Сентиментальное стихотворенье 37 страница
Нина так часто говорила ему, что он – рассудочный человек, ушедший в книги, что он не мог бы любить. Шадров слушал, скучая, – и порою верил.
Он снял шляпу и присел на низенькую гнутую скамейку. С двух сторон наклонялись темнолистые вязы, такие плотные, что на дорожке было почти темно. Но сзади скамьи был зеленый, ровный луг, весь солнечный, а за лугом, за шапками далеких кустов – опять просторный воздух, та же сизая бескрайняя долина, совсем внизу, с полосами рек и точками белых домов. Шадров в первый раз был здесь, и скамейка ему понравилась. Он сел удобнее, немного боком, облокотился на гнутую спинку и смотрел вниз. Какое солнце! Теней не видно, тень такая маленькая – крошечное пятнышко под крошечным деревом, там и прячутся люди, а кругом, везде, и сверху того дерева, под которым, верно, есть эта маленькая, незаметная, нужная людям тень, – везде безгранный, солнечный океан. Земля точно подставила под лучи свое широкое тело, и солнце угревает, ласкает и нежит ее. А она спит.
Было жарко. Шадров сидел неподвижно, мысли у него были неострые, небыстрые. Солнце пронзило ветку вяза, легло на скамью. Солнце убаюкивало и Шадрова.
Вдруг чьи-то шаги, за кустами, за поворотом дорожки, заставили его очнуться. Он сразу подумал, что это Маргарет. Впрочем, тотчас же он ее и увидел, маленькую, тоненькую, в полосатом платье, с большим белым воротником. Она была не одна. Рядом с нею шел мистер Стид, высокий и прямой. Маргарет около него казалась еще меньше; она опиралась на его руку и, говоря что-то поспешно и связно, заглядывала ему в глаза. Шадров видел лицо Маргарет, взволнованное, серьезное, но отнюдь не печальное, а почти радостное.
|
|
|
Увидав его, Маргарет не смутилась, только улыбнулась и чуть-чуть покраснела. Шадров не знал, подойти ему и заговорить или не надо. Он приподнялся слегка, но они уже проходили мимо, не останавливаясь. Маргарет молча, улыбаясь, кивнула ему головой, мистер Стид снял черную, круглую шляпу и поклонился с дружелюбным благоволением, со строгой ласковостью.
Шадров заметил его живые глаза, седую, красиво подстриженную бородку и подумал, что он очень моложав и необыкновенно бодр. Когда его прямая фигура скрылась за поворотом дорожки, Шадров встал. Ему вдруг сделалось жарко и тесно. Солнце, опускаясь, наполнило ясную долину дымом, затянуло пыльной мглой. Шадрову захотелось, чтобы день прошел скорее.
Так хочется иногда пропустить несколько страниц, когда знаешь, что эти страницы не связаны с единым сердцем книги.
И день прошел мирно и молчаливо, не ускорив и не замедлив законного движения.
За столом, во время ужины, ни Маргарет, ни мистера Стида опять не было.
|
|
|
Когда Шадров заметил это, он подумал, что, может быть, они уехали. Это объяснялось бы очень просто и естественно. Так всегда случается в жизни. Шадров, представив себе, что он больше не увидит Маргарет, что мистер Стид рассудил ее увезти, а она рассудила уехать, не огорчился, а усмехнулся. Если случилось так – значит, он смотрел неверно и видел несуществующее: оно при нем и останется. А уехавшая Маргарет, теперь уехавшая, не интересовала его. Ни она, ни мистер Стид.
Но он вспомнил живые, острые глаза Стида и подумал:
«Нет, все-таки, пожалуй, он ее и не увез».
На столе, у Шадрова в спальне, белела записка. Он заметил ее тотчас же, как зажег огонь, распечатал, не торопясь (он не сомневался, что она от Маргарет), и прочел. Маргарет писала нерусским, круглым почерком и не очень свободным языком:
«Сегодня я не могла видеться с вами, потому что приехал м-р Стид, и мне нужно было говорить с ним. Решено, я приеду в Петербург! Я ему сказала, как я вас люблю; он меня понимает! Но прошу вас, – это важно для всего нашего будущего, – когда завтра м-р Стид будет говорить с вами – скажите, что вы меня тоже любите».
Строка была подчеркнута. Шадров нахмурился, но читал дальше:
«Это необходимо для него, потому что он вас не может понять, как я понимаю, – ведь я вас люблю. Мне не нужно, чтоб вы меня любили. Но м-ру Стиду я слишком дорога: он будет страдать, думая, что я несчастна. Вы и скажите, что любите и будете заботиться обо мне. Он слишком много сделал для меня: успокоить его – мой долг».
|
|
|
Шадров невольно усмехнулся. Такое было странное это письмо, вне жизни, и все-таки со словами каких-то человеческих мнений, все связанное только одним – любовью, в которой она сама не сомневалась.
Конечно, Маргарет не могла уехать. Шадрову стало стыдно, что он это подумал. Маргарет показалась ему близкой, нужной, как никогда, и он думал о ней и об ее чувстве к нему с благоговейным уважением. В ней есть сила, которой нет в нем, вероятно. И он должен, если может, сделать сильную, слепую человеческую душу зрячей и прекрасной.
Мистер Стид был ему непонятен и удивителен. С мыслью о нем Шадров уснул.
X
– Вы получили мою записку? Вы сделаете то, что я вас просила? – торопилась Маргарет, встретив Дмитрия Васильевича на другой день в коридоре.
– Я не знаю, Маргарет. Не знаю, как буду говорить с мистером Стидом. Лгать очень трудно, да и надо ли? Я скажу, что буду заботиться о вас всегда и любить, как умею. Мне кажется, нам следует попробовать жить вместе: это нужно для нас обоих. Я не мог бы, если б и желал, не заботиться и не думать о вас. Бог с ним, с мистером Стидом! Ведь вы-то верите мне? Так зачем еще его в чем-то уверять? А если вы недостаточно любите меня, чтобы верить, как я в вашу любовь поверил, так и не надо быть вместе.
|
|
|
– Как же я могу? Я дышать не могу без вас. Но ведь надо же быть благоразумным и прямым. Мистер Стид ответствен за меня. И он не жалел для меня ни здоровья, ни средств. Он меня любит. Я не могу его бросить грубо. Мы были счастливы вместе. Я свободна любить, кого хочу, но во мне должна быть благодарность за его заботы, уважение к уму, характеру…
«Не ревную ли я?» – подумал Шадров с беспокойством. Так необъяснимо не нравилось ему то, что говорила Маргарет. Но ревности, кажется, не было. Маргарет вдруг, точно уловив тень на его лице, прибавила:
– Я знаю, вы скажете ему то, что нужно. Вы увидите, какого уважения он достоин. А вас я люблю, – произнесла она тише. – Никогда не думала, – за что, не знаю, какой вы, – только одно и знаю, что люблю. Не живу, когда вас нет. Я приеду туда, где будете вы. Мне все кажется, что нам много нужно сказать друг другу, а мы еще не начинали. Когда мы станем жить вместе, будем спокойны… вы мне расскажете все, о чем думаете. О, какая я рассеянная! После обеда, в половине третьего, будьте на скамейке, где сидели вчера. Я и ждала вас здесь, чтоб это сказать. Будете? Мы не обедаем и сегодня внизу. Приходите же. Необходимо все выяснить! Мистер Стид плохо говорит по-русски, но по-французски прекрасно.
Шадров не понял хорошенько, зачем, к кому он должен прийти в парк, но сказал, что придет.
День был гораздо жарче вчерашнего. Солнце отяжелело. В долине стояла, не двигаясь, лиловая мгла, и ничего, кроме этого горячего, цветного тумана, не было видно.
Шадров ждал на условленной скамейке. И когда увидел идущего мистера Стида, одного, понял, что он именно его и ждал, и что так и нужно. Предстоящий разговор его не пугал. Ему хотелось говорить с человеком, которого он до сих пор видел лишь сквозь Маргарет – и не все понимал в нем.
Мистер Стид подошел с тем же строго-ласковым лицом и, сняв шляпу, протянул ему руку.
– Здравствуйте, – сказал он по-французски, с хорошим выговором. – Я надеялся найти вас здесь: мне нужно поговорить с вами.
Шадрову понравилась простота, с которой он начал беседу.
– Миссис Стид просила меня прийти сюда в половине третьего, – отвечал он. – Надеюсь, нам не помешают?
– О, нет! Здесь, кажется, никто не бывает.
Мистер Стид надел шляпу, сел на другой конец скамьи и поставил между коленями толстую трость с массивным серебряным набалдашником. Он оперся на нее обеими руками. Шадров заметил на его довольно тонких пальцах красивые и дорогие перстни. На указательном, на правой руке, было черное кольцо, вероятно, чугунное.
– Не правда ли, в нашем свидании, на чужой взгляд, много странного? – начал мистер Стид после некоторого молчания. – Я вас не знаю, мы встречаемся и говорим в первый раз. И говорим мирно о самом важном, равно для нас важном, деле. Но я знаю вас лучше, чем вы можете предполагать, – по словам миссис Стид. И вы, я думаю, знаете меня немного через нее же. Я чувствую к вам большую симпатию; мое дитя вас любит – и этого достаточно, чтобы я вас полюбил, как сына.
Шадров молчал. Тон мистера Стида был неожиданный, серьезно-ласковый и делающийся все ласковее.
– Вы, конечно, знаете печальную жизнь этого ребенка, ненормальное воспитание, искусственное удаление от жизни и людей. Она моложе своих лет; я не мог дать ей в четыре года совместной, правильной жизни всего, что приобретается путем двадцатилетнего опыта. Я не успел окончательно создать для жизни эту душу, но я старался развить в ней все задатки нравственности, благородства и общественных принципов. Вы, конечно, поняли, что миссис Стид никогда не была моей настоящей женой: я считал, что в брак можно вступить, только вполне созрев душою, с сознанием важности и ответственности этого шага. Я не сомневался, что такое время для миссис Стид наступит, – жизнь, ее собственное сердце, окружающие люди, любящие ее и более опытные, помогут ей найти верный путь. Я давно заметил несдержанность, пламенную дикость ее характера, могущую пройти лишь с годами, путем систематической борьбы с собою во имя руководящих принципов; я не скрывал от себя, что она может вдруг увлечься… полюбить кого-нибудь, еще будучи неопытным, нерассудительным ребенком. И я заранее решил, что дам ей полную свободу в этом. Ее настоящая, хорошая натура, ее жизнь последних лет подскажут ей верный путь в конце концов; и только разумно и вовремя данная свобода может иметь истинное воспитательное значение.
Шадров смотрел на собеседника, не отрывая глаз и не перебив его ни разу. Когда мистер Стид остановился, он проговорил медленно:
– Я очень благодарен вам за ваше доверие и откровенность. Но боюсь, что мы говорим не о том и не то, что нужно. Миссис Стид молода и очень неопытна. Но мне кажется – она все-таки взрослый человек: о воспитании ее речи быть не может. Вопрос лишь в том, любит ли она серьезно, или нет. Предоставьте ей самой решить это. Мне кажется, что она любит меня серьезно. Она мне сделалась близкой и дорогой. Я отношусь к ее чувству, к ее душе, с величайшим уважением, верю в них. Если бы во мне не было ни этой веры, ни сознания серьезности – я, конечно, не имел бы удовольствия сидеть и беседовать с вами теперь, потому что всякая несерьезность в жизни – вне моего кругозора и моих желаний. Признаюсь, мне странно и более неприятно, чем я предполагал, говорить с вами о вещах, близко касающихся лишь меня и миссис Стид: жизнь миссис Стид связана с вашей, хотя я думаю, что все-таки каждый человек прежде всего свободен поступать по своему желанию…
– Даже и ребенок? – ласково сказал мистер Стид. Шадров взглянул на него пристально и произнес медленнее и спокойнее:
– Если вы уверены, что миссис Стид – только ребенок и что вы можете ей дать или не дать свободу, то зачем же вы ей эту свободу даете на нехорошее, по-вашему, ненужное дело?
– Почему же ненужное? Я этого не сказал. Напротив, принимая во внимание особенности характера миссис Стид, я выразил мнение, что в данном случае свобода будет иметь большое значение воспитательное. Это слово не нравится вам? Скажем – поможет ей впоследствии утвердиться на истинном жизненном пути.
– На том, который вы считаете истинным?
– Да, на том. О каком же другом я могу говорить, как не об истинном с моей точки зрения? Я вижу, мы во многом будем с вами не согласны, – принципиальные разговоры отвлекут нас от дела. Вы, вероятно, держитесь крайних взглядов, смотрите на жизнь, как на метафизическую теорию, не думая о таких простых и необходимых вещах, как чувство долга, общественное начало… Не бойтесь: видите, я избавлен от многих предрассудков общества, я веду с вами разговор, который, вероятно, показался бы другому – безнравственным по существу. Но, конечно, мои основы жизни отличны от ваших.
– Это мало относится к делу: мы действительно отвлекаемся, – сказал Шадров, облокотившись на спинку скамьи и глядя мимо мистера Стида. – Вряд ли мы узнаем друг друга в полчаса разговора, если даже и будем говорить принципиально. Я прошу вас об одном: предоставьте миссис Стид действовать помимо всякого постороннего влияния. Несерьезно ее чувство, есть причины побороть его – я уеду немедленно, не добиваясь и не желая даже ее видеть; думает она, что я ей внутренне ближе других людей, чувствует надобность во мне – пусть будет со мною. Я уже говорил, что для меня она – близкая. Она мне так же поможет, как я ей могу помочь. И если она получит развод…
– О, это совершенно лишнее! – торопливо проговорил мистер Стид. – Брак важен и свят не церковным обрядом. Не судите меня по моему положению: есть взгляды, равно устаревшие для нас обоих, хотя мне нужно больше смелости, чем вам, чтобы их высказывать… Миссис Стид не нужен формальный брак. Да ведь если бы между нами и состоялся развод, – вы жениться не можете. Я слышал, что вы женаты.
– Да, но я не живу с женой давно, мне легче получить развод. Это, впрочем, дело миссис Стид.
– Она не хочет развода.
– Это ее дело, – повторил Шадров. – От этого ничто не меняется.
Мистер Стид вдруг вздохнул, грустно и ласково посмотрел прямо в глаза собеседника и тихо произнес:
– Мне истинно печально, что вы говорите со мною, как с врагом. Я не враг ваш. Дуга моя была полна самым хорошим чувством, когда я шел сюда. Я думал: моя дочь (ведь миссис Стид мне как бы дочь) полюбила его, как же я могу его не любить? Я стар, он мог бы быть моим сыном… Он поможет мне сделать счастливым существо, одинаково дорогое нам обоим…
Шадров прервал его:
– Я думаю, мистер Стид, будет лучше, если мы ограничимся практическими вопросами. Я очень благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение. Но я вообще очень равнодушен к людям, вас я к тому же совсем не знаю. Мне очень грустно, если я – причина ваших душевных неприятностей; миссис Стид полюбила меня, но я этого не хотел, не добивался, не ждал.
Мистер Стид взглянул на него быстро и остро.
– Почему же вы думаете, что это причиняет мне такие душевные неприятности? Потому, что я вас не знаю? Но я верю в природные качества души миссис Стид и не допускаю, чтобы она полюбила человека недостойного. Что она может увлечься… полюбить, хотел я сказать, – я всегда допускал и ожидал. Четыре года, которые я посвятил на воспитание этой души, не могли еще дать тех результатов, которые необходимы с моей точки зрения. Но эти четыре года не пропали даром, и то, что посеяно в ее сердце, должно дать некоторые плоды, и дает. Поверьте, миссис Стид я знаю лучше вас. И если бы я мог быть с вами откровенным, я сказал бы, что я ей более нужен, чем вы.
– Я прошу вас быть откровенным. Но споры между нами излишни. Миссис Стид принадлежит слово. Если я ей нужен – я готов отдать ей свою жизнь, потому что мне этого хочется, кажется необходимость отдать.
– Вы готовы – очень хорошо. Но я уже ей отдал все, что имел, – и гораздо раньше! Вы об этом не подумали? А вот теперь вы так со мной разговариваете, точно меня на свете нет, точно я сейчас же возьму, да и устранюсь, уйду из жизни миссис Стид, исчезну бесследно! Зачем это? Я знаю душу миссис Стид и знаю, что в данном случае она не разделяет ваших чувств. Вы ее любите – и я тоже люблю. Я желаю ей счастья и желаю, чтобы она осталась верна всем началам нравственности и благородства, которые у нее уже есть и которые мне кажутся истинными. Она вас любит, но и меня она любит. Вас она полюбила иначе – пусть будет так! Не зная вас, я не вполне знаю, будет ли ваш брак тем, чем брак должен быть; но она чувствует к вам влечение – я даю миссис Стид свободу на столько времени, на сколько она пожелает…
Шадров смотрел на собеседника уже без невольной раздраженности, а только в глубоком удивлении. Он искал слов для ответа и никак не находил. Строго-ласковое, доброжелательное выражение исчезло с лица мистера Стида. Он перестал казаться спокойным, красивым стариком. Острый, живой, почти хитрый взгляд сделал его моложе; высокая фигура еще больше выпрямилась. Это был точно другой человек, нисколько не похожий на доброго, заботливого отца, который только что говорил проникновенным голосом о счастье своей «дочери»-. Это был враг – и враг, сознающий свою силу.
Но через секунду мистер Стид опустил глаза, принял прежнюю позу, со сложенными на трости руками, и проговорил опять тихо:
– Миссис Стид имеет слабый и болезненный организм. Она привыкла к мягкому климату, а также к комфорту. Постоянная жизнь в России – для нее пагубна. Но она всегда может приезжать в Англию… Ее друзья, с которыми она, конечно, сохранит связи, будут ей рады… Поверьте, в современной Англии меньше предрассудков, нежели в лучшем русском обществе. То, что миссис Стид не будет связана с вами церковным обрядом, не закроет ей у нас ничьих дверей. За это я отвечаю. Я, вся жизнь которого направлена на борьбу с предрассудками всякого рода, общественными, религиозными…
– Вы… кажется, священник? – спросил вдруг Шадров. Мистер Стид улыбнулся.
– Да. Что же из этого? Есть много людей, у которых не следует отнимать их предрассудков сразу, которые этого не вынесут. Во всякой борьбе необходимее всего другого – терпение, выжидание, постепенность. Я не могу перед еще слабыми людьми разоблачить все мои здравые убеждения, – это ни к чему не поведет. Я сам пришел к ним с известною постепенностью, вместе с другими людьми нашего времени. Вы не будете спорить, что для жизни и для счастья нужны здравость и простота понятий.
Шадров посмотрел на него почти с презрением.
– А пока – вы молчите о своих «убеждениях» и служите ваши обедни, не веря в Бога?
Мистер Стид усмехнулся и прищурил глаза.
– Я верю в то, во что следует верить, – проговорил он. – Во что верим и должны верить мы, люди: в добро, во взаимную помощь, в честность, в чувство долга по отношению к другим и в благодарность за содеянное благо. Этого недостаточно для жизни? Я верю также в брачную любовь, уважение и вольное подчинение более слабого более сильному. Таковы мои принципы. Их я считаю исчерпывающими.
– А ложь?
– Кому же ложь?
– Но те люди, которые приходят слушать, как вы читаете им Писание, говорите проповеди… Ведь они думают, что вы верите в Бога…
– Библия – удивительная книга… Но позвольте; о чем мы спорим? Я вам не говорил ничего. Я говорил о своих убеждениях, о миссис Стид. Ваших – я не знаю, но каковы бы они ни были, если они не тождественны с моими (которые разделяют со мною в данный исторический момент почти все люди, все общество) – миссис Стид скоро поймет их непригодность в жизни и ошибочность. В ней слишком много непосредственного нравственного чувства.
Глаза его, молодые и блестящие, смеялись. Шадров встал.
– Я не хочу быть вашим врагом, мистер Стид, – произнес он, – но я думаю, что нам лучше всего прекратить этот разговор. Он, право, бесцелен. Я начал его даже не ради миссис Стид, а ради того, чтобы узнать вас, ей – до сих пор – самого близкого человека. Узнал ли я вас хоть немного – не могу решить, но говорить больше не хочу. Все соображения насчет миссис Стид вы уж выскажите ей самой. Что думаю я – она знает. Она знает также, что мы можем сойтись, только – если чувство свое ко мне она считает серьезным и постоянным. Она знает также, что я… – он остановился на мгновенье, – что я небогат, комфорта и путешествий предоставить ей не могу, что я сам не очень здоров. Мне жаль теперь и неприятно, что мы с вами начали этот, в самом деле, ненужный разговор. Следовало бы, может быть, чтобы миссис Стид присутствовала…
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!