Замысел. Конец восьмой главы.
ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Национальный исследовательный университет – Высшая школа экономики
Реферат
по дисциплине «история»
по книге Э. Р. Доддса
«Греки и иррациональное».
Выполнил студент 1 курса факультета гуманитарных наук
по направлению философия,
Кузнецов Виктор Владимирович, группа БФС-203.
Преподаватель: Марей Александр Владимирович.
Москва
2020
Информация о книге. Введение.
Реферируемая книга «Греки и иррациональное» Эрика Робетсона Доддса, написанная им в 1960 году. Из этой даты можно заключить, с одной стороны, что представленный там материал не слишком древний (в отличии от книг начала XX века, не говоря о более старых), с другой стороны, по сравнению с текущим временем прошло более 60 лет, из-за чего труд далеко не самый актуальный в этой сфере.
В своём введении Доддс отмечает две важные вещи. Первое, что книга не посвящена религиозным системам греков или развитии религиозных идей. Иррациональное тут в широком смысле слова, оно вбирает религию, но не исчерпывается ею. Второе, Доддс говорит, что иррациональное является именно частью целого греческого мира. Его книга направлена, с одной стороны, чтобы продемонстрировать эту часть, показать, что пресловутый рационализм не единственное, чем жили греки. А с другой стороны, это именно часть целого, Доддс никак не претендует, что иррациональное полностью определяло греков.
|
|
|
Глава первая.
Начинает автор с рассмотрения «гомеровской религии». Многие видные учёные считали, что в Илиаде почти нет места мистике. Доддс обращает внимание на такое важное понятие, как «ате». Его можно толковать как божественное искушение, а точнее как слепую страсть. Ате определяет действия Агамемнона, ате частый инструмент Зевса, который через него лишает людей разума – так наказывают боги. Другая психологическая интервенция – это передача божественной мощи человеку – меноса, энергии жизни, пыла. Ате и менос можно толковать как паранормальный духовный опыт.
Самая характерная часть Одиссеи – это приписывание иррациональных феноменов влиянию богов или безымянных даймонов. Современный человек тоже встречается с разного рода озарениями, вспышками. Возникает вопрос: это часть нашего «я»? Древние греки говорили в таких случаях, что это боги, или чаще не персонифицированные даймоны.
Далее, ссылаясь на Нильссона, Доддс пытается интерпретировать этот иррациональный опыт психологически. Божественное родилось из психологических ощущений, переноса внутренних переживаний во внешние объекты. Это помогает интерпретировать феномен не Я, и конкретизировать неясность в даймонах, а потом в божествах.
|
|
|
Но действительно греки такие особо неуравновешенные? Гомеровский человек не обладает психикой. Псюхе встречается только в ситуациях, когда происходит выход из тела. В течении жизни человека подкрепляет посторонний голос – тюмос. Оканчивает Доддс выводом, что гомеровская религия — это не формальный пантеон, но глубокая система веры (с ате и многими другими понятиями).
Вторая глава.
До этого автор исследовал психологические интервенции богов. Теперь же он делает акцент на культурах вины и стыда, с пониманием их относительности. Изначально у греков культура стыда, коллективного морального порицания. Во многом обуславливается «завистью» богов к людям – фтоносом. Потом фтонос больше рационализируется и перерастает в праведный гнев за корос, самодовольство. Отсюда осознание собственных грехов и переход к культуре вины. Впрочем, сохраняется религиозная традиция, идеи катарсиса или очищения сыновей, страха миасмов или осквернения от окружающих. Каковы причины перехода? Автор рассуждает про традиционную семью, про её коллективистский тоталитаризм, про недовольство молодыми. Которые в свою очередь, становясь взрослыми, иррационально накопив злобу, стремятся к большему индивидуализму.
|
|
|
Глава третья.
Автор начинает с цитаты Сократа, что величайшие для нас блага возникают от неистовства, которые уделяются нам как божий дар. И делятся на пророческие, телестические, творческие и любовные.
Вбросив такой большой кейс, Доддс постулирует две интересные проблемы: историческая, как сочетается этот иррационализм с последующим рационализмом и психологическая, как можно неистовство интерпретировать с позиций современной психологии.
Важно разделение неистовства на божественное и небожественное. Тут Доддс, ссылаясь на Геродота, интерпретирует их как сверхприродное безумие от богов и как естественное безумие от недугов тела. Но мнение древнегреческого историка относительно поздние. Если же рассматривать с позиций современной антропологии, то раннее народы верили только в сверхъестественное безумие. Психологически и современные люди в состоянии неистовства сталкиваются с потусторонними силами. При этом Доддс также приводит случай, когда такое состояние одержимости сильно меняло саму личность человека, возникал как бы второй человек. И в древности такое возможно происходило чаще, из-за чего неистовство производило такой сакральный трепет. Подкрепляет всё самовнушение.
|
|
|
За пророческое неистовство отвечает бог Аполлон. Он любил говорить через своих священнослужителей в первом лице. Происходил entheos, plena deo – отсюда потом энтузиазм, который в сущности и сейчас иррационален, хотя люди на это мало обращают внимания. Ключевой функцией этого неистовства Доддс считал безопасность. И поскольку пророчества оракулов, например, Дельф, далеко не всегда оказывались точны, то вместе с упадком Греции, эллины стали отказываться от пророчеств в пользу других форм религиозности, более надёжных, рациональных, удовлетворяющих культуру вины.
Телестические, или ритуальные, неистовства увязаны с Дионисом. Ритуал сводился к тому, что именно дионисийские орибасии могли играть роль постоянных безумных празднеств, которые проводили очищение или катарсис от копившего в человеке иррационального – функция освобождения.
Творческое, священное и вдохновлённое Музами неистовство является даром. И коренится в соображении, что поэтический настрой не достигается разумом, интеллектом, собственными силами, а приходит откуда-то извне и как бы случайно, а для грека значит свыше, от Муз.
Глава четвёртая.
Образы сновидений. У греков, как и у человека в принципе, львиная часть жизни происходит во сне. По данным антропологии, первобытные народы наделяют мир снов не меньшей действительностью, чем мир явного. А современная психология скорее подтверждает их мнение, говоря о важности и сложности феномена сновидений. Доддс выделяет два способа анализа сна: реконструкция и интерпретация. Автор говорит о спорности первого, из-за чего акцент делается на втором методе, хотя и при учёте первого. В рамках интерпретации, Доддс предлагает понимание мифа, как народного мышления о сновидениях (а сна наоборот, как индивидуальный миф). Ссылаясь на исследование Роуза, трактовки снов древними, первое, как объективный факт, второе, как событие в потустороннем мире, третье, как символическое объяснение. Сновидения возможны пустые и значимые, а у последних выделяют метафорические, видения и оракулы.
В дальнейшем, Доддс отводит львиную часть главы, где на разном историческом материале подкрепляет мысль, что сновидения – это не просто выдумки поэтов или жрецов, а они черпаются из культурных образов народа, которые всякие Гомеры уже используют в качестве мотива в своих произведениях или в религиозных ритуалах типа инкубации. Кстати говоря, последние могли использоваться и в медицине. Правда, Доддс тут соглашается с холодной цитатой Цицерона, что «мало кто из излечившихся обязан этим исцелением Асклепию, а не Гиппократу». В последующем сновидения стали подвергаться критике, скепсису, индивидуализации, а усилиями Аристотеля рационализации, выдержанной в духе модерновой науки. Правда, потом образ снов претерпел народное возвращение, дошедшая до высоких персон типа Марка Аврелия, Плутарха и Галена.
Глава пятая.
Помимо сновидений, которые аутентичны греческой культуре, встречается и новые идеи, увязанные с оккультизмом и пророчеством. Это не вера в воскресенье, которая итак имелась у греков до этого. Это не вера в посмертное воздаяние, которая встречается уже в Илиаде. Аутентично отождествление псюхе и души, которая после Гомера увязывается с жаждущими чувствами. И при этом не фундаментально противопоставляется соме, телу. Ибо и псюхе и сома значат жизнь, «я». Псюхе иррационально, в отличии от промежуточной фронемы и рационального гноме. Разумная душа философов достаточно поздняя и не народная идея. Неясно, имела ли псюхе у простых афинян V века оттенок потустороннего мира. Но точно можно сказать, что тогда не имелось пуританского и идеалистического мнения, что душа расцветёт лишь тогда, когда покинет своё тело-темницу. Именно такая идея, согласно автору, представляет собой новое и внешние влияние.
Доддс тут выдвигает свою оригинальную гипотезу, которую развивает всю оставшиеся главу. Он предлагает искать истоки иноземного влияния в соседней Фракии и через греческие колонии в Скифии. Именно оттуда в Грецию могли прийти идеи шаманизма, элементы которого Доддс встречает в греческой культуре. Шаман – психически хаотичен, склонен к испытаниям и пуританизму, противопоставлению души и тела, практикам выхода из тела ради духовных путешествий, обладает способностью биолокации. Плюс к этому искусство прорицания, магическая медицина, сокровенная мудрость. Всё это так или иначе начинает встречаться у греков. Доддс приводит яркий пример ятромантиес, своеобразных новых греческих шаманов, которых исследовал швейцарский учёный Мейи и увязывал с Севером. Все шаманские признаки-свойства наблюдаются у Аристея и Эпименида.
Одна из причин усвоения шаманизма – это индивидуалистический характер этого опыта, на что рос запрос у греков. Доддс видит прямое шаманское влияние на элитарную орденскую систему фракийца Залмоксиса, на учение и общину Пифагора, а потом даже в образе Орфея. При этом отмечая, что кому-то может показаться такой взгляд паншаманизмом. Хотя на самом деле Доддс ещё до этого оговаривается, что точнее мы наблюдаем элементы шаманизма. В случае Пифагора и многих последующих греков, то они просто узнавали определённые образы, истоки которых зиждились в шаманизме, и частично включали в своё мировоззрение и воспроизводили далее. У Залмоксиса и Орфея всё более прямо, так как их родина Фракия.
Для орфическо-пифагорейского культурного поля характерно пуританское понимание души. Уединение шамана требует аскесиса – развитие духовных способностей при ограничении тела. Сильный идеализм привёл к вере в неразрушимую и отдельную душу. А далее в учение реинкарнации. Сами элементы шаманизма содержали только потенции для таких идей. Греки же их актуализировали, как отклик своим духовным нуждам, что говорил Родэ и с чем соглашается Доддс. Вопреки мнению многих учёных, например, Нильссона, что греки выводили свои представления чисто логически, автор утверждает, что тут первопричиной являются духовные запросы, нравственного и психологического характера, а логос приходил вторым и лишь оформлял эти желания. Реинкарнация отлично подходила в условиях растущего индивидуализма и относительного ослабления коллективной традиционной семьи. Божий суд и ответственность за свои поступки ложились только на одного человека. Страдания возникали от грехов прошлых жизней. Отсюда катарсис и необходимость аскезы. Шире весь этот процесс можно назвать, как рационализация культуры вины.
Глава шестая.
Вначале главы Доддс вносит понятие конгломерата традиций. Религиозное развитие сродни геологическому: новые идеи накладываются друг на друга. Кое-где они образуют оригинальный синтез, где-то просто синкретически уживаются.
При этом автор отмечает тренд на разрыв между верой простонародья и интеллектуалов, который привёл в итоге к кризису конгломерата. Греческое просвещение и рационализм последовательно атаковали его за её нелогичность. Первопроходцами стали Ксенофан и Гераклит, хотя оба приходились обособленными мыслителями. Первый афинский интеллектуал Еврипид и последующие поколения трактовали важнейшие нравственные вопросы в терминах номоса, закона, а не фюзиса, природы.
Доддс выделяет две великие проблемы, за которые сражались интеллектуалы: этическая и психологическая. Протагор и первые софисты задали тон своим мнением, что арете, добродетели, можно человека обучить. Для этого надо критиковать традиции и строить хороший номос. Автор объясняет такой оптимизм экономическим и духовным подъёмом после Персидских войн с пиком в Перикловых Афинах. Однако греческий прогресс сдулся. Сократ представлял арете схоже Протагору, но более пессимистично. Он серьёзно относился к сновидениям и оракулам, что бьёт по современному представлению греческого рационалиста, но при этом оба мыслителя отрицают эмоциональный фактор, превозносят знание перед страстями. Это усугубляло размежевание с простым народом, который критикуется Сократом и Протагором. Однако, Доддс тонко отмечает, что десакрализация страстей не убивает страсти как таковые. Это просто приводит к моральному нигилизму. Который специально демонстрируется и осуждается греческим театром.
Интеллектуалы вызывают симпатии у молодёжи, уставшей на духовном уровне от культуры вины. Что, однако, приводит к общественной реакции от средних граждан. Для них нетерпим крайний рационализм с одной стороны, и крайний имморализм с другой. Пиком становятся афинские трибуналы последней трети V века. Те самые, по которым казнили Сократа. Причиной стали как народный фанатизм, так и другие факторы, в частности, военное положение Афин и вытекающая необходимость в единомыслии, ибо религия обязывает к коллективной ответственности. Доддс осуждает эти религиозные гонения и «суеверный ужас», однако признаёт, что новый рационализм нёс социальные и нравственные угрозы.
В конце главы Доддс делает несколько важных замечаний. Платон оказался последним, кто пытался преодолеть разрыв интеллектуалов и народа. Последующие ученики стали образовывать замкнутую касту. Но помимо этого деградировал и сам народ, что меньше замечают другие учёные. Начинается всё с Пелопонесской войны и тянется несколько веков. Появляется псевдо-целительство, в народ проникают оргиастические культы, в том числе Кибелы, увеличивается варварское влияние Фракии и Азии, распространяется магия для многих вместе со страхами перед демонами.
Глава седьмая.
Целую главу Доддс решил посвятить отношению Платона к происходящему, как знаковой философской фигуре. Задаётся два главный вопроса: как Платон вообще оценивал иррациональное и что надо сделать для стабилизации положения? Ранний Платон сформировался в золотой век перед Великой войной, а также в окружении Сократа и его юных учеников. От них он взял характерные идеи рационализма, логоцентризма, разумного эгоизма.
Однако последствия войны, постепенный упадок, казнь Сократа – всё это очевидно сказалось на философе. Согласно автору, зрелый Платон сохранил свой рационализм, но трансформировал, допустив метафизическое измерение. Большую роль тут сыграли пифагорейцы. Платона можно трактовать как синтез Сократа и Пифагора. Псюхе, сохраняя свой сокровенный смысл, наделяется рациональными чертами – бессмертная, отдельная, разумная душа. От обоих традиций Платон сохранил элитаризм, что вылилось в концепцию философов-стражей, которым суждено стать меньшинством и которые должны управлять большинством.
Поздний Платон отошёл от идеального государства в пользу прагматичных и сбалансированных законов. Впрочем, у философа оставалось диалектическое противоречие между идеальной душой и окружающей действительностью. Эта диалектика также в чём-то выражалась в концепции двух частей души: возвышенной разумной и низшей страстной. Решалось это напряжение святой элитой, помесью йогина и комиссара. С усугублением противоречия, поздний Платон частью стал возвышать трансцендентальное, а частью общественного устройства отдал сугубо комиссару и законам.
Если суммировать, то, согласно автору, для Платона первично рациональность, но ей вторично помогает интуиция. Доддс также это частично иллюстрирует платоновским пониманием эроса, четвёртого неистовства. Вопреки культурным стереотипам, любовь по Платону предполагала чувственный элемент, но его необходимость в том, чтобы раскрыть всю недостаточность чувств и поднять человека вверх.
Наконец, что касается платоновского плана стабилизации конгломерата. Предполагается логически доказывать основы религиозной веры, составить официальную гражданскую религию, ввести наказания за неверие, обязательное религиозное обучение всех детей, тесный союз религиозной и гражданской жизни. Как и контрреформация, Платон одной рукой боролся с неверием, а другой рукой предлагал реформировать саму религию – рационализировать её.
В конце Доддс отмечает, что платоновское теократическое государство мы вправе воспринимать как предтечу средневековой теократии. Впрочем, все эти его реформы не удалось воплотить.
Глава восьмая.
Последнюю главу автор начинает с признания, что в виду ограниченности лекций и книги, он не сможет в полной мере осветить всё, что хотел бы. Но в меру сил постарается сделать то, что возможно. Казалось, Платон, основание Лицея, успех всех греческих наук в течении IV и III веков – победа Просвещения. Однако после третьего века наступает упадок, который по сути длится до XVI столетия – пятнадцать веков. Империя Александра Македонского и формирование эллинизма создали относительно открытое общество. Столкнулись множество идей, индивид стал использовать традицию для себя, а не только являться пассивным воспринимающим. Пик эллинистического рационализма.
Однако обычный человек живёт далеко не как интеллектуалы, которые витали в своих облаках. Сам Аристотель призывал исследовать иррациональные факторы в жизни человека. Как и Платон, он имел свою взвешенную, интересную и сложную систему. Но в виду ограниченности, Доддс может только посоветовать книгу Жанны Круассан «Аристотель и мистерии». Хотя мыслитель и обращал внимание к иррациональному, но уже второе поколение его учеников стали догматичными рационалистами. Для последующих двух магистральных философских школ, стоиков и эпикурейцев, при всех их различиях, оказалось характерно почитание атараксии – рациональной бесстрастности. Высокомерные представители обоих школ утверждали, что только философия приводит к добродетели, арете.
При этом, анализируя эпитафии, Доддс приходит к выводу, что стали деградировать и народные верования. Они в чём-то схожи христианству в наши дни, когда формальные ритуалы остаются, но внутренний смысл потерян. Во многом это обуславливалось официальным гражданским характером религии. Ритуалы просто являлись социальной обязанностью. Широко распространялся культ Тюхе, удачи, или Фортуны – «последняя ступень секуляризации религии», по Нильссону. Реальная религия стала делом одиночек, а также некоторых клубов, которые могли вырастать вплоть до закрытых обществ. Это всё III век до нашей эры.
Казалось, что во II веке наступит окончательное торжество царства Разума, что Доддс сравнивает с ожиданиями рационалистов XIX века. Однако всё пошло иначе. Боги уходят, а ритуалы остаются. Впоследствии эти формы наполнило живым содержанием христианство, которое стало стучаться в фасады духовно пустых городов. Но дальше начался масштабный интеллектуальный упадок, который с некоторыми оживлениями и боями продолжался вплоть до гибели Византии. Понимание причин этого упадка – одна из главных проблем мировой истории.
У этого много аспектов. Доддс заявляет, что мы затронем один – возвращение иррационального. Да и то кратко. Мы видели размежевание между интеллектуалами и народом вплоть до полного разрыва, облачного рационализма с одной стороны, регрессом народном веры с другой. Рационализм до некоторой степени распространялся сверху донизу. Но также антирационализм идёт снизу вверх и, в сущности, занимает главенствующие положение. Квазинаучные представления, написанные под странными псевдонимами, зачастую утверждавшие свою основу в божественном откровении, воспроизводившие древние фантазии эллинских масс и восточные суеверия, рядившиеся в одежды греческой науки и философии, добились признания большей части образованного класса. Ярчайший пример – астрология. Можно по-разному объяснять её успех у интеллектуалов. От хороших книг до политической конъюнктуры. Однако Доддс считает, что ключевым тут стал страх свободы. Человек в полной мере вкусил индивидуализм, рационализм, свободу. Но также он в полной мере столкнулся с ответственностью. И человек испугался. Выходом стал детерминизм астрологической Судьбы.
Вместе с многими исследователями, автор соглашается, что I век становится решительной ломкой мира, когда, прилив рационализма окончательно себя исчерпал и начался его отлив. Неофилософия полагалась не на разум, а на авторитет великих философов прошлого. Доддс это сравнивает с романтической реакцией на рационализм XIX века. Именно в этом интеллектуальном климате выросло христианство, этот климат с одной стороны сделал возможным триумф новой религии, с другой стороны он наложил на неё свои отпечатки в христианском учении, которые сами христиане не несли.
Тут Доддс задаётся вопросом, а что тогда сформировало этот климат? Мы знаем деревья, надо слепить лес. Автор последовательно отвергает приоритетность разных гипотез, которые могли бы это объяснить. Развращение Востока, агрессия Запада, политическое устройство, экономическое обнищание. Отчасти они имели место, но не могли доминировать, так как в эпоху римского мира не произошло интеллектуального возрождения.
Суммируя всё это, Доддс приходит к выводу, что учёному стоит частично взять на вооружение все эти факторы, однако понять, что глубь всех этих трансформаций находится в иррациональном поле. Тут автор вновь приводит свою гипотезу страха свободы – бессознательного бегства от тяжёлой ноши индивидуального выбора, который налагает на своих членов открытое общество. Проявления этого можно найти самые различные. Например, в отвердевших философских спекуляциях до степени квазирелигиозных догм (гарантирующие стабильность), в подозрительном отношении к непонятным научным исследованиям, потребности в пророке и священном писании, с возвышением письма и принятие утверждения только от того, что это в какой-то книге написано. Некоторая невротическая волна имела место ещё в архаической эпохе. Рационализм это сгладил. Однако коллективный невроз от чувства вины вернулся вновь в новых обличьях и с новой энергией. Это послужило как почвой для посмертных представлений, так и массовыми страхами перед всеми возможными демонами и бесами.
Замысел. Конец восьмой главы.
Здесь автор заканчивает книгу. Он признаётся, что при написании во многом имел современную ситуацию. Хотя намеренно воздерживался от параллелей. Мы переживаем по всем признакам похожую эпоху. Кризис конгломерата традиций, пережитый век великих научных открытий, пик рационализма, открытое общество. Такая ситуация создаёт выбор – или прыжок (к совершенному Разуму), или бегство (в суеверный ужас). В предыдущий раз человек испугался. Он не имел знаний и тем более инструментов контроля над иррациональным. Современный же человек начинает обретать нечто подобное. И можно понадеется, что мы, словно всадник с конём, всё-таки не совершим фатальную ошибку и осилим этот прыжок.
Дата добавления: 2020-11-23; просмотров: 75; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!