МАЛЕНЬКИЙ ЗАГОВОР СРАЗУ ЖЕ ЛОПАЕТСЯ
‑ Что тут смешного? ‑ угрожающе заорал попугай, как только профессор Ив показался на поляне перед домом. ‑ Что тут смешного? ‑ повторил он с невыразимым удивлением.
Маленький терьер не поднялся. Он, как бы извиняясь, помахал обрубком хвоста, похожим на задранную вверх запятую. Терьер был занят ‑ он лежал, жмурясь от удовольствия, а старая обезьянка, уложив его голову себе на колени, сосредоточенно искала у него блох. Блох у него не было, но ему нравилось, когда крючковатые чёрные пальцы нежно теребили и почёсывали шёрстку на голове.
‑ Никого, кажется, нет? ‑ оглядываясь по сторонам, пробормотал Ив.
‑ Давай соврём! ‑ вкрадчиво, жульническим голосом предложил попугай.
‑ Всё притворяешься, старый хулиган. Всё ты отлично понимаешь!
‑ Три часа половина двенадцатого, что тут смешного?
Профессор машинально посмотрел на часы. Они показывали десять минут четвёртого. Он оглянулся, услышав лёгкий вздох. Олень с ветвистыми рогами в позе терпеливого ожидания стоял прямо у него за плечом на ступеньках террасы.
‑ Милый, у меня ничего нет для тебя, ‑ с сожалением сказал Ив. ‑ Впрочем… Ах, да!.. ‑ Он нажал телефонную клавишу аппаратика, стоявшего посреди стола. Тотчас механический голос, очень напоминавший, впрочем, голос Непомника, заговорил: «Мы ушли осматривать Башню, просьба подождать. Если запоздаем, солёная лепёшка для оленя в отделении «О»! Одну штуку, не раньше трёх часов…» Он отпустил клавишу, и голос замолчал.
|
|
|
Олень поднялся на последнюю ступеньку, подошёл к металлическому белому шкафу, вделанному в стену, и понюхал дверцу с надписью «О».
Неторопливо дожевав солёную лепёшку, олень слизывал крошки с ладони Ива, когда за кустами послышались голоса гостей, возвращавшихся после осмотра откопанной Башни.
После нескольких торжественных и церемонных приветствий, как и положено коллегам по работе, которые знакомы много лет, но видятся друг с другом очень редко (не считая, конечно, совместных заседаний по стереовизору), все расселись на террасе за столом, попивая лимонад и заедая его орехами и бананами.
‑ Какие прекрасные маленькие бананы! Откуда это? ‑ восхитился Ив, слегка вздрогнув в тот момент, когда подкравшаяся мартышка стащила у него из‑под руки тот самый маленький банан, который он собирался очистить.
‑ Это подарок! ‑ Непомник сделал приветливый жест рукой в сторону Сью‑Сиу.
Тот так и расцвёл мелкими улыбочками, выражавшими одновременно смущение чрезмерной скромности и простодушное самодовольство:
‑ О‑о, это совершенно случайно! Знаете, я по дороге залетел на часок‑другой к приятелю в Гонолулу. Он всегда припасает мне этих маленьких бананчиков. Очень полезные, знаете ли. В моём возрасте… ‑ он глубоко и искренне вздохнул, ‑ приходится следить за диетой. Очень рад, если вам они тоже по вкусу.
|
|
|
‑ Просто смешно вам говорить о возрасте! ‑ желая сделать ему приятное, подал реплику Непомник.
Все знали маленькую слабость Сью‑Сиу. Он при каждом удобном случае давал понять, что ему. вот‑вот исполнится 176 лет, хотя на самом деле и 150 не было.
‑ Не жалуюсь, не жалуюсь! Лет семьдесят… семьдесят пять назад… когда мне… в общем, действительно я чувствовал себя похуже!..
Финстер высоко поднял запотевший от льда бокал с лимонадом и с суровой торжественностью произнёс тост.
‑ Я пользуюсь случаем ещё раз во всеуслышание принести глубокую благодарность нашем у другу, Главному Механику, руководителю раскопок, за его сообщение об открытии Башни. Все сомнения теперь отпали, и ещё одна легенда получила научное подтверждение. Отпали все легковесные антинаучные гипотезы некоторых моих коллег… ‑ он улыбнулся и с изысканной вежливостью сделал два полупоклона в сторону Ива и Сью‑Сиу, ‑ не по Центрам Связи «Земля ‑ Космос», но коллег по археологии! Коллег, в своих работах XVII, XVIII, XIX и даже XXI веков легковесно продолжавших утверждать, что легенды, мифы, предания и так далее могут не иметь под собой никакой почвы, кроме произвольной выдумки! И вот, пожалуйста! Высота Башни, количество этажей, подземная тюрьма под кордегардией, изолированные покои этого Скорлупи, каменная ниша его алькова, камин и, главное, железная цепь с ошейником ‑ всё неоспоримо свидетельствует, что неведомые и, вероятно, многочисленные авторы легенды и, во всяком случае, некоторые из них всё это видели своими глазами!
|
|
|
‑ И ещё изумрудная птичка! ‑ увлечённо подсказал Фрукти.
‑ Да! И… та есть нет! ‑ быстро поправился Финстер. ‑ Птичку мы оставим в покое. Прошу извинить, мне по дороге сюда уже довелось услышать от одного из моих спутников, что я выгляжу как именинник! Действительно, для меня и моей гипотезы сегодня радостный день… К тому же я просто рад. Я бы назвал это приподнятым настроением. Видите ли, когда учёный обнаруживает под микроскопом какой‑нибудь зловредный вирус, он не может испытывать к нему чувства злобы, не правда ли? Это было бы просто смешно! И вот, представьте себе, я сотни раз читал на пергаменте рукописных списков, в учёных работах и сам бесстрастно, среди множества других, писал это имя: Карло Карлони деи‑Скорлупи. Пустой звук! Обозначение бактерии или вируса… О, чёрт побери, почему же сегодня я испытал к нему вполне определённо выраженное чувство ненависти! Какая нелепость: мне безумно хотелось его придавить… Изумительные бананы! ‑ круто оборвал себя Финстер и непринуждённо откусил большой кусок банана прямо с кожурой и слегка подавился.
|
|
|
Чтоб смазать возникшую неловкость, поспешил заговорить Ив:
‑ Вероятно, найдутся люди, которым покажется нелепым, что на какой‑то небольшой планете, которую ожидает… Ну то, что нас ожидает, известно всем. А кто‑то продолжает заниматься раскопками тысячелетней давности? Я‑то не нахожу в этом ничего смешного!
‑ Прошу прощения! ‑ своим густым голосом вдруг вмешался Механик. ‑ По‑моему, это как раз и здорово. Срок? Да чёрт с ним, со Сроком! Всегда и всему в конце концов бывает срок. Но пока он не наступил, мы, люди, будем стоять на своём месте и делать каждый своё дело. И будем до конца!
‑ Прекрасно выражено! ‑ горячо воскликнул Сью‑Сиу. ‑ Знаете, на том, может быть, и всегда стояла, и сейчас держится Земля людей!
Тем временем Финстер уже взял себя в руки. Одобрительно кивая, методично очистил от шкурки банан, придирчиво оглядел его со всех сторон и, убедившись, что всё в порядке, не обратил никакого внимания на чёрную лапку, которая спокойно вынула банан у него из руки и утащила под стол.
‑ Да, Лали! ‑ вдруг наморщив лоб от смутного беспокойства, тихо спросил Ив. ‑ Ты ведь тоже была там со всеми? Что ты всё как‑то молчишь?
‑ Да? ‑ необыкновенно удивилась, но слегка покраснела Лали. ‑ Я и не заметила. Разве я всё молчу?
‑ Да, да! ‑ сочувственно закивал Сью‑Сиу. ‑ Довольно молчаливая девочка. Я обратил внимание. Девочка, а такая… всё молчит! Прелестная, но уж очень, такая, знаете ли, уж очень неразговорчивая девочка!
‑ Для меня это новость. Тебе было скучно, Лали?
‑ Я бы не сказала, там много поучительного… Знаешь, такие камни… Они шершавые…
Вмешался Механик:
‑ Э‑э, профессор! Что может быть интересного у нас для молоденькой девушки? ‑ Он захохотал своим простецким смехом. ‑ Действительно, голые камни да ржавое железо… копоть… разве только парочка скелетиков несколько оживляют вид!
‑ Я там чуть не подох со скуки, ‑ скроил сонливую физиономию Фрукти. ‑ Не пойму, чего это там люди находят!
‑ Археология! Раскопки! Это занятие, конечно, только для специалистов! Узких специалистов!
Ив ласково улыбнулся Лали:
‑ Знаешь, это не беда, если ты и поскучала немного. Твоя мама так беспокоилась, когда узнала, что ты без неё поехала с нашими гостями.
‑ Наши гости просто замечательны! ‑ растроганно проговорила Лали. ‑ А вы, профессор Сью‑Сиу, вы… просто настоящий рыцарь!
Ив с величайшим удивлением наблюдал за тем, что произошло дальше.
Старый руководитель Центра Связи «Джомолунгма», сияя множеством мелких улыбочек, поднялся со своего места, обошёл вокруг стола и остановился около Лали. Тщательно пригладил согнутым пальцем пёрышки своих реденьких усиков и, низко нагнувшись, церемонно поцеловал ей руку. От неожиданности она не удержалась и по‑детски хихикнула, прикусив губу. Потом встала и сделала ответный реверанс в стиле придворной дамы XIII века, что довольно забавно выглядело при её мальчишечьей рубашонке с короткими рукавами и мятых брючонках.
Разом схлынула вся напряжённость, какая обычно возникает в обществе, где всё что‑то знают и дружно стараются не проговориться.
Всем стало легко и весело.
‑ Это в благодарность. За прекрасный комплимент. Особенно драгоценный в устах такой немногословной дамы! ‑ любезно объявил во всеуслышание Сью‑Сиу.
‑ Однако, ‑ шутливо воскликнул Финстер, ‑ должен вам напомнить, что комплимент отчасти мог бы показаться и двусмысленным. Конечно, не в устах Лали. Кто поближе знаком с рыцарями…
‑ Вы просто шутите! ‑ перебила его Лали. ‑ Я знаю прекрасно, какими драчливыми и чванливыми бывали на самом деле люди, называвшиеся рыцарями. Но я, конечно, имела в виду такого рыцаря, как… как полагается… ну, в какой‑нибудь сказке или…
‑ А я чуть было не испугался! ‑ весь сияя, шутил Сью‑Сиу. ‑ Значит, вы меня причисляете?.. Собственно, к какому разряду рыцарей вы меня причисляете, если вам не трудно уточнить?
Это было крайне неосторожно сказано, но, когда профессор Ив спохватился, было уже поздно.
Лали выпрямилась, лёгким и плавным взмахом кисти руки точно смахнула что‑то стоявшее перед глазами и, медленно роняя слова, заговорила певучим, негромким, как будто отрешённым голоском.
Никто не обратил внимания на то, с какой быстротой возникли в воздухе, над головой Лали, три мерцающие, будто пульсирующие, полусферы. Прозрачное облачко розовых крошечных бабочек метнулось от Лали к полусферам и стало невидимым, а профессор Ив, уже приподнявшийся со стула и открывший рот, чтоб предупредить и остановить Лали, тихо опустился на место и с необыкновенной ясностью вспомнил когда‑то давным‑давно им виденные длинные листья аира над водой, увидел ярко‑зелёного лягушонка на большом листе кувшинки, и его не очень удивило, что этот лягушонок так хорошо разговаривает, и слова все ему уже знакомы, и он очень рад их услышать. Он продолжал слышать, что говорит Лали, но в долгих промежутках между двух медлительно растягиваемых ею слов он продолжал видеть или знать то, о чём она думала.
Слава только помогали, направляли, поддерживали то, что возникало в его мозгу, как это бывает в минуты необычно яркого и свежего воспоминания. Он откуда‑то знал, он был на заросшем аиром берегу тихой речки. Потом он ясно ощутил лёгкое отвращение от прикосновения скользких и холодных лапок лягушонка… Кольнуло сердце смешливая жалость: лягушонок был ничтожно маленький и так доверчиво карабкался человеку на руку…
Девочка говорила, румянец выступил у неё на щеках, губы вздрагивали в несмелой улыбке, глаза, точно вспышкой, широко раскрывались: так в темноте пугаются сами дети, рассказывая другим про страшное.
‑ …Ну что ему было делать?.. Он был в отчаянии… Но ведь он дал обещание?.. И зелёный лягушонок сидел, доверчиво смотрел своими выпученными глазёнками ему в глаза. Ждал и надеялся… И царевич, наверное, заплакал от стыда и досады, но он твёрдо верил, что клятвы надо выполнять, и сдержал слово: взял лягушонка в жёны, и тогда‑то вот она и превратилась в прекрасную принцессу… ‑ Лали, улыбаясь, сморгнула с ресниц слезинки. ‑ Вот как настоящий рыцарь держит слово! ‑ Она улыбнулась и вдруг опомнилась.
Лали растерянно обвела взглядом всех сидевших за столом, губы скривились в плаксивой гримасе, и она захныкала, хлюпая мокрым носом.
‑ У‑у‑у!.. Так я и знала… Вы опять всё видели? Я не хотела…
Все заговорщики, поклявшиеся молчать про случившееся в Башне, молчали, смущённые и подавленные.
‑ Ну, ну… ‑ растерянно попробовал успокоить её Ив. ‑ Это было не так уж страшно… то есть немножко… Конечно, вероятно, все обратили внимание на лягушонка?..
Наступила тягостная пауза. Все молчали, как воды в рот набрали. Наконец, Сью‑Сиу уклончиво, как‑то неопределённо пожимая плечами, весьма фальшиво удивился вслух:
‑ Лягушонок?.. Вы имеете в виду лягушку небольшого размера?.. Ах, вот оно о чём речь!.. Не знаю, как другие… (Другие всё молчали, дожидаясь, как он выпутается сам.) Что касается лично меня… пожалуй, нечто вроде такого существа как будто я припоминаю.
‑ Пучеглазый чертёнок! ‑ прорвался Фрукти. ‑ Ну, хитрый. Чего он, дурак, боялся в руки его взять, я лягушек не боюсь!
‑ Сказка была… гм, воспроизведена вполне к месту. Я знаю примерно семьдесят два варианта этой сказки. Но неправда ли, удивительно реально было ощущение скользкой шкурки и этих маленьких лапок на ладони?.. ‑ Финстер вдруг высоко поднял брови и полуобернулся, точно прислушиваясь с удивлением к тому, что сам только что проговорил.
‑ Э‑э, что там лапки! ‑ прорвался Лохматый. ‑ У меня прямо‑таки сердце стиснуло от страха, когда этот парень заколебался и чуть было не струсил… Здорово всё обошлось!
Сью‑Сиу мечтательно прошептал:
‑ А какая прелестная волшебная музыка зазвучала, когда шкурка поползла с лягушонка и он стал обращаться в царевну!
‑ Разве там была музыка? ‑ удивился Фрукти. ‑ Просто он так и просиял, а те идиоты, его братья, совсем обалдели и размякли с досады.
‑ Я так и знал, ‑ с горестной покорностью произнёс Ив. ‑ Успокойся, Лали, милая, это была маленькая случайность, и всё уже прошло…
Лали только и ждала, чтоб её пожалели, начали успокаивать, и тут же заревела во весь голос.
‑ Да‑а!.. ‑ в перерывах между всхлипыванием вскрикивала Лали. ‑ Ничего не случайность… Разнуздалась!..
‑ Давай соврём! ‑ залихватски предложил попугай и вдруг завопил угрожающим тоном: ‑ Что тут смешного? Что тут смешного? ‑ ухватил клювом свою миску и застучал ею об полку, совсем как распоясавшийся пьяница в трактире.
Непомник вскочил с места, чтоб унять дебошира, а терьер бросился помогать ему водворить тишину, отчаянно лая на попугая.
Среди общего гвалта Лали стала успокаиваться и только изредка горько всхлипывала, вытирая мокрые щёки об коротенькие рукава своей рубашки.
Когда собачонка наконец успокоилась, а попугай временно смирился с мыслью, что ему и на этот раз не удастся получить ответа на роковой вопрос «Что тут смешного?», профессор Ив сокрушённо, сам, видимо, страдая, покачал головой с безнадёжным упрёком:
‑ Ах, Лали, Лали! Ты ведь дала честное слово маме, что это не повторится!
‑ Ничего я ей не давала. Я тебе дала слово, это хуже, и вот всё равно распустилась и перестала следить за собой. Я не хотела, честное слово. И я хотела от тебя скрыть, раз уж это случилось, и они все так старались меня выгородить, и так у них, бедных, плохо это получалось, мне их даже жалко стало, такие симпатичные и честные, а врать умеют хуже малыша‑школьника… Ну ладно, не буду реветь. Я честно всё скажу… Я ничего не ожидала и вдруг увидела ‑ ты пойми, какой ужас! ‑ протёртую в камне ложбинку и ошейник, к которому был прикован живой человек, и я почти увидела его, как он лежит, и меня прямо обожгло… такая жалость и тоска… и я всё бы отдала, чтоб хоть несколько слов ему сказать… тысячу лет назад… утешить, чтоб он знал, что всё пройдёт и мы проклянём его ошейник, а его будем любить без имени… и хоть бы руку ему на лоб положить и погладить… и я ещё могла в ту минуту удержаться, но я сама уже не хотела, не хотела удерживаться, я, конечно, вспомнила всю легенду, и я знала, я чувствовала, что они все вокруг меня молчат, и не шевелятся, и, наверное, всё видят… или чувствуют, что я!.. Пожалуйста, вы видите, я сама созналась, так что не бойтесь, говорите всю правду.
‑ Мне можно ничего не объяснять. Я представляю всё, что могло произойти в Башне. Девочка не виновата. Она всегда была… или обладала повышенной способностью передавать свои ощущения другим. Но за последнее время это настолько вышло за рамки, что… её мама полна опасений… И я, конечно, тоже. Боюсь, не слишком ли она перенапрягает свою нервную систему…
‑ Что ты, наоборот, мне последнее время это гораздо легче… Как‑то само собой получается. Мне только есть всегда хочется. Хорошо, что бананы ещё остались!
Никто не обратил внимания на неясно мерцавшие над Лали полусферы. Мало‑помалу они становились всё прозрачнее, пыхнули розоватым облачком и исчезли совсем,
Через несколько минут на террасе уже не осталось ни одного человека. Только попугай тихонько постукивал своей миской. На стук немедленно отозвались две вороны. Они уселись рядышком перед миской. Попугай, горделиво выпятив грудь, топтался боком взад и вперёд, быстро перебирая лапками по жёрдочке, и в роли гостеприимного хозяина лопотал:
‑ Что тут смешного? Пучеглазый чертёнок! ‑ затем разразился тонким Лалиным плачем и панибратски предложил воронам соврать.
Вороны, по обыкновению вежливо уступая друг другу очередь, вытаскивали и расклёвывали кусочки из миски.
Глава 14
СПЯЩИЙ ТЕАТР ПРОСЫПАЕТСЯ
В старом театре понемногу собиралась публика. Довольно странный это был театр ‑ давным‑давно заброшенный, закрытый уже лет сорок тому назад.
Сорок лет он не слышал ни человеческого голоса, ни певучего звука смычка, ни бравурного звона медных тарелок. Подхваченные золотыми шнурами тяжёлые складки гардин за сорок лет ни разу не шелохнулись в неподвижно замершем воздухе.
И публика собиралась довольно странная. Первыми примчались подростки ‑ мальчишки и девчонки в своих дешёвых, помятых ракетах, размалёванных смеющимися рожами и зубастыми пастями крокодилов. Как попало рассовав по местам в гардеробных отсеках на крыше своих чудищ, они медленно спускались в фойе, глазея по сторонам, дурашливо пересмеивались и подталкивали друг друга локтями.
Пожилые, на своих старомодных ракетах, опускались неторопливо, и дамы поправляли причёску, прежде чем выйти на посадочную площадку.
Были даже такие, что приходили пешком и поднимались на скрипучих древних эскалаторах. Эти ещё помнили день последнего представления, когда в последний раз Ромео подвёл свою Джульетту к разноцветным огням рампы, протянув руку убитому Тибальту. И все они ‑ благородный герцог, Меркуцио, воины и няньки, шуты и слуги, ‑ братски схватившись за руки, как цепочка заблудившихся в сумерки испуганных детей, вышли вперёд и отдали глубокий прощальный поклон публике, заполнившей зал. Потом опустился занавес и начали гаснуть огни; музыканты уложили смычки и скрипки в футляры; и публика последнего спектакля молча стала расходиться, унося с собой навсегда затихший страстный полушёпот безумных монологов, неистовые проклятия и крики ненависти, горестные жалобы и блеск южного солнца беспечно звенящей шпагами Вероны ‑ весь восторг, печаль, буйство и мудрость чужих умов и сердец.
В просторном пустынном фойе со стен глядели портреты некогда любимых и знаменитых актёров: застывшей в воздушном полёте совсем юной (пятьдесят лет назад) балерины; хмурого великого дирижёра с львиной гривой; актрисы с прекрасными вдохновенно‑сияющими глазами, в те годы, когда критики и поэты впервые начали её именовать Прекрасной Дамой.
Мальчики и девочки, чьи родители и деды прожили свои жизни около телевизоров и сами родившиеся под сенью стереовизора с программой для трудных и новорождённых, впервые в жизни входили в здание, которое именовалось «театр», в изумлении переглядывались и недоуменно пожимали плечами.
‑ Куда это ты нас приволок? ‑ сварливо бурчал, оглядываясь по сторонам, мальчик, чьё полное имя было Ракетик, а уменьшительное Кетик. ‑ Что это за морды тут наляпаны по стенам этого старого сарая?
‑ Весёлое местечко! Что тут будет? Похороны? Или это просто кладбище мамонтов? ‑ В восторге от собственной остроты Телик так сморщился в беззвучном хохоте, что веснушки, густо рассыпанные но всему его круглому личику, слились в неровные полоски.
‑ Только приземлились, и уже пошла скука! ‑ капризно хныкнула девочка Оффи.
‑ Не будьте ослами! ‑ сурово оборвал их Фрукти. Он‑то и затащил всю компанию в театр и чувствовал себя не очень уверенно. ‑ Погодите хрюкать. Ещё ничего нет. Когда начнётся, тогда можете высказываться.
‑ Ах, нет, мы уже в восторге! ‑ закатила глаза Оффи. ‑ Ты нам так здорово рассказал, что мы даже ничего не поняли, ‑ и насмешливо фыркнула.
‑ Можете заводить свои вонючие ракетки и катиться, откуда приехали! Как будто вас очень уговаривают!
‑ Нет‑нет, Фрукти, мы уж всё тут рассмотрим, от чего ты в восторге. Всё до ниточки. А потом уж посмеёмся вволю. Мама моя! Да тут зачем‑то стулья наставлены! Длиннющими рядами! Тут что? Сидеть надо?
‑ Вот это да! Неужто было время, когда нормальные люди по своей воле тащились сюда поглядеть, как там вот по доскам расхаживают и болтают между собой какие‑то наряженные типы? И это вместо стереовизора, который можно глядеть дома хоть лёжа, хоть вверх ногами и в любой момент пощёлкать переключателем, перескакивая с одной программы на другую!
Оффи, волоча ноги, с кислым видом, вяло тащилась позади всех.
‑ Загадки‑переключалки? Иногда смешно получается, только надоело уже!
‑ Подумать только! Какие‑то предки сюда собирались толпой! И вот сюда они плюхались, каждый в своё креслице? Так и сидели, не вставали целый вечер? Ни прилечь, ни переключить, ни перекусить, ни покувыркаться с соседом? Да я десяти минут тут не высижу!
‑ А ноги класть на спинку кресла тут полагается?
‑ Н‑нет, кажется, нельзя.
‑ Нет? Ну так вот, я задираю повыше! Здорово?
‑ С кем это ты поздоровался, Фруктик?
‑ Так, одни знакомые стариканы. Лалины приятели.
‑ Ух ты, какой носяра, ‑ даже голос потеряв от восхищения, просипел Котик ‑ Это он нарочно себе устроил или правда такой?
‑ Такой и есть. Его даже зовут Розовый Нос, Ага, обалдел. Посмотрел бы, какой он у него делается, когда он разозлится или обрадуется! Ахнешь!
‑ Хочу такой! ‑ мечтательно проскрипел Кетик. ‑ А он может нарочно менять цвет? Ну, всё равно здорово. Дорого б я дал за такой разноцветный нос. Не заскучал бы с таким!
Старые мужчины и седые женщины, встречаясь, переговаривались вполголоса и рассаживались неторопливо, подальше от хихикающих девчонок и мальчишек.
‑ Как это странно, опять оказаться в театре, не правда ли?
‑ Но ведь занавес поднят. Сцена пуста. И не видно никаких приготовлений!
‑ Однако же нас пригласили и обещали, что будет очень интересно!
‑ Вы не знаете, что будут сегодня показывать…. или представлять?
‑ Право, мы сами не знаем, ‑ стараясь не показать своего волнения, отвечала Прекрасная Дама. ‑ Ведь это будет в первый раз в такой большой аудитории.
‑ Я ужасно волнуюсь: а вдруг эта Мачеха не отпустит её из дому? ‑ шепнул, порозовев от волнения, Розовый Нос.
‑ В конце концов, всё так хорошо и как‑то само собой у нас получалось среди своих, а тут столько народу, это может её смутить. Зря мы это задумали… ‑ Бедный Непомник так волновался, что, кажется, не прочь был ещё раз позабыть всё происходящее вокруг него.
Чемпион, не чувствуя ни малейшей уверенности, самоуверенно усмехался:
‑ Знаете, что человек должен себе сказать после того, как его во второй раз сбили с ног в нокдаун? «Ага, дело уже начато, посмотрим, как оно пойдёт дальше!»
‑ Хорошо бы, чтоб Лали взяла для начала что‑нибудь простенькое, чтоб ей было полегче.
‑ Вы знаете, что тут готовится? Об этом столько говорят, но всё по‑разному. Вы можете что‑нибудь объяснить?
‑ Ха! ‑ высокомерно воскликнул Розовый Нос и ожесточённо повторил: ‑ Ха! Ха! Да если мне целый день будут подробно объяснять, что такое халва, во рту у меня сладко не станет. Не знаю, как у вас!
‑ Умоляю вас не раскаляться, вы можете вспыхнуть! ‑ мягко остановила его Прекрасная Дама. ‑ Видите ли, мы все немножко волнуемся. Мы просто пришли к выводу, что совестно нам одним всё это переживать, надо поделиться с другими, пока не поздно, вот и задумали собрать побольше людей.
‑ Да, да, это очень мило, мы все так обрадовались, что откроют старый театр. Но ходят такие забавные слухи, ах, вероятно, просто болтают! Мало ли чего люди ни выдумают! Чуть ли не детские сказки какие‑то! Не обижайтесь только. Мы уверены, конечно, что это только сплетни!..
Тут в разговор впервые мягко вмешался своим невозмутимо спокойным голосом Прат, он сидел в одном ряду с приезжими гостями Сью‑Сиу и Финстером.
‑ Что касается меня, хорошая сказка никогда не кажется мне детской. К сожалению, только взрослые… гм… часто теряют чудесный мир сосуществования мечты, фантазии и реальности, а ведь это и есть сказка. Всё началось со сказки. Вся мировая культура.
‑ Возможно, что это так, ‑ с сомнением сморщился пожилой человек с курчавыми бакенбардами. ‑ Но ведь сегодня это всё‑таки давно отжившее прошлое! Человечество далеко ушло! Высоко вознеслось над своим прошлым, не правда ли?
Сью‑Сиу добродушно закивал:
‑ О, конечно, очень высоко! Однако первый этаж любого здания вовсе не отмершее прошлое для его десятого этажа! Это его основа, без которой он не мог бы сделаться десятым! Не будь первого, остальные попросту рухнули бы, а?
‑ Но всё же нельзя всерьёз отрицать, что сказка это всего‑навсего…
‑ Сказка! ‑ поспешно полностью согласился Финстер. ‑ Я немножко разбираюсь в этом вопросе… так… немножко. И знаете, что я скажу: возьмите самую прекрасную самоновейшую нынешнюю повесть, поскребите её и вы обнаружите в основе сказку. Одну или несколько.
Мечтательно улыбаясь, снова заговорил Прат:
‑ Помните тот день, когда много лет назад навсегда закрывался этот театр, мы сидели в этих же самых креслах и смотрели последний спектакль ‑ «Ромео и Джульетта». Ведь это тоже большая, разыгранная в лицах, старинная сказка о безумии кровавой вражды, сгубившей юную любовь. Разве нет? Тогда ещё мои глаза могли видеть, прекрасно видеть, но я и сейчас вижу вас, наша Прекрасная Дама, до сих пор слышу ваш голос в знаменитых самых последних словах бедной Джульетты!
В зале послышались нетерпеливые аплодисменты. Сцена всё ещё была пуста и полутемна, только узкий голубой луч, вероятно от старой бутафорской луны, падал на кресло с пышной резной спинкой, которое служило некогда троном какому‑нибудь театральному королю.
‑ Чего это они руками выделывают? Ладонями шлёпают? ‑ встрепенулся Кетик, сидевший в очень неудобной позе, только бы повыше задрать ноги. ‑ К чему это они шумят?
‑ Шуметь так шуметь! ‑ воодушевился Телик. ‑ Тут свистеть и ногами топать можно?
Пожилой сосед вежливо к нему обратился:
‑ Ногами? И свистеть? Отчего же, пожалуй, можно.
‑ Неужели? Ну, тогда дураков нет, мы не станем. А вот так, руками в ладоши колотить?
‑ Вот это не разрешается, строго запрещено.
‑ Ага, ребята, взялись все разом! Похлопаем! Минуты три озорные, неистовые аплодисменты перекатывались по залу, и вдруг всё утихло и замерло в изумлении.
‑ Да ведь это же всего‑навсего наша Лалька! ‑ изнемогая в презрительном разочаровании, тончайшим голосёнком пискнула Оффи высоко вздёрнув плечи, да так и осталась сидеть, позабыв их опустить.
Действительно, на сцене появилась Лали в длинном голубом бархатном платье, расшитом золотыми пчёлками. Блестящие золотые локоны скользили у неё по плечам, когда она поворачивала голову направо и налево, удивлённо озираясь по сторонам, видимо не совсем понимая, куда это она попала. В первое мгновение она, кажется, хотела даже попятиться, но маленький кухонный робот самообучающегося класса мягко и настойчиво подталкивал её вперёд.
‑ Куда ты меня тащишь?.. Я же не думала, что тут соберётся столько народу… Ой, вот теперь, когда я нарочно буду стараться, ничего у меня не получится! Я так не умею!
Робби упорно подталкивал её к бутафорскому трону. Растерянно и беспомощно улыбаясь, она подошла к нему и села.
Мальчишки, сидевшие задрав ноги на спинки кресел, на всякий случай загоготали.
Робби, усадив Лали, вытащил из своей кенгуровой сумки большую книгу и, как бы превратившись в удобную подставку‑пюпитр, установил книгу у Лали перед глазами…
‑ Не знаю, ‑ жалобно протянула она. ‑ Вот честное слово, не зна‑аю! Что у меня получится… ‑ и зябко съежив тоненькие плечи, застенчиво улыбнулась и сейчас же, вскинув голову, звонко и радостно воскликнула: ‑ А‑а!.. Ты уже опять тут? ‑ и обвела глазами то, что возникло невысоко, метрах в двух, у неё над головой..
Три одинаковые полушария, точно осветительные приборы, с трёх сторон своими срезами направленные на девочку, возникли и повисли в воздухе. Тихое пчелиное жужжание еле слышалось с их матовых вогнутых внутрь экранов, по которым с неуловимой быстротой сновали исчезающие цветные спиральки и чуть светящиеся точки. На мгновение нечто похожее на розоватое облачко крошечных полупрозрачных бабочек окутало голову и плечи девочки. Оно быстро сошлось в одну точку, как будто неслышно вспыхнуло и погасло, втянутое в мерцающие экраны трёх полусфер. Впрочем, никто не обращал на них внимания.
Тихо сделалось вокруг. Девочка сосредоточенно, медленно перекладывала большие страницы старой книги.
Было странно: в необъятных пространствах неслышно пульсировал Космос, раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая время для тех, кто жил, подчиняясь времени, отсчитывал истекающий Срок превращения маленькой голубой и зелёной планеты в ещё одно безжизненное небесное тело, каким оно было всего несколько миллиардов лет назад. Все помнили об этом, хотя старались не помнить. Но каждый чувствовал в себе этот маятник. Не тот маленький, что начинает тикать в человеке ещё до колыбели и останавливается вместе с сердцем в последний день. Нет, всеобщий, космический, звёздный маятник общей жизни живых, дышащих, радостных, хищных, добрых, ласковых и печальных, счастливых, вероломных, самоотверженных, лживых и прекрасных существ, что населяют все поля, города, леса, степи и горы Земли, неслышно раскачивался во всех сердцах.
А в крошечной, покрытой в этот час вечерней тенью точке земного шара, в большом городе, в одном из тысяч его строений, в ветхом зале сидела на облезлом троне короля Лира девочка, вокруг неё была тишина, и все смотрели на неё, потому что она заговорила, водя пальцем по строчкам громоздкой старой книги. Медленно, почти по складам, она прочитала странную первую фразу:
‑ «Не желаете ли, добрые люди, послушать прекрасную повесть о любви и смерти? Это повесть о Тристане и королеве Изольде, послушайте, как любили они друг друга, к великой радости и к великой печали, как от того и скончались в один и тот же день ‑ он из‑за неё, она из‑за него». ‑ Лали остановилась со вздохом, и именно в этот момент над её головой ожили, и вспыхнули, и зажужжали пчёлки сразу двенадцати полушарий, в которых с неуловимой быстротой понеслись спиральки, цветные точечные огоньки, а в зрительном зале люди тихонько ахнули, шевельнулись, торопливо перевели дыхание и замерли, с каким‑то изумлением и жадным вниманием слушая долгое молчание девочки, точно боясь упустить хоть мгновение струящегося света и тревожной прелести тихой музыки, неудержимо возникавшей в них самих.
Медленно потекла над замершим залом старого театра древняя повесть о бесконечных злоключениях, о доблести и подлом коварстве, о подвигах верности, о горестях и горьком счастье давно умолкших сердец, волной горячей крови стучащих снова, спустя тысячелетия, в бесчисленных вновь рождённых человеческих сердцах.
‑ «Тристан был слишком слаб, чтоб оставаться на Пенмархской скале, и уж много дней лежал в комнате, вдали от берега, плача по Изольде… Наконец ветер окреп и показался долгожданный белый парус.
Другая Изольда подошла к ложу Тристана и сказала ему:
«Друг, Каэрдин возвращается, я вижу его судно в море».
Тристан затрепетал:
«Скажи‑ка, какой на нём парус?» ‑ Потому что белый парус обозначал, что на корабле плывёт его Белокурая Изольда, и это одно его могло исцелить.
Тогда‑то Другая Изольда и отомстила:
«Я хорошо рассмотрела парус. Знай же, что он совсем чёрный!»
Тристан повернулся к стене и сказал:
«Я не могу больше удерживать свою жизнь», ‑ и испустил дух.
И во всём замке заплакали рыцари, товарищи Тристана…»
Длился странный вечер в заброшенном театре. Где‑то во времени раскачивался воображаемый маятник, отсчитывая минуты, часы и месяцы, всё сокращая недолгий остаток Срока маленькой планеты, но в зале уж никто о нём не помнил.
Лали прочитывала несколько фраз и останавливалась, чтобы всё себе ясно представить, как будто старалась справиться с охватившим её удивлением перед открывшейся ей картиной.
«…В раскалённом мареве бесплодной пустыни возникала, покачиваясь, длинная цепь шагающих верблюдов, и жара всё усиливалась, всё медленнее шагали животные, и люди уже отчаялись спасти свои жизни из‑за томившей их жажды и зноя, когда среди пустыни возник перед их глазами прекрасный город, весь из серебра, и, едва они вошли через ворота в его пустынные улицы и базарные площади, как будто только что покинутые пёстрыми толпами людей, на них повеяло нежным ветерком и благоуханным запахом, их глазам представилось множество деревьев, спелых плодов, поющих птиц и чистых потоков…»
И вслед за тем Снежная Королева в вихре снега неслась к своему ледяному дворцу, где замерзали сердца людей…
И снова Гарун‑аль‑Рашид знойной звёздной ночью крался тесными переулками сказочного Багдада на звук лютни и нежного голоса, приводящего, в волнение и звучавшего за запертыми воротами и железными решётками в загадочном и, таинственном саду, наполненном запахом апельсиновых цветов и журчанием фонтанов…
И двое бедных лесорубов, возвращаясь домой, пробирались через густой сосновый бор. Была зимняя ночь, и стоял лютый мороз, на земле и деревьях лежал толстый снежный покров. И когда они приблизились к горному водопаду, то оказалось, что он неподвижно застыл в воздухе. И тут они увидели, как покатилась по небосводу необычайно яркая звезда, и так началась сказка о жестокосердом Звёздном мальчике.
И, едва она подошла к концу, через минуту после того, как Лали перевернула ещё одну страницу большой старой книги, уже покорная замухрышка Золушка смывала копоть со своего печального личика и вдруг становилась ослепительной красавицей, но только до двенадцати часов ночи… И вот под фырканье сестёр и зевки придворных волшебный башмачок как влитой, вскакивал и облегал её маленькую грязную ступню, робко вылезшую из деревянного башмака, набитого соломой, и надменный царедворец, сорвав шляпу с перьями со своего курчавого парика, низко склонился перед чумазой девчонкой, только что копошившейся на коленях у закопчённого очага. Застенчиво просиявшее лицо Золушки как будто стояло в воздухе, и все сердца наполнялись счастьем торжества её невозможной, бесконечно далёкой от всякой возможности, но всё‑таки сбывшейся мечты.
Ребятишки помладше ликовали в простодушном восторге от того, что так опростоволосилась злющая мачеха. Эта живучая, вековечная, как Баба‑Яга, спутница бесчисленных детских жизней на протяжении тысячелетий. Девочки постарше распрямляли согнутые спины, вздёргивали подбородок и очень хорошели. Они были увлечены не меньше мелюзги. Конечно, непохоже это было на то, что видели ребятишки. Сверкающее торжество Золушки светило им не в том, конечно, что Принц ввёл её за руку в парадную дворцовую залу. Нет, ведь это она дала ему силу и волю отряхнуть с себя всю позолоту залы, отбросить весь мусор его придворного и королевского недолговечного величия и, следом за ней, переступить через порог поистине волшебного мира, оставив позади все герцогские мантии и короны, как лоскуты и размалёванные маски ночного карнавала. Одному из всей несметной толпы никчёмных, всеми позабытых принцев и королей ‑ ему дано навсегда остаться Принцем, которого ввела в бессмертную сказку Золушка…
Словом, каждый в зале видел всё по‑своему, и каждому представлялось своё. Но видели все.
Глава 15
МАЧЕХА XXI
Званый вечер с ужином в честь гостей из Центров Связи «Джомолунгма» и «Финстерхорн» подходил к концу.
Робби бесшумно носился вокруг стола, проворно собирал грязные тарелки, на ходу засовывал их, как кенгуру своих детёнышей, в сумку у себя на животе. Исчезал на кухне, мгновенно появлялся оттуда снова и, с быстротой и точностью жонглёра расставив, почти разбросав по чистой тарелке на каждый прибор, уже с неторопливо торжественностью подносил и ставил новое блюдо.
‑ Очень, очень вкусно! До чего удивительно приготовлено! ‑ приятно почмокивая, искренне изумлялся Сью‑Сиу.
‑ Хорошо сказано, ‑ самодовольно отзывался Робби и, едва слышно замурлыкав мазурку, с разгону вылетал опять на кухню.
‑ В самом деле, ваш маленький робот просто чудо! ‑ делая комплимент хозяйке, изысканно‑вежливо добавил Финстер.
Мачеха слегка покраснела от удовольствия:
‑ Очень приятно слышать! Вы знаете, это единственная маленькая роскошь, которую мы себе позволяем ‑ иметь домашнего роботика самого высшего, самообучающегося класса.
‑ Звукоанализатор у него великолепный. В прошлом году он включил водопровод и поднял тревогу по всему городу. Обнаружив в воде едва заметное отклонение от нормы… Примесь свинца, кажется. А вино? Ему считанные секунды требуются, чтоб определить срок выдержки вина, сорт винограда, место и месяц сбора урожая.
‑ Он любит, когда его хвалят, ‑ сказала Лали, облизывая сладкую ложечку.
‑ Лали, воздержись! ‑ Мачеха снисходительно пожала плечами, отчего переливчатые складки побежали по красивой материи её нарядного платья. ‑ Вечно ты фантазируешь. Ты ведь отлично понимаешь, что электронная аппаратура не может любить или не любить.
‑ Она хотела сказать, что он положительно реагирует на сигналы одобрения. Это в пределах его схемы.
‑ Ага‑а… ‑ вяло промямлила Лали, не желая спорить. ‑ Но он до чёртиков любит самообучаться, и тут иногда прямо рот разинешь.
‑ Хорошо сказано! ‑ тихонько донеслось из кухни.
Все прислушались. Едва слышно тренькала весёлая музыка, потом на мгновение донеслось совершенно явственно:
‑ Давай соврём? Что тут смешного? ‑ И снова музыка, заглушаемая шумом струи воды и стуком передвигаемых на плите кастрюль.
Мачеха выпрямилась от удивления. Её тонкие брови взлетели до самой линии прекрасно уложенной причёски на лбу.
‑ Боже мой, что он там болтает? Такого с ним ещё никогда не бывало!
‑ Я же говорю, что это ему нравится, а сегодня весь вечер его расхваливают!
‑ Но откуда эти глупости? Где он наслушался таких слов?
‑ А‑а! Вероятно, это я виноват! Ведь я захватил его с собой в машину, когда ездил за нашими гостями, ‑ припомнил Ив. ‑ Я думал, он может там, пригодиться! А там этот попугай.
‑ Вот именно, попугай! ‑ оживлённо поддержал Финстер и усмехнулся. ‑ Раз он побывал на террасе в доме, откуда мы отправлялись на осмотр Башни, он и попугая слышал, как все мы. Весьма оригинальный попугай, не правда ли?
Всё, вероятно, обошлось бы благополучно, не соверши он при этом непоправимой оплошности. Его последнее «не правда ли?» было обращено, самым дружеским образом, прямо к Лали.
Финстер, смутно почувствовав, что ляпнул что то не из той оперы, с застывшей улыбкой продолжал сидеть, уставясь на Лали.
Мачеха, с бровями, вознёсшимися уже так высоко, что они совсем исчезли под чёлкой причёски, тоже пристально на неё смотрела, а сама Лали покраснела до слёз так, что на неё смотреть было жалко. Всем, кроме Мачехи. И в наступившей неловкой тишине заговорила именно она.
Брови её вернулись на то место, где они и были первоначально нарисованы. Она улыбнулась. Выражение лица сделалось почти шаловливо‑лукавым, и голос её зазвучал удивительно ласково. Если бы змея, уже загипнотизировав кролика, решила бы добавить ещё несколько слов: «Не волнуйся, мой вкусненький, не шевелись, мой сладенький, сейчас я пододвинусь поближе», то сказала бы это она, несомненно, вот таким же сладким голоском:
‑ А я и не знала, дорогая, что ты побывала там, у этого деревенского приятеля нашего дорогого Прата. Так жаль, что ты мне ничего не рассказала. Попугай был, вероятно, очень забавный. Как ты находишь, дорогая?
‑ Попугай ничего… ‑ деревянным голосом проскрипела Лали, чувствуя, что щёки у неё жарко пылают, и вдруг, встряхнув головой, посмотрела прямо в глаза Мачехе: ‑ Попугай попугаем, а мне просто не хотелось рассказывать, потому что я там плохо себя вела. Не следила за собой, вот и распустилась. Много болтала.
‑ Ты и меня заставляешь краснеть перед гостями, Лалинька! Надеюсь, ты не была слишком… назойлива?
‑ Была, ‑ буркнула Лали. ‑ Но я уже попросила извинения.
‑ О, невозможно всё так преувеличивать, ‑ добродушно, хотя и несколько фальшиво воскликнул Сью‑Сиу. ‑ Мы все вместе очень приятно побеседовали, чуточку пофантазировали, и Лали прекрасно составила нам компанию.
‑ Да, да, ‑ академическим тоном взял слово Финстер. ‑ Может быть, слушать меня было скучновато, но я, воспользовавшись случаем, изложил свою точку зрения на некоторые вопросы. Весьма интересно бывает проследить, как какое‑нибудь древнее устное предание по прошествии сотен лет оказывается наконец записанным, а потом снова целыми веками пересказывается из уст в уста и записывается наново и всё время при этом меняется в зависимости от меняющихся вкусов и требований многих поколений слушателей и читателей. И таким вот образом кровожадная, иногда прямо‑таки людоедская историйка в конце концов превращается в прекрасный образец высокой морали, обретает стройность и… Ну, вот… и всё в таком роде, всё было прекрасно, и попугай весьма находчиво вставлял свои реплики в мой скучный доклад.
‑ Очень, очень жаль, что я не слышала. И я очень рада, что Лали не волновалась. Знаете, она такая легко возбудимая, нервная девочка, что я постоянно за неё волнуюсь. А к какому выводу приходят сейчас все Центры Координации? Неужели дата Срока не может измениться… то есть хоть немножко отодвинуться? Неужели ни у кого не возникает сомнений?
‑ Математика, ‑ с усмешкой напомнил Сью‑Сиу, ‑ ужас до чего противная штука, как раз не допускает сомнений. С ней лучше не спорить. Даже дамам! ‑ Он чрезвычайно любезно послал несколько своих улыбочек хозяйке.
В общем, не считая лёгкой заминки с попугаем, вечер прошёл превосходно.
Провожая гостей до самых дверей лифта, хозяйка выразила на прощание надежду, что ещё не один раз они смогут так же мило скоротать вечерок вместе, и даже поделилась своими опасениями, что после сегодняшнего вечера все последующие вечера её жизни будут казаться ей серыми и будничными.
Не уступая ей в любезности, Финстер заверил, что двое скромных учёных никогда не забудут этого вечера, проведённого в обществе прекрасной хозяйки этого счастливого, уютного семейного уголка.
Дверь захлопнулась, лифт промчался три этажа. Финстер схватился за голову и заскрежетал зубами:
‑ Чёртова баба! А я? Проболтался как мальчишка с этим несчастным попугаем.
‑ Да… Да… ‑ сокрушённо вздохнул Сью‑Сиу. ‑ Но не огорчайтесь. Потом вы удивительно ловко перескочили на легенды и прекрасно замяли дело.
‑ Чёрта с два замял! Она так и подскочила от злости, как услышала. Бедной девочке достанется.
‑ Мне больше всего не нравится, что она так быстро заулыбалась и спрятала свою злобу. Не люблю людей, у которых взрыв не разлетается на все стороны, а сжимается внутри. Неприятные люди.
Как раз в эту минуту, едва только закрылись двери за гостями, Мачеха Лали упала навзничь в низкое кресло, уронив руки до пола, и испустила протяжный вздох, вернее сказать стон, потому что слышно его было по всей квартире.
‑ Наконец‑то убрались!
‑ По‑моему, очень приятные люди, ‑ мягко заметил Ив, искоса наблюдая за тем, как Лали бесшумно и поспешно исчезает из комнаты.
‑ Два старых дурака! Сидят, сидят! А я выбиваюсь весь вечер из сил, стараюсь так повернуть разговор, чтоб как‑нибудь не наткнуться на этот позор…
‑ Ты имеешь в виду?..
‑ Конечно, я спасла положение, они так ни о чём и не догадались! Просто в голову им не могло прийти, что в таком доме, как мой, и такой позор. Ты мог бы мне спасибо сказать за то, как я обвела; вокруг пальца этих двух! Но мне‑то чего стоило весь вечер болтать обо всякой чепухе: о галактиках, астероидах и гравитации, только бы речь не зашла о скандальной истории в цирке… или в театре, всё равно. Весь город об этом говорит. У меня сердце падало каждый раз… Думаю: вот‑вот они догадаются, что сидят и ужинают в доме, сидят за одним столом с главной героиней этого постыдного скандала!
‑ Ты имеешь в виду?.. ‑ не теряя надежды отвести разговор от бурных выкриков, водоворотов и нервных выплесков в более спокойное русло разумного обмена мнениями, мирно начал Ив.
‑ Нет, я не имею в виду. Это ты должен иметь в виду, что я больше не в силах терпеть. Я терпелива, да! Но я изнемогаю. Мы опозорены на весь город. Я просто не знаю, как я посмотрю в глаза жене этого Перликанти. А завтра у неё вечер.
‑ Он жулик, ‑ мягко напомнил Ив.
‑ Вот именно, и мы докатились до того, что не можем посмотреть в глаза даже жене жулика! Что ж ты молчишь, я одна должна обо всём говорить?
‑ Просто удобнее высказываться по очереди. В городе действительно многие знают про этот вечер в театре. Многие считают это странным происшествием. Но никто не считает его позорным.
‑ А я говорю, позор! Девчонка выскакивает на сцену и там что‑то изображает, кривляется, представляет на потеху!.. Сказки? Ничего себе детские сказки! Мне говорили, там какие‑то любовные анекдоты про некоего Тритатана с Узольдой! Как это прекрасно! Внучка профессора отплясывает на сцене вместе с какими‑то фокусниками и рыжими клоунами среди дрессированных пони! Ха! Ха! И это не позор! Не затыкай мне рот!.. Почему ты всё время молчишь?
‑ Там не было пони. Не было рыжих клоунов. Была одна Лали, и она читала по книжке.
‑ Откуда ты это можешь знать?
‑ Мне рассказывали люди, достойные доверия, которые там были. Кто? Профессор Финстер и уважаемый Сью‑Сиу. Они остались весьма довольны вечером в театре.
‑ О‑о‑о! Так они там были? И ты молчал? Они всё знали, а я весь вечер спасала положение! Я бледнела от ужаса, что кто‑нибудь проговорится! А они всё знали! Меня же поставили в смешное положение в награду за то, что я всегда думаю о других!
Лали, которая всё слышала из соседней комнаты, с тревогой, стараясь уловить, к чему клонится разговор, приоткрыла дверь, готовясь удрать.
Она услышала стук. Это Мачеха взвилась с кресла с такой стремительностью, что оно упало, стукнувшись спинкой об пол.
Два голоса кричали, перебивая друг друга: один ‑ Мачехин, полный энергии и злости, другой, как ни странно, был голос профессора. Он тоже кричал, но с достоинством, сдержанно и не очень‑то громко.
Лали с замиранием сердца прислушивалась, понимая, что это самый разгар битвы, где решается её судьба. Профессор ещё удерживался на своих позициях.
‑ Не прыгай руками у меня перед носом! ‑ возмущённо воскликнул он.
‑ Дурак!
Хотя последний довод Мачехи не выглядел таким уж убедительным, всё вдруг стихло. С той минуты стало ясно, что битва проиграна, и профессору остаётся только просить перемирия на любых условиях.
Многих, вероятно, очень удивляет, как этот умный и добрый человек, крупный учёный, отступает и признает себя побеждённым в столкновении со взбалмошной, шумливой и не очень‑то доброй дамой. Некоторые сочтут это признаком слабохарактерности! Но дело тут совсем в другом. Представим себе часовщика, углублённого в свою работу с лупой в глазу, пинцетом в руках, подправляющего еле видимую ось крохотной шестерёнки или хвостик пружинного волоска. И одновременно, с глубоким отвращением, представим себе злую бабу, которая то и дело подходит и нарочно трясёт столик несчастного часовщика, рассыпая все колёсики и пружинки, и вдобавок пристаёт к нему с глупыми советами.
Если часовщик, углублённый в свою тончайшую работу, уступит бабе, только бы она оставила в покое его столик, будет ли это означать, что у него характер слабый, а у бабы сильный?
Что касается профессора, он тоже был занят работой очень тонкой и точной. И когда Мачеха начинала трясти тот столик с вычислениями и идеями, что находился у него в голове, он, после вспышки возмущения, сдавался и соглашался, только бы его не отрывали от дела.
Теперь, убедившись, что одержала победу и может командовать, Мачеха не потребовала, как это сделала бы другая мачеха в сказке, чтоб Лали отправили на кухню возиться с очагом, таскать дрова и носить воду из колодца. Она сказала:
‑ Мы должны спасти девочку!
‑ Да, ‑ сказал профессор Ив.
‑ Мы должны её оградить. Пока наша бедняжка не успокоится, мы её изолируем от вредного влияния её друзей, толпы в театре и так далее. Я уже обдумала: самое изолированное помещение у нас в доме ‑ это верхний этаж башни старого, уже не действующего Центра Связи «Земля ‑ Космос». Правда? Ведь всё оборудование там давно устарело уже лет на двадцать. Ты сам говорил. Там ей будет спокойно и тихо, как в одном из её любимых волшебных замков. Она может взять с собой свои любимые печатные книжки, и ей не будет скучно, Я сама с ней поговорю и провожу.
‑ Само собой разумеется. И ключ пускай останется у тебя, ‑ согласился Ив: второй ключ был у него в ящике письменного стола.
Глава 16
ЗОЛУШКА XXI
Через десять минут хлюпающая носом Лали, строптиво раскачивая маленький чемоданчик и отворачивая лицо от Мачехи, стояла на площадке верхнего этажа заброшенной башни бывшего Центра Связи.
Ив возился с замком двери. Маленький кухонный роботик Робби держал поднос с ужином для Лали, а Мачеха читала ей последние наставления, от которых Лали отворачивалась довольно невежливо, точно от скверного запаха, и старалась не слушать.
Смысл наставлений был в том, чтоб заставить Лали поверить, какая она дурная и распущенная девочка: что она совершенно не заботится о душевном равновесии Мачехи (что было истинной правдой), что она девочка чёрствая, не способная понять, до чего тяжело будет на душе у Мачехи после того, как она запрёт Лали на ключ.
К тому моменту, когда дело дошло до того, что Лали должна быть глубоко благодарна, что её запирают на пустом этаже безлюдного здания, Ив справился наконец с электронным замком и сдвинул металлическую дверь. Лали, не дослушав, бросилась в открывшееся узкое отверстие, стукнулась второпях краем чемоданчика о косяк и скрылась внутри.
Мачеха горестно пожала плечами, вынула из замка ключ и сейчас же спрятала его к себе в сумочку. Ива она деликатно, двумя пальцами, удержала за рукав, когда он хотел войти следом за Лали.
‑ О, ч‑ч‑ч!.. ‑ прошипел он, стискивая зубы от беспомощности и досады.
Они постояли вдвоём на площадке, дожидаясь, пока Робби накроет на стол и расставит по местам тарелки и кастрюльки. Он всё это выполнил необычайно медленно, и Лали чуть не улыбнулась, слыша его приглушённое, сварливое бормотание:
‑ Плохо сделано!.. Фальшиво, суррогатно, недоброкачественно, забраковано… на помойку…
Когда дверь окончательно затворили, оставив её одну, уверенная, что Мачеха ещё стоит на площадке и слушает, Лали громко запела: «Ля‑ля‑ля, тру‑ля‑ля!» ‑ и закружилась в вальсе.
Лифт загудел на большой скорости, спускаясь вниз. Лали высунула изо всех сил язык в сторону лифта и запертой двери и держала его высунутым так долго, что даже больно стало.
Потом она прошлась по громадному залу, где в уголке за ширмой ей была приготовлена раскладная постель.
В сиреневой полутьме тускло посвечивали бесчисленные круглые, квадратные, продолговатые стёкла и стёклышки, за которыми мёртво лежали на нулевых отметках стрелки, разноцветные шарики, чёрточки навсегда отключённых уже двадцать лет назад приборов.
Она легла на кровать и заложила руки за голову.
Стёкла мёртвой установки, громадной, как орган, тупо поблёскивали.
‑ Ну, что уставился на меня? ‑ сердито сказала Лали. ‑ Дурак стоглазый. Думаешь, очень приятно на тебя смотреть?
Она схватила подушку из‑под головы, переложила её в ноги, повернулась сама и снова легла. Теперь у неё перед глазами была обыкновенная стена с обыкновенным стереовизором. Наугад она ткнула какую‑то кнопку в стене. Стереовизор мгновенно ожил, грянула музыка, загалдела, засвистела толпа: петушиный бой был в разгаре…
‑ Тьфу, ‑ сказала Лали и переключила программу: ведущий тараторил скороговоркой, возникали ухмыляющиеся лица ‑ шёл конкурс на самого уродливого мужчину в возрасте не свыше ста десяти лет.
Лали снова переключила программу. На экране появились громадные звёзды, снятые через телескоп. В уголке сидел за столиком человек с очень спокойным лицом и неторопливо, очень толково объяснял, какие изменения будут происходить в Галактике по мере того, как чёрная комета будет приближаться к Земле, и в особенности после того, как они с Землёй столкнутся.
‑ Не желаю! ‑ упрямо сказала Лали, вскочила и, нажав сразу две красные кнопки, вызвала короткое замыкание.
Стереовизор негромко выстрелил, замолчал и погас. И в ту же секунду над ним заработал второй, резервный экран.
Прикрывая ладонью глаза, чтоб ничего не видеть, Лали, стиснув зубы, испортила и этот.
Наступила тишина. Она начала думать обо всех друзьях и приятелях и незнакомых людях, кто сидел в зале театра, и уже начала всхлипывать от сочувствия, как вдруг опять загалдела, загоготала, засвистела толпа и опять взъерошенные петухи пошли подскакивать и набрасываться друг на друга.
Это уже успел самопочиниться автомат первого стереовизора.
‑ Я тут взбешусь с вами! ‑ крикнула Лали и, внимательно разобравшись в кнопках, наконец нашла, как можно всё выключить.
Обед стоял на столе, но есть не хотелось. Она обдумала всё, скрестила руки и решила умереть с голоду.
‑ Как это подло, что я могу думать о еде, когда подходит срок и все мои книжки станут никому не нужны, и даже некому будет их дочитать до конца! Некому будет о них рассказать!
Глава 17
ЗАБРОШЕННАЯ ЭЛЕКТРОННО‑КОСМИЧЕСКАЯ БАШНЯ
Поздней ночью профессор Ив неслышно выскользнул из своей постели, сунул ноги в мягкие ночные туфли, которые он приготовил заранее, и опасливо, как ночной воришка, стал пробираться по комнате к выходу.
Он прошёл длиннейший коридор пешком, не включая экспресс‑транспортёра, и так добрался до внутреннего входа в заброшенное здание старого Центра Связи. Тут он огляделся кругом. С этим Центром были связаны лучшие мечты его далёкой молодости. Подумать только, в те годы, когда строили и оборудовали эту Вавилонскую башню, она была вершиной наисовременнейшей техники! Какие великие надежды они все когда‑то на неё возлагали!
В один прекрасный день сигналы, прилетевшие из неведомой далёкой Галактики, будут приняты и наконец расшифрованы. Далёкие братья по разуму подадут о себе весть. Далёкая мудрая цивилизация, опередившая земную на тысячелетия, поделится своими великими открытиями, своей наукой, техникой, и жизнь на Земле преобразится! Все болезни и несовершенства, бедствия и тяготы за короткий срок уйдут в прошлое, и Земля станет цветущим садом, полным спокойных, счастливых людей… И вот, всего два‑три десятилетия прошло с тех пор, и как грустно и смешно теперь ему смотреть на эти неуклюжие, наивные, безнадёжно устаревшие, архаические сооружения, годные только в экспонаты какого‑нибудь провинциального музея истории Космо‑техники…
Он вошёл в кабину лифта и осторожно включил самую малую скорость, чтоб никто не услышал звука.
Опять вернулось к нему странное ощущение, как будто он не совсем один. Раз или два оно уже возникало у него, когда он шёл по коридору… подходил к лифту. Он обернулся быстро, через левое плечо, но не увидел ничего. Обернулся через правое. Опять ничего. Тогда он сделал головой движение, как будто оборачивается налево, а сам быстро обернулся снова направо. В зеркальной обшивке кабины мелькнула и исчезла какая‑то тень.
‑ Что ты здесь делаешь? ‑ строго спросил Ив.
Робби, прятавшийся у него за спиной, заюлил и слегка затрясся, переключаясь на враньё. Он ещё плоховато это умел.
‑ Я здесь ничего не делаю, я делаю ничего не здесь, мне нужно скорее на кухню.
‑ Ты выбрал довольно длинный путь, друг мой!
‑ Выбирал, составлял, определял оптимальный маршрут…
В руках у Робби был подносик с овальным блюдом, прикрытым блестящей крышкой.
‑ Это что у тебя там?
‑ Ещё не выяснено, не выпечено с одного боку, не совсем процежено, плохо просеяно… Шуфле… Чуфле… Жуфле…
‑ Перестань врать, малыш. Плохо получается.
‑ Сейчас переключусь. ‑ Робби затрясся ещё сильнее и тут же успокоился и чётко доложил: ‑ Суфле шоколадное. Четыре порции.
Ив вздохнул.
‑ Ладно. Только не шуми.
Лифт остановился, и профессор тихонько отпер дверь заброшенного зала. Лали уже стояла у самого порога и улыбалась.
‑ Я так и знала, что ты придёшь!
Она обняла профессора за шею.
‑ Решил заглянуть на минутку, посмотреть, как ты устроилась. Тебе ничего не нужно? Тебе, наверное, позабыли прислать сладкое? Робби, кажется, уже принёс.
‑ Ох, ‑ сказала Лали изнемогающим голосом при виде громадной порции шоколадного суфле. ‑ Как тут умрёшь с голоду? ‑ Она подцепила на ложку нежную рыхлую массу и облизала её. ‑ Нет, это невозможно! Ты чего‑то сюда подложил для запаха? Ананас? Орехи?.. Вкусно невыносимо!
‑ Хорошо сказано! Душисто слышать! Хрустящей корочкой с ванилью попахивает, ‑ пискнул Робби и замурлыкал мазуркой.
‑ Ты, я вижу, и календарь отключила?
‑ И часы тоже!
Ив тихонько, нежно поглаживал её по голове и думал о том, что почти так же, как Космос, загадочна и непонятна ему жизнь, кипящая в этой крошечной планетке, скрытой под блестящими шёлковыми волосами, распущенными по плечам и стянутыми тонким металлическим обручем по средневековой моде.
‑ Может быть, ты и права. Лучше не отсчитывать дней и часов и не ждать дня и часа, который не можешь ни отложить, ни отвратить… Ты всё увлекаешься своими сказочками?
На полу навалены были неровными стопками целые груды книжек. Сверху лежала легенда о «Короле Артуре и Рыцарях Круглого стола».
‑ Нет, ‑ отворачиваясь, сухо проговорила Лали. ‑ Я давно больше ничего не читаю. Я даже стараюсь не думать о них. Хм! Она… мне столько долбила и доказывала, что все эти рыцари просто дикари и не умели даже зубы чистить, что, как только я о них подумаю, у меня перед глазами появляются со всех сторон тюбики с зубной пастой и сами начинают на меня выжиматься!
‑ Значит, ты в них окончательно разочаровалась? ‑ Профессор задумчиво улыбнулся. ‑ Знаешь, ведь это всё‑таки печально ‑ терять иллюзии.
‑ А вот и нет! ‑ вдруг вспыхнула Лали. ‑ Подумать только! В каком безжалостном и злом мире они жили! А мечтали о благородстве и милосердии. Барахтаясь в самой гуще грязи предательства, они всё‑таки мечтали о непоколебимой верности, благородстве, милосердии и чистоте! До чего они, наверное, были бы счастливы, узнав, какие прекрасные легенды остались после них!.. Верность! Доблесть! Рыцарская честь! Великодушие к побеждённому врагу! Ведь всё это их сбывшиеся мечты!
‑ Вот оно что! Сказки тебе, значит, не опротивели?
‑ Нет. Просто я их забросила. Стоит ли теперь их вспоминать, когда скоро уже некому станет ни слушать, ни читать, ни смотреть… У меня только немножко сердце ноет от жалости ко всем этим бедным людям…
‑ Каким людям?
‑ Ну, кто это может знать, к каким?.. К тем, кто придумали все сказки в мире… Ведь сказки начали сочинять те Иванушки, которые не поймали Жар‑Птицу, не дождались Конька‑Горбунка, Золушки, которые так и не дождались золотой кареты… Вот когда я о них думаю, мне плакать хочется… А иногда не только хочется… Ну вот, получилось подсоленное суфле!.. Да, я хотела спросить: мне это показалось, или… Разве время сейчас, чтоб шёл снег?
‑ Идёт снег, да, и совсем не время ему идти. Но многое уже начало меняться на нашей бедной планете. Меняются приливы и отливы. Дельфины подплывают к берегам стаями. Точно хотят у нас спросить о чём‑то, что они уже чувствуют. Ведь мы с ними тоже братья по планете и общая у нас судьба, и они раньше нас чувствуют приближение кометы… Да, по правде говоря, и люди удивительно меняются последнее время… Кстати, привет тебе огромный от старины Прата, он мирно сидит в своей хижине со своим Старым Роботом.
‑ О‑о! Передай ему поцелуй от меня! Наверное, он очень волнуется за меня… А как меняются люди?
‑ Трудно объяснить. Некоторые пустились бесноваться, всё ломать, пить вино… но как‑то быстро остыли и утихомирились. Люди стали, пожалуй, поспокойней, потише. Никто не мечется, не спешит. Ни у кого нет желания внезапно заработать миллион, облапошив другого. Жулики и те почти перестали воровать. Пропал у них всякий интерес. Кому интересно стащить пальто в магазине, когда хозяин равнодушно наблюдает за тобой и только советует выбрать на номер побольше, а то будет, пожалуй, жать под мышками. Из‑за границы как‑то передавали: на бирже безлюдье, паутина затянула углы, и выводок пёстрых котят играет на том месте, где бесновались, надрывались и вопили биржевые маклеры. Один банкир вышел на улицу и стал раздавать, точно бесплатные афишки, всем прохожим по тысячному банкноту из толстой пачки. Правда, потом он опомнился и бросился отнимать деньги обратно у всех прохожих, даже у тех, кому он ничего не давал… Говорили, что он сошёл с ума, только неясно, когда.
‑ Я уверена, тогда, когда он бросился отнимать!.. А «зелёные человечки» не дают больше о себе знать? Ваши Центры всё ещё поддерживают с ними связь? Вы разговариваете с ними?
‑ Мы? Нет. Это они разговаривали. Они пользовались нашими установками. А теперь молчат. Они ровно ничего от нас не хотят. Мы просто больше их не интересуем. Мы думаем, они только из‑за этой суперкометы немножко нами заинтересовались, всё у нас исследовали, разобрались и теперь потеряли всякий интерес…
‑ Противные букашки, ‑ вздохнула Лали.
Глава 18
СРОК НЕУКЛОННО ИСТЕКАЕТ
Срок, о котором все думали и все старались не говорить, всё приближался. Маленькая голубая планетка Земля продолжала нестись по прекрасно вычисленной орбите навстречу своей космической судьбе…
Люди продолжали вести себя так, как если бы ничего никогда не должно было случиться.
Никто не сомневался в том, что Срок вычислен правильно и точно. Все знали, но как бы не верили.
И как‑то вдруг, точно заражая друг друга, все поверили: да, приближается Срок, конец тому, что люди считали навечно неотъемлемо своим, ‑ жизни на планете.
Календари были, конечно, в каждом доме. Люди постепенно перестали принимать лекарства. Отрывая 165‑й, 164‑й, 163‑й листок, люди не рвали на себе волосы, не бились головой об стену, не стонали. Они тихонько усмехались и неторопливо ‑ спешить‑то было не к чему ‑ принимались за дневные дела: брали на руки детей, несли утренний кофе старикам, кормили собак и кошек и, расставаясь на час, нежно целовали близких, как перед долгой разлукой.
Немногих охватила отчаянность, жажда забыться, охмелеть, одурманить себя. Очень немногих, да и они скоро поутихли.
Но многое изменилось. Люди как будто даже стали добрее, отзывчивей и мягче.
С грустной снисходительностью улыбались они, просматривая старинные фильмы ужасов. Все эти привидения в белых балахонах и фантастические злодеи с кинжалами и пистолетами для них стали забавными воспоминаниями милых, привычных, земных страхов, таких уютных, домашних и вовсе не страшных по сравнению с приближающимся исчезновением всех жизней на всей Земле.
Никогда люди не ощущали свою собственную смерть до такой степени обыденной, естественной, нормальной и безмятежно‑покойной, как в эти дни ожидания всеобщей гибели жизни.
Человек ощутил себя тем, чем он, собственно, и был ‑ малой составной частичкой общей жизни, и оценил, до какой степени необходимо и утешительно сознавать, что когда ты, частичка, перестанешь быть, Жизнь остаётся! После того как ты сделал всё, что сумел, и уже устал, маленькая эстафета твоей свершившейся жизни переходит в бодро протянутые руки нового поколения… И до чего же была невыносима мысль, что должна погибнуть вся общая Жизнь, без которой существование каждой из всех её отдельных частиц ‑ жизней отдельных людей ‑ вдруг окажется бессмысленной…
Странное явление было отмечено: люди, эти высокомерные, надменные «повелители природы», теперь часто тихонько плакали, наблюдая за гибелью рисованного в мультипликации нахального мышонка, вдруг осознав свою неразрывную кровную связь с мышонком, сочувствуя его страданиям, над которыми они прежде потешались, потому что он был ведь всего‑навсего мышонком со смешной да вдобавок ещё и нарисованной морденкой!
С какой доброй и снисходительной усмешкой люди пожимали плечами, припоминая, что предки их почему‑то боялись говорить и даже думать о том часе, когда их жизнь подходила к концу. О, как они мучились и бунтовали, требуя какого‑то бессмысленного, нелепого бессмертия. Точно заказывали отдельную кабинку, в которой можно спрятаться и остаться на месте одному среди неотвратимого движения звёздных потоков… Ах, как они бунтовали и упирались, желая остановить весь мир на том самом месте, где им показалось уютно и приятно. Какими детскими страхами они запугивали сами себя, когда задумывались, что будет, когда придётся им покидать жизнь. И до чего же это нестрашно на самом деле: уходить, зная, что весь мир останется на месте и после них, и на другое утро, другие глаза увидят всё снова: и ослепительный восход громадного красного солнца, и розовый шарик клевера, качнувшийся от прыжка кузнечика, уцепившегося лапками за его зелёный стебелёк.
И с какой беспощадной ясностью люди проникались чувством самой прямой, родственной связи с этим кузнечиком и клевером, со всем живущим, растущим, цветущим, дышащим на Земле.
Месяцы с их старинными названиями люди теперь провожали, как будто прощались с ними навсегда. Проходило лето. Осень ещё должна была наступить, но зимы уже не будет, думал каждый. Не для меня не будет, а не будет совсем, ни для кого не будет ни зимы, ни весны после неё на Земле!
Как давным‑давно, что‑то предчувствуя, написал один добрый и грустный человек в старой, бумажной книжке: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звёзды и те, которых нельзя было видеть глазом, ‑ словом, все жизни, все жизни, совершив свой печальный круг, угаснут…»
А пока жизнь шла своим порядком, ежечасная, ежедневная, привычная, жизнь одного из годов в длинной цепи тысячелетий, миллиардолетий существования Земли, которая всё ещё продолжала мирно вращаться.
Глава 19
БЕЗДУШНЫЙ ГОЛОС КОСМОСА
На заседании принято было появляться одетыми строго и старомодно. Учёным не хотелось нарушать традицию прошлого века. Все участники регулярного всемирного заседания были в крахмальных воротничках, повязанных тёмными галстуками, и долгополых белых пиджаках. На улице это выглядело бы так же смешно, как пудреные парики и мантии, но на заседании это было как бы данью уважения к великим учёным прошлого, сделавшим величайшие открытия за последние сто ‑ двести лет.
Итак, профессор Ив, готовясь явиться на заседание Координационного Центра Связи «Земля ‑ Космос», снял свой обычный удобный костюм и покорно повязал шею галстуком. Тщательно причесался перед зеркалом и со вздохом вдел руки в рукава неуклюжей одежды прошлого века ‑ пиджака.
За две минуты до назначенного времени, когда прозвенел и заморгал сигнал предупреждения, он уже был готов.
Размеренным, несколько торжественным шагом он проследовал в зал заседаний и занял своё место в кресле. Обычно это было единственное занятое кресло во всём круглом зале. Все остальные места вокруг стола целиком были заняты крупными, в человеческий рост, экранами стереовизоров.
Сегодня же, в виде редкого исключения, ещё двое приезжих гостей ‑ директор Центра «Финстерхорн» профессор Финстер и руководитель «Джомолунгмы» Сью‑Сиу ‑ вошли в зал и заняли предназначенные им места.
Профессор Ив щёлкнул рычажком и включился. Бесшумно или с лёгким покашливанием одно за другим возникали на своих местах, вокруг круглого стола заседания, знакомые фигуры и лица директоров отдельных Центров Связи, разбросанных по всему миру. Они много лет знали друг друга. Знали научные труды и имена, даже дружили и иногда спорили друг с другом, но ни разу им не довелось побывать в одной комнате, пожать руки один другому. Включаясь один за другим, они, как всегда, церемонно наклоняли голову в знак приветствия. Лица их были невозмутимо‑спокойны. Все они, и мужчины и женщины, были мужественные люди. Лучше чем кто‑нибудь на Земле они осознавали реальность и безнадёжность положения. Они знали больше всех и потому твёрже всех должны были держаться.
Они встречались с лёгким поклоном, но сами уже не замечали, что улыбаться они давно перестали, только, обмениваясь короткими фразами, держались ещё более бесстрастно, чем прежде.
Очень скоро, с опозданием не более чем на четыре‑пять секунд, весь круг замкнулся. Все были на месте: «Эльбрус», «Финстерхорн», «Попокатепетль», «Джомолунгма», «Ането», «Акангауга» и все другие.
‑ Кажется, все собрались? ‑ спокойно начал Председатель. ‑ Разрешите заседание считать включённым. Текст сообщений, полученных одновременно во время кратких сеансов связи с Космосом всеми Центрами, совершенно идентичен. Не правда ли? Вот он: «Почему прекратили передачу «46‑12‑Т». Возобновите». И больше ничего?
‑ Ничего!
‑ Ничего!
Председатель обвёл глазами весь круг:
‑ До сегодняшнего дня это повторилось трижды. И ни у кого нет представления о передатчике «46‑12‑Т»? Ни у кого?
‑ Сама классификация, или номенклатура, «46‑12‑Т» представляется бессмыслицей. Ни одна земная станция не имеет таких позывных. Не говоря уж об установках «Земля ‑ Космос».
‑ Когда нам непонятен смысл, мы называем это бессмыслицей, ‑ печально констатировал Сью‑Сиу. ‑ До сих пор их передачи были недвусмысленно понятны.
‑ До полной безнадёжности
‑ Теперь они снова замолчали. Уже четыре дня!..
‑ Четыре дня! Опять полное молчание.
‑ Мы ведь им каждый раз отвечали. Просили разъяснить. Ничего в ответ. По‑моему, они даже не включаются на приём.
‑ По‑видимому, нам не остаётся ничего другого, как считать эти сеансы связи случайным перехватом каких‑то их собственных переговоров.
Точно вращаясь по кругу и всё возвращаясь к одному и тому же безвыходному тупику, продолжалась беседа, даже не похожая на заседание учёных Наконец Председатель собрался с духом и начал:
‑ Ввиду отсутствия всякого конкретного материала для совместного обсуждения, я полагаю объявить наше заседание…
И тут как будто беззвучно грозовой разряд ударил в залу.
Одновременно: «Эльбрус», «Акангауга», «Финстерхорн», «Ането» вскочили со своих мест.
Сигнал «идёт приём из Космоса» мерцал на экране и настойчиво гудел слабой сиреной тревоги.
Все уже сидели на своих местах, застыв в напряжённом ожидании, вцепившись в ручки кресел.
Прошла ясно и чётко передача:
«Допустима возможность не предусмотренных прежде отклонений первоначальных прогнозов. Принимаем с Земли исключительно передачи типа «46‑12‑Т». Ценная информация. Все другие передачи лишены смысла, прекратите».
Все услышали, прочли на всех языках передачу из Космоса и остались сидеть не двигаясь.
Наконец заседание выключилось.
Космос смолк, и, кажется, навсегда.
Рассеянно и не спеша переодеваясь в свой обычный костюм после заседания, профессор Ив всё время чувствовал, что ему как будто чего‑то недостаёт или что‑то не в порядке, но так и не мог понять, в чём дело.
Мачеха в соседней комнате перекладывала с места на место разные мелкие инструменты для улучшения, удержания и поднятия на новую ступень красоты свою внешность: щипчики, вибраторы, флакончики, самопрыскающие пузырьки и прочее. Под постукивание этого инструментария она с неправдоподобной беззаботностью щебетала: «У любви, как у пташки, крылья, ля‑ля‑ля‑ля!..»
Профессор встревоженно прислушивался к её песенке. Когда дошло до того, что эту самую птичку «ля‑ля‑ля‑ля» никто не может поймать, он поспешно ощупал карманы. Ключа от зала, где была заперта Лали, в кармане не было. Ключ был сложнейший, уникальный, электронный, и профессор от души послал к чёрту всех на свете пташек и птичек, начиная с воробья и кончая страусом. Но вслух не сказал ни единого слова.
До самого вечера он был погружён в глубокую и тягостную задумчивость. Он думал, что знает характер своей жены, и надеялся, что она одумается. Надо заметить, что, вообще говоря, люди на Земле на удивление менялись с каждым днём. Становились терпимее и отзывчивее. Они совсем перестали толкаться при входе в ракетобусы, уступали с каким‑то удовольствием друг другу место и во время дождя наперебой отдавали незнакомым прохожим на улице свой зонтик и радостно промокали до нитки, посмеиваясь про себя от мысли, как ловко помогли неизвестно кому…
Однако ключа, похищенного из кармана, мужа, Мачеха и не думала отдавать. Во‑первых, она уже успела бурно изумиться при одном предположении, что могла как‑нибудь случайно прикоснуться к какому‑то ключу в чужом кармане. Во‑вторых, чем дальше врёшь, тем труднее тебе сказать правду. В поступке, совершённом в понедельник, ещё можно сознаться во вторник, в среду гораздо труднее, а в пятницу уже почти невозможно после того, как ты врал всю неделю.
В одну из пятниц профессор пришёл к заключению, что он плохо знает характер своей жены. Он сидел в своём кабинете, уронив голову на руки, повторяя сквозь зубы: «Нет, это невозможно, это невыносимо».
Был поздний вечер. За окнами поднимался лёгкий туман от быстро таявшего снега, по непонятной причине валившего на землю все последние дни.
Неслышно вкатился Робби, с бешеной скоростью расстелил салфетку, расставил посуду, чайник и вазочку с пирожками и бессмысленно завертелся на месте.
Долгое время профессор не обращал на него внимания. Наконец уловил неуверенное, беспорядочное бормотанье:
‑ Ещё не перепечено… не всё пережарено… не так уж разварено…
Профессор поднял голову:
‑ Ты что?
‑ Не сказано: невозможно, возможно, что возможно.
‑ Слушай, ты досамообучаешься до того, что взбесишься и натворишь глупостей. Что ты болтаешь?
Робби затрясся, переключаясь с вранья на нормальную программу, и наконец едва слышно просвистел:
‑ Ключ.
‑ У меня нет ключа, ‑ мрачно сказал Ив.
‑ Есть, ‑ сказал Робби, протянул свою чуткую, мягкую руку, приспособленную к работе с тонкими механизмами, и беззвучно выложил на столик рядом с чайником электронный ключ.
‑ Ты украл? У неё? ‑ со смесью восторга и ужаса воскликнул Ив.
Робби немножко подрожал и утих:
‑ Самую небольшую порцию… маленькую дозу… самый короткий срок… немножко, едва заметно… украл и опять положил на место.
‑ Положил. А это что?
‑ Всё в полном порядке. Робики из электронного мне сделали. Они любят мои пирожки.
‑ Это ещё что? У них же электрическое питание.
‑ Как и у меня. А вкусоанализатор у меня высшего класса. Жуёшь и чувствуешь: «Не то, не так или вот это в самый раз, так и рассыпается, расплывается, растворяется, удачная смесь запахов!» Приятно… Ребята кое‑что с моего вкусоанализатора скопировали, только грубо, а всё‑таки им нравится. Жуют. Только сладкое понимают.
‑ Ну, молодцы… ‑ осматривая ключ, бормотал Ив. ‑ Ну, ребята!
Как только утих дневной шум, профессор, повторяя свой путь по длинному туннелю‑коридору, поднялся на лифте. Ключ отлично сработал. Он переступил через порог и увидел Лали. Она вскочила со стула и бросилась к нему навстречу.
Они обнялись, крепко стиснули друг друга и молча постояли, оба с закрытыми глазами от радости и волнения.
‑ Ты ведь не думала, что я тебя бросил тут одну?
‑ Нет, я думала о том, как ты там совсем один!
‑ Я тебя отсюда вытащу, чего бы мне это ни стоило! Не оставлю тебя больше в этом заброшенном сарае.
Немного погодя Лали поцеловала его в щёку.
‑ Знаешь, правда, я была немножко в отчаянии, побесилась слегка, но это всё прошло. Ты не беспокойся обо мне. Тут довольно хорошо, и Робби меня кормит и подсовывает мне весточки на блинчиках… Ну конечно, он проследил за тобой и вот уже тут! Привет, Робби!
Скромно прятавшийся у входа Робби заиграл торжественный полонез и выкатился на середину.
‑ Это он добыл ключ, ‑ сказал профессор. ‑ Обменял на пирожки! Жулик, но молодец!
Профессор достал из кармана две маленькие коробочки и выложил их на стол.
‑ Я подумал, что тебе приятно будет побеседовать с Пратом… А старик будет в восторге. Вот, смотри: этот рычажок отодвинешь сюда, и Прат услышит сигнал. Можете разговаривать, когда захотите. Но только после того, как я отнесу ему второй аппаратик направленной связи. Ты довольна?
Лали бросилась Иву на шею:
‑ Спасибо! Чудесный подарок! Я так рада. А когда можно будет вызвать Прата?
‑ Как только я… Чего ты трясёшься?
‑ Утро. Завтрак. Обслуживая хижину, ‑ торопливо пробормотал Робби.
‑ Ой, досамообучаешься ты! Не спутаешь?
‑ Точно. Утро. Завтрак. Прат. ‑ Робби протянул руку, осторожно взвесил коробочку на вес и бережно опустил её в свою кенгуровую сумку.
‑ Теперь уходите оба поскорей, пока вас не хватились! Мы заболтались!
‑ Ладно, девочка. Но имей в виду, что ты здесь не останешься. Ты хочешь в загородный дом Непомника? Тебе ведь там нравилось. И никто не будет знать.
‑ Она взбесится!
‑ Неуважительное выражение. Но если что‑либо подобное даже и произойдёт, я выдержу. Поцелуй меня на прощание!
Глава 20
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!