что многое откроется, он сказал бы правду и не обманул бы ожидание читателей, приписав своему - впрочем, полезному и со тщанием обработанному сочинению - более, нежели сколько позволяв существо дела. Я со своей стороны почел необходимым предварить занимающихся науками, чтобы они читали Тихониеву книгу, как много способствующую к уразумению Св. Писания; но, чтобы вместе с тем, не ожидали от нее того, чего она не имеет. Ее должно читать с осторожностью не только по причине некоторых погрешностей, кои сочинитель сделал, как человек, но особенно по причине того, что он говорит в ней многое как Донатист. Покажу теперь кратко, чему учат, и что внушают эти семь правил.

 

44) Первое правило говорит о Господе и теле Его. Зная, что в Св. Писании о главе и теле - т.е. о Христе и Церкви - говорится иногда в одном и том же лице (ибо не напрасно сказано верующим «то вы семя Авраамово» (Гал.3,29), тогда как семя Авраамово одно, т. е. Христос), я не стану долго медлить на этом правиле касательно того, когда именно в Писании от главы делается переход к телу или когда от тела к главе, но не разумеется одно и то же лицо. Например, в следующих словах хотя говорит одно и то же лицо о себе: «как на жениха возложил венец и, как невесту, украсил убранством» (Ис.61,10), однако же надобно еще доискиваться, что именно здесь относить ко главе и что к телу, т. е. что ко Христу и что к Церкви.

 

45) Второе правило у Тихония о двояком теле Господа; но это правило не так следовало бы назвать, ибо то не есть на самом деле тело Господа, которое не пребудет с Господом вечно. Следовало сказать: о теле Господа истинном и смешанном (permixto), или о теле действительном и мнимом (simulato), или употребить другое какое выражение: ибо лицемеры не только не будут с Господом в вечности, но и теперь уже не с Ним, хотя, по-видимому, находятся в Его Церкви. Отсюда второе правило можно бы назвать еще и так: о смешанной Церкви. Сие правило требует читателя внимательного, ибо бывают случаи, когда Св. Писание говорит, по-видимому, к тем же самым лицам, к которым прежде была направлена речь, между тем, как речь обращается уже к другим, или кажется, что оно говорит об одних и тех же лицах, между тем, как говорится уже о других. Это происходит оттого, что те и другие составляют по временному смешению и участию в таинствах как бы одно тело. Сюда относятся слова из Песни Песней: «черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы (Песн.1,4). Не говорит «Я была черна, как селения Кидарска. и красива, как завесы Соломоновы», но говорит о себе и то и другое вместе по причине временного соединения в одной и той же мреже хороших и худых рыб (Мф.13,48). (Ибо селения Кидарска относятся к Измаилу, который не будет наследником вместе с сыном свободной) (Быт.21, 10; Гал.4, 30). В другом месте, говоря о доброй стороне: «и поведу слепых дорогою, которой они не знают, неизвестными путями буду вести их; мрак сделаю светом пред ними, и кривые пути - прямыми: вот что Я сделаю для них и не оставлю их» (Ис.42.16). Бог тут же вдруг говорит и о противной стороне, которая смешана с доброю: «Тогда обратятся вспять» (Ис.42,17). Сими словами означаются уже другие лица, а не те, что вначале. Поскольку же в настоящем состоянии и те и другие составляют одно, то и кажется, будто здесь говорится о тех же самых, о которых говорилось выше; между тем сии две части не всегда будут составлять одно. Доказательством тому служит раб, в Евангелии упоминаемый, которого господин, когда придет, рассечет и подвергнет одной участие лицемерами (Мф.24, 51)

 

46) Третье правило надписывается об обетованиях и Законе, которое иначе можно бы назвать «о духе и букве», как назвал оное в книге, написанной мною о сем предмете. Можно также назвать его «о Благодати и заповеди». Но учение о Благодати есть, по моему мнению, скорее великий вопрос, нежели какое-нибудь правило, могущее служить к разрешению вопросов. Сего то учения о Благодати не понявши, Пелагиане составили известную ересь или же распространили ее. Тихоний с похвалою трудился над разрешением вопроса о Благодати но вполне не исследовал его. Рассуждая о вере и делах, он говорит, что от Бога даются нам только дела в заслугу веры, но что самая вера зависит единственно от нас, а не есть дар Божий. Он не вникнул в слова Апостола: «Мир братии и любовь с верою от Бога Отца и Господа Иисуса Христа» (Еф.6,23). Впрочем, Тихонию не была известна ересь Пелагиан, которая, родившись в наше время, заставила нас ревностно защищать против нее Благодать Божию, яже о Христе Иисусе Господе нашем, и которая, согласно со словами Апостола «надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор.11,19), соделала нас гораздо внимательнее и деятельнее. Посему мы открыли в Св. Писании то, чего не заметил Тихоний, менее вникавший в учение о Благодати и менее заботившийся — именно от того, что не имел у себя врага, - мы открыли, говорю, что и самая вера есть также дар Того, Кто каждому уделяет известную меру оной. В сем смысле сказано некоторым из Христиан: «...вам дано ради Христа не только веровать в Него, но и страдать за Него» (Флп.1,29). После сего, кто усомнится, что и то и другое есть дар Божий, когда ясно и внятно слышит, что то и другое «дано»? Много есть и других свидетельств, доказывающих ту же самую истину, но я о ней теперь не распространяюсь; в других же случаях я рассуждал о ней весьма часто.

 

47) Четвертое правило у Тихония о виде и роде. В этом правиле сочинитель хочет, чтоб под видом разумели часть, а под родом целое, коего часть есть то, что Тихоний называет видом, например, каждый город в особенности есть часть всего гражданского мира, соответственно, город у него вид, а все народы суть род. И действительно, здесь - то есть в отношении к Св. Писанию - неуместна та утонченность, по которой Диалектики весьма остроумно спорят еще о том, в чем состоит разность между частью и видом: неуместна потому, что Писание равно выражается известным образом не только об одном каком-нибудь городе, но и о целой области, народе, или государстве. Я разумею тот образ выражения, что в Писании не только городам, например, Иерусалиму или другому какому городу, положим, Тиру или Вавилону, иногда приписываются такие признаки, кои гораздо обширнее сих городов и более приличествуют всем народам вообще; но и о целых странах, например, об Иудее, Египте, Ассирии или другой какой нации, имеющей многие города, но не составляющей всего земного шара, а только часть его, говорится нечто такое, что также превосходит меру сих стран и более приличествует целой Вселенной, которой они составляют части, или, как говорит Тихоний, — роду, которого они суть виды. (Видовые и родовые понятия сделались известными даже народу, так что самые простые люди понимают, что в частности, и что вообще предписано каким-нибудь Государственным законом). Что сказано о городах, то же должно разуметь и о людях. Например, Соломону приписываются такие признаки, кои выше его лица и кои становятся ясными только в то время, когда мы прилагаем их ко Христу или Церкви, которой Соломон есть часть.

 

48) И о виде в Св. Писании не всегда говорится более того, сколько ему прилично; то есть ему приписываются такие признаки, кои в нем действительно есть, или такие, кои ему только одному так ясно и могут приличествовать. Но ежели от вида делается переход к роду, и притом так нечувствительно, что кажется, будто Св. Писание все еще говорит о виде; в таком случае читатель должен употреблять самое напряженное внимание, дабы не искать того в виде, что лучше и вернее может быть отыскано в роде. Нетрудно понять, что в следующих словах Пророка Иезекииля: «когда дом Израилев жил на земле своей, он осквернял ее поведением своим и делами своими; путь их пред лицем Моим был как нечистота женщины во время очищения ее. И Я излил на них гнев Мой за кровь … И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их» (Иез.36, 17-19), - не трудно, говорю, понять, что в сих словах разумеется тот дом Израилев, о котором Апостол говорит: «Видите Израиля по плоти» (1Кор.10,18), т. е. плотской Израильский народ, сделавший и потерпевший все, описанное Пророком. Понятно также, что и дальнейшие слова приличествуют тому же самому народу. Но когда Пророк начинает говорить: «И освящу великое имя Мое, бесславимое у народов, среди которых вы обесславили его, и узнают народы, что Я Господь» (Иез.36,23), то читатель должен тщательно вникать в то, каким образом признаки вида здесь выходят за пределы сего вида и делается переход к роду. Ибо далее говорится: «когда явлю на вас святость Мою перед глазами их. И возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу. И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять. И будете жить на земле, которую Я дал отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Богом. И освобожу вас от всех нечистот ваших» (Иез.36.23-29). Все сие предсказано о Новом Завете, к которому относится не только иудейский народ в своем остатке, как об этом негде написано. «Ибо, хотя бы народа у тебя, Израиль, [было] столько, сколько песку морского, только остаток его обратится» (Ис.10,22) - но и другие народы, обещанные отцам древнего Израиля, кои суть также и наши отцы. В сем никто не усомнится, когда вникнет, что здесь дано обетование и о купели возрождения, к которой, как видим, призваны теперь все народы, и что слова Апостола, коими он внушает превосходство Благодати Нового Завета сравнительно с Ветхим: «Вы - наше письмо, написанное (...) не чернилами, но Духом Бога живаго, не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца» (2Кор.3,2-3) - что самые слова сии и содержатся, и выведены из тех слов Пророка, где он говорит: «И дам им сердце единое, и дух новый вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам им сердце плотяное» (Иез.11,19). Ибо сердце плотяное (откуда и Апостол употребил выражение: «на плотяных скрижалях сердца») Пророк захотел отличить от сердца каменного тем, что в нем есть жизнь и чувство, а жизнью и чувством он означил силу разумную или духовную. Таким образом, духовный Израиль составляется не из одного народа, но из всех народов, обещанных отцам в их семени, которое есть Христос.

 

49) Посему новый духовный Израиль от древнего Израиля плотского, состоявшего из одного народа, отличается не благородством отечества, а новою Благодатью; не происхождением, а духом и разумением. Между тем, Пророки по возвышенности своего языка, говоря о древнем или к древнему Израилю, незаметно и скрытно переходят к новому, и тогда как они говорят уже о новом или к новому, все еще кажется, будто пророчествуют о древнем, или к древнему. Такие скрытные переходы в речах своих Пророки употребляли не оттого, что хотели по какой-либо неприязни затемнять для нас разум Писания, но потому, что желали дать нашему разуму целительную пищу для упражнения. Посему и слова Пророка «...введу вас в землю вашу...» и дальнейшие, где он как бы повторяет вышесказанное («вселитеся на земли, юже дах отцем вашим»), мы должны понимать не плотским образом, как плотской Израиль, но духовно, как Израиль духовный. Ибо Церковь, не имеющая скверны или порока, собранная из всех народов и долженствующая вечно царствовать со Христом, сама есть земля блаженных, земля живых; сама должна быть почитаема за наследие, данное отцам, когда по точной и непреложной воле Божией она была обещана им; поскольку самая непреложность обетования или предопределения показывает, что сия земля уже была дана им, хотя в свое время Отцы только еще веровали, что она им дастся. Так и о самой благодати, сообщаемой Святым, Апостол говорит: «...не по делам нашим, но по Своему изволению и благодати, данной нам во Христе Иисусе прежде вековых времен, открывшейся же ныне явлением Спасителя нашего» (2Тим.1,9-10). Благодать назвал он данною, тогда как не было еще тех, коим она дана; а это потому, что самым распределением и предназначением Божиим уже было сделано то, что должно было совершиться в свое время, и, о чем говоря, Апостол употребил слово «открывшейся». Впрочем, приведенные слова Пророка можно разуметь и о земле грядущего века, когда будет небо ново и земля нова, куда нечестивые не вселятся (Откр.21,1). И потому справедливо говорится, что сия земля есть удел, данный праведным, в коем нечестивые отнюдь не будут участвовать: сию землю должно также почитать уже данной по тому самому, что о ней есть непреложное обетование.

 

50) Пятым правилом Тихоний полагает правило о временах, дабы с помощью его можно было открывать или, по крайней мере, делать правдоподобные догадки о сокровенном в Св. Писании счислении времен. По словам Тихония, сие правило имеет приложение в двух случаях, т.е. при тропе синекдоха и при так называемых числах законных (legitimis) или определенных. Синекдоха требует или под частью разуметь целое или, наоборот, под целым разуметь часть. Так, например, говоря о Преображении Господа на горе, где в присутствии только трех учеников лице Спасителя просияло как солнце, а ризы сделались белы как снег, один Евангелист полагает Преображение случившимся после известного разговора через восемь дней, а другой - только чрез шесть (Лк.9,28. Мф.17,1). Явно, что сии сказания о числе дней не могут быть оба истинны, если не предположить, что один Евангелист, который говорит «дний осмь», принял последнюю часть дня, в которую Господь предсказал свое Преображение, и первую часть того дня, в который Он исполнил свое предсказание, за целые и полные два дня; а другой, употребивший слова «по днех шестих», разумел все дни полные и целые, но только средние между предсказанием и Преображением. Подобным способом выражения, полагающего часть за целое, разрешается вопрос и о времени Воскресения Христова. Ибо, ежели последней части дня, в который Господь пострадал, не принять за целый день, присоединив к нему и предшедшую ночь, а последней части ночи, в которую Он воскрес, не принять за целый день, присоединив также к ней последующий воскресный день, то не выйдет трех дней и трех ночей, в продолжении которых Спаситель, по Его предсказанию, долженствовал пробыть в сердце земли.

 

51) Законными или определенными числами Тихонии называет числа, преимущественно и чаще других употребляемые Св. Писателями, каковы: семь, десять, двенадцать и некоторые другие хорошо известные людям, занимающимся чтением Писания. Таковые числа определенные, по большей части, употребляются вместо целого неопределенного времени вообще. Например, слова «седмерицею днем хвалих Тя» (Пс.118,164) значат то же, что и «выну хвала Его во устех моих» (Пс.33,1). То же можно разуметь, когда числа помножаются или на десять - как семьдесят, семьсот (откуда и семьдесят лет Иеремииных (Иер.25,11) можно принимать духовно за все время, в которое Церковь находится между язычниками), или сами на себя - как десять, помноженные на десять, составляют сто, двенадцать на двенадцать - сто сорок четыре, число означающее всецелое общество святых (universitas sanctorum) в Апокалипсисе (Откр.7,4). Из сего последнего обстоятельства видно, что числами должны быть разрешаемы не одни только вопросы, касающиеся времени, но что значение их гораздо обширнее и может быть приложимо ко многим предметам. Ибо означенное число в Апокалипсисе относится не ко времени, а к людям.

 

52) Шестое правило Тихоний называет повторением или возвращением к прежде сказанному (recapitulatio) — правило, в темноте Писания довольно зорко сочинителем найденное. Ибо есть места, в коих предметы, по-видимому, следуют в порядке времени и раскрываются в непрерывной связи, а, между тем, в самой вещи повествование скрытно возвращается к тому, что прежде было опущено. Ежели в подобных случаях не руководствоваться означенным правилом, то легко можно впасть в заблуждение. Так в книге Бытие сказано: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи» (Быт.2,8-9). По-видимому, здесь говорится, что окончательное насаждение рая совершено уже после того, как Бог ввел сотворенного им человека в рай; а, между тем, Св. Писатель упомянув кратко о том и другом, т. е. что Бог насадил рай и ввел в него сотворенного человека, возобновляет только повествование и дополняет то, что прежде опустил, а именно, описывает подробнее, каким образом был насажден рай: Бог произвел, говорит он, «из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи», потом, следуя далее, прибавляет: «и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла». Потом описывает реку, которая напаяла рай и разделялась на четыре источника, что также относится к устроению рая. Наконец, описав рай, Бытописатель повторяет то, что уже сказал, но, что в порядке творения следовало за устроением рая, то есть говорит о введении человека в рай: «И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском» (Быт.2,15). Ибо прежде рай был устроен, и потом уже введен в него человек, как показывает теперь самый порядок вещей, а не наоборот - не прежде введен человек, и потом устроен рай, как можно бы подумать с первого взгляда, если не предположить здесь повторение (recapitulatio), по которому повествователь возвращается к тому, что прежде опустил.

 

53) Далее, в той же книге Бытия, по исчислении поколений сынов Ноевых, сказано: «Это сыны Хамовы, по племенам их, по языкам их, в землях их, в народах их» (Быт.10,20). По исчислении сынов Симовых также говорится: «Это сыновья Симовы по племенам их, по языкам их (secundum linguas suas), в землях их, по народам их». Наконец, обо всех вообще прибавляется: «Вот племена сынов Ноевых, по Родословию их, в народах их. От них распространились народы по земле после потопа. На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт.10,31-11,1). Сии последние слова: «На всей земле был один язык и одно наречие»,- т. е. был один язык у всех — показывают, будто и в то время, когда народы были уже рассеяны по земле и даже по островам, у всех был один общий язык. Но это, очевидно, противоречит предыдущим словам, где сказано: «по племенам их, по языкам их (secundum linguas suas)». Писатель не сказал бы, что каждое племя, составляя отдельный народ, имело свой особый язык, если бы у всех племен был один общий язык. Следовательно, слова «На всей земле был один язык и одно наречие» составляют ни что иное, как незаметное возобновление повествования, сделанное для объяснения того, как один и тот же язык разделился на многие. Потому непосредственно за сими словами повествуется и о построении той башни, за которую суд Божий посрамил гордость племен смешением языков; а после этого и народы рассеялись на земле уже «по языком своим».

 

54) Иногда повторение в повествовании (или возвращение к прежде сказанному) бывает еще темнее и незаметнее, нежели в приведенных нами примерах. Так в Евангелии Господь говорит: «но в день, в который Лот вышел из Содома, пролился с неба дождь огненный и серный и истребил всех; так будет и в тот день, когда Сын Человеческий явится. В тот день, кто будет на кровле, а вещи его в доме, тот не сходи взять их; и кто будет на поле, также не обращайся назад. Вспоминайте жену Лотову» (Лк.17,29-32). Ужели в самый день явления Господа должно исполнять сии слова Спасителя «да не возвратится вспять», т. е. не станет исследовать свою прошедшую жизнь, с которою он уже навсегда расстался? Напротив, не теперь ли, то есть в продолжении настоящего временного бытия на земле, преимущественно должно вникать в нее, дабы, когда явится Господь, каждый получил мзду, по мере того, что он исполнил, и что пренебрег? Между тем, поскольку сказано «в той день», то можно бы подумать, что повеление Спасителя надлежит исполнять именно в тот день, когда явится Господь, если не предположить здесь вышесказанного правила о повторении и не призвать в помощь другого места Св. Писания, в котором еще во времена Апостолов говорилось: «Дети, последняя година есть» (1Ин. 2,18). Следовательно, под выражением «той день», в который нужно исполнять вышеозначенные слова Спасителя, разумеется все продолжение времени проповеди Евангелия даже до последнего явления Господа, ибо и самое явление Господа относится к сему же времени, которое окончится в день суда.

 

55) Седьмое и последнее правило у Тихония есть о диаволе и его теле. Ибо диавол есть глава нечестивых, составляющих некоторым образом тело его и вместе с ним долженствующих отойти в огнь вечный, подобно как Христос есть глава Церкви которая есть Его тело, имеющее пребывать с Ним в вечном царстве славы. Следовательно, как при первом правиле, которое Тихоний назвал «о Господе и Его теле», нужно быть внимательным, дабы в тех случаях, где Писание говорит о Господе и Его теле в одном лице, понять, что приличествует главе и что телу, так равно потребно такое же внимание и при последнем правиле. Ибо иногда говорится о диаволе нечто такое, что приличествует не столько ему, сколько его телу, которое составляют не те только, кои самым очевидным образом находятся вне Церкви, но и те, кои принадлежа диаволу, до времени считаются в Церкви, пока каждый оставит настоящую жизнь или пока плевелы последнею лопатою отделятся от пшеницы. Так следующие слова Исайи: «Как упал ты с неба, денница, сын зари!» (Ис.14,11) и пр., сказанные к одному и тому же лицу или о том же лице под видом Царя Вавилонского, заставляют разуметь диавола; однако же, в дальнейших словах. «разбился о землю, попиравший народы» — не все приличествует диаволу, как главе. Ибо, хотя диавол посылает своих служителей или ангелов ко всем языком, однако о землю рвзбился не сам он, но его тело; сам же он сокрушается разве только потому, что находится в своем теле, которое гибнет прах, его же возметает ветер от лица земли.

 

56) Все вообще правила Тихониевы, исключая одно (обетованиях и законе), учат тому, как под одним разуметь другое, т.е. как понимать язык или речь, выраженную тропами; но этот язык, по моему мнению, гораздо обширнее и разнообразнее всяких правил науки. Ибо везде, где одно говорится, а другое разумеется, - везде там есть язык тропов, хотя в науке говорить (риторике), может быть, нет даже названия того или иного тропа. Ежели тропы употребляются так, как употребляет их принятое обыкновение, то рассудок без труда следует за ними; но если они отступают от обыкновенного употребления, то рассудок наш затрудняется, и мы понимаем их - один более, другой менее, потому что и самые умственные дарования сообщаются людям от Бога одному в большей, а другому в меньшей мере. Посему, встречаются ли слова собственные, о коих я рассуждал выше, в которых предметы должны быть понимаемы так, как выражают их слова собственные; встречаются ли выражения переносные, т. е. язык тропов, в коих одно должно разуметь из другого, и о коих я, кажется, достаточно сказал теперь, — в обоих случаях надобно внушать любителям священных письмен, чтобы они старались узнавать в Писании не только разные образы выражения, не только тщательно наблюдали, какие оно обыкновенно употребляет обороты речи, говоря о том или другом предмете, и твердо содержали их в памяти; но - самое важное и весьма необходимое дело - надобно убеждать их, чтобы они молили Бога, да даст им ум разуметь Писание. Ибо в том же Писании, коим они стремятся заниматься, сказано: «Ибо Господь дает мудрость; из уст Его - знание и разум» (Притч.2,6). От Него и самое стремление к упражнению в слове Божием, если только оно сопровождается духом благочестия. Но довольно о знаках в отношении к словам. В следующей книге остается мне изложить свои - какие Господь подаст -        мысли о том, как найденный смысл Писания сообщать другим.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!