Идеалистическая немецкая философия 18 страница
Хорошая сказка! Но… только сказка. В действительности, нарисованная на стене лодочка еще никогда, никого и никуда не уносила.
Уже со времени отмены крепостного права, Россия явно выступила на путь капиталистического развития. Гг. субъективисты прекрасно видят это, они сами утверждают, что старые экономические отношения разлагаются у нас с поразительною, все более и более увеличивающеюся, скоростью. Но это ничего, говорят они один другому: мы посадим Россию в лодочку наших идеалов, и она уплывет с этого пути: за тридевять земель, в тридесятое царство.
Гг. субъективисты хорошие сказочники, но… "вот и все" ! Вот и все, — а ведь этого страшно мало, и никогда еще сказки не изменяли исторического движения народа, по той же самой прозаической причине, по которой ни один еще соловей не был накормлен баснями.
У гг. субъективистов принята странная классификация "русских людей, которые…" на две категории: те, которые верят в возможность уплыть на лодочке субъективного идеала, признаются хорошими людьми, истинными народными доброжелателями. Тем же, которые говорят, что эта вера решительно ни на чем не основана, приписывается какая-то неестественная злонамеренность, стремление уморить русского мужика с голода. Никогда еще ни в одной мелодраме не фигурировало таких злодеев, какими должны были бы быть, по мнению гг. субъективистов, последовательные русские "экономические" материалисты. Это удивительное мнение столь же основательно, как основательно было уже знакомое читателям мнение Гейнцена, который приписывал Марксу намерение оставить немецкий народ "hungern und verhungern".
|
|
|
Г. Михайловский спрашивает себя, почему именно теперь явились господа, способные "с спокойной совестью обрекать миллионы людей на голодную смерть и нищету"? Г-н С. Н. Кривенко думает, что раз последовательный человек решил, что в России неизбежен капитализм, то ему остается лишь "стараться… о капитализации промыслов, о развитии кулачества… о разрушении общины, об обезземелении населения и вообще о выкуривании лишнего мужика из деревни". Г-н С. Н. Кривенко думает так единственно потому, что сам не способен к "последовательному" мышлению.
Гейнцен признавал за Марксом, по крайней мере, пристрастие к труженикам носившим на себе "фабричный штемпель". Гг. субъективисты не признают, по-видимому, в "русских учениках Маркса" даже и. этой маленькой слабости: они, мол, последовательно ненавидят всех, сынов человеческих до единого. Всех их хотелось бы им уморить с голода, за исключением, пожалуй, представителей купеческого сословия. В самом деле, если бы г. Кривенко допускал в "учениках" некоторые добрые намерения в отношении фабричных рабочих, то не написал бы. он только что цитированных строк.
|
|
|
"Стараться… вообще о выкуривании лишнего мужика из деревни". С нами крестная сила! Зачем же стараться? Ведь прилив новых рабочих рук в среду фабричного населения поведет к понижению заработной платы. Ну а ведь даже и г. Кривенко известно, что понижение заработной платы не может быть полезно и приятно рабочим. Зачем же станут последовательные "ученики" стараться принести рабочему вред, сделать ему неприятность? Ясно, что эти люди последовательны только в своем человеконенавистничестве, что они не любят даже и фабричного рабочего! А может быть и любят, да на свой особый лад: любят— и потому стараются навредить: "люблю как душу, трясу как грушу". Странные люди! Удивительная последовательность!
"Стараться… о развитии кулачества, о разрушении общины, об обезземелении населения". Какие ужасы! Но зачем же стараться обо всем этом? Ведь развитие кулачества и обезземеление населения может отразиться на понижении его покупательной способности, а понижение его покупательной способности поведет к понижению спроса на фабричные изделия, понизит спрос на рабочую силу, т. е. понизит заработную плату. Нет, последовательные "ученики" не любят рабочего человека! Да и одного ли рабочего человека? Ведь уменьшение покупательной силы населения вредно отразится даже на интересах предпринимателей, составляющих, по уверению гг. субъективистов, предмет нежнейших попечений для "учеников". Нет, что ни говорите, а удивительные люди эти ученики!
|
|
|
"Стараться… о капитализации промыслов"… не "стесняться ни скупкою крестьянской земли, ни открытием лавок и кабаков, ни иною нечистоплотною деятельностью…" Но зачем же все это будут делать последовательные люди? Ведь они убеждены в неизбежности капиталистического процесса; следовательно, если бы заведение, например, кабаков было существенной частью этого процесса, то неизбежно явились бы кабаки (которых, надо думать, теперь не существует). Г-ну Кривенку кажется, что нечистоплотная деятельность должна ускорять движение капиталистического процесса. Но, опять скажем, если капитализм неизбежен, "нечистоплотность" явится сама собою. Чего же так "стараться" о ней последовательным ученикам Маркса?
— Тут уже теория умолкает у них перед требованием нравственного чувства: видят, что нечистоплотность неизбежна, обожают ее за эту неизбежность и со всех сторон спешат ей на помощь, а то мол не скоро управится без нас бедная неизбежная нечистоплотность.
|
|
|
Так, что ли, г. Кривенко? Если — нет, то все ваши рассуждения о "последовательных учениках" никуда не годятся. А если — да, то никуда не годится ваша личная последовательность, ваша собственная "познавательная способность".
Возьмите, что вам угодно, хотя бы капитализацию промыслов. Она представляет собою двусторонний процесс: появляются, во-первых, люди, скопляющие в своих руках средства производства, а, во-вторых, люди, употребляющие в дело эти производительные средства за известную плату. Положим, что нечистоплотность составляет отличительную черту людей первого разряда, но ведь те, которые по найму трудятся на них, могут, кажется, и миновать эту "фазу" нравственного развития? А если так, то что же будет нечистоплотного в моей деятельности, если я посвящу ее этим самым людям, если я буду развивать их самосознание и отстаивать их материальные интересы? Г. Кривенко скажет, может быть, что такая деятельность замедлит развитие капитализма. Нисколько. Пример Англии, Франции и Германии покажет ему, что там такая деятельность не только не замедлила развитие капитализма, но, напротив, ускорила его, чем, между прочим, приблизило и практическое решение некоторых тамошних проклятых вопросов.
Или возьмем разрушение общины. Это тоже двусторонний процесс: крестьянские наделы скопляются в руках кулаков; все большая и большая часть прежде самостоятельных хозяев обращается в пролетариев. Все это, разумеется, сопровождается столкновением интересов, борьбой. Приходит на этот шум "русский ученик", воссылает краткий, но прочувствованный гимн "категории необходимости" и… открывает кабак! Так поступит самый "последовательный"; более умеренный ограничится открытием лавочки. Так, что ли, г. Кривенко? А почему бы "ученику" не стать на сторону деревенских бедняков?
— Но если он захочет стать на их сторону, он должен будет стараться мешать их обезземелению? — Ну, положим должен стараться. — А это замедлит развитие капитализма. — Нисколько не замедлит. Напротив, даже ускорит его. Гг. субъективистам все кажется, что община "сама собой" стремится перейти в какую-то "высшую форму". Они заблуждаются. Единственное действительное стремление общины — это стремление к разложению, и чем лучше было бы положение крестьянства, тем скорее разложилась бы община. Кроме того, разложение может произойти при условиях, более или менее выгодных для народа. "Ученики" должны "стараться" о том, чтобы оно совершилось при условиях, наиболее для него выгодных.
— А почему бы не предупредить самого разложения?
— А почему вы не предупредили голода 1891 года? Не могли? Мы верим вам, и мы сочли бы наше дело проигранным, если бы нам оставалось только относить на счет вашей нравственности подобные независевшие от вас события, вместо того, чтобы опровергать ваши воззрения с помощью логической аргументации. Но зачем же вы воздаете нам другою мерою? Зачем вы, в спорах с нами, изображаете народную нищету, как будто бы она была нашим делом? Потому что там, где не вывозит логика, вывозят иногда слова, особенно жалкие слова. Вы не могли предупредить голода 1891 года? Кто же поручится, что вы сможете предупредить разложение общины, обезземеление крестьянства? Возьмем столь любезный эклектикам средний путь: вообразим, что в некоторых случаях вам удастся предупредить все это. Ну, а в тех случаях, где ваши усилия окажутся неудачными, где, вопреки им, община все-таки разложится, где крестьяне все-таки окажутся безземельными, как будете вы поступать с этими жертвами рокового процесса?' Харон перевозил через Стикс только такие души, которые в состоянии были заплатить ему за этот труд. Станете ли вы принимать в вашу лодочку, для перевозки в царство субъективного идеала, только действительных членов общины? Станете ли вы отбиваться веслами от сельских пролетариев? Вы, вероятно, сами согласитесь, господа, что это было бы очень "нечистоплотно". А раз вы согласитесь с этим, то вам придется поступить по отношению к ним совершенно так, как, по нашему мнению. следует поступать всякому порядочному человеку, т. е. не заводить кабаки для продажи им дурмана, а увеличивать силу их сопротивления про-тив кабака, против кабатчика и против всякого дурмана, какой только подносит или будет подносить им история.
Или, может быть, теперь мы начинаем рассказывать сказки? Может быть, община не разлагается? Может быть, обезземеление народа не совершается фактически? Может быть, мы выдумали это с единственной целью ввергнуть в нищету крестьянина, пользовавшегося до сих пор завидным благосостоянием? Но разверните любое исследование наших же единомышленников, и оно покажет вам, как обстояло до сих пор, т. е. раньше, чем бы хотя один "ученик" открыл кабак или завел лавочку. Когда вы спорите с нами, вы изображаете дело так, как будто народ живет уже в царстве ваших субъективных идеалов, а мы, по свойственному нам человеконенавистничеству, тащим его за ноги вниз, в, прозу капитализма. Но дело обстоит как раз наоборот: существует именно капиталистическая проза, а мы спрашиваем себя: как бороться с этой прозой, как поставить народ в положение, хоть немного приближающееся к "идеальному"? Вы можете находить, что мы отвечаем на этот вопрос неправильно, но зачем же извращать наши намерения? Ведь, право же, это "нечистоплотно"; право же, такая "критика" недостойна даже "суздальцев".
Но как же бороться с капиталистической прозой, которая, повторяем, уже существует независимо от наших и от ваших усилий? У вас один ответ: "закрепить общину", упрочить связь крестьянина с землей. А мы отвечаем вам, что это ответ, достойный лишь утопистов. Почему? Потому что это — отвлеченный ответ. По вашему, община хороша всегда и везде, а, по нашему, отвлеченной истины нет, истина всегда конкретна, все зависит от обстоятельств времени и места. Было время, когда община могла быть полезной всему народу, есть, вероятно, и теперь местности, где она выгодна для земледельцев. Не мы станем восставать против такой общины. Но в целом ряде случаев община превратилась в средство эксплуатации крестьянина. Против такой общины мы восстаем, как против всего вредного для народа. Припомните того крестьянина, который у Г. И. Успенского платит "спуста". Как следует, по вашему, поступить с ним? Перевести его в царство идеала, отвечаете вы. Очень хорошо, перевозите с господом. Но пока он еще не: перевезен, пока он еще не сидит на лодочке идеала, пока лодочка еще не подъехала к нему и пока еще неизвестно, когда она подъедет, не лучше ли было бы ему избавиться от платежа "спуста"? Не лучше ли ему перестать быть членом общины, которая обеспечивает ему только совершенно непроизводительные расходы, да разве лишь еще периодическую порку в волостном правлении? Мы думаем, что — лучше, а вы за это обвиняете нас в намерении уморить народ с голода. Справедливо ли это? Нет ли тут некоторой "нечистоплотности"? Или, может быть, вы действительно не способны понять нас? Неужели это так? Чаадаев говорил когда-то, что русскому человеку неизвестен даже силлогизм Запада. Неужели это как раз votre cas? Мы допускаем, что г. С. Кривенко совершенно искренно не понимает нас; допускаем это и по отношению к г. Карееву, и по отношению к г. Южакову. Но г. Михайловский всегда казался нам человеком ума значительно более "острого".
Что придумали вы, господа, для улучшения судьбы миллионов фактически обезземеленных крестьян? Когда речь заходит о платящих "спуста", вы умеете давать лишь один совет: хотя и платит он "спуста", а все-таки надо, чтобы не разрушалась его связь с общиной, потому что, когда разрушится она, ее уж не восстановишь. Конечно, это поведет за собою временные неудобства для платящих спуста, но… "не беда, что потерпит мужик".
Таким-то образом и выходит, что наши гг. субъективисты готовы приносить в жертву своим идеалам самые насущные интересы народа! Таким-то образом и выходит, что их проповедь на деле становится все более и более вредоносной для народа.
"Быть интузиасткой сделалось ее общественным положением", говорит Толстой об Анне Павловне Шерер. Ненавидеть капитализм стало общественным положением наших субъективистов. Какую пользу мог принесть России энтузиазм старой девы? Ровно никакой. Какую пользу приносит русским производителям "субъективная" ненависть к капитализму? Тоже никакой.
Но энтузиазм Липы Павловны был, по крайней мере, безвреден. Утопическая же вражда к капитализму начинает положительно вредить русскому производителю, потому что делает нашу интеллигенцию крайне неразборчивой по отношению к средствам закрепления общины. Если заговорят о таком закреплении, тотчас наступает тьма, в которой все кошки кажутся серыми, и гг. субъективисты готовы любезно лобызаться с "Московскими Ведомостями". И все это "субъективное" умопомрачение идет как раз на пользу тому кабаку, который "ученики" собираются, будто бы, культивировать. Стыдно сказать, а грех утаить: утопические враги капитализма оказываются на деле пособниками капитализмав самом грубом, в самом гнусном и в самом вредном его виде.
До сих пор мы говорили об утопистах, старавшихся или старающихся ныне придумать то или другое возражение против Маркса. Теперь посмотрим, как ведут или вели себя утописты, склонные на него ссылаться.
Гейнцен, — которого с такою поразительною точностью воспроизводят ныне гг. российские субъективисты в спорах с "русскими учениками", — был утопистом демократическо-буржуазного направления. Но в Германии сороковых годов было много утопистов направления, противоположного этому.
Социально-экономическое положение Германии было тогда в общих чертах таково.
С одной стороны, быстро развилась буржуазия, настоятельно требовавшая от немецких правительств всякого рода вспомоществований и поддержек. Известный Zollverein был целиком ее делом, при чем агитация в его пользу велась не только с помощью "ходатайств", но также и посредством более или менее научных исследований: напомним Фридриха Листа. С другой стороны, разрушение старых экономических "устоев" сделало немецкий народ беззащитным в отношении к капитализму. Крестьяне и ремесленники были уже достаточно вовлечены в процесс капиталистического движения, чтобы испытывать на себе все его невыгодные стороны, особенно сильно дающие себя чувствовать в переходные периоды. Но трудящаяся масса еще мало способна была тогда к сопротивлению. Она еще не могла дать сколько-нибудь заметного отпора представителям капитала. Еще в шестидесятых годах Маркс говорил, что Германия страдает одновременно и от развития капитализма, и от недостатка его развития. В сороковых годах ее страдания от недостатка развития капитализма были еще сильнее. Капитализм разрушил старые устои крестьянской жизни; кустарная промышленность, прежде процветавшая в Германии, должна была теперь выдерживать непосильную для нее конкуренцию машинного производства. Кустари беднели, с каждым годом попадая все в более и более тяжелую зависимость от скупщиков. А в то же время крестьяне должны были нести целый ряд таких повинностей по отношению к помещикам и государству, которые могли, пожалуй, быть неотяготительны в прежнее время, но в сороковых годах становились тем тяжелее, что они все менее и менее соответствовали фактическим условиям крестьянской жизни. Бедность крестьян приняла поразительные размеры; кулак сделался полным господином деревни; крестьянский хлеб нередко покупался им еще на корню; нищенство стало родом отхожего промысла. Тогдашние исследователи указывали на общины, в которых из нескольких тысяч семейств не нищенствовало только несколько сот. В иных местах, — вещь почти совершенно невероятная, но своевременно констатированная немецкой печатью, — крестьяне питались падалью. Покидая деревни, они не находили достаточно заработка в промышленных центрах, и печать указывала на возрастающую безработицу и вызываемую ею эмиграцию.
Вот как рисует один из самых передовых органов того времени положение трудящейся массы: "Сто тысяч прядильщиков в Равенсбергском округе и в других местностях немецкого отечества не могут уже жить своим трудом, они не находят сбыта своим изделиям (речь идет, главным образом, о кустарях), они ищут работы и хлеба, не находя ни той, ни другого, потому что трудно, если не невозможно, им найти заработок помимо пряденья. Существует огромная конкуренция между рабочими из-за самой ничтожной платы" [173].
Народная нравственность несомненно падала. Разрушению старых экономических отношений соответствовала расшатка старых нравственных понятий. Газеты и журналы того времени полны жалоб на пьянство рабочих, на половой разврат в их среде, на франтовство и мотовство, развивающиеся между ними рядом с уменьшением заработной платы. В немецком рабочем еще не замечалось признаков новой нравственности, — той нравственности, которая стала быстро развиваться впоследствии на основе нового освободительного движения, вызванного самим развитием капитализма. Освободительное движение массы тогда еще не начиналось. Ее глухое недовольство сказывалось время от времени лишь безнадежными стачками, да бесцельными бунтами, бессмысленным разрушением машин. Но уже в головы немецких рабочих начинали попадать искры сознания. Книга, составлявшая ненужную роскошь при старых порядках, сделалась предметом необходимости при новых. Страсть к чтению стала овладевать рабочими.
Таково было то положение дел, с которым надо было считаться благомыслящей части немецкой интеллигенции (der Gebildeten — как говорили тогда). Что делать, как помочь народу? Устранить капитализм, отвечала интеллигенция. Появившиеся к тому времени сочинения Маркса и Энгельса радостно были встречены частью немецкой интеллигенции, как ряд новых научных доводов в пользу необходимости устранения капитализма. "Между тем как либеральные гг. политики с новой силой за грубили в Листову трубу покровительственного тарифа, стараясь уверить…, что они заботятся о подъеме промышленности, главным образом, и интересах рабочего класса, а их противники, энтузиасты свободной торговли, старались доказать, что Англия сделалась цветущей классической страной торговли и промышленности вовсе не вследствие покровительства, чрезвычайно кстати явилась превосходная книга Энгельса "О положении рабочего класса в Англии", разрушившая последние иллюзии. Всеми признано, что эта книга составляет одно из замечательнейших произведений нового времени. Рядом неопровержимейших поводов показывает она, в какую пропасть стремится упасть общество, делающее своим двигательным принципом личную алчность. Свободную конкуренцию частных предпринимателей, для которых деньги — бог" [174].
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 55; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!