Глава 4. В борьбе с усталостью 9 страница
Ноакс утверждает, что на высоте этот эффект проявляется даже сильнее. Центральный регулятор распознает пониженное содержание кислорода в воздухе, производит расчеты и заключает, что физическая активность в таких условиях небезопасна. Хотя наши мышцы свежи и вполне готовы к нагрузке, мы ощущаем такую усталость, что еле ползем и переключаем резервы на дыхание, чтобы обеспечить кислородом мозг. То же самое происходит в других потенциально опасных условиях. Мы чувствуем вялость в жару не потому, что истощились мышцы, а потому, что центральный регулятор ограничивает нашу физическую активность на случай перегрева. Когда мы заболеваем, сигналы от иммунной системы вызывают чувство усталости, понуждающее нас лечь и сберечь ресурсы для борьбы с инфекцией.
Лет десять назад, когда Ноакс впервые выдвинул теорию центрального регулятора, представление о главенстве головного мозга – не сердца, не легких и не мышц – в ограничении физической деятельности сочли нелепым. Сегодня его идеи еще остаются предметом споров; так, исследователь Эвереста Мартин говорит, что, хотя Ноакс «может быть полностью прав», утверждая, что именно центральный регулятор, а не нехватка кислорода так быстро утомляют нас на высоте, эта гипотеза «ничем не доказана»[99].
Но если спортивные физиологи осторожничают, то психологи все больше убеждаются в том, что головной мозг действительно играет важную роль в состоянии усталости. Так, многие стимуляторы, как то: амфетамины, модафинил и кофеин – активизируют деятельность центральной нервной системы, а не самих мышц[100]. Добиваясь от велосипедистов пиковой выходной мощности, ученые также проводили прямую электростимуляцию мозга, которая уменьшала чувство усталости[101]. Ноакс выражает надежду, что через несколько лет визуализация мозга напрямую докажет существование центрального регулятора.
|
|
|
Меня же больше интересует, играет ли какую-то роль в мозговом контроле усталости сознательное мышление. Способны ли мы, по сути, управлять центральным регулятором?
Появляется все больше данных о том, что иногда – способны. Результаты многих исследований показывают, что психологические факторы могут изменять восприятие усталости и сдвигать грань, за которой мы ее ощущаем. Так, на спортивный успех влияет мотивация (от денежной премии и присутствия соперников до звука выстрела), а также то, побеждаем мы или проигрываем и как далеко нам придется бежать.
Тем временем психолог Крис Биди из Университета Аберистуита, что в Уэльсе, открыл, что если дать чемпионам-велосипедистам таблетку или напиток, внушив, что это стимулятор, то скорость их езды возрастает в среднем на 2–3 %[102], а это часто определяет разницу между золотом и поражением. Биди связывает это с тем, что плацебо повышает их оптимизм и веру в себя, убеждая центральный регулятор прибегнуть к новым ресурсам. «Мозг способен на многие замечательные дела, но он же и тормозит вас», – говорит он[103]. Прием плацебо снимает эти самочинные ограничения. (Специалист по плацебо Фабрицио Бенедетти – еще и горячий сторонник идей Ноакса. В статье об усталости он заключает, что «плацебо может действовать как сигнал, побуждающий центральный регулятор убрать тормоза»[104].)
|
|
|
Итак, в придачу к таким физическим переменным, как температура, наличие кислорода, физическая форма и степень нагрузки, головной мозг учитывает и переменные психологические: степень уверенности в себе и срочность задания. Именно в этом случае он задает нам максимальный темп, используя чувство усталости. Если мы обеспокоены своей формой или не знаем, как далеко придется зайти, то бежим медленнее. Но если мы не сомневаемся в характере предстоящей задачи или решаем вопрос жизни и смерти, то регулятор учитывает это и ослабляет хватку.
Вот почему в острых ситуациях люди выказывают недюжинные силу и стойкость, которые в обычных условиях сочли бы невозможными. А если ситуация изменяется, то изменяется и степень усталости. При виде финиша мы вдруг ощущаем прилив энергии. Очутившись в опасности, мы истощаемся сразу, как только отступает угроза.
|
|
|
Когда Фарах готовился бежать пять тысяч метров, его мотивация, уверенность и поддержка зрителей работали, должно быть, сообща, убеждая центральный регулятор выйти на максимальную мощность и дать ему преимущество перед соперниками. А твердая решимость Месснера и Хабелера подвела их опасно близко к абсолютному пределу возможностей организма – рекордной высоте, которая их чуть не убила.
Наличие центрального регулятора может объяснить высокую эффективность интервального тренинга, когда короткие серии интенсивных упражнений чередуются с периодами восстановления. Согласно Ноаксу, регулярные рывки с выходом за грань возможного не только улучшают физическую форму, но и переучивают мозг. Они учат центральный регулятор тому, что нагрузка – хорошее дело, нам стало лучше и не будет беды, если в следующий раз мы зайдем немного дальше.
Но не исключено, что для раскрепощения достаточно просто знать, насколько трепетно оберегает нас мозг. «Не обязательно доверять своим чувствам и не обязательно верить тому, что говорит мозг, – заявляет Ноакс. – Как бы плохо вам ни было, вы выдержите и добьетесь еще большего».
|
|
|
«Меня словно заживо похоронили. – Саманта Миллер говорит это буднично, сверля меня голубыми глазами и жуя фалафель. – Я вымоталась, у меня страшно болели суставы. Казалось, что все это время я проболела гриппом и неизвестно, поправлюсь ли. Я ничего не могла делать. Настоящая западня».
Сегодня Саманта выглядит живой и моложе своих 46 лет. Она аккуратно одета в стиле пятидесятых: платье в розовый цветочек и пушистый берет, у нее яркая помада, светлые волосы красиво уложены и скреплены белой гвоздикой. Мы встретились за ланчем в турецком ресторане на фешенебельной лондонской Аппер-стрит, и в ходе беседы Саманта кажется энергичной, веселой и очень резкой. Трудно поверить, что она несколько лет выбиралась из земного ада.
В конце 1990-х Саманта жила в Хэмпстеде и преподавала рисование в «недоукомплектованной персоналом и средствами» средней школе. Работа с детьми утомляла ее. Детям, по ее словам, присуща «несокрушимость юности». «Их еще ничто не сломало». Саманта была также заядлой горной велосипедистской и пловчихой, вела бурную жизнь. Если что-нибудь нужно сделать, она тут как тут. И она всегда стремилась к совершенству.
Потом вдруг заболела. «Вирусное поражение желез», – поясняет она. Ей и в голову не пришло уйти на больничный. «Вот я и работала с высокой температурой. Тогда-то во мне что-то и надломилось». Она поправилась, но в дальнейшем постоянно испытывала сонливость. Через несколько лет ей сделали операцию на позвоночнике, и в больнице она подцепила гастроэнтерит. «Просто кошмар, – говорит она. – Меня колошматило со всех сторон».
Последствия операции и гастроэнтерит прошли, но Саманта не в силах была даже встать с постели. Она выдохлась, но не имела возможности заснуть, ее постоянно мучили боли, у нее развилась повышенная чувствительность к звукам и свету. Она не могла спуститься по лестнице, и ее супруг, уходя на работу, оставлял ей фрукты у постели. Она была подавлена и беспомощна – не способна ни сидеть, ни слушать радио, ни отворить дверь (ей вспоминается, как она думала, что лучше быть в инвалидном кресле, полностью обезножев, – по крайней мере, хватило бы сил добраться до двери).
При всякой попытке мобилизоваться симптомы нарастали. И вот она лежала месяцами, запоминая каждую щель в комнате и рассматривая висевшую на стене большую картину – оксфордширский пейзаж, который написала сама. «Мне не верилось, что это моя работа. Смогу ли я когда-нибудь снова сделать нечто подобное?»
Супруг заботился о ней, но она чувствовала, что друзья и родные не понимают ее. Они говорили, что тоже постоянно устают, и ей было ясно: они думают, будто ее болезнь – некий личный выбор. Особенно горько было услышать от отца: «Достало уже, пора бы тебе пойти на поправку». Жизни не было никакой, как и надежды на выздоровление, и Саманта обратилась к супругу и сестре-близняшке. Она попросила помочь ей совершить самоубийство.
Синдром хронической усталости (СХУ) – одно из самых спорных заболеваний в медицине. Ученые, врачи и пациенты спорят о его названии, определении и даже самом существовании. Но прогноз плохой. Проведенный в 2005 году анализ пятилетнего наблюдения за такими больными показал, что выздоровление наступает всего в 5 % случаев[105].
Заболевание привлекло внимание врачей в XX веке после серии загадочных вспышек необъяснимой слабости и усталости у больших групп людей. Две самые сильные произошли в лондонском Королевском бесплатном госпитале в 1950-х и на озере Тахо, штат Невада, в 1980-х, где болезнь была названа «синдромом неряхи Энн». После этого врачи начали изучать и отдельные случаи в более широкой популяции.
Синдром хронической усталости известен также как миалгическая энцефалопатия, или МЭ (хотя не все согласны с тем, что это одно и то же заболевание). У него нет подтвержденной причины, его диагностика не согласованна[106], но о нем говорят в случае полугодовой или более длительной стойкой усталости, которая ухудшает качество жизни и не проходит в состоянии покоя. Его сопровождают другие симптомы, включая нарушение памяти и концентрации, боли в горле, болезненность лимфатических узлов, головные, суставные и мышечные боли. В тяжелых, как у Саманты, случаях пациенты надолго оказываются прикованы к постели.
Симптомы очень похожи на гриппозные, и кажется, что СХУ во многих случаях действительно провоцируется вирусными инфекциями – например, инфекционным мононуклеозом (хотя не самим гриппом). Организм как будто очищается от вируса, но усталость остается. У 12 % взрослых с инфекционным мононуклеозом через шесть месяцев развивается СХУ[107].
Поскольку механизм неясен, заболевание часто объяснялось психологическими причинами: в 1970-х психиатры низвели его до «массовой истерии», а в 1980-х пресса безжалостно нарекла его «гриппом яппи», намекая, что больные – испорченные молодые люди, которым лень работать. Современные медицинские власти согласны с тем, что это действительно отдельное заболевание, пусть даже со спорными причинами, но многие больные по-прежнему чувствуют, что ими пренебрегают как ипохондриками, которым нужно взять себя в руки.
Ноакс заинтересовался СХУ после того, как повидал больных спортсменов и понял, что заболевание не укладывается в этот стереотип. «Я наблюдал слишком многих профессиональных атлетов, которые желали бегать, теряли все, но так и не справлялись, – говорит он. – Последнее, чего им хотелось, так это болеть».
Он считает, что ответ скрывается в головном мозге. «У центрального регулятора сбились настройки. Он переоценивает имеющуюся усталость». При изучении центрального регулятора предполагается, что сдвиги бывают очень тонкими, на пределе возможностей, зачастую – у чемпионов. Но что произойдет, если система рухнет целиком? Усталость, которая в норме хранит нас от перегрузок, может превратиться в тюрьму.
Ноакс утверждает, что независимо от провоцирующего СХУ фактора – вируса, перегрузки, генетической предрасположенности или, скорее всего, сочетания ряда причин – границы физической активности чрезвычайно сужаются вплоть до фактической иммобилизации. Если он прав, то такие несчастные, как Саманта, способны «решить» быть активнее не больше, чем Месснер – станцевать джигу на вершине Эвереста, а Фарах – прибежать к финишу на 20 секунд быстрее.
Но из этого следует, что на заболевание могут влиять психологические факторы. По данным одного из самых основательных исследований СХУ, убежденность пациентов в соматическом характере и неизлечимости этого заболевания, а также их страх перед физической активностью значительно снижают шансы на выздоровление. «Если они верят, что болезнь неизлечима, то так оно и оказывается», – говорит Ноакс. Хотя сигналы организма играют важную роль и показывают, устали мы или нет, в конечном счете за все отвечает мозг.
При этом возникает и вопрос о возможности применения когнитивной и поведенческой терапии для медленной отмены драконовских мер, принятых мозгом. Если интервальный тренинг помогает спортсменам, приучая центральный регулятор к безопасности большей нагрузки, то не поможет ли он и больным СХУ?
Саманта заключила сделку с сестрой и супругом. Ее направили в лондонскую больницу Сент-Бартоломью к специалисту по имени Питер Уайт. «Пожалуйста, – сказали ей, – дай ему шесть месяцев. Если не станет лучше, мы поможем тебе уйти из жизни».
Уайт независимо от Ноакса разрабатывал похожую теорию СХУ. Он не пользуется термином «центральный регулятор», но тоже считает, что сочетание генетических, средовых и психологических пусковых факторов захлестывает организм и выводит из равновесия нервную систему, заставляя мозг значительно понизить планку нагрузки, которая кажется ему безопасной. Желая обратить этот процесс вспять, он и его коллеги разработали так называемую терапию ступенчатой нагрузкой (ТСН), которая задумана как сверхщадящая разновидность интервального тренинга.
Идея заключается в том, чтобы задать базовую активность, которую пациент выдержит безболезненно, и далее постепенно ее наращивать. Каждый шаг должен быть небольшим, чтобы не наступил рецидив. При выполнении упражнений заданного уровня больные СХУ жалуются на значительно бо́льшую усталость, чем здоровые люди, но Уайт показал, что после курса ТСН они устают меньше при той же нагрузке, хотя их физическая форма остается прежней. Точно так, как бывает на спортивных тренировках, режим нагрузки медленно переучивает мозг пациентов, демонстрируя безопасность каждого следующего уровня.
Уайт применяет и когнитивно-поведенческую терапию (КПТ), в ходе которой пациентов учат оспаривать их негативные представления о своей болезни. Это основано на том факте, что усталость не ослабляет хватки, пока пациенты боятся любого усилия. КПТ побуждает их рассмотреть другие идеи и способы борьбы с недугом, а также проверить, так ли опасна небольшая нагрузка. Надежда на то, что это уменьшит страх и поможет осознать, что некоторое усилие может быть все-таки безопасным и у них есть шанс поправиться.
Уайт предложил Саманте опробовать терапию ступенчатой нагрузкой (ТСН) в сочетании с когнитивно-поведенческой терапией (КПТ). «Мне станет лучше?» – спросила она у терапевта. «Конечно», – прозвучал ответ, и Саманта впервые поверила, что это может оказаться правдой.
Ее первым заданием было просто один раз в час переворачиваться в постели. Каждые несколько дней она чуть наращивала нагрузку, пока не обрела способность просидеть пять минут кряду. Затем, встав с постели, она начала готовить пищу, но этот процесс разделили на части. Спуститься по лестнице. Нарезать лук. Подняться обратно и лечь. Ей как человеку творческому было трудно смириться с полным отсутствием спонтанности. Однако тот самый перфекционизм, который, по ее мнению, поспособствовал заболеванию, теперь помогал.
Она завела дневник активности и через несколько месяцев смогла делать больше. «Две минуты пройтись по кварталу, – вспоминает она. – Потом три минуты. Но пять могли уложить в постель на три недели». Ей пришлось соблюдать режим, делая не больше и не меньше предписанного объема независимо от хорошего самочувствия.
Если увлечься – сляжешь. «Это требует неимоверной дисциплины, – рассказывает она. – Одна оплошность – и все сначала». Нарушив правила и перестаравшись, она рисковала неприятнейшими ощущениями. «Жар с головы до пят, почти как будто отравилась. Потом – упадок сил на несколько недель».
Лечение заняло пять лет суровой решимости, но она выбралась из состояния усталости и вернулась к нормальной жизни.
Из ряда небольших клинических испытаний видно, что Саманта не одинока[108]. Результаты показали, что КПТ и ТСН помогают, но пациенты, вместо того чтобы приветствовать, терпеть их не могли. «Почти все британские и иностранные пациенты воспринимали это как свинцовое ядро», – сообщает Уайт[109]. Эти группы крайне скептично относились к тому, что «психологическое» лечение вроде КПТ поможет при синдроме хронической усталости, и считали откровенно опасными задания, которые даются в структуре терапии ступенчатой нагрузкой. СХУ, по их мнению, – сугубо соматическое и неизлечимое заболевание, и если терапия Уайта кому-то помогла, то ясно, что эти люди не страдали данным синдромом.
Взамен пациенты ратовали за адаптационный подход. Он помогает больным приспособиться к жизни в рамках физических ограничений, накладываемых болезнью, и побуждает не делать ничего из того, что ставит их на грань изнеможения. Это было бы совершенно разумно, будь СХУ действительно неизлечим, но контрпродуктивно по теории Уайта, поскольку закрепляет негативные убеждения и консервирует болезнь, вместо того чтобы дать пациентам поправиться.
Кто был прав? Уайт с коллегами решили провести решающее испытание. Они объединились с крупнейшим британским учреждением для малоимущих пациентов «Action for ME», поставив целью спланировать и выполнить исследование продолжительностью пять лет. Участвовал 641 пациент, всех разделили на четыре группы. Контрольная получала обычное лечение: рекомендации избегать больших нагрузок, а при необходимости – лекарственные препараты от бессонницы, депрессии и болей. Другие получали то же самое плюс либо КПТ, либо ТСН, либо терапию системой адаптации к нагрузкам (САН).
Ученые опубликовали результаты в 2011 году в медицинском журнале «The Lancet». Они выявили полную неэффективность САН: пациенты из этой группы чувствовали себя не лучше членов контрольной[110]. Но КПТ и ТСН умеренно помогли, уменьшив усталость и недееспособность значительнее, чем в двух других группах. Более того, 22 % пациентов из групп КПТ и ТСН выздоровели через год лечения, тогда как в других поправилось всего 7–8 %. Это еще не оглушительный успех, но было показано, что метод Уайта – наилучший из всех существующих, а заболевание излечимо.
Если прошлые испытания были встречены неодобрительно, то это вызвало неистовую ярость. «The Lancet» засы́пали письмами с критикой методов Уайта. «Action for ME» отвергло открытия. Один профессор назвал испытание «неэтичным и ненаучным» в 43-страничном протесте, который направил в журнал, а пациенты спрашивали в «Фейсбуке»: «Когда „The Lancet“ отречется от этого жульничества?»
Журнал вместо этого опубликовал редакционную статью в поддержку Уайта и его коллег, заявив, что их «нужно похвалить за готовность проверить конкурирующие идеи и методы в рандомизированном испытании»[111]. Но это не изменило отношения пациентов. Уайт, потративший годы на поиски финансирования, организацию и проведение решающего испытания, в итоге получил данные, которые счел полезными для других больных СХУ, таких как Саманта. Пациенты, посещающие его клиники, приветствовали результаты, но он не сумел убедить прислушаться к ним организацию «Action for ME».
Споры о том, является СХУ соматическим или психологическим расстройством, по-прежнему горячи. В июне 2014 года два академика из Эссекской службы СХУ/МЭ при университетской больнице Саутенда, Соединенное Королевство, разместили на веб-сайте «Британского медицинского журнала» статью о том, что СХУ может оказаться «мемом»[112]. Этот термин был введен генетиком Ричардом Докинзом в его книге «Эгоистичный ген» («The Selfish Gene»), увидевшей свет в 1976 году. Он обозначил идею или поведение, которые передаются от человека к человеку.
Авторы статьи заявили, что к мемам можно отнести целый ряд известных в истории патологических состояний – например, травматическую истерию (railway brain – дословно «железнодорожный мозг»): сочетание усталости и психиатрических симптомов, которыми страдали железнодорожные пассажиры XIX века (когда железные дороги были в новинку) и приписываемых невидимому поражению мозга, вызванному тряской. Авторы не исключают, что некоторые аспекты СХУ распространяются таким же путем в качестве мемов.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 46; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!