Шахтинский процесс», организованный с одобрения Сталина над вредителями в угольной промышленности.
ЛЕКЦИЯ № 11
ТЕМА: СОЦИАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ В ГОДЫ НЭПА.
Спецеедство»: понятие и особенности.
Шахтинское дело».
Список источников и литературы:
1. Абрамов В. Н. Усиление антиинтеллектуальных тенденций в политике большевистского режима (1926–1928 гг.) // Гуманитарные науки в России: Соросовские лауреаты. История, археология, культурная антропология и этнография. М., 1996.
2. Бакулин В. И., Лейбович О. Л. Рабочие, «спецы», партийцы: о социальных истоках «великого перелома» // Рабочий класс и современный мир. 1990. № 6. Бондарев В. Третий президент // Родина. 2008. № 5. Власть и общество в СССР: политика репрессий (20–40-е гг.). М., 1999.
3. Дискриминация интеллигенции в послереволюционной Сибири (1920–1930 гг.). Новосибирск, 1994. Ленин В. И. Полн. собр. соч. М., 1964. Т. 45.
4. Лютов Л. Н. Политические настроения провинциальной интеллигенции в освещении ОГПУ. 1928–1929 гг. // Вопр. истории. 2007. № 6. Научно-техническая интеллигенция Урала в 20–30-е годы: дела и судьбы. Екатеринбург, 1993.
5. Пыстина Л. И. Спецеедство в Сибири в 20-е годы // Дискриминация интеллигенции в послереволюционной Сибири (1920–1930 гг.). Новосибирск, 1994. 58
6. Пыстина Л. И. «Буржуазные специалисты» в Сибири в 1920-е – начале 1930-х годов (социально-правовое положение и условия труда). Новосибирск, 1999.
7. Штейнберг И. З. Нравственный лик революции. Берлин, 1923. Судьбы русской интеллигенции: материалы дискуссий. 1923–1925 гг.
|
|
|
1. Слово «спецеедство» принадлежит Сталину. Его обнаружил наш сотрудник, знакомясь с речью Сталина на совещании хозяйственников 23 июня 1931 г.
Сталин и расшифровал его: «Было бы глупо и неразумно рассматривать теперь чуть ли не каждого специалиста и инженера старой школы как непойманного преступника и вредителя. «Спецеедство» всегда считалось и остается у нас вредным и позорным явлением».
Слово «спецеедство» зародилось еще в 1918 году, и одним из организаторов репрессирования военспецов — бывших царских офицеров, перешедших на службу в Красную Армию, был Сталин, а также Ворошилов, Буденный, Щаденко и др.
В. И. Ленин в докладе о внешней и внутренней политике Совета Народных Комиссаров, произнесенном на заседании Петроградского Совета 12 марта 1919 г., специально остановился на вопросе о специалистах и дал отповедь своим противникам. Его точка зрения на использование специалистов в стране имела практическое значение. Приведем некоторые выдержки из этой речи.
«Некоторые из наших товарищей, — говорит Ленин, — возмущаются тем, что во главе Красной Армии стоят царские слуги и старое офицерство. Естественно, что при организации Красной Армии этот вопрос приобретает особое значение, и правильная постановка его определит успех организации армии. Вопрос о специалистах должен быть поставлен шире. Мы ими должны пользоваться во всех областях строительства, где, естественно, не имея за собой опыта и научной подготовки старых буржуазных специалистов, сами своими силами не справимся…
|
|
|
Для социалистического строительства необходимо использовать полностью науку, технику и вообще все, что нам оставила капиталистическая Россия. Конечно, на этом пути мы встретимся с большими трудностями. Неизбежны ошибки. Всюду есть перебежчики и злостные саботажники. Тут необходимо было насилие прежде всего. Но после него мы должны использовать моральный вес пролетариата, сильную организацию и дисциплину. Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов… Но их надо поставить в определенные рамки, предоставляющие пролетариату возможность контролировать их… От подавления капиталистов мы перешли к их использованию, и это, пожалуй, самое важное завоевание, достигнутое нами за год внутреннего строительства».
Такая ленинская политика, сочетаемая с уважительным отношением к специалистам и контролем за их деятельностью, принесла положительные результаты. Например, около 30 % бывших генералов и офицеров старой армии встали в строй борцов за власть Советов. Пост главнокомандующего Вооруженными Силами Республики занимали бывшие полковники царской армии И. И. Вацетис и С. С. Каменев.
|
|
|
На должности командующих регулярными фронтовыми объединениями (фронтами) в 1918–1920 годах были выдвинуты 20 человек, 17 из них — военспецы; в тот же период на должности начальников штабов фронтов назначались только опытные военные специалисты (всего 25 человек), все они были беспартийными, все честно и добросовестно выполняли свои обязанности; из 100 человек, командовавших армиями, 82 — бывшие генералы и офицеры, и лишь пятеро из них изменили Советской власти.
Многие специалисты старой школы, перейдя на работу на советские социалистические предприятия, также честно и добросовестно выполняли свои обязаности.
Но не обошлось и без фактов необоснованного гонения, применения даже крайних репрессивных мер в отношении «спецов». Речь идет о переписке с ВЧК В. И. Ленина по делу консультанта Госплана крупного инженера М. К. Названова, привлеченного к ответственности по делу контрреволюционного заговора, раскрытого в Петрограде. 19 августа 1921 г. В. И. Ленин спешным письмом попросил И. С. Уншлихта представить ему «1) точные справки, каковы улики и
|
|
|
2) копию допроса или допросов по делу Названова».
М. К. Названов был приговорен Петрогубчека по этому делу к расстрелу. 26 июня 1921 г. его отец обратился к Владимиру Ильичу с просьбой смягчить участь сына. Об освобождении М. К. Названова просил и Г. М. Кржижановский, хорошо знавший его. Получив письмо Г. М. Кржижановского, В. И. Ленин в записке для членов Политбюро ЦК РКП(б) писал:
«Получил по окончании Политбюро. Прошу послать спешно всем членам Политбюро вкруговую для письменного голосования.
10. XI. т. Молотов
Я условился с т. Уншлихтом о задержании исполнения приговора над Названовым и переношу вопрос в Политбюро.
О Названове я имел летом 1921 письмо от Красина (еще до ареста Названова). Красин просил привлечь к работе этого, очень-де ценного инженера.
Кржижановский рассказывал мне, что он, зная Названова, не раз резко спорил с ним после 25 октября 1917 г. и чуть не выгонял из квартиры за антисоветские взгляды. Весной же или летом 1921 года заметил у него перелом и взял на работу при Госплане.
Затем у меня были двое товарищей от ЦК рабочих сахарной промышленности и на мой вопрос дали положительный отзыв о Названове, подтвердив этот отзыв и письменно. На основании изложенного я вношу вопрос в Политбюро.
Предлагаю: если нужно, разыскать письмо Красина и письменный отзыв двух рабочих. Я разыщу, если Политбюро постановит, оба эти документа».
В. И. Ленин предложил «отменить приговор Петрогубчека». Члены Политбюро высказались за предложение В. И. Ленина, подтвердив это решением от 14 октября 1921 г., Названов был освобожден и с тех пор работал на разных ответственных должностях до своей смерти в 1932 году.
Это письмо В. И. Ленина доказывает его чуткое отношение к судьбе не только одного специалиста старой школы, но и ко всем честным специалистам. Его требования объективно разобраться в выдвинутых обвинениях предопределили на какое-то время надлежащее отношение к специалистам.
Специалисты старой школы продолжали служить в Красной Армии и трудиться в народном хозяйстве.
Случилось так, что начатая в 1926 году по решению XIV съезда партии (декабрь 1925 г.) индустриализация вовлекла и техническую интеллигенцию.
Но индустриализация проходила не гладко, с большими срывами намеченных планов, со все обостряющейся внутрипартийной борьбой.
Вставал вопрос — чем объяснить срывы темпов индустриализации, кто виноват в возникновении одного за другим тяжелейших происшествий в народном хозяйстве?..
Например, весной 1927 года в Грозном в бензохранилищах вспыхнул пожар, во время которого погибло 36 резервуаров — 1 300 000 пудов горючего.
В Ленинградском уезде на Дубровском лесокомбинате им. Ленина пожаром уничтожено лесопродукции на 1,5 млн. руб. и т. д.
В это время в нашей печати появляются сообщения, что белая эмиграция и иностранные разведки рассчитывают вести борьбу против СССР с помощью заброшенных из-за рубежа агентов и активизации преступной вредительской деятельности части старой интеллигенции, враждебно настроенной против Советской власти.
Появляется объяснение Сталина: «Сопротивление классовых врагов обостряется не только в деревне, но и в городе, в особенности в промышленности, новом строительстве».
Под классовым врагом в городе имелось в виду около 700 тыс. человек, отнесенных по принадлежности к городской буржуазии, хотя большинство из них служили чиновниками в советском аппарате, — все равно это были «бывшие», следовательно, «чуждые».
В промышленности насчитывалось 30 тыс. старой интеллигенции, некоторые из них не порывали связей со своими «прежними хозяевами» или продолжали работать на возникших во время нэпа в России иностранных фирмах «Метро-Виккерс», «Ллойд-Регистр», в концессиях «Лена-Гольдфилтс» и других. Они имели постоянные контакты с иностранцами, поэтому в них видели потенциальных агентов международной буржуазии и их разведок.
В специальном сообщении Советского правительства летом 1927 года говорилось: «Раскрыто несколько подпольных организаций, которые готовили диверсионные и террористические акты и поставляли кадры убийц и шпионов, имевших целью всякими путями подготовить интервенцию и втянуть СССР в войну».
Вслед за этим появились такие публикации:
«9 июня 1927 г. Коллегия ОГПУ приговорила к расстрелу 20 контрреволюционеров во главе с бывшим князем Павлом Долгоруким».
«21–25 сентября 1927 г. в Ленинграде Военная коллегия рассмотрела дело англо-финнских шпионов и диверсантов Сольского, Балмасова и других и приговорила к расстрелу» (Ленинградская правда. 1927. 21–25 сент.).
На беседе с иностранными рабочими делегациями 5 ноября 1927 г. Сталин так «обосновал» необходимость существования ГПУ:
«Я этим, — заявил Сталин, — вовсе не хочу сказать, что внутреннее положение страны обязывает нас иметь карательные органы революции. С точки зрения внутреннего состояния положение революции до того прочно и непоколебимо, что можно было бы обойтись без ГПУ. Но дело в том, что внутренние враги не являются у нас изолированными одиночками. Дело в том, что они связаны тысячами нитей с капиталистами всех стран, поддерживающими их всеми силами, всеми средствами. Внутренние враги нашей революции являются агентурой капиталистов всех стран. Капиталистические государства представляют базу и тыл для внутренних врагов нашей революции. Воюя с внутренними врагами, мы ведем, стало быть, борьбу с контрреволюционными элементами всех стран. Судите теперь сами, можно ли обойтись при этих условиях без карательных органов вроде ГПУ».
Как и предсказывал Сталин, «без ГПУ не обошлись». Последовало противозаконное указание. Органам ОГПУ было предписано:
1) усилить репрессии за халатность, за непринятие мер охраны и противопожарных средств на складах, заводах и предприятиях государственной промышленности, на транспорте, а равно и всех прочих предприятиях государственного значения;
2) приравнять небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты на предприятиях государственной промышленности, на транспорте, а равно и предприятиях государственного значения, к государственным преступлениям;
3) предоставить право ОГПУ рассматривать во внесудебном порядке вплоть до применения высшей меры наказания и опубликования в печати, дела по диверсии, поджогам, пожарам, взрывам, порче машинных установок как со злым умыслом, также без умысла.
Познакомившись с этим указанием в 1955 году, мы не могли не обратить внимание, насколько оно противоречило установленному в законе понятию «контрреволюционного государственного преступления».
Например, приравнять «халатность» и «небрежность», хотя и с тяжкими последствиями, к числу государственных преступлений.
Высшую меру наказания применять независимо от того, совершены ли действия со злым умыслом или без умысла.
Тогда же появились по существу такого же содержания и рекомендации, ориентирующие судебно-прокурорские органы на упрощенное понимание составов контрреволюционных преступлений.
XVIII Пленум Верховного Суда СССР 2 января 1928 г. принял руководящее постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении».
В нем говорилось: «В целях устранения возможности неправильного истолкования в судебной практике ст. ст. 1, 2, 3, 7 и 9 Положения о государственных преступлениях XVIII Пленум Верховного Суда СССР в соответствии со ст. 6 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик разъясняет, что под контрреволюционными действиями следует понимать:
а) действия, упомянутые в указанных статьях, в том случае, когда совершивший их действовал с прямо поставленной контрреволюционной целью, т. е. предвидел общественно опасный характер последствий своих действий и желал этих последствий;
б) те же действия, когда совершивший их, хотя и не ставил прямо контрреволюционной цели (курсив мой. — Б. В.), однако сознательно допускал их наступление или должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий.
Такая трактовка умысла в Перечисленных в постановлении Пленума Верховного Суда СССР контрреволюционных преступлениях, в частности во вредительстве и диверсии, ориентировала судебную практику на возможность привлечения за эти преступления и при недоказанности того, что виновные действовали с контрреволюционной целью. В последующем появилось немало ошибок, когда обвинение в столь тяжких контрреволюционных преступлениях и суровая кара обрушивались на людей, хотя и виновных, но в другом преступлении — должностном или в ином общеуголовном.
Как же выглядело «спецеедство» в 20—30-х годах?..
Некоторые историки справедливо подмечают, что в речах, статьях и заявлениях Сталина этого периода можно найти немало слов, призывающих всемерно заботиться о старой «буржуазной» интеллигенции, а на самом деле его слова расходились с делом.
Шахтинский процесс», организованный с одобрения Сталина над вредителями в угольной промышленности.
Нам не удалось до конца довести проверку этого дела. Было сказано коротко и ясно: «Не пересматривать же «Краткий курс истории КПСС»!»
При ознакомлении лишь с некоторыми материалами и стенограммой судебного процесса у нас тогда сложилось о нем определенное мнение. Прежде всего это не был судебный процесс над абсолютно ни в чем не повинными специалистами. 17 подсудимых признали свою вину в предъявленных обвинениях и подробно изложили, что каждый из них сделал преступного. Еще десять подсудимых признали свою виновность частично, отрицая преднамеренность и вредительский характер своих действий.
Что же показалось нам достоверным?
Ряд специалистов старой школы не скрывали и открыто высказывали свое отрицательное отношение к политике КПСС в области темпов и методов осуществления индустриализации. На шахтах и предприятиях нарушался технологический процесс производства и правила техники безопасности, что вело к авариям, снижению добычи угля и т. д.
Специалисты подтверждали связи с бывшими хозяевами шахт и предприятий Донбасса, эмигрировавшими за границу, получение от них денежных переводов, однако отрицали, что это было платой за вредительство или за передачу шпионских сведений.
Вместе с тем 23 подсудимых виновными себя в суде не признали. Многие из них заявили о необъективном ведении следствия и об оговоре. Подсудимый Ржепецкий, например, сказал: «Ужас как в одиночной камере, так и здесь преследует меня. Я не знаю, чем себя оправдать». Подсудимый Асевич утверждал: «Я подписал признание по принуждению. Давно нахожусь в „невменяемом состоянии"» и т. д.
Какой-либо проверки этих заявлений подсудимых сделано не было.
Между тем при дальнейшем ознакомлении с некоторыми материалами дела наши сомнения в объективности следствия возрастали. В обвинительном заключении, подписанном Н. В. Крыленко, руководившим следствием (заметим, он же поддерживал и обвинение в суде), утверждалось, что еще в 1922–1923 годы «некоторые буржуазные специалисты создали контрреволюционную вредительскую организацию в Шахтинском районе, которая была тесно связана с бывшими собственниками угольных предприятий Донбасса… Начиная приблизительно с 1924 года эта контрреволюционная организация широко развернула свою преступную деятельность. Причем с 1925 года она действовала под непосредственным руководством так называемого «Парижского центра»… Объектом вредительства было избрано новое строительство в Донбассе. Вредители затопляли шахты, ухудшали условия труда рабочих Донбасса, чтобы вызвать широкое недовольство последних. Ставка была сделана на срыв всей производственной работы Донбасса, что катастрофически должно было отразиться на экономическом положении и обороноспособности страны».
Если это так, то возникают вопросы: «Где все эти шесть лет было ГПУ и почему вовремя не пресекло вредительские действия?» Соответствующий опыт у ГПУ был: достаточно сослаться на пресечение в 20-х годах контрреволюционной вредительской деятельности монархистов (известная операция «Трест»).
Стало быть, позволили оформиться крупной контрреволюционной организации из специалистов старой школы, довели ее численность до десятков человек… В Москве, в Колонном зале Дома Союзов, состоялся широко разрекламированный судебный процесс над 53 вредителями — специалистами старой буржуазной школы.
Невольно создается впечатление: такой судебный процесс был нужен, тем более что целая группа арестованных была подготовлена дать показания, разоблачающие как их самих, так и товарищей по работе.
На сомнительную «искренность покаяния» обратили внимание суда защитники ряда подсудимых — известные адвокаты Московской губернской коллегии Малянтович А. П.[130], Долматовский А. М. и др. (всего в процессе участвовали 16 адвокатов). В своих выступлениях они отметили, что эти «покаяния» и «оговор других» со стороны подсудимых Березовского Н. Н., Казаринова А. И., Матова Ю. Н., Братановского С. П., Шаблуна Г. А., Бояршинова Н. П. появились в деле после длительного пребывания под следствием в ГПУ и содержания их под стражей, в одиночных камерах.
В какой-то мере смягчение наказания нашло подтверждение в том, что Специальное присутствие Верховного Суда Союза ССР в составе: председательствующий — Вышинский А. Я., члены — Васильев-Южин М. И., Антонов-Саратовский В. П., Курченко Н. А., Киселев С. Е., приговорив шестерых подсудимых из 11 к высшей мере наказания, нашло необходимым в самом приговоре записать:
«Специальное присутствие Верховного Суда Союза ССР считает необходимым поставить вопрос на усмотрение Президиума ЦИК нижеследующего содержания.
Значительное большинство осужденных по настоящему делу к высшей мере наказания еще в стадии предварительного следствия и на судебном следствии не только признали свою вину перед пролетарским государством, но и стремились раскрыть перед ним все обстоятельства совершенных ими тяжких преступлений.
Учитывая это обстоятельство, а равно и то, что большинство осужденных представляют собой квалифицированную техническую силу, которую возможно использовать в соответствующих условиях на практической работе, Специальное судебное присутствие Верховного Суда Союза ССР в отношении Березовского Н. Н., Казаринова А. И., Матова Ю. Н., Братановского С. П., Шаблуна Г. А. и Бояршинова Н. П. ходатайствует о замене им расстрела иной мерой социальной защиты».
Это ходатайство Президиум ЦИК удовлетворил. Высшая мера наказания была заменена на 10 лет лишения свободы и на 5 лет поражения в правах. В отношении остальных пяти осужденных к высшей мере наказания (Горлецкий Н. Н., Кржижановский Н. K.f Юсевич А. Ю.# Будный С. 3. и Бояринов Н. А.) приговор был утвержден и приведен в исполнение.
О недоказанности вины привлеченных к суду свидетельствует тот факт, что четверо подсудимых были оправданы. Вследствие малозначительности совершенного четверо приговорены к условным мерам наказания, девять — к заключению на срок от одного года до трех лет.
Среди оправданных были три гражданина Германии — В. Бадштибер, Э. Отто, М. Мейер — сотрудники фирмы «Кнапп», которая поддерживала взаимовыгодные отношения с нашей страной, поставляла и обслуживала специальные машины для угледобычи. Развертывая картину широкого контрреволюционного заговора на шахтах Донбасса, ОГПУ на недостаточно убедительных материалах арестовало названных выше немецких специалистов и обвинило их в соучастии во вредительстве.
В ходе предварительного следствия Бадштибер, Отто и Мейер категорически отрицали предъявленное обвинение.
Между тем Прокуратура РСФСР (обвинительное заключение утвердил Н. В. Крыленко) предала и этих трех немецких специалистов суду. На суде их невиновность стала очевидной, и суд вынес им оправдательный приговор. Никакого извинения принесено не было. Более того, председательствующий Вышинский А. Я., выступавший в печати об итогах этого процесса, промолчал о серьезной ошибке, допущенной в отношении необоснованного привлечения немецких специалистов к СУДУ» чем был нанесен ущерб нашим внешнеэкономическим связям, но в то же время «расхвалил» свой приговор[131].
Организаторы этого «громкого» судебного процесса несомненно преследовали цель «мобилизовать массы на повышение темпов индустриализации», «поднять бдительность» и т. д. Общественно-политическое значение этого процесса было поднято участием в нем четырех общественных обвинителей. Выступая в суде, они ссылались на полномочия тысяч рабочих и представителей новой технической интеллигенции. Клеймя позором преступные деяния подсудимых, совершенные «в угоду бывших собственников шахт и предприятий Донбасса», эти представители общественности требовали: «тяжелый меч пролетарского правосудия должен быть опущен на их головы», «антисоветская, антикультурная, предательская организация должна быть вырвана с корнем» и т. д.
Получил широкую огласку приказ ОГПУ о поощрении рабочих шахтеров, которые помогли раскрыть «Шахтинское дело». Этим приказом М. С. Снитко, С. М. Голохвостов, А. Ф. Пономаренко, Н. Г. Золотарев, В. Я. Колодяжный, Н. М. Абашин были награждены каждый револьвером системы «маузер» с надписью «За борьбу с вредителями от коллегии ОГПУ».
Что последовало за судебным процессом над «шахтинскими вредителями»?
В начале 1929 года следуют одно за другим заявления Сталина: «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены» (курсив мой. — Б. В).
Во время проведения сплошной коллективизации среди трех наиболее характерных форм сопротивления вражеских элементов социалистическому строительству Сталин назвал «Злостное вредительство верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности».
Сталин утверждал: «Наиболее квалифицированная часть старой интеллигенции была заражена болезнью вредительства. Более того, вредительство составляло своего рода моду».
Потрясенный арестами своих коллег, председатель Госплана Кржижановский Г. М. в 1930 году обратился с письмом к В. Р. Менжинскому за разъяснением. Менжинский, председатель ГПУ, сообщил, что «враги народа обнаружены и в ВСНХ, и в Наркомфине, и в НКПС». Есть все основания утверждать, что автором этого разъяснения был не Менжинский, а Ягода.
Все это толкало на развертывание репрессий в отношении специалистов старой школы и поиск среди них вредителей, которые якобы находились «во всех отраслях промышленности» и «далеко еще не все выявлены».
Так появилось много дел на специалистов старой школы, обвиненных во вредительстве.
В результате оперативного реагирования ОГПУ на приведенные выше высказывания Сталина первым было дело «О контрреволюционной вредительской организации в военной промышленности СССР». Следствие по этому делу шло под непосредственным руководством Ягоды, который привлек к работе с арестованными своих ближайших помощников, таких же, как и он сам, авантюристов, — бывшего начальника ЭКО ОГПУ Прокофьева Г. С. и др.
В обвинительном заключении, составленном 17 июля 1929 г., утверждалось, что «ОГПУ раскрыта контрреволюционная организация, возникшая в период гражданской войны и интервенции и получившая окончательное оформление в 1921 году…
Ядро этой организации составляли военные инженеры — бывшие генералы и полковники царской армии, выходцы из Михайловской артакадемии».
Нельзя было не обратить внимание на следующее утверждение ОГПУ (совпадающее с высказываниями Сталина):
«Эта контрреволюционная организация охватила всю военную промышленность в целом, начиная с высших органов Управления (ЦУПАЗ — Центральное управление пороховых и артиллерийских заводов, ГВПУ — Главное военно-промышленное управление), кончая почти всеми заводами, расположенными в различных районах СССР».
Ее руководителем был объявлен бывший генерал царской армии, военинженер, член коллегии Главного артиллерийского управления в 1917–1918 годы, а перед арестом начальник Главного военно-промышленного управления Михайлов Вадим Сергеевич.
Он — один из тех «военспецов», которые с первых дней создания Красной Армии связали свою судьбу с ней. Вместе с ним было арестовано 78 человек, объявленных также активными участниками этой контрреволюционной организации, некоторые из них были выходцами из дворян, генералами и офицерами бывшей царской армии.
При ознакомлении с делом «О контрреволюционной вредительской организации в военной промышленности СССР» каких-либо достоверных документальных данных, свидетельствующих о нарушении ритма работы военной промышленности, срыва заданий, выпуска недоброкачественной военной техники, в нем не оказалось.
Все обвинение было построено на противоречивых показаниях арестованных, из которых можно было понять только то, что среди «военспецов» были недовольные отношением к ним, что «старые специалисты будут выкинуты за ненужностью, поэтому необходимо вести работу, чтобы они были нужны долгий срок» (из протокола показаний Клиппель А. О. От 14 июня 1929 г. Т. IV. Лд. 204).
Из протокола показаний арестованного бывшего генерала Орлова М. Н.:
«Инженеры-вредители военной промышленности не создавали обычного типа контрреволюционную организацию. Была дана в 21-м году установка вести линию по торможению военной промышленности. В дальнейшем во всех своих действиях и распоряжениях они должны руководствоваться идеей вредительства. Таким образом, организация жила как бы в умах ее членов, что делало существование организации совершенно неуловимым» (от 4 августа 1929 г. Т. 5. Яд. 165).
Из протокола показаний профессора МГУ Шпитальского Е. И., сына военного чиновника:
«В связи с озлобленностью мне приходили мысли в голову о насильственной борьбе с большевиками и о технических Средствах для этого вплоть до мысли отравления Большого театра, в котором происходили заседания съездов…
Я придумал тогда идею приспособления, которые позволяли производить такой выпуск газов из спрятанных баллонов автоматически без участия людей и притом в намеченные заранее приблизительные сроки. С помощью таких приспособлений удобно и безопасно осуществлять террористические действия, и я о них думал» (от 30 мая 1929 г. Т. 8. Лд. 193).
Примерно такого же содержания и многие показания других арестованных. Никакого судебного разбирательства по этому делу не было. Коллегия ОГПУ осудила всех арестованных, некоторых из них к высшей мере наказания — расстрелу, остальных — к длительным срокам лишения свободы с содержанием в лагерях ОГПУ.
Рассмотрев заявления ряда осужденных по данному делу и придя к выводу о необоснованности осуждения некоторых из них, Главная военная прокуратура внесла предложение в Верховный Суд СССР о их реабилитации.
С этим предложением Верховный Суд согласился.
Так, в 1956–1957 годы были реабилитированы: Зыбин Александр Сергеевич, ставший после отбытия незаслуженного наказания доктором технических наук, профессором Горьковского политехнического института; Клиппель Аркадий Осипович, технический директор киевского «Арсенала»; Попов В. Ф., доктор технических наук, профессор Ленинградского кораблестроительного института.
Можно назвать фамилии и других реабилитированных по этому и другим делам по военной промышленности. Однако полностью в те годы проверки по данным делам не были завершены и исключительно по причине непоступления прошений от заинтересованных лиц о пересмотре дел. Это ограничение теперь снято. И проверки дел осуществляются в полном объеме.
Одновременно возникали одно за другим дела на «военспецов», проходивших службу в Красной Армии и занимавшихся якобы вредительством, главным образом в строительстве оборонительных сооружений, в особенности в военных округах на западной и дальневосточной границах.
Таких дел было проверено много, и большинство из них завершилось внесением Главной военной прокуратурой предложений об их прекращении и о реабилитации осужденных за установлением необоснованности осуждения по ним невиновных офицеров.
Процесс «Промпартии». Раскрытием одного контрреволюционного заговора в угольной промышленности, возникшими делами на объявленных вредителей-специалистов старой школы в военной промышленности и даже в Красной Армии Сталин не был удовлетворен. Требовались новые «громкие» судебные процессы…
Долго ждать не пришлось. Центральная пресса уведомила:
«25 ноября 1930 г. в Москве Специальное судебное присутствие Верховного Суда Союза ССР начнет слушание дела о контрреволюционной подпольной организации, именуемой «Промпартия», ставившей целью совершение вредительства и диверсий, а также подготовку интервенции западных держав с целью свержения Советской власти».
Из обнародованных тогда же сообщений было известно, что слушание этого дела продолжалось с 25 ноября по 7 декабря 1930 г., председательствовал снова Вышинский А. Я., а поддерживал государственное обвинение Крыленко Н. В. (полная преемственность после «Шахтинского процесса»).
Перед судом предстали: Рамзин Л. К., профессор МВТУ, директор Теплотехнического института; Калинников И. А., заместитель председателя производственного сектора Госплана и профессор Военно-Воздушной академии; Ларичев В. А., председатель топливной секции Госплана; Чарновский Н. Ф., профессор ряда высших технических учебных заведений, председатель научно-технического совета ВСНХ; Федоров А. А., профессор высших технических учебных заведений, председатель коллегии Научно-исследовательского текстильного института; Куприянов С. В., технический директор Оргтекстиля ВСНХ; Очкин В. И., ученый секретарь Теплотехнического института; Ситник К. В., инженер Всесоюзного текстильного синдиката.
Все подсудимые, как сообщала печать, признали в суде себя виновными в предъявленных обвинениях. Пятеро из перечисленных подсудимых были приговорены к высшей мере наказания— расстрелу, а последние трое — к 10 годам лишения свободы. Приговор о расстреле не был приведен в исполнение, его заменили лишением свободы на 10 лет.
Поручение проверить обоснованность вынесенного по этому делу приговора мы так и не получили, хотя для этого были основания: во-первых, к нам обратились с просьбой заинтересованные лица, во-вторых, подсудимые обвинялись в шпионаже, что отнесено к военной юрисдикции.
Наряду с тем, что судебный процесс над «Промпартией» прочно вошел в историю, которую в то время не все хотели пересматривать, немаловажное значение имело и то, что еще занимал высокие посты в правительстве председатель суда, вынесший приговор по этому делу, А. Я. Вышинский.
Ознакомиться с материалами дела нас побудила резолютивная часть обвинительного заключения, где было сказано, в чем выражалась противогосударственная деятельность ЦК «Промпартии»:
в военной работе направлялась на дезорганизацию Красной Армии и подготовку изменнических действий со стороны отдельных частей и командного состава — в тех же целях облегчения интервенции»;
«в диверсионной работе, направленной специально на разрушение производительных сил советской промышленности и тыла Красной Армии уже непосредственно в момент интервенции».
Какими же достоверными материалами были обоснованы эти пункты обвинения? Кто из военнослужащих был или мог быть связан с контрреволюционной «Промпартией» и впоследствии был разоблачен? Пересматривая дела, мы убедились, что никаких материалов по указанным пунктам обвинения в деле нет. Есть лишь неконкретные показания общего характера Л. К. Рамзина и некоторых других подсудимых.
Мы не ставили перед собой задачи глубоко проанализировать фактическую и юридическую аргументированность заключительных документов данного судебного процесса — речь государственного обвинителя Н. В. Крыленко и Приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда Союза ССР.
Однако на некоторые фрагменты этих документов обратили внимание. Например, на первые слова, произнесенные Н. В. Крыленко: «Начало настоящего судебного процесса было ознаменовано миллионным выступлением рабочего класса на улицах с протестом против действий лиц, сидящих на скамье подсудимых».
Еще не было судебного рассмотрения доказательств, не были выслушаны объяснения подсудимых, а пресса и соответствующий аппарат, подобно тому, что наблюдалось перед «шахтинским процессом», уже предопределили виновность подсудимых. Эта порочная практика создания преждевременно определенного общественного мнения сослужила пагубную роль и в последующие годы при проведении других, таких же «громких» судебных процессов.
Сопоставляя два судебных процесса — над «шахтинскими вредителями» и «вредителями из «Промпартии», Н. В. Крыленко пришел к выводу: «Если на шахтинском процессе скамью подсудимых занимали специалисты-производственники одной только отрасли промышленности — каменноугольной, то контрреволюционная организация «Промпартия» включала лиц, занимавшихся вредительством во многих основных отраслях промышленности — в НКПС, в угольной, текстильной, нефтяной, золотодобывающей, металлургии, машиностроении, паровозостроении, станкостроении и др.
Следовательно, вредительство было во всем народном хозяйстве СССР. В таком выводе были все основания сомневаться. Но Крыленко не мог прийти к другим выводам — еще до процесса Сталин сказал, что вредители есть везде и всюду.
На этом были построены и такие суждения государственного обвинителя.
«Мы имеем за истекшие два года углубление вредительской работы в смысле, во-первых, централизации всей вредительской работы во всех областях в одном руководящем центре и в создании с этой целью блока с другими контрреволюционными организациями. Во-вторых, мы имеем углубление и расширение методов вредительской работы, принявший плановый характер в целом и вместе с тем принявший специальное направление на определенные конкретные цели: оказание помощи международной буржуазии…
«Я думаю, — с определенным пафосом заявил Крыленко, — что не ошибусь, если охарактеризую это положение как консолидацию, объединение всех контрреволюционных сил для того, чтобы вооруженной рукой добиться своей основной цели — уничтожения Советского Союза».
Он утверждал, что если на «шахтинском процессе» были установлены связи вредителей только с отдельными промышленниками, то на настоящем — с правящими кругами Франции во главе с Пуанкаре…
Пуанкаре заявил протест и трижды выступал в печати с отрицанием какой-либо причастности к делу «Промпартии». Аналогично поступили все названные на процессе иностранные промышленники и бывшие российские собственники, находящиеся в эмиграции.
Крыленко не оставил все это без внимания. Он отметил в своей речи, что буржуазной прессе свойственно освещать события в нашей стране необъективно, сопровождать их подозрениями, клеветой, измышлениями и ложью. О выступлении Пуанкаре и других заграничных пособников нашим вредителям он заявил, что «все это голое отрицание. Иначе они не могут». И в целом сделал такое резюме: «Зашумела, зашевелилась эта клика, зашипели змеиные гнезда этих гадов».
В основном наша общественность была удовлетворена этой отповедью. Враждебная настроенность против СССР правящей буржуазии Франции и ряда других капиталистических государств не вызывала сомнений. Даже во французском парламенте тогда открыто раздавались призывы некоторых депутатов «взять СССР в окружение, уничтожить Коминтерн».
И все же нас интересовало, на каких доказательствах были основаны все обвинения как против подсудимых, так и тех, кто их подстрекал к преступлениям, им помогал?
Обойти данный вопрос, оказалось, не мог и Н. В. Крыленко. Он ответил так: «Одним из вопросов, или, вернее, методов опорочивания настоящего процесса, является лицемерное выражение недоумения по поводу того, что же это за процесс, в котором подсудимые все сознаются…
Об объективных уликах я еще буду говорить. Но какие вообще могут быть улики в таком процессе? Лучшей уликой при всех обстоятельствах считаю сознание подсудимых» (курсив мой. — Б. В.).
Далее шли такие пояснения прокурора:
«Документы уничтожались. В период налаженной организационной связи документы не сохраняются. Люди? Свидетели? Желать, чтобы пришли и рассказали о своей вредительской организации, находясь на свободе? Чтобы они пришли к нам и как бы со стороны рассказали обо всем — мы же не идиоты, чтобы оставить таких людей на свободе».
В процессе фигурировали и «объективные доказательства». Что это такое?.. Из архива Госплана были извлечены стенограммы выступлений подсудимого Калинникова И. А., бывшего заместителя Председателя производственного сектора Госплана (одно из выступлений на заседании президиума Госплана 29 декабря 1927 г., второе — при обсуждении контрольных цифр промышленности предстоящей пятилетки и третье — при обсуждении хода пятилетки 5 февраля 1929 г.).
Действительно, И. А. Калинников настойчиво выступал, как выразился обвинитель, за «минималистские темпы». Его выступление противоречило тому, что требовал запланировать Сталин, и ряд товарищей, которые, не считаясь с объективными возможностями, высказывались за «форсированные темпы индустриализации», за «пятилетку в четыре года». Только много лет спустя стало ясно, как был прав профессор И. А. Калинников.
Приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР был, как и следовало ожидать, суровым, окончательным и обжалованию не подлежал. Пятеро подсудимых — Л. К. Рамзин, И. А. Калинников, В. А. Ларичев, Н. Ф. Чарновский и А. А. Федоров, как основные организаторы «Промпартии» и ее руководители, приговорены к высшей мере наказания — расстрелу; С. В. Куприянов, В. И. Очкин и К. В. Ситнин — к лишению свободы сроком на 10 лет.
На другой день, 8 декабря 1930 г., Президиум ЦИК рассмотрел ходатайства о помиловании осужденных к расстрелу и заменил его на 10 лет лишения свободы, соответственно снизив наказание остальным осужденным.
Приведем аргументы, содержащиеся в этом постановлении. ЦИК СССР принял во внимание, что: «осужденные не только сознались и раскаялись, но и своими показаниями разоружили свою организацию, являвшуюся агентурой и использовавшую директивы интервенционистских и военных кругов буржуазной Франции и их придатков «Торгпрома» — объединения бывших крупных русских капиталистов в Париже;
Советская власть не может руководствоваться чувством мести, в особенности в отношении обезвреживания сознавшихся и раскаявшихся преступников».
Для многих это решение оказалось непонятным. Зачем тогда были миллионные демонстрации рабочих масс с требованием расстрела?
Н. В. Крыленко разъяснил: «нет необходимости в физическом уничтожении обезвреженного врага. Мы не руководствуемся чувством мести. Когда нужно, умеем беспощадно и жестоко расправляться — в 1926 году расстреляли 26 белогвардейцев во главе с бывшим князем Павлом Долгоруковым; в 1930 году — 48 вредителей снабженцев, спекулировавших на продовольственных трудностях. От террора мы не отказываемся». Это было сказано в назидание будущим вредителям…
Третьим «громким» был процесс по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Ликвидация вредительства в народном хозяйстве СССР не завершилась арестом и осуждением врагов народа из Донбасса, лидеров «Крестьянской трудовой партии» (КТП), Промпартии и многочисленных членов этих якобы существовавших организаций…
ОГПУ сообщило, что есть еще одна контрреволюционная вредительская организация, более опасная по своим прочным идейным воззрениям, чем все предшествующие, — «Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Среди арестованных — видные деятели меньшевистской партии — Громан Шер, Иков, Суханов и другие — всего 14 человек. Программа этой организации — реставрация капитализма в нашей стране. Они якобы делали ставку на интервенцию, для чего избрали вредительство основным методом своей контрреволюционной деятельности. Вредителям удалось занять отдельные руководящие посты в Госплане, ВСНХ, Госбанке, Наркомторге и Центросоюзе.
Судя по обвинительному заключению, вредительская работа выражалась в каких-то неправильных расчетах и извращениях принципов распределения товаров, в вопросах спроса и сбыта. Выло стремление дискредитировать взятые Советской властью темпы развития промышленности, задерживать развернутое наступление социализма по всему фронту. Для этого преподносились искаженные оценки, раздувание трудностей, недоучет ресурсов.
В суде почти все подсудимые, не оспаривая выводов обвинения, посвятили пространные показания изложению своих идейных взглядов, с какими каждый из них вступил в РСДРП, принимал участие в рабочем движении, были убеждены в правоте своих взглядов на методы и пути социалистического строительства, хотя они и расходились со взглядами и идеями большевиков.
Каждый из подсудимых заявил, что убедился в бесполезности своих усилий изменить курс партии большевиков, по существу отрекся от идей меньшевизма, своим покаянием перед судом заверял, что будет стремиться своим, трудом принять посильное участие в строительстве социализма. Это был удар по всему «международному меньшевизму» и по той политике, которую проводили лидеры II Интернационала.
В суде подсудимыми признавался факт получения в течение 1928–1930 годов специального финансирования от заграничных организаций 11 Интернационала, а также от «Торгпрома» в размере 500 тыс. руб., которые были соответственно распределены по ячейкам меньшевиков, существовавшим в СССР.
Знакомясь с этим делом, мы имели цель выяснить, в чем конкретно выражалась преступная связь лидеров «Союзного бюро меньшевиков» с лидерами «Крестьянской трудовой партии» Кондратьевым и Чаяновым, в отношении которых мы вели проверку их дела. И оказалось… Через несколько месяцев пребывания под следствием в тюрьме ОГПУ профессор Кондратьев Николай Дмитриевич — один из нареченных ОГПУ лидеров «Крестьянской трудовой партии» был вызван (или принужден — сие остается неизвестно) в суд для дачи свидетельских показаний по делу «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков». Основания для этого были.
В обвинительном заключении утверждалось, что третья по счету контрреволюционная организация, состоящая из вредителей меньшевиков, находилась в блоке с двумя другими контрреволюционными партиями — «КТП» и «Промпартией», и все они составляли единый фронт антисоветских сил, поставивший перед собой задачу при помощи международной буржуазии и осуществленной ею интервенции свергнуть Советскую власть.
Суд выслушал обстоятельные показания свидетеля Кондратьева… Он показал, что знал о существовании контрреволюционной меньшевистской организации, неоднократно встречался с лидерами этой организации Громаном, Сухановым и другими. Были эти встречи и у самого Кондратьева на квартире, обычно по воскресеньям. «Разумеется, — пояснил Н. Д. Кондратьев, — что это не было простое «чаепитие» или «приятное время препровождение». Были и беседы, дискуссии политического содержания».
Как характеризовал их Кондратьев: «В области промышленности была известная общность взглядов, но и известное различие. Я бы так сказал, что та и другая организация считали, что мелкая промышленность должна быть денационализирована, значительная часть крупной промышленности построена на началах смешанного акционирования, а известная доля государственной промышленности — крупнейшая — должна оставаться в руках государства…
Предполагалось, что область торговли будет в значительной мере сосредоточена в руках кооперации, частью в руках частного капитала…»
Высказал Н. Д. Кондратьев суду и мнения участников дискуссии по вопросу политического устройства Советского государства.
«Та и другая организация стояли на позиции признания демократической республики. Форма ее мыслилась различно, могла быть принята советская форма, но во всяком случае, без сохранения диктатуры, могла быть какая-нибудь другая форма…
В области внешней политики должно быть создано положение, обеспечивающее вхождение нашей страны в Лигу наций, без этого невозможно урегулирование экономических отношений между всеми странами».
Прервав изложение Н. Д. Кондратьевым своих показаний, государственный обвинитель Н. В. Крыленко задал ему следующие вопросы:
Крыленко: Одной общей формулировкой можно сказать: «Реставрация капиталистических отношений?»
Кондратьев: Да… Я должен сказать, что предполагалась реставрация капиталистических отношений, хотя со следующей оговоркой. Разумеется, не шло речи о реставрации довоенного капитализма на 100 %, так как его нет и на Западе.
Крыленко: Склады оружия были?
Кондратьев: Мне неизвестно существование ни одного большого склада оружия.
Крыленко: А маленькие?
Кондратьев: И маленькие мне неизвестны…
Вся заключительная часть его показаний в суде была посвещена изложению его политических воззрений.
«У меня не было, — заявил Н. Д. Кондратьев, — никакой заинтересованности в борьбе с революцией вообще и с социалистической, в частности.
Общий дух моих политических воззрений я мог бы характеризовать как дух принятия реформизма, социального реформизма, эволюционности или постепенного в развитии. И мне казалось, что даже две революции, пережитые нами, — февральская и даже октябрьская — лишь открывали возможность для дальнейшего глубокого преобразования социального строя, но не открывали возможности непосредственного строительства социализма. Мне казалось, что основное препятствие лежит у нас в крайней отсталости, патриархальности сельского хозяйства. Отсюда я — противник напряженных темпов индустриализации — в особенности тяжелой индустрии».
«Шахтинское дело» – знаковое событие советской истории. Оно конкретно относится к самому крупному на тот момент (начало 1928 г.) открытому судебному процессу против большой группы отечественных технических специалистов и нескольких иностранных, обвиненных в «саботаже», «вредительстве» и в «контрреволюционной деятельности» в целом. Процесс обозначил начало нового этапа в развитии репрессивной политики большевистской власти. Поскольку карательная деятельность являлась одной из главных функций государства, она как никакая другая характеризовала тоталитарную направленность в развитии советского режима. Очевидна поэтому историческая значимость «Шахтинского дела / процесса» как явления системного. Судебно-политическая акция вписывалась в более широкий контекст партийно-государственной политики, переживавшей в конце 1920-х гг. принципиально важный поворот. Смысл его определялся отказом от новой экономической политики, имевшей компромиссную природу, и переходом в наступление на «капиталистические элементы» под флагом «непосредственного строительства социализма». Изменение политической тактики происходило в рамках большевистской стратегии, смысл которой по-прежнему заключался в утверждении мирового коммунизма. Поскольку расчет на то, что вслед за Россией антикапиталистические революции произойдут в других странах, не оправдался, в середине 1920-х гг. была принята новая установка – строить социализм в одной стране. Предполагалось, что социальнокультурные преобразования в СССР, а еще больше – достижение за 10–15 лет технического и военного могущества станут и примером, и условием для распространения коммунизма на всей планете. Борьбу за осуществление этих целей возглавил Сталин, сделав ее одновременно и средством установления личной власти. Он использовал в полной мере потенциал коммунистической доктрины. К концу 1920-х гг. Сталин приобрел положение лидера партии. Его главные соперники, ставшие противниками (Троцкий, Каменев, Зиновьев), были отстранены от власти. Другие в лице «правой» оппозиции (Бухарин, Рыков, Томский и др.) находились в «осаде». Формально они не выступали против перехода в «социалистическое наступление». В то же время позиция оппонентов, которую они занимали по ряду принципиальных вопросов и которая была бы естественной в демократическом обществе, квалифицировалась Сталиным и его сторонниками безапелляционно как враждебная по отношению к советскому государству, как антинародная. С таким ярлыком еще одна волна оппозиции обрекалась на поражение. Подчинив своей воле и демагогической логике большинство партии и опираясь на него, Сталин овладел решающими политическими позициями. Роль вождя позволяла ему определять пути развития и методы его осуществления. Суть развития объективно обусловливалась целями модернизации, которая отвечала смыслу общемирового прогресса. В то время понятие «модернизация» еще не было в ходу. Употреблялся более скромный термин «реконструкция народного хозяйства». Было вместе с тем ясно, что таковая не могла состояться без тесной увязки с реорганизацией социально-культурной сферы. В условиях складывавшейся в СССР административно-командной системы модернизация, наделенная сегодня некоторыми историками эпитетом «консервативная», с неизбежностью вела к торжеству тоталитаризма. Направления и пути модернизации в общем виде были очерчены в виде триады: индустриализация страны, коллективизация сельского хозяйства, культурная революция. Главным форумом, на котором обсуждались задачи намечавшегося наступления социализма «по всему фронту», стал ХV съезд ВКП(б), проходивший в первой половине декабря 1927 г. Своего рода фокусом, в котором сходились предложения по всем принципиальным вопросам развития на ближайшую перспективу, явился пятилетний план. В нем воплощалась идея планового руководства – важнейшего принципа социализма. Хотя формально говорилось о разработке директив по составлению плана развития народного хозяйства, фактически речь шла о всем комплексе задач по переустройству жизни страны. Следует подчеркнуть, что большое внимание было уделено развитию культуры. Общая тональность выступлений существенно отличалась от рассмотрения культурной тематики в предшествующие годы. Обычно деятели культуры на подобных собраниях сетовали на недостаток внимания со стороны государственных организаций к нуждам «культурного фронта», не встречая, по большому счету, положительной ответной реакции. Сейчас ситуация повернулась почти на 180º. Все дело было в том, что планам хозяйственного переустройства грозила опасность повиснуть в воздухе, если не подкрепить их реальной и масштабной поддержкой со стороны всех культурных отраслей. На этот раз призыв к такой поддержке прозвучал прежде всего со стороны ведущих политиков и хозяйственных руководителей. Лозунг «культурной революции», провозглашенный Лениным в начале 1920-х гг., зазвучал уже не как общая задача строительства социализма, а как призыв текущего дня. Так оно и произошло на практике. Недаром в памяти части современников, а потом и в исторической литературе начало «культурной революции» ассоциируется не с моментом установления советской власти, что исторически соответствовало реальности, а с концом 1920-х гг. Объем задач, охватываемых этой революцией, был велик и разнообразен – от ликвидации массовой неграмотности до кардинальных изменений в деятельности учреждений науки и искусства. Смысл «культурной революции» состоял в переключении сил и средств культурного воздействия на обеспечение нужд политического руководства, усиление воспитательной работы в массах, на прямую поддержку хозяйственного строительства. Соединить в единое целое все виды деятельности и обеспечить ее эффективность могли только подготовленные соответствующим образом люди: от квалифицированных рабочих до специалистов высшего звена – инженеров, врачей, учителей и всех других представителей умственного труда, т. е. интеллигенции. Недаром именно в эти годы одними из самых популярных стали слова Сталина: «Кадры решают все». Собственно, в этой фразе не было ничего нового: кадры, квалифицированные работники всегда в конечном счете определяли исход дела. Но произнесенные вождем в стиле категорического императива эти слова приобрели значение лозунга, призывавшего к действию. Партийно-государственное руководство осознавало серьезность и остроту положения с кадрами. Ранее принятые меры выглядели недостаточными, в том числе и отработанные в недавнем прошлом методы нажима на старую интеллигенцию. В повестку дня следовало включить более эффективные приемы «вовлечения» в социалистическое строительство уже не части сохранившейся интеллигенции, привычно продолжавшей называться «буржуазной», а всех без исключения интеллектуальных сил страны. С известной долей условности можно говорить, что обстановка конца 1920-х гг. воскресила эпоху «военного коммунизма» с его методами поголовного привлечения специалистов на военный и трудовой фронты. Классовая непримиримость, усугубленная еще одним сталинским тезисом об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, достигла высшего накала. Для старой интеллигенции это означало, что время размышлений и надежд на смягчение большевистского режима, порожденных нэпом, истекло. Таким образом определяется место «Шахтинского дела» в истории страны в целом и истории интеллигенции в частности. И рассматривать его следует не как некое спонтанное явление, возникшее «где-то» и раскрытое «кем-то», и не как начало репрессивной политики сталинизма, а как важнейший очередной «узел» (термин А. И. Солженицына) в цепи этой политики, органично присущей большевизму и осуществлявшейся с самого начала утверждения его господства в России. Именно здесь следует искать объяснение основных причин и условий возникновения «Шахтинского дела». В современном отечественном интеллигентоведении «Шахтинское дело» рассматривается как переломный момент в переходе власти к усилению политики репрессий и дискриминаций в отношении интеллигенции. На основе материалов региональных архивов исследователи анализируют влияние «Шахтинского дела» на провинциальную интеллигенцию. Однако нередко такие исследования сводятся к цитированию информационных сводок ОГПУ и партийных комитетов, иллюстрировавших настроения различных групп советского общества. Поэтому наибольший интерес представляют работы, в которых анализируются истоки антиинтеллигентских настроений. Следует отметить, что в литературе попрежнему наименее изученным сюжетом является вопрос о предпосылках «Шахтинского дела». Слабо раскрыт комплекс причин и условий, приведших к его возникновению и к еще более значительным трагическим последствиям. Для того чтобы более глубоко понять место «дела» в истории, следует сместить внимание на разработку направления, название которого содержится в заголовке данной статьи. Новизна и специфика заключены в рассмотрении «шахтинской» проблематики в ракурсе социальнокультурного подхода, одной из частей которого является оценка характера взаимоотношений между властью и интеллигенцией. Большевистская власть нуждалась в интеллигенции. Пребывая в состоянии заблуждения относительно построения коммунистического общества в одной стране, большевики вместе с тем понимали, что без специалистов браться за такое дело нельзя. Но выводы из этого делались глубоко прагматические. Они сводились к положению: пока нет так называемых красных специалистов (которых они собирались подготовить в «пожарном» порядке), придется пользоваться услугами старых, привычно называемых «буржуазными». В дальнейшем, считали они, наступит время, когда произойдут естественные перемены в составе интеллигенции – физические и моральные. Оставшаяся часть старой интеллигенции «советизируется», и проблемы, с ней связанные, исчезнут сами собой. В пределах этой установки находились все меры, принимавшиеся властью, в том числе и направленные на поддержание повседневного существования «спецов». Такого рода конкретные факты из разных областей жизни наряду с их чисто практической значимостью призваны были создать представление о положительной роли власти в судьбах интеллигенции в целом. При этом отрицалась специфика интеллигенции как особой социально-профессиональной общности, как творческой силы высшего порядка, как носительницы духовности и гуманизма, как основного «производителя» культурных ценностей. Не признавалось, что интеллигенция является органической частью любого общества в цивилизованном мире и потому имеет право на саморазвитие, определяемое внутренними побуждениями. Даже большевистские вожди, среди которых были люди образованные (Ленин, Троцкий, Бухарин и др.), были не в состоянии постигнуть особенности интеллигентской психологии, присущей в наибольшей степени высшему умственному слою интеллигенции – ученым, крупным инженерам, писателям, художникам. Механистическое мышление большевистских лидеров не позволяло понять целостный характер натуры истинного интеллигента. Она не поддавалась «рассечению» на части – нужные и ненужные, как это представлялось власти. Интеллигент, «отделенный» от права свободно мыслить и творить, не мог продуктивно трудиться, если, конечно, он не проникся убеждениями этой власти. Поскольку многие старые специалисты остались при прежних взглядах либо приняли новые ценности формально, прагматический подход к ним оказывался ущербным. Тем не менее, он был взят на вооружение, ибо иная политика означала для большевиков признание своего поражения. Проводившаяся в течение десятилетий политика использования (наиболее точный термин) специалистов привела к цели. «Гибридная» интеллигенция, в составе которой неуклонно возрастала доля профессионалов советской выучки, встала в «общие ряды» и внесла свой вклад в строительство «сталинского» социализма. Но было ли это конечным итогом, подведение которого относится к современному, новейшему времени? Сегодня общепризнанными стали факты глубоких изменений в интеллигенции. Широкая полоса этих изменений началась в послесталинскую эпоху. Затем, в годы «перестройки», они для многих приобрели характер перемены убеждений. Дух подлинной интеллигенции, нонконформистской по своей природе, освободился фактически от цепей догматики и страха. Интеллигенция как мыслящая субстанция возрождается и проявляет в разных формах оппозиционные настроения, связанные, в частности, с утверждением своего самостоятельного социального статуса. Соответствующая деятельность, наиболее заметная в научной и художественной среде, сыграла не последнюю роль в событиях, приведших к ликвидации советского режима . Даже не прибегая к анализу деталей происходящего процесса, есть основания полагать, что интеллигенция как особый социально-профессиональный слой, который обозначают и другими понятиями (интеллектуалы, элита и пр.), трансформируясь под воздействие разных причин, сохраняется во всех цивилизованных обществах. И потому опыт большевизма по социальному обезличиванию интеллигенции, превращению ее в инструмент достижения политических целей (это подчеркивалось широким употреблением слова «спецы», обозначавшим всего лишь профессиональную принадлежность) над- 1 Характерно совпадение мнений и оценок. В. Бондарев статью, посвященную Р. А. Медведеву, завершает словами, что, будучи русским интеллигентом, понимающим Россию умом, он «прекрасно помнит, как всего двадцать лет назад именно интеллигенции удалось сокрушить СССР. Стоит признать исторически несостоятельным. А следовательно, вся политика в отношении интеллигенции должна быть подвергнута критическому анализу. Такая работа в нашей стране развернулась в начале – середине 1990-х гг. Пока что обобщающих трудов нет. К их созданию ведет, в частности, издание сборников статей и документов, отдельных журнальных публикаций. Первым, по-видимому, стал сборник, подготовленный группой сотрудников и аспирантов сектора истории советской культуры Института истории, филологии и философии СО РАН. Новаторский характер сборника определялся принципиально иным, чем в прошлом, подходом к теме. Проявления антиинтеллектуализма, ущемлений и гонений интеллигенции рассматриваются авторами не в ряду так называемых деформаций социализма, а как дискриминация, органически присущая советскому режиму, как одно из выражений доктринальной сущности большевизма. Дискриминация, трактуемая как ограничение прав, не отделена от репрессий. Они были частями единой политики, направленной против прямых, косвенных и мнимых противников режима и имевшей целью не только наказание в карательной форме, но и в большинстве случаев преодоления оппозиционности и инакомыслия. Подавить сам дух неприятия власти – на это были направлены в первую очередь многочисленные меры, осуществлявшиеся в интеллектуальной среде с первых дней революции. Другим однотипным изданием стал сборник статей сотрудников Института истории РАН. Более широкий по тематическому охвату, он включил в себя статьи, непосредственно посвященные судьбам интеллигенции и прежде всего политике репрессий против нее. В их числе работы Г. Б. Куликовой и Л. В. Ярушиной «Власть и интеллигенция в 20–30-е гг.», Э. И. Гракиной «Ученые и власть» и др. Тема интеллигенции, ее взаимоотношений с властью рассматривается сейчас многими другими интеллигентоведами. Очевидный прогресс в изучении истории российской интеллигенции характеризуется отказом от апологетической трактовки советской политики. Негативные факты, число которых множится благодаря открытию архивов, изданию новых и более правдивых, чем прежде, мемуаров, требуют серьезных объяснений. Ясно, что былые «аргументы» вроде случайности происхождения этих фактов, ошибочности действий отдельных лиц и т. п. не укладываются в представление, идущее от самой власти, относительно ее политики, построенной де на научной основе. Перед историками, таким образом, ставится вопрос: насколько научной и апробированной мировым опытом была политика большевиков, базировавшаяся на марксистском учении? Немало трудов не только противников марксизма, но и тех марксистов, которых принято относить к так называемым ревизионистам, содержат критические суждения относительно научной состоятельности базовых принципов марксизма, составивших фундамент доктрины большевизма. Это идея классовой борьбы как движущей силы общественного развития и связанная с ней идея диктатуры пролетариата. Объясняя необходимость осуществления диктатуры пролетариата для победы социалистической революции, К. Маркс рассматривал ее как явление временное. Социализм – общество без классов, оно вообще не нуждается в государстве. При социализме произойдет его отмирание, исчезнет нужда в подавлении даже меньшинства. Классовое господство будет заменено широчайшим самоуправлением трудящихся. Таким образом, диктатура любого класса и социализм – понятия не совместимые. При этом идея диктатуры пролетариата рассматривалась основоположниками марксизма в приложении к странам, где пролетариат составлял большинство населения и где его политическая зрелость и общая культурность обеспечивали сознательный характер действий. В противном случае диктатура неизбежно должна была выродиться во власть одной партии, правящей клики и в конечном счете – вождя. В России необходимых условий для социализма не было. Поэтому, ссылаясь на Маркса, большевики могли использовать положения его теории только «творчески», т. е. приспосабливая их к обстоятельствам. Вся история большевистского правления наполнена примерами подобного «творчества», в котором заглавная роль принадлежала сначала Ленину, а потом Сталину. Взять хотя бы известную работу Ленина «О нашей революции», в которой он дал «отповедь» Н. Н. Суханову, бывшему меньшевику, обвинившему большевиков в нарушении общей законности развития во всемирной истории, как она представлялась Марксу и Энгельсу. Конкретно «нарушение» состояло в том, что большевики решились на социалистическую революцию, хотя Россия не «доросла до социализма». Едва ли есть другая работа Ленина, в которой бы он так открыто и зло обвинял своих оппонентов в педантстве, шаблонном толковании марксизма, непонимании «революционной диалектики», приверженности к «немецким образцам», неспособности стоять на почве реальности. Реальность же состояла в том, что большевики действовали, по словам самого Ленина, согласно принципу Наполеона: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Теория, таким образом, использовалась «выборочно», а главное – в удобном для себя смысле и при субъективном толковании. Крайне необходимыми были признаны такие постулаты, как «диктатура пролетариата» и «классовый подход». Пользуясь благоприятной обстановкой, большевики захватили власть и смогли удержать ее в ходе Гражданской войны. Популистские политика и практика обеспечили им поддержку значительных масс населения. Проявляя волю и изобретательность, большевики сумели на основе новой экономической политики восстановить экономику и поставить вопрос о строительстве в СССР социализма. Классовая теория, диктовавшая классовый подход, и диктатура пролетариата продолжали оставаться на вооружении большевистской партии. Они были своего рода рычагами, с помощью которых намечалось «перевернуть мир». Абсолютизируя понятие классового подхода, большевики под предлогом неутихающей враждебности представителей свергнутых классов, с каждым годом сужали поле демократических возможностей, которыми в начале 1920-х гг. население отчасти обладало. Диктатура же пролетариата совершала свою неизбежную эволюцию в направлении тоталитарности. О том, как это происходило, говорили многие. Но особая боль за поруганные идеалы, да и собственное былое недомыслие звучали в книгах и статьях вчерашних союзников, 55 поддержавших большевиков в дни Октябрьской революции. Вот, например, малоизвестная оценка происходившего, данная в 1923 г. первым наркомом юстиции РСФСР левым эсером И. З. Штейнбергом: «Диктатура партии, а позже и небольшого круга партийных деятелей, т. е. незначительного меньшинства, приводит к тому, что власть избегает всех сознательных и идейно стойких своих противников, а на места управления ставит людей, ей преданных… Это ведет к росту и укреплению чиновничества, к диктатуре бюрократии, засилью временщиков, к еще большему отрыву правительства от масс. Но чтобы вся эта система держалась, необходимо постоянное использование орудия террора… И вследствие этого, в среде самой бюрократии выделяется тот особенный слой ее, который непосредственно владеет этими орудиями террора, непосредственно пускает их в ход. Диктатура бюрократии при диктатуре террора означат на самом деле диктатуру полиции…». «Диктатура полиции» – удачная и меткая характеристика системы насилия, сложившейся в послереволюционной России, где действовала логика захваченной власти. Особое внимание уделялось здесь интеллигенции. Корни антиинтеллектуализма уходили в отдаленные эпохи. В основе неприязни, проявлявшейся в рабоче-крестьянской среде, лежали не только экономические причины. Буржуазный образ жизни многих интеллигентов в сочетании с образованностью, а также включенность части специалистов во властно-аппаратные структуры формировали в сознании простых людей представление об интеллигенции как о чуждом и даже враждебном слое. По сути эти качества отражали внешнюю характеристику интеллигенции. Значение же интеллигенции как культурной силы, как необходимой полезной в профессиональном отношении части общества, как носительницы прогресса, т. е. качества фундаментальные, не выглядели как достоинства, которыми следовало дорожить. В итоге основной вектор массового сознания направлялся не на приятие, а на отторжение интеллигенции. Такое положение большевики использовали для упрочения своей власти, тем более что оно соответствовало утверждению идей «гегемонии пролетариата» и «диктатуры пролетариата». В подтверждение можно привести хотя бы тот факт, что рабоче-крестьянское происхождение везде и всюду рассматривалось как преимущество, тогда как принадлежность к интеллигенции выступало помехой, а то и несчастьем. Коммунистическая партия в массе своей репродуцировалась из рабочих, затем из крестьян. Поэтому естественно, что психология антиинтеллектуализма пронизывала партию снизу доверху. Характерно, что с идеологической атаки, направленной на интеллигенцию в первую очередь, началась деятельность советской власти. Имеется в виду принятие на первом же заседании Совнаркома «Декрета о печати», направленного против свободы прессы 2 . «Великая иллюзия» – вера в святость одного из главных принципов демократии, который разделялся всей антимонархической интеллигенцией, была разрушена в одночасье. Затем, уже в начале нэпа, когда исчерпали себя ссылки на остроту положения, вызванного Гражданской войной, власть развернула террористическую кампанию против православной церкви, бывшей одним из традиционных оплотов российской духовности. Тогда же началась ломка высшей школы, сопровождавшаяся гонениями на профессуру. Борьба с ней, в сущности, выходила за рамки здравого смысла. Ликвидация автономии вузов ставила целью лишение ученых руководящего положения в самой научно-образовательной сфере, сведение их роли к исполнительским функциям. Наконец, произошло событие, получившее название «философского парохода», – изгнание из страны около 200 представителей научной и художественной элиты. Уже в 1920-е гг. на страницах прессы, в официальных документах, в речах ораторов запестрело слово «спецеедство». Оно означало проявление антиинтеллигентских настроений и действий – недоверия, неприязни, враждебности по отношению к специалистам, что приводило порой к их травле и служебному преследованию, хулиганским поступкам со стороны рабочих на производстве, вплоть до избиений и даже убийств. Существуют источники, которые характеризуют антиинтеллигентскую политику власти изнутри. Имеются в виду выступления тех руководителей партии и государства, которые задавали тон в политике. В этой связи уместно привести весьма знаменательный пример. Это заявление Г. Е. Зиновьева, сделанное в отчетном докладе ЦК РКП(б) на XIII съезде партии в мае 1924 г. Зиновьев в своих публичных выступлениях обычно не прибегал к угрозам в адрес интеллигенции, предпочитая «мягкий» стиль. Он старался подчеркнуть достижения в политике сближения власти и интеллигенции. Таким, в частности, был его доклад «Интеллигенция и революция», сделанный на Всероссийском съезде научных работников 23 ноября 1923 г. Однако совсем по-другому тот же оратор выглядел в случае, если дело касалось главных, политических вопросов. Когда интеллигенция как бы вдруг поднимала голову, ставя во главу угла принципиальные вопросы бытия, тон одного из главных партийных вождей менялся. В разделе доклада на партийном съезде, названном «Бабье лето меньшевизма», посвященном «известному возрождению» новой буржуазии на «дрожжах» нэпа, Зиновьев затронул вопрос о «правах», которых жаждет не только эта буржуазия, но определенные слои интеллигенции. Характерно, что в качестве «показательного явления» были взяты речи инженеров – делегатов соответствующего съезда, состоявшегося в Ленинграде. Имелись в виду не те, кто говорил о плохом материальном положении инженеров, а те, кто ставил политические проблемы. Их Зиновьев назвал «авангардом новой буржуазии». Приведена была большая и, надо сказать, яркая цитата из речи одного инженера. Оратор заявил, что причина существующей вялости в работе технических специалистов заключается в том, что «у нас нет видов на будущее», «мы не можем сговориться с коммунистами». В чем же дело? И далее прозвучало объяснение, поражающее смелостью и откровенностью: «Коммунисты как материалисты считают необходимым и нужным дать людям в первую очередь предметы первой необходимости, а мы, интеллигенты, говорим, что в первую очередь нужны права человека. Вот наша основная программа. В этом вся сила. Сейчас мы этих прав человека не имеем, и пока мы их не получим, мы будем инертны…». В дальнейшем автор высказался в том духе, что интеллигент – это «человек, который ставит выше всего права человека, считает, что человек – высшая ценность в государстве». Приведенная Зиновьевым цитата завершалась выводом: «…Лозунг “Владыкой мира будет труд” – неправильный. Он связывает руки. Владыкой мира будет свободная мысль свободного человека, – вот лозунг, под которым мы можем работать. И для этого нам нужны права человека. И пока мы не имеем прав человека, наша работа всегда будет связана, будет инертна». Зиновьев сумел адекватно, с большевистской точки зрения, определить смысл требований оратора-инженера. Он отметил, что Ленинград – один из самых «чутких политических центров», а русские инженеры с давних времен – «самая чуткая группа буржуазной демократии». И в ней, в буржуазной демократии, вся соль. Каких прав хотят инженеры? Не избирательных – они в общем-то у них есть, а «тех самых “прав”, которые имеют буржуазные инженеры, скажем, во Франции». Вывод Зиновьева прозвучал категорически: «…Незачем по этому вопросу терять лишние слова. Совершенно ясно, что таких прав они, как своих ушей без зеркала, в нашей республике не увидят. Это бесспорно… Политических уступок мы не сделаем». Жизнь, таким образом, не предлагала вариантов. Бороться с таким монстром, каким уже стало советское государство, было для подавляющего большинства бессмысленным и безумным. Оставалось одно: подчиниться власти, стать конформистами – сознательно или вынужденно. Как свидетельствуют факты, враждебных власти и активно действовавших организаций или групп в среде интеллигенции не было ни в 1920-е, ни тем более в 1930-е гг. Зачем же тогда нужно было прибегать к массовым репрессиям против специалистов, прологом к которым и стало «Шахтинское дело»? Причины для этого имелись. Сталин и его окружение опасались, что борьба с оппозицией в партии, развернувшаяся в середине 1920-х гг., может породить в интеллигентских кругах надежды на политический реванш. Громя оппозицию и нагнетая страх в обществе, Сталин рассчитывал уберечь себя от возможных последствий. К применению силовых методов подталкивала и складывавшаяся экономическая ситуация. Кризис нэпа, выявившийся в конце 1920-х гг. и затронувший особенно сферу сельского хозяйства, не только осложнил отношения с крестьянством, но отразился и на рабочем классе. Ухудшение материального положения грозило его политическим отчуждением от власти. Такую опасность следовало предусмотреть и предотвратить, для чего использовать такой маневр, как «перенацеливание» недовольства рабочих властью на тех, кто непосредственно руководил производством, на инженеров и техников. Почва для этого была подготовлена устойчивыми предрассудками и уже известным «спецеедством». В результате в недрах режима складывалась почва для смыкания «спецеедства сверху и снизу». И здесь не имеет принципиального значения, кто инициировал «Шахтинское дело». Возникло ли оно по инициативе местных аппаратчиков, или было каким-то образом инициировано сверху. Большевизм не мог существовать без того, чтобы не «подстегивать» себя подобными «делами». Враги кругом, они вредят на производстве, устраивают заговоры, вступают в отношения с империалистами – такого рода пропагандистская «смесь» внедрялась в сознание масс, уводя их от истинных виновников тяжелой жизни страданий и жертв. Не будь «Шахтинского дела», его следовало придумать. Такова закономерность, корни которой находились, как уже говорилось, в глубинах большевистской доктрины. Поворот в сторону открытых и массовых репрессий против интеллигенции после полосы «затишья» середины 1920-х гг. не относился к «новациям». К сказанному ранее о природе большевизма следует добавить, что модернизация, бывшая стержнем партийно-государственного курса, имела две стороны: объективную и субъективную. В то же время модернизация, как и другие крупные проекты, начиная с Октябрьской революции, осуществлялась не на основе научно выверенных расчетов, а исходя из убеждения о всесилии волевого начала. «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики» – такого рода лозунги пронизывали и пропаганду, и конкретные планы хозяйственного и культурного переустройства страны. Отсюда и ориентация на разного рода штурмы, ударные методы, силовые приемы. В сумме они формировали особый тип политики, получившей название «мобилизационной». Привычное отнесение такой политики к состоянию войны меняло адресат. Отныне оно переносилось на мирное время, а сама политика из временной превращалась в постоянную. Под ее знаком прошла вся последующая советская история. «Старт» новой фазе мобилизационной политики дал XV съезд ВКП(б). «Шахтинское дело» стало одним из первых шагов на пути ее реального осуществления.
Дата добавления: 2020-11-27; просмотров: 132; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!