Фома Аквинский. Сумма теологии.
Пьер Абеляр. История моих бедствий (отрывки)
Человеческие чувства часто сильнее возбуждаются или смягчаются
примерами, чем словами. Поэтому после утешения в личной беседе, я решил
написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением пережитых
мною бедствий, чтобы, сравнивая с моими, ты признал свои собственные
невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их.
Я происхожу из местечка, расположенного в преддверии Бретани, как я
думаю, милях в восьми к востоку от Нанта, и носящего название Пале.
Одаренный от природы моей родины или по свойствам нашего рода
восприимчивостью, я отличался способностями к научным занятиям. Отец мой до
того, как я препоясался воинским поясом, получил некоторое образование.
Поэтому и впоследствии он был преисполнен такой любовью к науке, что, прежде
чем готовить каждого из своих сыновей к воинскому делу, позаботился дать им
образование. Решение отца было, конечно, исполнено, а так как я в качестве
первенца был его любимцем, то он тем сильней старался тщательнее обучить
меня.
Я же чем больше оказывал успехов в науке и чем легче они мне давались,
тем более страстно привязывался к ним и был одержим такой любовью к знанию,
что, предоставив своим братьям наследство, преимущества моего первородства и
блеск военной славы, совсем отрекся от участия в совете Марса ради того,
|
|
|
чтобы быть воспитанным в лоне Минервы. Избрав оружие диалектических доводов
среди остальных положений философии, я променял все прочие доспехи на эти и
предпочел военным трофеям - победы, приобретаемые в диспутах. Поэтому, едва
только я узнавал о процветании гделибо искусства диалектики и о людях,
усердствующих в нем, как я переезжал, для участия в диспутах, из одной
провинции в другую, уподобляясь, таким образом, перипатетикам.
Итак, воспламененный любовью к этой девушке, я стал искать случая
сблизиться с ней путем ежедневных разговоров дома, чтобы тем легче склонить
ее к согласию. С этой целью я начал переговоры с дядей девушки (при
содействии некоторых его друзей), - не согласится ли он принять меня за
какую угодно плату нахлебником в свой дом, находившийся очень близко от моей
школы. При этом я, конечно, утверждал, будто заботы о домашнем хозяйстве в
сильной степени мешают моим научным занятиям и особенно тяжело для меня
бремя хозяйственных расходов. А Фульбер был очень скуп и сильно стремился
доставить своей племяннице возможность дальнейшего усовершенствования в
науках. При наличии этих двух обстоятельств я легко получил его согласие и
|
|
|
достиг желаемого; весьма заинтересованный, разумеется, в получении денег, он
был убежден и в том, что его племянница чему-нибудь от меня научится.
Итак, под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в
занятиях доставляло нам тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше
звучали слова о любви, чем об учении; больше было поцелуев, чем мудрых
изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам, а глаза чаще отражали
любовь, чем следили за написанным. Чтобы возбуждать меньше подозрений, я
наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с
нежностью, и эти удары были приятней любого бальзама. Что дальше? Охваченные
страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего
того необычного, что могла придумать любовь. И чем меньше этих наслаждений
мы испытали в прошлом, тем пламенней предавались им и тем менее пресыщения
они у нас не вызывали. Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем
меньше я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе.
Ходить в нее и оставаться там мне было в высшей степени скучно и даже
утомительно, так как ночью я бодрствовал из-за любви, а дни посвящал научным
|
|
|
занятиям.
Немного позже девушка почувствовала, что она ожидает ребенка, и с
великой радостью написала мне об этом, прося меня подать совет, как ей в
этом случае поступить. И вот однажды ночью в отсутствие дяди, как между нами
было условлено, я тайно увез ее из его дома и немедленно перевез к себе на
родину, где она и проживала у моей сестры до тех пор, пока не родила сына,
которого она назвала Астролябием. Ее дядя после ее бегства чуть не сошел с
ума; никто, кроме испытавших то же горе, не мог бы понять силу его отчаяния
и стыда. Но что ему сделать со мной и какие козни против меня устроить,
этого он не знал. Он больше всего опасался, что если бы он убил или
как-нибудь изувечил меня, то возлюбленнейшая его племянница поплатилась бы
за это у меня на родине. Он не мог ни захватить, ни куда-нибудь силою
заточить меня, так как я принял против этого все меры предосторожности, не
сомневаясь, что он нападет на меня, как только сможет или посмеет это
сделать.
Итак, после рождения нашего младенца, порученного попечению моей
сестры, мы тайно возвратились в Париж и через несколько дней, проведя ночь в
молитвах в одной из церквей, мы рано поутру получили там же брачное
|
|
|
благословенье в присутствии дяди Элоизы и нескольких наших и его друзей.
Затем мы тотчас же и тайком отправились каждый в свой дом и после этого
виделись редко и втайне, стараясь всячески скрыть наш брак. Однако же дядя
Элоизы и его домашние, желая загладить свой прежний позор, начали говорить
всюду о состоявшемся браке и тем нарушили данное мне обещание. Напротив,
Элоиза стала клясться и божиться, что все эти слухи - ложь. Поэтому дядя,
сильно раздраженный этим, часто и с бранью нападал на нее. Узнав об этом, я
перевез Элонзу в женский монастырь Аржантейль, недалеко от Парижа, где она в
детстве воспитывалась и обучалась. Я велел приготовить для нее подобающие
монахиням монашеские одежды (кроме покрывала) и сам облек ее в них. Услышав
об этом, ее дядя, родные и близкие еще более вооружились против меня, думая,
что я грубо обманул их и посвятил ее в монахини, желая совершенно от нее
отделаться. Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор и
однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с
помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и
позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части
моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались. Хотя мои палачи
тотчас же затем обратились в бегство, двое из них были схвачены и
подвергнуты оскоплению и ослеплению. Одним из этих двух был мой упомянутый
выше слуга; он, живя со мной и будучи у меня в услужении, склонился к
предательству из-за жадности.
Фома Аквинский. Сумма теологии.
Для спасения человеческого было необходимо, чтобы сверх философских дисциплин, которые основываются на человеческом разуме, существовала некоторая наука, основанная на божественном откровении; это было необходимо прежде всего потому, что человек соотнесен с богом как с некоторой своей целью. Между тем цель эта не поддается постижению разумом; в соответствии со словами Исайи (гл. 64, ст. 4): «Око не зрело, боже, помимо тебя, что уготовал ты любящим тебя». Между тем должно, чтобы цель была заранее известна людям, дабы они соотносили с ней свои усилия и действия. Отсюда следует, что человеку необходимо для своего спасения знать нечто такое, что ускользает от его разума, через божественное откровение.
Притом даже и то знание о боге, которое может быть добыто человеческим разумом, по необходимости должно было быть преподано человеку через божественное откровение, ибо истина о боге, отысканная человеческим разумом, была бы доступна немногим, притом не сразу, притом с примесью многочисленных заблуждений, между тем как от обладания этой истиной целиком зависит спасение человека, каковое обретается в боге. Итак, для того, чтобы люди достигли спасения и с большим успехом, и с большей уверенностью, необходимо было, чтобы относящиеся к богу истины, богом же и были преподаны в откровении.
Итак, было необходимо, чтобы философские дисциплины, которые получают свое знание от разума, были дополнены наукой, священной и основанной на откровении (I, q. 1,1 с).
Хотя человек не обязан испытывать разумом то, что превышает возможности человеческого познания, однако же то, что преподано богом в откровении, следует принять на веру (I, q.l, I ad I).
Различие в способах, при помощи которых может быть познан предмет, создает многообразие наук. Одно и то же заключение, как то, что земля кругла, может быть сделано и астрологом, и физиком, но астролог придет к нему через посредство математического умозрения, отвлекаясь от материи, физик через посредство рассуждений, имеющих в виду материю.
По этой причине нет никаких препятствий, чтобы те же самые предметы, которые подлежат исследованию философскими дисциплинами в меру того, что можно познать при свете естественного разума, исследовала наряду с этим и другая наука в меру того, что можно познать при свете божественного откровения. Отсюда следует, что теология, которая принадлежит к священному учению, отлична по своей природе от той теологии, которая полагает себя составной частью философии (I, q. I, I ad 2).
Священное учение есть наука. Следует, однако, знать, что природа наук бывает двоякой. Одни из них таковы, что зиждутся на основоположениях, непосредственно отысканных естественной познавательной способностью, как-то: арифметика, геометрия и другие в этом же роде. Другие таковы, что зиждутся на основоположениях, отысканных при посредстве иной, и притом высшей, дисциплины; так, теория перспективы зиждется на основоположениях, выясненных геометрией, а теория музыки — на основоположениях, выясненных арифметикой. Священное учение есть такая наука, которая относится ко второму роду, ибо она зиждется на основоположениях, выясненных иной, высшей наукой; последняя есть то знание, которым обладает бог, а также те, кто удостоен блаженства. Итак, подобно тому как теория музыки принимает на веру основоположения, переданные ей арифметикой, совершенно так же священное учение принимает на веру основоположения, преподанные ей богом (Фома Аквинский. Сумма теол., I, q. I, I ad 2).
Бытие Божие может быть доказано пятью путями. Первый и наиболее очевидный путь исходит из понятия движения. В самом деле, не подлежит сомнению и подтверждается показаниями чувств, что в этом мире нечто движется. Но все, что движется, имеет причиной своего движения нечто иное: ведь оно движется лишь потому, что находится в потенциальном состоянии относительно того, к чему оно движется. Сообщать же движение нечто может постольку, поскольку оно находится в акте: ведь сообщать движение есть не что иное, как переводить предмет из возможности (потенции) в движение (акт, действие). Но ничто не может быть переведено из возможности потенции в действие иначе, как через посредство некоторой актуальной сущности; так, актуальная теплота огня заставляет потенциальную теплоту дерева переходить в теплоту актуальную и через это приводит дерево в изменение и движение. Невозможно, однако, чтобы одно и то же было одновременно и актуальным, и потенциальным в одном и том же отношении, оно может быть таковым лишь в различных отношениях. Так, то, что является актуально теплым, может одновременно быть не потенциально теплым, но лишь потенциально холодным. Следовательно, невозможно, чтобы нечто было одновременно, в одном и том же отношении и одним и тем же образом и движущим, и движимым, -- иными словами, было бы само источником своего движения. Следовательно, все, что движется, должно иметь источником своего движения нечто иное. Следовательно, коль скоро движущийся предмет и сам движется, его движет еще один предмет, и так далее. Но невозможно, чтобы так продолжалось до бесконечности, ибо в таком случае не было бы перводвигателя, а следовательно, и никакого иного двигателя; ибо источники движения второго порядка сообщают движение лишь постольку, поскольку сами движимы первичным двигателем, как-то: посох сообщает движение лишь постольку, поскольку сам движим рукой. Следовательно, необходимо дойти до некоторого перводвигателя, который сам недвижим ничем иным; а под ним все разумеют Бога. Второй путь исходит из понятия производящей причины. В самом деле, мы обнаруживаем в чувственных вещах последовательность производящих причин; однако не обнаруживается и невозможен такой случай, чтобы вещь была своей собственной производящей причиной; тогда она предшествовала бы самой себе, что невозможно. Нельзя помыслить и того, чтобы ряд производящих причин уходил в бесконечность, ибо в таком ряду начальный член есть причина среднего, а средний -- причина конечного (причем средних членов может быть множество или только один). Устраняя причину, мы устраняем и следствия. Отсюда, если в ряду производящих причин не станет начального члена, не станет также конечного и среднего. Но если ряд производящих причин уходил бы в бесконечность, отсутствовала бы первичная производящая причина; а в таком случае отсутствовали бы и конечное следствие, и промежуточные производящие причины, что очевидным образом ложно. Следовательно, необходимо положить некоторую первичную производящую причину, каковую все именуют Богом.Третий путь исходит из понятий возможности и необходимости и сводится к следующему. Мы обнаруживаем среди вещей такие, для которых возможно и быть, и не быть; обнаруживается, что они возникают и гибнут, из чего явствует, что для них возможно и быть, и не быть. Но для всех вещей такого рода невозможно вечное бытие; коль скоро нечто может перейти в небытие, оно когда-нибудь перейдет в него. Если же все может не быть, когда-нибудь в мире ничего не будет. Но если это истинно, уже сейчас ничего нет; ибо несущее не приходит к бытию иначе, как через нечто сущее. Итак, если бы не было ничего сущего, невозможно было бы, чтобы что-либо перешло в бытие, и потому ничего не было бы, что очевидным образом ложно. Итак, не все сущее случайно, но в мире должно быть нечто необходимое. Однако все необходимое либо имеет некоторую внешнюю причину своей необходимости, либо не имеет. Между тем невозможно, чтобы ряд необходимых сущностей, обусловливающих необходимость друг друга, уходил в бесконечность (таким же образом, как это происходит с производящими причинами, что доказано выше). Поэтому необходимо положить некую необходимую сущность, необходимую самое по себе, не имеющую внешней причины своей необходимости, но самое составляющую причину необходимости всех иных; по общему мнению, это есть Бог. Четвертый путь исходит из различных степеней, которые обнаруживаются в вещах. Мы находим среди вещей более или менее совершенные, или истинные, или благородные; и так обстоит дело и с прочими отношениями того же рода. Но о большей или меньшей степени говорят в том случае, когда имеется различная приближенность к некоторому пределу: так, более теплым является то, что более приближается к пределу теплоты. Итак, есть нечто в предельной степени обладающее истиной, и совершенством, и благородством, а следовательно, и бытием; ибо то, что в наибольшей степени истинно, в наибольшей степени есть, как сказано Аристотелем во II кн. "Метафизики", гл. 4. Но то, что в предельной степени обладает некоторым качеством, есть причина всех проявлений этого качества: так, огонь, как предел теплоты, есть причина всего теплого, как сказано в той же книге. Отсюда следует, что есть некоторая сущность, являющаяся для всех сущностей причиной блага и всяческого совершенства; и ее мы именуем Богом. Пятый путь исходит из распорядка природы. Мы убеждаемся, что предметы, лишенные разума, каковы природные тела, подчиняются целесообразности. Это явствует из того, что их действие или всегда, или в большинстве случаев направлены к наилучшему исходу. Отсюда следует, что они достигают цели не случайно, но будучи руководимы сознательной волей. Поскольку же сами они лишены разумения, они могут подчиняться целесообразности лишь постольку, поскольку их направляет некто одаренный разумом и пониманием, как стрелок направляет стрелу. Следовательно, есть разумное существо, полагающее цель для всего, что происходит в природе; и его мы именуем Богом (Сумма теол, I, q. 2, 3 с).
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 109; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!