Комбинация микро и макроподходов в локальной истории. Два исследовательских подхода: от локальной среды и от индивида.

ТЕМА 3. НОВЕЙШИЕ ИНТЕГРАТИВНЫЕ ПОДХОДЫ В ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ (2 часа).

Использование теоретических разработок микросоциологии, пересмотр концептуально- методологического арсенала британской локальной истории в 1960-е годы.

Развитие микроисторических исследований в западной историографии последней четверти ХХ столетия справедливо связывают с рождением и распространением влияния итальянской школы микроистории. Между тем применение микроаналитических подходов начало осуществляться гораздо раньше – в рамках «новой локальной истории», прежде всего британской. Обновление британской традиции локальной истории произошло еще в 1960-е годы, когда, при сохранении наименования по «местному» объекту исследования, качественно изменилось видение предмета и на основе теоретических разработок микросоциологии был радикально пересмотрен ее концептуально-методологический арсенал.

В отличие от «старой» локальной истории, которая в основном поставляла необходимый иллюстративный материал для подтверждения отдельных, нередко противоположных положений, выдвигаемых специалистами по национальной и региональной истории, это был совершенно новый тип локальной истории, неразрывно связанный с «новой социальной историей», с историей социальных групп, но ставящий ее в пространственно-временные рамки реального социального взаимодействия. В течение второй половины ХХ века новая локальная история вела интенсивную «колонизацию» все новых локальных объектов (как сельских, так и городских), последовательно замещая старые модели исторического краеведения, имевшие глубокие и прочные традиции.

Методологическое переоснащение локальной истории осуществлялось на основе теорий и подходов микросоциологии: сначала превалировала теория обмена Джорджа Хоманса, а позднее начал активно применяться сетевой анализ. Сетевой анализ (в разных его вариантах) представлялся многим специалистам, занимающимся локально-историческими исследованиями, весьма многообещающим в решении проблемы возвращения в историю индивида, который выпал из поля зрения исследователей, увлекшихся анализом макропроцессов. Крупномасштабным проектам, сосредоточенным на изучении какой-то одной важной проблемы в большом диапазоне времени, противопоставлялся совершенно иной подход, основанный на максимальной детализации и индивидуализации исследовательских объектов. Этот тип интенсивного исторического анализа локальных общностей иногда определялся как «микросоциальная история».

Микроподходы становились все более привлекательными, по мере того как обнаруживалась неполнота и неадекватность макроисторических выводов, ненадежность среднестатистических показателей («статистических фантазий»), направленность доминирующей парадигмы на свертывание широкой панорамы исторического прошлого в узкий диапазон «ведущих тенденций», на сведение множества вариантов исторической динамики к псевдонормативным образцам или типам. И уход на микроуровень в рамках антропологической версии социальной истории изначально подразумевал перспективу последующего возвращения к генерализации на новых основаниях (что ориентировало на последовательную комбинацию инструментов микро- и макроанализа), хотя и с достаточно отчетливым осознанием тех труднопреодолимых препятствий, которые встретятся на этом «обратном» пути.

Новые тенденции последовательно проявлялись во все возрастающем корпусе исследований, нацеленных на всестороннее изучение той или иной локальной общности как некоего микрокосма, как развивающегося социального организма, на создание ее полноценной коллективной биографии. При этом внутри новой локальной истории сложились и стали зачастую даже противопоставляться друг другу два различных исследовательских подхода.

Первый их них отталкивается именно от «локальности», от раскрытия внутренней организации и функционирования социальной среды в самом широком смысле этого слова, включая местный исторический ландшафт, отражающий «физическую реальность локального мира», также социальную экологию человека, все многообразие человеческих общностей (неформальных и формальных групп, различных ассоциаций и корпораций), и выявляет их соотношение не только между собой, но также с социальными стратами, со-словными группами, классами.

Во втором варианте исследователь подходит к той же проблеме со стороны индивидов, составляющих ту или иную общность (при этом используется вся совокупность местных источников, фиксирующих различные аспекты деятельности индивидов), описывая жизненный путь человека от рождения до смерти через смену социальных ролей и стереотипов поведения в контексте занимаемого им жизненного пространства. Такой тип микросоциального анализа имел сверхзадачу – выяснение соотношения между организацией жизни в локальной общине, которая функционирует главным образом как форма личной, естественной связи людей, с одной стороны, и социально-классовой структурой, фиксирующей качественно иной – опосредованно-вещный характер социальных отношений, с другой стороны. А значит – был взят курс на поиски выхода из микрокосмического пространства локального социума на более высокие «орбиты», что ориентировало на последовательную комбинацию инструментов микро- и макроанализа4.

Многочисленные локальные исследования последней трети ХХ в. выявили исключительное разнообразие локальных вариантов демографического, экономического и культурного развития, социальных структур и структур местного управления, хотя новые теоретические основания для их обобщения на региональном, а тем более на национальном уровне, еще не были разработаны. Локальные историки исходили из того, что реальность человеческих отношений может быть понята лишь в их субстратной среде, в рамках социальной жизни, приближенных к индивиду, на уровне, непосредственно фиксирующем повторяемость и изменчивость индивидуальных и групповых ситуаций и возникновение новых форм «социального обмена». При этом многие историки прекрасно осознавали условный характер и искусственность вычленения изучаемого объекта из окружающего его более обширного социума.

Способ повседневного существования людей устанавливает их отношения друг к другу и образует саму локальную общность, а она, в свою очередь, входит в различные контуры-подсистемы социального управления и играет важную роль в детерминации поведения образующих ее индивидов. Границы же разномасштабных общностей накладываются друг на друга, пересекаясь в локальном микрокосме и даже в одном и том же индивиде6, формируя сети социального взаимодействия и создавая основу для перекрывающих друг друга социальных идентичностей. Как бы ни называть объекты идентичности – регионами, землями, провинциями или как-то иначе – главный и определяющий момент для исследователя состоит в том, что именно к этим территориям люди чувствовали свою принадлежность и эмоциональную привязанность.

Между тем, все больше конкретных локальных исследований стали приближаться к идеальной модели, получившей признание как образец тотальной истории на микроуровне. Такое исследование направлено не просто на максимально эффективное использование разнообразных приемов анализа и фронтальную обработку данных местных архивов (налоговых описей, приходских регистров, завещаний, судебных протоколов и др.) для восстановления жизненных судеб индивидов и их межличностных взаимодействий. В целостной картине повседневной жизни местной общины они – через систему многообразных «региональных фильтров» – связывались с течением макропроцессов во всех сферах общественного бытия.

Практически непременным атрибутом данного типа локально-исторических исследований стал анализ следующих структур:

– основных характеристик экономической и демографической ситуации в целом;

– структуры семьи и домохозяйства;

– порядка и правил наследования собственности;

– систем родственных и соседских связей;

– индивидуальной и групповой социальной и географической мобильности;

– социальных функций полов;

– локальных политических структур и культурных представлений;

– формальных и неформальных средств социального контроля и распределения власти и влияния внутри общины;

– сравнительный сетевой анализ индивидуальных и коллективных социальных контактов.

Широко использовалась социологическая концепция «локальной социальной системы», опирающаяся, в частности, на такие критерии, как стратегия выбора брачных партнеров в ближайшей округе, частота обращений за материальной и социальной помощью в пределах домососедства и др. Разумеется, исследователи локальных систем исходили, прежде всего, из того, что социальный статус индивида не может рассматриваться вне контекста локальных социальных общностей (деревенских общин, городских приходов и т.д.); тем не менее, они учитывали экстралокальные источники влияния и социального престижа, если таковые обнаруживались. Впрочем, трудности включения в поле анализа экстралокальных связей вполне осознаются, и эта проблема продолжает обсуждаться.

В ряде случаев источниковая база позволяет применить полноценный сетевой анализ (путем комбинации разных микросоциологических методик) даже в исследованиях по средневековой истории. Речь идет о сочетании, с одной стороны, качественного сетевого анализа, учитывающего не только плотность и интенсивность индивидуальных контактов, но также содержание и направленность межличностных коммуникаций для членов различных групп внутри локальной общности, а с другой стороны, количественного анализа и сравнения социальных сетей (кругов социальных взаимодействий) представителей различных социальных страт и половозрастных групп.

Непревзойденным образцом такого анализа до сих пор является книга Джудит Беннет «Женщины средневековой английской деревни» по истории повседневной жизни манора Бригсток в Нортгемптоншире с 1297 по 1348 гг. Автору удалось в деталях проследить изменение социального статуса женщин на разных стадиях жизненного цикла (в девичестве, в браке и после смерти партнера). Дж. Беннет показала, что роль женщин в локальной общине обуславливалась статусом микросоциальной группы – домохозяйства и фазой его циклического развития. Выявление всего спектра возможных вариантов позволило сделать вывод о двойственности и противоречивом характере воздействия этой естественной социальной общности на статус женщины, поскольку, задавая социальные нормы, принижающие его на определенных отрезках жизненного цикла, то же домохозяйство способствовало высвобождению социальной активности женщины, создавая многочисленные жизненные обстоятельства, в которых эти нормы отвергались самими потребностями его функционирования.

Таким образом, с помощью эффективных инструментов и методов микросоциологии локально-историческое исследование корректирует обобщенные утверждения или предположения, построенные на материале нормативных или дескриптивных экстралокальных источников.

Применение социологических и антропологических моделей сетевого анализа межличностных взаимодействий дало импульс развитию так называемой контекстуальной исторической биографии, которая, опираясь на ту же сетевую концепцию социальной структуры, объясняет поведение исторического индивида или группы морфологией, плотностью и интенсивностью межличностных контактов. Биография же выстраивается как вертикальная темпоральная последовательность горизонтальных срезов, на каждом из которых пространственно фиксируется конфигурация социальных связей индивида в соответствующий отрезок его жизненного пути. Конечно, конструируя графический образ последнего, сетевой анализ ориентируется на сравнение, по существу, анонимных биографий. Но он может послужить и фундаментом для настоящей биографии, здание которой достраивается уже с помощью иных познавательных инструментов. Введение в биографию качественного сетевого анализа при сохранении интереса к ее индивидуально-психологическим аспектам раскрывает перед ней новые перспективы.

Примечательно, что сами по себе методы микросоциологии не могли – в силу своей несовместимости с макроподходами – предоставить историкам готовую теоретическую конструкцию для синтеза полученных ими новых данных. Это признавали ведущие представители «новой локальной истории» 1980–1990-х гг. Так, в частности, Ч. Фитьян-Адамс, оценивая промежуточные итоги развития локальной истории в конце ХХ века, подчеркнул, что «от локально-исторических исследований стали ждать не иллюстрации единства национальных процессов, а свидетельства их многовариантности. Таким образом, локальная история стала средством углубления нашего понимания отдельных национальных процессов на более низких, но все еще приемлемых уровнях исторического обобщения... Другими словами, академическая локальная история стала рассматриваться как респектабельное интеллектуальное занятие, больше из-за ее соответствия дезинтегрированной форме историографии, чем из-за ее способности дать интегрированную версию английского или любого другого национального прошлого».

В это время все острее осознавалась необходимость создания новых теоретических моделей, способных выявить механизмы взаимодействия локальных, региональных, национальных и даже наднациональных процессов. Возможности интеграции микро- и макроподходов были блестяще реализованы в обобщающем труде по истории английского общества в XVI–XVII вв., который по методологической оснащенности значительно превосходил уровень схожих по масштабу работ, вышедших в свет в первой половине 1980-х гг. (не случайно возникла потребность переиздать книгу через 20 лет). Ныне один из ведущих британских историков К. Райтсон, опираясь на десятки локально-исторических исследований, предметно показал, как крупные социальные сдвиги, вызванные совокупным эффектом демографических, экономических, культурных и административных изменений в национальном масштабе, с одной стороны, привели к усложнению социальной стратификации на местах, к перестройке в локальных социальных от-ношениях, а с другой – к интенсификации взаимодействия между различными локальными сообществами и более тесной интеграции последних в национальную общность.

Центральное место в его интегральной теоретической конструкции, охватывающей семью, локальную общность и систему социальной дифференциации национального масштаба, заняла локальная община, включающая в себя и микрогруппы, и элементы социальной макроструктуры, и другие фрагменты целого и представляющая собой не усредненно-типичное, а конкретное пространственно-идентифицируемое выражение общественных отношений, что дало реальную возможность представить весь диапазон региональных вариаций в их специфической связи с национальным целым.

Институты брака и семьи, внутрисемейные отношения, социальные группы и вертикальные связи локального уровня были рассмотрены в контексте макропроцессов – движения населения, сдвигов в экономической и духовной сферах, в функционировании институтов общественного контроля и механизмов разрешения социальных конфликтов. В углублении социальной дифференциации на местах и поляризации интересов в тысячах провинциальных общин был найден ключевой момент связи между макроструктурными сдвигами и повседневной жизнью людей. Локальный микроанализ выявил со-существование сословно-иерархических и протоклассовых представлений как альтернативных, в зависимости от обстоятельств – в родном приходе или вне его (при относительной стабильности или во время конфликта), и поставил вертикальные патерналистские связи в макроисторический контекст социального неравенства и реального распределения власти в обществе.

Соотношение между двумя системами социальной классификации определялось местной спецификой: локальные модели социальных отношений возникали из согласования между силами социальной идентификации (в качестве родственников, друзей, соседей, патрона и клиента и т.п.) и силами социальной дифференциации (в качестве лендлорда и держателя, хозяина и слуги, богатого и бедного и т.д.). Оба измерения социальных отношений присутствовали как повседневная реальность, однако баланс между ними менялся. Наличие двух моделей социальной классификации определяло и наличие двух соответствующих моделей политического поведения.

Проведенное исследование долговременного процесса трансформации традиционного восприятия социального мира, средневековых представлений об общественной иерархии – через трехчастную модель концептуализации социальной дифференциации в терминах «сортов», или «разрядов» людей – в социологию классов Нового времени, позволяет глубже понять социальный динамизм переломной эпохи. По существу, в работах К. Райтсона была на практике осуществлена та самая «инкорпорация повседневной жизни в бурные воды исторического процесса», о которой – как о центральной задаче синтетической программы – писал известный американский историк и социолог Ч. Тилли, выдвигая в качестве главной цели социальной истории «реконструкцию человеческого опыта переживания крупных структурных изменений».

Все же центральным для всех локальных исследований по-прежнему оставался вопрос о методах включения материалов локального анализа в более широкие обобщающие построения на макроуровне. Дальнейшая разработка синтетического подхода была проведена Ч. Фитьян-Адамсом. Его модель учитывает социально-пространственные структуры разного уровня и различной степени интеграции:

– так называемое «ядро общины»;

– общину как целое (сельскую или городскую);

– группу соседских общин;

– более широкую область с общей социокультурной характеристикой; графство; провинцию, или регион.

В основу этой модели положена концепция «социального пространства», охватывающего по-разному ограниченные и частично перекрывающие друг друга сферы социальных контактов. Локальная социальная структура задает пределы реальному поведению индивидов и их межличностным отношениям и выступает как своеобразный фильтр, опосредующий связи между индивидами в более широком социальном пространстве. Не случайно, что именно вопрос о том, как локальные общности «взаимодействовали с миром за пределами своих границ» в разные исторические эпохи, в последнее десятилетие оказался в центре внимания ведущих специалистов в области локальной и региональной истории15.

Взаимосвязанные, но индивидуально различимые «локальные общества», составляющие целое, предстают как объединенные не только национальной идеологией, формальными атрибутами и аппаратом централизованного государства, но и разделяемой ими совокупностью общественных норм и ценностей («социальной организацией»). Социальная структура национального масштаба представляется как набор возможных социальных позиций, специфические комбинации которых на местах могут существенно различаться согласно тому, какая именно структура здесь исторически сложилась. Фундаментальные сдвиги на уровне локальных социальных структур, связанные с приспособлением к новым условиям и с соответствующими изменениями в образе жизни, приводят, в конечном счете, к образованию новых комплексов социальных позиций и отношений на более высоком уровне.

Само понятие «локальное общество» делается в такой перспективе подвижным, а во главу угла ставится проблема последовательной исторической реконструкции каждого из звеньев этой цепочки с обоих ее противоположных концов, на которые расходятся интересы специалистов по локальной и национальной истории. Но последний должен, не ограничиваясь анализом общественного строя и государственных структур, исследовать и различные аспекты национальной культуры (включая право, религию, образование и др.), и нормы поведения, и центростремительные силы «двора и ка-питала», и многочисленные провинциальные «сферы аристократического влияния», и «соединительную ткань коммуникаций», а также всю совокупность тех категорий людей (от коммерсантов до бродяг), чьи передвижения способствовали смешению региональных популяций. Интеграция локальной и национальной истории предполагает изучение сферы осуществления властных функций на всех уровнях общества: именно система распределения власти – властная структура, выполняя роль арматуры, скрепляющей общественный организм, охватывала сложную иерархию местных сообществ.

Важной ступенью восхождения от синтеза на локальном уровне к общенациональному становится изучение промежуточных сообществ более крупного масштаба, чем сельские и городские. К сожалению, до сих пор совершенно недостаточно изучена роль так называемых территориальных общностей второго порядка не только в формировании политической культуры (в ее региональных вариантах), но и в опосредовании активного воздействия общегосударственных структур на ситуацию в локальных сообществах. Однако в настоящее время внимание исследователей все больше сосредоточивается на том, каким образом функционировала иерархическая система распределения власти в целом, и на изучении системы управления и политической жизни на местах, смещая таким образом фокус анализа политических институтов в направлении тех переходных звеньев, в которых реализовывалась обратная связь между государством и обществом, а также между макро- и микроструктурами разного уровня.

Сфера деятельности локального историка простирается ниже уровня «посредников национального масштаба», но тесно связана с ним – через провинциальных лидеров, игравших какую-то роль на национальной сцене, через органы местного управления, через тех, кто вступал в межрегиональные контакты. Так размыкаются интеллектуальные границы социально-исторического микроанализа и нащупывается стык социальной макроистории и микроистории на промежуточном уровне, в проводящих прямую и обратную связь социально-пространственных структурах среднего звена.

Дата добавления: 2020-11-27; просмотров: 2508; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

Мы поможем в написании ваших работ!