С избытком, или Ничего лишнего 19 страница
Муж мой несколько скептически к этому отнесся — какая-то там княгиня, старая барыня на вате, икра в железных банках, которая, конечно же, зазвенит. А тут еще пришлось вынуть из сумки «сувениры» для швейцарской подруги, чтобы рассовать их по чемодану. А это — россыпи, россыпи бус из полудрагоценных камней. Промышленное количество! Если бы я хорошо не знала свою швейцарку, я бы заподозрила, что она собирается этим приторговывать… Ну все! Банки зазвенят. Таможенники заставят открыть чемодан, а там — этот гранатово — агатово — сердоликово — янтарный блеск! Контрабандисты!
Приезжаем мы в Шереметьево, а на душе как-то скверно. Сейчас начнут потрошить чемоданы… А я, краснея, начну разыгрывать слабоумие, скажу: да? неужели? разве икру нельзя? да какие ж это драгоценности? Так, бижутерия дешевенькая… Угу, так они и поверят!
Подаем паспорта, декларации:
— А почему без денег летим? Или не указали? — спросил таможенник.
— Потому что бедные, — сказала я.
— Знаем мы таких бедных. А потом — по десять магнитофонов с шубами оттуда везут!
Махнул рукой:
— Свободны!
И — даже не заметил, что мы так и не поставили наш чемодан на просвечивание!
Прилетели мы в Женеву, передали ожерелья нашей подруге, порадовались, что водка не разбилась, икра не открылась, прочитали лекции, провели литературный вечер, получили деньги и за выступления, и за дорогу. Собирались уже покупать билеты на поезд в Париж, как вдруг выяснилось, что в паспорте у нас стоит пометка: въезд во Францию исключительно через аэропорт Шарль де Голль. Вот и попались: на сей раз банки-то зазвенят! Может, молитва отца Владимира на швейцарских кальвинистов и агностиков и не подействует! А кроме того — авиабилеты здесь очень дорогие, все наши денежки уйдут на них.
|
|
|
— Да зачем вам лететь? — сказала моя швейцарская подруга, щеголяя в янтарях. — Мы сядем на мою машину, переедем через границу, и я вас отвезу в Белль — Гард — это ближайшая от Женевы французская железнодорожная станция на пути в Париж. Там вы возьмете билет и поедете себя спокойно.
— А граница? Ты же слышала — мы имеем право въезжать во Францию только воздушным путем.
— А, — махнула она рукой. — Рискнем!
Взяли мы нашу водку, взяли икру и поехали нарушать границу. Мысленно я, конечно, взывала к Господу, прося его спасти нас «молитвами протоиерея Владимира Рожкова», и все обошлось. Швейцарские пограничники с таможенниками в этот ранний час, очевидно, пили свой утренний кофе и ели свой
«пти дежене», а французские, по всей видимости, приходили в себя после вчерашнего суаре, потому что на протяжении всего пути до Белль — Гарда мы не встретили ни одного человека… А там, как и намеревались, купили билеты и на скоростном поезде через несколько часов достигли Парижа.
|
|
|
Там я позвонила княгине, сказала, что приехала с мужем и привезла ей гостинцы от отца Владимира Рожкова. Она бурно обрадовалась, воскликнула: «Душка, как я мечтаю с вами увидеться!», назначила встречу в одиннадцать утра у храма Алезия, подкатила на «Мерседесе», мы с мужем туда влезли, она повезла нас в шикарный ресторан «У ангелов», в котором еще никого из посетителей не было, и нас окружили разом все официанты во главе с метр — д-отелем:
— Княгиня, как мы рады вас видеть! Вы прекрасно выглядите!
Очевидно, ее здесь хорошо знали, она была завсегдатаем…
— Княгиня, вам как обычно? Порто?
— Выпьем аперитив, — предложила она. — Действительно, для начала порто. Ну, за встречу!
Я сделала маленький глоток, потому что, честно говоря, я не привыкла пить натощак портвейн в одиннадцать утра.
— Олеся, — бурно прореагировала княгиня, — вы что ж — монашка?
— Н — нет, — неуверенно протянула я. — А почему вы так подумали?
— Ну, вы же совсем ничего не пьете!
И княгиня показала свою опустошенную рюмку.
Потом нам принесли какую-то необыкновенную еду — разную, много. Мы без конца ели, пили вино, оживленно разговаривали, шутили, хохотали…
|
|
|
На десерт была «вдова Клико».
Так что совсем не удивительно, что к машине мы направились «веселыми ногами».
Водку с икрой мы с собой в ресторан из машины не взяли — княгиня велела положить это все в багажник. Но и вручить ей как бы еще не вручили. И вот теперь я попросила ее открыть багажник, достала оттуда пакет с водкой и икрой, раскрыла его и дала княгине возможность туда заглянуть.
— Отец Владимир просил передать вам десять банок икры, — не без гордости сказала я. — Вот! Ну и водка.
— Какой же он душка! Мне кажется, у вас его мало ценят! А я так его люблю, — сказала княгиня, доставая одну из банок и вертя ею перед собой, — Ну ладно, теперь поедем ко мне в Русский Дом! Вы мне понравились.
И она положила банку обратно в пакет, пакет — на заднее сиденье, туда же швырнула свое легкое манто, я уселась тут же, а мой муж занял место на переднем сиденье возле княгини.
Мы рванули с места. Честно говоря, об этом я и не подумала: если мы, тридцатилетние, шли к машине сильно навеселе, то восьмидесятилетняя, пусть даже и моложавая, и очаровательная княгиня выбралась из ресторана, опираясь, а точнее сказать, повисая на крепкой руке метр — д-отеля. Так о каком автомобильном путешествии в Сен — Женевьев-де-Буа с таким водителем могла идти речь?
|
|
|
— Сын мой очень ругается! — словно отвечая на мои мысли, сказала княгиня, поворачивая голову и оглядываясь на меня, сидящую на заднем сиденье. — Я люблю немного выпить и покуражиться, а потом чуть — чуть погонять! Но, как назло, заехала я однажды, перепутав дороги, в тоннель, и вот беда— угодила на встречную полосу! И сын мой отобрал у меня машину! Он сказал: ты так когда-нибудь попадешь в беду, разобьешься! Но я не могу жить столь правильно, как он! Я — тоскую! И в конце концов он мне машину вернул.
Мы летели по трассе, и она поминутно взглядывала то меня, то на моего мужа. Машины шарахались от нас и мгновенно оказывались далеко позади. И в этот момент я отлично понимала ее сына и сочувствовала ему.
— Я бы очень хотел познакомиться с Лидией Александровной Успенской, — сказал мой муж. — Она ведь живет в Русском Доме, не так ли?
— О, — княгиня закатила глаза и прибавила газку, — Она такая правильная, строгая! Сама добродетель. Я ее боюсь. Мне кажется, она осуждает меня за легкомыслие. Поэтому вы, если хотите, идите к Успенской, а я немного отдохну у себя.
Мы уже подъезжали к Русскому Дому.
Княгиня оставила вещи в машине, проводила нас до двери Лидии Александровны, а сама скрылась за поворотом коридора. Мы постучали.
Лидия Александровна, вдова Успенского, автора книг по богословию иконы, оказалась очень миниатюрной, худенькой, опрятной старушкой. Она напоминала собою птичку. Но птичку строгую, четкую в своих линиях, чистенькую, ибо птичка птичке — рознь. Есть хищные всеядные чайки, есть нахальные растрепанные вороны, есть сороки — балаболки, есть трясогузки. А есть миниатюрные синички, изящные ласточки — вестницы иной жизни, и Лидия Александровны была из таких. Разговор наш словно не начался, а возобновился. Словно мы когда-то это уже обсуждали, а потом нас прервали на самом интересном месте, и теперь мы с него и начинаем. Речь шла о митрополите Никодиме, у которого она в Париже работала секретарем, и о его отношениях с католиками… Мы и не заметили, как пролетело два часа…
Вдруг с грохотом распахнулась дверь и на пороге показалась наша княгиня: это она распахнула ее ногой.
— Сколько можно задерживать этих прекрасных молодых людей, — возвестила княгиня. — Я уже соскучилась по ним! Я хочу повезти их на русское кладбище!
Лилия Александровна смерила ее строгим взглядом.
— Неужели вам не скучно? — не унималась княгиня. — Наверняка это что-то академическое, покрытое пылью времен…
— Нам безумно интересно…
— Что — какое-нибудь ученое богословие? Что-нибудь такое чопорно — партикулярное?.. Вот еще охота! Ты поедешь с нами на кладбище? — спросила она Лидию Александровну.
— Езжайте одни. С миром. Когда-нибудь мы еще договорим, — отпустила нас Лидия Александровна.
Мы сели в машину к княгине, хотя до кладбища можно было дойти и пешком.
Возле кладбища какие-то арабско — африканские дети гоняли мяч. Их согревало последнее осеннее солнышко… Мы зашли в храм, поставили свечи, помолились, потом отправились от одной могилы к другой: от Бунина к Бердяеву, от отца Сергия Булгакова — к Феликсу Юсупову.
— Не люблю кладбищ, — поежилась княгиня, когда мы двинулись к машине, назад. — Я люблю жизнь!
Она достала ключ, он пискнул… Увы! — машина была открыта.
— Я не заперла машину! — воскликнула княгиня, кидаясь к заднему сиденью, где лежали все наши пожитки и откуда она так и не вынула пакет с водкой и икрой.
— Они украли! — только и произнесла она.
Действительно, пропала шикарная, из оранжевой буйволиной кожи тончайшей выделки сумка моего мужа, которую он привез из Америки. Она могла складываться до размера барсетки. А можно было ее раскинуть, как чемодан, и в нее помещалось все. В боковом кармашке ее было огромное количество десятифранковых монет — штук сорок, которые я туда складывала, с тем чтобы потратить на подарки. Но главное — пропал пакет с водкой и икрой. Той икрой, десятибаночной,
двухсотграммовой, ради которой, по молитвам настоятеля и протоиерея отца Владимира Рожкова, Господь затмил глаза московским таможенникам, так что они смотрели и не видели, а также вывел из игры швейцарских и французских пограничников… На заднем сиденье осталось только… норковое манто княгини!
Как, норковое манто? — спросите вы. — Так его же в первую очередь должны были украсть…
Э, нет! Дело в том, что тоненькая норка была с испода незаметна. А сверху — это был как бы черный плащик. Плащовка. Достоинство аристократов — не выпячивать свое богатство, чтобы — не пахло деньгами. Скромная роскошь и прикровенный шик. Это у плебеев все наоборот: златая цепь на дубе том.
Мы огляделись. Мяч арабо — африканское юношество уже больше нигде не гоняло. Все было тихо и темно.
— Княгиня, вы очень расстроились?
— Да, — она как-то сникла. — Но я сама виновата. Забыть запереть машину — это что? Как мне жалко подарков отца Владимира! Десять банок икры! Сын так меня будет ругать, так ругать! Вы только ему не говорите. Ну, что теперь — назад, в Париж?
И в молчании мы помчались обратно.
— Вы, правда, цените отца Владимира? — снова спросила княгиня. — Вы понимаете, какой он душка, что он за человек?
— Понимаем…
— Слава Богу, что мы уже успели передать княгине эту злосчастную икру с водкой, предъявили все десять банок, — сказала я, когда мы простились с ней. — Хороши бы мы были, если бы произошло все то же самое, но до того, как она воочию увидела их! Как бы мы оправдывались! Какой был бы соблазн подозревать, что это мы все сожрали!.. Ужас…
По счастью, княгиня позвонила отцу Владимиру и сама рассказала ему, как не потрудилась вынуть из машины его гостинцы и как ее обокрали…
Он был очень расстроен. Какой-то остался у него осадок… Он даже пробовал сердиться на меня. Но как только я это подметила, я довольно резко ему ответила:
— Отец Владимир, все! Ваши молитвы имеют ограниченную сферу влияния. Вы просили, чтобы нас пропустили через границу, — нас пропустили. Вы просили, чтобы нас даже не заметили, — нас не заметили. Вы благословляли нас передать ваши дары княгине? Мы передали. А просили вы, чтобы нас с княгиней после этого — не обокрали? Нет, не просили. Благословляли ее запирать машину? Нет, не благословляли! Ну — так и что теперь?
Ему нечего было мне возразить.
Возмездие
Разговор зашел о возмездии. Началось с того, что священник отец Валентин, служивший в Подмосковье, завел речь о воровстве.
— Никто не является таким профессиональным экспертом в социальной сфере, как священник. Когда у меня исповедуются работники торговли нашего городка, я понимаю, что у нас просто повальное воровство, — посетовал он.
— Что, прямо товары воруют? — удивилась Ирина Львовна, моя соседка по даче, зашедшая ко мне «пересидеть темноту»: у нас в поселке часто отключают электричество, но не целиком, а отдельными линиями. Вот дача Ирины Львовна и оказалась на этот раз на такой «линии». Теперь она сидела с нами под большой лампой, пила чай и с интересом слушала священника.
— Ну да, и товары, бывает, крадут, и обвешивают, и обсчитывают… Даже как-то у них и не принято без этого, — вздохнул отец Валентин.
— А вы что? Отчитываете их за это? — поинтересовалась Ирина Львовна.
— Бесполезно. Они мне в ответ: а детей чем кормить? А за квартиру платить? Так что я их просто… пугаю.
— Как — пугаете?
— Возмездием. Говорю — за каждый украденный рубль ответите десятерным. Этого они боятся.
— Как же так? — не унималась Ирина Львовна. — Кому это десятерным будут отвечать? Милиции?
— Да Бог им пошлет такую ситуацию, когда их самих обманут и они потеряют больше, чем сами украли, — сказала я. — Даже мои дети чуть ли не с младенчества эту математику знают.
— Они что — крали? — ужаснулась Ирина Львовна.
— Нет, не крали. Но бывало, что кассирша в метро или в магазине ошибалась в их пользу, а они, заметив это, как ни в чем не бывало брали шальные денежки, дескать «Бог послал». И буквально через два — три дня наступало возмездие: при первой же возможности их обсчитывали в другом месте или они вовсе теряли кошельки. И это происходило именно тогда, когда я давала им много денег — или в школе нужно было заплатить за проездной, или за экскурсию в другой город внести немалую сумму… Словом, они, это раз испытав на себе, никогда лишней копейки чужой не возьмут.
— И как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними, — процитировал отец Валентин.
— Ну да, в плане воспитания — это, конечно, хорошо. Но в жизни все совсем не так, — махнула рукой Ирина Львовна. — Некоторые крадут, крадут, а им хоть бы что…
— Значит, их дела совсем плохи, — вздохнул отец Валентин. — Верный признак того, что Господь особо печется о человеке, это когда его сокрытые согрешения настигают его извне. Предстают въяве.
— Это как? — спросила Ирина Львовна.
— Осудил кого-нибудь — и тут же сам впадаешь в подобное прегрешение. Или соврал, а это тут же и воплотилось.
— Действительно, — вспомнила я. — У меня есть приятель, который спасался от армии тем, что симулировал астму. И как только ему вручили белый билет, он тут же и заболел. Именно астмой. Или я тоже, бывает, навру, что простудилась, хотя абсолютно здорова, просто мне не хочется лишний раз выходить из дома, и тут же у меня начинается насморк, озноб.
— А уж если над кем посмеешься, так жди, что сам попадешь в нелепую историю, — заключил отец Валентин, — Как говорит наша приходская юродивая, кто над кем посмеется, тот на того и поработает.
— Нет, — решительно замотала головой Ирина Львовна. — У меня такого не бывает. Все это сказки какие-то…
И она побрела домой, потому что, по ее расчетам, на даче уже включили электричество.
Теперь надо сказать несколько слов про Ирину Львовну. Это — пятидесятипятилетняя вдова, но не «несчастная вдовушка», которую потеря мужа сломила и состарила в одночасье. Нет, она не позволила себе расслабляться в скорби, а напротив, взяла себя в руки, даже как будто взбодрилась и начала новую жизнь, при этом слова ее приобрели категоричность, а жесты — властность. Одежда весьма ладно облегала ее кругленькую фигуру, волосы она красила краской «Золотой пляж» и, как я полагаю, была весьма даже не против встретить какого — нибудь достойного мужчину ее возраста, чтобы связать с ним оставшуюся жизнь. Может быть, она бы уже так и сделала, потому что вроде бы какие-то поклонники у нее были, да уж очень ей мешала «завышенная самооценка», о которой она говорила просто как о высокой.
Мы с ней жили через улицу, а за последние год-два — так даже и приятельствовали. Во всяком случае, она стала ко мне заходить «на огонек», правда не запросто, а после звонка и моего приглашения, причем сделанного в церемонной форме, осторожно советоваться, а порой даже и слегка откровенничать: так, полунамеками, словно бы невзначай. Словом, я догадывалась, что у нее появился реальный «кандидат», судя по тому, с каким воодушевлением она говорила о некоем переводчике с испанского, который уже сводил ее на презентацию книги своих переводов, а теперь пригласил с собой на прием по случаю Рождества к самому послу какой-то латиноамериканской страны, прямо в его резиденцию…
Мне показалось, что ей приятно было произносить даже сами эти слова «прием», «посол», «резиденция», а ее и без того высокая самооценка скакнула едва ли не до рекордной отметки.
Прошло дня два или три, и вдруг она появляется у меня на пороге, против обыкновения — без предварительного звонка, возбужденная и даже слегка растрепанная.
— Ну что, Ирина Львовна, были вы на приеме?
— Ох, вы не представляете, что там было! Что было! Уж прямо не знаю, плакать мне или смеяться…
И она хохотнула, но как-то нервно.
— Сначала этот мой испанец очень ненавязчиво сделал мне предложение.
— Я вас поздравляю!
— Потом этот жених повез меня к послу, и там был изумительный рождественский ужин. Горела всеми огнями елка… Свечи… Дамы в декольте. Наши российские знаменитости. Повсюду — лакеи в белых фраках разносят еду, напитки… Интереснейший разговор. И вдруг в самом разгаре пира мой суженый, — тут она снова, не сдержавшись, хохотнула, — исчез. Десять минут его нет, двадцать минут, полчаса, час!.. Вдруг ко мне подходит один из этих, посольских, из обслуги — то ли швейцар, то ли лакей — и говорит мне: «Вас просит ваш друг». Я говорю — «Что? Как? Где он?» А он мне говорит: «Пройдемте!»
Выводят меня из зала и ведут по коридору. Издалека я слышу какие-то ужасные крики, вопли, грохот, стук… Мне говорят:
— Вот. Ваш друг уже второй час оттуда рвется, а выйти не может. Поговорите с ним, чтобы он успокоился, пока не кончится прием.
Я смотрю — ба, да это дверь в мужской туалет. И мой испанец колотит изнутри в дверь и кричит:
— Да выпустите меня отсюда!
Я говорю этому сопровождающему меня лакею:
— Да! Немедленно выпустите его! Зачем вы его там держите?
А тот мне отвечает на ломаном русском:
— Мы бы с удовольствием, да он сам заперся изнутри. А открыть не может. Не ломать же дверь!
— Ломайте дверь! — говорю я. — Не сидеть же ему там вечно. Сломайте хотя бы замок.
— Не получается отсюда, — говорит тот. — Мы ему уже туда и отвертки, и ножи под дверь подсовывали, чтобы он попробовал сломать изнутри.
А мой испанец услышал меня и как возопит:
— Ирина, умоляю, не оставляйте меня! Скажите им, пусть выпустят меня отсюда.
Я опять к лакею:
— Ломайте дверь, чего вы ждете?
— Боюсь, господин посол будет очень недоволен, если мы сломаем дверь в его резиденции. Как господин посол будет после этого пользоваться туалетом?
И ушел.
— Ну, как вы там? — спрашиваю я своего жениха.
— Да в принципе неплохо, — отвечает он. — Могло бы быть гораздо хуже. А так — тут чисто, есть где посидеть, если на стульчак крышку опустить, коврик такой лежит мягкий. В крайнем случае можно и переночевать на нем…
— Вот еще! Что это вы надумали — ночевать в уборной на коврике? Откуда это у вас такие упаднические настроения? Взбодритесь! — поддерживаю я его, — Сейчас я попрошу господина посла лично принять меры…
А тут этот лакей:
— Ни — ни — ни, умоляю вас. Господин посол не любит, когда его беспокоят во время приема.
Ну что тут делать? Вернулась было я обратно в зал, а там уже горячее подают — какую-то дичь крутят на вертеле, а под ней — открытый огонь. Все хлопают, счастливые, пьяные, лишь мой в кавычках «жених» в сортире заперт, сидит. Бьется там, как бабочка об стекло.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!