СЛОВО НА ПОГРЕБЕНИЕ ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШАГО ДЕРЖАВНЕЙШАГО ПЕТРА ВЕЛИКАГО,
императора и самодержца всероссийскаго, отца отечества, проповеданое в царствующем Санктъпетербурге, в церкви Святых Первоверховных апостол Петра и Павла, святейшаго правительствующаго Синода вицепрезидентом, преосвященнейшим Феофаном, архиепископом псковским и нарвским, 1725, марта 8 дне1
 |
Что се есть? До чего мы дожили, о россияне? Что видим? Что делаем? Петра Великаго погребаем! Не мечтание ли се? Не сонное ли нам
1 Цит. по: Феофан Пркопович. Сочинения / Под ред. И. П. Еремина. — М.; Л., 1961.
привидение? Ох, как истинная печаль! Ох, как известное наше злоключение! Виновник безчисленных благополучий наших и радостей, воскресивший аки от мертвых Россию и воздвигший в толикую силу и славу, или паче, рождший и воспитавший прямый сый отечествия своего отец, которому по его достоинству добрии российстии сынове безсмертну быть желали, по летам же и состава крепости многолетно еще жить имущаго вси надеялися, — противно и желанию и чаянию скончал жизнь и — о, лютой нам язвы! — тогда жизнь скончал, когда по трудах, безпокойствах, печалех, бедствиях, по многих и многообразных смертех жить нечто начинал. Довольно же видим, коль прогневали мы тебе, о Боже наш! И коль раздражили долготерпение твое! О недостойных и бедных нас! О грехов наших безмерия! Не видяй сего, слеп есть, видяй же и не исповедуяй, в жестокосердии своем окаменей есть. Но что нам умножать жалости и сердоболия, которыя утолять елико возможно подобает. Как же то и возможно! Понеже есть ли великия его таланты, действия и дела воспомянем, еще вящше утратою толикаго добра нашего уязвимся и возрыдаем. Сей воистину толь печальной траты разве бы летаргом некиим, некиим смертообразным сном забыть нам возможно.
|
|
|
Кого бо мы, и какового, и коликаго лишилися? Се оный твой, Россие, Сампсон, каковый да бы в тебе могл явитися, никто в мире не надеялся, а о явлшемся весь мир удивился. Застал он в тебе силу слабую и сделал по имени своему каменную, адамантову; застал воинство в дому вредное, в поле не крепкое, от супостат ругаемое, и ввел отечеству полезное, врагом страшное, всюду громкое и славное. Когда отечество свое защищал, купно и возвращением отъятых земель дополнил и новых провинций приобретением умножил. Когда же востающая на нас разрушал, купно и зломыслящих нам сломил и сокрушил духи и заградив уста зависти, славная проповедати о себе всему миру повелел.
Се твой первый, о Россие, Иафет, неслыханное в тебе от века дело совершивший, строение и плавание корабельное, новый в свете флот, но и старым не уступающий, как над чаяние, так выше удивления всея селенныя, и отверзе тебе путь во вся концы земли и простре силу и славу твою до последних окиана, до предел пользы твоея, до предел, правдою полагаемых, власть же твоея державы, прежде и на земли зыблющуюся, ныне и на мори крепкую и постоянную сотворил.
|
|
|
Се Моисеи твой, о Россие! Не суть ли законы его, яко крепкая забрала правды и яко нерешимая оковы злодеяния! Не суть ли уставы его ясныя, свет стезям твоим,высокоправительствующий сигклит и под ним главныя и частныя правительства, от него учрежденныя! Не светила ли суть тебе к поисканию пользы и ко отражению вреда, к безопастию миролюбных и ко обличению свирепых! Воистинну оставил нам сумнение о себе, в чем он лучший и паче достохвальный, или яко от добрых и простосердечных любим и лобызаем, или яко от нераскаянных лестцов и злодеев ненавидим был.
Се твой, Россие, Соломон, приемший от Господа смысл и мудрость
многу зело. И не довольно ли о сем свидетельствуют многообразная философская искусства и его действием показанная и многим подданным влиянная и заведенная различная, прежде нам и неслыханная учения, хитрости и мастерства; еще же и чины, и степени, и порядки гражданския, и честныя образы житейскаго обхождения, и благоприятных обычаев и нравов правила, но и внешний вид и наличие краснопретвореное, яко же отечество наше, и отвнутрь и отвне, несравненно от прежних лет лучшее и весьма иное видим и удивляемся.
|
|
|
Се же твой, о и церкве российская, и Давид, и Константин. Его дело —
правительство синодальное, его попечение — пишемая и глаголемая наставления. О, коликая произвносило сердце сие воздыхания о невежестве пути спасеннаго! Коликия ревности на суеверия, и лестническия притворы, и раскол, гнездящийся в нас безумный, враждебный и пагубный! Коликое же в
нем и желание было и искание вящщаго в чине пастырском искусства, прямейшаго в народе богомудрия и изряднейшаго во всем исправления!
Но о многоименитаго мужа! Кратким ли словом объимем безчисленныя его славы, а простирать речи не допускает настоящая печаль и жалость, слезить токмо и стенать понуждающая. Негли со временем ничто притупится терн сей, сердца наша бодущий, и тогда пространнее о делах и добродетелех его побеседуем. Хотя и никогда довольно и по достоинству его возглаголати не можем; а ныне, кратко воспоминающе и аки бы токмо воскрилий риз его касающеся, видим, слышателие, видим, беднии мы и нещастливии, кто нас оставил и кого мы лишилися.
Не весьма же, россияне, изнемогаим от печали и жалости, не весьма бо
|
|
|
и оставил нас сей великий монарх и отец наш. Оставил нас, но не нищих и убогих: безмерное богатство силы и славы его, которые вышеименованными его делами означилося, при нас есть. Какову он Россию свою зделал, такова и будет: зделал добрым любимою, любима и будет; зделал врагом страшную, страшная и будет; зделал на весь мир славную, славная и быть не престанет. Оставил нам духовная, гражданская и воинская исправления. Убо оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам.
Наипаче же в своем в вечная отшествии не оставил нас сирых. Како бо весьма осиротелых нас наречем, когда державное его наследие видим, прямаго по нем помощника в жизни его и подобонравнаго владетеля по смерти его, тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государыня наша, великая героина, и монархиня, и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быть подобной Петру Великому. Владетельское благоразумие и матернее благоутробие, и природою тебе от Бога данное, кому неизвестно! А когда обое то утвердилося в тебе и совершилося, не просто сожитием толикаго монарха, но и сообществом мудрости, и трудов, и разноличных бедствий его, в которых чрез многая лета, аки злато в горниле искушенную, за малое судил он иметь ложа своего
сообщницу, но и короны, и державы, и престола своего наследницу сотворил. Как нам не надеятся, что зделанная от него утвердит, недоделанная совершит и все в добром состоянии удержиш. Токмо, о душе мужественная, потщися одолеть нестерпимую сию болезнь твою, аще и усугубилася она в тебе отъятием любезнейшей дщери и, аки жестокая рана, новым уязвлением без меры разъярилася. И якова ты от всех видима была в присутствии подвизающагося Петра, во всех его трудех и бедствиях неотступная бывши сообщница, понудися такова же быти и в прегорком сем лишении.
Вы же, благороднейшее сословие, всякаго чина и сана сынове российстии, верностию и повиновением утешайте государыню и матерь вашу, утешайте и самих себе, несумненным познанием петрова духа в монархине вашей видяще, яко не весь Петр отошел от нас. Прочее припадем вси Господеви нашему, тако посетившему нас, да яко Бог щедрот и отец всякия утехи ея величеству самодержавнейшей государыни нашей и ея дражайшей крови - дщерям, внукам, племянницам и всей высокой фамилии отрет сия неутолимыя слезы и усладит сердечную горесть благостынным своим призрением и всех нас милостивне да утешит. Но, о Россие, видя кто и каковый тебе оставил, виждь и какову оставил тебе. Аминь.
ИЗ ГАЗЕТЫ «ВЕДОМОСТИ»1
20 июля 1708 г.
Донской казак, вор и богоотступник Кондрашка Булавин умыслил во украинских городах и в донских казаках учинить бунт. Собрал к себе несколько воров и единомысленников и посылал прелестные письма во
| |
1 Цит. по: Ведомости времени Петра Великого. — М., 1903. — Вып. 2. — С. 242—
245.
многие города и села, призывая к своему воровскому единомыслию, и многие таковые ж воры и все донские казаки иные по нужде, а иные по прелести его к нему пристали. И собравшиеся многолюдством, ходили под городы и в села для разорения и призывания иных в свое единомыслие, и того ради царское величество указал послать свои войска под командою господина Долгорукова, дабы того вора Булавина поймать и злый их воровский совет разорить. И ныне по письмам из полков и городов подлинно ведомость получена: что они, воры булавинцы, не во едином месте многие, а главнейший его товарищ вор Стенька Драной во многом своем собрании убит и единомысленников их не малое число побито. Также и под Саратовом и Азовом посланные воровские его товарищи, с немалым собранием побиты, и видя он, Булавин, что не может от войска царского величества уйти, убил сам себя до смерти. А единомысленники его многие побиты, иные же переловлены и сидят окованы. А донские казаки всех городов принесли повинные. И ныне милостию божиею то Булавина и единомысленников его воровство прииде во искоренение. А в которых числах и где и сколько их воров побито и переловлено, и то объявлено будет впредь.
На Москве, лета господня 1708, иуля в 20 день.
ПИСЬМО1 ПЕТРА I К ФЕРЕНЦУ РАКОЦИ II2
| |
1 Данное письмо написано рукой П. Шафирова и подписанно Петром I 21 апреля 1707 г.; оно обращено к руководителю освободительной войны венгерского народа Ференцу Ракоци II, с которым Петр I начиная с 1707 г. поддерживал тесные связи.
2 Цит. по: Письмо Петра I к Ференцу Ракоци II // Исторический архив. — 1958. —
№ 2.
Светлейший князь! Понеже мы потребно быти разсудили нашего надворного советника Давыда Корбе к вашей светлости ради некоторых потребных дел послать, того ради требуем да благоволит ваша светлость одного немедленно на секретную аудиенцию допустить. И не токмо наказных ему от нас дел с полною верою выслушать, но и немедленно намерение свое оному объявя с таковым решением к нам вскоре отпустить. Каково мы по доброжелательству нашему к вашему сиятельству уповаем.
В протчем же ссылаясь на его изустное доношение пребываем вашей светлости склонный приятель.
Дан в Жолкве апреля 21 дня 1707 г.
Петр Петр Шафиров
ПИСЬМО ПЕТРА I ЕКАТЕРИНЕ АЛЕКСЕЕВНЕ О РАЗГРОМЕ ШВЕДСКОЙ АРМИИ ПОД ПОЛТАВОЙ1
Матка, здравствуй. Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил, и единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побиты, о чем сами от нас услышите. И для поздравления приезжайте сами сюда.
Piter
ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ К. де БРУИНА2
ГЛАВА II
Описание самоедов, или самоютов. Их нравы, жилища и образ жизни
| |
1 Цит. по: Письма русских государей и других особ царского семейства. Т. 1. — М., 1861. — С. 8—9.
2 Цит. по: Россия XVIII в. глазами иностранцев. — Л., 1989.
11-го чила того же месяца (11 сентября 1701 г. — Ред.)я отправился с одним другом моим по реке в его сельский дом, который был в двух или трех часах от города. Прежде, нежели прибыли туда, вышли мы на берег, чтобы в лесу посмотреть на один народ, который называют самоедами, что значит на русском языке людоеды, или люди, которые едят сами себя. Почти все они дики и обитают в этой стороне в большом числе вдоль моря до самой Сибири и даже в оной, как уверяют другие. Люди эти, от семи до восьми мужчин и столько же женщин, помещались в пяти отдельных палатках, у которых было от шести до семи собак, привязанных к особым колышкам и поднявших большой лай при нашем приближении. Мы застали этих людей за работой, т. е. за деланием весел, сосудов для выкачивания воды из лодок, маленьких скамеек, или стульцев, и подобных поделок из дерева, которые они обыкновенно приносят для продажи в город и на корабли. Нужное им дерево получают они, сколько им надобно, в лесах, работая как мужчины, так равно и женщины. Что касается роста, они... невелики, особенно женщины, имеющие премалые ноги. Цвет кожи у них смугло-желтый, на вид некрасивы, с продолговатыми глазами и выдающимися скулами (дутыми щеками). У них свой язык, но употребляют и русский. Одежда мужчин и женщин одинакова, изготовляемая из оленьих шкур. Верхнее платье простирается от шеи до колен, и сшито оно шерстью наружу, у женщин разных цветов, которые украшают они кусочками сукна, красными и синими, другие употребляют к тому также кусочки прочих обыкновенных материй. Волосы их, совершенно черные, спускаются с головы, как у дикарей, и по временам они подстригают их клоками. Женщины заплетают часть своих волос и привязывают к плетенкам небольшие круглые медные кусочки с перевязками из красного сукна для придания себе красы. Они также носят пестрые шапки, белые внутри и черные снаружи. Между женщинами есть такие, у которых волосы так же спускаются с головы, как у мужчин, почему трудно бывает и отличить их друг от друга, тем более что мужчины редко
имеют бороду, а только несколько волос на верхней губе, но большая часть
— ничего, что происходит, может быть, от их дурной пищи. Все они носят нижнее платье, вроде поддевки, и штаны из того же вещества, а на ногах сапоги, почти всегда белые, отличающиеся у женщин опять только черными перевязками. Употребляемые ими нитки делаются из жил животных. Вместо носовых платков они употребляют березовые стружки, чрезвычайно курчавые, которых у них всегда довольно в запасе, чтобы утираться ими, когда они потеют или едят. Палатки их делаются из лык или коры, сшитой длинными полосами, которые спускаются до земли и препятствуют таким образом входу в оные ветра. Палатки эти вверху открыты для выпуску дыма и здесь вверху черные, а в остальных частях везде рыжеватые, и поддерживаются они жердями, которые высовываются в сказанное верхнее отверстие. Вход в палатку около четырех футов вышиной прикрыт большим куском той же коры, который они приподнимают, когда входят в палатку или выходят из нее. Посредине палатки разводят огонь. Они питаются трупами быков, овец, лошадей и других животных, которых подбирают на больших дорогах или которых дарят им, также кишками и другими внутренностями этих животных. Все это они варят и едят без хлеба и без соли. Бывши у них, я видел большой котел (чугун) на огне с этими съедобными прелестями, которые кипели, и никто не считал за нужное снимать с варева пену, которая обильно отделялась на котле. Во всех углах палатки было также сырое лошадиное мясо, производившее отвратительный запах. Осмотревши все это хорошенько, я изобразил виденное. <...> И в то время когда я занимался, мужчины и женщины собрались вокруг меня, посматривая таким взглядом, который показывал, что работа моя нравится им. В одной из этих палаток я видел ребенка восьми недель, лежавшего в люльке или в яслях из желтоватого дерева, похожих очень на крышку с коробки. Эта люлька у изголовья снабжена полуобручем, идущим над головой ребенка, и висела на двух веревках, привязанных к жерди. Она завешена была кругом серым
сукном вроде полога с отверстием наверху и распахивалась сбоку для того, чтобы можно было класть в люльку и брать из нее ребенка, который был спеленат в такое же серое сукно, обмотанное в трех местах веревкою — через грудь, середку и ножонки дитяти,— оставляя голову его и часть шеи открытыми. Как ни противны эти люди, но дитя не было неприятно и телом довольно бело. К сожалению, на этот раз время не дозволило мне кончить мое изображение, тем же более что часть женщин и дети были в лесу, и я счел кстати отложить окончание остального до моего возвращения назад. Таким образом, мы пустились далее в путь и через несколько времени прибыли в сельский дом моего друга и жили там приятно.
Во время нашего пребывания в этом доме нам принесли утром несколько видов репы (или брюквы) различных цветов, поразительной красоты. Были тут фиолетовые, как наши сливы, серые, белые и желтоватые, все исписанные жилками красноватыми, похожими на киноварь или на самую лучшую красную камедь (лак китайский), на вид так же приятными, как и цвет гвоздики. Я списал несколько этих плодов на бумаге водяными красками, также послал в натуре несколько плодов в Голландию в коробке, наполненной сухим песком, к одному приятелю моему, охотнику до таких любопытных вещей. Кроме того, я привез с собою репы, с которых я снимал, в Архангельск, где не хотели верить, чтобы в натуре были такие репы, и не верили до тех пор, пока я не показал им самые репы. Так мало здесь обращают внимания на подобного рода вещи. <...>
…я возвратился опять к оставленным мною самоедам и снимал там одну из палаток их, т. е. внутреннюю ее часть, раскрыв самую палатку на две стороны, чтобы лучше высмотреть все находящееся в ней. Я был там с моим другом, которого посадил с левой, а трех самоедок с правой стороны, из коих одну просил держать люльку по моему усмотрению, в присутствии ее мужа.
<...>
В палатках этих обыкновенно по обеим сторонам лежат оленьи шкуры, на коих самоеды сидят, спят и греются. Обстоятельство это вместе со способом их приготовлять свои мясные припасы, обыкновенно испорченные, причиняют зловоние невыносимое. Друг мой, сидевший возле меня, когда я снимал ребенка в люльке, почувствовал себя от сказанной вони до того дурно, что у него пошла носом кровь и он принужден был выйти из палатки, несмотря на то что мы были предупреждены на этот счет и употребляли водку и табак. Этому удивляться нечего, потому что сами эти люди имеют пренеприятный запах, замечаемый при приближении к ним и который я скорее всего приписываю их обыкновенной пище и неопрятности в изготовлении оной.
Я поспешил уйти из этого непривлекательного помещения и просил самоедов посетить меня в Архангельске — мужчину и женщину, покрасивее сложенных и одетых по-ихнему наилучшим образом, чтобы снять их. Они обещались мне прийти и исполнили свое обещание спустя несколько дней. Я представил одну самоедку в том виде, как она находится. <...> Она представлена в платье, которое было пестро и из оленьих шкур, украшено белыми, серыми и черными полосами. Изображенная мною самоедка разодета была, как новобрачная, чрезвычайно опрятно по их обыкновению, с ног до головы. Она постоянно держала глаза свои устремленными на мои, стояла неподвижно в таком положении и казалась так довольна моим делом, что другая самоедка, прибывшая вместе с нею, очевидно, завидовала ей и очень огорчилась моим отказом снять и ее также. Но мне немалого труда стоило это выполнить да и согласить войти в мое пристанище, тем же более, что я решился снять изображение и с ее мужа. Для этого я склонил их остаться у меня несколько дней. Зимнее платье этого последнего показалось мне самым подходящим для моего предприятия, и я попросил его надеть оное. Верхняя одежда его состояла целиком из одного меха, вместе и с шапкою, бывшею у него на голове. Он надевал и снимал эту одежду, как бы
рубаху, так что из-под нее видно было только одно лицо; рукавицы у него из того же меха привязывались к рукавам этой одежды. От этого самоед совершенно казался скорее медведем, чем человеком, когда и самое лицо его было закрыто. Сапоги его привязаны были под коленами повязкой. Одежда эта была такая теплая, равно как и печь моей комнаты, что самоед мой принужден был несколько раз снимать ее и выходить вон, чтобы освежиться на воздухе. Он представлен на изображении... с кишкою в руке, чтобы показать, чем он питается. Подле него лежит еще несколько кишок и ободранная лошадиная голова. В этот день ему подарили околевавшую лошадь, которую он стащил с невыразимою радостию к себе в лес, где, зарезав ее, содрал с нее шкуру и голову ее прислал ко мне для того, чтобы снять и ее. Он сделал это не без сожаления, потому что лошадиные головы у этого народа составляют такое же лакомое кушанье, как у нас самые лучшие телячьи. Сказанная лошадь была уже лет около тридцати и, конечно, не особенно жирна, но самоед говорил о ней с таким же удовольствием, как у нас говорят о хорошем быке. Я представил также одного из оленей этого самоеда, а на полу изобразил его лук и стрелы, концы которых выглядывают из колчана, как их держат в их стране. Колчан этот носят за спиною, на тесьме, перекинутой через левое плечо и спускающейся концами наперед. В стороне от самоеда лежит пища его оленя — белый мох, о котором буду еще говорить в своем месте. Я представил лицо самоеда и принадлежности его в несколько большем объеме, чем все остальное, для того чтобы лучше передать все существенное. <...>
Так как я жил в помещении довольно низком, то я попросил самоеда въехать в мою комнату на санях с его оленями и снял все это, чтоб показать, как запрягают этих животных там.
Эти сани длиною обыкновенно бывают восемь рейнских футов, шириною в три фута и четыре дюйма и спереди загнуты вверх, как наши коньки. Он садится на задке, поджавши ноги, иногда выставляя одну из них в
висячем положении наружу. Спереди у седока проходит небольшая планка, сверху закругленная... и такая же планка, только повыше, приделана и позади его; сам же он держит в руке длинную палку с набалдашником на конце, которая служит ему для того, чтоб поднять ею оленей своих. На переднем конце саней приделываются еще две крючковатые планки, по правую и по левую сторону, которые вертятся, как блоки, и через которые проходят постромки, а оттуда проводятся между ног оленей, у шеи которых постромки эти привязываются к недоузду. Вожжа, или повод, который ездок держит в правой руке, привязывает<ся> к ремню, повязанному вокруг головы оленя. Но так как я любопытствовал испытать эту упряжку и поглядеть получше и на самый бег оленей, то я упросил все того же самоеда снарядить двое саней и в каждые из них запрячь по два оленя. Таким образом мы отправились на лед и проехались несколько раз по реке. Я вышел затем из саней, чтобы лучше рассмотреть все, и нашел, что самоед не вполне хорошо снарядил те сани, которые он ввозил в мою комнату. <...>
На сказанной реке я заметил, что лошади, завидевши оленей и самоедов, разбегаются в испуге, запряженные ли в санях или не бывшие в упряжи. Это же случается и в городе и заставляет поэтому видеть в этом страх лошадей, внушаемый в них сими животными и людьми. Олени бегут с быстротою, превосходящею быстроту лошадей, не выбирая наезженной дороги, и бегут всюду, куда только их правят; а желая, чтобы мчались быстрее, подгоняют их, причем они приподнимают голову свою так, что рога ее касаются спины. Они никогда не потеют, но, когда устанут, высовывают язык на сторону, и если сильно разгорячатся, то ускоренно дышат, как собаки. Для ловли этих животных этот народ употребляет троякого рода стрелы. Первый род — обыкновенные с одним острием, другой — с двумя остриями и третий — с весьма острым, спереди клинообразным, концом.
<...> Самоеды называют их, вместе с русскими, стрелами, а одну — стрела, снаряд же дугообразный, с которого спускаются стрелы, зовут луком.
Отправляясь охотиться на белок, они употребляют особые стрелы, называемые ими томар; эти стрелы с тупыми концами, похожими видом на грушу из кости или рога, для того, собственно, чтобы, убивая белку, не испортить шкурки или меха, что уменьшает цену их. Охота за оленями бывает зимой, и для нее употребляют деревянные коньки (лыжи) длиною в пять футов и шириною в полфута, которые с середины привязываются к оконечности ступни (цыпочкам) ремнем, а от этого ремня идет другой ремень, охватывающий пятки, прикрепленный к дереву. Вооружив таким образом свои ноги, самоеды скользят поверх снега и по холмам с невероятною быстротою. Лыжи эти подшиты снизу кожею с ноги оленя, шерстью наружу, для того чтобы не подаваться назад и иметь возможность остановиться, всходя на гору. При этом самоеды имеют в руке палку, снабженную на конце лопаткою, которою они, завидя оленей, бросают в них снег, для того чтобы загнать их в ту сторону, где поставлена западня для поимки их в том случае, когда они находятся на таком расстоянии, на котором нельзя достать в них. На другом конце этой палки приделан небольшой обруч или кружок, имеющий в поперечнике около четырех дюймов, снабженный небольшими струнами и похожий на четвероугольник, и таким снарядом пользуются они для того, чтобы по временам останавливаться там, где застрянет кружок, втыкая в снег конец палки, проходящий сквозь этот кружок и несколько выходящий вон из него. Когда они загоняют зверей в расставленные для них силки, то они попадают в оные, словно рыбы в вершу, причем не успевших освободиться они тут же убивают. Затем шкуру продают или делают из нее одежду, как сказано выше, и питаются мясом их. Не меньшую пользу извлекают они от прирученных оленей, продавая часть их, а другую употребляя для возки своих саней в зимнее время. Если случится, что дикий самец олень повяжется с прирученною самкою, то самоеды убивают приплод от такой помеси, потому что такие молодые олени непременно убегают в пустыню в течение первых
же трех или четырех дней. Прирученные же совсем другого свойства: они остаются в лесах, бегая близ жилищ самоедских, и самоеды умеют зазывать оленей, а диких заманивать в силки, которые они им расставляют. Животные эти сами отыскивают себе корм, состоящий из известного белого моху, растущего на болотах. Они умеют находить этот корм даже тогда, когда он покрыт горою снега, который и разрывают они своими ногами до тех пор, пока не достигнут до самого моху. Этот мох составляет почти единственную пищу их, хотя, за отсутствием его, они могут есть и траву, и сено. Северные олени очень похожи на обыкновенного оленя, но только сильнее его и имеют более короткие ноги. <...> Они почти все белые, но есть и серые между ними; подошва ног их покрыта некоторого рода черным рогом. Рога у них падают и меняются ежегодно весною, и они покрыты волосяною кожицею, которая тоже падает с наступлением зимы. Вообще животные эти живут обыкновенно от восьми до девяти лет.
Кроме этой охоты на суше самоеды занимаются еще и другою, на воде,— охотой на морских собак , которые в марте и апреле месяцах держатся на Белом море, куда, как вообще полагают, стекаются они с Новой Земли на время совокупления. Они совокупляются на льду, где самоеды подстерегают их, одетые для поимки их таким образом, что они менее всего кажутся похожими на человеческие создания. Охоту эту они производят таким образом: они продвигаются к месту, где эти <животные> находятся, по льду, простирающемуся иногда в море на полчаса от земли, вооруженные палкою, снабженной багром и привязанной к веревке почти сажен в двенадцать длиною. Завидев животных, они подползают к ним на брюхе сколь возможно ближе в то самое время, когда животные совокупляются, и приостанавливаются, как только удостоверятся, что животные приметили их движение. Затем они подвигаются еще немного и, когда приблизятся на такое расстояние, с которого могут уже достать, мгновенно бросают в них свой багор. Почувствовав в себе орудие, прикрепленное к веревке, животные
возвращаются в воду. Тогда самоед подергивает веревку, привязанную у него к поясу, до тех пор, пока раненое животное, выбившись из сил, не попадет в его руки. Иногда животное это, будучи ранено, от боли, которую причиняет ему в ране соленая вода, выскакивает опять на лед, где и убивают его. Мясо его употребляют в пищу, шкуру — на одежду, а жир продают. В этой морской охоте случается иногда и так, что раненая морская собака бросается в воду с такою силою и ожесточением, что увлекает за собою и бедного охотника, который, будучи не в состоянии отделаться скоро от веревки, повязанной вокруг его тела, погибает самым плачевным образом. Подобную же проделку употребляют иногда самоеды и на охоте за оленями, ползая по снегу, покрытые оленьей шкурой, промеж прирученных животных, и затем, приблизясь таким образом к дикому животному, бросаются на него и убивают; но при этом нужно, чтоб охотник держался непременно под ветром, ибо в противном случае животные эти, обладая удивительным чутьем, тотчас открывают его. Таким-то образом охотник достигает своей цели и делает иногда хороший улов.
Все это я узнал от жены самоеда, которая приезжала ко мне со своим мужем, когда я снимал его изображение. Это была самая красивая и приятная из всех самоедок, каких только можно было найти у этого народа. Я старался расположить ее как-нибудь в свою пользу, для того чтобы разведать у нее о том, что мне хотелось знать об этом народе. Ничто так не способствовало к этому, как добрый сосуд с водкой, которую женщины этой стороны пьют так же, как и мужчины, до тех пор, пока не станут шататься и повалятся на землю. Так случилось и с этой женщиной, и не считалось то предосудительным, но муж ее, глядя на то, помирал со смеху. Впрочем, она скоро приподнялась и начала горько жаловаться и испускать струи слез, вспомнивши, что у нее нет детей и что четверых она уже лишилась, как объяснила мне причину слез ее хозяйка дома, в коем я снимал; действительно, нередко случается, что пьяные, вспомнивши о том или
другом предмете, то и дело возятся с ним. Разговаривая однажды с этой самоедкой вообще о детях, она рассказала мне о способе погребения их детей; способ этот чрезвычайно странный. Когда умрет грудной ребенок, которого обыкновенно кормят грудью в продолжение года, не отведавши еще мяса, они завертывают его в сукно и вешают на дерево в лесу. Так как обычаи их отличаются от обычаев других народов, то я употребил все усилия узнать об этом, сколько то было мне возможно. Когда у них родится дитя, они тотчас дают ему имя, по имени того, кто первый войдет в их палатку, будь это человек или животное, или же по имени первого встреченного ими при выходе из палатки, человек ли то, животное или птица. Часто они дают ему имя даже той вещи, которая первая представится их взору, как-то: реки, дерева или другого чего-нибудь. Детей же, умерших более году, зарывают в землю между несколькими досками.
Когда самоеды вознамерятся жениться, то выискивают себе невесту по- своему и затем торгуют ее и условливаются в цене за нее с ее ближайшими родственниками, точно так, как это бывает у нас при покупке коня или вола. Дают за невесту иногда от двух до трех или четырех оленей, которых ценят обыкновенно от пятнадцати до двадцати золотых за голову. Это количество уплачивают иногда, переводя на деньги, по обоюдному согласию. Таким образом, они набирают себе столько жен, сколько только могут содержать; но есть и такие самоеды, которые довольствуются и одною женою. Когда добытая жена опротивеет им, они сейчас возвращают ее родителям ее, у которых они купили ее, лишаясь только данной за нее платы, и родители обязаны взять ее себе назад. Я слышал, что самоеды, живущие на морском берегу и в Сибири, которые женятся таким же образом, продают своих жен, когда они надоедят им. Когда у них умирают отец или мать, они сберегают кости их, не погребая оных. В то же время я слышал от очевидцев, что самоеды топят своих родителей, когда они достигнут уже такой старости, что не годятся ни к какой работе. Наконец, когда умирает мужчина, они
вырывают в земле яму и кладут в нее его, одетого так же, как и при жизни, и засыпают яму землею. Затем вешают около его на дереве лук, колчан, топор, котел и все вещи, которые употреблял покойный при жизни. Женщин самоеды хоронят таким же образом, ничего особенного не прибавляя к тому. Осведомившись об их обычаях и образе жизни, я пожелал ознакомиться с их богослужением. Для этого, по указанию моих приятелей, я обратился к одному самоеду, которого я угостил водкою, чтоб привести его в хорошее расположение духа, ибо без этого они чрезвычайно скрытны и высказываются неохотно. Я вспомнил при этом слова Св. Писания о том, что язычники, не знающие закона, все-таки исполняют оный, озаряемые только одним светом природы; из этого я заключил, что люди эти также могут иметь в их совести некоторое понятие об этом предмете. Предложивши ему несколько вопросов на этот счет, в ответ получил от него, что он так же, как и соотечественники его, верит, что есть одно небо и един бог, которого они называют Heyha, т. е. божество. Что они совершенно уверены, что нет ничего выше и могущественнее бога, что все зависит от него, что Адам, общий отец всех людей, сотворен богом или происходит от него, что он пребывает на небе, но потомство его ни на небе, ни в аде, что все те, которые делают добро, будут помещены в место более возвышенное, чем ад, где они не знают никаких мучений, напротив, наслаждаются небесными радостями. Самоеды поклоняются, впрочем, своим идолам, почитают солнце, луну и другие небесные светила, даже некоторых животных и птиц, по своему произволению, в надежде получить от них какую-нибудь выгоду. Перед идолами своими они ставят известный кусок железа, на который навешивают разные палочки, толщиною с ручку ножа и длиною в палец; палочки эти заострены одним концом, представляя таким образом как бы голову человека: на них делаются небольшие ямочки — для обозначения глаз, носа и рта. Эти маленькие палочки обвертывают в оленью кожу, и к ним привешивают еще медвежий или волчий зуб или что-нибудь подобное.
Между самоедами есть человек, которого они называют шаманом или кудесником, что значит жрец, или, скорее, чародей, и они верят, что такой человек может предсказать им счастье или несчастье, как-то: будут ли они иметь удачу на охоте, выздоровеют ли больные люди или умрут и прочие подобные вещи. Когда самоеды хотят узнать от такого кудесника, что их ожидает в ближайшем, то зовут его к себе, и когда он является, набрасывают ему на шею веревку, потом стягивают ее до такой степени, что тот падает, словно мертвый. По прошествии некоторого времени кудесник начинает несколько двигаться и затем совершенно приходит в себя. Когда он начинает свои предсказания, кровь выступает у него из щек и останавливается, когда он кончит предсказание, если ж он снова начинает предсказывать, то снова начинает течь и кровь, как рассказывали мне это люди, часто бывшие очевидными тому свидетелями. Эти чародеи носят на своем платье множество железных пластинок и таких же колец, которые издают страшный шум, когда они входят куда. Впрочем, те из них, которые живут в этой местности, не имеют на себе ничего подобного, а просто носят на лице проволочную сетку, к которой привязывают всякого рода зубы разных животных. Когда такой кудесник умирает, самоеды строят подмостки из бревен, огороженные сверху со всех сторон против вторжения диких животных; потом кладут покойника на верх оных в лучшей его одежде, а подле него помещают его лук, колчан, топор и т. п.; далее привязывают также оленя — одного или двух, если покойник имел их при жизни, и оставляют таким образом этих животных на привязи, пока они околеют с голоду, если, впрочем, не сорвутся и не убегут куда-нибудь.
Все эти сведения сообщили мне люди, жившие в этой местности, и мне подтвердил их еще один русский купец, Михаил Остатёв (Остафьев?), которого я пригласил к себе, узнав, что он езжал по Сибири летом и зимою, отправляясь в Китай, и что в этих путешествиях своих он провел четырнадцать лет. Это был человек лет шестидесяти, с здравыми познаниями
и суждением. Он сообщил мне, что самоеды распространены в Сибири до главнейших рек ее, как-то: Оби, Енисея, Лены и Амура, впадающих в Великий океан. Последняя река составляет границу самых крайних владений московского царя со стороны Китая, так что сказанные обитатели уже не переходят за нее. Между реками Леной и Амуром живут якуты, которые суть особый вид татар, и ламуты, питающиеся оленями, как и самоеды: число их простирается до 30 000; они отважны и воинственны. Есть еще другой народ у берегов моря, называемый юкагиры, или югра. Эти уже во всем походят на самоедов в одежде и живут в пустынях (в степях). Как собаки, они едят кишки и другие внутренности сырьем. Все эти народы говорят различными языками. Есть еще тут и четвертый народ, коряки, называемые так от страны, в которой они обитают, и живут они точно так же, как и самоеды. К этим последним можно присоединить еще другой народ, называемый чукчи. Эти люди раздирают себе щеки, засовывают в отверстия плоские кусочки моржовых зубов и оставляют оные таким образом зарастать, считая то украшением. Мужчины здесь умываются мочою жен своих, а жены — мочою мужчин. Народ этот считают самым презренным, но он, говорят, очень искусен в чародействе. В этом сами они уверяют и всегда носят при себе кости своих умерших отцов, употребляя их при чародействах своих. Далее, они поклоняются дьяволу. Но что наиболее необыкновенно у этого народа, это то, что они немедля предлагают путешествующим и чужим своих жен и дочерей — почет, которым они считают себя обязанными по отношению к незнакомым. Так-то обычаи этих народов разнятся от обычаев европейцев. Русский, сообщивший мне все эти подробности, сказал мне еще, что, пять или шесть недель путешествуя по краям, где живут эти народы, он нашел еще и шестой народ на морском берегу, называемый лежачие чукчи, потому что они лежат либо сидят в своих палатках в продолжение всей зимы. Палатки эти делаются из моржей и заносятся снегом целые пять месяцев в году. Потому и заготовляют они в своих палатках себе нужное пропитание в
сухом виде. Впрочем, этих животных едят они, как есть, и сырьем, а как наступит весна, выходят тотчас из жилищ своих. Рассказывали, что несколько лет тому назад здешние самоеды умудрились ранить рогатый скот русских тонким ольховым копьецом промеж малых ребер либо в уши, от чего животные эти, проболев некоторое время, околевали, самоеды же пользовались колелым скотом. Проделка эта была открыта, многих поймали и перевешали для примера, одних за ноги, других за ребра. Несмотря на это, прошлой зимой они снова повторили свою проделку: виновных тоже переловили и заключили в крепкую темницу, но они нашли средство освободиться и бежать, оставив после себя только одного малого ребенка, которого правитель области сохранил и окрестил в русскую веру.
Между прочими известиями узнал я еще во время моего здесь пребывания, что не далее, как семь лет тому назад, открыт был остров у левого берега Китая, который и подчинен власти московского царя, несмотря на то что нужно употребить, пожалуй, год времени, чтобы достигнуть до этого острова из Москвы, что остров этот изобилует Соболевыми и другими мехами, хотя не известно еще, есть ли на нем другие достойные внимания произведения, что народ, наконец, населяющий этот остров, походит на тех, о которых я сейчас говорил.
При мне 18 сентября была здесь в вечернюю пору сильная буря,
снесшая множество кровель с домов. Я обедал в этот день у г-на Гоутмана, вовсе не думая о том, какая беда готовится, и только что вышел было из дому, как вдруг подле меня упало сверху несколько длинных половиц, не причинив, впрочем, мне вреда, но которые заставили меня поскорее опять войти в дом. Так как бывшие в доме совсем не замечали бури, то они были очень удивлены, узнавши теперь о ней, и когда кто-то зашел на чердак поглядеть, то оказалось, что большая часть крыши была сорвана, и все радовались моему спасению.
25-го числа сего месяца около полудня прибыли из Москвы на четырех судах пятьсот человек русских драгунов. Это было в воскресенье: мужчины и женщины высыпались на берег реки, и так как все были одеты по- праздничному, то это представляло довольно приятное зрелище.
Наши последние корабли отправились обратно в отечество 14 октября и счастливо добрались до моря, кроме корабля «Белый орел», который сел на мель близ лугов.
Нужно было снять с корабля половину груза, чтобы поставить его в возможность подняться и пойти далее по воде. Были бы большие затруднения, если б погода в это время не была такая прекрасная. Таким образом, он, как и прочие, вышел 19-го числа тоже в море.
ГЛАВА X
Перемены в обычаях страны. Торжественные ворота, воздвигнутые в Москве. Торжественный въезд царя по случаю взятия Нотенбурга
Время произвело великие перемены в этом государстве, в особенности со времени возвращения царя из путешествия. Прежде всего он повелел изменить род одежды, как мужской, так и женской, и особенно распоряжение это касалось до придворных лиц, которые исправляли там различные должности, кто бы они ни были, даже самые дети. Таким же образом стали одеваться и русские купцы, и другие русские люди, так что по одежде их нельзя отличить от наших соотечественников. В этот же год обнародован был указ, воспрещавший всем русским выходить за городские ворота не в польском кафтане или не в нашей (голландской) одежде, чулках и башмаках. Иностранные слуги первые обязаны были исполнять этот указ, за нарушение коего стража срывала их с запяток саней и взыскивала с них известную пеню, после чего и отпускала их; но указ этот не касался ни крестьян, ни сельских жителей вообще. Так как перемена со временем может совершенно изгладить даже из памяти старинную русскую одежду, то я и изобразил на полотне
одежду девиц, представив одну вполоборота, чтобы лучше можно было видеть украшения назади головы.<...>
Надо заметить, что открытая прическа обозначает девицу, потому что было бы бесчестием для замужней женщины, если б она явилась с непокрытой головой. Женщины носят на голове меховую шапочку, сверху гладкую, а снизу круглую, со всех сторон остроконечную, наподобие короны, и усеянную драгоценными камнями, равно как и самый ее верх. Шапочка эта назади несколько длиннее, чем спереди, и имеет два острых конца. Называется она треух.
Головной убор девиц... который также имеет вид короны и усеян жемчугом и брильянтами, называется перевязкою. Некоторые привязывают к этому убору ленты, называемые связки. Украшение, носимое девицами на шее, называется ожерелье, а в ушах — серьгами. Верхняя одежда их, подбитая мехом, называется шубой, нижняя — телогрейкой, или сарафаном, сорочка — рубахой. Рукава в рубахе у них до того широки и собраны в складки, что на них идет от шестнадцати до семнадцати аршин полотна. Браслеты или украшения на руках называются у них зарукавья. На ногах они носят так называемые чулки, которые обыкновенно не подвязывают, а обувь их, из красной или желтой кожи, с весьма высокими каблуками и острыми носками, называется башмаками.
Кроме описанной перемены в одежде, русским приказано было брить бороды; но усы носить дозволяется, хотя придворные чины и другие лица не носят уже и усов. Для того же, чтобы приказание это исполнялось в точности, заведены были особые бородобреи, чтобы они брили бороды без различия всем тем, кого встретят с бородою. Многим из русских распоряжение это казалось до того горьким, что они старались подкупить деньгами тех бородобреев, которым поручено было брить всех; но это не помогало, потому что вслед за тем они попадали на другого бородобрея, который не соглашался ни на какой подкуп. Такое бритье совершалось даже
за столом царя и везде в другом месте, даже над самыми знатными вельможами. Невозможно выразить скорбь, какую причиняло это бритье многим русским, не могшим утешиться оттого, что они потеряли бороду, которую они так долго носили и которую считали признаком почета и знатности. Есть и теперь еще много таких, которые дали бы бог знает что за то, чтобы отбыть такого несчастия.
Перемены в одежде не так значительны между женщинами, за исключением знатных особ, которые носят вообще наряды и платья, употребляемые у нас.
Вначале, для приведения распоряжения об одежде в исполнение, нужно было выписать из заграницы шляпы, башмаки и другие необходимые вещи. Но так как это было неудобно и дорого, то русские сами стали было делать шляпы. Сначала это самоделье шло довольно плохо, но потом они усовершенствовались, когда выписали иностранных мастеров и стали учиться у них: я уже упоминал, что русские — искусные подражатели и любят поучиться.
В этом же году сделано было похвальное распоряжение относительно нищих, мужчин и женщин, шатающихся во множестве по московским улицам, которые тотчас окружают вас со всех сторон, как только вы остановились в лавочке и хотите купить что-нибудь. При этом особенно неприятно то, что в толпе этих нищих замешиваются часто воры, которые обрезают кошели с деньгами, и совесть русских как-то легко выносит подобные проделки. Желая уничтожить это зло, его величество запретил нищим просить по улицам милостыни; с другой же стороны, он запретил всем без исключения и подавать милостыню, под опасением взыскания пени в пять рублей, или двадцать пять гульденов. В то же время, чтоб обеспечить существование бедных, заведены близ каждой церкви — как внутри, так и вне Москвы — богадельни, на содержание которых царь приказал отпускать ежегодно жалованье. Таким образом уничтожено было это великое
неудобство, ибо нельзя было выйти из церкви без того, чтобы толпы нищих не преследовали вас с одного конца улицы до другого. Мера эта имела еще и то доброе последствие, что многие бездельные бедняки стали работать из опасения попасть в богадельню, ибо нищие, естественно, не любят труда и не смотрят на нищенство как на постыдное дело. Это напомнило мне одно происшествие, которое не лишним нахожу рассказать здесь.
Однажды в гостиницу, в которой я жил, пришел один молодой парень, который попросил милостыни у одного господина, тоже живущего в той гостинице. Господин спросил его, отчего он не старается доставать себе средства к жизни какою-нибудь работой или поступлением куда ни есть в услужение. Парень ответил, что его никогда ничему не обучали, а в услужение никто его не берет. Купец (это был он), видя честную наружность парня, сказал ему: не хочет ли он служить у него? Что он готов принять его к себе в услужение, если только он будет прилежно исполнять свою должность и если притом он представит кого-нибудь, кто бы поручился за него. Такое поручительство необходимо и совершенно обыкновенно в этой стране, и без оного нельзя и всчинять иска в случае, если нанятый слуга обворует хозяина. Бедняга отвечал, что он не знает никого, кто бы мог за него поручиться, но что бог да будет его порукой и он призывает его в свидетели, что будет честно служить хозяину. Купец удовольствовался этим, взял себе в услужение парня, который и действительно верно служил ему. Между тем случилось, что в этом доме он довольно близко сошелся с одною служанкой, которая и забеременела от него. Как только служанка заметила свою беременность, тотчас же открылась в том ему и советовала ему жениться на ней, потому что он был первый, лишивший ее невинности. Хотя парень и не очень-то был склонен на женитьбу с нею, потому что она была гораздо старше его, но, наконец, чувствуя себя обязанным исполнить данное им ей обещание, а с другой стороны, помышляя об ответе, который он должен дать в поступке своем перед порукой своим, богом, он пришел к заключению, что
должен уступить поневоле, и обещал служанке жениться на ней. Он и действительно женился на ней и стал промышлять небольшою торговлей на деньги, заслуженные им у своего хозяина. Торговля ему так повезла, что теперь он имеет уже одну из лучших суконных лавок в Москве, и богатство его считается уже до тридцати тысяч гульденов. Он живет с своей женой очень согласно; но так как ей уже шестьдесят лет, а бывшие у них дети все перемерли, то он уговаривает ее поступить в монастырь, где он и содержал бы ее, с тем чтобы самому вступить в новый брак, иметь опять детей, чего русские законы не возбраняют; но старуха жена до сих пор не решилась уступить его просьбе.
Преобразования, о которых я говорил выше, проникли и в приказы, или канцелярии, где все деловые бумаги ведутся теперь таким же образом, как у нас, голландцев. Царь обратил на это заботливое свое внимание, равно как и на все то, что считает он благом государства, в котором ничего не делается без его участия или ведения и все дела проходят через его руки. С чрезвычайным старанием он укрепил уже Новгород, Псков, Азов, Смоленск, Киев и Архангельск, и, несмотря на громадные издержки, которые он должен был употребить на эти укрепления, в его казне все-таки находится около трехсот тысяч рублей, собранных его старанием и добрым хозяйством, как это объявил мне однажды сам царь и что впоследствии подтвердили мне многие другие лица, и все это невзирая на расходы по войне, устройству кораблей и других потребностей государства. Правда, что построение кораблей делается на общественный счет, и каждая тысяча душ крестьян обязана доставлять все, что нужно для постройки одного корабля и всего, относящегося до этой постройки.
Крестьяне в России суть крепостные его величества, разных бояр, дворян и монастырей. Эти последние владеют большим числом душ, в особенности Троицкий монастырь, о котором было уже говорено выше.
Таким образом, подданные этого государя должны молить бога о продлении его жизни и ниспослании благословения на его царствование для того, чтобы все более и более преуспевали в познании множества полезных вещей. Они даже могут надеяться на это благословение божие, потому что наследный царевич, будучи всего четырнадцати лет, следует уже по пути своего отца и проявляет в этой нежной молодости много здравого смысла и замечательные способности. Царь и прилагает особенное старание об его воспитании, обучая его для этого латинскому и немецкому языкам.
14 сентября (1702 г. — Ред.) привели в Москву около восьмисот шведских пленных — мужчин, женщин и детей. Сначала продавали многих из них по три и по четыре гульдена за голову, но спустя несколько дней цена на них возвысилась до двадцати и даже тридцати гульденов. При такой дешевизне иностранцы охотно покупали пленных, к великому удовольствию сих последних, ибо иностранцы покупали их для услуг своих только на время войны, после которой возвращали им свободу. Русские тоже купили многих пленных, но несчастнейшие из них были те, которые попали в руки татар, которые уводили их к себе в рабы в неволю,— положение самое плачевное.
20 сентября получено было известие о взятии войсками его величества Нотенбурга, который сдался на известных условиях после троекратного приступа. 23-го числа служили в церквах благодарственный молебен по поводу этого завоевания,
К концу месяца стал выпадать первый снег, и в начале октября начались морозы; но вскоре за ними пошли дожди, затянувшиеся, как и до того, на довольно продолжительное время.
В этом году в Архангельск прибыло очень много купеческих кораблей, так что насчитывали их до 154, а именно: 66 английских, в сопровождении четырех военных кораблей; столько же голландских, с тремя военными же кораблями, 16 гамбургских, 4 датских и 2 бременских. Впрочем, из английских было много небольших судов с незначительным грузом.
В средине ноября река Яуза замерзла позади нашей слободы, и многие немцы, а также некоторые русские катались по ней на коньках, так как снегу еще не было. Я приказал сделать ручные санки, какие употребляются при этом у нас в Голландии, и воспользовался случаем провезти с ними на коньках одну госпожу, что представляло зрелище, до тех пор здесь невиданное. В продолжение тридцати двух лет это был второй только случай моего катанья на коньках, и я нашел, что нелегко забывается то, чему однажды хорошо выучишься. Но удовольствие это продолжалось недолго, ибо на другой же день стал падать снег.
23 того же ноября сгорел до основания Посольский приказ в Кремле, и пожар этот произвел большое смятение.
В начале декабря получено было известие, что царь прибыл в город Пешик, в девяноста верстах от Москвы. Оттуда он отправился на дачу господина Лофкрейлиса, дяди его, в тридцати верстах от Москвы,— зовется она Сальников, и, наконец, поближе, к князю Михаилу Яковлевичу Черкасскому, губернатору Сибири; это последнее находится в семи верстах от Москвы и называется Никольское.
Тогда стали приготовлять все необходимое для въезда его величества. Большая часть иностранных купцов получила приказание доставить большее, против обыкновения, число лошадей, с прислужником, одетым в немецкое платье, чтобы везти пушки, взятые у шведов. Иностранные министры, наш резидент, английский консул и несколько купцов на следующий же день по получении сказанного известия отправились в Никольское на поклон к царю, возвратились оттуда рано утром на другой день. Это было 4-го числа, именно в тот день, когда назначен был въезд царя. Для этого приготовлено было немецкое платье на восемьсот человек и построены из дерева двое триумфальных ворот на Мясницкой улице. Первые ворота были внутри Красной стены, насупротив Греческого монастыря, близ типографии и дома фельдмаршала Шереметева: вторые — в Белой стене, подле приказа
Адмиралтейства, в четырехстах шагах от первых. Улицы и предместье полны были народа, собравшегося поглядеть на торжество. Я проехал город и выехал из него, чтобы видеть весь торжественный въезд процессии с самого его начала. Я прибыл в то время, когда шествие приостановилось на время, для того чтобы все привести в надлежащий порядок, причем распоряжался всем сам царь лично. Он был на ногах уже, а не на коне, и я приблизился к нему, чтобы приветствовать его, поздравить с благополучным возвращением. Поблагодарив, он обнял меня, поцеловал и, казалось, был доволен, что нашел меня еще в своих владениях. Затем он взял меня за руку и сказал: «Пойдем, я хочу показать тебе несколько корабельных флагов». Затем прибавил:
«Ступай теперь туда далее и снимай все, что только пожелаешь». В то вр емя, как я был занят этим, вдруг ко мне подходит какой-то русский господин в сопровождении нескольких прислужников и выхватил у меня из рук бумагу, на которую я снимал. Он подозвал к себе потом одного немецкого офицера, чтобы объясниться со мною и узнать, что это я такое делаю. Когда же он узнал, что снимаю по приказанию его величества, то он тотчас же возвратил мне начатый мною снимок, который я и окончил: без дозволения царского снимать что-либо было бы невозможно.
Шествие происходило следующим образом: впереди шел полк гвардии в восемьсот человек, под начальством полковника Риддера, родом немца. Половина этого полка, шедшая впереди, одета была в красное, по-немецки, а другая половина — по-русски, потому что за недостатком времени не успели покончить им новые платья. Между теми и другими шли пленные шведские солдаты и крестьяне, вперемежку, по три в ряд, в семи отрядах, от восьмидесяти до восьмидесяти четырех человек в каждом, составляя, таким образом, около пятисот восьмидесяти человек, окруженных тремя ротами солдат. За этими вели двух прекрасных подручных лошадей, и шла рота гренадер, одетых в зеленые кафтаны с красными отворотами, на немецкий покрой, за исключением шапок, обшитых медвежьим мехом, вместо шляп.
Это были первые гвардейские гренадеры. Далее шли шестеро с бердышами, пять гобоистов, наигрывающих весело, и шесть офицеров. Потом его величества Преображенский полк, числом в четыреста человек, одетых в новые немецкие кафтаны из зеленого сукна, с красными отворотами, и в шляпах, обшитых серебряным белым галуном. Царь и господин Александр были во главе этого полка, предшествуемые девятью немецкими флейтщиками и несколькими превосходными подручными лошадями. Затем следовал отряд Семеновского полка, также гвардии его величества, одетый в голубые кафтаны с красными отворотами. Далее несли знамена, взятые у шведов. Впереди — два знамени, в сопровождении большого третьего, которое несли четыре солдата и которое водружено было на Нотенбургской крепости. Потом пять корабельных флагов и двадцать пять знамен синих, зеленых, желтых и красных, из коих каждое несли два солдата. На большей части этих знамен изображено было по два золотых льва с короною наверху. За знаменами следовали сорок пушек, из которых каждую везли четыре или шесть лошадей, все одной масти; четыре большие мортиры и пятнадцать полевых чугунных орудий — больших и малых, потом еще мортира и четырнадцать тяжелых полевых чугунных орудий, чрезвычайно длинных; каждое из них везли от шести до восьми лошадей. За всем этим везли деревянный ящик, наполненный поварской посудой; далее — десять саней с ружьями, три барабана и еще сани с кузнечным прибором и огромным мехом. Далее шли пленные офицеры — сорок человек, каждый между двумя солдатами, и наконец, несколько саней с больными и ранеными пленными в сопровождении нескольких русских солдат, которые и замыкали шествие.
Был уже час пополудни, когда шествие это вступило в город. Прошед в Тверские ворота, лежащие на север, оно приблизилось к первым Триумфальным воротам, и когда первый полк прошел через эти последние, его величество приостановился на четверть часа, чтобы принять поздравления от духовенства и подкрепить себя закуской. Так как улица
здесь была широкая, то Триумфальные ворота состояли из трех арок, или проходов: в середине — большой и по бокам — два поменьше, которые и примыкали к стене. Все ворота были увешаны коврами, так что плотничной работы совсем не было видно. На верху ворот устроена была вислая площадка, на которой стояли, по два в ряд, восемь молодых юношей, великолепно разодетых, сливавших свое пение с музыкой. Ворота увешаны были гербами, из коих некоторые имели иносказательные изображения с приличными подписями. Посверх стоял огромный орел и множество знамен. Лицевые стороны домов, находящихся по соседству с Триумфальными воротами, также все увешаны были коврами и украшены изображениями, а на вислых крыльцах их развевались флаги лент, стояли музыканты, и гремела музыка на всевозможных инструментах, которым подтягивал и орган, что все производило гармонию чрезвычайно приятную. Улицы усыпаны были зелеными ветками и другою зеленью в том месте, где находились разные господа. Княжна, сестра его величества, царица и княжны ее, три молоденькие дочери, в сообществе множества русских и иностранных госпож помещались поблизости, в доме Якова Васильевича Федорова, чтобы хорошо видеть это торжественное шествие. Сделавши приветствие княжнам, царь продвинулся ко вторым Триумфальным воротам, точно так же, как и первые, разукрашенным. Прошедши в этом месте город, он направился далее, через Мясницкие ворота, к Немецкой слободе. Когда царь прибыл сюда, в слободу, к двору голландского резидента, последний поднес ему вина, но царь отказался и потребовал пива, стакан которого и имел честь поднести ему я. Он только отхлебнул пива и продолжал свое шествие в Преображенское. Когда он вышел из слободы, стало уже темно; его величество сел на лошадь и поехал в сказанное Преображенское, чем и окончилось это торжество.
Хотя народу было бесчисленное множество, собравшегося отовсюду в Москву поглядеть на шествие, но, сколько я знаю, не произошло никакого
несчастия и все обстояло в порядке и спокойно, к удовольствию всех и каждого, несмотря на то что улицы были загромождены разного рода временными постройками.
«КОНДИЦИИ» АННЫ ИОАННОВНЫ1
Понеже по воле всемогущего бога и по общему желанию российского народа мы по преставлении всепресветлейшего державнейшего Великого государя Петра второго, императора и самодержца всероссийского, нашего любезнейшего государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя божественному закону, правительство свое таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. - Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:
1) Ни с кем войны не всчинять.
2) Миру не заключать.
3) Верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать.
4) В знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам
| |
1 Цит. по: Корсаков Д. А. Воцарение имп. Анны Иоанновны. — Казань, 1880. — С.
17—18.
никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета.
5) У шляхетства живота и имения и чести без суда не отымать.
6) Вотчины и деревни не жаловать.
7) В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить.
8) Государственные доходы в расход не употреблять - и всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской.
М. В. ЛОМОНОСОВ.
Дата добавления: 2020-04-08; просмотров: 280; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!