Глава 2. Что есть, когда есть нечего
Ильин Андрей А
"ШКОЛА ВЫЖИВАНИЯ. КАК ИЗБЕЖАТЬ ГОЛОДНОЙ СМЕРТИ"
Вступление
Наш предок не имел ничего и поэтому умел все. Для него не составляло проблемы с помощью только каменного топора и терпения добыть себе 15 000 кг мяса в виде среднего размера мамонта. Лично я даже с железным не берусь раздобыть в лесу килограмм зайчатины. Мой прапрапрадед не впал в отчаяние, застигнутый всемирным оледенением. Мы же теряемся, если в квартире отключили батареи центрального отопления. Он умел добывать огонь трением палочек друг о друга, ловить рыбу руками, по яркости звезд определить погоду на завтрашний день, каменным скребком выделывать шкуры и еще многое, многое другое. Мы затрудняемся развести костер даже с помощью спичек, не можем поймать окуня наиновейшим спиннингом, принимаем искусственный мех за натуральный и вздрагиваем, услышав страшное слово «мездра».
Мы, горожане, всецело зависим от тысяч неизвестных нам людей, которые где-то сеют пшеницу и пасут скот, греют воду и направляют ее в краны с обозначением «гор» в ванные и на кухни, выпускают электролампочки и шьют штаны. Все вместе мы можем всё. По отдельности — почти ничего.
Мы ничего не умеем — и живем хорошо.
Наш далекий предок умел все и жил плохо.
Давайте на минутку перенесемся на несколько тысяч лет назад.
Вот иду я по девственному, неприветливому лесу, сжимая в руках тяжелую сучковатую дубину. Я шарю по кустам глазами, выискивая потенциальную жертву — зайца, кабанчика, косулю, мышь или любую другую зазевавшуюся дикую тварь, годную в пищу.
|
|
|
Я иду, и мелкая дичь разбегается в страхе, признав во мне кровожадного хищника. А я такой и есть, потому что внутри меня громогласно урчит пустой желудок, а магазинов нет, и денег еще не изобрели, и даже карманов, в которые их складывать, пока не придумали. И единственная возможность не умереть с голоду — это кого-то убить и, простите, сожрать. Вот за тем я и иду по темному, доисторическому лесу.
А за мной на мягких подушечках лап крадутся рысь, тигр или медведь. Потому что им тоже кушать хочется и у них тоже под шкурой в животе урчит. И хотя я зовусь «охотник», для них я не более чем жертва, причем очень вкусная и очень удобная — когтей нет, клыков нет. Пороха древние хищники еше не нюхали и человека человеком не воспринимают, для них я та же скотинка, только на двух ногах.
Вот так мы и ходим, друг за другом охотимся, друг друга едим. Пищевой круговорот.
Я кушаю мелкую зверушку, меня кушает крупная, мои останки догрызает снова мелкая. На том древний мир и стоит.
Наконец я вижу сломавшего ногу и уже изрядно обессилевшего оленя. Воинствующими криками отгоняю сбившихся в стаю шакалов и стучу дубиной оленя меж рогов, пока он окончательно не затихает. Исполнив возле туши небольшой танец «Счастье охотника», я тащу оленя к стойбищу. «Вождю — сердце и заднюю ногу. Себе — вторую заднюю ногу, печень и шкуру, — размышляю я. — Мясо — охотникам. Потроха и жилы — женщинам».
|
|
|
Возле входа в пещеру в огромной грязной луже бродят дети, ищут червяков и жуков.
Выше по склону, в кустах, ползают на коленях женщины, собирают корешки. С утра до вечера первобытный человек занят только одним — добычей пищи. Все прочие заботы для него второстепенны.
Увидев олени, все бросают свои дета и долго поют и танцуют, восхваляя охотничью удачу. Heт счастья выше сытости! Приплясывая и подвывая в такт, тащим тушу оленя в глубь пещеры. Долго пробираемся вдоль влажных стен. Под каменными сводами гулом раскатываются крики, сопение, шлепанье голых ступней о землю.
Возле главного очага с помошью каменных ножей и заостренных палок в мгновение ока разделываем тушу. Утилизация полная, ворсинка не пропадет. Мясо — в пищу, жилы — на пошив одежды, шкуру — на каменную кровать вместо простыни, рога — на изготовление ножей, скребков, наконечников стрел, кости, предварительно обглодав и высосав из них мозг, — в дальний угол: наступит черный день — и они, измельченные, в пищу сгодятся. До вечера пируем. Все едим. едим, едим, пока животы пузырем не вздуются.
|
|
|
Первобытный человек запасы делать не умеет.
Нашлась еда — ест «от пуза», пока по швам не затрещит. Кончилась — зубы на каменную полку складывает.
Вот такая жизнь нелегкая.
Конечно, это мои предположения, но вот что пишут очевидцы, своими глазами наблюдавшие последние очаги первобытного общества. «Главное их питание составляют коренья двух или трех видов, и они ищут их по всей земле; коренья им очень плохие, и люди, которые их едят, от них пухнут. Перед тем, как есть коренья, их высушивают в течение двух дней, но многие все равно остаются горькими, к тому же собирать их очень трудно. Но так велик голод у индейцев в тех землях, что без кореньев они не могут обойтись, и в поисках их проходят две или три миги. Иногда они убивают несколько оленей, временами ловят рыбу, но это случается так редко, а голод среди них так силен, что едят они и пауков, и муравьиные яйца, и червяков, и разных ящериц, и змей, даже ядовитых, укус которых смертелен для человека: едят они и землю, и дерево, и все, что у них есть, даже олений навоз и еще другое, о чем я не буду рассказывать, но думаю, однако, что если бы в этой земле были камни, то и их бы индейцы, наверное, ели.
|
|
|
Они сохраняют кости и другие остатки от рыб и змей, которых едят, а потом их смалывают и едят полученную муку».
Так описывал свои впечатления испанский конкистадор, искатель золота и приключений Кабеса де Вака, живший в начале XVI века.
А вот что пишет Вильгельм Фольц об обитателях Суматры — дикарях племени кубу:
«Все свое время и силы они тратят на поиски пищи. Питаются фруктами, ягодами, корнями и клубнями, которые откапывают острыми палками. С удовольствием едят и ящериц, лягушек, гусениц, личинок жуков. Чтобы наполнить свои желудки, им нужно долго и напряженно заниматься собиранием пищи. Если пищи много, они едят до отвала, до изнеможения, но нередко ложатся спать натощак…»
Цивилизация стремительно развивалась, и только наука выживания пребывала все в том же изначально первобытном состоянии.
Спасение погибающих оставалось исключительно делом рук самих погибающих. Каждый защищал свою жизнь в меру собственных сил и умения. Одни умудрялись приспособиться к природным условиям, в которых оказались, и «выживали» неделями и даже годами. Достойный подражания образ такого «приспособленца» описал Даниель Дефо в романе «Робинзон Крузо». Другие приспособиться не могли и погибали в течение часов или суток. О них, естественно, никто не писал.
Наиболее трагические страницы в историю чрезвычайных происшествий вписала эпоха Великих Географических Открытий.
Сотни тысяч малоподготовленных к существованию на лоне дикой природы авантюристов, движимых в подавляющем своем большинстве материальной заинтересованностью, ринулись стирать белые пятна на далеких материках. Естественно, аварийность среди подобных «диких» групп была невероятно велика. Но даже хорошо снаряженные «официальные» экспедиции нередко попадали, мягко выражаясь, в затруднительные положения.
Гибель половины состава участников плавания или перехода в те дни была в порядке вещей, если не самой удачей. Ведь многие экспедиции и вовсе бесследно исчезали.
Дневники как самых великих, вписавших свои имена в крупномасштабные карты мира, так и рядовых искателей приключений той, не столь уж далекой, эпохи сплошь испещрены стенаниями по поводу голода, жары, холода, болезней, повального мора и тому подобных напастей.
Приведу для примера лишь два свидетельства. Первое — воспоминания Антонио Пигафетта, историографа первого кругосветного плавания Магеллана.
«В продолжение трех месяцев и двадцати дней мы были совершенно лишены свежей пищи. Мы питались сухарями, но то уже не были сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями, которые сожрали самые лучшие сухари. Она сильно воняла крысиной мочой.
Мы пили желтую воду, которая гнила уже много дней. Мы ели также воловью кожу, прикрывающую гротрей, чтобы ванты не перетирались; от действия солнца, дождей и ветра она сделалась неимоверно твердой. Мы замачивали ее в морской воде в продолжение четырех-пяти дней, после чего клали на несколько минут на горячие уголья и съедали ее. Мы часто питались древесными опилками. Крысы продавались по полдуката за штуку, но и за такую цену их невозможно было достать.
Однако хуже всех этих бел была вот какая.
У некоторых из экипажа верхние и нижние десны распухли до такой степени, что люди не в состоянии были принимать какую бы то ни было пищу, вследствие чего и умерли. От этой болезни умерло девятнадцать человек, в том числе и великан, а также индеец из страны Верзин. Из числа тридцати человек экипажа переболело двадцать пять. Кто ногами, кто руками, кто испытывал боль в других местах, здоровых оставалось очень мало. Я, благодарение Господу, не испытывал никакого недуга».
Второе воспоминание — отрывок из «Повествования о новооткрытии достославной великой реки Амазонки» — Гаспара де Карвачаля: «…А между тем из-за нехватки съестного мы впапи в крайнюю нужду и питались лишь кожей, ремнями да подметками от башмаков, сваренными с какой-либо травой; и столь слабы мы были, что не могли держаться на ногах. Одни из нас на четвереньках, другие же, опираясь на пятки, отправлялись в горы на поиск съедобных кореньев».
Серьезно, с научных познаний, человечество занялось проблемами выживания лишь в двадцатом веке. И причиной тому послужило, как ни покажется странным, быстрое развитие авиации.
Если первые модели аэропланов, как правило, терпели катастрофу вблизи городских окраин, на пустырях и стадионах, при скоплении тысячных толп зрителей, то самолеты 30—40-х годов могли сверэнуться с небес в любой, в том числе удаченной от населенного пункта, местности. Авиация расширила горизонты проникновения человека в труднодоступные районы. Но она же стала все чаще подвергать его жизнь жесточайшим испытаниям. Теперь для того, чтобы побывать в аварийной ситуации, не надо было далеко ходить. Пилот или пассажир из обжитой кабины и салона в мгновение ока мог оказаться в невероятно тяжелых условиях, где-нибудь в дебрях тайги, джунглях, на плавучих льдах, в море, пустыне. Рассчитывать он мог лишь на имущество, случайно находившееся на момент аварии в самолете, на собственное умение, сметку и в немалой степени на везение.
Ситуация резко изменилась. Если раньше в подобные бедственные обстоятельства попадали люди более или менее профессионально подготовленные, приспособленные к существованию в особо сложных условиях дикой природы, вооруженные пусть нехитрым, но надежным снаряжением, — охотники, старатели, исследователи-путешественники, то теперь с небес в труднодоступные местности стали падать сотни дилетантов.
В отличие от дня сегодняшнего, когда спасательный вертолет может отыскать и поднять на борт пострадавшего в считанные часы, в те времена потерпевшему крушение могли помочь только наземные поисковые отряды. А им для этого как минимум надо было дойти до места предполагаемой катастрофы и отыскать пострадавшего. По результативности такой поиск можно сравнить с розыском пятикопеечной монеты, оброненной сутки назад из окна мчащейся на полной скорости автомашины.
Летчики ожидали помощи с «большой земли» неделю-другую, иногда месяц. Случалось, не дожидались вовсе. И лишь много лет спустя случайно обнаруженный остов самолета, истлевший скелет в лохмотьях обмундирования, сидящий в пилотской кабине, опустошенные консервные банки и короткие дневниковые записи могли поведать о разыгравшейся здесь трагедии.
Оказалось, желания выжить недостаточно. И никакая физическая выносливость не может служить гарантом спасения. На первый план выступает умение выживать. Воздушные асы сели за ученические парты.
В середине 40-х годов в США была создана сеть учебных баз для обучения летчиков стратегической авиации навыкам выживания.
Пуэрто-риканская база Рамэй знакомила летчиков, и далеко не с привлекательной стороны, с джунглями; база Тэрнер «обеспечивала» болотные приключения, база Локкберн предлагала «увлекательное» двухнедельное путешествие по непролазным лесным дебрям. Замыкала цепочку обучения 390-я учебная эскадрилья, что базировалась в нескольких милях от горной цепи Сьерра-Невада. ВВС США не поскупились, собрали на базе Отэд лучшие силы: полковников Чарльза и Иннес Тейлора — участников заполярных путешествий, Ганса Сьюерса — охотника-профессионала, норвежского капитана Кнутсена, признанного знатока Арктики, и многих других.
За плечами каждого из инструкторов школы был немалый опыт путешествий и приключений.
База Стэя представляла собой три десятка палаток армейского образца, установленных на мрачном пятачке в предгорьях.
Занятия начинались с рассказов о всевозможных авиационных катастрофах, авариях, летных происшествиях. Задача курсантов состояла в том, чтобы поставить себя на место потерпевшего крушение и решить, что следует предпринять для своего спасения в первый день, через неделю, через месяц. Курсанты от обилия трагической информации впадали в уныние и на вопрос инструкторов: «Ваши первоочередные действия?» — честно отвечали: «Вытащу пистолет и застрелюсь!»
Следующий этап учебной программы знакомил с приемами самоспасения в различных районах планеты. Курсанты с удивлением узнавали, что и в пустыне, и во льдах Северного Ледовитого океана можно, проявив некоторую сноровку, обеспечиться крышей над головой, постелью и пусть не самыми привлекательными с гастрономической точки зрения, но продуктами питания.
Теоретические занятия обильно подкреплялись практикой. Курсанты преодолевали значительные расстояния на лыжах, плели силки и сооружали из подручных средств капканы, из деталей вдребезги разбитых радиостанций собирали новые, меньшей мощности, но все же исправно работающие передатчики. Чуть не каждый день они прыгали с парашютом и его же учились превращать в тысячу полезных в аварийной ситуации предметов, начиная от рогатки и кончая снегоступами и наконечниками для копий.
Наконец курсанты убеждались, что любимая присказка инструкторов: «Ни одно болото не засосет так, как басни вашей бабушки» — в общем-то, справедлива. Сами того не замечая, летчики начинали мыслить совершенно другими категориями — не «я попал в безвыходную ситуацию, я непременно погибну!», а «я оказался в затруднительном положении и, чтобы не погибнуть, должен сделать следующее…». После чего в памяти потерпевшего аварию летчика всплывали заученные во время бесконечных занятий инструкции.
Завершал курс обучения десятесуточный «аварийный марш», максимально приближенный к реальным боевым условиям. Курсантов разбивали на шестерки, каждому вручали парашют и аварийный запас, куда входили 42 предмета различного назначения, от спального мешка и накомарника до удочки и запасных носков, грузили в машины и ночью сбрасывали в долине Гризли.
Свалившись с борта идущей со средней скоростью автомашины, что в какой-то степени должно было моделировать высотный ночной прыжок с парашютом, курсанты оставались один на один со своими проблемами.
Они должны были делом доказать, что время, проведенное в 390-й учебной эскадрилье, не прошло даром.
Вслед за курсантами шли инструкторы базы. Но ни вмешиваться в действия подопечных, ни помогать им хотя бы даже советом они не могли. Они могли только наблюдать и ставить оценки — за переход, за построенные убежища, за пойманную дичь. Вмешаться в эксперимент они имели право лишь в самом крайнем случае.
Десять бесконечных суток курсанты ползали по многометровым сугробам, тряслись от холода, голодали. То один, то другой курсант, измученный хроническим недосыпанием, холодом, страхом, начинал симулировать болезнь или травму, надеясь с помощью актерского мастерства добиться эвакуации с последующим вручением чашки горячего госпитального кофе. Но инструкторы оставались глухи к стонам и жалобам, не подкрепленным «вещественными доказательствами». Поняв, что на милосердие рассчитывать не приходится, мнимый больной быстро выздоравливал и продолжал путь.
Аварийный запас продуктов скоро истощился. Наступивший голод заметно стимулировал охотничью активность «подопытных».
Полученные в лагере знания, которые многим казались бесполезными, постепенно начинали материализовываться, превращаясь в зайцев, попавших в ловушку, в теплые снежные норы, в костры, разведенные одной спичкой.
Через десять дней оборванные, обмороженные курсанты вваливались в жарко натопленную медицинскую пататку.
Инструкторы выставляли зачеты, разбирали ошибки: «Во время ночного отдыха вы не выставляли часовых. Маскировка практически не соблюдалась. Разве вы забыли, что двигались по территории, захваченной противником?»
Но все же главный урок курсанты Стэда усваивали прекрасно. «Я вспомнил, чему меня учили в Стэде, и сохранил хладнокровие, присутствие духа и, главное, сохранил свои носки сухими», — объяснил секрет своего успеха один из летчиков, сбитый за линией фронта, совершивший многокилометровый марш по тылам противника и оставшийся в живых.
Сегодня в «школах выживания» обучаются не только летчики, но и космонавты. Представители наиболее передовой на сегодняшний день профессии осваивают на практике как ультрасовременные, так и самые архаичные, самые примитивные приемы самоспасения.
Нет, проблема взаимоотношения с природой тет-а-тет в наши дни не исчезла, а скорее, наоборот, стала более актуальной, чем, скажем, сто лет назад. Катастрофически уменьшающиеся запасы сырья и полезных ископаемых заставляют человека все глубже проникать в труднодоступные точки планеты.
Там, куда раньше забредали разве что охотники-промысловики да беглые каторжане, сегодня вырастают целые поселки. Упрямо осваиваются недавние белые пятна. Экспедиции геологов и нефтяников, геодезистов и гляциологов[1] уходят в поиск. Даже представители исконно кабинетных профессий протаптывают тропинки из своих учреждений в богом и человеком забытые места. Идет глобальное освоение планеты Земля. К неисчислимой армии профессиональных путешественников следует приплюсовать легион любителей «дикого» отдыха. Стремительно развились такие ранее зкзотические формы активного отдыха, как альпинизм, водный, горный, лыжный, пешеходный, спелеологический туризм, парусный спорт. Увы, далеко не все любители приключений возвращаются домой.
Но даже если не работать «в поле» и не отдыхать в горах, все равно нельзя быть гарантированно защищенным от несчастного случая на лоне природы. Мы все летаем на самолетах, которые могут совершить вынужденную посадку где угодно — в пустыне, тайге, тундре.
Мы плаваем на судах. Мы ездим на машинах.
Я знаю несколько случаев, когда водители и пассажиры застигнутых пургой автомобилей были вынуждены сутками бороться за свою жизнь, ожидая помощи дорожников, расчищающих снежные завалы. Мы ходим по грибы-ягоды, и каждый такой поход может неожиданно превратиться в многокилометровый аварийный марш-бросок. Сильный пол ожидает служба в армии, чреватый самыми экзотическими аварийными ситуациями.
Лет десять назад в газетах описывался случай, когда жестоко избитый человек поздней осенью более двух суток «выживал» за случайным забором, куда его забросили, посчитав мертвым, преступники. Он слышал голоса идущих мимо людей, но не мог подать о себе сигнал. 48 часов природного выживания в центре города!
Нет, природа не стала к человеку милосердней. За легкомыслие, неумение, незнание она наказывает самым жестоким образом.
Часто, много чаще, чем хотелось бы, телетайпы отстукивают трагические сообщения.
Стихия собирает обильный урожай жертв.
Сотни тысяч людей погибают ежегодно в морях, горах, пустынях и пригородных лесах.
Для поиска и спасения попавших в белу людей используется самая современная, вплоть до космической, техника. И все же подавляющему большинству потерпевших приходится рассчитывать только на себя.
Давно известно: от неумения до беды один шаг. Описаны десятки случаев, когда люди погибали от голода в окружении съедобных растений, о которых не знали, и дичи, которую не могли поймать, эамерзая, не догадавшись соорудить даже примитивное убежище, умирая в муках жажды в двух шагах от воды.
Я знаю, на собственной шкуре убедился — любой человек (подчеркиваю — любой!) способен сделать во сто крат больше, чем может предполагать. Надо лишь знать, что делать. Умение рождает уверенность. Уверенность вытащит из любой, самой экстренной ситуации. И еще я знаю, что никто не застрахован от трагического случая. Покорно его ожидать — значит бесславно погибнуть. Готовиться к нему — значит наверняка выжить!
Глава 1. Голод
Чувство голода медицинская литература определила как «совокупность ощущений, выражающих физиологическую потребность организма в пище». Ох, и «ощущений!» Ох, и «выражает!» Тому я, точнее, мой бедный желудок — свидетель. Не раз мне приходилось, иногда с сугубо научными целями, иногда вынужденно, голодать по десять дней кряду.
И не дома, заметьте, а на спасательном плоту или на велосипеде, таскаемом на собственном горбу по барханным пескам. Этот фактор дорогого стоит. К нему у меня отношение особое.
Соответственно голодание — это «состояние организма при полном отсутствии или недостаточности поступления пищевых веществ».
Условно различают несколько типов голоданий. Абсолютное — когда нет ни пищи, ни воды. Полное — когда человек лишен всякой пищи, но не ограничен в водопотреблении.
Неполное — когда пища употребляется в ограниченных количествах, недостаточных для восстановления энергозатрат. Частичное — когда при достаточном количественном питании человек недополучает с пищей одно или несколько веществ — витаминов, белков, углеводов и т. п.
При полном голодании организм вынужденно переходит на внутреннее самообеспечение, то есть, если все называть своими именами, начинает кушать сам себя. Вначале «съедаются» запасы жировой клетчатки, затем белок мышц, гликоген мышц, гликоген печени.
Одновременно снижается интенсивность обмена веществ, сокращаются энергозатраты.
На сколько может хватить человеку внутреннего энергетического НЗ? Давайте попробуем подсчитать.
Сформулируем условия задачи.
Из пункта А в пункт Б вышел мужчина средних лет, но до пункта Б не дошел, так как оказался в аварийной ситуации, выразившейся в потере продуктов питания.
Вопрос: сколько сможет продолжаться период безопасного голодания, если известно, что вес мужчины равен 70 кг, погодные условия благоприятны — «комнатная» температура, отсутствие ветра и осадков, водопотребление не ограничено?
Подсчитано, что человек массой 70 кг имеет:
— около 15 кг жировой клетчатки, что соответствует 135 тыс. ккал;
— 6 кг мышечного белка — 24 тыс. ккал;
— 0,15 кг гликогена мышц — 600 ккал;
— 0.075 кг гликогена печени — 300 ккал.
Суммарно энергетические резервы организма составляют примерно 160 тыс. ккал. 40–45 % этих резервов может израсходовать организм без прямой угрозы для своего существования. Итого мы располагаем 65–70 тыс. ккал.
Переведем калории на время.
Человеку для поддержания жизнедеятельности организма — работы сердца, легких, мозга и других органов — в состоянии абсолютного покоя требуется одна калория в час на один килограмм массы. Умножив 70 ккал на 24 часа, мы получаем примерно 1700 ккал.
Это, так сказать, неизбежные внутренние энергозатраты, с которыми приходится смириться. Итого 30–40 суток наш среднестатистический мужчина может голодать без особого ущерба для своего здоровья. Внешне довольно оптимистическая цифра — 40 суток!
Да та это время человека можно семь раз спасти!
Можно, если бы жизнь вмещалась в строгие рамки условий «дачки». Перейдем к не судящим ничего хорошего семидеситикилограммовому мужчине среднего возраста многочисленным «но».
Аварийная ситуация не всегда может обеспечить человека «комнатным» микроклиматом. Попасть в условия вынужденной голодовки где-нибудь в районе Черноморского побережья Кавказа или Подмосковья гораздо сложнее, чем, скажем, в Сибири, на кромке Ледовитого океана или в среднеазиатской пустыне. Значит, на «комнатные» температуры лучше не рассчитывать. А рассчитывать следует совсем на другое — на холод, снег и прочие капризы погоды. Соответственно, каждый лишний градус, приближающий столбец ртути к цифре «ноль» на шкале термометра, «съедает» в организме дополнительные калории. А тут еще сумасшедшая влажность, дождь, ветер или, не дай бог, пурга. Это уже не 1700 благополучных калорий, а все 5000, если исходить из норм полярного пищевого довольствия. Изымаются они не из продуктового склада, а из собственного тела.
Другая сложность состоит в том, что поддержание основного обмена (1 ккал в час на 1 кг массы человека) подразумевает полную неподвижность, то есть ни моргать, ни вздыхать, ни чихать лишний раз не рекомендуется.
Ведь шевеление даже мизинчиком «сжигает» в топках мышц несколько лишних калорий.
Вы можете представить человека, неподвижно возлежащего на подушке из мха и не реагирующего ни на бурю, ни на близкий рев медведя, ни на занудливыи писк комара над ухом? Лично я — нет. Так что давайте плюсовать в общую сумму энергозатрат и спринтерский рывок от медвежьего рыка, и ежеминутное хлопанье себя по щекам и лбу, и даже раздраженные вскрики: «Кровопийиы проклятущие! Кыш! Заели совсем!», и еще многое, многое другое.
Если перечисленные работы трудно поддаются числовому выражению, то о многом другом можно сказать более определенно.
Например, ходьба в течение часа по ровной дороге со скоростью 4 км/ч требует 200 ккал.; со скоростью 5 км/ч — уже 300 ккал. Бег со скоростью 8 км/ч — 600 ккал. Бег на лыжах — до 720 ккал. При ходьбе в среднем темпе с рюкзаком весом 15 кг за плечами расходуется энергии в пять paз больше, чем в состоянии покоя. А при ходьбе на лыжах налегке со скоростью 10 км/ч — уже в десять раз больше!
Кроме того, значительно снижают продолжительность безопасного голодания paзличные заболевания, повышенная эмоциональность, страх и прочие физические и душевные состояния, усиливающие обмен веществ в организме человека. Поэтому как ни крути, а ответ задачки не сходится по меньшей мере на 20–25 дней. Увы!
Правда, и здесь могут быть свои варианты. Например, люди пожилого возраста легче и дольше переносят отсутствие пищи, так как у них понижен уровень обмена веществ. И, наоборот, у молодого, растущего организма энергозатраты в сравнении с усредненными показателями повышены на 15–20 %. Основной обмен у детей может достигать 1,15 ккал в час на один килограмм массы. Женщины переносят голодание легче мужчин. Показательна в этом отношении печальная статистика блокадного Ленинграда. Как известно, первыми от голода умирали мальчики от 14 до 18 лет, потом молодые мужчины, потом девочки, женщины. Дольше всех оставались живыми люди самых старших возрастов. Для поддержания жизни им требовалось совсем немного еды…
Естественно, люди полной комплскиии располагают большими энергетическими резервами. Но, как показывает практика, даже у людей одинакового возраста, пола, комплекции, находящихся в совершенно одинаковых условиях, предельные сроки выживания могут быть различны за счет индивидуальных особенностей их организмов и психики на момент голодания. Известны случаи, когда люди не принимали пищу по 40, 50 и даже 60 суток и выживали. И, напротив, есть примеры гибели людей от истощения в 20—25-дневный срок. Обычно при полном голодании смерть наступает при 30–40 % потери изначального веса.
Опишу типичные симптомы длительного голодания. В начальный период, который обычно длится двое — четверо суток, возникает сильное чувство голода. Аппетит peзко повышается. В некоторых случаях могут ощущаться жжение, давление и даже боли в подложечной области, тошнота. Возможны головокружения, головные боли, спазмы в желудке. Заметно обостряется обоняние. При наличии воды повышается слюноотделение.
Человек постоянно думает о еде. В первые четверо суток масса тела человека уменьшается в среднем на один килограмм ежедневно, в районах с жарким климатом — иногда до 1,5 кг. Затем ежесуточные потери веса уменьшаются.
В дальнейшем чувство голода ослабевает.
Аппетит пропадает, иногда человек даже испытывает некоторую бодрость. Язык нередко покрывается белесым налетом, при вдохе во рту может ощущаться слабый запах ацетона.
Слюноотделение не повышается даже при виде пищи. Могут наблюдаться плохой сон, продолжительные головные боли, повышенная раздражительность При длительном голодании человек впадает в апатию, вялость, сонливость.
И все же голод как причина гибели человека в практике аварийных ситуаций встречается крайне редко. Происходит это не оттого, что люди, попавшие в беду, не голодают.
Нет, голод в этих случаях не редкость. Он был, есть и всегда будет вечным спутником аварийной ситуации. Просто потерпевшие редко погибают именно от голода. Голод тем и страшен, что усиливает поражающее действие прочих неблагоприятных факторов. Он подтачивает силы человека изнутри, после чего на того наваливается сонм других, не менее опасных, чем голод, недугов, которые и довершают дело…
Голодный человек замерзает в несколько раз быстрее, чем сытый. Он чаше заболевает и тяжелее переносит течение болезни. При длительном голодании замедляются реакции, ослабевает умственная деятельность. Резко падает работоспособность.
Поэтому при отсутствии запасов продуктов, при невозможности обеспечиться ими за счет охоты, рыбалки, сбора дикорастущих съедобных растений следует придерживаться пассивной тактики выживания, то есть ожидать помощи в непосредственной близости от места аварии. В целях экономии энергоресурсов надо стараться без крайней нужды не покидать убежище, больше лежать, спать, всякую активную деятельность — работы внутри лагеря, переход и тому подобное — свести к минимуму, выполнять только самую необходимую работу. Дежурства — а в обязанности дежурного входят заготовка дров, поддержание огня, ремонт убежища, наблюдение за местностью, добыча воды — следует вести поочередно, разбивая дневное и ночное время на короткие, по одному-два часа, вахты. Освобождать от несения дежурств допустимо только раненых, больных и малолетних детей.
Все прочие участники аварийной группы должны привлекаться к несению вахт в обязательном порядке. При большом количестве людей можно назначать по два дежурных одновременно. Подобный порядок необходим в первую очередь для предупреждения вспышек апатии, уныния, пессимистических настроений, которые могут возникнуть в результате длительного пассивного пребывания в убежище.
Конечно, если есть хоть малая возможность обеспечиться продуктами питания на месте, к этому следует приложить все возможные усилия.
Глава 2. Что есть, когда есть нечего
Наконец наступает время обеда. Торопясь, я расстилаю на коленях не первой свежести футболку, предназначенную заменить парадную скатерть. Раскладываю на ней свой суточный продуктовый паек — столовую ложку говяжьей тушенки, третью часть обыкновенной стограммовой плитки шоколада, одну галету, один кусочек сахара. Все. Завтрак, обед и ужин поданы. Приятного аппетита!
Седьмые сутки по просьбе ученых-медиков одного столичного института мы моделируем аварийную ситуацию в условиях открытого моря. Вроде летел самолет — и вдруг, ни с того ни с сего, шлепнулся в море. Только и успели летчики, что перепрыгнуть в надувной спасательный плот да прихватить с собой рюкзачок с аварийным запасом.
Попавшие в беду летчики — это мы. Седьмые сутки мы жуем аварийный паек, «смоченный» полулитром подогретой воды, и участвуем в многочасовых изматывающих физиологических и психологических обследованиях. Причем происходит все это не в благоустроенных лабораториях, а на махоньких спасательных плотах посреди бурного Каспийского моря.
Почти две недели мы не видели берега.
Иногда мне кажется, что мы уже не моделируем аварию, а самым натуральным образом бедствуем. Место своего нахождении знаем приблизительно, связи с Большой землей не имеем. Случись что — помощи ждать неоткуда. Еше бы добавить, для лучшей натуральности, пару-тройку погибших от истощения — и картина «Плот «Медуза» в чистом виде! Только тех бедняг с «Медузы» медики и психологи анализами да тестами по два раза в день не терзали. Так что кое в чем они находились в лучшем, чем мы, положении.
Ладно, хватит рассуждать, пора приступать к трапезе.
Ем молча, прислушиваясь к уже почти забытым ощущениям. Оказывается, это огромное удовольствие — жевать, двигать челюстями, разматывать, растирать кусочки пищи, ощущая ее вкус. Как мог я раньше торопливо заглатывать завтраки и обеды, спеша выйти из-за стола? Безумен! Чего я лишат себя!
Я отламываю уголок от галеты, с минуту рассматриваю его, как уникальное и в высшей степени совершенное произведение искусства, и отправляю в рот. Поразительно, какие сложные вкусовые гаммы рождает этот махонький кусочек! Я наслаждаюсь им, зажмуриваю глаза, мну его языком, до бесконечности оттягивая печальный момент исчезновения галеты в пищеводе.
Я научился ценить еду. Любой кусочек, который еше недавно я, не задумываясь, отправлял в мусорное ведро, сейчас был бы обсосан и обласкан, как лучшее блюдо со стола французских гурманов!
Я дожевываю свою пайку, и чем меньше остается еды, тем дольше я ее ем, тем длиннее паузы отдыха между порциями. Но всему приходит конец, кроме разве аппетита. Заключительная четвертинка сахара отправляется в последний путь по моему организму.
Сахар будет усвоен весь, до последней молекулы. Даже «шлаки» будут тщательно переработаны и утилизованы. Организм, осознав что на своего неразумного хозяина рассчитывать не приходится, переключился на сверхэкономный режим. Никаких отходов. Совершенно! Надеюсь, читатель меня понимает.
Последние часы десятисуточного эксперимента мы провели на случайно встретившемся в море судне, доставившем нас в город Астрахань на клинические обследования. Они оказались самыми трудными…
Матросы, рассмотрев нас повнимательней, всплеснули руками и потащили из «заначек» съестные припасы. Они ловили нас в полутемных коридорах, поджидали на палубах, притискивали к фальшбортам и совали в руки продукты, от одного вида которых мы истекали слюной, как бездомные псы, попавшие на полковую кухню. Мы отказывались, мы лепетали что-то невнятное про чистоту эксперимента, про силу научных идей, а потом долго «волчьими» глазами провожали удаляющийся кусок мяса или булки.
Ночью мы ожесточенно пережевывали воздух, сглатывали обильную слюну и часто дергали руками, в которых были зажаты воображаемые ложки. Разгадка таких странных телодвижений была проста — на камбузе варился борщ! Своим по-звериному обострившимся чутьем мы слышали этот запах, несмотря на сильный встречный ветер, приличную скорость судна и неблизкое расстояние до камбуза!
Случайно забредший на верхнюю палубу матрос при виде этой вобщем-то комичной картины — несколько одинаково чавкающих, глотающих и дергающихся человек — сдавленно вскрикнул и опрометью бросился в трюм. Через несколько минут он вернулся с огромным рыбьим балыком под мышкой.
Он шмыгал носом и просил нас съесть хоть ломтик, так как после того, что он увидел, ему кусок в горло не полезет, а заступать на вахту голодным он не может. Он просил пожалеть его, но мы были непреклонны. Нам оставалось голодать всего двенадцать часов…
В итоге каждый из нас за десять дней голодовки похудел на 8—12 кг. Увы, голодание в условиях открытого моря мало напоминает домашнее лечебное голодание. Достаточно заглянуть в дневники, чтобы убедиться в этом.
«Постоянно чувствую свой желудок, какой он маленький, сморщенный, холодный» — так на седьмой день эксперимента написал один из участников плавания.
И был в нашей практике еще один голод, не запланированный, а самый что ни на есть аварийный.
Это случилось на Apaле. Во время плавания у нас сгнили продукты. Жара и влажность, далеко превысившая сто процентов, — идеальные условия для бурного протекания гнилостных процессов. Каждый день мы выбрасывали дурно пахнущие, расцвеченные пленкой плесени крупы, макароны, хлеб, сахар.
И каждый день на треть, а иногда и вдвое урезали пайки.
Наконец наступил день, когда выбрасывать стало нечего: хороших продуктов не осталось. Все бы ничего, но было неизвестно, сколько еще продлятся наши приключения — день, неделю или месяц. Ситуация сложилась удивительная. Мы сидели на необитаемом острове, прижатые к берегу сильным навальным ветром и волной. В конце двадцатого века мы умудрились попасть в положение Робинзонов. Только, в отличие от острова Робинзона Крузо, наш щедростью не отличатся — ни воды, ни пищи, ни тем более Пятницы на нем отыскать было невозможно.
Мы голодали день, два, а потом, вынужденно подавив в себе чувство брезгливости, стали есть то, что, считали, есть невозможно, — плесневелые хлопья «Геркулес». Да нет, пожалуй, уже не «Геркулес», а саму плесень в чистом виде. Потом очередь дошла до вымокшей в морской воде муки. Горечь ее уже не смущала, потому что пресной воды у нас также не осталось, и варили мы продукты в морской. Опускали кастрюлю за борт, ставили на огонь, сыпали туда муку, добавляли граммов сто тушенки. В меню это блюдо так и называлось: «Мучная болтанка на морской воде».
Конечно, подобное варево и на запах, и на вкус было более чем отвратительным, но деваться некуда. Как говорится, голод — не тетка.
Тогда мы впервые поняли, что чувства брезгливости не существует, просто есть разные степени голода. То, от чего сытый человек воротит нос, голодный, поморщившись, съест, а очень голодный — умнет за обе щеки и попросит добавки. Что, кстати, мы и делали. Я не преувеличиваю. Если бы меня в пик голода поставили возле бака с пищевыми отходами — да-да, того самого, что устанавливают во дворах, — признаюсь, я бы наплевал на этикет, на чувство стыда и даже на прирожденную брезгливость и, проведя ревизию, отыскал бы себе продукты на полноценный обед. Потому что я теперь знаю: плохих продуктов не бывает, есть разные степени голода…
В прочих морских и сухопутных путешествиях наши желудки страдали меньше. Но все же страдали. Не однажды нам приходилось прокалывать дополнительные дырочки в поясных ремнях.
Например, во время велоперехода через среднеазиатские пустыни мы просто вынуждены были сесть на жесточайшую диету. Вода, которой приходилось загружать по 40–65 л на каждый велосипед, «съела» изрядный кусок продуктового рациона. Тут уж не до разносолов. Обходились обыкновенными пакетными супами, усиленными парой пятидесятиграммовых сухарей. Сбрасывали в день чуть не по килограмму веса. Да и в зимних походах, надо сказать, не переедали. А уж про морские, когда наваливается морская болезнь, и говорить не приходится. Так что ощущение «пупка, соприкасающегося с позвоночником», нам знакомо не понаслышке.
И все же это был не аварийный голод. Мы знали, на что шли. Заранее настраивались на длительное недоедание. И еще мы знали, что через неделю (в крайнем случае через две) мы непременно доберемся до обильного стола и быстро компенсируем утраченные килограммы.
Человек, попавший в натуральную аварийную ситуацию, знать этого не может, и поэтому для него голод — гораздо более серьезное испытание, чем для нас. По той же причине нельзя сравнивать сорокадневные лечебные голодания с трех-пятидневными аварийными. Это разные голодания, и действие их на организм человека совершенно различно.
Чувство голода в той или иной степени сопровождает любую аварийную ситуацию.
Избежать его или хотя бы приглушить можно, либо обеспечившись питанием на месте, либо правильно распорядившись имеющимся продовольствием.
Уже в первые часы аварии необходимо собрать все продукты, в том числе и случайно «завалявшиеся» в карманах, в одно место и тщательно рассортировать. При этом необходимо учитывать вид продукта, его состояние на момент аварии, качество упаковки, срок годности и т. п.
Дольше всего сохраняются консервы, поэтому употреблять их следует в самую последнюю очередь. Но и здесь есть свои нюансы.
Например, согласно официальным нормам, свиная и говяжья тушенка может храниться годами, сгущенное молоко с сахаром, какао и кофе — шесть и более месяцев. А вот срок годности большинства рыбных консервов значительно меньше. Ссылаясь на санитарные нормы, призываю просроченные консервы в пищу не использовать. Но настаивать не могу. Потому что считаю эту «несъедобность» чуточку преувеличенной. Самому приходилось есть тушенку и сгущенку с десятилетним сроком хранения. А мои знакомые, работавшие на Крайнем Севере, за милую душу употребляли тушенку из американской, времен последней войны, помощи, списанную из стратегических хранилищ. Но настоятельно советую не есть просроченные консервы в сыром виде, а лишь после проваривания, не скрести стенки банок, не хранить продукты в тех же «жестянках», где они находились до того, а лучше вообще не хранить и очень тщательно осматривать сами банки и их содержимое, прежде чем приступить к трапезе.
Опознать банку, не имеющую надписей, а также установить дату изготовления консервов можно по шифру, состоящему из буквы и нескольких (не более четырех) цифр, выбитых на крышке банки. Буквы обозначают:
К — консервный завод.
М — завод мясо-молочной промышленности.
Р — рыбокомбинат.
Последняя цифра обозначает год, в котором изготовлены консервы. Предыдущая цифра — постоянный номер завода-изготовителя. На другой крышке выштампованы знаки, в число которых входит буква, обозначающая месяц изготовления: А — январь, Б — февраль и так далее до декабря, исключая букву З . Если шифр располагается в две строки, то первая строка всегда обозначает номер завода и год выпуска.
Кроме того, сгущенное молоко от тушенки отличается меньшей высотой банки, а рыбные консервы упаковываются чаще всего в плоские банки.
Рассортированные консервы необходимо тщательно осмотреть. Если есть подозрение на то, что банка негерметична, ее надо на 5–7 мин погрузить в воду, нагретую до 70–80 °C.
Если покажутся пузырьки воздуха, значит, консервы в пищу не годятся.
Опасны банки, имеющие вздутые, выпирающие крышки — так называемый бомбаж.
Правда, вздутие может быть вызвано не накоплением газов, выделенных вредными микроорганизмами: оно может образоваться в результате деформации стенок банки — сжатия, сминания и т. п., или замораживания консервов, например, в зимнем походе. Физический бомбаж угрозы для здоровья не представляет.
Можно также проверить качество консервов, опустив банку в пресную воду. В связи с тем, что продукты консервируются без доступа воздуха, банки, погруженные в воду, тонут. Если банка всплывает, значит, в ней присутствуют посторонние газы. На консервы в стеклянной упаковке это правило не распространяется.
Вообще в оценке качества продуктов лучше перестраховаться. В аварийной ситуации без достаточного количества медикаментов помочь отравившемуся человеку бывает крайне затруднительно. Поэтому, если качество продукта вызывает сомнение, лучше этим продуктом пожертвовать. В конце концов, одна-две банки консервов «погоды не делают»!
Особенно это относится к аварии в пустыне или море. Любое отравление в условиях безводья стократ опасней, так как вызывает (рвотой и расстройством кишечника) резкое повышение потерь воды организмом, восполнить которые бывает невозможно.
Не являются признаком порчи консервов следующие довольно часто встречающиеся признаки: вытекание соуса при вскрывании, синевато-коричневые пятна сернистого олова (обычно на мясных и рыбных консервах) на внутренней поверхности банки, темный налет на обратной стороне крышки и на венчике горла стеклянной банки, мелкие черные частицы — кусочки сернистого железа в овощных консервах, потемнение в результате окисления верхнего слоя овощных и фруктовых консервов, белые кристаллы лактозы и сахарозы и плотные белково-углеводные коричневые сгустки в сгущенном молоке.
Любые вскрытые консервы надо использовать сразу, особенно в летний период времени. Нельзя долго хранить вареное и жареное мясо, вареные колбасы и другие мясные изделия (сардельки, сосиски, фарш и т. п.), молочные изделия, рыбу и другие скоропортящиеся продукты.
Испортившееся мясо имеет темный или зеленоватый, особенно в месте разреза, цвет, жир мажется, поверхность покрыта слизью. Если вдавить в него палец, то получившаяся ямка выравнивается медленно и не до конца. Испортившееся мясо имеет кислый, затхлый, неприятный запах. В сомнительных случаях можно воткнуть в мясо нагретый в кипятке нож и по запаху определить свежесть.
Колбаса, если она испортилась, покрывается слизью, из-под складок и мест, где колбаса перевязана веревкой, исходит гнилостный запах, цвет фарша в этих местах сероватый.
У испортившейся рыбы чешуя покрывается слизью, становится грязной на вид и легко отделяется от мяса. Жабры покрываются слизью, приобретают серый цвет. Глаза западают, мутнеют. Брюшко вздувается. Мякоть легко отделяется от костей и особенно от позвоночника.
Заплесневелый хлеб имеет зеленоватый оттенок, пахнет кислым. Если гниль проникла неглубоко, ее надо срезать, а хлеб подсушить.
Хранить продукты желательно в безопасном, защищенном от осадков и прямой солнечной радиации сухом месте. Например, сложить в рюкзак и подвязать к стволу дерева на высоте одного-двух метров. Кроме всего прочего, это защитит продукты от уничтожения мышами и другими наземными грызунами. В группе необходимо назначить ответственного за сохранность и распределение продуктов. Оставлять продовольственный запас без внимания нежелательно.
Раз в день, а в жаркую погоду чаще, продукты необходимо внимательно осматривать, испортившиеся куски удалять. У мяса необходимо отрезать не только испортившиеся куски, но и прилежащие к нему ткани, а остаток мяса желательно промывать в слабом растворе марганцовки. Нельзя хранить различные по составу продукты в одной упаковке.
Нельзя сминать и укладывать тяжелые поверх хрупких. Стеклянные банки необходимо завернуть в бумагу, кусок ткани, кору дерева и т. п. защитный материал.
Начинающие портиться или вызывающие сомнение продукты сьедаются в первую очередь, хорошие — оставляются на потом.
Зимой мясные продукты и рыбу для дольнейшего их сохранения можно замораживать или закапывать в снег. В теплое время года — опускать в проточные ручьи, родники, реки, предварительно уложив в полиэтиленовый мешок или банку и привязав к катышку, крепко воткнутому в берег.
Кроме того, мясо и рыбу для увеличения срока хранения можно коптить, сушить, солить и т. п., но об этом я расскажу чуть позже.
Хлебобулочные изделия при невозможности долго хранить надо высушить, например, разложив или развесив на нитках на солнечном продуваемом ветром месте. Сухари за счет обезвоживания сохраняются гораздо дольше.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 114; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!